Он, она и не состоявшаяся месть

   Когда её мама -  Анжела сказала  красавчику-папе, что у них будет ребёнок, тот страшно обрадовался.
- Прекрасно, значит, моя миссия  выполнена.
- Как выполнена? – удивилась мама Анжела, - Разве мы теперь не должны пожениться, чтобы  вместе воспитывать нашего ребенка?!
- Должны?! Кто тебе такое сказал?! Я не планировал создавать ячейку.  Вы с этим прекрасно справитесь и без меня!
- Как  это я справлюсь?! На одну свою  скрипичную полузарплату?
- Не прибедняйся.  Папа у тебя  – хирург. А мама, вообще – лучший гинеколог в Могилеве. Не пропадёте.
  Маме Анжеле было странно, откуда он  мог это  знать, ведь со своими родителями она его даже познакомить не успела.
      Анжела Исааковна  была чудным учителем музыки. Но сразу после 8-го класса, когда она поступила в музучилище, её окружили исключительно женщины – соученицы и  педагоги, и дети – ученики. На улице она знакомиться не умела. В транспорте к ней приставали одни алкаши.
   Некоторые  из её более решительных и менее  устойчивых морально коллег  умудрялись  уводить  из семей и иногда даже женить на себе отцов своих учеников. Анжела Исааковна  на это не была  способна – ни морально,  ни физически. Ни ей самой, и ни кому-либо  из общавшихся с ней  пап такое  просто и в голову не приходило!

    А после её появления на свет мама Анжела чуть ли не ежедневно ей повторяла, что она – незаконнорожденная.   И что само  её рождение -  это самая ужасная ошибка в  её, маминой,  ангельской, скрипичной, чистой и безупречной  жизни, где за исключением этого случая,  не было сыграно   ни одной фальшивой ноты.

       Дедушка Изя, когда это слышал, таинственно подмигивал ей  из-за маминого плеча,  и она  подспудно догадывалась, что дед  как-то связан   с тем самым  неизвестным науке биологическим папой -Красавчиком.
   
   Она никогда этого предположения не высказывала  вслух, но где-то на дне души допускала, что когда её умный и предприимчивый по природе  дедушка окончательно   потерял надежду дождаться  внуков общепринятым путём, он был просто вынужден  принять  какое-то  нестандартное решение, и предпринять какие-то не  общепринятые манёвры. Для него, как хирурга, это,  очевидно, было не впервой.
   А для  его  Анжелочки, наоборот – впервой. Но ведь должен же был когда-нибудь случиться этот самый  пресловутый первый раз!

     Музыке малышка учиться решительно не хотела. Ни  скрипке, ни даже  фортепиано. Она убегала от  классических звуков из дому  или затыкала ушки своими длинненькими и очень перспективными в музыкальном смысле пальчиками. Всем утонченным  музыкальным инструментам, она предпочитала ударные.
 
      Когда «малышке»  исполнилось 15 лет, она по израильской программе «Наале» уехала учиться в Израиль, взяв с собой чемодан с немногими  вещами и любимыми книжками, неразделённую любовь к маме Анжеле  и тяжелый узел ненависти к биологическому отцу, так и не пожелавшему никогда её  повидать.
      Мы бы с вами сказали: Бог ему судья. Но она судила его сама,  с беспощадностью и безапелляционностью молодости, причем не только  собственного  папашу - Красавчика, как она называла его, а вообще – весь  их род мужской.

     При этом она была настолько убедительна, что своему первому возлюбленному по имени  Ян сумела за считанные месяцы совместной жизни у него  в мансарде внушить, что все мужчины гады, толстокожие, грубые и никчемные предатели и вообще сволочи.
    Ангелоподобный мальчик  Ян ни в коем случае не желал соответствовать этим  жестким  описаниям. Кроме того, он и сам, как выяснилось, с детства тайно мечтал о бантиках, и юбочках, а позже - о шпильках и стрингах. Так или иначе,   примерно через полгода он сильно усомнился в истинности  самой своей половой  принадлежности, а через год окончательно решил, что он по сути своей вовсе не парень, а нежная  девушка.
    Вскоре  он из Яна превратился в  Яну. Казалось бы такого  не могло произойти в принципе,  даже в страшном сне. Тем не менее, это было её реальностью. Её сердечный друг  начал носить лифчики- пуфф, юбки-мини и шпильки, по вечерам - краситься, а днём - делать маникюр и педикюр.
   Хорошо  это было для неё   или нет, трудно сказать, потому что Ян, как парень, старался быть хоть в какой-то мере джентльменом:  делал иногда приятные сюрпризы, не слишком  надоедал с просьбами и даже изредка  говорил комплементы.

    В то время как Яна оказалась 100 –процентной завистливой и истеричной стервой, воровавшей у неё  лифчики и косметику, и    именовавшей подругу  лишь  дебилкой, дурой  и уродкой недоделанной. Других слов для неё у Яны не находилось.  Женщины Яну  теперь  интересовали только как обслуживающий персонал и источник дохода…  Поэтому ей самой оставалось лишь мыть полы, развешивать бельё  и ежедневно  жарить Янины любимые  куриные окорочка. И при этом не иметь ни зарплаты, ни даже благодарности. Это было обидно.

   Ещё  примерно  через год, она оставила Яне записочку с вензелёчками и сердечками   и ушла   в «разделёнку»* к своему  случайному знакомому по барной стойке - Толику. Разделёнка – это новый израильский брэнд, означающий трех или четырёх комнатную квартиру, разделённую одной или двумя гипсовыми перегородками на две. И соответственно сдаваемую в наём двум разным семьям. Издержками этого дела бывают почти абсолютная слышимость друг друга и почти  полное отсутствие окон по крайней мере в одной из образовавшихся  «половинок». Ситуация напомнила ей "общежитие  имени монаха Бертольда Шварца".  Но её  Толик про этого  монаха ничего не слыхал.
    Он был лысоватым, довольно хмурым  и очень маскулинным  детиной под 40 и под 2 метра высотой,  водил многотонный тягач и, по всей видимости, переделываться ни в даму, ни в монаха никак  не собирался.

    Да и она, наученная  горьким опытом,  стала осторожнее со словами, и весь род мужской огульно не ругала. Они с Толиком разговаривали вообще не много. Их непреходящим занятием был жесткий, сладкий  и очень насыщенный секс. Иногда под аплодисменты соседей по разделёнке.  Утром,  днём, вечером и, разумеется, ночью.  В любую минуту, когда Толик оказывался… скажем так, под рукой.  Сначала от этих отношений у неё  ныла только нижняя часть тела. А потом  начало щемить где-то в груди.
     Зато  его как раз всё очень устраивало. Он даже  стал поговаривать о том, что хорошо бы им теперь и ребёночка родить а тогда уже и пожениться. На что соседи за гипсовой перегородкой   прореагировали неоднозначно. А она,  не сказав ему ни слова, пошла к врачу и попросила гормональной защиты от нежелательной беременности. Она и представить себе не могла большего ужаса, чем остаться под Толиком и его тягачом  на всю оставшуюся жизнь.

     Чтобы хоть немного передохнуть от беспрерывного и почти бессловесного секса и ехидных звуков  из-за  перегородки, она вечерами стала убегать в «Голубую луну» - замечательный клуб, где её воспринимали, как своего парня, и где можно было вволю послушать рок и транс,  и самой пообщаться с людьми  сугубо  вербально.
 
     Жаль, что Толик это развлечение  понял как-то превратно. А может, услышал из-за перегородки  клеветнические  пересуды… Факт, что  однажды он встретил её у дверей клуба и  молча, принялся  бить. Сначала кулаками, а потом и ботинками… 
   
  Очнулась она в приёмном покое. И первое,  что осознала, придя в сознание, что возвращаться опять  в «разделёнку» ей больше  никак нельзя. В первый момент она  даже стала подумывать, не стать ли ей лесбиянкой.  Но потом  вспомнила год, прожитый вместе с Яной, и ей  тут же перехотелось искать  любовь по женской линии.

      Лёжа на больничной койке, вся в ссадинах и синяках, она то и дело засыпала, и видела во сне, что к ней подходит кто-то весь в белом. То ли ангел, то ли брат милосердия... Нежно берёт её  руку  длинными  и музыкальными, как у скрипача пальцами, смотрит на неё понимающими, добрыми   глазами, и она уже любит его всем сердцем. Она интуитивно догадывалась, что где-то такое, наверное, бывает…
Где-то, возможно,  недоступно далеко… Может, даже и не на этой земле.

     И в эти минуты ей  больше  не хотелось мстить кому бы то ни было… Ни   Толику, ни Яне,  ни даже папаше-Красавчику. Даже странно…

    Хотя, вероятно, это были побочные последствия  полученной ею черепно-мозговой травмы…
    Кто знает, что она решит потом, когда хоть немного поправится?!