День Победы

          Сон вдруг подернулся рябью, расплылся, и Алишер понял, что проснулся.
          Он не открывал глаз и напрягался, стараясь вспомнить и связать цветные нити этого сна, но с каждой секундой спать хотелось все меньше и меньше, и Алишер вздохнул. Всегда у него сон прерывается на самом интересном месте.    
          Алишер потянулся, зевнул. Наверное, нужно вставать. Дома его всегда будит мать.  Она тихо подходит к кровати, наклоняется и что-то шепчет в ухо. Становится щекотно-щекотно, даже чихнуть хочется. Алишер, не открывая глаз, обнимает маму за шею и, пока мама несет его умываться, досыпает у нее на руках. Но сегодня Алишер ночевал у деда. У мамы премьера, и ей нужно подготовиться. Вчера мама, наверное, сто раз целовала Алишера и шептала: "Я так боюсь, сынок, так боюсь". И чего ей бояться, непонятно? Ведь она танцует лучше всех.

           Каждый день, утром и вечером, мама идет в театр на работу. Утром на репетиции, вечером на спектакль. Мама работает балериной. А если совсем точно, в первой линии кордебалета.    
           Иногда мама берет его с собой.
           Тогда Алишер сидит на деревянном стуле с резной спинкой, грызет яблоко и смотрит. Человек в черном свитере со смешным именем "балетмейстер" размахивает длинными руками, каждую минуту хватается за голову и кричит: "Стоп, стоп. Как вы не можете понять!"       
           Все сразу останавливаются, вытирают пот: и Надя, которая угощает Алишера конфетами "Белочка", и лучшая мамина подруга Света, а мама морщится и начинает растирать ноги в толстых шерстяных носках. Потом опять будут повторять сначала. И сколько можно?    
        Алишер встает со стула и идет к дяде Лёне. У дяди Лёни гораздо интересней! Он самый главный на складе декораций. Дядя Лёня разрешает мерить все костюмы, какие захочешь. А сколько у него шпаг, кинжалов, копий! На месте взрослых, Алишер ходил бы в театр на склад декораций.

        В тот раз мама провела его через служебный ход и усадила в первый ряд. Медленно потухла сделанная будто из тысяч прозрачных леденцов огромная люстра, и занавес раздвинулся.
        Неужели это мама? А где ее черное трико? Где шерстяные носки? Сейчас она похожа... На кого она похожа?  На птицу...  Ну да. На большую белую птицу. И руки, как крылья. Но как это мама могла превратиться в птицу? И остальные тоже. Может их заколдовали?    
        Алишер оглянулся по сторонам.
        Но почему все сидят спокойно? Или они не понимают?.. Может они тоже заколдованы? Нужно что-то делать. Он побежит сейчас к дяде Лёне, возьмет большую саблю и расколдует всех.

        Занавес вдруг сошелся,  и все громко зааплодировали. Из-за красных занавесных складок вышли хорошо знакомые и Надя, которая угощает его конфетами, и Света, самая лучшая мамина подруга. А вот и мама. Она кланяется зрителям. А Алишер помахал ей рукой.     
        После спектакля они шли домой пешком. Алишер прижимался к маме, заглядывал ей в глаза, и даже потрогал несколько раз. Мама была такая же, как всегда, только усталая...

       - Дед, - крикнул Алишер. - Дед!
       Но почему-то никто не отзывался. Алишер откинул одеяло и зашлепал босиком по полу. Он распахнул дверь в комнату деда. Деда не было.
       Что это висит на стуле? А-а... Так вот почему в дедовой комнате вечером долго не гас свет. Еще вчера этот пиджак висел в шкафу и был обыкновенным черным пиджаком от костюма. Сегодня же, отутюженный, от аккуратно висел на спинке стула. Но самое главное, к пиджаку были прикреплены ордена!    
       Алишер подошел поближе.
       - Один, два, три, - считал он, трогая каждый орден.
       На ярких металлических кружочках горели выбитые буквы, и Алишер стал водить пальцем вдоль каждой из них.
       Какая это буква с завернутыми с двух сторон краями? А-а, вспомнил. Буква "З". Что же получилось?
       - За-о-тв-а-гу... За от-ва-гу! На ордене написано "За отвагу!"
       Раз на ордене написано "За отвагу", значит дед герой. Вот здорово. Его дед герой!
       - Дед, - закричал Алишер. - Что же ты раньше не говорил!
   
       В прихожей хлопнула дверь. Ну, конечно, дед ходил за газетами.
       - Ты уже встал? Быстренько иди умываться.
Хорошо деду так говорить. Он не только делает зарядку, но и обливается холодной водой. От этой воды у Алишера кожа покрывается пупырышками. И почему она называется гусиной? Непонятно... Да, а ордена?
       - А почему ты ордена каждый день не носишь?
       - Да как-то неудобно. И потом, если часто носить, они будничными становятся. Мне кажется, одевать их нужно раз в год, в День Победы.

       Странный дед какой-то. Если бы у Алишера был хоть один орден, он бы не снимал его ни днем ни ночью. Ходил бы с ним и в детсад, и гулять. Пусть все видят, что он герой, и завидуют.
       - Дед, а ты правда герой?
       Дед почему-то заулыбался.
       - Герой, не герой, а не хуже других был. Две медали "За отвагу" и орден "Славы".
       - Как, медали?
       Алишер даже обилелся за деда. Оказывается, только медали, а орден всего один.
       - "Слава" - самый главный солдатский орден, - объяснил дед. - Ни у одного генерала и маршала нет.
       Алишер пошел умываться. Если даже у генералов и маршалов нет такого ордена, тогда все в порядке...

       Это хорошо, что на завтрак кефир. Им очень вкусно запивать хлеб с колбасой. Дома мама ни в жизнь бы не разрешила. Уж как все надоело! Только и слышишь: "Алишер, закутай горло шарфом, Алишер, съешь манную кашу".       
       Кому нужна эта манная каща? Даже соседский щенок и тот прошел мимо, когда Алишер поставил кашу перед его носом. У деда лучше. Он покупает мороженого сколько хочешь. Разрешает не кутаться. Он даже маме сказал: "Растишь ребёнка неженкой, смотреть противно".          
       - Наелся? - спросил дед. - Тогда пойдем. И свитер сними, жарко на улице.
       - Дед, а мороженое купишь?
       - Куплю, конечно, только сначала мы в театр позвоним.

       Действительно, чуть не забыл. Ведь у мамы сегодня премьера! Премьера называется "Дон Кихот". Мама много рассказывала про этого человека. Он боролся за справедливость. Только жил в Испании.
       - Дед, а ты хотел бы быть Дон Кихотом?
       - Хотел.
       - А как им стать, знаешь?
       - Нужно быть честным и ничего не бояться.
       - А если они сильнее?
       - Кто?
       - Ну те, кто не справедливы.
       - Все равно нужно бороться.
       С кем же бороться? Алишер задумался... Пожалуй, с Мишкой. Он из рогатки в голубей стреляет. Но Мишка сильнее. Его полдвора боится. Алишер вздохнул. Да, трудно быть Дон Кихотом...

       Ну и жара! Доедаешь вторую порцию мороженого, а прохладнее не становится. Сколько людей вокруг! Навстречу идет военный. Вот здорово, вся грудь в орденах!
       - Здравия желаю, товарищ генерал-майор, - говорит дед и отдает честь. - С Днем Победы!
       Алишер согнул рукув локте и тоже отдал честь. Правда, в ней он держит мороженое, так у военных не бывает. Но генерал, наверное, не заметил. Он улыбнулся и сказал:
       - Вас тоже с великим праздником, Пулат Хакимович. А это внук?
       - Внук, Алишер.
       Генерал приложил ладонь к козырьку и сказал:
       - Ну что ж, поздравляю, Алишер, и тебя, - он на прощанье помахал рукой и пошел дальше.

       Из-за угла вдруг послышалась музыка. Еще минута, и показался духовой оркестр. Трубачи шли по середине мостовой, на одинаковом расстоянии друг от друга. Они крепко прижимали мундштуки к губам и раздували щеки. Солнечные блики стаями слетали с ослепительно начищенных медных труб, заставляя людей щуриться и прикрывать глаза. Тугие звуки марша отвесно уходили вверх, в самое небо, таяли в высоте, а за ними накатывала новая музыка...

       На площади возле парка людей было еще больше. Мужчины и женщины держали в руках плакатики. На них чернилами, краской, тушью были написаны цифры и слова. Дед тоже вытащил из кармана пиджака свернутый в трубку лист бумаги, развернул его.
       - Что там написано? - спросил Алишер.
       - "327-ой полк САУ". В нем я воевал.
       - А как понять САУ?
       - Самоходная артиллерийская установка.
       - А что сильнее, танк или установка?
       - И без танков и без САУ в армии нельзя.

       Люди собирались группами, обнимались, целовались, громко разговаривали, а некоторые даже плакали. Возле одних плакатиков людей было очень много, у других поменьше, а у дедовского совсем никого.               
       - Пулат Хакимович, - окликнули деда от таблички "Северо-Западный фронт",  - опять никого не дождешься. Иди к нам!
       - Спасибо. Может, кто-нибудь придет. Столько лет жду...

       Уже, наверное, прошло два часа, как они ходили по площади, но никто не подходил. Алишер взял плакатик у деда и сам теперь нес его.
       - Дед, я газировки хочу.
       - Сбегай сам, у меня ноги что-то устали. Я тебя здесь на скамейке подожду.
       У автоматов с газированной водой было много народа, и Алишер встал в очередь. Женщина в белой блузке, стоящая впереди, оглянулась, посмотрела на Алишера и сказала:
       - Товарищи, давайте пропустим вперед молодого человека. Вон, вон, из "327-го  полка САУ".
       - Кто здесь из этого полка? - раздался чей-то голос.
       Седой мужчина в черном костюме подошел к Алишеру, взял из его рук плакатик, прочел надпись.
       - Ты с кем пришел, мальчик? - волнуясь, спросил он.
       - С дедом.
       - А где он?
       - На скамейке сидит.
       - Проводи меня к нему...

       Дед все также сидел на скамейке и читал газету. Седой мужчина внимательно посмотрел на деда и подошел к нему почти вплотную.          
       - Это ты, Пулат? - неуверенно спросил он.
       Дед вздрогнул, прищурил глаза и вдруг бросился к нему навстречу.    
       В следующую секунду они уже обнимались и хлопали друг друга по плечам.
       "Вот это да, - подумал Алишер, - у деда полные глаза слез. А еще говорил,что мужчины никогда не должны плакать!"
       - Витя,  - повторял дед, - Витенька. Я же тебя тридцать лет искал. Целых тридцать лет...

       Мимо них проходили люди, рядом по дороге спешили куда-то автомашины, а они сидели на скамейке, не замечая ничего вокруг.               
       - Помнишь, - сказал дед, - под Прохоровкой ты меня из подбитой машины вытащил. Обгорел я тогда сильно.
       Так вот откуда у деда шрамы на руках и груди. Что же дед никогда об этом не рассказывал?
       - Конечно, помню. В госпиталь тебя отвезли.
       - Там я три месяца провалялся, потом в другую часть попал. Брал Севастополь, а закончил войну в Чехословакии.
       - А я в Кенигсберге.
       - Витя, кого-нибудь из наших видел?
       - Саня Чертков в Москве, директор большого завода. Тоня - учительствует под Саратовом, недавно письмо прислала. А Рудик Григорян погиб, и Кожемякин погиб, а замполит позже, в Прибалтике, - он помолчал.  - Время летит, оглянуться не успеваешь. Да, что я приехал... С глазами плохо стало. Контузило меня в сорок пятом, а вот через сколько война о себе напомнила. У вас тут профессор есть хороший, ему и хочу показаться.               
       - Ты еще у него не был?
       - Да я два часа, как из Челябинска прилетел. Только и успел номер в гостинице снять.
       - Никаких гостиниц. Остановишься у меня!
       - А не стесню?
       - Да как ты думать можешь об этом...

       - Настоящий узбекский плов, - сказал дед, поставив на середину стола большой ляган с пловом. Потом наполнил рюмки. - Самый первый тост за наших боевых товарищей, за тех, кто не дожил до Победы...
         
       В раскрытое окно потянул ветерок, пошевелил занавесками.
       - Витя, - сказал дед. - Споем нашу фронтовую?
       Дед подошел к серванту, снял с него подсвечник, зажег свечку и выключил свет.
       Тоненький розовый язычок секунду поморгал, затем разгорелся. Свечка чуть потрескивала, парафиновые слезы медленно стекали вниз и застывали по дороге. Наконец они запели в полголоса:

Бьётся в тесной печурке огонь.        
На поленьях смола, как слеза.
И поёт мне в землянке гармонь       
Про улыбку твою и глаза.       

Про тебя мне шептали кусты
В белоснежных полях под Москвой.
Я хочу, чтобы слышала ты,       
Как тоскует мой голос живой...

        Песня наполняла комнату, переливалась в окно, за которым виднелись соседские крыши, еще дальше была Петькина голубятня, а на самом горизонте, где вечернее небо упиралось в парк культуры, расцветали разноцветные сполохи праздничных салютов.

                Рисунок Анны Ходыревской