Про Анну Сергеевну. Часть 4

   Так получилось, что увидеться в следующий раз мы смогли только через два месяца – молодость, весна, экзамены…
   Я позвонила Анне Сергеевне, почувствовав, что пауза в общении затянулась.
- Ну, ничего, держусь. – сказала она тихим голосом. – Нездоровится. Загляни как-нибудь.
   И я заглянула. Через несколько дней. Она открыла мне, и сразу легла.
В комнате было не прибрано и душно. Уютный полумрак уступил место какому-то липковатому сумраку. Казалось, что жильцы в спешке уехали, собрав самое необходимое, оставив остальные вещи разбросанными.
Но хозяйка была дома, лежала на своём диванчике, закрыв глаза рукой.
- Вам плохо, Анна Сергеевна? Вызвать «скорую»?
- Нет, спасибо. Просто слабость. Хорошо, что пришла. Присядь.
Я устроилась на краю кресла. Почти всё пространство стола было занято рваными обёртками, грязными платками и немытой посудой.
- Вот как бывает, - сказала она после минутной паузы, - живёшь себе, что-то делаешь, всё, вроде бы, известно и понятно. И только привыкнешь ко всему, как понимаешь, что дальше уже ничего не будет.               
   Говорила она медленно, как бы отдыхая после каждого предложения, видно было, что слова даются ей с трудом.
 - В какой-то момент понимаешь, что твоя тропинка закончилась. Даже если у тебя есть планы, просто видишь, что некуда уже ставить ногу. Хорошо, если успеешь доделать по-настоящему важное…
- Что Вы такое говорите, Анна Сергеевна? Полежите-ка спокойно, отдохните. Я пока тут приберусь, и посуду вымою. На завтра врача Вам вызовем, и всё образуется. Слабость Ваша пройдёт, в парк Вас выведу, на свежий воздух. Обещаю ухаживать за Вами, пока не поправитесь.
В ответ она как-то одобрительно простонала, и повернулась на бок.
Стараясь не греметь, я собрала со стола посуду. Через несколько минут заглянула в комнату – старая художница была в том же положении. Я подошла ближе. Анна Сергеевна спала каким-то тревожным сном.
Тонкие старческие губы её подрагивали. Ставшие совсем прозрачными руки сжимали край одеяла, словно не хотели его отдавать кому-то невидимому.
   Закончив мыть посуду, я выключила воду, и только тут услышала, что Анна Сергеевна зовёт меня из комнаты.
- Даша, Даша… Даша! – отрывисто хрипела она.
- Что, что? – я бросилась в комнату.
Больная, опираясь на один локоть, тянула ко мне руку.
- Кто-то скребётся… в дверь… Посмотри… Это Лучик пришёл…
Поспешно отперев дверь, я молча вгляделась в пустой подъезд. Никого. Спустилась на этаж ниже – тоже. В прохладной тишине было слышно, как бьются о стекло мухи, не замечая открытой форточки.
- Наверное, Вам послышалось, Анна Сергеевна…
Я вернулась в комнату. Старушка лежала вытянувшись, сжав руки на груди, не моргая глядя в потолок. Я вскрикнула и замерла. Я допускала такой исход, но не так скоротечно, и не один на один со мной, а как-то степенно, как у классика - «при нотариусе и враче».
Держась за стену, я медленно пробралась в кухню, и опустилась прямо на пол. В горле росло что-то тяжёлое, глаза заполнялись слезами, дышать становилось всё труднее. Спешить было некуда, мыслей в голове не было, и я больше не могла себя сдерживать...
   Оставшийся вечер просуетился где-то вокруг, едва задевая меня. Дрожащие пальцы искали знакомые имена… Отец, показавшийся в дверном проёме, со своим вечным «Ага»… Внезапно возникшая Верка, оттащившая меня на крохотный балкон, и оставившая сидеть в непонятном объёмистом тюфяке, как в кресле… Полицейская дама, с неожиданно человеческими глазами, наклонилась ко мне, и попросила:
- Распишитесь здесь, пожалуйста. Где галочка. И дату поставьте. Сегодня двадцать пятое июля.
И, после того, как я справилась с этим, негромко добавила:
- Рано или поздно такое случается. Не расстраивайтесь. Вы же молоды, живите и радуйтесь, пока можете…
Разные люди, топот ног, скрип половиц и негромкие разговоры…
 А потом всё стихло. Мы ехали домой молча, и я, едва умывшись, провалилась в сон.
   Много дней спустя, когда всё уже улеглось, и память окончательно забрала себе ещё одно имя, я решилась сходить в, ставшую теперь моей, квартиру.
Незадолго до смерти Анна Сергеевна оформила завещание в мою пользу, и теперь я нерешительно трогала рукой потрескавшийся дерматин и бездушную ручку двери. В коридоре веяло холодом, но свет от люстры-Солнца грел душу. И тепло его словно летело откуда-то из далёкого прошлого. Сквозь беспорядок в комнате всё равно чувствовались остатки былого уюта, и я решила пока ничего не менять здесь. Бархат переплёта древнего фотоальбома потёрся о мою руку, и удобно устроился на коленях.  Лица, места, события, о которых я могла только догадываться, меняли друг друга. О некоторых из них художница успела мне рассказать, и теперь я смотрела на снимки так, словно я тоже была там, просто не попала в кадр.
Альбом был большим, и в какой-то момент я поймала себя на том, что меня клонит в сон. А еще через какое-то время мне послышалась музыка. Где-то за стеной негромко, но отчётливо играла гитара. Глаза не хотели открываться, и я так и сидела в кресле, держась за фотоальбом, и пытаясь понять – что же я слышу. Звучало явно что-то знакомое. Трогательное и глубокое, но в то же время простое и красивое. Ну, конечно же! Лунная соната Бетховена!
И как только я это поняла, музыка прекратилась, будто  её никогда не было.
Приснилось? Я вспомнила слова Анны Сергеевны про гитару её отца. Встала. Подошла к стене, коснулась струн. Тот же звук. Взгляд пожилого мужчины на висящем рядом снимке, казалось, благодарил и успокаивал. И я почувствовала, как в моём сердце поселилось тепло и безмятежность. Словно ко мне перешло что-то большое и важное.
   Выслушав мой рассказ, Верка серьёзно так заявила:
- А сходи-ка ты, дорогая, в церковь. Веришь – не веришь, а свечку поставь. И я с тобой схожу, пожалуй, а то забредёшь ещё ненароком в филармонию.

   И вот мы стоим среди мерцания и потрескивания. Я рассматриваю скорбные лики на стенах, а моя подруга – немногочисленных прихожан.
Странно, но взгляд с одной из икон кольнул меня прямо в душу… Так смотрят взрослые на ребёнка, впервые правильно взявшего ложку. Или на котят, которые наигрались, и жадно лакают молоко.
Я не успела разглядеть изображение на стене. Верка потащила меня за локоть в сторону выхода:
- Пойдём, мне здесь неприятно. Всё здесь ненастоящее…
Она что-то болтала еще по дороге, а я шла, и ни о чём не думала. Я радовалась лету, хорошей погоде и своему возрасту. Меня переполняло чувство того, что всё идёт свои чередом, всё вовремя, и что каждый из нас на своём месте.