Открытая книга

Пролог

   Как и большинство подростков того времени, в детстве мы читали книги о приключениях. Много, очень много книг. Бывало, приходили в библиотеку и брали то, что уже знали почти наизусть. Некоторые, наверное, помнят расхожее утверждение советской поры: «Книга - лучший подарок»? Это не было преувеличением, взрослые и дети эпохи тотального дефицита обменивались экземплярами произведений настолько активно, что книги приходили в негодность буквально за полгода. Во избежание этого их заранее помещали в газетные обложки, а, не сделав так, периодически переплетали и подклеивали. Конечно, речь не идет о собраниях сочинений партийной элиты и никому не нужных пропагандистских учебниках. Люди в основном читали классику, детективы и научную литературу. Особой популярностью пользовался так называемый Самиздат, деятельность которого достаточно сурово преследовалась государством. Там, как правило, печатали труды диссидентов и различные пособия, представлявшие интерес для увлеченных и творческих личностей. Разумеется, Самиздат по мере возможностей публиковал и разрешенную литературу, кое-как компенсируя ее необъяснимый дефицит, но даже так спрос на нее категорически не удовлетворялся. Да, народ читал, и читал настолько увлеченно и обильно, что на черном рынке книгоиздательства никто особо не беспокоился о форматах, иногда книги были сшиты из стопок фотобумаги, с нечеткими буквами и отсутствующими фрагментами. Как и в ситуации с изготовлением музыкальных носителей на рентгеновских снимках, когда главное - это не внешний вид, а содержание. Рассказывают, что особо предприимчивые распространители торговали даже подборками слайдов с текстами, читать которые можно было только с помощью фильмоскопа. И все равно их товар покупали. Наш рассказ, однако, не о черном издательском рынке, а об одной единственной книге, которую в восьмидесятом году прошлого века держал в руках человек по имени Павел и фамилии Лихачев. Он, как считают его родные, исчез или ушел из жизни приблизительно в конце 1999 года. На самом же деле с того самого времени мертвым Павла не видел никто, как, собственно, и живым.

                I

    Войдя в класс, светловолосый мальчик остановился возле первой парты и робко спросил:

   - Мария Лукинична, можно я здесь буду учиться?

   Учительница русского языка и литературы, полноватая пожилая женщина с тихим и спокойным голосом, мягко ответила:

   - Хорошо, оставайся тут.

   В дверном проеме образовалась небольшая пробка из желающих выбрать себе места. Дети галдели и толкали друг друга, на что опытный преподаватель отреагировала с присущей ей ловкостью: она жестом остановила детей и, взяв за руку самого ближнего, направила его к своему столу. У доски собралась шеренга из пяти первоклассников, которым было разрешено разойтись по кабинету, следующая пятерка, а за ней и остальные, заняли оставшиеся парты в том же порядке. Начался урок.

   - Ребята! Сегодня вы вступили в новую жизнь, вы пришли в школу и здесь научитесь читать, писать и понимать все, что происходит вокруг. Через восемь или десять лет вам придется покинуть эти стены и пойти дальше, кто-то станет врачом, кто-то инженером или даже космонавтом. А начнем мы со знакомства, я попрошу всех по очереди встать и назвать свои имя и фамилию. - Мария Лукинична посмотрела на Павлика.

   - Я - Павел Лихачев.

   - Очень хорошо. Садись, Павел.

   Все тридцать учеников поочередно представились. После этого учительница рассказала классу о том, как хорошо быть советским школьником и вкратце перечислила достижения отечественных ученых, упомянув также о последних полетах межпланетных станций к поверхности Венеры. Мало кто из детей имел даже общее представление об устройстве Солнечной системы и тем более о космических расстояниях, но выступление Марии Лукиничны понравилось почти всем. По дороге домой ученики возбужденно пересказывали его содержание родителям, внося туда свои выдумки и коррективы. Единственным, кто шел из школы молча, был Павлик, живший последние полгода со старенькими бабушкой и дедушкой, а потому возвращающийся к ним в одиночестве. Родители мальчика находились далеко, в Монголии, и должны были прибыть только к зимним каникулам. Слова учительницы не произвели на Павла особого впечатления, тем более что писать и читать он научился еще в старшей группе детского сада, а названия планет и летательных аппаратов знал по почтовым маркам, аккуратно отклеенным с конвертов родительских писем и собранным в небольшую коллекцию. Он был уверен, что на его родном языке говорили даже монголы, поскольку словосочетание: «Монгол шуудан» было написано на марках русскими буквами.

   - Ну как, первоклассник, хорошая у вас учительница? - Бабушка Шура не смогла встретить его с первого урока потому, что ухаживала за больным мужем. Проводив внука в школу, она еле успела забрать в аптеке лекарства для деда и приготовить обед. - Мне сказали, что самая лучшая в городе.

   - Да обычная тетка. Такие же и в садике были. Ба, а ты что сегодня сварила?

   - Картошку стушила с курицей, как ты любишь. Иди руки мыть…

   - Можно, я поем, а потом погуляю?

   - Можно, только в комнате приберись сначала. И еще в магазин я тебя отправлю, за молоком, только не возмущайся.

   - Я схожу. Но давай я тогда до самого вечера гулять буду.

   - Паша, ты и так на улице торчишь целыми днями. Всё, закончились твои гулянки, учиться надо… Хотя ладно, болтайся, сколько влезет, зимой мать с батькой приедут - они тебя живо от этого дела отучат.

   Подготовка ко сну занимала минут тридцать. Этот ритуал, придуманный мальчиком сразу же после отъезда папы с мамой в длительную командировку, им практически не нарушался. Первое, что делал Павел, оставаясь в комнате один, было создание в ней полумрака. Бабушка не разрешала спать с горящей лампой, а вот тусклый свет приглушенного полотенцем светильника позволял читать втайне даже от нее. Спустя полчаса после того, как Паша оставался в комнате, бабушка проходила мимо на кухню за какими-то отварами и препаратами для деда - так было всякий раз и, заслышав ее шаги, мальчик вытаскивал шнур из розетки и замирал, а спустя пять минут либо засыпал, либо продолжал начатое. В этот вечер, после возвращения бабы Шуры к деду, он вновь включил лампу и окунулся в мир путешественников во времени. Любовные перипетии главных героев безжалостно пролистывались, абзацы и даже целые страницы тягостных рассуждений и поцелуев приносились в жертву наслаждениям от баталий и зловещих интриг. Мальчик настолько глубоко проникся сюжетом, что закрыл взятую у приятеля на один день книгу лишь глубокой ночью. Разумеется, ни о каком полноценном отдыхе не было и речи, утром бабушка пыталась разбудить не жизнерадостного и самостоятельного внука, а недовольного и капризного ребенка.

   - Павел, я кому сказала? Живо поднимайся!

   - Ну, ба, можно еще немножко?

   - Ай-ай-ай. На часы посмотри, паразит. Ну-ка, быстро вставай, иди умывайся и живо на кухню. Павел, я не шучу.

   Мальчик с трудом выполз из-под одеяла и встал посреди комнаты, щурясь от яркого солнечного света, заполнившего помещение благодаря бабушке, распахнувшей штору. Очень хотелось спать, но вероятность возникновения конфликта была настолько велика, что первоклассник пересилил себя и угрюмо побрел в ванную. Вернувшись оттуда слегка взбодрившимся, он облачился в синий школьный костюм и запихнул в ранец ночную книгу. Откровенно говоря, Паша совершенно не помнил ни сюжета, ни даже имен главных героев. Он думал о том, что и сам в состоянии написать что-нибудь стоящее, только не по мотивам услышанного или прочитанного, а основанное на собственном опыте. Единственным, чего ему по-настоящему хотелось - было участие в какой-нибудь экспедиции или поиске сокровищ. Он мечтал о дальних походах, путешествиях на край земли, полетах в космос и тому подобном, однако вынужден был довольствоваться лишь учебой в школе, которая надоела «искателю приключений» уже на второй день.

                II            
 
   Зимой, накануне Нового Года, из командировки вернулись родители. Павел с гордостью продемонстрировал им подписанный классным руководителем листок, на котором аккуратным столбиком были перечислены учебные дисциплины и напротив каждого названия красовались красные звездочки вместо отметок.

   - Папа, мама! Я в школе учусь лучше всех одноклассников. Эти звездочки вместо пятерок.

   - Молодец, сынок. Мы тоже не с пустыми руками приехали. Видишь это? - Отец затащил в квартиру и развязал мешок, стоявший до того на лестничной площадке. Внутри обнаружился увесистый металлический ящик грязно-зеленого цвета, который был представлен мальчику солидно и торжественно. - Это, Павел Юрьевич, миноискатель. Летом мы с тобой пойдем в поход за перевал и с помощью настоящего военного прибора обязательно отыщем что-нибудь интересное. Как тебе такой расклад?

   От неожиданности Паша онемел. Представив себе планируемое отцом их совместное путешествие, мальчик первым делом принялся вспоминать наиболее перспективные, с его точки зрения, места для раскопок. Хотелось сразу же договориться с родителем о первом конкретном маршруте, чтобы начать полноценно фантазировать о грандиозном кладе, не дожидаясь наступления лета. Паузу прервала мама:

   - Юра! Может, сначала разденемся и приведем себя в порядок? Давай, сынок, помоги нам. Бабушка в магазине?

   - Не, она в аптеку пошла что-то получать для деда.

   Разобравшись с вещами и проведав парализованного деда, мама оставила мужа с сыном в комнате и ушла на кухню. Отец взгромоздил ящик с миноискателем на предварительно застеленный старым покрывалом стол и со скрипом открыл клеммы крышки.

   - Прибор, Паша, мне подарили на нашей границе. Говорить об этом никому нельзя. Вещь секретная, военная. Ты физику пока не изучаешь, но запомни: индукционный миноискатель полупроводниковый индивидуального пользования, сокращенно - ИМП. Он может обнаружить под землей любой предмет, который оказался там очень давно. Повторяю, никому ни слова!

   - Обещаю, папа. А что - даже сундук с сокровищами можно найти?

   - Ну, сундуков с сокровищами в наших краях, я думаю, нет, но вот какую-нибудь каску немецкую или, скажем, осколок от снаряда - запросто. Монеты, часы, портсигары - тоже возможно. Главное, место хорошее найти. Эх, скорее бы лето. Ну, что - достаем?

   Поочередно из футляра были извлечены все части изделия. Отец подсоединил к собранным штангам поисковый элемент, подключил к блоку головные телефоны (озвучивая названия всех комплектующих в соответствии с инструкцией) и вручил почти готовый к работе миноискатель сыну. Конструкция получилась тяжелой и неудобной, к тому же в блоке отсутствовали батарейки, однако радости ребенка не было предела. Вернувшаяся домой бабушка, с укором глядя на дочь, прокомментировала диковинку коротко и жестко:

   - Хорошо еще, что не пулемет. Небось, за перевал поволочетесь? Ох, и дурные же вы…

   Павел никогда не болтал лишнего, но удерживать в себе секрет такого масштаба было воистину невыносимо. Он честно выдержал двухдневный срок, однако на третьи сутки посвятил в тайну одноклассника. В-общем, через неделю в квартиру Лихачевых позвонили, и улыбчивый участковый спросил открывшего входную дверь мальчика:

   - Отец дома? 

   Содержание беседы милиционера и военного инженера осталось неизвестным, но ее результатом стало рождение «истинной» истории появления в доме миноискателя: изделие было приобретено в торговой сети дружеского государства, ввезено на территорию страны законно, находилось в неисправном состоянии и не подлежало ремонту. Почему именно так и зачем это было необходимо - никто, кроме отца и участкового, не знал. Павлу было стыдно за то, что он не смог сдержать обещание. Папа же лукаво посмотрел на него и потрепал по голове:

   - Так даже лучше, сынок. По крайней мере, теперь можем свободно пользоваться нашей игрушкой и не прятаться ни от кого.

   - Пап, прости меня. И еще скажи, пожалуйста: он не работает, да?

   - К сожалению. А вот если вставить батарейки - заработает.

   Время тянулось медленно, но в первый же день каникул состоялся долгожданный поход. Добирались до выбранного отцом места километров десять пешком. Далее, обнаружив у заводи старый плот, проплыли с его помощью пятьдесят метров по заросшей воде к довольно крупному острову, где и решили начинать. Конечно же, ничего ценного искатели не нашли. Раскопки принесли длинную металлическую пластину неизвестного происхождения, спутанный моток проволоки и почти рассыпавшуюся от коррозии трубу сорокасантиметрового диаметра. Под пластиной, судя по сигналу миноискателя, было что-то еще, но рыть в каменистом грунте уже совсем не хотелось. Находки, ввиду их непрезентабельности, были оставлены в месте копа. Однако на следующий день улов оказался более ощутимым. Исследование берега небольшого озерца принесло настоящую удачу: солнечному свету предстал угольный утюг без ручки и проржавевший до дыр ящик с прогнившим и слипшимся в монолит тряпьем. На внутренней стороне крышки утюга можно было прочесть аббревиатуру: «РСФСР» и название производителя: «з-д утюжный Касимов». Трофей был доставлен домой, очищен от грязи и торжественно представлен маме в качестве первого экспоната для домашнего музея.

  В общей сложности за месяц поисковых работ, отец с сыном извлекли из-под земли и включили в коллекцию двенадцать предметов старины, самым значительным из которых так и остался тот самый утюг. Потом поиски закончились, а причин для завершения выходов «в поле» было две: случайное утопление миноискателя в озере и начавшийся развод родителей.

                III

   Павел окончил восьмой класс без особых проблем, учеба давалась легко, а незначительные претензии преподавателей в части дисциплины с лихвой нивелировались достижениями парня в области изобразительного искусства. Начиная с пятого класса, он оформлял школьные стенды и прочий наглядный материал на таком профессиональном уровне, что заполучить учащегося к себе в девятый класс, мечтали все руководители местных средних образовательных учреждений. Директор школы специально дважды приходил к Лихачевым домой и подолгу беседовал с мамой выпускника, но та ни разу не проявила к дальнейшей судьбе сына никакого интереса. За шесть лет, прошедших со дня смерти ее собственной мамы, состояние здоровья только ухудшалось. Муж ушел из семьи еще раньше, алиментов им с сыном хватало максимум на две недели в месяц, а пенсия по инвалидности позволяла лишь сводить концы с концами.

   - Да пусть он сам решает, мне все равно.

   - Валентина Егоровна, да как же это так? Паша должен получить среднее образование, потом высшее, а после…

   - Иван Михайлович, не терзайте вы меня. Захочет - отучится до среднего, а если в училище пойдет, то это его выбор. Лишь бы не уезжал никуда, я больная очень, уход мне нужен.

   - Валентина Егоровна, Павел - талантливый юноша, вы же сама знаете. Если он уйдет в ПТУ, то не сможет реализовать свои способности. Если вам важно, чтобы он с вами остался, то пусть продолжит обучение в своей школе. Я вам совершенно ответственно заявляю, что у нас ему почти гарантирована золотая медаль.

   - Иван Михайлович, а кормить кто его будет еще два года - вы? В ПТУ и оденут, и обуют, да еще на практике работать можно. Вы же знаете, как нам деньги нужны. Все, разговор окончен.

   Юноша знал о визитах директора и всякий раз надеялся на то, что тот уговорит маму, но этого не случалось. Было жаль ее, но более всего ему хотелось, чтобы какой-нибудь добрый волшебник подарил им такое же счастье, какое царило в семьях одноклассников. Чтобы мама поправилась, и домой вернулся папа. А сам он закончил десять классов и уехал учиться в большой город, потом с радостью навещал родителей на каникулах и делился с ними своими достижениями. А затем отправился в кругосветное путешествие и совершил открытие, назвал его маминым именем и прославился на весь мир…

   Шел последний месяц весны, уроки по разным причинам заканчивались раньше обычного, и Павел частенько гулял после занятий, подолгу просиживая с блокнотом и карандашом на крыше школьной теплицы. Рисование позволяло временно отгонять тягостные мысли о возвращении домой, к больной и ворчливой маме. Юноша рисовал все, что видел, включая животных и людей. Последние получались не всегда, зато кошки, собаки и птицы выходили настолько реалистичными и в то же время особенными, что одноклассники с удовольствием разбирали рисунки для изготовления поздравительных открыток. Интереснее всего получались сороки, возможно по причине черно-белого окраса, гармонично передаваемого художником с помощью простого карандаша. Никто и не догадывался, что с этой птицей Павла связывали слишком тягостные воспоминания.

   «- Пап, смотри. - Маленький Паша, пытаясь завладеть вниманием отца, схватил его за руку и с силой потянул к себе. Плот качнулся, родитель попытался вытащить шест из заболоченного дна и вогнал его между бревен. Резко остановившаяся конструкция накренилась и сбросила со своей поверхности ящик с миноискателем, вслед за ним в воду упал и мальчик. - Пап, спаси, вода холодная!

   Отец хотел было прыгнуть за сыном, но вовремя передумал и, встав на четвереньки, вытянул правую руку. Через мгновение Павел схватился за нее и подтянулся к краю плота. Вода казалась теплой лишь на поверхности, сантиметров же через двадцать вглубь была практически ледяной. Оказавшись на бревнах, мальчик заплакал от холода, и обиды на самого себя:

   - Пап, я не нарочно, честное слово. Папочка, прости меня. А как мы его достанем?

   - Ничего мы уже не достанем. Тут такое дно, что бесполезно. Давай, снимай одежду, сушиться будем.

   Они причалили к берегу и спрыгнули на илистую землю. Привязав веревку к пеньку, отец стянул с плота частично промокший рюкзак и лопату. Разводя костер, он сурово взглянул на сына и спросил:

   - Ну, теперь рассказывай - на что я должен был так срочно посмотреть?

   - Ты не видел, а я видел! Она огромная была, как собака. Мы, как только от берега отплыли… Надо было по лесу пойти, а не на плоте…

   - Паша! Давай по порядку. Ты кого видел?

   - Сорока. Здоровенная такая, она сначала на камне сидела, а потом к нам полетела. Неужели ты не видел ее, когда я свалился?

   - Нет, конечно, я же тебя вылавливал. Да ладно, что уж теперь. Давай, сохнуть будем.»

   Как только путешествия прекратились, родители стали ссориться друг с другом почти каждый день. Отец находил какие-то поводы для упреков, мать реагировала на его замечания настолько эмоционально, что конфликты заканчивались либо уходом папы из дома на всю ночь, либо потасовкой и материнскими слезами. Вскоре она вышла на работу, вовсе прекратив общение с супругом. С этого самого момента Павел почувствовал, что его интересы не важны никому. Потом ушел из жизни дед и о мальчике забыла даже бабушка.

                IV

   - Мам, можно я сегодня долго погуляю? - Юноша знал, что мать всегда неохотно отпускает его, особенно в воскресенье. Обычно выходной день состоял у них из рутинных мероприятий, состоящих из его похода в магазин со списком продуктов и деньгами под расчет, уборки с обязательным выколачиванием ковра на улице перед домом и прочих, надоевших до невозможности, дел. При этом мать, по большей части лежащая на кушетке и жалующаяся на хвори, ограничивалась лишь указаниями и замечаниями. Павлу же доставалась роль непосредственного исполнителя. - Мне надо стенгазету для выпускного сделать, а в городе рисовать нечего, я хочу в лес сходить.

   - Зачем в лес, Паша? Давай, я тебе подскажу, как надо.

   - Мам, ты же не умеешь рисовать.

   - Да твоя мать лучше тебя знает - что и как делать, бессовестный. Неужели тебе меня не жалко совсем? Хочешь уйти, как батька? Иди!

   Павел взглянул на часы, было без четверти десять. Он давно привык к показным материнским обидам и почти не обращал внимания на содержание ее упреков.

   - Я на велике поеду. Пару картинок нарисую, и обратно. Часа за три-четыре справлюсь, а потом по дому все сделаю. Вечером вместе посидим…

   - Езжай, куда пожелаешь. Была б твоя воля… Ладно, не хочу больше ругаться. Сегодня ровно шесть лет, как не стало бабушки твоей, а ты даже и не вспомнил. Царствие ей небесное, страдалице моей.

   Павел снял со стены бывший отцовский велосипед. Собрав в старый ранец свой нехитрый инвентарь и попрощавшись с продолжавшей ворчать мамой, вышел из квартиры. Улица встретила его яркими солнечными лучами и чириканьем воробьев. На небе кое-где белели небольшие комочки облаков, но их было настолько мало, что ни о каком дожде не могло быть и речи. Впервые после досадных событий того самого лета, когда поход с отцом стал их последним совместным мероприятием, молодой человек отважился на посещение острова. Хотелось побыть там в одиночестве, ощутить, как радостно было искать и находить бесполезные предметы и надеяться на удачу. Павел осознавал себя человеком, который вновь отправляется на раскопки - только не предметов, а чувств и воспоминаний.

   Путь по грунтовой дороге и паутинке лесных тропинок занял чуть больше часа. Прислонив велосипед к стволу засохшей ели, он подошел к каменистой насыпи, от которой некогда начиналась вода и с удивлением обнаружил совершенное отсутствие последней. Мягкая почва, заросшая травой, позволяла совершить пешую прогулку до острова за три минуты. По крайней мере, именно так она выглядела. Павел вернулся к своему транспортному средству и, взяв его за раму, осторожно направился в сторону бывшего водоема. Через минуту он остановился, пытаясь сориентироваться и определить место падения с плота миноискателя, но услышал громкий треск, доносившийся со спины. Оглянувшись, замер: на длинном камне, напоминавшем издалека бревно, сидели две необычайно большие сороки, каждая из которых вполне себе походила на ту, что испугала его в детстве. Они одновременно взлетели и скрылись в кроне деревьев, опоясывающих место раскопок. Парень стоял, как вкопанный и не решался сделать даже шаг в выбранном направлении. Конечно, птиц и мелких грызунов в лесу водилось достаточно, и сама по себе сорока диковинкой не была, но встречать таких огромных особей не доводилось ему ни разу. Он произнес вслух:

   - Зря я сюда пришел…

   Постояв так еще какое-то время, Павел опустил велосипед. На поляне, которую они исследовали с отцом, явно что-то происходило, оттуда доносился не только сорочий треск, но были слышны еще и голоса. Павел вновь заговорил:

   - Может, свалить отсюда? - И словно поддерживая дискуссию внутри себя, ответил. - Да я же потом рехнусь от предположений. Ладно, оставлю велик здесь, на виду, а сам обойду и посмотрю со стороны леса. А зачем я сам с собой разговариваю-то?

   Сделав километровый крюк, молодой человек оказался в минуте ходьбы от поляны. Оставалось самое важное - выйти на нее и понять, что же там происходит. Сделав это, он с удовлетворением вздохнул и присел на некое подобие доски из мха, обросшей по периметру травой. Загадочных птиц поблизости не было ни видно, ни слышно, людей тоже не наблюдалось. Павел достал из нагрудного кармана полпачки сигарет и, пару раз чиркнув спичкой, затянулся ароматным дымом.

   - Хорошо, что мать не знает… - Он вновь сказал это в голос и тут же, осознав, добавил. - Да хорош тебе вслух с собой болтать, совсем уже, что ли? Кури себе молча.

    Запахло жженым фильтром. Путешественник уронил окурок и взглянул под ноги, там уже лежали пять таких же, потом посчитал то, что оставалось в пачке: получалось, что он выкурил шесть сигарет подряд. Часы показывали час дня. Павел пересек поляну и, преодолев небольшую лесополосу, отправился за велосипедом, к багажнику которого был прикреплен ранец с альбомом и карандашами. Вернувшись, подошел к месту перекура, толкнул ногой площадку, на которой сидел. Оказалось, что отдыхал он на том самом металлическом листе, который они с отцом откопали шесть лет назад. Лихачев с трудом перевернул замшелое сиденье, всполошив живших под ним насекомых и загрустил от нахлынувших детских воспоминаний.

   «- Да брось ты его, Пашка. Таких железяк на фабрике знаешь, сколько валяется? Наверное, оттуда и эта. Домой мы его точно, не потащим.

   - Ну, пап. Это же наша первая находка. Может, это не с фабрики, а с войны. Может, это кусок танка.

   - Нет, Пашка, это не от танка. Надевай телефоны и слушай внимательно, что в яме осталось. Бывает, что такой вот «крышкой» что-нибудь ценное прикрывают. Хотя нет, не надо, давай вон там послушаем, бугорок какой-то странный - видишь?

   Бугорок, в отличие от первой железяки, откапывать долго не пришлось, им оказался неподъемный проволочный клубок, забитый землей и древесными корнями, которые отец долго расковыривал в надежде обнаружить что-нибудь внутри. В тот момент папа казался маленькому Паше настолько родным и близким, что мальчик готов был подчиняться каждому его слову.

   - Так, сынок, бери палку и кантуй все это безобразие ближе к центру поляны. Железяку я сам отволоку, она тяжелая. Давай мне миноискатель, попробую удлинить его и поищем вдоль берега. Знающие люди говорят, что на берегу чаще всего что-нибудь роняют. Может, лет пятьдесят назад рыбак в лодку запрыгивал и обронил монету или еще чего…»

   Все эти годы Павел не знал про жизнь отца ровным счетом ничего. Мама категорически отказывалась говорить о нем, да и о самом родительском разводе мальчик узнал лишь от пьянчужки-соседа. Просто в один из дней папа обнял сына и сказал, что надолго уезжает и не знает, когда вернется, а спустя несколько месяцев мать, с трудом сдерживая слезы, рассказала Павлу об уходе из их семьи «лживого и непорядочного человека» навсегда. К участию в бракоразводном процессе ребенка не привлекали вовсе - то ли ввиду его болезни как раз в тот период, то ли по каким-то иным причинам. В-общем, парень рос без отца, но, случись им встретиться, принял бы его в свою жизнь безо всяких упреков. Потому, что не переставал любить ни на минуту.

   Павел еще раз осмотрел на заросший стальной лист и осмотрелся, пытаясь найти яму, из которой его когда-то откопали. Подойдя к ней, он с удивлением обнаружил внутри плотно сплетенный из веточек и проволочных фрагментов, покров. Он настолько идеально закрывал углубление, что с расстояния двух-трех метров не отличался от прилегающей территории вовсе. Между веточек проросла трава и лишь зная это место, да и то только при внимательном рассмотрении, можно было увидеть границы бывшего прямоугольного углубления. Никаких предположений касательно смысла именно такой маскировки у исследователя не возникло, поскольку закрыть яму (если бы это кому-то понадобилось) можно было и быстрее, и надежней, просто закопав ее.

   Павел отломил толстую березовую ветку и, воткнув острым концом в странную конструкцию, принялся ее разрушать. Сделав несколько движений, он ощутил чье-то присутствие позади и резко оглянулся. Поляна была пуста, зато на ее краю, в кроне дерева угадывались очертания больших птиц. Две огромные сороки, напугавшие его до полудня, снова ввели парня в ступор. Они опустились на землю и, нелепо переваливаясь из стороны в сторону, стали приближаться к нему без помощи крыльев, словно люди. Лихачев мгновенно собрался, крепко сжал в руках палку и приготовился отбиваться от возможного нападения удивительных существ, на что те отреагировали оглушающим треском и мощным взлетом в противоположную от него сторону. Павел услышал голос:

   - Здравствуй, молодой человек! Ты сюда зачем пришел?

   В метре от края ямы стояла женщина в одежде, больше похожей на монашескую рясу, нежели на темный плащ, которым в действительности являлась. В руке она держала несколько веточек, по размеру схожих с теми, которыми было выстлано углубление в почве. Женщина повернула лицо в сторону, не сводя вопросительного взгляда с Павла и произнесла:

   - Так зачем ты сюда пришел?

   - А вам какое дело? Ну, порисовать хотел на природе. Вот, видите? - Он подошел к ранцу и вытащил из него свои художественные принадлежности. Продемонстрировав их странной собеседнице, Лихачев вернул карандаши с альбомом на прежнее место. - Я не понимаю, что происходит?

   - Происходит ровно то, чего ты понять и не сможешь. Просто уйди отсюда и выбери себе другую натуру для рисунков. К примеру, туда. - Женщина, не переставая смотреть на парня искоса, подняла свободную руку и указала ею в направлении большой каменистой насыпи вдалеке, у подножия горы. Уверяю тебя, что место там очень живописное: маленькая речушка, мостик. А здесь опасно.

   Павел взглянул на предложенное место и, как бы оправдываясь, сказал:

   - Я просто хотел посмотреть, что тут спрятано. Тут же что-то спрятано, да? Когда я был маленьким, мы с отцом здесь искали всякие железные штуки. Ну… Скажите только - что здесь? Я сразу же уйду, честно.

   Обернувшись, он с ужасом понял, что женщина исчезла. Дрожащей рукой растерянный молодой человек извлек из пачки сигарету и с трудом подкурил. Ситуация, в которой он оказался, затруднила возможность рассуждать и принимать решения. Что-то будто подтолкнуло его к загадочному углублению и вложило в руку палку, Павел извлек пласт переплетенных веточек и продрал в почве довольно глубокую борозду. Палка уперлась в ровную и твердую площадку. Склонившись над ямой, он руками выгреб несколько горстей мягкой земли и смахнул с обнаружившегося на дне плоского металлического квадрата оставшийся песок. «Это же настоящий клад!» - сердце заколотилось от сладостных предвкушений, а птицы и назойливая женщина мгновенно покинули память.            
               
   Извлеченный ящик был похож на маленький бухгалтерский сейф, стоявший в кабинете их школьного директора. Единственным отличием, помимо цвета, было отсутствие замочной скважины. Павел, затаив дыхание, коснулся дверцы и осторожно, чтобы растянуть по времени удовольствие, потянул за ручку. Из ящичка пахнуло хвоей и чем-то сладким, он запустил руку внутрь, но тут же отдернул, только теперь осознав, что солнце почти ушло за горизонт, а никаких источников света у него с собой нет. По спине пробежали мурашки, во рту пересохло. «Мать давно ждет меня, а я здесь. На небе ни звездочки, как я доберусь до дома? Спички!». Запалив сложенные в горку ветки, он прикрыл дверцу ящика и дождался, когда пламя начнет подсвечивать загадочную находку, что не заставило себя долго ждать.

   Предмет, находившийся в руках, представлял собой обыкновенную, на первый взгляд, книгу среднего размера. Очевидно, что любой нормальный человек, интересующийся содержанием носителя какой бы то ни было, информации, должен открыть его и ознакомиться с тем, что находится внутри. Конечно, и Павел хотел поступить именно так, но…  Он просто держал ее в руках и смотрел на обложку, в тускнеющем от угасающего пламени костра, свете.

   На обложке были изображены две сороки, сидящие на вытянутых руках женщины, с точной копией которой он общался, судя по времени суток, несколько часов назад. Абсолютно исчезнув из сознания на все это время, она ворвалась обратно с такой силой, что заняла это самое сознание, почти целиком. Открыть книгу было не просто страшно - ощущение всеобъемлющего ужаса настолько сковало тело, что даже думать о страхе и возможности что-либо предпринять, было невозможно. Тем временем ветки прогорели полностью и силуэт человека, держащего в руках закрытую книгу, слился с темнотой.

                V

   Первые лучи солнца подсветили поляну ровно настолько, чтобы обозначить границу береговой полосы. Ровная, слегка дрожащая водная гладь озера казалась Павлу черной и холодной. Он поднялся и спокойно побрел в ее сторону. От раза к разу утро начиналось одинаково: со стороны скалы дул сильный ветер, который извещал сидящего на траве о приближающемся восходе, потом становилось зябко, он откладывал в сторону книгу, скрещивал руки на груди, с силой сжимая ладонями плечи и пристально вглядывался в расщелину заросшей кустарником горы, откуда должен был появиться свет. Засыпал тоже в определенной последовательности: прислонившись к стволу березы, смотрел на закат, мысленно принимая окончание суток, далее закрывал книгу и клал ее на колени.

   Солнце между тем осветило всю местность ярко и равномерно, на противоположном от наблюдателя берегу показались фигуры взрослого мужчины и его маленького сына. Они оживленно разговаривали, таскали вдоль песчаной насыпи плот и что-то проверяли. Павел улыбнулся - ему нравился этот фрагмент собственной жизни: отец любит его, учит всяким взрослым премудростям и защищает от всего на свете. Душа ребенка наполнялась гордостью от одной только мысли о том, что у него есть папа. Мама же представлялась добрым и уютным дополнением к их мужскому союзу, а бабушка - заботливой хозяйкой дома и дедушкиной медсестрой. Сам дедушка не воспринимался никак.

   Павел прислушался к разговору на том берегу:

   - Пап, а мы под водой тоже будем клад искать? Ох, и много же там всякого добра, наверное.

   - Ну это навряд ли, сына. Если только подводное снаряжение достать где-нибудь…

   - А ты можешь его достать?

   - Надо подумать. Давай пока на суше искать научимся? А вот в следующем году, когда мы с мамой в командировку снова поедем, обязательно привезем что-нибудь этакое.

   - Этакое? Вот, здорово!

   Дождавшись, когда плот с пассажирами достиг середины водоема, Павел отошел от берега и скрылся в лесу. Побродив по подножию горного массива, он вернулся на поляну ближе к закату, расположился под березой и углубился в чтение. Собственно, чтением, как таковым, этот процесс не являлся: держащий книгу видел в ней не буквы и знаки препинания, не иллюстрации и номера страниц, а время - величину, на которую невозможно влиять. Что именно было изображено на страницах, зависело лишь от состояния того, кто листал, а сюжет на каждой из них появлялся и исчезал настолько стремительно, что успеть зафиксировать его в памяти не представлялось возможным. Едва уловимое воспоминание относило читающего в направлении его мыслей и неважно было -  имелось ли у него намерение оказаться там или, напротив, избежать этого - он все равно там оказывался. Много раз Павлу удавалось очутиться на поляне в тот самый летний полдень перед женщиной в монашеском одеянии, чтобы сразу же убежать и вернуться домой к маме, но в этот момент персонаж становился таким же, как и тогда - поэтому он всякий раз видел, как молодой человек с любопытством откапывает ящик и разводит костер. 

   Лихачев знал, как скончалась мама, он видел и ее детство. Ему были знакомы подробности жизни отца после ухода из семьи, и на похоронах его он тоже присутствовал. В жизни Павла был период, когда он несколько лет и зим жил в лесу: собирал грибы и ягоды, очищал от снега двор большого деревянного сруба, колол дрова. А еще заветное художественное училище, образование в котором не принесло ничего, кроме тоски. Она, эта тоска, преследовала его на протяжении всей жизни. Назвать увиденное и прочувствованное путешествиями во времени Павел не мог, поскольку слишком много читал про них в детстве и имел на этот счет совсем иные представления. Нет, он нигде не путешествовал, он жил на летней поляне и, как бы парадоксально это не звучало, почти всегда находился вне ее пределов.

   Отведя взгляд от книги, он прислушался к шороху позади себя. Павел утратил способность пугаться посторонних звуков, равно как не боялся он и визуальных неожиданностей. Закончив чтение, парень привстал и обернулся. Та самая женщина, только уже не в темном, а белом плаще, протягивала в его сторону руку и приглашала следовать за ней. Он кивнул и наклонился, чтобы поднять книгу, но ее не оказалось на месте.

   - Послушайте, а как же… Я ведь только что ее сюда положил. Так надо?

   - Да, именно так и надо, Павел. Ее все равно невозможно прочесть, возьми лучше свой альбом и идем.

   - Хорошо. Я даже не спрашиваю - куда? Хотя нет, спрашиваю: куда мы пойдем?

   Она не ответила, а подошла ближе, протянула ему альбом и взяла за руку. - Я покажу тебе дорогу домой, ведь ты уже даже не помнишь, что там тебя ждет мать. - Он безропотно подчинился и зашагал рядом с ней.

   Пройдя, судя по ощущениям, несколько километров, отдыхая после преодоления каждого холма, они двигались на восток и молчали. Сумерки овладели пространством, деревья и горы позади них слились в однородную массу и остановили путников у едва различимого в паре метров по ходу движения небольшого деревянного моста. Женщина прервала молчание:

   - Здесь ты и останешься до утра. Хочешь есть?

   Вопрос прозвучал настолько неожиданно для Павла, что ему понадобилось усилие для того, чтобы понять его смысл. Казалось бы, ничего удивительного в таком вопросе не содержалось, однако он ввел молодого человека в ступор, ведь пока он находился на поляне и путешествовал - то ли во времени, как ему казалось, то ли еще где-то - он вообще ни разу не ел. Даже не задумывался об этом, не испытывал ни малейшего чувства голода. Взглянув исподлобья на свою спутницу, он выдавил:

   - Я… вообще теперь не питаюсь, похоже. Скажите, пожалуйста, как это так получилось?

   - Все просто: ты, наверное, всего лишь не успел проголодаться. Завтра вернешься к маме, она тебя накормит. Я спросила только затем, чтобы как-то разговорить тебя, ведь мы, пока сюда шли, ни разу даже словом не обмолвились. Я думаю, у тебя много вопросов накопилось, верно? Спрашивай, до отхода ко сну я в твоем распоряжении.

   Павел не понимал, как он мог обходиться без пищи так долго, поэтому первое, с чем он обратился к собеседнице, стало следующее:

   - Я привык есть каждый день. Как это: не успел проголодаться?

   - Я же сказала: ты вернешься к маме, и она тебя накормит. «Завтра» - значит, после пробуждения. Не понимаешь? Тогда так: я побеседую с тобой и исчезну, а завтра молодой человек по имени Павел отправиться на пленэр (так это у вас, художников, называется, да?) и выберет для натуры этот мостик и все, что его окружает.

   - Подождите, подождите. Давайте с самого начала, пожалуйста. Как вас зовут?

   - Это вовсе не начало, ты ошибаешься. Мое имя для тебя ничего не значит, да и нет его у меня. Пойми самое главное во всей этой истории: когда что-то неведомое подсказывает человеку - что можно, а чего нельзя - надо подчиниться. Не все книги предназначены для чтения.

   Павел опустил голову и посмотрел на свои ботинки. Шнурок одного из них был случайно завязан на два узла - как и перед уходом из дома в то самое утро. Неужели он ни разу не переобувался?

   - Совершенно верно, Павел. Ты зашнуровал так обувь потому, что торопился сесть на велосипед и отправиться рисовать. И потом нервничал, когда соскользнул ногой в ручей и пытался разуться. Надеюсь, мне не надо объяснять тебе, что это случилось завтра?

   - Вы… вы тоже читали книгу? - Лихачев даже обрадовался, что состояние, многократно испытанное им на поляне, не было фантазией, что эта женщина без имени тоже знает о необъяснимых вещах, случившихся с ним там. - Это сон или все по-настоящему?

   - Сон - это другое. Человеческое сознание устроено так, что время для него - это движение стрелок на часах или чередование дня и ночи. Зачем человеку эти заблуждения - не мое дело, но это так. Поэтому тебе будет очень трудно.

   - Вы когда говорите, у меня в голове все путается. Почему мне будет трудно?

   Женщина сняла капюшон, наличие которого Павел до этого даже не замечал и, собрав растрепавшиеся под ним волосы, спрятала их под воротник. Потом пожала плечами и, искоса взглянув на парня, чересчур звонко произнесла:

   - Да потому, что ты человек, я же уже сказала.

   - А ты… а вы не человек, что ли? Я вижу вас, вы такая же, как и все остальные женщины. Или вы колдунья?

   Лихачев перебирал все возможные варианты развития событий. Он был готов согласиться даже с тем, что стал жертвой обмана и его в какой-то момент просто загипнотизировали. Когда-то он читал роман Виктора Гюго «Человек, который смеется» и знал, что давным-давно так называемые компрачикосы забирали в рабство и уродовали детей, чтобы впоследствии зарабатывать на них деньги. Да, он уже не ребенок, но ведь и искалечить можно не только физически. Происходящее теперь в его сознании вполне могло повлечь или уже повлекло настолько серьезные отклонения, что превращение в идиота не составляло никакого труда. «Может, меня напоили ядовитым отваром и готовят к страшной миссии по уничтожению какого-нибудь важного объекта? Нет, нет и еще раз нет! Я видел детство родной матери и смерть отца, и это было по-настоящему…»

   - Я, конечно, могу сделать так, чтобы ты забыл все, что «прочел», но тогда ты, скорее всего, снова явишься на поляну и нарушишь границу дозволенного. Мои возможности ограничены твоим любопытством, которое нашло щель там, где ее не должно быть. Ну, да ладно, все равно ничего нельзя изменить. Скажи вот что: тебе понравилось?

   - Понравилось? Да я не знаю теперь вообще ничего о жизни. У меня отец умер, которого я любил, а мать только недавно родилась и тоже уже умерла.

   - Неужто ты надеялся на бессмертие своих родителей? Все рождаются и умирают - это нормально. Представь себе бесконечную линейку: вот человек появился на свет, а тут, через некоторое расстояние, умер. Между этими событиями есть отрезок, только у всех он разной длины - это и есть жизнь. У тебя самого, безусловно, все также.

   - Но ведь я же жив, с вами вот говорю.

   - Твой отрезок, Павел, начинается и заканчивается на других отметках - только и всего. Надеюсь, у тебя хватило ума не смотреть на окончание отрезка?

   Этот вопрос поставил молодого человека в тупик. Он и сам не понимал теперь, почему момент собственного ухода не был ему интересен.

   - Мне страшно. Я не знаю, как к вам обращаться, но прошу: помогите мне разобраться с тем, что я испытал за все это время. Вы сказали, что завтра я вернусь к маме, верно?

   - Так и есть. Вспомни про линейку: ты - на этой черточке. - Женщина ткнула пальцем в воображаемую точку перед собой и, передвинув его на сантиметр в сторону, продолжила. - А вот твоя завтрашняя черточка и так далее. Линейка всегда одна и та же, ты можешь водить по ней взад и вперед в пределах своего отрезка и наблюдать. Вернее сказать, мог, пока читал ту самую книгу. Страниц там великое множество и, как ты сам знаешь, они не только про тебя. Однако знакомство с ее содержанием на твоем отрезке не имеет никакой протяженности, что меня и удивило. Зато я абсолютно уверена, что вернуться на поляну и вновь откопать книгу уже не получится. Не получится потому, что ты будешь помнить о том, чего не было. Ты будешь помнить о чтении, но, даже если задумаешь повторить раскопку, то увидишь там пустую яму. «Щель», обнаруженная любопытным искателем, перестала существовать. Ее нет ни на твоем отрезке, ни на чужих.

   - А можно, я запишу все, что услышал? Когда повзрослею - прочту внимательно и все пойму. Сейчас, честное слово, не понимаю.

   - Это твое дело. Бери свой альбом и записывай, если угодно. Только учти: это не знание, а всего-навсего слова про знание. Даже я не понимаю, почему именно ты, а не кто-то другой, прикоснулся к книге? Моя миссия заключается в том, чтобы быть рядом с ней - не охранять, не читать, а просто быть рядом. На моем отрезке тебя тоже нет, как и меня на твоем, но ты здесь. Ох, уж эти люди…

   Женщина отступила на шаг в сторону и, вытянув шею, покачала головой из стороны в сторону. Неестественные движения напомнили Лихачеву деревянную игрушку из автомобиля соседа, подаренную счастливым обладателем транспортного средства маленькому Павлику по доброте душевной, в период очередного запоя. Белая курочка-маятник. Если качнуть голову, державшуюся на палочке, она будет кивать из стороны в сторону, словно живая. Молодой человек взял в руки альбом и пролистнул несколько набросков, потом развернул его на чистой странице и спросил:   

   - Можно, я вас нарисую?

   - Ты же хотел записывать.

   - Да ерунда какая-то выходит: вроде пишу быстро, а кажется, что вы говорите больше, чем я успеваю. Ну, то есть, я слышу одно слово, а записываю несколько. Я не знаю, как объяснить.

   - Тебе, я вижу, нравится меня изображать. Да, да, Павел, ты делал это тысячу раз. То, что я похожа на человека, вовсе не отражает мой настоящий образ. Я, конечно, не должна была этого говорить, но, раз уж ты и так слишком многое увидел…

   - Вы - птица? - Павел произнес эти слова так, словно за него говорил какой-то тугоухий переводчик. Он хотел спросить: «Вы - иллюзия?», а получилось так, как получилось. - Простите, я оговорился. Вы мне просто кажетесь, да? Ну, как во сне?

   - Нет, это не сон, я же уже объясняла. То, что между нами происходит, отсутствует на твоем отрезке и завтра ты поймешь, что этого не было. Будешь помнить, но осознавать отсутствие этого в твоей жизни. Как элемент фантазии, который слишком детально представил.

   Лихачев внимательно посмотрел в лицо женщины и понял, что написать ее портрет, действительно, не получится. Выразительные черные глаза существовали отдельно от прочих черт, а губы или нос были видны, только если глядеть конкретно на них, в отрыве от остального. Красивая, в общем-то, внешность состояла как будто из отдельных элементов, не объединенных в одно целое. Самым же странным было то, что его это не пугало.

   - Вы тоже… моя фантазия?

   - Это не объяснить, Павел. Есть вещи, которых не надо понимать, иначе… Тебе это ничего не даст. Итак, мне пора. Стало совсем темно, до утра ты выспишься вот на этом месте. - Женщина указала на растянутый между двух берез гамак и улыбнулась. Несмотря на темноту, гамак был отчетливо виден. - Когда проснешься, сядешь на велосипед и поедешь домой. Да, вот еще, забыла совсем: рассказывать обо всем, что слышал и видел, можешь совершенно свободно, однако никто тебе не поверит. Возникнет навязчивое желание посетить поляну - милости прошу, даже с миноискателем. Мой тебе совет: пиши книги, ты парень грамотный и начитанный. Получатся, конечно, сказки - зато с реалистичными описаниями и невыдуманными героями. Еще и с удивительными иллюстрациями, нарисованными по памяти. Никто не усомнится, что ты всего лишь талантливый сочинитель. Иначе сойдешь за сумасшедшего. Прощай.

                VI


   Место, на котором стояла женщина, заполнила темнота ночи. Было тепло. Павел, словно послушный ребенок, устроился в гамаке и мгновенно, только закрыв глаза, уснул. Проснулся ближе к полудню, сполоснул лицо водой из ручья и уже через час был дома.

   - Что, нагулялся, сынок?

   - Да, мам. Говори - что надо по дому делать?

   Мать загадочно посмотрела на сына и заметила в его глазах что-то, чего ранее не наблюдала. Поднявшись с кушетки, она подошла к нему, напомнила про годовщину бабушкиной смерти и обняла.

   - Пашенька, одни мы с тобой на этом свете. Я сирота, ты - наполовину сирота. Ох, как же это пережить-то?

   Павел не стал вырываться из материнских объятий, как бывало прежде, а тоже прижал родительницу к себе и тихо спросил:

   - Мамочка! Ты всегда была такой пессимисткой, да? Бабушка, наверное, намучилась с твоим характером?

   - Ох, сынок, она не только со мной намучилась, но и с дедом твоим. Пил он безбожно. Помнится, мне три годика было: дедушка вернулся с работы, а меня дома нет. Он отправился искать, да остановился в соседнем дворе, с дядей Юрой самогон пить. Представляешь? А я в это время…

   - В хлеву за коровой сидела и боялась выйти? - Павел, произнеся это, остолбенел. Да, он видел свою маленькую маму, сидящей в платочке за горкой сена. Он чувствовал, как боялась она пройти мимо бодливой буренки. Он почти физически ощущал страх маленькой девочки, плакавшей от невозможности покинуть помещение для скота и вернуться в избу. Но он не должен был это говорить ей сейчас, в минуту слабости и грусти. Он вообще не должен был произносить это никогда, но произнес и, попытавшись исправиться, тут же добавил: - Мне бабушка рассказывала.

   - Павлик! Я бабушке тогда соврала, чтобы она не ругалась. Сказала ей, что в чужой огород ходила. Ну-ка, посмотри мне в глаза, ты какой-то не такой сейчас…

   - Мам, ну прекрати. А откуда я тогда, по-твоему, об этом знаю? От бабушки, конечно.

   Он мягко отпустил объятия и посмотрел на мать. Она погладила сына по голове и поцеловала в лоб. Потом, кряхтя, вернулась на кушетку. Павел отвернулся и заплакал.

   - Мамочка! Я люблю тебя так, как никого и никогда в жизни любить не буду. И папу люблю, ты не обижайся только. Вы же оба - мои родители. - В этот момент его сознание явило образ матери, в последний раз заснувшей на больничной койке, и он разрыдался в полную силу. - Мамочка моя, милая, ты обязательно поправишься!

   Валентина Егоровна снова поднялась и еще крепче обняла сына. Так простояли они, наверное, не менее получаса, Павел боролся с желанием рассказать обо всем, что случилось с ним в лесу, а мама - с болью в ногах. Наконец они успокоились и занялись своими привычными домашними делами: она, отдохнув, стала возиться на кухне, а он - прибираться в квартире. Ближе к вечеру сын, устроившись в кресле, окунулся в чтение. Мать же включила телевизор и уныло уставилась в экран.

   - Сынок! Я даже не спросила у тебя про стенгазету вашу. Покажешь - что в лесу нарисовал? Глупость какая-то, этот выпускной. Кстати, твой Иван Михайлович - ну, директор школы, помнишь, я говорила, что он приходил?

   Павел нехотя отложил книгу и посмотрел на мать.

   - Ну, помню.

   - Ты мне прямо скажи: хочешь в девятый? Я, честно говоря, поначалу не хотела, чтобы ты дальше учился, а сейчас вот засомневалась. Все-таки у тебя талант к рисованию, а в ПТУ ты его и вправду загубишь. Давай-ка ты, дружок, останешься в школе.

   - Мама, ты это серьезно?

   - Да, милый. Как-нибудь протянем. Если что - тетя Клава поможет, как-никак бабушкина родная сестра. Письмо неделю назад от нее пришло, она дом продавать собралась. Сама к Ленке переедет, а нам с тобой тысячу подарит.

   От неожиданной новости настроение Павла резко изменилось. Он глубоко вздохнул и потянулся. Конечно, он не имел ни малейшего желания уходить из школы после окончания восьмого класса и учиться на слесаря. Сама по себе рабочая специальность, какой она представлялась школьнику, была ему не нужна, перспектива превращения в копию соседа, работавшего в мастерской механического завода и пьющего последние тридцать лет жизни, вызывала отвращение. Ребята, получавшие образование в училище, носили одинаковые синие костюмы и смешные кирзовые ботинки - все в округе знали, что в ПТУ идут те, кто неважно учился в школе и живет в семье с низким достатком. Над ними подшучивали, с ними мало кто общался. Держались такие ребята ближе друг к другу и, как правило, имели низкую самооценку. Хотя ничего зазорного в их образе жизни и увлечениях, разумеется, не было. Несмотря на довольно демократичное отношение ко всем без исключения сверстникам, внутренне Павел очень противился такому будущему лично для себя.

   - Да это же классно! - Обрадовавшийся было молодой человек неожиданно замолчал. Прекрасная, казалось бы, новость вновь померкла на фоне мыслей о том, что через пару лет мамы не станет. Спустя минуту он продолжил. - Мам, тебе очень больно?

   - Ты чего, сынок? Сейчас у меня вообще ничего не болит. Плохо становится, когда хожу или стою долго. Я думаю, вылечусь. Докторша из второго дома сказала, что после комиссии мне направление должны дать на операцию, а саму операцию через полгода сделают. Потом еще через год вторая. Павлик, ты не думай, что я такая прям, как ты говоришь, пессимистка. Может, все и образуется.

   Валентина Егоровна на удивление бодро поднялась с кушетки и, улыбнувшись сыну, торжественно удалилась на кухню, откуда появилась спустя двадцать минут, неся перед собой поднос с двумя чайными парами и вазочкой с конфетами и печеньем.

   - Давай чай пить? И рисунки свои покажи, а то опять забуду про эту твою стенгазету.

   Пришлось вставать и идти в коридор за ранцем. Альбом оказался развернутым на чистых страницах, а рисовал ли он что-то в лесу или нет - Павел не помнил. Зато хорошо помнил все остальное. Бегло просмотрев рисунки и решив, что мать все равно не знает, какие из них появились в альбоме раньше, он протянул его и принялся разливать чай.

   - Сынок, а это кто? - Валентина Егоровна смотрела на изображение человеческой фигуры в длинном черном балахоне, держащей на руках двух сорок. Лицо на рисунке отсутствовало, его закрывала поднятым крылом одна из птиц. Животные были неестественно большими для своего вида, но именно таких Павел встретил во время своего путешествия. - Судя по комплекции, похоже на вашего завуча, только не пойму - к чему тут сороки, да еще такие большие. Это для стенгазеты?

   - Не, мам, это не Капитолина Михайловна, ты что? Это просто так…

   - А для школы тогда что? Я думала, что ты горы наши нарисуешь, озеро за перевалом. Никак в толк не возьму - отчего это ты так рисуешь ловко? Закончишь десятый класс, поступай в художественное училище, будешь выставки устраивать. Эх, дожить бы до этого времени…

   - Я, мам, тебя тоже нарисую, и на этой выставке твой портрет будет первым висеть.

                VII

   Десятый класс был окончен с отличием, а Валентина Егоровна ушла через неделю после выпускных экзаменов сына. Умерла тихо, во сне. Отец на похороны не приехал, скорбные хлопоты взяла на себя тетя Лена, мамина двоюродная сестра.

   Павел не выходил из дома в течение трех дней после погребения, на предложение тетки переехать на некоторое время к ней, сразу же ответил отказом. Перестал общаться даже с девочкой, которую при одноклассниках называл «своей». Навязчивое желание еще раз посетить место раскопок и обнаружить «щель», так прочно засело в сознание, что избавиться от него стало невозможно. За месяц он побывал на поляне семь раз, причем три последних - с миноискателем, купленном им за половину всех, оставшихся после смерти матери, семейных денежных накоплений. Металлическая пластина, ржавый клубок проволоки и яма были на месте, но все остальное отсутствовало. Волшебная женщина, странные птицы, ручей и мостик у подножия горы - ему не встретилось ничего из того, за что можно было хоть как-то зацепиться. Проведя в поисках четыре недели, он сдался.

   Осенью Лихачев был принят в Ленинградское художественное училище. Одного года ему вполне хватило для осознания того, что получение хорошего образования никак не приблизит его к гармонии и пониманию смысла своего существования. Со временем талантливый юноша становился все более замкнутым, практически все его работы имели оттенки какой-то загадочной, пронзительной печали и даже педагоги, имевшие большой опыт в распознавании особенностей внутреннего мира своих подопечных на основании анализа их рисунков, были смущены изобразительной манерой Павла. Им нравилась его самобытность, они наперебой обсуждали неповторимую и несвойственную возрасту, технику, но соотнести способности студента с их дальнейшим развитием было за гранью их академического подхода к обучению. Как-то раз во время занятия он досрочно выполнил довольно трудное задание и за оставшиеся пятнадцать минут написал портрет преподавателя. Высокий, статный мужчина тридцати шести лет, с тонкими усами, аккуратной бородкой и горящими глазами, был изображен на обратной стороне ватмана с контрольной работой Лихачева, в виде увядшей ромашки. На бумаге отсутствовали какие-либо признаки, указывающие на сходство натуры с произведением, не было даже намека на усы или бородку, однако любой, кто смотрел на цветок, мог поклясться, что автор изобразил именно учителя. Павлу прочили мировую известность уже на первом курсе, однако вначале второго он покинул учебное заведение и вернулся домой.

   Старый альбом, сохранивший в памяти бывшего студента тепло маминых рук, лежал в ящике письменного стола. Лесная женщина с птицами на руках и несвязные словосочетания, наспех записанные им на обратных сторонах карандашных этюдов, вновь приковали внимание Павла. Он пытался найти во всем этом какой-то ключ, способный отпереть дверь, преграждающую вход в состояние, испытанное им на той самой поляне, а начать решил с переноса всех записей в одну тетрадь. «Перевод» собственных каракулей занял несколько дней, на протяжении которых молодой человек питался макаронами, консервированными огурцами и чаем. Неокрепший организм противился спартанским условиям, то и дело напоминая хозяину о необходимости разнообразить рацион, однако бюджет, состоящий из остатков летнего студенческого заработка, такой роскоши не предусматривал. Закончив работу с переводом, Павел отправился на поиски работы настоящей. Долго искать источник пусть весьма скромного, но дохода, не пришлось. Кинотеатр недалеко от дома охотно закрыл вакансию художника-оформителя и предложил Лихачеву почти свободный рабочий график. Так пролетели еще несколько месяцев, которые Лихачев провел в изучении собственных записей и почти полной изоляции от общества, а в середине апреля в квартиру позвонил представитель военкомата и вручил растерянному гражданину повестку о призыве на действительную военную службу.

   Исполнение «почетной обязанности» прошло для Павла в одной из береговых частей Тихоокеанского флота, где в течение трех лет он топил офицерскую баню и следил за ее образцово-показательным состоянием. Покидал матрос доверенную ему территорию всего один раз - на период капитального ремонта комплекса, да и то лишь на неделю. Свой художественный талант Лихачев не демонстрировал, задушевных бесед с сослуживцами почти не имел, а потому вернулся домой еще более замкнутым. Что примечательно, отказ от перспективы стать штабным художником, был сделан Павлом осознанно, но не самостоятельно. После вечерней поверки, в первый же, по прибытии в часть, вечер, его вызвал командир роты:

   - Ты у нас, Лихачев, художник?

   - Никак нет, товарищ капитан третьего ранга, я не доучился.

   - А рисуешь как? Рисовать-то умеешь - плакаты там всякие, вывески? Говорю прямо: пока будешь оформлять плац и прилегающую территорию, я тебя освобожу ото всех занятий. И от старослужащих, кстати, тоже. Ты парень взрослый, поэтому должен понимать. Мне к сентябрю надо из части конфетку сделать, это приказ командира. Договоримся, если что. Ну, готов?

   - Товарищ капитан третьего ранга! Меня из училища отчислили именно потому, что я вообще рисовать не могу. В смысле, способностей нет никаких.

   - Так, боец: хочешь всю службу в нарядах стоять - устрою. Говорю в последний раз…

   В кабинете раздался звонок. Ротный взял телефонную трубку, поднялся из-за стола и бодро представился. Выражение его лица стало серьезным, он взглянул на Лихачева и, жестом указав тому на стул возле стены, отвернулся к окну.

   - Никак нет, товарищ контр-адмирал… Так точно, уволился, месяц назад… Есть, будет сделано… Понял вас, будет самый интеллигентный. И не болтливый, понял вас. И вам… Есть.

   Капитан третьего ранга опустился в кресло и прямо посмотрел на ничего не понимающего матроса. Затем вытряхнул из пачки «Беломора» последнюю папиросу, выдул из гильзы осыпавшийся табак. Закурив и выпустив в середину помещения дым, он прищурился:

   - Ты у нас, Лихачев, самый интеллигентный из всего личного состава роты. Не хочешь рисовать - поедешь баню топить для командования. Служба это такая, что на нее твой предшественник все три года молился. Можешь считать, что счастливый билет тебе попался. В-общем, слушай мои инструкции.

   Командир долго рассказывал о субординации и воинском долге, затем задал несколько вопросов по документам из личного дела Лихачева. Выяснив все, что хотел, он отпустил матроса:

   - А теперь отбой, боец. Утром, после подъема, сразу ко мне. Взводного я предупрежу… Везунчик, твою мать. Всё, шагом марш.

                VIII

   Первым, кого встретил юноша по возвращении в родной город, стал престарелый сосед по имени Иван Прохорович. Тот самый Иван Прохорович, что в свое время рассказал маленькому мальчику о разводе папы и мамы. Сутулый, с опухшим лицом и трясущимися руками старик, пропивающий жалкие остатки здоровья и интеллекта. Увиделись они на перроне вокзала, где дед Иван продавал проголодавшимся в долгой дороге пассажирам теплый отварной картофель в фольге и соленые огурцы в стеклянных пол-литровых банках. Торговец узнал парня в парадной военной форме первым:

   - Пашка! Здорово, сынок, уж и не думал тебя увидеть. Ну, красавец!

   - Привет, дядя Ваня! А я вот дембельнулся…

   Иван Прохорович, предвкушая серьезный повод для очередной попойки, энергично, насколько это было возможно в его положении, сложил товар в сумку и уставился на дембеля:

   - Ну, поехали домой?  Сейчас моя карга нам соберет что-нибудь, да водочки откупорит из запасов своих. Эх, Пашка, вернулся! Ну, давай, рассказывай.

   - Дядя Ваня, я же не пью. Да и тетю Нину беспокоить ни к чему…

   - Она и сама все сделает, как тебя увидит. Стерва старая, вчера почти целый пузырь в раковину вылила. Ненавижу ее. А ты: «Тетю Нину беспокоить…». Тебе все равно ключи от квартиры у нее забирать. Ничего, посуетится.

   Избежать визита к соседям, разумеется, не получилось. Разобрав рюкзак со скромным скарбом, Лихачев прошелся по комнатам, потом проверил исправность сантехники и общее состояние жилища. Принял душ, примерил старую гражданскую одежду и в назначенное время постучал в соседскую квартиру. Дверь открыла хозяйка, Нина Тихоновна:

   - Пашенька, здравствуй, дорогой! Ох, и возмужал же как - прямо Юрка в молодости, только еще здоровее. Небось, девки в увольнениях прохода не давали? Давай сразу за стол, а то Иван уже исстрадался весь. Ходит вокруг бутылки, матерится…

   - Спасибо, тетя Нина! Я, собственно, не особо и голоден. Давайте, просто чаю попьем, поболтаем. Ну, честно, я же непьющий совсем…

   - Ну-ка, прекращай, Пашка! Первый раз слышу, чтобы… Как это - непьющий? Чтобы моряк не нажрался после ДМБ - это ж грех! - В разговор включился выходивший из кухни Иван Прохорович. По глазам его было видно, что свой минимум старик уже принял, причем явно без ведома жены. - Быстро за стол, старуха все накрыла. У тебя организм молодой, жрать требует.

   Нина Тихоновна отвесила мужу подзатыльник и извинилась за неловкую ситуацию перед растерявшимся парнем. Они расселись, дед разлил водку в рюмки и, откашлявшись, торжественно произнес:

   - Ну, Павел Юрьевич, с возвращением тебя! Надеюсь, ты честно отслужил и стал настоящим защитником Родины. За тобой теперь, как говорится - как за каменной стеной. Выпьем!

   - Да уж, Паша, наше время прошло, а тебе жить надо. - Тетя Нина пустила слезу и посмотрела на Лихачева. - Про батьку-то ничего не слыхать? Говорят, что хорошо устроился, паразит. Ничего, ты и без него на ноги встанешь. Если что, то и мы с дедом подсобим - Валька мне почти как дочка была, значит ты - внук. - Женщина захмелела после первой же рюмки и чувствовалось, что почти все традиционные стадии опьянения уже пронеслись в ее сознании. В разговор вступил Иван Прохорович:

   - Правильно бабка сказала, Павел. Можешь всегда на меня рассчитывать. А Юрка, отец твой, еще пожалеет, что вас бросил. Мать-то как?

   Над столом повисла абсолютная тишина. Тетя Нина опустила вилку с наколотой на нее картофелиной и сочувственно посмотрела на Лихачева, в глазах ее видны были сожаление о поведении супруга и какая-то невероятная усталость. Она встала из-за стола, подошла к мужу и, положив руку на его плечо, тихо произнесла:

   - Тебе хватит на сегодня, Ваня. Иди спать, завтра поговорим.

   - Ниночка! Я не пьяный, просто хватит уже парня за нос водить. Павел, - Иван Прохорович убрал руку Нины Тихоновны и обратился к гостю. - Я видел Валентину, мамку твою, год назад, у вас дома. Видел - как тебя сейчас. Нинка меня отправила к вам трубы проверить…

   - Иван! - Твердо и строго сказала хозяйка. - Послушай меня. Мы же уже все обсудили, зачем снова начинаешь? Павлику и так несладко, а ты тут со своими «белочками». Ну, прекрати, кому сказала?

   Павел, до этого времени сидевший молча и с опущенной головой, отодвинул от себя тарелку. По щеке его скользнула слеза, он промокнул ее рукавом рубашки и спокойно поблагодарил соседей за несостоявшийся ужин:

   - Тетя Нина, дядя Ваня! Спасибо вам за приглашение, но я уже пойду. Я понимаю, что у вас тут свои проблемы… Давайте, я завтра вас навещу.

   - Пашенька, да бог с тобой, какие проблемы? Просто дядя Ваня, когда пьет долго, плохо соображает. Мы уже ругались с ним из-за этого случая: у соседей, которые под вами, стена мокрая была, а они знали, что ключи у меня есть. Вот я этого пьянчужку и отправила посмотреть. Он вернулся и сказал, что маму твою видел, старый дурак. Не обращай внимания на него, покушай. Он спать пойдет, а мы с тобой посидим, поговорим.

   - Не, тетя Нина, я пойду лучше.

   - Ну, хорошо, неволить не буду. Прости ты его, он вообще-то человек добрый, только пьет всю жизнь - вот мозги и пропил совсем.

                IX

       Проснулся Лихачев поздно, аж после полудня. За время срочной службы привычки вставать рано так и не появилось. Да и откуда ей было взяться, если практически все три года он отдавал долг Родине исключительно посредством обслуживания банного комплекса, предназначенного для отдыха командующего состава? Банщик, сторож, повар плотник и уборщик - он, да два гражданских старика делили между собой эти обязанности, распределяя нагрузку в зависимости от состояния здоровья каждого из них. Режима у матроса не было и спал он тогда, когда появлялись желание и возможность, а не приказ.
   Поднявшись с постели, Павел умылся и напомнил себе, что гражданская жизнь полна не только свободы, но и необходимости в удовлетворении физиологических потребностей, в число коих входит и прием пищи. Казенных денег могло хватить разве что на неделю, так что завтра-послезавтра придется устраиваться на работу. Мысль заглянуть к дяде Ване и тете Нине пришла сама-собой, парень принял ее уже в момент, когда подходил к входной двери.

   - Ну, наконец-то, а то я думала, что и не придешь, хотела сама к тебе идти. Давай-давай, дед с утра на вокзале, а у меня тут пироги с палтусом почти готовы. Как спалось?

   - Да спасибо, тетя Нина, хорошо спалось. А что - дядя Ваня каждый день картошкой торгует?

   - Да почитай, что каждый. Ты знаешь, я его туда отправляю не из-за денег, а чтобы пил меньше. Он обычно дома пьет, на улице не любит.

   Нина Тихоновна поставила на стол чайник, достала из холодильника две тарелки со вчерашним салатом, приборы и пригласила Лихачева садиться. Плотно пообедав, тот, довольный и сытый, отвесил хозяйке комплимент, после чего, попрощавшись, вернулся к себе. Побродив по квартире, он собрался и отправился на вокзал.

   - Дядя Ваня, расскажите мне про то, что вчера говорили, пожалуйста.
 
   - Пашка, извини за вчерашнее. Было дело, пил я целую неделю, а потом бабка к тебе отправила трубы посмотреть. Да она, вроде, тебе и так все сказала.

   - Но вы же помните, что с вами в квартире произошло, верно? Пусть даже это померещилось, все равно мне интересно.

   Иван Прохорович, действительно, помнил, но рассказывать боялся. То ли потому, что не хотел расстраивать парня, то ли опасался своих же страхов. Пытаясь перевести разговор на другую тему, он произнес:

   - Ты на работу-то собираешься идти? С деньгами, небось, туго… Если что, есть у меня знакомый один - он охотится и мясо продает. Хочешь, сведу тебя с ним? Работенка прибыльная, но неофициальная. А для виду сторожем каким-нибудь устроишься. Я бы и сам в лес пошел, но здоровье не то…

   - Дядя Ваня, вы мне язык не заговаривайте. Я тете Нине не скажу, честно.

   - Ладно, Пашка. Толька давай не сейчас. Вечером к тебе загляну. Ты дома будешь?

   - Конечно.

   Иван Прохорович, как и обещал, явился: совершенно трезвый, даже без запаха алкоголя. Они прошли в комнату, Павел положил на табурет, стоявший возле кресла, пепельницу, а рядом с ней пачку сигарет и коробок спичек. Закурив, гость откашлялся и начал:

   - Все дело в картинках твоих. Вон там, - Старик указал в сторону письменного стола. - Альбом лежал с воронами. Я знаю про это потому, что сам его оттуда достал. Только ты не подумай, что я у тебя здесь по вещам лазил, я такой привычки не имею. Так вот. Я, как в квартиру зашел, прислушался. Звуки странные какие-то, вроде как мыши скребутся где-то. Думал, показалось. Иду на кухню батареи посмотреть и трубы, потом в ванную - все сухо. Собрался возвращаться и слышу, что опять эти «мыши». Захожу в комнату и сразу к столу, а это там, внутри.

   - Мыши?

   - Я думал, что мыши. Открываю ящик, а там только альбом твой. Ну, я и взял его посмотреть, уж больно красивые вороны там нарисованы…

   - Это сороки, дядя Ваня.

   - А, ну да, верно, сороки. Так вот, к чему это я? Может, я и вправду шибко пил перед этим, но эти сороки твои… В-общем, они все как будто живые были, лапками двигали и крыльями шевелили. Натурально так по бумаге царапали, вот тебе крест.

   События тех самых лет, когда школьник встретился с необъяснимыми явлениями, нахлынули с новой силой. Почему, вернувшись со службы, он не посмотрел свои рисунки и записи, ведь с тех пор ничего, решительно ничего в его памяти и сознании не изменилось? Возможно, Павел просто боялся снова зациклиться на неразрешимых вопросах и подсознательно пытался уйти от всего, что его угнетало. Он верил каждому слову соседа и, вопреки ожиданиям последнего, не показал ему даже тени сомнения. На всякий случай тот спросил:

   - Паша, ты тоже думаешь, что это «белочка»?

   - Нет, дядя Ваня, я так не думаю. Понимаю, что звучит глупо, но… Вы альбом куда потом дели? Ну, в смысле: он там же сейчас?

   - Должен быть там. Дальше рассказывать?

   - Да, конечно. Только вы не бойтесь, что я не поверю. Говорите все, как было на самом деле. Повторяю, тётя Нина ничего не узнает. И вообще никто не узнает. Я верю вам, это серьезно.

   - Понятно. Бабка меня даже слушать не стала тогда… Ну вот: я, когда картинки рассматривать начал (очень, кстати, боялся поначалу даже в руки их взять), на них никто не шевелился, а когда все пошло-поехало - выронил на пол, и они по всей комнате разлетелись, как карты.

   - Кто - сороки?

   - Да какие сороки? Картинки твои. Ну, я их собрал кое-как, обратно запихнул, и скорее к двери. Иду я, значит, к выходу, а с кухни голос. Смотрю - Валентина, только молодая какая-то. Она такая была, когда мы только квартиру здесь получили. Шурке что-то объясняет, матери своей. А в соседней комнате Юрка стоит в костюме, с бабой красивой в обнимку - солидный такой мужчина, башка вся седая, на груди галстук.

   - То есть, мать дома, а он с бабой?

   - Да они как будто и не в одном доме были. Не знаю я, как объяснить. Ну, у них же даже дни рождения одинаковые, а тут: он в возрасте, а ей лет двадцать, не больше. Слушай, Павел, а ты не издеваешься надо мной? Старый пьяница, совсем из ума выжил…

   - Дядя Ваня, продолжайте. Что дальше?

   - А дальше ничего и не было. На меня никто внимания не обратил даже, я вышел, дверь закрыл на ключ, и домой. А там бабка моя матом меня обложила и спать отправила. Я ей только начал рассказывать, а она: «Сдохнешь скоро от водки своей, скотина! Уже покойников видеть начал». Я ей: «Какой же Юрка покойник?», а она как даст подзатыльник…

   Лихачев налил Ивану Прохоровичу чай. Они посидели еще минут десять и распрощались. Уходя, гость напомнил Павлу о том, чтобы молчал об услышанном. Получив очередное обещание, старик оставил своего подавленного и опустошенного собеседника наедине с самим собой. Тот закрыл входную дверь и отправился прямиком к письменному столу, в ящике которого должны были храниться альбом с рисунками и тетрадь с записями. Подойдя, он остановился.

   «А что я там, собственно, хочу увидеть? Ну, лежат рисунки с тетрадью… Писанина моя бессмысленная. Что три года назад ничего не понимал, что сейчас». Между тем рука сама потянулась к ящику и выдвинула его. Лихачев разложил листы на столе. Сев в кресло, он открыл тетрадь и углубился в чтение:

   «Любое событие было, есть и будет. Ничего не изменить даже в том случае, если проживешь один и тот же сюжет бесчисленное количество раз. Единственное, что, если ты когда-то уже видел себя со стороны, то в следующий раз не сможешь сделать это так же - это будет другой взгляд и другое восприятие себя. Тот, первый, продолжит быть независимо от второго. Оба взгляда останутся, а в третий раз, если тому суждено случится, ты увидишь себя глазами совершенно другого наблюдателя, то есть перед тобой предстанет человек, на которого смотрит не тот, кто смотрел раньше».

   Павел закрыл тетрадь и швырнул ее в угол комнаты.

   - Я вообще ничего не понимаю! Это чушь какая-то. Я не хочу, не хочу больше помнить про книгу и про лес, про эту поляну идиотскую! Мама! - Слова вырывались из груди подобно ударам ветра, бьющего по полотну афиши на входе в кинотеатр. Изображение искривлялось и тут же возвращалось в первоначальное состояние. Он вновь кричал, и оно снова становилось прежним. Ничего невозможно было изменить. - Мамочка! Я один, совсем один.

   В дверь позвонили. На пороге стояла Нина Тихоновна со стопкой пустых тарелок. Она смотрела на Павла так, словно перед ней был не сосед, а забравшийся в квартиру вор. Дрожащим голосом она произнесла:

   - Паша, возьми, пожалуйста. Скажи, что кастрюлю я попозже верну, она еще не освободилась.

   - Какая кастрюля, тетя Нина? Кому сказать?

   - Пашенька, это ты?

   Лихачев обернулся и посмотрел в зеркало. В отражении был он, ничего особенного во внешности не наблюдалось. Павел хмыкнул и заметил позади себя зияющий пустотой дверной проем.

   - Тетя Нина, вы где? Да что же это такое? - Он выскочил на лестничную площадку и, мгновенно преодолев два лестничных марша, надавил на звонок. Лязгнул замок и показалась соседка в переднике. - Тетя Нина, это вы только что ко мне приходили?

   - Да бог с тобой, Паша, я уже два часа как с кухни не выходила. Может, показалось?

   - Да, наверное, показалось. А скажите, пожалуйста, тетя Нина, вы у нас когда-нибудь тарелки брали - белые такие, с синими цветами? Просто вспомнилось почему-то…

   - Брала, давно уже, когда родственники к нам на юбилей приезжали. Да уж сколько лет прошло… А что?

   - Нет, ничего. Сижу вот дома, события всякие вспоминаю, о маме думаю. Не скажете - когда это было?

   - Что - тарелки, когда брала? Ну, вот и считай: если сейчас у нас… Семь лет назад, у меня же летом день рождения, через месяц семь лет ровно и будет. А зачем тебе? Пашенька, ты какой-то странный. Если хочешь, побудь у нас, дед вон уже приволокся и чай пьет, присоединяйся.

   - Извините, тетя Нина, я домой.

   Войдя в квартиру, Павел собрал рисунки аккуратной стопкой, поместив поверх остальных изображение женщины с птицами на руках. Поднял с пола тетрадь, снова уселся в кресло и, закрыв глаза, коснулся центра первой, случайно открытой, страницы. Отведя палец, он искоса взглянул на бумагу и прочел произвольно выбранное слово: «Щель». Лихачев не знал, зачем сделал это, но предположил, что сможет таким образом перенести ответственность за свои действия на кого-то или что-то, знающее ответы на все вопросы. Разумеется, никакой логики в поступках Павла не было, он всего лишь перебирал разные варианты безо всяких аргументов и обоснований. Ощущения, испытываемые им, не имели ничего общего с чувством удовлетворения от поэтапного выполнения намеченного алгоритма. С каждой минутой чтения собственных записей он уходил от их понимания все дальше и дальше.

   «Наблюдая за происходящим вокруг, человек всего лишь проживает события. Это не значит, что все предрешено и от него ничего не зависит. Он совершает действия, не совершить которые не может, да. Но делает он это сам…»

   - А мама моя тоже сама решила умереть? - Лихачев заговорил вслух, сам того не осознавая. Он держал перед собой собственный рисунок с изображением женщины с сороками и обращался к нему, как к собеседнику. - А бабушка? А дед? Я хочу быть обыкновенным человеком, который живет здесь и сейчас, а не тем, кто видел мамину смерть еще тогда, когда она была жива.

   - Глупо было бы предполагать, что после отрезка на линейке ничего нет. Хотя, глупость тоже имеет право на существование. - Голос, пронизавший шесть лет, наполнил собой пространство комнаты. Он ничуть не испугал Павла, напротив, был воспринят им, как глоток кислорода, для задыхающегося от угарного газа, погорельца. Перед ним стояла та самая «несуществующая» женщина из детства, а на спинке дивана сидели, вцепившись лапами в обивку, две ее пернатые спутницы. За окном резко стемнело, а сквозь паутину тюля отчетливо виднелась Луна. - Вот ты сам, к примеру: не последовал моему совету, а продолжил поиск, достал книгу, ознакомился с ее содержанием. Не хочешь ли ты сказать, что этого не было?

   - Пусть будет по-вашему, но я же не знал…

   - Будешь смеяться, но и я этого не знала. Ладно, допустим, что никто не обязан подчиняться указаниям посторонних, однако ты же тогда понимал, что я не просто так с тобой говорила. Ты же видел, что я не совсем похожа на обычного человека.

   Лихачев вдруг почувствовал себя совершенным психом и тут же смирился с этим. Да, он осознавал нереальность происходящего в квартире, но другого шанса получить ответы на мучавшие его вопросы не было. Пусть в глазах окружающих он превратится в посмешище, живущее в образе отшельника, но это лучше, нежели пытаться втиснуть себя в социум и до самой смерти страдать от неразрешимых противоречий. Если эта женщина прикажет ему изображать из себя городского сумасшедшего - он так и сделает. Если же скажет уйти в лес и остаться там навсегда - уйдет, не задумываясь. Голос ее мягко вибрировал, двигаясь от центра помещения и стекая по стенам:

   - Помнишь, я сказала, что ты нашел «щель»?

   - Да, вы мне столько всего наговорили, что я до сих пор читаю и не понимаю. Слово «щель» помню, а что с того? В голове ничего не складывается. Слова, словосочетания - а все без смысла. Скажите: вы теперь будете часто мне являться? Сразу отмечу, что мне нет дела до того - психбольной я или нет. Плевать!

   - Мне тоже, но суть не в этом. Ты читал книгу, а это значит, что отрезок на линейке имел щель, то есть она - линейка - не была прямой. В определенном месте она согнулась, и ты этот промежуток заполнил своим визитом на поляну. Потом она выпрямилась и щели не стало. Понимаешь?

   - Вообще ничего! Просто ответьте: я умру в дурдоме?

   - К сожалению, или к счастью, но я не могу этого проверить. Ты держал в руках книгу, открыть которую не может никто из живущих. И не просто держал, но и был в ней. Самое поразительное, что этого нет на твоей линейке. А самое-самое поразительное - это то, что ты не понял ничего из того, что в ней содержится. Однажды ты уже проигнорировал один мой совет, затем второй.

   - Какой еще совет - уйти с поляны и рисовать речку с мостиком? Если следовать вашей логике, то этот эпизод есть на моей линейке, а значит - был там всегда и будет.

   - Ну, это немного меняет дело - что-то ты все-таки понял. Правда, очень мало. Так вот: сейчас я озвучу третий совет. Можешь, конечно, и его проигнорировать…

   Женщина подошла к окну и, отодвинув тюль, распахнула створку. Две огромные птицы, тяжело взмахнув крыльями, поочередно вылетели в него и исчезли в темноте ночи. В оконном проеме не было видно ни Луны, ни фонарей. Загадочная собеседница приблизилась к Павлу и положила руку на его рисунки.

   - Ты болен, молодой человек, но не безнадежно. Сначала отказался покинуть поляну, затем решил, что вместо писательства всерьез займешься живописью, теперь вот пытаешься спорить… Оставь упрямство и проживи свой отрезок без меня, моих сорок и осмысления своих записей. Взгляни сюда. - Мягкий свет торшера осветил свободно расположившихся на диване людей. Ближе всех к Павлу сидела улыбающаяся мама, затем бабушка со строгим взглядом, безучастный дед. У окна, перебирая в руках какие-то документы, ерзал на стуле сильно постаревший отец. - Ты не спишь, и все эти люди находятся здесь только потому, что сопровождали тебя на той части, которая закончилась. Части отрезка. Книга закрылась, Павел, и эти рисунки остались в ранце на поляне. Нет тетради, а галлюцинации соседа вызваны алкогольной зависимостью.

   - Почему на диване опять никого нет?

   - Потому, что тебе пора отходить ко сну. Утром ты проснешься и поймешь, что обладаешь некоторыми способностями, недоступными для окружающих. Пусть так и будет, не всем же надо походить друг на друга. Ты открыл книгу и знаешь чуть больше остальных - этого достаточно для интересной жизни. Девочка из десятого класса, с которой вы расстались после выпускных экзаменов, стала твоей женой. Ты получил прекрасное образование и хорошую работу. У твоей мамы замечательные внуки, любящие ее по рассказам их отца. Все равномерно распределено на линейке до самого конца отрезка и идеально соответствует твоим представлениям о полноценной жизни. А совет таков…

   - Подождите, а как же эта, ну… щель?

   - Есть вещи, вероятность наступления которых недоступна для математических выражений. Ты хорошо учился в школе, поэтому я и использую такие термины, как «линейка» и «отрезок». «Щель» ни с чем не сравнить, ее попросту не бывает. Если кто-нибудь из людей сможет представить себе бесконечность, то… Конечно же, никто не сможет, но если все-таки предположить, то получится, что вероятность появления щели - одна-две на бесконечность. Тебе это ни к чему. Однако мы ушли в сторону, Павел. Слушай совет: сочини себе сказку про путешествие на поляну, прочти ее сам и прими, как выдумку.

   - А если…
   - Нет.

                Эпилог

   Приближался Новый Год. Павел Лихачев встретил детей у школы, усадил обоих на заднее сиденье своего почти нового автомобиля и покатил прямиком в центральный городской универмаг. По дороге они забрали Ирину, с удовольствием расположившуюся рядом с супругом и заботливо поглядывающую всю дорогу то на сына с дочкой, то на любимого мужа. Семья готовилась к увлекательной прогулке по магазину детских товаров, а поэтому настроение у всех было радостное, а разговоры несмолкаемыми.

   - Пап, а давай купим танк с дистанционным управлением, я у Вовки из 4 «Б» такой видел. У него еще башня крутится и стрелять можно, там шесть батареек.

   - А мне куклу, которая плакать умеет по-настоящему.

   В разговор вступила Ирина. Ласково посмотрев на мужа, она вздохнула, улыбнулась и словно пропела своим неповторимым и нежным голосом:

   - Милый, мы можем их там оставить на часик одних, а сами прокатимся куда-нибудь недалеко. Вдвоем побудем, в кафешку зайдем, я тебе галстук выберу новенький. Надо когда-нибудь и от детей отдыхать, хотя бы чуть-чуть.

   - Вообще-то мы ради них сюда приехали, Ирочка. Давай не будем их одних в магазине оставлять, а то через «часик», как ты говоришь, нам придется полмагазина купить. У меня насчет нашего с тобой отдыха есть другой план.

   - И какой же? - Ирина в очередной раз оглянулась на детей, те сидели молча и внимательно слушали диалог папы и мамы. Было видно, что перспектива остаться в магазине без родительского присмотра им очень даже понравилась, но, поскольку окончательное решение всегда принимал глава семьи, они с нетерпением ждали развязки. - Мне почему-то кажется, что Лена с Максимом больше склоняются к моему предложению.

   - Уважаемое семейство! Я вас всех очень люблю, но мое слово такое: мы вместе идем за игрушками, а потом вместе едим морожение в кафе. И не надо больше никаких предложений, а кто не согласен, пусть сидит в машине.

   Домой Лихачевы возвращались в отличном расположении духа. Павел всегда получал удовольствие, тратя деньги на семью, ему нравилось видеть радость в глазах детей и жены, разбиравших покупки после магазина в домашней обстановке. Любящий муж и счастливый отец, он никогда не преувеличивал роль материальных благ в отношениях, однако и недооценивать их не собирался. Всему было свое место и свое время.

   Воспоминания о казавшихся теперь мистическими, событиях, перестали мучать Лихачева уже спустя неделю после того самого ночного визита «хозяйки сорок». И разум, и сердце молодого тогда еще человека были переданы девушке Ирине лично в руки, и она единолично владела ими вплоть до дня бракосочетания. Потом вернула - но лишь для того, чтобы теперь уже законный, муж мог применить все свои знания и опыт на ниве семейной жизни. Несмотря на заочную форму обучения, он стал высококлассным инженером и занял руководящую должность в одном крупнейших предприятий города, а она за это время родила ему девочку и мальчика.

   - Папа, смотри. - Леночка уложила новую куклу в кроватку и закрыла ей глаза. - Она еще и спать может, как настоящая. Только вы сильно не шумите, пусть она поспит. - И, обращаясь к брату, добавила. - А ты со своим танком жужжащим лучше в другую комнату иди.

   - Это ты иди, и пусть твоя дурацкая кукла спит там хоть до утра. Пап, скажи ей.

   - Макс, кукла не дурацкая. Но, если Лена считает, что ей надо спать, то делать это, действительно, лучше в спальне. Помоги сестре перенести туда кроватку, а потом и сам приведи в порядок свои вещи. И танк, и новый конструктор - замечательные, но место им не здесь, а в твоей комнате. А мы с мамой устали и хотим отдыхать, вас это тоже касается. У вас уже каникулы скоро, вот тогда и наиграетесь.

   Дети, привыкшие к отцовской бескомпромиссности, покорно разошлись по своим комнатам. Оставшись наедине, супруги обсудили планы на новогодние праздники и уснули. Ирина, в отличие от Павла, проспала до самого утра. Он же проснулся гораздо раньше жены, долго сидел на краю кровати, перебирая в голове эпизоды своего загадочного сновидения, потом тихо оделся и, поцеловав спящих домочадцев, покинул квартиру…