Цыганка

В соавторстве с Еленой Грибовой, Ольгой Артемовой и Ольгой Пустошинской

Как всегда, в начале лета, цыганский табор расположился на Поляне. Кибитки по кругу, а внутри шатры поставили. Вечером цыгане костры жгли, песни пели, отдыхали с дороги. А утром пошли по селу смуглые женщины с большими сумками, товар предлагали. Не хитрый, но дефицитный: крышки закаточные для банок, кофты мохеровые, майки разноцветные, бижутерию разную... Кому гадали, кому болячки заговаривали.
Вот и у Валентины пес забрехал. Выглянула она во двор, обрадовалась:
— Инга!
Высокая, красивая, дородная цыганка улыбалась, обнажая золотые зубы:
— Здравствуй, Валя, здравствуй, дорогая!
Обнялись.
С Ингой они были знакомы давно, лет пятнадцать. В тот год Валентина в очередной раз лежала в больнице. Лечили её уколами и капельницами. Развлечений никаких, от телевизора только голова болела. Вот и ходила она в больничный парк гулять. А парк знатный был, красивый. От графа Сроганова остался. Саму усадьбу в лихие годы сожгли, а деревья уцелели. На месте сгоревшего дома позже больницу построили.
Вот в этом парке и встретила Валя однажды Ингу. Сидела молодая цыганка на лавочке с очень грустным лицом.
Присела Валя рядом, посмотрела на цыганку и улыбнулась:
— Серёжки красивые, на мои похожи.
Потихоньку разговорились.
Звали девушку Инга Михай, цыганскому барону дочкой приходилась. А в больнице лежала на сохранении. Две предыдущих беременности закончились выкидышами, и как только забеременела в третий раз, семья отправила Ингу в больницу.
— Лежи, наследника сохраняй, нечего в кибитке трястись.
И откочевал табор. Должны были заехать за ней в конце лета и забрать, если врач позволит. А не позволит, так лежать Инге в больнице до самых родов.
Подружились девушки. Валя про себя рассказала, про свою болезнь и по большому секрету про дар, от Онюшки полученный.
Инга говорила о жизни в таборе, о муже, о большой любви между ними. Как сильно она хочет ребенка, как потерять боится. Гладила живот, обтянутый ситцевым платьем.
Валю выписали первой. На прощанье подруги обнялись.
—Я сегодня сон загадала. Не знаю, рада будешь или нет, но видела я, что здоровенькую девочку родишь.
Инга улыбнулась:
— Да девочка-то ещё лучше, помощница мне будет. А муж только для вида о сыне говорит, рад будет и дочке.
Пообещала Инга весточки Вале слать и обещанье сдержала: с цыганской почтой два-три раза в год приветы передавала и гостинцы присылала. Не случилось им больше за это время увидеться, но знала Валя, что родила Инга здоровую девочку, а потом мальчиков двоих подряд.
Дочку Соней назвала.
...И вот Инга у Вали на пороге. Не та тростиночка, что была раньше, седина серебрится в черных кудрях. Но все так же красива, и голос звонкий, как прежде.
Захлопотала Валентина, на стол принялась накрывать. Инга свои гостинцы достала — шаль с кистями да розами, бусы под жемчуг: знала, то подруга к такому неровно дышит. Сервелат финский, ветчину в банке, конфеты дорогие. Валечка только ахнуть успевала.
Уселись наконец. Говорили наперебой о том, что в жизни было. Валя — про скоропостижную смерть брата, об ушедших один за другим родителях, что одна совсем. А ведь чуть за сорок только. Что ходят к ней люди разные, зачем — сами не знают. Кто приворожить просит, кто порчу навести. А то и на смерть сделать.
— Гоню, гоню — не понимают, угрожают ещё. Пришлось щенка овчарки взять, вырос пёс здоровенный. На цепи брешет, незваных гостей отваживает. Был бы мужчина подходящий — сошлась бы. Да нет к душе, — грустно закончила Валечка.
Наконец притихли обе. Вроде обо всём поговорили за несколько часов.
Видно было Вале, что не всё сказала подруга, но торопить не стала.
Инга решилась:
— Ты помнишь, что беременность мне трудно далась? Тебя выписали. а я так до конца срока в больнице пролежала. Врач кесарево назначил из-за предлежания плаценты. После операции дочку не сразу принесли. Увидела в первый раз уже после того, как в палату перевели. Принесли мне ее — сердце замерло: крошечка моя, Сонечка. Не смутило то, что на цыганку совсем непохожа. Муж мой, Сережа, русский. Подобрал беспризорного русского ребенка табор. Ему лет восемь было. Родителей не помнил, с детдома сбежал. Крал да побирался. А у цыган чужих детей не бывает. Осиротевшего ребенка всегда родственники забирают и воспитывают. Забрала мальчика одна семья и растила как своего. Сережа своих приемных родителей очень уважает. Вырос достойным цыганом. Полюбили мы друг друга. Мой отец не противился, видел, что Сережа меня любит и все для моего счастья сделает. Сговорились с родителями жениха — и свадьба была у нас богатая да веселая.
Зажили мы дружно, огорчали только беременности неудачные. Так что когда Соня родилась — счастье наше только удвоилось. Потом еще мальчишки народилсь, Ванька да Егорка. Больше врач рожать не разрешил: три кесарева. Опасно еще рожать для меня и ребёнка.
И все шло хорошо. Кочевали лето, на зиму оседали у родственников. Соня красивой растёт, на меня совсем непохожа. Да кто знает, какие у мужа родители настоящие были. Видно в них пошла.
— Да, наверно, — согласилась Валя. — А что тебя так расстроило?
— Неделю назад расположились мы недалеко от Перевозова. Я гадаю ведь хорошо на картах, ты знаешь. С утра пошла в село, Соню с собой взяла, чтоб училась мастерству, к людям присматривалась. Карты картами, но надо понимать, что женщина хочет услышать, по лицу читать, какие желания и чаяния таит. Я умела людей читать, поэтому клиентов много было, зазывали, платили хорошо. Хотела и дочку этому научить.
И вот зашли мы в один двор, хозяйка вышла, не молоденькая уже. Я ей завела: «Красивая-молодая, давай карты разложу. Всю жизнь твою расскажу. Что было, что будет, чем сердце успокоится».
А на женщину как столбняк напал: застыла, не мигает и куда то мимо меня смотрит. Обернулась я, а сзади Соня тоже на эту бабу смотрит с удивлением.
Бросилась вдруг женщина к Соне, обнимает, дрожит вся: дочка, дочка… Как ненормальная.
«Э-э-э-э, — кричу, — отойди от моего ребенка!»
А она не слышит, всё одно твердит и за Соню цепляется. Оттолкнула ее, говорю: «А ну отстань! По-хорошему прошу! Не отстанешь — порчу наведу. Верхняя половина отнимется, а нижняя кукарекать начнет».
И еще хорошенько толкнула, она так и полетела на траву. Я Соню подхватила и со двора. Обернулась, а женщину девочка поднимает: «Мама, опять ты… пойдём в дом».
А на меня как зыркнет глазищами черными, цыганскими. Тут уж я обмерла — девочка моя копия в детстве. Был у мамы мой портрет увеличенный в рамке.
Вернулись в табор. С головой аж плохо сделалось. В глазах эта девчонка стоит. Нет, я в дочке не сомневалась. Но чтобы такое сходство было… Всё я передумала: может, мать девочки с цыганом согрешила с нашего табора? Как узнать?
Пошла к Любе. сестре двоюродной, попросила разведать о той женщине и семье её. Не
могла я сама пойти.
Люба шалью подпоясалась, карты взяла и ушла. А вечером мне вот такую историю рассказала.
Девочку Нинка зовут. Нинка-цыганка. Выделяется она из всей родни своей внешностью. Не сказать, то мать ее не любит. Но соседи слышали, то попрекает мать девочку. Цыганским отродьем зовет.
Отец умер у нее, опился денатуратом. Живут втроем: свекровь, невестка да Нинка.
И есть у Нюрки, матери Ниночки, заскок один: если выпьет хоть каплю, голосить начинает, что ребенка ей в роддоме подменили, не ее Нинка дочь.
Бабушка Нину очень любит, заступается. Сельчане говорят, что гуляла она с цыганом по молодости. И болтают, замуж пошла брюхатая.
Выслушала я Любу и теперь хочу правду узнать, кто же эта девочка, не наша ли она по крови? Валя, помоги, помню про твой дар.
Выслушала Валя Ингу. Вот так история, до сердца проняло.
И девочку эту вспомнила. Приезжала школа Перевозовская с концертом в клуб несколько раз. И кудрявая чернявая девочка уж так пела и плясала, что больше всех ей хлопали и на бис вызывали.
Распрощались Валя с Ингой до завтра. Весь день рассказ подруги из головы не шел.
А вечером не успела голову на подушка положить как увидела сон.
Везут спящую Ингу на каталке из родовой. И следующую женщину готовят к операции. Капельница уже стоит.
А время уже за полночь. Врач уставший руки моет, ворчит, что день сегодня суматошный. Акушерка двух девочек взвесила, измерила рост, запеленала и ахнула — бирочки перепутала, голова уж совсем не соображает. Вес один, рост один. Только одна Михай, а другая Соловьёва.
Обе красненькие, лысенькие. Какая чья?
Боязно у доктора спрашивать. Ведь выгонит как пить дать выгонит. Скажет, склероз у тебя, Ивановна. На пенсию пора. А что она на пенсии делать будет?
Была не была. Привязала бирочки наугад и увезла в детское отделение.
Тихо всё прошло, приняли девочек матери. Вздохнула Ивановна с облегчением, сначала одну муж забрал, а через неделю и цыганку табор увез...
***
С утра Валечка Ингу поджидала. Мучилась сомнениями, как сказать правду? И надо ли? Когда Инга порог переступила, то поняла, соврать не сможет. Все рассказала, что увидела.
— ...и получается, что поменяла девочек акушерка. Не со зла, от усталости и страха.
Молча сидела Инга. Верить не хотела.
— Точно ли ты видела, Валечка? Поменяли?
— Инга, я придумывать не умею. Не веришь — плюнь да забудь. И живи как жила. Тебе решать.
Как во сне Инга ушла, не попрощалась даже.
Долго сидела на берегу реки на воду смотрела. А потом решительно в табор пошла...
Через пару дней шли по Перевозову две цыганки, мать и дочь. Никто и внимания не обратил. А они к дому Нюрки Соловьёвой свернули.
Нюрка дома пекла хлеб. В магазин привозят, конечно, но разве из печи сравнить с купленным?
Вошли Инга с Соней.
— Здравствуй, хозяйка.
Стоит Нюрка как неживая, на цыганок боится взглянуть. А Нинка во все глаза смотрит.
Села Инга без приглашения за стол.
— Догадываешься, зачем пришла?
Нюрка и сказать ничего не может. Онемела. А девчонки друг на друга смотрят во все глаза. Соня в юбке до пола, кофта цветная, бусы на груди. Нинка в сарафане коротком, коленки голые. Затянулась пауза.
Тут бабка из сеней зашла:
— А ну, стрекозы, марш на улицу. Пусть матеря поговорят. — Выгнала и сама вышла.
— Ну так что, догадываешься, зачем пришла?
— Да, — еле проблеяла Нюрка.
— Ну так садись, поговорим.
И поговорили. И плакали и смеялись. И альбом с фотографиями Нины смотрели.
До темна говорили. А девчонки быстрее общий язык нашли.
Соня все знала. Мама Инга в табор вернулась и мужа с дочерью позвала. Все им рассказала, что узнала. Соня на удивление спокойно к новости отнеслась.
А Сергей сказал:
— Сама решай, как поступить. Можно хоть завтра сняться с места и откочевать, но Соня — наша дочь. И это не изменить. Но ведь знаю я тебя, пойдешь в Перевозово.
— Пойду.
— И я с тобой, мама, — сказала Соня.
У девочек всё просто было. Вышли, сели на ступеньку.
Соня начала:
— Нас ведь в роддоме перепутали, знаешь?
— Мамка об этом все уши прожужжала. Я ей не верила. И бабушка ей говорила. что она дура. Мамка хорошая, только дурная немного. Ей пить нельзя. Я ее не променяю ни на какую другую.
— И моя самая лучшая. А братья какие смешные. Ой, выходит, они и твои братья...
— Знаешь, мне это даже нравится, — серьезно сказала Нина. — То я одна была в семье, а то —братья и сестра… сестра?
— Сестра. — Соня обняла Нину.
— У нас крольчиха родила, крольчата глаза уже открыли. Пойдем, я тебе покажу. — И девчонки побежали к клетке.
Темнеть начало, когда Инга с дочкой в табор собрались.
Прощались тепло. Обещала Нина прийти в гости, с мамой.
Ждали их в таборе. Праздник устроили. Нинка так танцевала, что все диву давались: видно, от мамы Инги страсть к танцам девочке досталась.
А Соня не завидовала. Лучше нее карты разложить только Инга могла. Да и то пока Соня не подросла.
Осенью по Семеновке слух пошел: цыгане в Перевозове срубы ставят, осесть хотят.
Хорошая новость, рабочие руки в колхозе всегда нужны.
А к Валечке Инга стала часто забегать, в последний раз сказала:
— Раскладывала я на тебя карты. Выпал король червонный и девятка на сердце. Любовь у тебя будет. Скоро.
— Какая уж любовь, — покраснела Валентина, — с кем?
— А такая, — загадочно улыбнулась Инга. — Жди.