Где твоя хижина, дядя том?

В раннем моём незамутнённом детстве о неграх мы узнавали из газет и книжек. Первого негра я увидел лет в 11, в Москве, и это событие было таким, как если бы сейчас я увидел инопланетянина. И первый вопрос о них был: «Па, а как они друг друга отличают? Они же все чёрные!» В газетах много писали об угнетении негров в Америке, как их линчуют и оскорбляют, и о том, как наш советский народ сопереживает их тяжёлой судьбе. Газеты писали, что там, в злой Америке, расизм, а вот у нас его совершенно нет и не может быть, ибо мы строим коммунизм, в котором все расы и нации будут равны, даже помню плакаты того времени: три улыбающихся лика под красным знаменем – белый человек славянского типа, негр с толстыми губами и жёлтый раскосый под соломенной конусовидной шляпой – и называлось это могучим и красивым словом  «интернационализм»! Мало того – негров у нас любили, сильно любили, и это было нетрудно, ибо более 90 процентов населения России чернокожих в глаза не видели – лишь иногда экранах кинотеатров и телевизоров или на фото в чёрно-белом, в основном, варианте мелькали их лица. К тому же любить негров полагалось политически: секса, как известно, в СССР не было, зато была любовь «политическая». Но это всё сочувствие абстрактное.
Зато помню книжку своего детства «Хижина дяди Тома» с картинкой умирающей белой девочки в постели и скорбного седого негра, стоящего рядом. Вот через эту книгу, через картинку,  негров и в самом деле становилось жалко. Таким образом, литература превращала абстрактное «вообще» в конкретный образ, создавала личное отношение. Сами, конечно, в очередях бесконечных мучились, но на фоне того, что эти бедолаги терпели от Ку-Клукс-Клана, мы чувствовали себя просто счастливчиками.
 Однако скоро в Москве, Ленинграде и других крупных городах СССР встретить негра или негритянку на улицах стало явлением хоть и редким, но довольно обычным. И выглядели они отнюдь не забитыми или нищими: держались достойно, прямо, одевались вполне цивильно по западным меркам, а иногда экзотически и красиво – женщины, обёрнутые в цветные сари, с золотыми тонкими браслетами на запястьях. А если кто в классе говорил: «Вчера я в Москве с папой видел негра!», то авторитет такого одноклассника на ближайший час было обеспечен, при этом почему-то всегда спрашивали: «Живого?..» Если этот авторитет не перехватывал наш единственный отличник Виталя Вайсберг сообщением типа: «А у меня появилась серия марок "Животные Арктики"!» (сейчас трудно объяснить наш восторг к этим маленьким цветным наклейкам на конверты, страсть к их собиранию, в которой первенствовал Виталя, – видимо,  доставали родители, знаменитые на весь город врачи). Но к неграм! Даже у нас в Подольске, недалеко от нашей девятиэтажки, жил негр, которого знали все, и каждое утро он проходил мимо нашего дома по пути на работу. У него была дочка, симпатичная мулатка лет десяти, которая носилась по району вместе с нашей детворой – играла в догонялки, качалась на качелях.
В перестройку и во время распада СССР количество темнокожих сынов Африки в городах значительно увеличилось. По большей части они приезжали в Россию учиться – это было дешевле, чем учёба на Западе, где-нибудь в США или Франции. Снимали жильё они не только в Москве, но и в области. И вот у нас наступили девяностые годы. Все бросились на приманку капитализма – повсюду вырастали торговые ларьки, торгующие круглосуточно пивом, подозрительного происхождения спиртным, презервативами и жвачкой. В быт россиян прочно входили такие понятия, как наезд, рэкет… Однако вернёмся к неграм. Не забуду, как мой маленький сын впервые увидел негра. Было ему годика четыре, и я отправился с ним гулять через дорогу в парк Речного вокзала. Парк был довольно запущенный, диковатый, на одном из перекрёстков аллей находился старый, безводный, разрушающийся фонтан с сухими, прошлогодними листьями на дне, в стиле сталинского лжеклассицизма. Рядом с ним стоял негр ; художник с мольбертом, очевидно, студент находящегося недалеко Суриковского училища, выполняющий очередное художественное задание. Это был хорошо сложённый парень, в куртке, с курчавыми короткими волосами и внимательными тёмными глазами. Мы зашли со спины к нему справа, и тут мой малыш остановился и в изумлении, тихо ахнув, произнёс: «Папа! Посмотри, какой чёрный!!!» Негр оказался парнем с юмором и беззвучно расхохотался, показывая белые свежие зубы. «Ну, Гоша, ; пытался разъяснить я своему малышу, ; дядя из Африки, а там много солнца, и он загорел!» Парень улыбался – он был симпатичный и добрый.         
     В то время попрошайничество, обман, мошенничество приобретали формы самые разнообразные, самые невероятные, но чернокожий попрошайка мне встретился всего один раз. Впрочем, он вёл себя вполне прилично и бедным не выглядел ; в белоснежно-белой куртке, светлой шапочке. Он отрекомендовался на чистейшем русском языке представителем некоего фонда гуманитарных и культурных инициатив, показывая какой-то великолепно оформленный бланк с гербами и печатями.  «Мы оказываем помощь научным и гуманитарным организациям и лицам: ученым, талантливым студентам и литераторам, не хотели бы вы...» и т.д.
    « ; Вы не представляете, как вам повезло, ; ответил я, ; я как раз такой бедный литератор», ; и в подтверждение показал ему книжку члена Союза писателей Москвы. И мы, не сговариваясь, рассмеялись и разошлись.
     В то время я совершал частые поездки из Москвы в Подольск и обратно. Путь лежал через Царицыно, где между станцией метро и железнодорожной платформой был большой пассажиропоток.
     Станция Царицыно представляла собой настоящую криминальную клоаку. Непросто было пробраться сквозь тесноту ларьков, торгующих  пивом, сухариками, пластиковыми членами, дешёвыми яркими китайскими игрушками и прочей мелочью, занимающей и без того узкий проход к платформам. Мало того, посреди этого прохода стоял импровизированный игральный столик, на котором дурили народ напёрсточники. Наглость их была чудовищной: они зазывали открыто,  хватали прохожих за рукава. Милиция же делала вид, что ничего не замечает. Власть бандитов на станции была практически безраздельной. Однажды, возвращаясь в Подольск в дневное время, я наблюдал следующую сцену. Рослый крепкий мужик, обманутый напёрсточниками, решил вывести их на чистую воду. Не найдя милиционера, уверенный в своих силах, правдолюб отважился разобраться со шпаной самостоятельно и возвращался к их столику. От носа вниз свисала у него толстая красная нитка – кровь из разбитого носа. Незнакомые пожилые женщины пытались его удержать: «Куда вы идёте, всё бесполезно! Они вас изобьют!», но он горел местью, и что такое эти мелкие шакалы в сравнении с ним, почти двухметровым крепким мужиком?.. А навстречу ему уже выдвигалась целая свора хищников, в центре которой шагал весь сжатый в пружину парень со стрижкой ежиком. Глаза его были злобно сощурены, он поигрывал кулаками, в одном из которых мелькал кастет: очевидно, в подобных мероприятиях ему приходилось бывать не раз, и он прекрасно знал, куда и как бить. Я не стал досматривать, чем всё кончилось, скорее всего, ничем хорошим: подошла моя электричка, и надо было спешить.
      Однажды тёмным ноябрьским вечером я возвращался в Подольск и, минуя все киоски, взяв бутылку пива, вошёл в вагон электрички. Час пик прошёл, и народу было немного. Я вошёл в залитый жёлтым светом вагон,  спокойно уселся ближе к середине и стал тянуть пиво, глядя в окно, за которым увидел идущего милиционера с одним пацанёнком лет шестнадцати, хулиганского вида, головная боль станционной милиции. На этот раз они о чём-то беседовали мирно, улыбались, очевидно, находя полное взаимопонимание.  Поезд тронулся, и через вагон торопливо прошёл молодой негр лет тридцати в лыжной шапочке. В окнах, кроме отражений вагона, почти ничего не было видно, и я не спеша помалу прихлёбывал пиво, давая ему согреться во рту перед глотком. Приближалась следующая остановка, и тут мимо меня быстро прошли молодые негры – один, второй, третий: в тамбуре они остановились и к ним присоединился ещё один их соотечественник из соседнего вагона – таким образом, их оказалось там четверо или пятеро. Динамик объявил остановку, поезд встал, и дверь с шипеньем раскрылась. И тут  через вагон, в ту же сторону, куда шли негры, к тамбуру, топоча, пробежала шайка из пяти-шести подростков, а у выхода на платформу возникла, согласно, видимо, плану гоп-стопщиков  такая же группа «арийцев», отрезая путь отступления. Но негры и не думали отступать или становиться беспомощными жертвами, чего наши «арийцы» никак не ожидали. Кроме того, африканцы были довольно взрослыми и крепкими ребятами, один из которых стоил этих трёх шакалят. Расклад сил поменялся в точности наоборот, и они перешли в яростную и сокрушительную контратаку. Сначала мимо меня промчалась вихрем наша гопота, за ними разъярённые африканцы. Им удалось нагнать последнего, и тот, забившись в угол перед тамбуром, сжавшись в жалкий комок, закрываясь ручками, растерявший вмиг всё человеческое, пронзительно верещал, как заяц в волчьих челюстях: «Не я, не я это! Не я! Не я!!»  Не знаю, что меня заставило оказаться рядом, может быть, животный, пронимающий до кишок ужас в этом вопле, в котором уже ничего не оставалось человеческого. Но в следующий момент я заметил в руках у круглоголового крепкого африканца короткое стальное лезвие. Но во мне была какая-то уверенность, что с этими ребятами я смогу договориться, наверное, чувство, что это НОРМАЛЬНЫЕ ЛЮДИ, и я стал убеждать. «Ребята! постойте – на вас же самих всё повесят! Поймите». И т.д. Они тяжело дышали, но нож исчез.... «А вот вы видели, что он мне сделал?» - повернул голову ко мне боком молодой парень в шапочке: под чёрной парусно опухшей щекой кожа лопнула на протяжении сантиметров пять вдоль нижней челюсти, и между её краями вылезло красное мясо– такой удар можно было нанести лишь неожиданно, подло, по неподвижному человеку, когда  шпана разговором отвлекает внимание, а их дружок преспокойно, будто от нечего делать, подходит сбоку, примеряется и что есть сил выбрасывает ногу, финт, которым он хвалился перед своими шакалятами и теперь впервые показал его на практике.
Африканцы отпустили его, даже не дав вслед пинка.
А электричка продолжала свой ход и, когда я допил пиво, приблизилась к Подольску. На станции я пересел в автобус и затем вышел на своей остановке, на площади вблизи громадного памятника великому и ужасному интернационалисту и направился вглубь квартала к своему дому. Впереди меня оказались два подростка и, к моему удивлению, в одном из них я узнал «спасённого». Они весело переговаривались и хохотали, будто и не случилось ничего особенного, всё забыв и ничему не научившись.
     И стало ясно – завтра они снова выйдут на охоту.