Женился твой Павлик!..

В простых семьях передают по наследству не драгоценности, а рецепты. И за каждым из них – история.
____________________

Когда отец сказал, за кого решил выдать ее замуж, Аня побледнела, опустила глаза и тихо сказала:

- Утоплюсь.

Мать ахнула, закрестилась.

- Бог с тобой, глупая, глупая…

Причитания сменились надсадным кашлем. Аня еще ниже опустила свою крупную русую голову, упрямо засопела. Твердо решила не сдаваться. Как брат Андрюша на фронте – ни шагу назад. Он сам ей писал – главное, Анютка, не отступать. Никогда. Стоять до конца.

Кулак отца с грохотом опустился на стол. Мать хрипло вскрикнула, неуклюже метнулась в другую комнату, за занавеску – знала его нрав, оттого и ноги уносила. Аня тоже знала. Спина, не раз битая, вмиг стала холодной и мокрой. Горло скрутило, колени подкашивались, но она стояла. Только зажмурилась крепко-крепко. Ждала.

Но отец с расправой почему-то не спешил. Через несколько ударов сердца Аня услышала его голос – негромкий, усталый.

- Поди сюда.

Аня со страхом взглянула на отца, но он сидел спокойно. Тяжелые руки положил на стол, ладонями вверх, будто показывая – бояться нечего, иди.

Она подошла, опустилась на самый краешек стула.

- Знаю, отчего ты упрямишься.

Аня попыталась что-то сказать, но отец жестом показал – молчи!

- Знаю, говорю, отчего. Оттого, что ты курица.

Аня вспыхнула, опять открыла рот, но Федор Макарыч продолжал, также упрямо продвигая разговор по намеченному маршруту - так же, как водил свою упряжку.

- Слухай меня. Знаю, что сохнешь по мальчишке этому, которого Андрей наш в отпуск с собой привозил. Знаю, что дурость это – не твоего полета птица. Не будет из этого толку. А Владимир – мужик серьезный, с профессией, кузнец. Товарищ мой. Он тебя в беде не оставит. И остальных – Варьку, Сашку – за своих считать будет. Вы за ним как за каменной стеной проживете…

Пока отец говорил, Аня смотрела в окно. Там уже вовсю развалилась весна — черная, жирная, влажная. Еще по-зимнему хмурое небо временами вдруг наливалось звонкой пронзительной синью, ласкало взгляд пушистыми барашками облаков. Еще студеным, зимним холодом сочились канавы, но куры и утки, стосковавшись по воле, уже мыли перья, нелепо и радостно шебуршались, выискивая в грязи прошлогодние семена. На задворках, в тесных мазаных катухах, тоскливо хрюкали свиньи, которым обиженно поддакивали дворовые псы — им, затворным, тоже хотелось на волю. Со стороны Дона слышны были звонкие ребячьи голоса — детвора опять что-то затевала.

Еще пара-тройка дней — и вся улица со странным названием Верхняя Нольная вспыхнет нефритовым пламенем первых почек, а потом вмиг зазеленеет, загустеет, зарастет так, что к лету трава, ежели не выкосишь, встанет вровень с окнами. На углу зацветет старая вишня-великанша — она всегда цветет первой, даже раньше жердел, и на это зрелище собираются поглазеть со всего поселка — а следом за ней начнут, как свечки, заниматься остальные вишни, груши и яблони, пока весь поселок, вся Нахичевань, весь Ростов не укроется жемчужно-розовой благоуханной вуалью...

Аня мечтала, что к тому моменту, как на город опустится тяжкознойное южное лето, она уже будет замужем за Павликом. Станет его женой. Будет каждый день засыпать и просыпаться у него на плече. Смотреть в его глаза — такие мучительно-зеленые — и сможет сколько угодно целовать ямочку у него на щеке. Когда Павлик улыбался, у него появлялась ямочка на левой щеке. Почему-то только на левой...

Не выдержала. Рухнула в ноги отцу, обхватила колени и тонко, пронзительно закричала – скоро, скоро так закричат несчастные чайки, чьи гнезда станут разорять вечно голодные поселковые дети, но не будет птицам ни жалости, ни снисхождения.

- Батя, пощади!.. Не смогу я с ним! Богом клянусь, утоплюсь в Дону!..

Схватила отцовскую руку, прижала к лицу и, осыпая поцелуями жесткий панцирь его натруженной ладони, зашептала истово, со всей силой первой, жгучей молодой страсти.

- Я взаправду Павлика люблю. Но это не важно, не важно… К чему торопиться-то? Батя, я ж молодая ещё ... Ну, давай погодим, пока война не кончится, Андрюша воротится, а там видно будет…

Она еще говорила, говорила что-то, а потом вдруг встретилась с отцом глазами – и отпрянула, подавилась словами. Утихла. Тяжелая мужская рука снулой рыбой выскользнула из ее ладоней, безучастно упала на узловатые колени. Федор Макарыч перестал отворачиваться и впервые прямо посмотрел на дочь. Медленно поднял дрожащие, горькие от табака пальцы к лицу. Вытер глаза.

- Не вернется Андрюша. Третьего дня письмо пришло. От Павлика твоего.

Фёдор Макарыч говорил тихо. Чтобы мать не слышала, поняла Аня. И мысль о том, что отец может беречь жену – вечно перепуганную, вечно битую – почему-то потрясла сильнее, чем весть о смерти брата.

- Матери недолго осталось. Сама знаешь. А меня на фронт забирают. Что ты делать будешь одна – с малыми?..

Аня открыла рот, чтобы что-то сказать, но голова закружилась, и она только прошептала:

- Павлик…

Отец скривился, сплюнул прямо на пол.

- Женился твой Павлик. На какой-то сестре милосердия. А ты, курица, блинами его кормила, от похвалы краснела…

Аня закрыла руками лицо. Так и сидели молча, оглушенные каждый своим горем. За занавеской давилась кашлем мать.

Ане казалось, что ее перерубили надвое — пополам. Что из нее вынули сердце и раздавили, походя, как Павлик раздавил тот бумажный кораблик... Варюша попросила его кораблик ей сделать, а Павлик не смог. Пытался, крутил кусок газеты и так, и эдак, но ничего не получалось. Детвора — Варюша, Санечка — начали смеяться, а Павлик вдруг рассердился, смял кораблик, скомкал и выбросил в печку. Ане стало неловко, она прогнала детей на улицу и стала поить Павлика чаем, густо краснея, когда с улицы доносилось:

- Тили-тили тесто, жених и невеста!.. По полу катались, крепко целовались!

Они и впрямь в тот день впервые с Павликом поцеловались. Аня поставила перед ним тарелку с пышными, истекающими маслом и вишневым сиропом блинами, а Павлик поймал ее за руку и потянул к себе. Неловко навалившись локтем на стол, Аня вдруг оказалась близко-близко к его лицу с широко раскрытыми глазами и влажным, сладко отдающим вишней ртом, хотела что-то сказать, но не успела, а потом задохнулась и провалилась куда-то в гудящую разноцветную бездну...

Когда с порожков послышались шаркающие шаги и кашель матери, Аня отпрянула от Павлика, охнула и, прижав ладони к вспыхнувшему лицу, развернулась и выбежала в другую комнату. Сквозь гулкий стук сердца слыхала, как мать зашла, спросила ласково:

- Чаевничаете, Павел Егорыч?

А он ответил, как ни в чем ни бывало:

- Чаевничаю, Елена Александровна. Блины у Анны Федоровны диво, как хороши. Я таких не едал ни разу. Сами в рот просятся...

- Она у нас рукастая...

Больше наедине они в доме не оставались. Но Павлик несколько раз встречал Аню по вечерам, когда она возвращалась из Парамоновского лазарета - и вот тогда-то они, забыв обо всем, до распухших губ целовались на морозе в укромной темноте под могучей старой вишней.

Вернее, это она забывала обо всем. А он, похоже, нет. Недаром же однажды, заправив Ане за ухо медовую прядь и с жадной тоской вглядываясь в ее простое лицо, сказал:

- Ты правильно в лазарете помогаешь. Это доброе дело. И форма тебе идет...

Чей облик пытался он увидеть в ее чертах? О ком думал, срывая с ее губ неловкие жаркие поцелуи?..

- Через пять дней мне уходить. Решай. До завтра, - наконец сказал Федор Макарыч , грузно поднимаясь с места.

- Не надо, - тихо произнесла Аня.

Отец застыл на полшаге.

- Сделаю, как скажешь.

Аня прижалась лбом к краю стола. Больше всего на свете хотелось умереть. Но было нельзя.

Широкая ладонь отца непривычно мягко коснулась ее русых волос. Только тогда она заплакала.

…Спустя три дня, 21 мая 1916 года, Аня вышла замуж. Ей было шестнадцать лет.

Впереди у нее были тысячи дней горечи. Сотни обид, потерь, лишений.

Пятеро детей – четверых придется пережить. Две дочери – от одной Анна откажется, другая возненавидит мать. Трое внуков – двое из них предадут бабку.

Снова война. Голод. Лишения. Страх.

До самой своей смерти Анна будет печь блины. И каждый раз станет долго, пристально смотреть, как муж их ест. Однажды он не выдержит, рявкнет:

- Ну что ты смотришь на меня, как Ленин на буржуазию? Уйди, курица!..

Она только криво улыбнется.

И останется рядом до самой его смерти — когда больной, почти обездвиженный, он будет лежать в саду под цветущей вишней, Анна встанет рядом, положит руку на его исхудавшее плечо.

И никто никогда не узнает, о чем они будут говорить и о чем молчать.

Анины блины: рецепт

Сыворотки или молока кислого — 1 л

Муки — 350 г

Сахару — 100 г

Яиц — 3 шт

Соды — 0,5 ч.л.

Соли — 0,5 ч.л.

Сливочного масла — 200 г

Вишневого варенья без косточек (сиропа)

Яйца взбить с сахаром и 100 г сливочного масла (можно заменить на 0,5 ст растительного). Муку просеять в большую миску, смешать с солью. Соду растворить в теплой сыворотке. Влить сыворотку и яичную смесь в муку, хорошо перемешать. Отставить на полчаса.

Растопить 100 г сливочного масла. Смешать с вареньем. Слегка взбить.

Выпекать блины на хорошо разогретой чугунной сковороде без жира. Укладывать стопкой и пропитывать смесью масла и варенья.