Муж за водкой не пошёл

Самое популярное моё произведение на портале proza.ru «Муж пошёл за водкой...». Ни мужа, ни водки в нём нет, заголовок – строчка из стихотворения Николая Заболоцкого  «Городок». Как же близки эти слова русскому человеку, если каждый день кто-нибудь да откроет страничку с рассказом! Хотя по форме это, скорее, репортаж о первой поездке в Тарусу.  Не знаю, чего читатели от него ждут. Мне же, когда вижу очередное прочтение (на портале они все отражаются),  вспоминается командировка в глухую вологодскую деревню начала 90-х годов. Название той деревни, а так же имена героев моего репортажа со временем затерялись в закоулках памяти. Но я имею законное авторское право дать им любые другие или вообще никаких не давать, ведь главное, образы их поныне будоражат моё воображение…

Я – репортёр отдела новостей Вологодского областного ТВ.
Наша Центральная студия находится в Череповце, где заря перестройки, подгоняемая финансами металлургического комбината, всходит особенно быстро.
Какие только волонтёры и миссионеры не понаехали сюда из-за рухнувшего «железного занавеса»! Носители языка – американцы, в основном – преподают английский в вузах и школах и попутно знакомят «задавленных тоталитаризмом» учеников и педагогов с принципами демократии. «Духовные» наставники – протестанты, мормоны, иеговисты – несут свои учения в массы, освобождённые от безбожного режима. Поднятая западниками волна выносит на поверхность и своих доморощенных проповедников. Мелькают в СМИ  имена Чумака, Кашпировского, Джуны, Порфирия Иванова, Братца Иоанна Чурикова...
Адепты модных учений управляют биополями, обливаются ледяной водой и даже – запредельная фантастика! – отказываются от алкоголя.
Впрочем, как раз трезвенников, последователей учения Иоанна Чурикова, почему-то мало, хотя тема безудержного пьянства преобладает в криминальных новостях: ежедневно отдают Богу свою грешную душу любители горячительных напитков.
Продаются те напитки строго по талонам, но что такое пара бутылок в месяц на одну персону – тьфу, только понюхать. Вот и заливают за воротник кто что добудет спиртосодержащего. Внутриутробно употребляются дезинфекторы и стеклоочистители, одеколоны и пятновыводители, аптечные настойки и самогоны домашнего изготовления из продуктов не всегда съедобных…
– Ладно, Куликова, съезди, – благословляет меня редактор. – Посмотри, что за секта эти чуриковцы. Неужели совсем не пьют? Не верится как-то...
Весна. Дороги в вологодской глубинке расквашены до минимальной проходимости.
Телевизионный «газик» заваливается в колеи то левым боком, то правым. Водитель тихо матюгается и жутко злится: у него вечером семейная посиделка, но явно зреет шанс опоздать к её началу. Оператор переживает, что не хватит света снять стендапы в помещении – сломанный осветительный прибор пришлось оставить на студии. Меня укачало, я борюсь с тошнотой, глотаю драмину, и чувствую, как накрывает лекарственная побочка – сонливость.  В таком нервно-болезненном состоянии мы на три часа позже расчётного времени подъезжаем к нужной избе. Координаты мне дали коллеги-газетчики, заверив, что это единственная семья в Деревне, кто не шарахается от журналистов.
Их трое: Муж, Жена и Дочка лет 12-13. Между собой похожи, словно из одного лона вышли: глаза незабудковой голубизны, волосы светлые с рыжиной, кожа белая с обильной россыпью веснушек, особенно ярких у девочки… На Вологодчине, не знавшей татарского нашествия, такой типаж не редкость.
Мой опыт работы на телевидении ещё очень мал, но я знаю, что начинать активно общаться надо сразу с героем сюжета. Это, конечно, Муж.
Диагноз алкоголизм явственно обозначен на мятом, красном лице. Мужчина трезв, но словно сам в это не верит: держится уверенно, а взгляд смущённый. Будто стирая смущение, он проводит ладонями по опухшим векам, щекам, мнёт подбородок. Бегло кивнув Жене и Дочке, подхожу к нему, представляюсь, протягиваю руку. Будто доску пожала – мужик с такой лапой явно не вконец пропащий лентяй-нахлебник. Отлично, на это и будем опираться в беседе.
Водитель разворачивается, отгоняет машину на дорогу и паркует носом на выезд. Мотор не глушит, намекая на скорейший отъезд. Оператор не дожидаясь приглашения, поднимается на крыльцо. Я-то привыкла к бесцеремонности коллег, а хозяева… Они, похоже, тоже не из тех, кто теряется. Смотрят приветливо, но без особого трепета перед телевизионщиками.
Входя в дом, оборачиваюсь, охватываю взглядом двор и огород. Снег ещё лежит кое-где грязными пластами, но уже светится на фоне чёрной земли свежеструганным остовом небольшой парничок. Во дворе аккуратная поленница, дверь в большой сарай приоткрыта, однако скотиной не пахнет.
За просторными чистыми сенями – горница. Тепло, уютно, только бедность запредельная даже для небогатой вологодской глубинки. Ни пёстрых половиков на щелястом полу, ни вышитых шторок на окнах. Единственное украшение: в «красном углу», где обычно висят иконы, в оклад вставлено чёрно-белое изображение бородатого старца. Похоже, это и есть основатель секты трезвенников Братец Иоанн Чуриков. Слева печь и вход в кухню, справа под окнами лавка и большой стол без скатерти, прямо – ситцевая занавеска прикрывает вход в другую комнату, спальню, наверное. 
Жена уходит на кухню, звенит там чем-то. Я прошу её не хлопотать, ничего нам не надо, мы очень-очень спешим.
Дочка с отцом садятся на лавку спиной к окну. Оператор просит поставить стулья и пересесть к печке, иначе контражуром лица получатся чёрными. Хозяйка приносит с кухни табуретку. Одну. Извиняется: «Было две, да вот…» Смотрит на Мужа укоризненно. Тот хмуро отворачивается. Похоже, вторая табуретка пропита.
Начинаем снимать семейную композицию на фоне белёной печи: в центре на табурете сидит рыжий голубоглазый мужик, по правую руку от него рыжая голубоглазая Жена, слева Дочка – две рыжие косицы без бантов, таращит голубые глаза на оператора.
«Как узнали про учение Чурикова?», «Кто создал общину в Деревне?», «Трудно ли было навсегда расстаться с алкоголем?» – я задаю банальные вопросы и наблюдаю. Отвечает Муж, но при этом искоса посматривает на Жену. Та хмурится или улыбается, и тогда Муж, словно уловив беззвучный сигнал, либо умолкает, либо вдаётся в подробности. Жена изредка дополняет его. Дочке слова не дают, но на её лице отражаются все родительские эмоции. Понимаю: эта семья вместе и в горе, и в радости. Они мне очень-очень нравятся. Посидеть бы с ними за чаем, поговорить не так спешно и формально, но спиной чувствую недовольство оператора: уйдёт скупой дневной свет и пропадут наши усилия. Телевидение не газета, без картинки сюжет не выйдет в эфир. За брак всю бригаду накажут рублём…
Я не ошиблась. Муж действительно работяга, единственный добытчик в семье. На Жене дом, огород, ребёнок… «Скотина?»  «Нет, своей не держим. Он чужую пасёт». Летом трудится пастухом, зимой шабашит где придётся.
«Раньше на мотоцикле по дальним деревням ездил, сейчас пешки ходит, потому недалеко. Деньги приносит невеликие, да и те уходят не туда, куда надо» – неожиданно проговаривается Жена, тут же спохватывается, умолкает.  Муж ещё больше краснеет и смотрит в пол, Дочка смущается аж до пота.
Догадываюсь, есть некая тайная статья расходов, о которой говорить то ли стыдятся, то ли стесняются… А может, всё-таки не так уж яростно привержен глава семейства учению Чурикова? Может, позволяет себе с устатку да по праздничкам, а я глупо растрезвоню в эфире про его абсолютную трезвость. Мучительно соображаю, как докопаться до истины. Собраться с мыслями мешают оператор, убирающий штатив и камеру, и водитель, уже не раз отрывисто бибикнувший за воротами.
Провожать нас они выходят всей семьёй. Во дворе ловлю взгляд Дочки в сторону приоткрытой двери сарая. Хм. Не там ли разгадка? Как узнать? А, ладно! Иду ва-банк: «Пожалуйста, можно посмотреть?» Не дожидаясь ответа, направляюсь к сараю.
Оператор, сверкнув в мою сторону злобным взглядом, демонстративно выходит за ворота. Ну и пусть, всё равно уже смеркается. А в сарае вообще темень. Да и… Если там скрыто нечто противоречащее замыслу сюжета, самогонный аппарат, к примеру, показывать его, писать о нём всё равно не стану. Зачем разрушать красивый миф о деревне трезвенников, вдруг он кому-нибудь в помощь окажется…
Они переглядываются, Жена пожимает плечами, складывает руки под грудью и отходит в сторону, дескать, тут дело не моё. Мужчина жестом останавливает меня, бросает коротко: «Щас. Ждите тут» и с Дочкой идёт к сараю. Он тянет одну створку, девочка другую. Оба входят внутрь, и через минуту из нутряной тьмы сарая медленно выкатывается… самолёт.
Мы стоим вокруг неказистой раскоряки, похожей больше не на летательный аппарат, а на его грубо сколоченный деревянный макет, и молчим. Я разглядываю крылья из лёгкой белой фанеры, алюминиевое подобие фюзеляжа (это, видимо, те самые деньги, что «ушли не туда, куда надо»), мотор (похоже, от мотоцикла, без которого мужик теперь «пешки ходит»), табуретку на месте пилота (вторая не пропита, значит, да простит меня Господь за дурные подозрения!)… В наше молчание врывается автомобильный гудок из-за ворот. Надо прощаться.
Оглядываю рыжее семейство. Понимаю, высокая мечта о полёте им всем близка: и Жене, которая хоть и ворчит, подсчитывая копейки, но Мужем гордится; и самому Мужу, победившему алкоголизм не столько благодаря мутному проповеднику Чурикову, сколько этой самой мечте; и, конечно, Дочке. Особенно Дочке – она с детства учится не только родных поддерживать, но и строгать, пилить, молотком стучать… Три пары голубых глаз смотрят на меня одинаково вопросительно. Надо что-то сказать. Стараюсь добавить в интонацию максимум восхищения: «Это вы сами построили?!»
«Мы с папой вместе делали», – Дочка смотрит на отца испуганно, наверное, ей не положено подавать голос без его разрешения.
Отец же явно горд творением, но скрывает гордость: «Вот, думаю, полетит или нет? А?»
Сказать правду: «Вряд ли» или соврать: «Да! Конечно!»?.. Снова гудок клаксона из-за ворот бьёт по нервам. Похоже, я нарываюсь на неприятности. Водитель у нас человек своенравный, не любит, когда его интересами пренебрегают. Однажды в городе был случай: оставил нас с оператором дописывать сюжет, а сам уехал, потому что у него рабочий день закончился. Пришлось до студии топать «пешки» и нести оборудование на себе…
«Видите ли, я ведь не специалист по авиационной технике, – стараюсь не спешить, говорить солидно и убедительно. – Ничего в ней не понимаю. Но даже если этот… эта модель не полетит, вы сделаете другую. Дочка подрастёт, поступит в авиастроительный институт, научится правильно рассчитывать все параметры, и вы обязательно сделаете такой самолёт, который полетит. Вот в этом ни минуты не сомневаюсь! Главное, не сдаваться! Уметь переступать через неудачи и добиваться своей цели!»
Они улыбаются, все трое – одинаково благодарно. Я это не столько вижу (уже почти стемнело), сколько чувствую. Очень хочется обнять каждого, но не решаюсь, лишь снова пожимаю широкую жёсткую мужскую ладонь…
На следующий день наш репортаж из Деревни редактор в эфир не пропускает. Говорит, слишком смахивает на рекламу чуриковского учения. Я с ним согласна. Без самолёта, без мечты сюжет выглядит сектантской агиткой.
В итоге съёмочная группа пролетает мимо гонорара. Оператор и водитель выражают мне своё большое «фе!». Хотя виновата в нашем общем провале не я, а весна, что расквасила просёлочные дороги.

При чём тут мой самый популярный рассказ? Ну… Вот, вспоминаю эту встречу и верю, что когда фанерный рыдван с крыльями не оторвался от земли, Муж за водкой не пошёл. Ведь когда рядом понимающие родные дУши, ими и спасаемся.