Русские и немного шведов, ч. 4

4 Её не распнут

- А что ему так понадобился психиатр? – не без злорадства спросила я  Лялечку.
- Видишь ли, у психиатра был брат – литератор. Профессор ищет его следы. Для полной картины. Он пишет книгу о литературе русского Серебряного века и никого не хочет пропустить.
- Ах, вон что! Выездная сессия шведского народного потрошения. Бизнес интерпретаций! Шум пересказов!!  А кто будет новые «Палаты №6» сочинять? Да, кстати, я знаю одного небезынтересного Яковенко. Знала даже учительницу, у которой он в Подмосковье учился. И дочь этой учительницы мне известна. Филосемитка, как Валленберг, хотя чистокровная русская.
Лялечка, не ожидавшая подобного поворота темы, задумалась и, глянув невидящими глазами, спросила:
- А ты не хочешь ему это сообщить? Вдруг профессора заинтересует твой Яковенко.
- Он такой же мой, как и твой. Отец его был генералом службы, которая угробила Валленберга.
- Ну, всё равно. Профессор будет рад. Сообщи, я благословляю тебя.
- У тебя что, очередной «майский день», «именины сердца»? Или опять тяга к соборному согласию? Что тебе его радость! Он безрадостен навсегда.
- Зря сердишься. Сама же заговорила с ним о Валленберге.
- А Валленберг что, запретная тема? не занесена в протокол? не одобрена учёным советом?
- Сама подумай, новый незнакомый человек…Неожиданно появляется в группе, заводит разговор о Лубянке, о Валленберге. Профессор не раз бывал в России и по старой памяти мог принять тебя за секретного сотрудника безопасности, приставленного к нему. Информатора, понимаешь? Он ведь в чужой стране. Мало ли… Бережёного Бог бережёт.

В подобных случаях нужно смеяться, но чувство юмора как отрезало. Застыл смех в душе при упоминании проклятой Лубянки. И это называется: люди расстаются с прошлым смеясь! Может, какие другие, но только не мы. Так и напрашивалось предложение,  прежде всего к себе: «А не полечиться ли, господа, в той клинике у хорошего доктора? Ведь из ХХ века и всех этих противостояний мир вышел довольно потрепанным, проще говоря, с поехавшей крышей. Эпоха титанов всем дорого обошлась. Даже благополучным шведам, которых никогда не трясло, как нас, но по самоубийствам они кое-кого обогнали. Чем не комедия! Воистину, с Чеховым не поспоришь: если в одном месте связь времен распадется, то волны разойдутся повсюду».
– Есть дороги, по которым нельзя вернуться обратно, - сказала Лялечка, словно прочтя мои мысли.
- Да если хочешь, ради одного Валленберга с профессором и стоило говорить!
 – Нет, - сказала Лялечка. - Ты не права.
     – Ну, не знаю. Посмотрим. Ведь тот, кого ищет профессор, был издателем. Серию «Жизнь замечательных людей»  100 лет назад затеял. Запрещенного Энгельса печатал. Сам писал об Утопии, о Томасе Море… Да мало ли… О том же Свифте, Шевченко, Огюсте Конте! Еще поискать такие книги. Предисловие к Гоголю, своему Миргородскому земляку, написал.  Понятно, новой политике прежние репутации ни к чему, ей героическое чревато проклятием.  А «мой» Яковенко ничего такого не совершал. Под надзором полиции не состоял, в Петропавловской не сидел, на север не высылался, никого не просвещал, никому не помогал, он просто деньги сгребал с простаков, бизнесом занимался.
  - Ну и что! Сейчас героизм в том, чтобы себя обеспечить.
  – Потому Петр и говорил: «Пусть распнут меня вниз головой за того петуха…» А вот ее не распнут. -  Лялечка удивленно глянула на меня.
- Нашего экскурсовода, врачиху. Обратила внимание?  Ради посетителей она даже туфельками пренебрегла- так спешила к больному смотрителю за ключами. Наспех  надела чуть ли не мокроступы, Да и те из ремонта: с обрывком квитанции у каблука, Мы с тобой, толерантные, рассуждаем, а она сейчас по грязи ключи обратно несет.

А Воскресение приближалось. И в душе что-то менялось, словно она вставала на место и вспоминала те времена, когда, упорядочив хаос, Создатель спокойно протёр очки, чтобы снять с себя мерку, и по образу своему и подобию дать неприкаянной воплощение.