Русские и немного шведов, ч. 3

 
3 Психиатрическая лечебница. Владимир Иванович Яковенко

И снова накатанная дорога полетела из-под колес и так лихо у нее получалось, не в пример душе, которая словно топталась на месте не в силах вырваться из собственных пут. Осталось позади Мелихово, навеявшее Чехову столько хороших вещей: «В овраге», «Студент», «Мужики», «Чайка»…  Мы ехали на встречу с «Палатой № 6» в Покровское-Мещерское, в психиатрическую лечебницу имени Яковенко.

В главном больничном корпусе тоже было что-то вроде музея. Портреты, фотографии, книги, журналы, истории болезней, дневники, смирительные рубашки, железные приспособления для буйных, переходящее красное знамя, почётные грамоты, плащ-палатки, военные каски, шинель, фронтовые письма, простреленные документы…  Одно теснило другое, чтобы уместиться в единственной комнате, донести историю клиники, начавшуюся в 1910 году.
На советском периоде краеведческое рвение исчерпывало себя; новое время ограничилось узким  стендом, на котором кривая  динамики душевных болезней забралась так высоко, что относительно распространения бреда в ближайшие десятилетия можно было не сомневаться. Она гарантировала также фобии, депрессии, апатии, суициды, мании, истерии и всё остальное из области завихрений.

Под сенью бородатого вседержителя с глубокими проникающими глазами и завершилась экскурсия.  О том, что на портрете доктор Яковенко Владимир Иванович - основатель лечебницы, светило первой величины, говорило само почетное место. Об остальном сказала экскурсовод, останавливаясь на отдельных моментах жизни, когда доктор возил на вакцинацию к Пастеру крестьян, укушенных бешеным волком,  изучал во Франции, Германии, Швейцарии состояние психиатрии, участвовал в подавлении эпидемии на юге России, где сам заразился сыпным тифом и в январе 1923 года скончался. Произнося каждую фразу, экскурсовод делала паузу, словно затем чтобы  всё невысказанное свести воедино: «Великий подвижник. Таких сейчас нет». Наклонила голову  и  горько вздохнула.

Профессор тем временем продолжал изучать стенды. Окончив осмотр, к экскурсоводу подошел уже во дворе.  Краем уха я уловила, что спросил он о Яковенко,  про корни рода.  Экскурсовод ответила, что где-то на Украине, а больше она ничего не знает. «Досадно, что Украина теперь для вас только политика», - сказал профессор. Экскурсовод почувствовала себя виноватой, пробормотала что-то про Киев, где,  верно, имеют на каждого замечательного человека банк данных, надо лишь запросить. На всякий случай заметила, что сама она врач этой клиники, экскурсию же провела вместо  хранителя музея: он заболел. Добавила, что в субботу  музей не работает, но она раздобыла ключи, открыла комнату, приняла, а теперь закрывает двери, чтобы нести ключи приболевшему на край поселка.
 Она хотела еще что-то сказать, но я опередила ее обиду:
 - Как считаете, шизофрения излечима?
Ответ меня несколько  удивил:
 - Имперские кубки пусты. Лишь в черепках уцелела гуманность.
 - А реально?
 - У человека много хороших качеств, но шизофрения -  привилегия гениальных.

Я бросила ей «спасибо» и поспешила в автобус, который уже заводился. Лялечка дремала,  и рассказать о странном ответе было некому. Да и вообще поделиться впечатлениями  не представлялось возможным. В салоне вели беседу о будущей чеховской конференции в Ялте. И так увлеклись, что по-курортному рассолодели.
- Между прочим, Ялтинский ботанический сад, который Никитский, швед заложил. Христиан Стевен, - сказала я, нарушив собственный зарок на молчание. - Десять лет был директором.
- Это когда? При советской власти? – удивился профессор.
- Да вроде при Александре Первом советской власти еще не предвиделось. В 1812 году…
- Ах, вот как! Любопытно. А я и не знал.
Он сказал это, словно его специальность – всё знать и ничего не чувствовать. Да чем слушать его, лучше закрыть глаза и представить себе что-то цветущее, те же крокусы. «Если бы я не был писателем, - вспомнилось признание Чехова кому-то в письме, - то был бы садовником». И действительно, где поселялся, там сразу обзаводился деревьями. А из Никитского сада выписал кучу растений для дома в Ялте. Сама держала Чеховские квитанции, когда добралась до архива Никитского сада.
- Имейте в виду, - заметил профессор, вдохновленный 1812 годом, - Витберг – первый архитектор храма Христа Спасителя – тоже швед.
- А Стевена датчанин сменил. По фамилии Гартвис. Тридцать шесть лет директорствовал, а уж датчанина выкурили такие лопахины, чеховские, потрошители, по-нашему, без благодарности и поклона. Он сразу и умер.
Что-то дружески-человеческое мелькнуло в глазах профессора. А может, нет! Показалось. Когда мы выходили из машины, он, прощаясь, раскланялся лишь с Фарин, нас он в упор не видел.
Окончание следует