Французские туфли для чипа

ФРАНЦУЗСКИЕ ТУФЛИ ДЛЯ ЧИПА
Чипу было трудно. У него резались зубы. Сначала ему было совсем плохо. Он смотрел на меня и в его черных, блестящих глазах копились капельки боли. Малыш даже не реагировал на любимую тряпку. Он, чтобы показать мне свое расположение, немного подергивал коротким обрубком своего хвоста и чуть-чуть повизгивал, когда мягкая ткань касалась его носа, но не кидался на нее и, тем более, не хватал ее зубами.
- Это у него быстро пройдет,- успокоил меня по телефону знакомый ветеринар,- и ты еще наплачешься, когда он начнет их «чесать»
Утром Чип веселыми пружинистыми прыжками провожал меня на работу и не вспоминал о вчерашней боли. Ему доставляло удовольствие с места допрыгивать до моего лица и в одно касание лизать меня то в нос, то в щеку, то в подбородок. Я, чтобы он мог «поточить зубы» раскидал по квартире пластмассовые игрушки и резиновые мячики. Потом, только для того, чтобы не баловать пса и больше для порядка, чем в наказание, прикрикнул на него и закрыл за собой дверь. Он уже помнил, что ему запрещено звать меня назад или желать во весь голос «доброго пути», но,
едва слышно, чтобы не раздражать соседей, повизгивал мне вслед. Я знал, что сейчас он лежит, распластав свое худенькое, мускулистое тельце, у порога и, прижав черный чувствительный нос к дверной щели, ловит мой запах, а его чуткие, ласковые «лопухи» ушей слушают мои удаляющиеся шаги. На улице я оглянулся и увидел его рожицу, прижавшуюся к оконному стеклу спальни.
Надо было нахмурить брови – потому что малыш сейчас стоял на нашей кровати и тем самым нарушал строгий запрет моей жены, но сделать этого я не мог. Я понимал, как тоскливо оставаться в квартире, когда не с кем поиграть в мяч, не от кого прятаться под диван и некого лизнуть в теплую щеку. Я поднял руку и Чип исчез. Теперь он, решив, что я возвращаюсь, мчался изо всех ног к входной двери. Мне казалось, что я воочию увидел, как он, упав на грудь, припал к порогу, но, не услышав знакомые шаги, снова полетел к кровати. За секунду до появления его вислоухой головы в окне, я повернулся и ушел. Я знал, что теперь он будет долго, как обиженный ребенок, всхлипывать, повизгивая от обиды, и метаться от кровати к двери, а потом заснет поверх покрывала на том месте, где обычно сплю я. После него на шелковой ткани останутся тонкие, сверкающие волоски из вьющейся собачьей шубки, и это вызовет очередное недовольство моей жены. Вечером, расправляя постель, она будет снова говорить мне, чтобы, уходя на работу, я запирал бы двери спальни, не давая псу валяться на нашей кровати. «В этом доме уже нет места, откуда бы я ни доставала его шерсть»,- будет говорить она. И это действительно так, и я понимаю ее праведный гнев, но у меня не хватает духу лишить его, да и себя горести и радости этой последней секунды расставания.
Уже у самого порога своего рабочего кабинета я вспомнил, что сегодня меня никто не будет ругать за то, что я балую собаку – жена и дочь сразу после рабочего дня уедут за город подальше от июньской жары. Там стоит небольшой прелестный домик, с трех сторон окруженный студеными горными ручьями и укрытый раскидистыми деревьями. В нем в горной прохладе и чистоте живет милый и добрый человек – наша бабушка. И вечером, когда я сменю рабочий компьютер на домашнюю пишущую машинку, жена с дочкой будут бегать по саду, есть с грядок сочную клубнику и смородину, рвать с веток персики и вишни и отдыхать от палящего дыхания азиатского солнца, заливающего наш город...
Я вернулся домой, когда солнце устало жарить на сковороде земли дома и дороги, улочки и переулки, площади и дворы. Деревья по обеим сторонам улиц переговаривались друг с другой, протянув через мостовые длинные руки – тени. Бетонные стены домов, переполненные жаром, щедро одаривали им прохожих, а пыль, весь день висевшая в воздухе, понемногу
Чип лизнул меня своим прохладным языком и, танцуя от нетерпения, едва дождался, пока я защелкну на его шее тонкий поводок. Когда он обнюхал все деревья, перездоровался и переговорил со всеми знакомыми и незнакомыми собаками, напрыгался и набегался, мы вернулись домой.
Посреди большой комнаты лежал стул. Это было странно. Я огляделся. Все вещи, похоже, стояли на своих местах. Ничего не говорило о том, что в доме были посторонние. Я поднял стул и поставил его на место. Прошел в спальню, поправил покрывало на кровати. Маленькая скамеечка, которую я когда-то сделал для двухлетней дочери и на которой она до сих пор любит сидеть, лежала на боку.
- Чип? – Я протянул руку к скамейке и замер. Ее доска была испещрена мелкими вмятинами. Одна из ножек была расщеплена и на ковре лежала горстка щепок.
- Чип?! – Теперь я вскрикнул,- как же ты мог испортить такую скамеечку?
Он не показывался. Я кинулся в гостиную и поднял стул, который только что приставил к столу. Обе передние ножки были изгрызены.
- Чип!
Из-под дивана выглянула острая мордашка. Он положил ее на передние лапки и, не поворачивая головы, наблюдал за мной, а я не мог понять чувствует ли он свою вину? Тогда я ухватил его за длинное ухо и вытянул на середину комнаты. Он почти не упирался. Теперь я увидел, что глаза Чипа полны чистосердечного раскаяния. Он больше не прятался от меня. Малыш, опустив голову на лапы, лежал посреди ковра и из-под полуприкрытых век наблюдал за мной. Я тыкал пальцем в испорченные ножки стула и скамеечку и говорил ему обидные слова. Чип молча соглашался со мной, но, глядя в его честные и виноватые глаза, я понимал, что и сам виноват. Ведь вчера приятель предупреждал меня о том, что малыш будет грызть, что попало. Мне надо было не только оставить ему игрушки, но и закрыть его в ванной комнате, где он мог точить зубы только на игрушках, а я этого не сделал.
- Ладно, малыш,- сказал я, и он сразу вскочил и кинулся ко мне на грудь,- сегодня мы оба виноваты. Сейчас я попытаюсь зачистить и залакировать все эти дырки, а ты обещай мне больше не хулиганить.
Он носился вокруг меня, визжа и радуясь тому, что я простил его. Мы вместе осмотрели квартиру. К стулу и скамеечке добавился угол кухонной двери и палка для выбивания ковров. Я вспоминал, что специалист предлагал мне поберечь обувь и обрадовался, что в нашей семье она стоит в специальном шкафчике.
Когда я достал наждачную бумагу, банку грунтовки и бесцветный лак, Чип снова отошел от меня и лег на свою подстилку в прихожей. Я перенес испорченную мебель в лоджию, там было прохладнее, и принялся за работу.
Через некоторое время малышу надоело лежать одному, а может быть, он понял, что маленькая хозяюшка сегодня не придет, и спаниель пришел ко мне. В этот раз пес не лег, как всегда около моей ноги, а расположился чуть поодаль, у входа в комнату. Похоже, он жалел о содеянном и таким образом выражал мне свое сочувствие.
Я работал, он смотрел и нам было хорошо. Прошло минут тридцать – сорок. Вдруг Чип вскочил и кинулся к входной двери. Он делал так, когда кто-нибудь подходил к нашему порогу. И действительно, не успел я отложить инструмент, как раздалась трель дверного звонка. Я пошел в прихожую и через порог шагнул мой старый приятель. Он отмахнулся от ласк Чипа, хорошо относившегося ко всем, кто заходил в наш дом и, принюхавшись, спросил:
- Ремонт что ли, на ночь глядя, затеял?
- Чип, паршивец, изгрыз мебель, а я, пока нет жены, пытаюсь исправить ошибку друга.
- Ах, вот ты какой?! – гость повысил голос и, сдвинув брови, грозно посмотрел на моего пса. Тот виновато поморгал глазами и, опустив голову, поплелся в комнату.
- Все понимает,- я попытался выгородить малыша,- но зубы, понимаешь, режутся, а у него сил нет терпеть этот зуд.
- Бить его надо,- приятель взглянул в сторону Чипа и, сняв туфли, пошел за мной в лоджию.- Я вырезу ему кость, грызуну этому несчастному,- он взял в руки мой нож,- но с недельку тебе придется прятать от него все, к чему можно приложить зубы – от портфеля дочери до собственных туфель.
- А ты свои туфли убрал в шкафчик? – Я принес из холодильника бутылку трехлетнего болгарского красного вина, а он пошел за бокалами.
- Мои штиблеты твой пес не посмеет жевать,- усмехнулся он, взглянув в сторону Чипа, уже прилегшего к моей левой ноге,- потому что знает, кто его может наказать, а кто – нет.
Мы сделали по глотку. Холодное вино остудило моего приятеля и нам всем стало хорошо. Я, за неспешной беседой, чинил мебель. Гость вырезал игрушки для Чипа, а тот лежал между нами и блаженно жмурился.
Солнце опускалось все ниже. Прохладный воздух сполз с гор и побрел по дворам, остужая бетонные лбы домов и разнося тонкий аромат вечерних цветов. Набегавшиеся за день машины устраивались на ночлег, припозднившиеся пешеходы неспешно разбредались по квартирам. Мы давно отложили всю работу и плавали в блаженной прохладе надвигающейся ночи. Я потянулся к своему бокалу, но он был пуст.
- Принесу еще,- сказал я, поднимаясь, и вдруг заметил, что нас только двое. Какое-то недоброе предчувствие шевельнулось в моей груди.
- Чип?!
Черный росчерк метнулся из прихожей к дивану. Я повернул голову и встретился взглядом с приятелем.
- Убью! – вскрикнул он, и мы бросились в прихожую.
Правый туфель лежал у самого порога. На нежной молочно-кофейной коже его носка чернела огромная рваная дыра.
- Боже мой! – вскрикнул мой гость, и я впервые увидел, как дрожат его руки.
На левой туфле, похоже, вкуснее всего был задник. Острые зубы Чипа почти превратили туфель в открытый шлепанец.
- Я принесу нож,- сказал я,- мы отрежем по одному носку и заднику, и у тебя будут настоящие восточные кауши.
- Что?! – Приятель в ярости вскинул вверх руки и невзначай ударил себя по голове собственным башмаком. А я, уже не в силах сдерживать смех, переломился от безудержного хохота.
- Ты, ты... И твоя собака...
- Но ты сам говорил... Сам говорил, что он не посмеет...,- я не мог дышать.
Из-за двери показались нос и черные глазки Чипа. В них, ну честное слово, прыгали смешинки и меня скрутил новый приступ смеха, передавшегося пострадавшему. Мы хохотали, как сумасшедшие, а Чип прыгал между нами, хватая зубами то один, то другой туфель, которыми мы размахивали, пытаясь справиться со смехом.
Потом мы с Чипом провожали приятеля домой и веселились, как могли. Уж больно оригинально выглядели шлепанцы, получившиеся из дорогих французских туфель.
Я нашел точно такие туфли через три дня на базе военторга, но это уже была другая история, к которой Чип почти не имел никакого отношения.
Борис Майнаев