Акварелька

Она была такая красивая, такая чистенькая, светленькая, умненькая, что мне хотелось плакать, глядя на неё. Не понимаю до сих пор, за что её не любили в классе.
Конечно же, она была отличницей. В ней не было и тени гордости, она вовсе не кичилась своими знаниями. Она всегда знала всё, что надо было знать. Если мы не могли ответить на вопрос, Нина Ивановна спрашивала Веру.
С первого класса каждый день я смотрела на Веру с восхищением. Я не поддерживала
девочек, травивших её со всей детской жестокостью, но и заступаться за неё тоже не могла. Не потому, что боялась испортить отношения с подругами, а потому что Вера внушала мне такую непогрешимость, такое совершенство, что моё заступничество могло каким-то образом навредить ей. Я НЕ СМЕЛА этого делать.
В первый день, когда папа привёл меня в школу, я сразу увидела её. Поразили глаза, ярко-синие, чистые, доверчивые. Она улыбнулась мне, и я всё время думала, как это ТАКАЯ девочка обратила на меня внимание? Я-то вообще не ТАКАЯ, во мне вообще ничего особенного нет, а она ПОСМОТРЕЛА на меня, и даже улыбнулась МНЕ!
Вечером за чаем обсуждали мой первый школьный день. Мама спросила, что понравилось больше всего.
– Девочка. Она такая, она не такая!
Мама засмеялась:
– Какая? Такая или не такая?
– Что в ней особенного?– Помог папа вопросом.– Что ты увидела?
– Она– акварелька!– Выпалила я.
Не знаю, поняли родители меня в тот день или нет, но озадаченно посмотрели друг на друга. Самое интересное, что я не знала, что такое АКВАРЕЛЬКА. Слово пришло изнутри, из глубины души. Буквосочетание было абсолютным для характеристики Веры, ни убавить, ни прибавить. Про себя я стала называть Веру «девочка-картинка».
Она и правда открывалась для меня, как картинка: чем дольше смотришь, тем больше видишь. Я по-прежнему восхищалась её косичками, её бантиками, её открытой улыбкой. Даже её чёрными сатиновыми трусами, которые мы надевали на урок физкультуры. У меня были точно такие же, но мою попку они туго обтягивали, а на ней стояли, как накрахмаленные. Косы у меня были длиннее и толще, но я восхищалась Вериными русыми, не длинными, не густыми, но очень аккуратно заплетёнными.
Одним словом, девочка-картинка была для меня своеобразной иконой, красоте и простоте которой я поклонялась.
Однажды я заболела и попала в больницу. Пришла в школу через месяц. Сильно отстала в учёбе и Нина Ивановна попросила Веру позаниматься со мной. Вера повернулась ко мне и сказала:
– Давай заниматься у меня дома, а то мама заругает, если мы будем задерживаться после уроков?
Я была поражена, что Веру МОГУТ ЗАРУГАТЬ. Как это возможно?! То, что нас постоянно ругали все и за всё – это в порядке вещей, но Веру?!
Дома у неё тоже было необычно. Мама была приветливая и спокойная. Она кормила нас обедом, убирала со стола посуду и усаживала заниматься. Сама уходила в спальню, чтоб не мешать НАМ. Сколько помню себя, родители гнали нас в три шеи на улицу, чтоб мы не мешали ИМ.
Вера оказалась замечательной учительницей, и я быстро подтянулась по всем предметам. Через каждый час в комнату заходила мама:
– Девочки, пора отдыхать.
Предлагала чай или компот. Мы пили и целых двадцать минут играли в куклы. Куклы – это особая тема в моей биографии. Я была страстная любительница кукол. Великое множество сшила сама, много покупала мама. Играя в «ателье», придумала бумажных кукол. У Веры таких не было. Я мастерила из бумаги дома, одежду, мебель. Раскрашивала всё цветными карандашами. Вера была удивлена богатством моего бумажного царства. Она заразилась от меня рисованием и вырезыванием, и мы с ней крепко подружились. Она стала мне близкой и родной, прямо как моя подружка Алинка в нашем бараке. Алинка не ревновала меня, она слушала мои рассказы о Вере и проникалась к ней всё большим уважением. Алинке играть с нами было некогда. У неё на руках были крохотные сестрички, которых надо было нянчить.
Постепенно куклы отошли на второй план. Мы взрослели. Как-то незаметно подкралась первая любовь. Мы влюбились в одного мальчика, красивого Витьку Королькова, который выбрал из нас троих Алину. Мы с Верой страдали. Правда, недолго. Любовь к Витьке мы заменили книгами про любовь. Мы прочитали всю классику, начали читать «Иностранную литературу», журнал, который нам приносила Валя, старшая сестра Веры. Жизнь была как жизнь. А в общем, мы были счастливы.
Потом я уехала из города. Мы потеряли с Верой связь. Алина без меня не могла дружить с Верой. Строптивая Алина не переносила Вериных замечаний, которые я, обычно, сглаживала и объясняла Алине.
После долгих лет я вернулась домой. Первая новость, которую узнала, была ошеломляющей: Вера сошла с ума. Побежала к ней в больницу.
Она сидела в саду на лавочке. Красивая, спокойная и улыбчивая, как всегда. Мне казалось, произошла страшная ошибка. Вера не может ПРОСТО ТАК сойти с ума! Мы сидели и говорили обо всём на свете, как всегда. И вдруг она тихо спросила:
– Слышишь?
– Что? – Не поняла я.
– Тишина. – Значительно сказала Вера. – Непереносимая тишина! Помнишь, в школе на линейке? ТАКАЯ же и сейчас.
Я ничего не могла понять. Я не слышала НИКАКОЙ тишины: кричал больной, шелестели деревья, с дороги доносился гул машин, кто-то разговаривал по телефону. Даже слышно, как бьётся Верино сердце. ТАКОЙ тишины, как в школе, я не слышала.
– Ты не понимаешь, – с досадой сказала Вера, – это внутренняя тишина. От неё нет спасения. Она вдруг приходит, и я не знаю, что надо делать. Я не знаю, что надо делать, чтоб её НЕ БЫЛО. Понимаешь?
Отчаяние, с которым это было сказано, отозвалось во мне проникновенной жалостью. Я заплакала.
– Не плачь, – тихо сказала Вера. – Это не поможет. Просто мне надо знать, что делать, когда приходит эта тишина. Они думают, я сошла с ума. Это не так. У меня совершенно другое. Я осознаю эти моменты. Таблетки не помогают. Они только замедляют реакцию мозга. Но от мозга ЭТО не зависит, понимаешь?
– От чего ЭТО зависит? – Спросила я, совершенно сбитая с толку: что это – ЭТО, что такое «сознание», если не мысли?! Она и правда сошла с ума.
– Не знаю, – сказала Вера, – оно само по себе. Просто я не могу перенести её, потому что она пустая. Совершенно пустая. Ни одной мысли, ни одной эмоции. Нет МОТИВАЦИИ К ДЕЙСТВИЮ.
В моём лексиконе тогда не было таких слов. Я поняла, что безнадёжно отстала от Веры, не было даже порыва восполнить пробел. Как я могла ей помочь? Так и ушла от неё, утопая в слезах, оплакивая её молодую жизнь.
Несколько лет спустя, испытав на своей шкуре эту тишину, я мчалась через весь континент к Вере, чтоб сказать, что НАДО ДЕЛАТЬ.
– Она боролась до самого последнего дня, – сказала Валя. – Последние её слова были к тебе: «Передай, тишина – это страшная сила. Её не надо бояться, её надо РАЗГАДАТЬ. Она поймёт, я знаю». Потом только «акварелька», «акварелька»...
Я точно помню, что не произносила этого слова с того самого дня, как назвала её «акварелькой». Для меня она была – одна ТАКАЯ! КАК она узнала?!
– Она тебя с первого дня так назвала. – Упредила мой вопрос Валя. – За прозрачность души.
Не найдя средства заполнить эту тишину, Вера сознательно ушла из жизни, перерезав себе вены на обеих руках.
Для меня её смерть – как мулета для быка во время корриды: чем больше жизней она уносит, тем яростнее я её преследую.
Девочка-картинка, моя ненаглядная «акварелька», была в двух шагах от Великого открытия.
«В САМОМ ПРЕПЯТСТВИИ ЗАЛОЖЕНА СИЛА ПРЕОДОЛЕНИЯ. НИКТО НИКОГДА НЕ ХОДИЛ ДО КОНЦА, ЛЮДИ НЕТЕРПЕЛИВЫ». МИРРА АЛЬФАССА.