О чём не узнал кузнечик

Дядя Костя отвёл полный смеха взгляд от плотно прижавших его с двух сторон старых дев Ельчиных, посмотрел на обеденный стол: «Попробовать, что ли, чумовую Машину аджику?», перевёл взгляд на саму тётку, Марию Эдуардовну, в шёлковом кимоно, с воткнутыми в белые букли парика лаковыми палочками: «Не иначе как Окини-сан. Удивительная женщина, превратила свою жизнь в сцену и седьмой десяток очаровывает всех вокруг».
 
«А это что за чудо?!» За ним следили две большие серые птицы. Они легко вспорхнули и улетели лишь только взгляды соприкоснулись. Остались изогнутые, опушённые длинным чёрным мхом, подрагивающие веточки. Через стол напротив сидела внучка хозяйки, Анечка. Она наклонила голову, и прямая русая чёлка завесила выпуклый лоб. Видны были зардевшиеся яблоки щёк и острый подбородок. И тоже в кимоно. «Хорошенькая, хоть картину пиши. Сколько ей? Лет двенадцать?»

– Ну, Костик, не будь же таким скучным, – жеманно пробасила близняшка справа. – Не бу-удь! – тянула сестра слева.
– А подайте мне, плиз, аджики, леди!

Обе дамы вскочили одновременно, сдавив Костю крутыми бёдрами. Шлёпая друг дружку по рукам, устроили рукопашную за ложку для приправы. Стол поехал, посыпались фужеры и фрукты с ваз, но сёстры не сдавались, пока их пыл не остудил гомерический хохот гостей. Хватаясь за живот, звонко смеялась девчонка. Сёстры разом плюхнулись на стулья, обмахиваясь и утираясь вышитыми платками, укоряя племянника.

– Какой же ты насмешник, Константин! – мелодраматично произнесла одна, опрокинув рюмку водки, услужливо подвинутую кем-то.
– Жестокий, – кряхтела другая из- под стола, где искала свою.

Гости ржали.

Каждое лето, сколько помнила себя, Аня проводила в подмосковной даче у известной артистки и своей бабушки, Марии Кретовой, Здесь Аню звали Нюрой. Хорошо, что не Джульеттой или ещё как-то. Бабушка всем давала прозвища… Мужа просила называть Комитетчик (хоть звали его Иван Савельевич Акиньшин). Сёстры приживалки – Божья корова Первая и Вторая. Костя, племянник – Чаплин (за умение ловко и едко шутить). Хозяйке прощали всё. Благодаря таланту превращать серые будни в китайский Новый год.
 
В доме не бывало так, чтобы кто-то не наведался. Друзья, их знакомые, родственники, близкие и дальные. Многие шапочные эксплуатировали королевский карт-бланш и под видом рекомендаций от десятой воды на киселе проводили под деревянной крышей старой дачи несколько незабываемых часов. Могли переночевать или погостить пару-тройку дней, если гостевая наверху оказывалась свободна. И даже поговорить по душам.
 
Тем, кому посчастливилось видеть саму не единожды, всякий раз открывался новый образ Марии Эдуардовны. Недалёким он напоминал кого-то очень знакомого. Что уж говорить о тонких натурах.
 
Аня предполагала, что бабушка у неё необыкновенно сумасшедшая: «Ну, не волшебница же! (Девочку воспитала в духе критического реализма категоричная мама). Невероятно талантливая, да, однозначно!» В неё влюблялись навсегда. Как и в её дом.
 
Облицованный доской «в ёлочку», тёмно-красный в белых кружевных наличниках, как гимназистка в праздничных фартуке и манжетах, с мезонином и балконом под крутой крышей, выложенной почерневшей от времени черепицей. А называли дачей из-за местоположения за чертой экспансивной и прожорливой Москвы. Недалеко от речки Острицы.

И потому, что творческой интеллигентке он напоминал дворянское гнездо, в котором дама чувствовала себя ни много ни мало, так, будто находилась под опекой монаршей милости. И могла в отношении всех окружающих быть хлебосольной и заботливой опекуншей. Одним словом, здесь находилась настоящая сцена жизни престарелой лицедейки.
 
В доме постоянно жили супруги, двоюродные сёстры-близняшки хозяйки и их питомцы, кот Черномор с королевским пуделем по кличке Сократ, способным выполнять до тридцати команд и тем заслужившим имечко. Лето проводила любимица Нюра с севера.
После спектакля Мария Эдуардовна непременно уезжала на дачу, зимой ли летом, хоть в Москве пылились сто двадцать сталинских метров на Кутузовском.

Эта женщина, развившая недюжинной силы эмпатию, завоевала любовь публики, относительно безбедное существование и отвела от семьи пристальный взгляд влиятельных лиц.
 
Конечно, у неё были завистники и недоброжелатели. «Но у кого их нет в нашем-то ремесле?» Актриса отмахивалась от сплетен.

– Помилуйте, кому нужна погасшая звезда? – смиренно признавала Мария Эдуардовна.
Так что все злопыхатели охладевали, а поклонники вскакивали с мест и бросали к ногам искусницы букеты из ромашек и кипрея.

Также снисходительно она относилась ко времени, в котором довелось быть в действительности, зная, каково всё на самом деле. Если бы в детстве в их бедном доме каким-то чудом появились шахматы, ей не нашлось бы равных в этой игре. Одним словом, гений vulgaris.

Упомянутым днём дом по обыкновению был полон. Хозяева и Нюра. Супруги Матюшанские (он, Аркадий – помглаврежа и она, Лина – актриса, занятая с Кретовой в одном спектакле), приехали обсудить какие-то мелочи. Под этим незатейливым предлогом - поланчевать в приятной компании. Племянник Константин с другом и сослуживцем, неким Леонидом, решили порыбачить и ангажировали мезонин на выходные.

Костя, молодой человек около тридцати, дорожный инженер, мотался по командировкам в центральной России. Сейчас, находясь в коротком отпуске, надеялся отдохнуть душой у тётки. Лёнчик слегка скучал (здесь не оказалось подходящих по возрасту дам) и сожалел, что променял ближайший бар на сомнительную рыбалку в захолустье.  Но обед и развлечение ему понравились, с пробудившимся энтузиазмом приятель примкнул к другу в походе за червями.
 
Разувшись и повязав рубахи на поясе, молодые люди поначалу выделывали разные па, наступая городскими подошвами на дорожные камни и ударяя об них пальцы, но вскоре родовая память вернула чувство непередаваемого удовольствия от ходьбы босиком и они смогли шутить, делясь первыми впечатлениями.
 
– Этот дом и его обитатели напомнили мне старую советскую комедию про призраков, не помню, как называется, но тут они выглядят убедительнее, – друг усмехнулся.
– Да, что-то в этом есть. Комедия положений, благодаря тётке. – Она волшебница, –последнюю фразу сказали хором. И продолжили ёрничать в отношении нынешних обитателей дачи.

– А что Иван Савельевич, по какому ведомству изволили служить, поскольку нынче на пенсии могут позволить себе шуршать страницами? – иронично любопытничал Леонид.

– Вполне может. В дипломатическом корпусе служил господин Кретов.
И, скатываясь на современную лексику, племянник господина быстро добавил:
– Лучше всего он умеет молчать... Знаешь, я бы не хотел увидеть, как сердечко, что напротив сидело, превратилось в старую грымзу наподобие Божьих Коров, – неожиданно вырвалось у Кости.
 
Мужчины, будто подрубленные, свалились и, катаясь в траве, захохотали, дрыгая ногами.
 
Дружок, прерываясь, сквозь смех промычал:
– Ты старый извращенец. А не хочешь Первую или Вторую? Они тебе сами на шею вешаются?

Сцепившись в борьбе, парни скатывались по шёлковой осоке в сторону берега.
 
Предмет их обсуждения как раз находился на пути этих архаровцев и должен был попасться на глаза. Но девчонка отлично знала окрестности и мечтала стать то детективом, то натуралистом. Так что у рыбаков шансов не оказалось.

Если не было дождя, каждое утро после завтрака, прихватив в рюкзак полотенце, альбом с простым карандашом, бинокль, лупу, обязательные (строгий наказ бабушки) детское байковое одеяло в голубую клетку и пол литра минералки, Нюра уходила к реке.  По дороге собирала в карман платья плоские «блинчики», которые каждую ночь кто-то разбрасывал на пути, — «Иначе где бы ей набраться камней на всё лето?»

Наблюдательный пост устраивала в месте, где речка с берегом делали па. Он опускался на одно колено, а та, плавно поворачивая, образовала уютную мелкую заводь с песчаным дном.
 
Старая ива, наклонив ствол к самой воде, отчего крайние длинные ветки заразились вздорной мечтой уплыть в дальние края, следила за парочкой.

Вот под ней, где в густой и сочной траве туда-сюда сновали стрекозы, жучки, муравьи и прочий мелкий, безобидный народец, а сверху, свернув шею, поглядывали воробьи и сороки, девочка разбивала лагерь. И сначала шла купаться. Даже в пасмурный день прозрачная коричневая вода здесь прогревалась достаточно.
 
Весь двор, защищённый хитином или перьями, якобы занимаясь своим делом, не подавал вида, что следит и ждёт, когда их маленькая хозяйка в одних трусах шагнув в воду, сначала взорвёт песочные бомбочки, разгоняя пугливых мальков, а после нырнёт и вынырнет на середине. На спине, подхваченная течением, будет бессмысленно долго созерцать бег глупых облаков, но наконец благополучно вернётся в их дружное королевство.
 
Искупавшись и закутавшись в полотенце, госпожа босиком вновь возвращалась к берегу. Каждый день приближал к цели, «блины» по поверхности скакали как заведённые, но, не долетев каких-то несчастных метра полтора, тонули. Скоро у неё получится достать противоположный берег. Отстреляв запас, новых не искала: нужно же дать камням вырасти. Переходила к другим интересным делам – исследованиям и наблюдениям.

Выше по течению метрах в ста от ивы, узкое русло Острицы с крутыми берегами почти заросло осокою и кувшинками. Там её можно было перейти по мостику из горбылей, едва оструганных и слабо закреплённых. После того, как местный плотник навеселе некрасиво оттуда нырнул, следующий трезвый день посвятил благоустройству средства сообщения с близлежащим посёлком. Скрепил горбыли досками и приколотил перильца. Теперь люди спотыкаясь и чертыхаясь, пройти могли только в два конца.
 
Это было так себе событие. И тем не менее, чем старше становилась наша естествоиспытательница, тем менее занятными казались прибрежные обитатели (если бы они могли знать!) и, наоборот, люди всё больше привлекали внимание девицы. Ну, не вообще люди, а лица противоположного пола. Особенно если те не подозревали, что являлись подопытными кроликами.
 
Опять же не старики и не глупые сверстники.  Среди самых интересных встречались экземпляры особенно выдающиеся. К примеру, взять дядю Костю и его друга Леонида. Таких, как друг, полным-полно в её городе, а в Москве, наверное, можно пучками вязать, как морковь. А… Костя (она даже поперхнулась, мысленно произнеся дядю по имени, будто он подошёл к ней и что-то в самом деле спросил). Костя – штучный экземпляр. Анюта залилась краской…

Кстати, а вот и они сами. Аня не боялась, что может быть обнаружена. Мужчины, отряхивая одежду и весело переговариваясь, подошли к берегу, Костя вынул из рюкзака лопатку и коробку из-под печенья, приятель бросил на траву спиннинги, и они спрыгнули к воде.

«Эх, жаль ей не видно. Наверное, копают червей».  Пока она намечала в блокноте точки и линии пропорции головы римского патриция, как учили в художке, парни выбрались наверх и направились к мостку. Нюра разглядывала обоих в бинокль, сравнивая. Костю не портила даже грязь на руках, коленях и щеке. У его товарища, тощего и белобрысого, вид стал и вовсе бледным. «Не рыбак», - резюмировала опытная ищейка. И правда, червя на крючок насаживал герой, подшучивая над приятелем. Мужчины достали пляжные шляпы и уселись, свесив ноги в огромных кроссовках.

Аня занялась рисунком. Через час с небольшим из-под её руки выглядывал классический римлянин с короткими курчавыми волосами на круглой голове, прямым носом, чёткой линией рта и ямкой на подбородке. Волосы светлые, а глаза как уголь. Если бы молодой человек на мосту вместо футболки с группой Рамштайн вдруг оказался в тоге он мог себя узнать. Девочка довольно кивнула и спрятала рисунок в рюкзак.
 
Непривычное занятие сморило молодых людей, и, смотав лески, они в одежде, как груши, попадали в воду. Выбравшись, уже молча, несолоно хлебавши, гадая, чем угостит неудачников хозяйка, неспешно направились к даче.

Нюра проводила парочку горе-рыбаков взглядом, а после перевернулась на спину, подтянув ноги и подложив руки под голову, просто смотрела в белёсое небо. Над её головой торчали листья одуванчика, формой напоминающие снежинки, вырезанные неумелой рукой из бумаги, и на длинном стебле осоки качался большой кузнечик.
 
«Кузнечик-кузнечик, если ты не улетишь, пока я считаю до десяти, то мы с Костей поженимся», – она едва не лопнула, сдерживая смех, чтобы не спугнуть своё эфемерное счастье, и считала, как ей казалось, невыносимо медленно.

Насекомое сидело неподвижно до «восьми», его сдул глупый порыв ветра.

«Не судьба, значит», – девчонка рассмеялась и снова спустилась к берегу. Присев на корточки, смотрела, как возле побелевших в воде ступней танцуют солнечные блики и мальки, тренируясь перед парадом, или выстраиваются в колонну, или неуловимо рассыпают строй. Набрав в ладони воды, пошлёпала себя по макушке и, взбаламутив песок, вернулась. Идти обедать не хотелось, нашла в рюкзаке чёрствую корку и, запивая минералкой, поела. Подложив рюкзак под голову и укрывшись просохшим полотенцем, через несколько минут уже спала.

Ей снился сухой сосновый бор, похожий на пустой, гулкий храм, утыканный толстыми коричневыми деревьями-коллоннами. Неровности рельефа засыпаны длинными жёлтыми иглами. Они с Костей скользят к глубокому оврагу, через который перекинуто дерево. Во все стороны торчат ветки, тонкой вершиной оно упирается в противоположный конец. Аня боится переходить (верхушка не выглядит надёжной опорой). Дядя, улыбаясь, связывает их верёвкой и идёт первым. Она чувствует под ногами отслаивающуюся кору, толстые ветви загораживают путь, внизу ощеривается камнями пересохшее русло реки. Когда путники добрались до середины, верхушка, рывком соскочив на выступ пониже, с треском по косой отщепилась от ствола и Костя, упав, сдёрнул Аню за собой. Падение тянется так медленно, что она проживает весь ужас конца.
 
– Нюра-а! – по очереди кричат сиамские Ельчины.
– Так! Надо убираться отсюда, пока не засветила убежище.
 
Аня вскакивает, стряхивая одеяло, лихорадочно запихивает вещи в рюкзак. Народец с завистью провожает зелёного жука, улитку и нескольких муравьёв, застрявших в складках.

– Ну, где же ты?! – Где ты-ы? – взывают дамы попеременно.
«Им бы в бразильском сериале играть», – досадует внучка, но вдруг осознаёт, что эти перечницы спасли её от кошмара.
 
– Вот она я! – неожиданно заорав, чертовка заставляет женщин одновременно вздрогнуть.
– Нюра, у тебя нет сердца, Мария Эдуардовна уже пьёт бренди, а мы тут застряли, – невпопад отвечая, сёстры раскрывают все свои карты.

Анечка смеётся и убегает вперёд. Сзади затихает, растворяясь в пространстве, их хриплое, сбившееся дыхание.

На веранде в плетёных креслах сидят трое – бабушка, Иван Савельевич с «Эсквайром» и племянник, вытянувший под солнце длинные ноги в ещё влажных джинсах. Она хочет прошмыгнуть внутрь незамеченной, но, остановленная упрёками, отбивается вопросом:

– А где Леонид и остальные?
– Ему надо…ело, и театральные супруги повезли повесу в город.
 
Когда отвечает Костя, Аня смотрит на бабушку, на лице которой возникает замешательство, готовое оформиться в догадку.
 
На слове «повеса» Костя улыбнулся, а девочка покраснела и порхнула в тёмный дверной проём. Молодой человек со словами «пойду переоденусь» ушёл к себе.

– Это что такое сейчас было? – ни к кому не обращаясь, тоном судьи, выносящего приговор, произнесла актриса.
 
Но муж-профессионал умел держать паузу бесконечно.
 
Подоспевшие Божьи Коровы отвели грозу, засуетившись около неубранного стола. Загремели приборами и фаянсом, смахнули крошки птицам, а после вынесли на серебряном подносе два графинчика с белым и янтарным огнём и несколько миниатюрных рюмок.
 
– Костик, присоединяйся, – крикнула размякшая Афина.
– Неа, гранмерси, – вместе с меланхоличным гитарным перебором раздалось из распахнутого окна сверху.
 – А мы жахнем, – неожиданно прозвучало из-за «Эсквайра».

Хозяйка вздрогнула, и сёстры басом захохотали.
 
После вечернего чая Мария Эдуардовна позвала племянника в библиотеку. Молодой человек закрыл за собой массивную дверь с покаянным видом.
 
– Присаживайся, поговорим. В хлопотах время проходит. Время отпуска твоего и время нашей близости родственной. Печально, Константин, ты не находишь?
– Ты права, как всегда, – осторожный племянник принял мяч и аккуратно поддался. – Хочешь спросить о чём-то?
– Да, Костя. Что у тебя с… работой (он легонько вздохнул), эти бесконечные командировки, не думаешь остепениться?
 
Племянник было открыл рот, как долетел второй. Тётка заспешила:
– У тебя есть подруга?  Я, как твоя опекунша, сам понимаешь, обеспокоена. Хочется быть уверенной, что после меня останется порядок и чистота.
– Ну, знаешь, не вижу причин для беспокойства. И, чтобы прекратить досужие расспросы, мужчина, спокойно глядя в серые («Ух-ты! Такие же») глаза, сообщил о наличии в городе целой семьи в гражданском партнёрстве: женщины, её взрослого сына и девочки, которая родится в сентябре. И что поэтому у него так мало свободных дней.
 
Где-то в доме упала то ли тарелка, то ли ваза.
 
«Божьи Ельчины расколотят весь хрусталь в доме», – с досадой подумала про себя Васса Железнова, а вслух, не выходя из роли, не выказывая потрясения, произнесла:

– Что же, я удовлетворена вполне. Впрочем, это ничему не мешает, хоть бы и венчание в храме. Сделав свойственный противоречивой натуре вывод похлопала Костю по руке и оставила думать.

Дни незаметно летели мимо всех, кроме бывшего дипломата. Хозяин застыл в своём совершенстве, словно комар в янтаре. Иван Савельевич много гулял с Сократом и Черномором в окрестностях. Купались, ели бутерброды, некоторые читали, кто-то изображал, что читает. После обеда спали на веранде. Мария Эдуардовна называла их Большой тройкой, понимая, что на оси подобной политики держится мир в семье.

Накануне Костиного отъезда, вечером воскресенья, устроили банный день. Отъезжающий традицию уважал, а пара не переносил и мылся последним. Долго лежал на полке, вдыхая уютную смесь ароматов подкопчённых камней и брёвен сруба, берёзовых и можжевеловых веников, неожиданно масла иланг-иланга: «Тётка у меня уникум».
Думал о доме, приютившем как родного после смерти мамы, в котором вырос, выучился и возмужал, из которого оказалось так легко уйти к барменше Нэле. Думал о девочке, которая будет похожа на них обоих, и о девочке, у которой совершенно неземной взгляд…

– Дядя Костя, – прошептала она рядом. Вы не бойтесь, я Вас не вижу… Вы завтра уедете, а я Вас люблю.
 
Воздух заколебался, смешивая и обостряя запахи, хлопнула дверь и всё стихло.
 
Он лежал оглушённый так тихо, будто мёртвый, пока не дал знать о себе колючий веник, машинально прикрывший тело.
 
– О Боже!.. – в душе без отклика нарастала паника.
 
Аню на ужин не дозвались и в доме не нашли. Растревоженная бабушка уснула часам к четырём, когда, в сотый раз обходя пенаты, обнаружила Нюру спящей в своей же кровати.

– Что за характер, право слово, – долго ворочалась, сетуя и напрасно уговаривая себя, что всё хорошо.

С Костей тепло и, что скрывать, облегчённо попрощалась. Мальчик был благодарен и сдержан.

В десятых числах сентября Аня, радуясь, что не задали домашки и вся половина дня её, мурлыча под нос, почти одновременно сбросив в прихожей портфель, ботинки, шапку с шарфом и пальто, козликом поскакала в кухню. Но оказалось, что мама была дома.

Она сидела в гостиной на диване с альбомом фотографий в руках. Что-то в её голосе, что-то вроде торжества, Аня вспомнит много лет спустя. Мама сообщила, что пришлось оставить неотложные дела, чтобы по просьбе из Москвы сообщить дочке известие. В этот момент девочка испытала самое большое потрясение, потому что мама растягивала удовольствие.
 
– Передаю слово в слово. Чаплин (произнесла скривившись, словно от зубной боли) с его беременной женщиной попали в аварию по дороге в роддом. Выжил племянник, лежит в реанимации с тяжёлыми травмами, – сообщила она и тем же тоном добавила:
– Еда в холодильнике, разогреешь себе.
– Так обычно водитель умирает, – не вникая, тихо проговорила дочь.
–  Не знаю, мать поджала губы, – на такси, наверное.

«Дядя Костя жив!», – уже не слушая, вдруг поняла Анютка.

Очнулась на полу.
 
– Надо завтракать утром, чтобы не падать в голодные обмороки. Ну всё, побежала я.
– Что она тебе сделала? – донеслось вслед.
 
Мать, не оборачиваясь, зло грохнула дверью.

Через три года Анна Кретова уехала в Москву и поступила в институт бизнеса и дизайна. По окончании работала в рекламном агентстве, в одной из высоток, где два года подавала в кабинет слева чай, а в кабинет справа кофе. В остальные часы возила иностранных гостей по историческим местам столицы. Со временем эта часть работы стала не столько самой любимой, сколько весьма полезной.

Мама всего раз навестила дочку, чтобы ответить-констатировать, что она бабушку не простила потому, что та бесится с жиру, и Анна поэтому может рассчитывать лишь на себя. С горечью девушка догадалась, что из всего фантастически богатого бабушкиного мира её матери достался необитаемый безумный остров, где после шторма по засыпанному мусором пляжу бродят рука об руку побелевшая ревность с зелёной завистью. Сделанное открытие тяжёлой горечью осело в девичьей душе.

Москва, известно, тётка неродная. За всё берёт втридорога. Выручили старшие Кретовы, разрешив жить в городской квартире, пока внучка не встанет на ноги. Дед регулярно переводил небольшие суммы от анонима. И немного перепадало из шабашек. Многие с курса практиковались на пленэре, вернее, на Старом Арбате.

В один из дней к ней подсел худой невзрачный человек. Пока девушка делала набросок, неловко сообщил, что вынужден скрываться. К тому времени она уже не боялась городских сумасшедших, в основном голодных и безобидных. Карандашный портрет Аня повесила в прихожей, где нашли пристанище образы неимущих оригиналов. Ей удалось схватить внутреннее напряжение модели.

Вскоре они случайно столкнулись в «Старбаксе». Теперь парень выглядел расслабленным, несмотря на приклеенную к голове бейсболку с длинным козырьком и тёмный прикид. На вежливый вопрос, всё ли в порядке, сдержанно кивнул, но от прилавка вернулся и попросил разрешения присесть. Назвался Гошей, и они перебросились парой незначительных фраз.

Увидев странного знакомого на той же неделе в супермаркете рядом с домом, Аня сначала опешила, и даже стала уговаривать себя, что это не более чем случайность (молодой человек расплачивался на кассе и вышел из магазина не оглядываясь), но не могла освободиться от нехорошего предчувствия. И верно, месяц спустя сердобольная самаритянка нашла у двери подъезда и чуть ли не на руках втащила в лифт бесчувственное тело. И прожила с наркоманом, делившем её в неравных долях с пристрастием к героину, около трёх лет. Пока тот не отдал концы от передоза на полу просторной кухни...
 
В ту пору Мария Эдуардовна мало внимания уделяла внучке, одни лишь дежурные звонки. Услышав то, что хотела слышать, мол, всё в порядке, возвращалась к своим баранам. Все душевные и оставшиеся физические силы отдавая племяннику.
 
Константин с тяжёлыми травмами лежал в искусственной коме, когда на воле хоронили его семью. Обвинив себя в случившемся, он замкнулся. С сердечной болью тётка наблюдала, как год самоистязания кардинально изменил племянника.
 
Он выписался к себе домой, почти не отвечал на звонки, не открывал дверь, отказался от помощницы, и часто передачи с едой и бельём оставались невостребованными. Нанятая соседка смущённо отводила глаза. Парень, наказывая себя, спивался и потихоньку сходил с ума, не отказываясь от инвалидного кресла, когда пошёл на поправку физически.
 
Однажды соседка, рискнув остаться без дотации, но с совестью, позвонила актрисе и сообщила, что к Костику пристали наркоманы. Тогда Мария Эдуардовна поставила вопрос ребром – или в диспансер, или к ним. Молодой человек не смог вытравить глубокую связь со стариками и, слившись с природой, уединился в мезонине. Тётку на первых порах это устраивало. Дядя по-прежнему доверял мудрому времени.
 
...И когда позвонила растерянная внучка, бабуля вначале ахнула, узнав, что довелось той пережить, но, быстро сообразив, воспользовалась связями. Ночью тело увезли из квартиры и жизни Нюры навсегда, а клининговая служба вернула обеим внешнее благополучие.
 
Чувствуя себя куклой с вырванной начинкой, девушка покинула Кутузовский и нашла комнату в доме «со зверями» на Тихих прудах. Со временем сняла там ещё одну и ещё, потом стала сдавать в аренду тем же иностранцам через «аирбнб», мечтая накопить на собственный мини-отель. Анна Кретова стала кем-то ещё и не узнала бы себя прежнюю при встрече.
 
Когда старые жильцы съезжали, а новые ещё не заселились, её не тяготило одиночество в старой пятикомнатной коммуналке. С высокими потолками, меняющими цвет побелки от белого к серому и грязно-жёлтому по углам... Схваченными намертво лаком плитками древнего паркета… Неожиданными поворотами и узкими ходами между шкафами и предметами быта, настолько вросшими в места, где были поставлены, что оставались незамеченными в фоне… Запахом копчёностей… С четырьмя кошками, обычно изображавшими чучел на полке высоченной вешалки, изредка оживающими и гибко плавающими на полу в шагах хозяйки.
 
Упорное стремление к уединению и захватившее девушку увлечение парашютным спортом только отдалённо напоминали прежнюю Нюру, исследовательницу-натуралистку.  Погружение в свой мир вкупе с навязчивым желанием увеличить время затяжного прыжка перед раскрытием парашюта (каждое воскресенье на аэродроме Вихрево) всё больше напоминало манийку.

При том, что внешне милая девушка в тонкой роговой оправе очков, подчёркивающих красоту глаз и форму лица сердечком, интеллигентно погружённая в рефлексию и исторические московские мутные воды, выглядела мечтой романтика… Если бы не глубина взгляда, вызывающая знобящее, похожее на бриз чувство оттого, что ветер упрям и своеволен. Но кому это интересно?
 
Задаваясь порой подобным риторическим вопросом, горемычная проигрывала зову рода сразу на всех фронтах. При том, что в пенаты Кретовых Анну тянула неодолимая сила. Но, страшно скучая по дому и старикам, всего несколько раз за десять лет посетила дачу. Лишь в периоды принудительной Костиной реабилитации, исключающей их встречу. Так хотели все. Чаплин, Мария Эдуардовна, сёстры и сама Нюра.
 
Все, кроме Комитетчика. Тот единственный обыграл бы супругу в шахматы. И оттачивал мастерство сеанса одновременной игры с несведущими родственниками, готовясь к блестящему гамбиту с судьбой.
 
Сама хозяйка, несмотря на годы, по-прежнему была бодра. Снизив театральную активность в силу возраста, привычек не изменила. Придумала клуб актёров бывших – «КАБы». Кабыши устраивали не менее четырёх сезонных театральных фестов. В основу положили проведение традиционных праздников и национальную идею взаимовыручки.
Вначале в сцену превращали веранду. Желающие читали, пели и играли всё, что не посчастливилось успеть на профессиональной сцене. Рядом устраивали книжные и вещевые развалы. Пекли пироги и варили глинтвейн.
 
Коллеги по цеху, не занятые в ролях или вышедшие в тираж, сменяя друг друга, тянулись к дому. Кто за вдохновением, а кто за реальной помощью. Сюда стали приезжать отовсюду. Окружные власти, держа нос по ветру, заинтересованные в возможных инвестициях, вскоре помогали разбивать шапито на берегу реки и организовывали трафик до ближайшей гостиницы.

Здесь встречали Новый год, пекли блины и жгли Масленицу, водили хоровод, прыгали через костёр и пускали венки по речке на Ивана Купалу. В осеннюю распутицу устраивали посиделки с уроками прядения. Дегустировали травяные чаи и сорта мёда. Окрест разливался неповторимый аромат яблочного варенья с гвоздикой. Соревновались в конкурсе на лучшую самайную тыкву-ночник.
 
Мария Кретова на небольшом пятачке русской земли варила эликсир жизни. И у неё отменно выходило.

Муж молча, одобрительно шелестел страницами журнала, а на очередного Ивана Купалу сам пригласил знакомого с другом. Накануне праздника они беседовали и выпивали в библиотеке.

– И что, Иван, ты говоришь, это не похоже на органику? – в который раз спросил бывший сослуживец.
– Есть некоторые соображения, но я не специалист, потому и обратился за помощью. Пусть сапоги тачает сапожник, как у комитетчиков принято.

Мужчины посмеялись, и знакомый, согласно кивая, похлопал товарища по рукаву:
 
– Антон Николаевич – специалист в своём деле, заслуженный доктор...

Заслуженный мягко перебил друга и обратился к хозяину:

– Иван э-э...? – Акиньшин кивком подтвердил, что можно без отчества. – Тогда и меня просто Антон. Я могу без препятствий встретиться с Вашим племянником?
– Да. Я ему уже плешь проел, поэтому с облегчением он сменит меня на тебя.
 
И уже серьёзно добавил:
 
– Не знаю, выйдет ли что-то стоящее. Слишком долго Константин убивал свою душу.
– Хорошо. Завтра мы побеседуем. Если даст согласие, то два раза в неделю будет приезжать ко мне в Москву.

Иван Савельевич внимательно и одобрительно посмотрел на доктора:
 
– Мы оплатим лечение.
– Гуд, – повеселел визитёр. Я сегодня искупаюсь и прыгну через костёр… и венок сплету. С детства мечтал.
 
С энтузиазмом звякнул хрусталь рюмок.

Вечером вокруг костра в хороводе завели «Во поле берёза стояла». Под стихающее пламя пели матвеевский «Мой дом», что-то из Бичевской и Долиной. Вскоре стало можно прыгать. Визжа и хохоча, люди отряхивали с одежды искры. Высоко, в неожиданно светлом небе, звёзды подмигивали земным чудакам.

Недалеко от крыльца, спрятавшись в тени липы, Костя в военный бинокль следил за «шабашом». Старые и молодые, казалось, совсем забыли, где они и кто они. На берегу белело мужское тело в тёмных трусах до колен.

«Ага, вот он, эскулап. Ну-ну, давай, посмотрим, как заверещишь сейчас», – зло прошептал мужчина.

До него донёсся громкий всплеск и довольный хохот. Доктор выбрался минут через десять. Взяв у помощницы Киры банное полотенце, не переодеваясь, подошёл к огню и долго смотрел на пламя. Скоро все спустились к реке, и Костя не видел, как поплыли по течению венки со свечами…

Прислонившись к шершавому стволу и закрыв глаза, мужчина вспоминал своё последнее счастливое лето. Заросшую тропу к реке, шуточную возню с Лёнчиком, тёплые горбыли моста, купание в одежде… Нюру… «Нет, только не это!» – сердце защемило, и в засеребрившейся щетине впалых щёк повисли солёные капли.
 
Вдруг сделалось так страшно, так стеснилось дыхание, что он зарычал.
 
«Я хочу увидеть эту девочку, хоть один раз, даже если это моя самая сумасшедшая идея!» – пришло озарение.

Когда костёр догорел, а домашние и гости потянулись ко двору, Константин, скрипя резиной на песке, поднялся по пандусу и скрылся в своей комнате. Сидя в темноте, до зари слушал гитарные переборы, перемежающиеся обрывками тихой беседы.

В семь в дверь постучала помощница. Костя уже не спал, в нетерпении ожидая встречи с московским мозгоправом.

– Познакомимся? (лёгкая, не обязывающая ни к чему улыбка, уютные, обнадёживающие лучи у глаз). Расскажи о себе…
 
Началась работа длиною в год и шесть месяцев. Индивидуальная терапия сменялась групповой. Массажист и ортопед, наверняка заключив друг с другом пари, вызывали попеременно то ненависть, то рвоту. Рубикон Костя перешёл, приняв участие в региональных соревнованиях по многоборью среди колясочников…

– Отпусти брусья, – тренер смотрел в сторону хлопнувшей входной двери. К ним направлялся директор комплекса. Что-то тихо проговорил, с участием посмотрев на Кретова. Внезапно побледневший, тот стоял, не касаясь опоры.
 
–Константин..., Костя, у Марии Эдуардовны, кхм… удар.

Остаток зимы до мая племянник провёл у постели тётки. Всю бытовую работу взяли на себя Божьи Коровы, сиделка и близкие подруги.

Племянник и Иван Савельевич создавали атмосферу. От примерки париков, крашения ногтей до представления дуэтом театральных миниатюр. «Сказка о царе Салтане», «Моя прекрасная леди», «Ревизор», «Злоумышленник». Разучивали, репетировали, переодеваясь, играли по нескольку ролей за раз…

Когда город то разбухал от апрельских дождей, то курился на горячем солнышке, к пригородной кассе подошла миловидная девушка в спортивном костюме с рюкзаком и переноской.
 
– Мне один до станции N.
 
Аня вошла в дом очень тихо. Приложив палец к губам округлившей глаза Кире, направилась в сторону гостиной, откуда доносились голоса. На обеденном столе, в круглой фаянсовой вазе, стояли подснежники, щедро источая аромат жизни, и чёрный театральный цилиндр.
 
Изумлённо обернувшись, в нелепых позах застыли двое – полная дама в корсете и полосатом платье с кружевным платком на шее. На голове плоская соломенная шляпа, украшенная фиалками и широкими лентами. Вид слегка портили очки и седые усы а-ля шеврон. Рядом – высокий хлыщ в английском клетчатом костюме канареечного цвета, с бриджами и в гетрах. Преклонив перед «дамой» колено, он, по-видимому, как раз, просил руки.
 
Мария Эдуардовна прошелестела – Верю, – легонько похлопав по одеялу. Её глаза сияли. 

Что тут началось! «Хлестаков», «цветочница Элиза», взявшись за руки, скакали по комнате в польке, высоко подбрасывая ноги. Прибежали Божьи Коровы и, перебивая друг друга затараторили: «Пресвятая Дева Мария, радуйся», «Чу-удо!!!», «Хосспади бласлави-иии!».

Московская гостья чуть не переломилась от хохота.

Когда приступ безумного веселья прошёл, Аня сообщила, что развозит по друзьям своих питомцев. «Тебе, бабуля, я привезла самую ласковую Клеопатру на свете, она умеет лечить».

Из переноски была извлечена испуганная гвалтом полосатая гладкошёрстная красавица. Кошка метнулась под диван и вышла только к вечеру. Актриса тихо позвала: «Клёпа» и «дворянка»-таки разрешила перебирать шёрстку, развалившись под рукой новой хозяйки.

За ужином Иван Савельевич выпытывал, что в планах у внучки. Та рассказала:

– В воскресенье еду в Вихрево. Первый самостоятельный прыжок.
 
Она успокаивающе кивнула бабушке, не сдержав предательски задрожавших губ.
 
–А в начале недели улетаю в Лимож.
– Куда?! – воззвал поражённый новостью хор.
– Зачем?! – неожиданно резко спросил Комитетчик.

– Некий господин Марк сделал мне предложение посетить его дом, и возможно, принять руку и сердце. Он снимал у меня комнату, а я сейчас в отпуске, – Нюра, подумав, решила внести ясность.

«Как будто этого достаточно, чтобы понять, что такое этот Марк* и почему их бросают???» – молча взорвался хор.

Комитетчик повернулся к Чаплину и тихо попросил: «Чтобы не забыть, распутай этот чёртов пассаж, пожалуйста, а то меня Лина Матюшанская съест».
 
– Не «пассаж», Иван, а корсаж, – Божья Корова Первая продемонстрировала отличный слух.

– Надо же! Я оговорился. Мерси, – Комитетчик поблагодарил соседку слева.

Костя ему кивнул.

Анечка отчего-то покраснела: «Встреть его на улице, не узнала бы. Такой…взрослый без маски».
«Её не узнать – совершенная красавица!» –в изболевшей душе мужчины запела струна.

– Готовность три минуты!.. Начинаю отсчёт. Девять, восемь… – с интервалами командовал искажённый динамиком голос пилота.
 
Тренер привычно скользнул руками по экипировке, – Всё помнишь? Пошла!

Анна выпала за борт и через несколько мгновений уже парила, вращаясь в воздушном потоке. Неподалёку распускались яркие купола – белые, зелёные, оранжевые.
 
Внизу в изношенном ситце облаков мелькали увеличивающиеся фрагменты топографической карты. Машинально отсчитывая секунды, заметила под собой тандем. «Ещё чуть-чуть и всё станет абсолютно неважным», – гарью от потухшей свечки пахнула летучая мысль.

Поравнявшись с девушкой, тандем-мастер неожиданно перехватил Анино запястье. Та забилась, пытаясь вырваться, и разом затихла, увидев второго. Ей улыбался Чаплин.
 
«Мой сон», – девичье сердце ухнуло. И в то же мгновение их падение остановило распустившееся над головами чистое голубое небо.


*Марк — отмеченный предел.