Таська, ты жить хочешь?.. Тогда снимай чулки!

В простых семьях передают по наследству не драгоценности, а рецепты. И за каждым из них – история.

__________________________________

- И чего ты в нем нашла? - в сердцах обронила Анна, глядя, как новоиспеченный зять, обеими руками вцепившись в топор, неловко подбирается к приговоренному петуху. Взъерошенный старый кочет смотрел на потного от натуги Женечку с нескрываемым презрением и Анна в полной мере разделяла эти чувства.

Тася обиделась.

- Тебе не понять, - наконец небрежно отозвалась она. В семье все дети знали, что Анна вышла замуж за Владимира поневоле, без любви.

Глубоко уязвленная, Анна побледнела. Хотела закричать - дура, у тебя выбор был!.. Потом вспомнила, как сама влюбилась без памяти, и отвернулась. Подошла к зятю, забрала топор и, одним движением уложив петуха на колоду, снесла птице голову. Взяла за лапы, кинула в ведро. Кивнула белому, как полотно, Женечке и молча ушла в дом.

Пока мыла руки, вздыхала. Ну, хотя бы замужем...

Лицом и статью Тася пошла в мать, но красива была несемейной, нездешней даже красотой. Высокая, тонкая, ясноглазая, она с юных пор притягивала восхищенные, жадные взгляды. А уж если Тасе случалось улыбнуться... С тех пор, как Анна заметила безжалостную прелесть этой улыбки, она не переставала смутно опасаться за дочь.

И чем старше становилась дочь, тем сильнее тревожила Анну эта яркая, неуместная красота — гордый разворот головы, тонкий профиль, густые пшеничные волосы... И то, что вся Тася была такая – спелая, звонкая, как июльский колос, который вот-вот лопнет от переполняющих соков, от жажды жизни и ее продолжения.

Многого могла она добиться — ведь не дура же, сообразительная, школу, вон, хорошо кончила! — но восемнадцати лет вдруг выскочила замуж. За какого-то "писарчука" конторского.

Анна этого понять не могла. Сама она хоть и прожила всю жизнь на окраине большого шумного города, однако никогда и нигде не "работала" – ее делом были дом, четверо детей и немалое хозяйство. Муж - кузнец, при профессии. Трудились от зари до зари, но и жили всегда добротно, зажиточно. А зять – негде взять! — в какой-то конторе сидит за три рубля, бумажки тасует, живет у тестя с тещей в примаках, дык еще и петуха зарубить не может, раздражалась Анна. Но втайне вздыхала с облегчением — ну, хотя бы замужем...

А Тася и сама не знала, что в этом Жене было особенного. Познакомились случайно, на танцах – и завертелось. Сам щуплый, невзрачный, а пальцы - длинные, тонкие, с еле заметными пятнышками чернил… И чем-то эти пятнышки, будь они неладны, так Тасю зацепили, что она сама не поняла, как в ЗАГСе оказалась. Через год Валерочка родился. А вскоре началась война.

Женя первым ушел на фронт. Вслед за ним отправились Владимир и мальчики.

Проводив на фронт сыновей и мужа, первое время Анна ходила, как оглушенная. Дом, хозяйство, дочери, малый внук — все требовало пригляда и расторопности, но она двигалась, словно в воде, часто замирала, будто прислушиваясь к чему-то, подолгу смотрела в одну точку.

По ночам лежала в опустевшей супружеской кровати, один на один с темнотой и мутным, тошнотворным страхом, хрипло шептала:

- Господи, не трожь! Не трожь!..

По утрам вставала, почерневшая, сгорбленная и медленно шла — топить, варить, мести...

Мало помалу расходилась. Глядела на малого внука — и видела в нем не Тасю, не постылого зятя, а своих сыновей. Вот, улыбнулся как Толик!.. Вот головку повернул, глянул искоса — ну точь-в-точь, Петечка...

И поднималась в душе какая-то дремучая, свирепая любовь. Этого - никому не отдам, думала Анна, прижимая к давно опавшей груди светлую голову внука. "Пусть только попробуют!", шептала, прислушиваясь к грозной канонаде на подступах к городу.

В ноябре 1941 года немцы заняли Ростов. И все то мучительное, жуткое, о чем раньше только слышали и читали, стало происходить не где-то там, а совсем рядом, здесь, в родном городе, на соседних улицах, прямо под окнами, в собственных дворах и домах. Началась "Кровавая неделя".

...Навсегда запомнила Анна тот день, когда совсем близко, со стороны Советской улицы методично застрекотали выстрелы. Потом наступила зловещая тишина. А следом дикий, нечеловеческий вопль, нарастая, взметнулся над Верхней Нольной улицей, над всем поселком. Билась, хрипела в руках у Анны младшая сестра Варя — обезумевшая, страшная. Ее муж, маленький, хромой Шурейка, лежал среди окровавленных трупов там, на углу, где немцы, взбешенные убийством одного из своих офицеров, хватали и расстреливали всех подряд — в основном, инвалидов, стариков и подростков.

Советская власть сочла их негодными для фронта, но смерть оказалась не такой переборчивой, как военкоматы.
Советская власть сочла их негодными для фронта, но смерть оказалась не такой переборчивой, как военкоматы.
...Навсегда запомнила и Лида тот день, когда они с Тасей, погрузив на свои старые детские санки, тащили домой окоченевший труп дяди Шурейки. Анна не пошла — осталась с омертвевшей от горя сестрой, ее малыми детьми и Валерочкой. И Лида, впервые увидевшая смерть, да еще такую, затаила лютую обиду на мать.

- Спихнула на нас грязную работу, а сама дома отсиживается! - озлобленно бросила она Тасе, с силой дергая за веревку, когда тяжелые санки застряли на мостовой.

Тася промолчала. Она смотрела на голые ступни дяди Шурейки, с которого хозяйственные немцы предусмотрительно сняли добрые валенки. Эти ступни — окаменевшие от холода, с иссиня-черными ногтями — были страшнее всего, что она видела в своей жизни. С тех пор и навсегда осталась у Таси привычка нервно шевелить пальцами ног. Словно убеждаясь, что они на месте. Что они — живые...

Через восемь дней немцы ушли, и расстрелы прекратились. Но пришла зима, а с ней голод - злой, неумолимый.

Поначалу подъедали запасы, остатки хозяйства. Потом всё съели. Смотрели друг на друга и не узнавали - худые, бледные, глаза ввалившиеся.

С табаком было лучше, чем с харчами, и Тася с Лидой начали дымить самокрутки. Анна держалась, не курила. Смотрела, как девочки давятся дымом, кашляют. Качала головой.

В конце зимы получила, одну за другой, похоронки на Толю и Петю. Так больно было, так нестерпимо больно, что руки бы на себя наложила - да вот он, Валерочка, глядит голубыми глазенками, лепечет:

- Баба, баба! - и смеется, ручки тянет.

Тем и спаслась.

В конце концов, голодная, кровавая, смертная зима отступила - резко, вдруг, и на смену ей пришла весна: светлая, лазурно-зеленая, легкомысленная. Природа ликовала, ничуть не замечая человеческих страданий. Старая вишня опять цвела, словно и не было войны, голода, лишений.

Иногда Анне чудилось, что корявые, черные от времени ветви машут ей — подойди, подойди, что скажу!.. Никогда не подходила. И даже смотреть старалась пореже — в крохотных жемчужно-розовых цветах, в их беспечном томном благоухании было что-то непристойное, противно отдававшее сладковатым могильным тленом...

Но той весной Анне всюду мерещились могилы.

Город бомбили.

Однажды взволнованная Лида прибежала к Тасе в контору. Бочком протиснулась к сестре, горячо зашептала на ухо:

- В наше зернохранилище бомба попала!.. Говорят крупы - тьма!.. Люди гребут!

Тася молча сдала смену, взяла из кладовки старый мешок, и сестры вместе понеслись к амбару. Он еще горел, но люди бесстрашно копошились, торопливо нагружали вонючим продымленным пшеном ведра, кастрюли, тазы. Девчонки тоже набили свой мешок - под завязку. А пшено еще оставалось...

Лида всегда соображала быстро – приподняла юбчонку, стащила с худых жеребячьих ног простые хлопковые чулки и стала пригоршнями ссыпать в них пшено. Повернулась к Тасе:

- Ну чего ты стоишь? Снимай!..

- Так у меня же фильдеперсовые… Женечка подарил, - прошептала Тася, отступая.

Лида зыркнула на сестру из-под насупленных бровей – точь-в-точь отец, она всегда была на него похожа.

- Таська, не дури. Ты жить хочешь?.. Если я пшено в чулках принесу, а ты нет, мамка тебя зараз прибьет. И не поглядит, что фильдеперсовые, - здраво рассудила она. - Снимай быстро!..

Тася всхлипнула, отвернулась и начала скатывать чулки. На мгновение застыла, со страхом глядя на свои обнаженные ступни. Потом опомнилась - сунула ноги в туфли. Пошевелила пальцами. И стала нагребать в чулки пшено.

Домой они притащились потемкам, окоченевшие, почти не помня себя от голода. Зайдя в дом, Лида скинула посреди кухни мешок и свои набитые пшеном чулки. Как толстые мертвые змеи лежали они на полу, а младшая дочь стояла рядом, подбоченившись, и свысока смотрела на Анну, качавшую на руках задремавшего Валерочку. Потом, даже не умывшись, села за стол - перебирать пшено на кашу.

Анна глянула на младшую дочку и вдруг задохнулась от острой жалости - худая-то какая, Господи... Глаза запали, ключицы торчат. Пугало... Молча отнесла Валерочку в кроватку, вышла на двор. Вернулась с банкой бледно-желтого куриного жира.

- Вот, думала на мыло сменять... Но раз такое дело, - вздохнула она.

Лида схватила банку, сорвала вощеную бумагу, жадно втянула ноздрями мучительно-прекрасный запах - запах прежней, довоенной, сытной жизни.

- Ох, да там же еще и шкварки!.. Ну, мамка!

Раскрасневшись от предвкушения, сверкая глазами, Лида повернулась к сестре:

- Слышь, Таська, не из того ли это петуха, которого твой Женечка зарубить не мог?.. Помнишь, как он по двору за ним с топором скакал?

И она хрипло расхохоталась. Анна тоже невольно улыбнулась, вспомнив, как зять-растыка пытался одолеть старого кочета...

Тася только отмахнулась. Схватила таз, обмылок и пошла во двор – спасать свои чулки.

...Через час, насытив первый жгучий голод густой пшенной кашей, крепко сдобренной жареным луком, жиром и шкварками, Лида великодушно спросила сестру:

- Ну чего там чулки твои?..

Тася только мотнула головой – мол, не спрашивай. Нету больше чулок.

На Женю вскоре пришла похоронка. Тася поначалу застыла, ушла в себя. К осени оживать стала помаленьку. Не умела она горевать...

А Лида потом всю свою долгую, очень жизнь страсть как кашу пшенную любила. Особенно, на жиру, со шкварками. Сварит, ест да посмеивается с довольным видом – это вам не "военная", из горелого пшена. Такую есть можно.

Пшенная каша со шкварками: рецепт
Пшено – 2 стакана
Вода – 5 стаканов
Куриный жир со шкварками – 200 г
Лук репчатый – 100 г
Лавровый лист – 2-3 листочка
Соль – 1 чайная ложка с горкой
В глубокую жаровню выложить жир и шкварки, поставить на малый огонь. Почистить и нарезать "кубиками" лук, добавить в жаровню. Слегка посолить, огонь чуть прибавить и обжаривать, помешивая, до румяности.

Всыпать промытое пшено, добавить оставшуюся соль и лавровый лист. Залить кипящей водой.

Огонь уменьшить до минимума и готовить под крышкой 20-25 минут – пока пшено не впитает воду. Выключить огонь, дать каше отдохнуть.

Есть с солеными огурцами, квашеной капустой, грибами и черным хлебом.