Русские и немного шведов, ч. 1

   
 1 Профессор и дипломат Рауль Валленберг

Они были в легкой одежде, мерзли и жаловались на погоду. Почти неделю их занимали на конференции, когда каждый шаг расписан и приурочен к программе, сначала научной, потом культурной – с показом фильмов, спектаклей, устройством концертов и разных приятных встреч. Напоследок преподнесли экскурсию в Мелихово, потому что конференция была чеховской.
        Много народу не ждали: дело было в канун Пасхи.
   Когда все собрались, подали микроавтобус, в него сели два шведа, гостья из Персии и мы с Евстолией, или попросту Лялей, даже Лялечкой: так больше подходило её незлобивому нраву. (Полным  именем Евстолия её никто не звал, хотя всем своим видом -  от простых волос до вытянутых мешковатых одежд – Лялечка соответствовала и ему.) Итак, все сели,   машина  двинулась. По дороге, перед самым выездом за город, к группе почти на ходу присоединилась сопровождающая - Элеонора Михайловна, расторопная, ловкая, вся настроенная на поездку: при кепке и рюкзачке.
Что касается меня, то я была сбоку-припёку, к конференции отношения не имела, но, узнав от Лялечки об экскурсии, напросилась: мне давно хотелось побывать в Мелихове и вдруг такой случай - почти подарок,  если вспомнить рассказ «Студент», где действие происходит тоже под Пасху. А рассказ этот Чехов ценил и даже в анкете отметил как  наиболее отделанный из всех своих коротких вещей. Позднее на этот рассказ набросились литературоведы, я читала уже подтравленная их разбором. Они как-то незаметно умели подменять собой автора, дотошно излагали сюжет с тем, чтобы, протащив его от одной цитаты к другой, научно обставить  и подвести к «идеям»: сначала – «о вечной связи настоящего с прошлым», потом – «о звеньях цепи, связующей одно время с другим» и  наконец  - к «правде и красоте». Убив одну вещь, они переползали к другой, называли всё это «чеховским мироощущением», а своё кровососание – анализом.               

Меж тем,  достаточно взять том Чехова,   раскрыть на нужной странице, и настроение, трепет, сердцебиение – всё первозданное, тёплое, чистое опять приникало к тебе:  пустынные огороды,  костёр,  трое возле огня…  А евангельские события, о которых ведет речь Студент: тайная вечеря, предательство Иуды, отречение Петра, по-прежнему отзывались чувством трагичности жизни, близким тому, какое испытывали слушающие Студента крестьянки.
Лялечка, которая что-то докладывала на конференции и была в группе всё же своя, надумала познакомить меня со шведом. «Хорошо бы каждый русский, - сказала Лялечка, - знал нашу культуру так же, как знает профессор Густав». Лялечке всегда хотелось какого-то благостного согласия меж людьми, потому она часто выдавала желаемое за действительное. Но это выяснялось позднее, когда уже не действовало обаяние её кротости, певучего голоса, а собственное прекраснодушие  представлялось смешным. Но пока она говорила,  всё выглядело правдоподобно и даже завораживало. Напрашивался какой-то ответный жест, хотелось засвидетельствовать почтение, тоже пропеть, отдать дань, снять шляпу, раскланяться.  И я пропела. То есть вспомнила незабвенных шведов. Главное же,  сказала о Валленберге,  дипломате Рауле Валленберге, который во время войны в оккупированной немцами Венгрии спас несколько сотен людей. Помнится, когда говорила, волновалась, как будто сдавала экзамен.
Профессор выслушал. Слегка наклонив голову,  заметил не то с досадой, не то с упрёком:
- Но ведь о Валленберге так и не ясно… Ничего достоверного. Одни догадки. До сих пор неизвестно, как закончилась его жизнь, при каких обстоятельствах его у вас растерзали.
Профессорский тон несколько озадачил. В самом деле,  достоверного мало. Даже теперь, когда Валленберга давно нет на свете, можно лишь сослаться на Отчёт рабочей группы по его делу и повторить чужой вывод о том, что в начале 1945 года Валленберг оказался в расположении советских войск, был переправлен в Россию и пропал в подвалах Лубянки.
Вероятно, название политической службы произвело впечатление, а может, чувство, с которым я говорила, показалось профессору подозрительным, но после моих слов он не просто насторожился, а даже перестал смотреть в мою сторону. Целиком переключился на своего попутчика, высокого молодого человека, который, как и я, в конференции не участвовал, а, видно, оказался соседом по гостинице и был приглашен соотечественником  для компании.
Персидская гостья разговором не интересовалась, она не знала ни слова по-русски.

Машина тем временем продолжала катить мимо голых хмурых берез, они сменяли одна другую, пока не вывели на расчищенную площадку. Её размеры предполагали туристическое нашествие, но сегодня было пусто, разве вид на памятник Чехову, одинокий и бесприютный,  да картинные дощатые постройки усадьбы делали место особенным.
Шофер приглушил мотор. Мы вышли.

  Зимой уже не пахло, но и до настоящей весны казалось еще далеко. Поблизости стоял чистенький домик из тех, что всегда при дороге, - с чашкой чая и едой на скорую руку. Туда сразу направились иностранцы. А мы…  Остались как неприкаянные, нас не позвали. Элеонора Михайловна поспешила по мокрой дорожке в контору договариваться об экскурсии.
 А мы продолжали торчать под дождем, словно выбывшие из семьи людей. Я сказала, кивнув в сторону недавних попутчиков:
- Ну что, пойдём отмечать новоселье? Не стоять же с утёртым носом.
Лялечка подняла глаза. Я пояснила:
- Ну, как же… Вступление в общеевропейский дом. Дружба дружбой, а всё остальное врозь. Похоже, у нашей всемирной отзывчивости нет котировки на рынке.
Лялечка согласилась и подтвердила улыбкой,   которая сразу растаяла в  воздухе.

 Мы подались в тепло. Сели отдельно, тоже как иностранцы. Как они,  взяли кофе и что-то в придачу. Тоже расположились вальяжно. Но… То самое состояние, когда всякие пустяки вроде: «у вас своя компания, у нас – своя» переживаются как событие.
- Вечно я втягиваю в разговор такое, от чего всё делается как-то сложно.
Лялечка вздохнула и ответила, что и она тем же грешит.
Скоро всех позвали, экскурсия началась.
Продолжение следует