Судьба снайпера глава 8

  Глава 8
   Утро по самый свой кончик носа было наполнено ночной прохладой, и ветер сегодня был просто грубияном: он трепал волосы утра, и так спутанные от ночных приключений, а также зло срывал листву, обнажая тела деревьев, оголяя их ветки-руки, некоторые даже слишком, но солнце, которое всё же соизволило появиться на спектакле жизни, начало играть свою повседневную роль, согревая и радуя всех, кого можно было согреть и обрадовать в этот осенний, не самый погожий за последнее время, день.
   Одними из этих счастливчиков были наши Эмиль и Анжела, которые проснулись почти одновременно, но в разных местах, но это ещё пока только. Утро каждого из них было и несколько спутанным от ночных приключений, и ветреным, даже слегка обнажённым от разных мыслей, оголяющих некоторые моменты, которые обоим казались еще нерешенными, а значит неуверенность их одиночества слегка щекотала нервы наших героев, но солнце согрело их сердца и обрадовало безмерно, ведь они были легкими солнечными людьми, для которых каждый лучик, каждое сияние светила были как окрик доброго друга и рука на плече. Поэтому, чтобы они не думали, всё равно их взгляд льнул в окно и взмывал к небу, к солнцу и растворялся в нём, преображаясь,  получая гарантии защиты и тепла, почти материнского.
   Эмиль сегодня пожарил сырников и подал их с айвовым вареньем, которое очень любил Сашенька. Он также сделал им обоим кофе - себе покрепче, Саше послабее, и они стали завтракать,  но сегодня Саша задавал больше вопросов чем обычно:
   - А Анзела сегодня пидёт?
   - С Аней? С какой Аней? Со своей?
   - А мы будем сегодня обедать с Анзелой?
   И каждый раз, когда он получал ответ на эти вроде бы простейшие вопросы для вас и меня, то реакция его было такой ошеломляюще-восторженной, такой в превосходной степени радостной и где-то даже щенячей, очень трогательной и невероятно искренней, но, в первую очередь, детской-детской, так радуются малыши трёх-пяти лет в своей невинной экзальтации, не потерявшие ещё связи с первоисточником.
   Анжела пока наскоро готовила легкие бутерброды, варила яйца с сосисками и какао, всё время поглядывала в окно, окунаясь в еле ощутимое тепло солнца, однако ей этого вполне хватало. Анечка сидела за столом и рисовала динозавров, которых очень-очень любила и знала всех по именам, сегодня в её голове родился рисунок трицератопса, который она переносила на бумагу и получалось у неё очень даже неплохо.
   Перекусив и выпив горячего, они стали собираться в школу, ведь дорога была не близкая, а транспорт часто подводил. Одевшись, девочки выключили свет и стали спускаться вниз по лестнице, и только они открыли дверь подъезда и вышли, как обе просто обомлели и стояли несколько секунд как дуры просто. И было чему удивляться, потому что Эмиль внезапно сделал сюрприз для всех и для себя в частности - он просто взял и приехал к их дому пораньше, чтобы отвезти в школу девочек. Но больше всех, естественно, был удивлён Саша, когда понял, куда они приехали; он только и спрашивал:
   - Анзелу пиехали, Анзелу? Да? - и когда Эмиль отвечал утвердительно то он вытягивал лицо, застывал на секунду, говорил " а-а-а", немного приоткрывая рот, как кормящаяся рыба, и лупал глазами, в которых поистине было космическое, тотальное удивление.
   Эмиль, мягко улыбаясь, стоял около машины и как только девочки показались на улице, он открыл двери машины, приглашая их внутрь. И пока Анжела шла,ведя Анюту за руку, на её лице отобразились все возможные чувства и эмоции, связанные с этим преприятнейшим событием. Глаза ее залучились, загорелись, как у Нейтири из "Аватара", когда прилетел Турук-Макто, и в них ясно читалось - я тебя вижу!
   И когда она, наконец, приблизилась к нему и подошла близко-близко, та они не сговариваясь коснулись левыми щёками, потом чуть-чуть потерлись носами, как делают влюбленные чукчи, и так посмотрели друг другу в глаза, где плескались два бездонных океана, что и слов оказалось не надо, и даже у меня, человека бывалого, зашевелились волосы на спине, и легчайшая дрожь пробежала по всему телу снизу вверх и взорвалась на макушке цветком энергетического лотоса, ну вы сами знаете о чём я.
   Только машина тронулась с места, как Анжела обернулась назад и ласково сказала:
   - Привет, Саша. Как дела? - и нежно, по-матерински улыбнулась ему, осенив своей любовью.
   - Пивет, Анзела! - сказал Саша и, часто заморгав, улыбнулся улыбкой, свойственной только ему одному на всём белом свете, - а мы едем в школу, а вы?
   - И мы с вами, Сашенька, мы с вами теперь, - и она перевела взгляд на Эмиля, который тут же молниеносно метнул амуровский пылающий свой взгляд ей в ответ, продолжая вести авто по просыпающимся улицам их немного озябшего города, ведь было всего + 4 градуса, а здесь около моря это ощущалось как + 2 градуса из-за влажности, это Эмиль осознал, как бы продрогли девчонки, ожидая автобуса, и как чутка к ним Вселенная, стремящаяся всеми путями проявить свою безмерную любовь, такую всеобъемлющую и такую необъятную, невмещаемую.
   У школы интерната они припарковались и пошли отводить своих особых детей, чтобы они провели ещё один обычный день за этими дверями, где им фактически мало что давали, а по каким причинам об этом, думаю, знает каждый родитель, у которого родился особый, исключительный ребёнок, и который всё-таки может попытаться стать членом нашего общества, но по законам этого общества, по его инструкциям и негласным правилам, все это только теория... но это уже другая история, и осветить её, попытаться проникнуть в её суть нужно всенепременно, но, увы, не сию минуту, ведь это огромная отдельная тема, которую, впрочем, надеюсь кто-то осветил, освещает и осветит человек, даже человечище.
   Итак, урок в интернате сейчас начнётся, как и урок вождения, который должен был быть чуть позже, но начнется прямо сейчас, на наших глазах. Эмиль подвёл за руку Анжелу к водительскому месту и предложил ей его занять очень галантным, почти мушкетёрским жестом,  в духе Арамиса или Д'Артаньяна. Сам же он вместился справа от неё на пассажирском, что для него было, конечно, необычно, но чего не сделаешь для дамы сердца, в конце-концов.
   Он протянул ей ключи и кивком, сопровождаемым улыбкой, начал урок, словно всегда и был инструктором. Поэтому он сразу где надо напрягся, а где надо расслабился, чтобы процесс пошёл, как лёд по реке, управляемый опытной рукой и невидимым течением.
   Анжела аккуратно завела машину и, пристегнувшись, посмотрела на Эмиля, как бы говоря ему: "Я немножко переживаю, но с твоей помощью всё смогу, дорогой". Её рука лежала на рукоятке переключения передач, и Эмиль положил свою сверху, чтобы приободрить свою любимую женщину, чувства к которой он ощущал как невероятный прилив сил и стимулов для действий, словно она тоже была как тот неведомый голос в его голове, которому он повиновался почти беспрекословно.      
   Эмиль почувствовал, что пора уже начинать, и рукой Анжелы переместил рукоятку в положение драйв - теперь только оставалось включить поворотник и тронуться с места, что Анжела и сделала, но очень-очень медленно и аккуратно-аккуратно. Через пять минут езды Эмиль понял, что волноваться вообще никому не стоит, ведь Анжела вела машину на редкость аккуратно и осторожно, но и уверенно тоже, ему даже понравилось ехать рядом с ней на пассажирском сидении, и они молча ехали и ехали по слегка запруженным улицам Временска, а время словно остановилось для них, осталась ровно одна его капля, которая всё не кончалась и не кончалась, да они и не замечали этого, будто бы пересекли какую-то невидимую черту, за которой было всё иначе и куда совсем не проникало ничто чуждое им.
   Наконец, намотав по городу километров десять-двенадцать, Анжела выехала на объездную дорогу, и здесь Эмиль немного очнулся, узнав старые знакомые места: все эти лесочки по обеим сторонам шоссе сейчас стояли багряно-жёлтые с редкими вставками соснячков, и они манили к себе каждого ценителя и ревнителя природы своей первозданной красотой, очаровывающей тишиной, которая оглушала и настраивала на особый, нужный ей лад и, естественно, звуками своей жизни, без которой ни один лес не был бы полон и одухотворен, ведь всё, что наполняет каждый живой лес, создает свои звуки, и они сливаются в единую песню, симфонию даже, где у каждого звука своё место и роль, где у каждой травинки и у каждого листика и веточки своя частота и вибрация, соответствующая этой частоте, своё предназначение и своя судьба, свой характер и своя сила, а также своё лицо и голос, особенность и воплощение в общей картине жизни, а значит и место в всеобщей планетарной, вселенской игре,  и они все следуют условным правилам этой мега игры, вплетают свою нить в общее полотно Бытия, внося свою посильную и такую необходимую для всего лепту, то есть Вселенная никак не может обойтись ни без той самой травинки, тех самых листика и веточки, которые мы с вами так, увы, и не сможем  увидеть и услышать, и пускай их и бессчетное количество, пускай они вроде бы ничего с собой ценного не представляют, и мы с вами легко их не замечаем, и вообще, даже можем жить без всего этого тщедушного, мелкого и безличного для нас, но сама Вселенная, эта субстанция жизни и сама жизнь, пронизывающая все сущее, никак не может без своих мельчайших частичек, без своих бесчисленных молекул и атомов, кварков и фотонов, без всего того, что составляет её основу и даже больше, без всего того, что живёт в принципе, а ведь любая наимельчайшая частичка полна жизни, она переполнена ею, в ней и сквозь неё брызжет жизнь, пронизывая саму её суть собой, и всё это происходит с такой невероятной скоростью и частотой, наполнено такими благими пульсациями и приливами силы, что уподобить это можно только бесподобному танцу, каждое движение которого есть проявление скрытых сверхиндивидуальных сил и стремлений, директив и супраментальных принципов, чьё желание проявиться, выкристаллизоваться и танцевать, отдаться всецело танцу и рождаться в нём вновь и вновь, и так до бесконечности, пока не будет преодолен извечный предел, и не откроются кулисы, поднимется занавес, и грянет туш первооркестр со своей первомузыкой на первосцене.
   В одном месте Эмиль тихо попросил Анжелу остановиться, и она съехала на обочину через пятьдесят метров, как раз около той тропинки, которую столько раз щекотал Эмиль своими шагами, листая книгу природы, книгу жизни леса. Анжела была немного удивлена, ведь эту сторону своего возлюбленного она ещё не знала, и вот она пошла за ним, даже не догадываясь о том, что может её там ждать, а её ждал сюрприз, или даже сюрпризище, но всё по порядку. Они постепенно удалялись вглубь лесочка, погружаясь в него, как парочка аквалангистов в бескрайний, манящий, невероятный, но такой родной океан,встречающий своих гостей красками, звуками и прикасаниями своих листьев, травинок и веточек бесчисленных. Птички лесные пели им песни свои осенние, говоря в них о прошедших летних сладких деньках, и о предстоящей зиме, которая скоро начнётся и изменит их жизнь и жизнь леса, ну а наши герои шли все дальше и дальше, пока, наконец, Эмиль не привел Анжелу на ту самую опушку, где много чего произошло и может еще произойдет, кто знает наверняка.
   Эмиль присел на ещё зеленеющую траву, благо что как-будто специально вышло солнце полчаса назад из-за проплывающих туч и осветило нашу парочку, для Анжелы же Эмиль постелил свою куртку, и она присела рядом по левую руку от него. Ветра здесь почти не было, и можно было насладиться этими мгновениями уходящей осени, поющей сейчас молчаливый соул для влюблённых.
   Анжела облокотилась головой на плечо Эмиля, и он приобнял её, желая быть ближе к этой таинственной для него женщине, манящей всей своей женской природой. Один аромат её духов чего только стоил, да и вообще, вся аура, излучаемая ею, обвораживала Эмиля, пленила и толкала на подвиги, а он ведь был героем, и для него вдохновляющая женщина как бензин для двигателя, как солнце для цветка - она, в конце концов, стала для него символом освобождения и свободы, это он только что понял, обнимая её, вдыхая её запах и млея рядом с ней, будто он впервые в жизни влюбился и прикоснулся к запредельному одновременно.
   С полчаса они молча сидели, врастая друг в друга и в осень, сливаясь в безмолвном разговоре, приобретая совместную частоту и настраиваясь на единый лад, здесь и сейчас закладывалась основа их гармонии, которую они, возможно, пронесут через всю свою жизнь, добавляя к ней всё новые и новые аккорды любви и взаимопонимания. Импровизированная медитация как спонтанно началась, так внезапно и подошла к концу; они это почувствовали и немного даже пошевелились, чтобы энергия приобретенная разошлась по всему телу и дальше ушла бы в землю, преобразив этот момент и всё происходящее.
   Анжела медленно повернулась к Эмилю, и они стали ласкать друг друга взглядом; всё внутри них всколыхнулось и стало тихонько выплескиваться. И было в этом такое обожание, такое редчайшее по своему качеству чувство, что они просто стали излучать его наружу, затопив всё вокруг и радуги над их головами заискрились, задрожали и упорхнули в небо, откуда и спустились за мгновение до того.
   Эмиль осознал, что ближе человека ещё не встречал в жизни и решил ей открыться, ведь ноша его была тяжела, а с Анжелой её можно было разделить - она была для этого готова как никогда, и Эмиль начал, причём сразу в лоб:
   - Вон видишь, там поодаль есть автостоянка, - Эмиль махнул рукой в ту сторону, - Некоторое время назад там встретились два человека, и один из них был правой рукой Ивана Антоновича Ухватова, очень хорошо тебе знакомого, - услышав это имя, Анжела сразу встрепенулась и вперила свой взгляд Эмилю в переносицу.
   - Они обсуждали, как бы подставить одного человека также как и твоего отца,  я это точно знаю, - в глазах Эмиля сверкнула разящая молния правосудия, - и как только они это произнесли и встали лицом к лицу, усмехаясь и потирая свои грязные руки... - Эмиль сделал секундную паузу и пристально посмотрел Анжеле в правый глаз, - то я выстрелил и убил обоих одним выстрелом, - его слова в тишине прозвучали также, как тот выстрел тогда, и эхом отдались в ушах обоих. 
   Глаза Анжелы дико расширились, она впилась взглядом в Эмиля и было заметно, что она еле-еле перенесла этот удар, но через минуту её взгляд расфокусировался, она стала смотреть словно сквозь него, куда-то в пустоту и как-бы улетела на время из тела туда, где мудрость всё растолковывает и обогащает, туда, где достойные люди всё могут принять и понять, а значит и жить дальше, пусть даже всё и меняется для них с этого момента. Божественная улыбка озарила лицо Анжелы, и она так легко и ласково посмотрела на суженого, что вся тяжесть его времени спала тут же с плеч и с души, его отпустило и он стал рассказывать дорогой своей женщине обо всём, что натворил за последнее время, начиная с Клеща и заканчивая ночью, проведенной рядом с Ухватовым; и когда он, наконец, выговорился, то внутри него разверзлась пустота, в которую Анжела стала лить свою любовь и нежность, перекрывая всё произошедшее, и как бы начиная новый виток жизни - их совместной жизни - и они это прочувствовали вновь и вновь, и пили его глоток за глотком из губ друг друга.
   Всё вокруг них закружилось в неистовом, но и невидимом глазу танце - плясал и лес, и небо, и любовь плясала, заполняя все пространство спиралями своими напряжёнными, и спирали эти завертелись вокруг двух огней, что горели в сердцах наших героев, и преисполнились от их живого трепета и чуткости, самопожертвования и самоотречения, а, самое главное, то, что любовь как бы посмотрела на себя со стороны, отдала и приняла все то, что в ней самой было, всё пропустила через себя, и это лишь то, что можно вообще высловить словами нашими бедными, увы.
   Время так быстро пробежало, так пронеслось над нашей будто бы грешной, как говорят, землёй, что надо было уже ехать забирать детей из интерната, и они засобирались, но сначала посмотрели ещё один раз в даль, туда, где стояли призраки убиенных мерзавцев, и, переглянувшись, пошли обратно к машине - без вины, без отчаяния, без мыслей и без предубеждения; они держались за руки и шли окрыленные, а лес прощался с ними, осень пела им немного грустные, чуть печальные песни, и щемящие нотки её сусального голоса порхали и славили все происходящее, оплакивая падших и возносясь с живыми, целуя каждый их след лучами чуть утомленного солнца.
   Так как им надо было спешить, то за руль сел Эмиль, и они понеслись к центру города, благо заторы ещё только-только начинались, и успели забрать своих удивительных и счастливых детей, наперебой расказывавших о прошедшем дне, то и дело перекрикивавших друг друга, а взрослые молчаливо слушали эти переливчатые трели этих маленьких шкодливых воробышков - Саша все твердил, как они играли в мяч, и как он "забил и выгал", а Анечка чуть скромно, но тоже увлеченно тараторила о том, как они с девочками играли в фантики, как ей повезло с сиреневыми фантиками, и что жёлтые она все проиграла, а вот Валя Кособочко их выиграла.
   Эмиль один только раз прервал молчание, спросив:
   - К нам или к вам?
   - Как скажешь, Миль, - вдруг, подражая Саше ответила Анжела, и задорно засмеялась над своей же шуткой. Дети тотчас подхватили ее смех, и они похихикали несколько минут. Но когда Эмиль собирался уже поворачивать на свой район, Анжела вдруг сказала, что у них дома есть борщ, который нужно срочно доесть, а то домовые его сами съедят, и снова засмеялась, и воробышки вновь подхватили этот кусочек радости и играли с ним до самой Минусинской, куда Эмиль и направился после такого экстравагантного приглашения. Он украдкой посматривал на свою женщину и тоже улыбался, и не мог поверить своему счастью, свалившемуся ему на голову так внезапно и бесповоротно.
   По приезду все помыли руки, а Сашу попросили это сделать несколько раз, потому что обычно он мыл руки не больше трёх секунд. Анжела быстренько подогрела свой кулинарный шедевр, который Анечка стала рекламировать ещё в машине на подъезде к дому. Короче говоря, все уселись за стол довольные и немного развеселенные, и голодные, конечно. Эмиль с Анжелой вообще не обедали, так что на борщ они просто налетели как шайка голодных разбойников. И некоторое время на кухне была очень тихо, только было слышно поскрёбывание и стук ложек, и ещё кто-то немного чавкал, но не будем показывать на неё пальцем.
   Наевшись борща с зеленью и чесночком, вся честная компания пошла в большую комнату, чтобы там поиграть в настольную игру-ходилку, а Анжела задержалась на кухне, чтобы помыть посуду и поставить чайник. И тут вдруг оказалась, что к чаю ничего нет, и Эмиль вызвался сходить в минимаркет в соседний дом, а дети пока включили телек и смотрели Лунтика с братвой.
   Через десять минут, когда Эмиль вернулся с несколькими пакетами сладостей к чаю, они расположились за журнальным столиком в зале и пили чай. Но не просто так, а в перемешку со смехом над Лунтиком и его друзьями, особенно над Кузей, но вскоре и чай был выпит и началась игра.
   Первой бросала Аня, за ней Саша, потом Анжела и Эмиль. Больше всех, аж "четыре" выпало Анжеле, "три" - Саше, "два" - Ане, и "один" - Эмилю, который и так и так ходил последним. Анжела сразу стала выигрывать и почти уже прошла, как вдруг пропустила ход, потом вернулась назад на три клетки, и тут Эмилю фортуна подкинула две шестерки подряд, и они встали на одной клетке, в шести ходах от финиша. Они переглянулись, улыбнувшись друг другу, и приготовились бросать кубик, но и здесь произошло маленькое чудо, потому что они оба пропустили ход, а ребята уже дышали им в затылок, и вот они все четверо стоят на одной клеточке, и надо бросить только шестёрку, и всё. Первой снова бросала Анжела и сразу выкинула шесть, за ней Анечка - шесть, Саша - шесть, и когда уже Эмиль бросил последний, и кубик стал катится, то все задержали дыхание, а кубик возьми и стукнись об кружку, и упади на пол. Все повскакивали со своих мест и кинулись смотреть на кубик, который всё ещё крутился на полу и, вдруг, вильнув, остановился и... комната взорвалась, наши герои все вместе стали бурно и радостно кричать, скакать, танцевать и просто хрюкать от удовольствия, Саша так вообще как пингвин-переросток стал кружиться на месте и хлопать себя руками по бокам, вереща что-то нечленораздельное.
   Вечер наполнился радостью, и пусть они уже не стали дальше играть, всё равно они были очень довольны и расслабуха нашла на них, они упали на диваны и неторопливо стали что-то обсуждать, Саша вспомнил про Пупсеня из мультика и заявлял, что он и есть Пупсень, и так десять раз подряд, а Анечка смотрела на него, будто видела его впервые, и на её лице отражался весь спектр переживаемых ею чувств и эмоций, но главное было поверх всех остальных - она приняла в своё сердечко двух наших мужчин, и ей стало так спокойно и так легко, что она просто завалилась рядом с Сашей на диване и словно слушала какую-то музыку - покачивала головой, шевелила ногами в такт, и глаза её немного закатились от удовольствия.
   А взрослые легли на кровать, где обычно спала Анжела, и тихонечко лежали обнявшись: Эмиль обнимал Анжелу сзади, прижавшись к ней всем своим телом, а она перехватила его руки своими и грелась в тепле, исходящим от него - такого большого, такого сильного, дающего защиту и спокойствие. Она тихо млела от его прикосновений, от его близости, а он ощущал, что ей нужна поддержка и присутствие состоявшегося человека, и он обнял её ещё сильнее, чтобы слиться с ней воедино раз и навсегда. Этот вечер мог бы длиться вечно, но он должен был закончиться, как всё начавшееся в нашем мире, поэтому ему на смену не спеша спустилась ночь, сестра его единокровная, и она несла людям успокоение и отдых от дел их суетных, но наши дорогие герои так не хотели этого, не хотели расставаться и всё тянули время, обнимали друг дружку, ластились, немного щекотались и целовались украдкой от детей.
   А время всё летело, всё мчалось, и вот уже детки-воробушки начирикались и умаялись, и хотят спать, зевают, трут глазки, но всё ещё смотрят мультики. Наконец родители поняли, что пора их укладывать, и засобирались, засуетились, но всё ещё переглядывались, улыбались и подшучивали друг над другом. Решено было, что мальчики поедут к себе, а вот в следующий раз, возможно, и останутся, ну а теперь пока ещё не время, да и кровати для Саши не было, может быть дело только в этом и было, кто знает.
   Прощались они долго и очень чувственно, все по очереди целовались, обнимались, хотя кое-кто и был сонным и усталым, но всё равно все еще раз прониклись единением и атмосферой семейной. На том и распрощались, хоть и скрепя сердце, но уже в дверях, когда Саша немного отошёл и Анечка тоже ничего не слышала, то Эмиль резко приблизился к Анжеле и, смотря ей пристально в глаза, тихо, но твёрдо сказал:
   - Настало время и Чернорука, он должен заплатить за всё, ты меня слышишь - за все! - и, схватив её за плечи, поцеловал неожиданно нежно и с чувством, не дав ей опомниться. А после еще раз посмотрел на неё и закрыл глаза, тихонько кивнув, давая понять, что дело это решённое, и он всё сделает сам, но в последний момент, когда Эмиль с Сашей уже спустились ниже, то она в сердцах крикнула им вслед:
   - Я помогу, Эмильчик, я тоже хочу! - и она, чуть дрожа, вернулась в квартиру и закрыла дверь.
   Я уверен, что их никто не слышал, никто не подслушал их тайну, Но одно я знаю точно, что после этого лицо Луны, царицы ночи, сразу изменилось, всё, что мы видели на ней тёмного, ещё больше потемнело, а всё светлое просто побелело, как снегом припорошилось, и от этого она стала такой контрастной, такой беззащитной и уязвимой, что все остальные её соплеменники невольно обратили на неё своё внимание, потому что им было явно невдомёк, отчего их сестра так отреагировала на такое мелкое космическое явление, как преступный сговор людей, всего лишь какое-то убийство и только, ведь они за свою почти бесконечную жизнь видели столько подобных действий, что бледнеть от этого или темнеть было просто немыслимо, но Луна не могла им всем объяснить, что она ближе других к людям, и что она так прониклась к ним, что теперь каждое необдуманное оброненное слово землян для неё страшнее и больнее любого метеорита, и даже астероида, а сердце её часто замирает от увиденного, потому что люди часто ошибаются и не желают исправить свои ошибки, а она за них так переживает, так близко всё принимает, что краснеет, бледнеет, темнеет, убывает, прибывает, ущербляется и временами просто исчезает из вида, чтобы тихонько поплакать в жилетку матери-Вселенной и выпросить для людей ещё один шанс на лучшую, светлую жизнь у сестры своей голубоглазой, которая уже давно не нянчится со своими детьми великовозрастными, я поучая их то огнем, то водой, то холодом, то жарой, а то и всеми казнями египетскими, чтобы очнулись они ото сна своего задержавшегося, от лени своей застоявшейся, от глупости своей безудержной и неуважения ни к себе, ни к матери своей родной, заботящейся и терпеливой, наполненной любовью к своим детям неразумным.
   Поэтому и сны этой ночью Луна, её царица, отобрала каждому особенные, вещие, и каждый, кто вспомнил их, тот уже не был прежним. Астральный мир встретил своих гостей так, как встречает их Диснейленд в реальности, но все его огни, все его аттракционы, все призы и клоуны, вся мишура и гирлянды, а также музыка, танцы и веселье этой ночью были такими ненастоящими, такими фальшивыми, что все, кто смог запомнить это, поняли, наконец - реальная жизнь это дар, бесценный цветок на теле мира, который расцветает на короткий срок и уходит дальше в наполненную пустоту миров и вселенных, оставляя свой неповторимый след и свой бесподобный аромат, наполняющий Бытие сознанием и блаженством, чем-то непроизносимым и неприкасаемым, самой жизнью, мне так думается.
   Но вернемся же к нашим драгоценным героям, каждый из которых успел зайти за занавес событий и устремился туда, куда вела его дорога по ту сторону предела в глубины подсознания и дальше, где всё становится настоящим, судьбоносным и чистым от всего, что может исказить и переврать, изменить и поломать, а значит сама правда здесь сидела на троне,и глаза ее горели святым огнем, ярым и непреложным, как и законы её извечные.
   Эмиль стоял на поле боя, вокруг свистели пули, взрывы рвали землю и его товарищей на куски, а он был вне всего этого, но он был центром боя, самой проклятой войной, это он ощущал Так чётко, что мог легко проследить полет каждой пули или снаряда, мог отнять жизнь или спасти её - всё было в его власти, он сам был творцом всего этого, и это всемогущество если и не пьянило, то уж точно захватывало и не отпускало ни его, ни кого другого с поля боя. А бой был такой яростный, такой жестокий и лихой, что всякий, кому бы посчастливилось в нём выжить, изменился бы бесповоротно и всецело, в глазах его, как в горниле, плескалось бы бушующее пламя, способное переплавить любой материал, любую субстанцию, любую силу.
   И как-то так получилось - не по его вине - что выжил именно он, остался в живых один; он шёл по полю куда глаза глядят, вне времени, вне всего материального, словно собирался только родиться, появиться на свет божий, ведь Время, хоть и было где-то рядом, но всё равно было на сносях. В этот день, в это мгновение оно собиралась разрешиться от бремени, родить новые светозарные возможности, а мы с вами - лишь акушеры времени, принимаем младенцев Духа, посланных из нашего дома, и сами рождаемся с каждым из них вновь и вновь. Ведь грядет Сущий, и всё вокруг освящается его приходом, каждая былинка и каждая Галактика, сам Брахман наполняется ожиданием прихода милости трансцендентной и скоропостижной. Любовь заполняет иссохшиеся сердца и черствые души, отпущенные на волю Сущим. Мать всего ласково и нежно целуют свою дитя в межбровье, пробуждая все центры огненные. Любовь незримая исполняет всё Сущее своим присутствием, и всё танцует в едином танце. Тишина вселеногласная бьется пульсом наших сердец светлых.
   Эмиль шёл на свет незримый, его тянуло в отчий дом, где всё и началось, и всё закончится, наверное.
   А ночь, освещенная изнутри пламенем его сердца, тяжело пульсировала, ожидая утро, ведь они никогда с ним не виделись, а только слышали друг о друге, и это знание давало надежду на встречу, давало надежду на новую жизнь, жизнь вместе, а не порознь, сливаясь с сердцами и душами, любя друг друга воочию, а не понаслышке. Но это уже другой разговор, который мы, возможно, продолжим с вами на других страницах, и свершится это очень скоро, может быть даже завтра, кто знает.