Девятое термидора

Делал уборку нервозно. Вернее разрозненно - рвано и хаотично.
Думал товарища Сталина и строчку "со слезами на глазах", а в голове крутились Ельня, Ржев, Смоленск, Киев, Одесса, Сталинград, Курск, Севастополь, а затем опять сединою на висках. Прыгали цифры тридцать семь-тридцать восемь и черной тенью маячило число двадцать семь. Господи, еще финальный кадр из журавлей - мне кажется порою порою, что солдаты... Дядь Мишин кортик и Алькин рассказ, как дед каждое утро тренировал пистолетный прицел.
Мочил тряпку, полоскал и смотрел в зеркало, а потом тер и тер со вчера немытый паркет. Пил кофе, курил и переживал - зачем накануне он расправился с верхами - партии, армии, госбезопасности. Жестко, безжалостно, внезапно и быстро.
Но ведь там сидели не ангелы - напротив, прожженные, опытные, с руками по локоть в гражданской крови. Революционеры, бомбисты, коминтерновцы. Винные, невинные.
Беззаконие - как-будто было законие. Конституция, независимые пресса и суд, парламентаризм, республиканство. Не было никакого закония - рухнуло в семнадцатом, безвозвратно похоронено на гражданской.
Было другое. Революционное, целесообразное или контрреволюционное. Красное и белое. Звезда и Ленинград, дело врачей-убийц и борьба с космополитизмом. Пятьдесят восемь УК РСФСР. Саботаж, недонесение, пропаганда и агитация, помощь, склонение, сношение, восстание, измена, побег - а, б, в, г. Один, два, четыре, десять. Четырнадцать. Неужели, нельзя иначе - зачем, зачем, зачем.

Став наличным богом Сталин замкнул фигуру и воссоздал русский коллективный субъект - красную империю, по сути вернув поверженного революцией голиафа на историческую арену. И произошло чудо. Модернизация - жуткая, страшная, кровавая, и Великая Победа, в огне которой народ осознал собственное, уникальное место. Истинное место.
Революция отняла у России победу в первой мировой, разрушила Великую империю и вот теперь, девятого мая сорок пятого года Империя СССР встала во весь рост. Никогда раньше не было столь велико русское могущество, никогда так далеко не простирались границы - потерянные в революцию территории возвращены и приумножены, а уничтоженная дотла промышленность денно нощно выдает миллионы тонн чугуна и стали, танков и самолетов, станков и машин.

Можно ли разорвать круг Революция-Гражданская, Коллективизация-Индустриализация, 37-38, Великая Отечественная и Космос. Круг в котором пала и возродилась Империя, в котором страна, заключив позорный Брестский мир, стала абсолютным победителем во второй мировой.
В котором спасены миллионы, в котором котором погибли миллионы - двенадцать в гражданскую, семьсот тридцать тысяч приведенных в исполнение политических приговоров, двадцать семь война плюс неродившиеся дети.
Цена Победы. Страшная, немыслимая, невообразимая, оглушительная. Но это цена Победы. В противном случае вопросы были бы решены наверняка - еврейский, цыганский, славянский. Цифры и даты - окончательно и полностью. Даже документик соответствующий имеется - немецкий, честь по чести, без вариантов. Они приходили не шутки шутить.

Обычный человеческий разум не справляется с подобным масштабом - нет и не может быть индивидуального опыта тотального уничтожения, но он есть на уровне коллективного, и только великий взрослый народ способен на великие жертвы.
Русская идея, мечта и правда - это абсолюты Победы. Основания, источники и смыслы. Ветхозаветный подвиг и христианская жертва.

***

Всю тренировку поминали дедов. Серый своих, я своих. У Серого израненный, истрезанный, без всяких орденов и медалей, но непобежденный. Финскую прошел с ранением и блокаду отстоял на Невском пятачке.
Я рассказывал про Сергея Михайловича Кувалина, большого друга нашей семьи, человека, который трижды бежал, один раз из лагеря смерти. Аушвиц, кажется. Чудесней невозможно представить. Каждый визит праздник. Открытый, радушный, веселый. Свой. Вот рассказов о себе не допросишься, зато про других сколько угодно. Безмерно уважал деда, беззаветно, мог часами перечислять его заслуги, а свои - только рукой махал.
Действительно, какие заслуги у трижды бежавшего из немецких лагерей и отвоевавшего всю войну человека. Поэтому тут же отправили на перевоспитание - благо, дед комбриг вступился, еле-еле вернули. Теперь уже из наших.
Я-то по детству хотел слышать подвиги, подробности, про то, как лихо он ломал-крушил немцев, что-то на подобии четырех танкистов и собаки. Тишина. Только однажды упомянул, как на третьем побеге оставили двух немцев у костра.

- Как оставили, - спросил я

Сергей Михайлович замялся, - ну...

- Убили, что ли?

Он молча отвел глаза, вздохнул и мучительно кивнул в сторону. Представляете, спустя тридцать лет остро переживал вину. Реальную, неизбывную. Стыд и боль. Русский человек.
Алька никогда не рассказывал за убийства. Никакого бахвальства, никакой арифметики. Стрелок. И не потому что кто-то запрещал, военная тайна или подписка о неразглашении, отнюдь - нет, и все. Больно и муторно.
Арон Михайлович Кербель, всю войну от и до - рот на замке. Про театр днями и ночами, а про собственные геройства, про то, скольких немцев, служа в полковой разведке, ублажил, ни гу-гу.
И бабы наши, потерявшие близких на фронте, аж до сорок седьмого, пока те стройки строили, пленных подкармливали. Серый поведал, его дед даже сдружился с одним - за стол усаживал, угощение ставил, самогонки наливал. Вот такие победители. Чистая душа

***

После победы союз стал целым. Страной, народом, общей судьбой и спасением. Царская Россия погибла в огне гражданской, а термидорианцев добило Восемнадцатое Брюмера Восьмого года. Радостный тридцать седьмой, когда жизнь стала лучше, а жить стало веселей - стер носителей вселенской супер-идеи, выкорчевал, выскреб, зачистил. По-азиатски коварно. Никакого больше всемирного топлива, исключительно имперский замысел, хотя красная обертка осталась.
Коммунизм, ленинизм, социализм, а на самом деле имперский сталинизм. Закрытое торговое государство Фихте, где национальные окраины сидели в ежовых рукавицах центра, а промышленность и сельское хозяйство имели строжайшее вертикальное подчинение.
План-закон и жесткая государственная идеология, забитая, ограниченная сверху личная собственность, бесплатные квартиры и медицина с образованием.
Человек сверху донизу, изнутри и снаружи погруженный в общее. Коллективное, скудное, невзрачное, жестко управляемое, но работающее и целое. Целесообразное и объяснимое, где каждому отведено обусловленное большой задачей место.
Прикреплен, досмотрен, худо-бедно обеспечен. Работой и свободным временем, стадионом и домом культуры, общественным транспортом, школой, институтом и поликлиникой. Кино и книги, кружки и самодеятельность, смотры и демонстрации, но главное цель-мечта - построение коммунизма, где от каждого по способностям, каждому по потребностям.
От рождения и до смерти текли куда надо каналы. Так или никак. Жестко ограниченный выбор перчаток - если враг не сдается, его уничтожают.
Дальше целое только разрушали. Размывали, кастрировали, пытались приделать "человеческое лицо". Коммунизм как цель отодвинули в ритуально-символическую область - прекрасное далеко, заменив на благосостояние трудящих. Пятилетками качества, интенсивности, эффективности. Продовольственными программами, квадратно-гнездовым способом, освоением целины, строительством бама, мелиорацией или перестройкой с ускорением. Волшебными палочками, но операция по удалению Сталина оказалась смертельной.

Конечно интеллигенция ненавидела и ненавидит Кобу до коликов. Генетически и сословно, всякий раз поминая прошедших лагеря друзей и родственников. Осужденных, расстрелянных, опущенных в нечеловеческие условия гулага. Отпущенных в пятьдесят четвертом и реабилитированных в пятьдесят шестом. Этого не отменить и боль не унять. Жизнь и судьба, и принять невозможно - каждая клеточка сопротивляется, вопиет и болит. Родные и близкие, чего еще доказывать. Только представить глаза. Детские, родительские, женские. Страх, испуг и кол, вбитый в самое сердце. Невозможно, немыслимо...
Долгое время не мог смотреть на изображение, читать или слышать имя, голос - пусть даже воспроизведенный актерами. Хуже исчадия. Трясло от легкого намека, но почему. Почему так остро, ведь мое взросление пришлось на блаженные, бархатные шестидесятые-восьмидесятые. Счастливое детство, прекрасная юность, волшебная молодость - ни тени, ни намека. Неужели, сословный артикул, творческое прочтение интеллигентской мантры. Или отцовский авторитет, завет, кровная метка, а может, элитарный разворот-отделение своих от чужих.

Алька криком кричал - будь советским. Убеждал и рассказывал. Любил Сталина беззаветно, но куда против бога-отца и рукопожатности своих, против факта в конце концов - и деда брали, и старшую сестру бабы Поли опустили в лагерь. С концами, меж прочим.
Господи, да этим историям несть числа. Соловки, Воркутлаг, Казлаг, Колыма, Магадан. По шпалам, по железной дороге... Начинаешь писать, аж к горлу подступает, но он - Алька, качал головой, только будь, пожалуйста, советским.

- Как, Алик, как быть советским, как...

Как болеть за Карпова, а не Корчного, как признать Сталина, и если при нем все было так хорошо и правильно, куда все подевалось. Куда делись сниженные цены, товары с торгсина и беззаветная вера в чудесные идеалы. И вообще, как можно верить в подобные глупости - каждому от каждого. Каждой бабе по мужику, говорил в девяностых Жириновский, а каждому мужику по бутылке. Вот и весь гребаный коммунизм.

- Дима, очень прошу, будь советским...

- Аля, на себя глянь. Комната в коммуналке, ни кола, ни двора, кровать, стол, этажерка с книгами и вешалка. Это и есть счастье, скажи мне, этого ты хочешь для меня, всех. Почему, родной, при таком то счастье ты спустил собственную судьбу - личное, благополучие, авторитет и почет.

- Очень прошу, и смотрел. Смотрел и слушал, смотрел и молчал. Молча смотрел, глазами полными любви и ужаса

***

Не мне положено говорить о войне, а мной, лишь моими устами, но иной Памятью. Общей, нашей. Болью, ужасом и страданием. Коленопреклонением и молитвой, свечой и колоколом, скорбью и молчанием. Там в глубине коллективного живут чистота и стыд, любовь и верность, бог и душа, бытие и время, и чтобы сердцевина, суть, дух и существование народа оставались на месте, нетронутыми, не изничтоженными и непоруганными, их надо защищать всеми силами, возможными и невозможными, трудом и чудом, гением и талантом, геройством и подвигом, мужеством и терпением. Никогда не переболит