Навигация в Тикси

               
 

            Поселок Тикси никогда не являлся  для меня местом, куда я стремился попасть.  Тем не менее, именно туда мне предложили поехать в стройотряд, когда с такой просьбой я обратился  в комитет комсомола  в конце  первого курса института.  У института были давние связи с этим заполярным   портом,  поэтому  каждое лето студенты работали там на разгрузке пароходов.  Конечно, романтика при  этом присутствовала, но, главной целью просьбы было желание заработать денег,  чтобы совсем уж не отощать с голоду на втором курсе.

           Небогатых студентов-первокурсников  в общежитии было достаточно, но настойчивость проявил только я один.  Другие  как-то приспособились к студенческому образу жизни:  питались, одевались, развлекались, нигде при этом не работая.  Умение приспосабливаться  значительно  полезней умению работать, потому что первое утверждение подразумевает –  работать на тебя должны другие.     Собственно,  и  высшее  образование  многие стремились получить  для этого.
         Большинству  сокурсников  было чуждо ложное чувство стыда, когда старенькие родители отрывали от себя последнюю копейку для учебы своего возрастного дитя.   Наклонность  – повелевать  была налицо,  но за неимением холопов,  денежные дела пока решались за счет родителей.
         
           Как-то, между прочим, выяснилось, что навигация в этом заполярном поселке начинается в июле. Надо было подождать, пока поверхность далекого моря Лаптевых не очистится от льда, поэтому  к предстоящим  испытаниям  можно было подготовиться на пляжах Черного моря.
            Ближе к дате вылета, комсомольские вожаки  заявили, что сделать карьеру грузчика  у меня не получится.  Бригады формировались   из проверенных  ранее студентов старших курсов,  незнакомого первокурсника никто брать не хотел. Конкурс  на эту благородную профессию  был сродни поступлению в консерваторию, ибо заработок  за одну полярную навигацию  позволял    жить безбедно пару лет после возвращения.
          Но процесс  отъезда был запущен, откладывались на   «потом» все мелкие проблемы в родном институте и в городе, бесплатные билеты  заказаны,  в итоге,   пришлось соглашаться на  оставшийся вариант трудоустройства  –  матрос  «порто флота».  Так как другие варианты отсутствовали,   сознание  успокаивалось  внушением, что  «матрос» – это  ново и  интересно, а  грузчиком я уже достаточно поработал в местном порту на разгрузке мороженого  минтая.
 
         
                ¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬¬___________



            Воздух Тикси в начале лета отличался отсутствием всяких запахов и малым содержанием кислорода.  Он легко проникал в легкие,  не задерживаясь там, вырывался обратно. Дыхание  сбивалось, сердце начинало учащенно  биться, когда надо было преодолеть даже небольшой  подъем.  Длинный перелет с промежуточными посадками, давал мало времени,  чтобы отвыкнуть от зелени южного аэропорта  и настроится на более суровый пейзаж.

          Вспомнилась картинка из научно-популярного журнала  под названием: «Город будущего в Заполярье.   "Посреди тундры возвышается огромный прозрачный купол.  Под ним, среди цветущих садов  построены красивые дома,  широкие улицы заполнены автомобилями и гуляющими счастливыми жителями… ".
              На  том рисунке была реальна только тундра.   Еще  с трапа самолета было видно, что за аэропортовскими постройками  она простиралась  в бесконечность.  Надо иметь веские причины, чтобы строить город в заполярье, а тем более, возводить над ним фантастический купол.  Пока все видимые постройки  отличались скромными размерами и свидетельствовали о борьбе их обитателей с холодом. В  местах, куда не проникали лучи солнца, сохранился снег,  вид он имел грязный, поэтому издали мало отличался от окружающей почвы.

       Так как понятия день-ночь отсутствовали, время визита в отдел кадров порта было заявлено по часам.  Подразумевалось, что это должно было быть утро.   Туда вела главная улица поселка.

       
        На  мелководье торчали из воды остовы больших деревянных барж.  Когда-то на них завозились сюда все материалы.  Волны и лед  кромсали  концы массивных бревен и  досок  без признаков гниения.   Почти целые  тяжелые посудины были просто брошены за ненадобностью  и нередко использовались в качестве причалов.

       На берегу,  среди разбросанного хлама, на подкладках возвышался ржавый корпус небольшого судна. Было понятно, что его ремонтируют  – внутри  раздавались гулкие удары, вокруг валялись кислородные баллоны и обрезки металлических конструкций.  Взгляд скользнул по нему и устремился к водной глади, угадывая, на каком корабле доведется бороздить море Лаптевых.

           В отделе кадров « порто флота» нас, моряков, оказалось  не больше десятка.  Нашего желания никто не спрашивал, каждому было заранее определено  плавсредство.  В основном,  это были буксиры и плавучие краны.   
         РБТ «ВЕТЕР»  – заявила женщина за стеклом с окошечком, когда я назвал свою фамилию, и выдала бумагу с направлением на этот неведомый корабль.   Из толпы мореходов выдвинулся парнишка, которого я, несомненно, видел в самолете, протянул руку.
       –  Степан!  Будем вместе работать. Я тоже назначен на «Ветер».
       Ветер! Название говорило само за себя.  Воображение сразу нарисовало  стремительный корабль, на котором мы будем носиться по свинцовой глади залива, обгоняя тихоходные баржи и буксиры.

         К деревянному причалу, рядом с вышкой с диспетчерской порто флота, лепилось несколько  неказистых судёнышек.  Серые волны лениво шлепали  по их   бортам.
        – Ветер! Какой ветер? Не знаю никакого ветра, – отозвался между затяжками папиросы  хмурый тип на одном из них,  одетый в линялую зимнюю шапку и замызганный бушлат.
                По причалу бродили другие экипажи из студентов. Названия их плавсредств ни у кого вопросов  не вызывали.  Корабли и плавучие краны готовы были принять на борт новоиспеченных  моряков.
           Из рубки выглянул мужик одетый поприличней.
         - Погоди!  «Ветер», – это не Лямин?   У него такой буксир был. Сейчас ремонтируется…  там, за сараями, на берегу.
          РБТ!  Средняя буква из названия определилась. Это все-таки буксир. Осталось узнать назначение двух других.   
       
            Так рушатся  романтические грезы. Вместо белоснежного лайнера, знакомая  ржавая посудина на берегу.       На катере ковырялось двое мужиков.
            – Ветер?
            –  Ветер, ветер! – произошел обмен условными сигналами, понятный лишь посвященным.
            Лямин –  невысокий флегматичный мужик  без признаков растительности на лице, являлся  капитаном.
           Другой  –  его полная  противоположность.  Высокий мрачный брюнет по фамилии Брагин,  с вечной щетиной на щеках, числился  механиком. Это был весь экипаж буксира.
          На буксире поменяли оба дизеля, сварщики закончили приварку листов железа на палубе и собирали свое хозяйство.  Сейчас  проводились завершающие  работы перед спуском его на воду.

           РБТ – рейдовый буксир – толкач. Буксир – чтобы таскать за собой корабли, массивный крюк для  этого был закреплен сразу за рубкой. А толкач – чтобы подталкивать  эти корабли к причалу при швартовке. Для этого на округлом носу крепилась  простая  конструкция из старых автомобильных покрышек. Лямин, как раз, занимался этим,  засовывал их половинки  одна в другую. В самой глубине использовалась  отслужившая свое шина от легкового автомобиля, набитая старыми канатами, с каждым слоем их размер  возрастал,  и завершала эту резиновую матрешку огромная покрышка от трактора.  Ручная лебедка на носу  плотно прижимала  ее к железу.

           Наверное, студентов ожидали, чтобы поручить им самую грязную работу – очистку от ржавчины с наслоениями старой краски  и покраску. Чистая  благородная ржавчина была только снаружи корпуса, внутри, на самом дне, в укромных труднодоступных местах скопились залежи  густой маслянистой грязи,  которую до нас никто не тревожил.  Мы со Степаном  должны были ее оттуда извлечь, ведрами и примитивным скребком, сделанным из полосы металла.
            
           С палубы нашего корабля, поднятому выше окружающих   сараев, был виден  весь порт.  У причалов разгружались  суда с небольшой осадкой,  океанские теплоходы стояли далеко от берега,  плавкраны переносили грузы из трюмов на пришвартованные к ним баржи. Между кораблями сновал маленький буксир, однотипный нашему, он неустанно трудился один  и   уже заждался своего напарника.
       По левой стороне залива, там, где он переходил в топкое мелководье, из воды торчала каменная гряда. На ней, задрав нос и опершись боком о камни, покоилась яхта  с обломком  мачты. То, что это была именно яхта, было понятно по одинокой тонкой мачте и характерным обводам корпуса.
            На этот своеобразный памятник потом постоянно натыкался взгляд,  было непонятно, как она  сохранилась  там после штормов и дрейфующего льда.
         
         Ощущение нереальности окружающего мира, возникшее при выходе из самолета, не отпускало.  Взгляд  привычно искал деревья и кустики вокруг стандартных  панельных домов, поднятых на сваях,  не находил,  растерянно  перемещался ближе.  Нет! Только серая  грязь, еще не высохшая под блеклым солнцем.  Казалось, строители просто поленились разбить  среди вполне городских построек  парки  и рассадить вдоль улиц  акации.
          Голые черные сопки вокруг поселка окружала рыжая тундра, испещренная гусеницами вездеходов.  Новая растительность  еще не очнулась от зимней спячки и не спешила зеленеть.  Все видимое  отсюда побережье было завалено отслужившими свое механизмами и металлоломом.  Особенно  было много пустых бочек.  Разбросанные поодиночке и собранные в пирамиды, они составляли основу прибрежного пейзажа.

         Солнце ненадолго выглядывало из  серых облаков, каждый раз в новом месте, описывало круг над головой  и упорно не желало  приближаться к горизонту.  Полярный день достиг  максимума своей продолжительности.  Поселок жил и работал по обычному рабочему распорядку своего часового пояса.   На окнах в общежитии висели темные шторы.  Задёрнешь их, и наступает ночь.
         Хорошей новостью было то, что столовая в порту работала круглосуточно,  приличная порция оленины стоила  небольших денег.  Лямин, наверное, обедал дома, механик приносил еду с собой в небольшой  холщовой сумочке. Тонкая ткань не могла скрыть очертания бутылки с  жидкостью.
           Был июль месяц, но на вещевом складе нам всем выдали сапоги, комбинезон и теплый стеганый бушлат.   На все лето этот бушлат стал  нашей основной одеждой и  почти никогда не снимался.  Морская фуражка с «крабом» была приобретена заблаговременно, до отъезда.

             Мы заканчивали красить корпус снаружи, механик ковырялся в моторах, а капитан все чаще говорил о спуске на воду.  Ничто вокруг не напоминало «слипы», по которым суда спускают на воду. Никакой плавучий кран не мог приблизиться к топкому илистому берегу.
           Капитан  ухмыльнулся от глупого вопроса.
          – Это поднимать на берег было трудно, а в море он сам пойдет…

          Этот волнующий процесс  отличался от ранее виденного в кино   грубым примитивизмом  и настойчивостью.  Подошел  бульдозер  и, упершись своим отвалом в корму, столкнул буксир со стапелей  на землю. Корабль плюхнулся  на заранее разложенные бревна, вдавил их в прибрежную грязь и остался стоять на ровном киле. Он был широким,  корма поддерживалась двумя разнесенными винтами,  обрамленными прочным кожухом.  С подошедшего с моря его собрата  под названием «Шторм» завели буксирный трос,  и дело пошло.  Буксир тянул, бульдозер толкал, зарываясь гусеницами  в мягкий грунт, но наш корабль сопротивлялся  и «сам идти» в родную стихию  не желал. 
 
       Тогда  Лямин синхронизировал работу механизмов.  «Шторм» ослаблял  натяжение, задом  сдавал к берегу, потом давал полный ход.  Когда  канат  готов был лопнуть от  рывка, взрывался надсадным ревом мотор бульдозера, после  чего наш корабль нехотя полз  метра полтора.   Когда импульс  от совместного пинка иссякал, все начиналось сначала. 
           В результате  усилий  нос буксира стал сползать в воду.  Брагин, до этого безучастно взиравший на маневры, вдруг встрепенулся,  метнулся к своей  сумке и вернулся с  недопитой бутылкой  водки.  Он явно вспомнил о  вековой традиции, сопровождающей  спуск  корабля на воду. Механик остановился перед свежеокрашенным бортом, оценил  на свет количество содержимого в бутылке, сделав  продолжительный глоток,  с размаха хрястнул  ею о  железо.  Очень  отличался   этот ритуал  от стандартного,  с  шампанским,  подвешенным  на веревке.  Да и вино  при этом не принято было отпивать. Нехорошее предчувствие шевельнулось в душе.
               Бульдозер уже греб песок в воде,  буксир все охотнее скользил  в глубину. Наши наставники забрались на палубу, используя бульдозер  как  ступени.  Последние усилия, и судно, наконец, тихо поплыло   как подстреленная утка.  Один борт был заметно выше другого, наверное, что-то не так было с балансировкой.    
                ___________


              В бухте Тикси грузились суда-лесовозы.  Лес зимой заготовлялся на берегах реки Лена, копился на берегу, а  с  началом навигации, сплавлялся по реке к морю Лаптевых. Пачки бревен, связанные  между собой,  речные буксиры  передавали нам  на рейде  и отправлялись за новой партией. Теперь это обширное поле шевелящихся бревен,  становилось нашей проблемой.  Если мы цепляли плоты  вдали от кораблей, то их буксировка занимала долгие часы.  Казалось,  буксир застрял на месте, волны легко нас обгоняют.  Иногда  невдалеке   из воды показывались гладкие, похожие на водолазов головы. Нерпы  не рисковали  заплывать в бухту, но вдали от берега  с любопытством рассматривали наш караван и его экипаж.
 
              Плавкраны круглые сутки таскали из воды  связки мокрой древесины, в огражденном  бонами пространстве вокруг кранов   плескалось все больше воды, отчего прыжки грузчиков на плотах становились все длиннее и рискованней.  Наш буксир цеплял  тросом ослабевшую цепочку бонов – двух бревен скрепленных попарно  и прижимал их  к плавкрану  так, что ходить по ним  можно было как по тротуару….   Через несколько часов операцию надо  было начинать заново.
          Понадобилось несколько смен, чтобы эта работа стала привычной. Перестала поражать эквилибристика грузчиков, которые в неспокойном море подводили стропы под связку бревен, ждали натяжения тросов, затем перепрыгивали на соседнюю пачку.  Никакой страховки! Только громкие предупреждающие возгласы и предельная внимательность.

          Смена на буксире  длилась двадцать четыре часа.  Это у нас – матросов.  Капитан с механиком менялись через каждые двенадцать. Так, что мы могли пообщаться за смену с обеими.  Покладистый и домашний с виду капитан таким был и в общении. Командовать не любил,  полагался на сообразительность студентов, тихонько напевал за штурвалом, а когда необходимость в действии назревала, укоризненно произносил:   – Ну, ты что, разве не видишь – пора конец отдавать…. –  В питании соблюдал какую-то диету, всегда  ел  из банок, что приносил из дома.
             Брагин в части командования был еще более немногословен. За смену мог вообще не проронить ни слова.  Обязанности матроса простые и однообразные, через неделю сам  понимаешь,  как действовать в любых ситуациях.  Бегаешь по буксиру и сам командуешь капитану в рубке, руками показываешь: –  левее, правее, вперед, назад. Тот тоже рукой махнет – вот и все общение.
 
             Работа, вроде, нетрудная, больше сидишь, пока буксир тащит очередную посудину, но на аппетит жаловаться не приходилось.  Полноценный обед уничтожался за смену  четырежды: утром, в  полдень, вечером и  в двадцать четыре часа – никак не скажешь – ночи. Столовая располагалась неподалеку от причала, два блюда неизменно присутствовали в меню:  щедрые порции оленины и непривычно густая  сметана из порошка, в ней застревала ложка. В студенческой столовой моего института сметану просто выпивали из стакана как  кефир, а мясо умело маскировалось котлетами из хлеба.
              У Брагина отсутствовало такое понятие как обед.  Свои силы на вахте он поддерживал регулярными глотками спирта и кусочками горького шоколада.  Спирт  свободно продавался в магазинах и пользовался большей популярностью,  чем водка.  Этими нехитрыми продуктами механик поддерживал в  себе стабильное равновесие, на эмоции  и переживания не отвлекался.
 Доставшийся при рождении крепкий  организм тратил все свои ресурсы на противодействие алкоголю.
 
          Длительная  и суровая зима в заполярье разлагающе действует на людей. За три месяца, что длится  навигация,  люди не успевают  отойти от спячки и с трудом входят в рабочий ритм.  Ремонт буксира тоже был произведен в спешке,  спустя рукава.  Палуба была сварена из  листов  металла разной толщины, дизеля толком не оцентрованы, из-за чего наш корабль позорно кренился на один борт. Штурвалом почти не пользовались, он  прокручивался с неимоверным усилием.  Руление производилось с помощью  рукояток «газа» и реверса обеих двигателей.  В трюме  во время ремонта был разобран электрический насос для выкачивания воды, да так и брошен. Ручной насос тоже не действовал.  Откуда под настилом появлялась вода, для меня оставалось загадкой. Но в конце смены я должен был ведром  ее всю  вычерпать, поднять наверх и незаметно вылить за борт.  Эта процедура происходила  только во время движения, когда винты разгоняли масляные пятна по водной поверхности.  За загрязнением моря следила портовая инспекция, пойманных на этом  преступлении – штрафовали. На причале стояли бочки, куда мы должны были эту грязь сливать.

                ____________
 

               По заливу носились только два наших буксира  с четырьмя сменными студентами -мореходами. Остальные жили на плавкранах. В порту имелись  два   венгерских несамоходных «Ганца»  –  обыкновенные  портовые краны были смонтированы  на квадратных понтонах,  и  «Блейхерт» – более мощный  самоходный кран, изготовленный в  Германии.  Этих «Ганцов» мы таскали от одного теплохода-лесовоза к другому. Понтоны они имели относительно небольшие, когда поднимали груз –  ощутимо кренились, поэтому брали  только перед собой и по половине связки бревен.  Грузить  ими лес было особенно опасно.  Вязанка освобождалась от скреп и бревна свободно расползались  по воде.  Грузчики  с ловкостью гимнастов   бегали по ним, отделяя стропами половину.  Глядя на их прыжки, как-то по-особому воспринимаешь надежную железную палубу под ногами. 

             «Блейхерт»  без труда поднимал из воды целую связку,  только под нагрузкой усиливался едва слышный рокот дизель-генератора.
              Наверное, постоянно находиться посередине бухты на привязи не интересно, зато  там кормили. Мы со Степаном подсчитывали наши заработки и понимали, что наше обеспеченное  существование на втором курсе находится под вопросом. Слишком маленькие деньги платили матросам буксира. Даже с учетом районного  коэффициента и обработкой еще одного члена экипажа.

         Из свободных двадцати четырех часов, десять мы спали, четыре  уходили на еду и неизвестно на что. Оставалось еще десять.  Мы решили, что с большей пользой их можно  проводить на  складе строительных материалов.  Там  обреталась сборная бригада по разгрузке цемента в бумажных мешках, не связанная всякими бюрократическими препонами  в виде трудового законодательства.
         Расчет заработка был прост. Стоимость разгрузки одного мешка умножалась  на  их число, полученная сумма   делилась на количество грузчиков. Условие было одно – продержаться эту кажущую  бесконечной смену.  Пятидесятикилограммовый мешок нужно было не только принять из кузова  и отнести в дальний конец склада, но  и затарить его под самую крышу.

           Два члена экипажа «Ветра» посещали склад через день, но вместе создали устойчивую рабочую единицу.
           ….Вот, наконец,  последние мешки на кузове  автомобильного длинномера уже можно   сосчитать, видишь – тебе осталось сделать две ходки.  В ногах появляется дополнительная сила, с хрипом последний  скользкий куль  укладываются в штабель,  ты в блаженстве сползаешь по стенке на землю.  Все тело  кроме органов слуха, отдыхает.  Пустая машина, громыхая старым железом, уходит, но в наступившей тишине почти сразу улавливаешь отдаленный вой перегруженного двигателя. Ребята отхаркивают из легких сгустки цемента, на  серых перекошенных лицах тревожное ожидание – сколько  времени очередной цементовоз будет ползти до склада, а потом пятиться задом в проем ворот.  Промежутки между машинами были разными, или их совсем  не было, но только здесь начинаешь ценить каждую лишнюю  секунду  отдыха.

            Жизнь наполнилась содержанием. Из двух суток, только десять часов отводилось на полноценный сон. Это состояние трудно было назвать сном.  После душа, в койке наступало полное отключение.  Никакие звуки в комнате не могли вырвать  из блаженного  летаргического  состояния. В комнате общежития кроме меня проживало  трое счастливцев, которым подфартило стать грузчиками.  У них был стандартный  график работ, принятый в Тикси – двенадцать через двенадцать.  На столе постоянно находились продукты, которые накануне студенты разгружали, и те вывалились из поврежденных ящиков и мешков.  Не выбрасывать же испорченный товар? Удивительно, но наряду с консервами и конфетами, при разгрузке приходили в полную негодность бутылки с вином, правда, само стекло и содержимое оставались в целости.

         Каждый двенадцатичасовой рабочий цикл завершался непродолжительным застольем. Двое старшекурсников уже работали здесь в прежнюю навигацию, являлись для остальных «авторитетами», поэтому  установили за столом нерушимое «полярное» правило: каждый наливает себе сам. Существовал ли этот «закон» на самом деле, или студенты придумали его сами, но меня он устраивал.
       – Так выпьем же…! – провозглашалось за столом, после чего  каждый наливал себе столько, сколько считал нужным. Хоть на донышке, хоть полный стакан. Посторонним лезть в него горлышком бутылки даже с самыми лучшими намерениями, считалось  непозволительным.
                ___________
 

           Портовое общежитие  располагалось на склоне сопки. Из окна был виден весь поселок и часть причалов порта.  Вся видимая поверхность была завалена черным щебнем и золой.  О ландшафтном дизайне жители поселка не подозревали.   Две расположенные рядом котельных были примечательны своими дымовыми трубами.  Это были обычные ржавые металлические конструкции  с растяжками и ходовыми скобами. Но наверху каждой красовалось по флюгеру.  Один представлял собой приличного размера Бабу-ягу на метле, другой – черта. Видимо шабашники, монтировавшие трубы, оказались людьми с фантазией.  Черт в полете обернулся  назад  и показывал Яге неприличный жест.  Так как кочегарки  стояли недалеко друг от друга, композиция выглядела органично.  Черт убегал, или улетал, Баба-яга его догоняла.  Ветер менял направление и  убегать приходилось уже Яге.  Так они  гонялись  друг за другом, пока не заржавели.   Баба-яга застыла в вышине  вместе с метлой, а черт стал клониться набок, на ветру скрипел, раскачивался вместе с трубой  и грозил свалиться.
              Грузчики за столом уверяли, что власти поселка  готовы вручить крупную сумму денег тому, кто вернет сказочных персонажей на землю.  Я всегда вспоминал о награде, когда проходил мимо, она была значительно выше моего заработка от разгрузки цемента.  Было понятно, почему не находились охотники на столь щедрое вознаграждение. Несколько ступенек на трубах отсутствовали, другие едва держались на ржавом железе, но, главное, строители в свое время не пожалели металла на свою шутку. Каждый флюгер при падении, как бомба, был способен пробить нижнее строение до самого фундамента и по пути прихватить с собой смельчака.  Невольно представлял себе давних   монтажников, которые  украсили унылый  пейзаж затейливыми фигурами. В сезонные рабочие всегда шли свободолюбивые инициативные люди. Наверняка ведь сделали от души, сомневаюсь, чтобы за подобное творчество им заплатили.
 
           До порта было удобно добираться по теплотрассе.  Короба с трубами были подняты над землей, сделаны качественно, по ним, как по тротуарам передвигался народ за пределами центральных улиц.   Дома  вокруг выглядели неухоженными, в своей массе – серыми, с  отвалившейся  штукатуркой и  облупленной краской.  Было видно, что, несмотря на суровый климат, технология их отделки ничем не отличалась от принятой  на юге.
             Тундра начиналась сразу за наваленными бульдозерами кучами. Она зацвела и приглашала пройтись по  ковру из  зеленой травы  и цветов.   Притягательная красота была обманчивой. При попытке  ступить  на  зеленый  лужок, сапоги проваливались в жидкую грязь, под  подошвами ощущался твердый лед.  Жизнь цеплялась за тонкий слой прогреваемой жижи, след  от сапога  годами не зарастал,  ясно показывал, насколько в этом крае  все неустойчиво.
            

                _______________

 
            Буксир неторопливо и натужно тащил к причалу баржу, груженную строительной техникой.   Здесь эти баржи называли «лихтерами» и использовали для доставки грузов с кораблей с глубокой осадкой до причала.  Наше суденышко было прочно привязано к борту этого  объемного плавсредства так называемым «лагом»  и  сейчас составляло с ним одно целое.  Связанная конструкция имеет свойство вращаться вокруг центра  приложения сил, поэтому, чтобы выдерживать нужный курс,  необходимо было максимально поставить рули «от буксируемого судна».
            Мне в это время делать было нечего.  Палуба осыпалась холодными  брызгами, я сидел в рубке  и смотрел по сторонам.  Лямин с заметным усилием, наваливаясь всем телом,  крутил штурвал, чтобы поставить рули в нужное положение.  Судя по тому, какими комментариями сопровождалось это действие,  штурвал не желал вращаться уже давно, но  заморачиваться подобными пустяками здесь не привыкли.   Со стороны смотреть на подобное издевательство   было неприятно.  Даже на парусных кораблях в кинофильмах штурвалы вращались без усилий. Непонятно,  почему  неисправность  не   устранили  при недавнем ремонте?
                Я учился на инженерном факультете и понимал, что в передаче усилий со штурвала на рули существует препятствие, так что вместо того чтобы бессмысленно смотреть в окошко, было бы полезнее для мозгов попытаться это препятствие определить.
             Вполне могли заржаветь подшипники рулей под водой.  На корме, под палубой  перед глазами предстала длинная червячная передача на рули.  Механизм был в смазке и имел маленький люфт, который вызывался даже небольшими усилиями.  Многочисленные валики с коническими шестеренками, передающие усилия со штурвала на рули,  повторяли внутренние обводы буксира, были в порядке.  Неисследованными оставались рулевая тумба и сами рули под водой.  Рули располагались на достаточной глубине  и были  доступны только водолазам, рулевая тумба представляла собой толстую трубу, прикреплённую к полу  рубки. Нужно было выбрать момент, чтобы ее исследовать.

                ____________


          Буксир легко разворачивался на одном месте.  Один винт толкает вперед, другой тянет назад,  оттого нос катера, как стрелка часов, поворачивает куда  надо.  С двумя винтами легко швартоваться к причалу.  Буксир по инерции скользит прямо на причальную стенку, метров за двадцать до нее врубаешь один винт на задний ход, в результате,  судно мягко прижимается бортом к отбойникам.   Через неделю я уже  мог  совершить такой маневр, вовсю управлял буксиром на перегонах и при несложных маневрах.
         Простота управления иногда приводила к неприятным ситуациям.  Когда катер четко выдерживает курс на длительных дистанциях, а ты топчешься около штурвала без дела, возникает соблазн решить свои  мелкие  проблемы, до которых  ранее никак не доходили руки.
 
         Как-то в конце вахты Брагин решил пристать к незаконченному причалу из  бревенчатых срубов.  Эти срубы, иначе «кряжи», представляющие собой уже почти готовый причал,  рубились зимой на льду в нужном месте, а к весне загружались камнем и опускались в прорубь на дно.
           Бревенчатая стена выступала из воды, на ней  проводились работы по устройству оголовка.  Этим занималась бригада  мужиков,  всегда одетых в сапоги и серые  брезентовые плащи.   Кроме этой  одинаковой всепогодной одежды у всех были похожие длинные  бороды, разве только  разного  окраса.  Они практиковали в своей  работе отсутствие всякой суеты, поэтому, когда наш буксир  ранее проносился мимо их причала, мне казалось, что рабочие просто дремлют  на бревнах.
             Сейчас, человек пять   строителей расположились  вокруг  стола в виде большого перевернутого ящика  и кушали.  Бревенчатая стена приближалась, из нее торчали деревянные обрубки, к которым можно было привязать буксир.  Пора было сбавлять ход, но гул двигателей не менялся.  Я обеспокоенно заглянул в открытую рубку.  Брагина там не было.  Он отвлекся на какое-то  неотложное дело в машинном отделении.  Я заорал и бросился к рычагам управления.  Механик пулей влетел в рубку, и мы в четыре руки  дернули рукоятки реверса «на задний ход».  От такого варварства буксир задрожал всеми своими муфтами и валами, осел на корму, но  погасить инерцию уже не смог.
 
         Клети сруба были заполнены камнем не до самого верха, поэтому буксир    легко проломил три верхних венца бревен. Сам он повреждений не получил, недаром именовался  «буксир-толкач». Я пришвартовал его к причалу и взглянул на строителей.  Несмотря на то, что авария случилась  в паре десятков метров от них, трапезу никто не прервал.  Я не заметил, чтобы сидящие спиной к нам, обернулись на треск древесины и отчаянный рев двух дизелей.  Потом, поразмыслив на досуге  о подобном поведении,  пришел к выводу, что  нерационально из-за пустяка крутить шеей по сторонам, когда о происшествии могут рассказать те, кто сидит лицом к событию.
           Брагин заглушил моторы, покопался в своей сумке с остатками  питья, надел фуражку с «крабом» и с задумчивым выражением на лице пошел к строителям.  Вблизи те походили на  старообрядцев, именно в таком виде их изображают на картинках.  Но смущало обилие бутылок водки на  ящике. Я не помнил, позволяла ли им вера  поглощать алкоголь в таком количестве.  Уже было сказано, что механик не отличался многословием, но похоже, по части молчания здесь ему могли дать фору.
          Брагин  безучастно стоял рядом с бородачами,  не меняя выражения,   не пытаясь привлечь внимание.  Взор его был устремлен вдаль. Те с аппетитом поглощали варево деревянными ложками.  По чьей-то невидимой команде каждый налил себе в стакан водки. Здоровенный мужик с рыжей бородой, он сидел лицом к нам, видимо бригадир, налил еще один стакан и молча протянул его механику. Все выпили.  Метелки давно не подрезаемых бород  дружно взметнулись над  столом….  Бригадир встал, натянул на кудлатую голову зимнюю шапку, рукой смахнул с бороды и усов прилипшие крошки и степенно подошел к пролому.  Бросил на него оценивающий взгляд и вернулся на свое место за столом.
                – Два ящика водки,  – озвучил Брагин немного погодя  результат переговоров.  Никакой дискуссии   не наблюдалось. Размер компенсации  за ущерб успел сообщить ему бригадир,  когда возвращался и  проходил мимо.
 
                ________________
            

              Примечательной  особенностью Тикси, на которую  вынуждены были обратить  внимание приезжие  – это  огромные псы неведомой породы, похожие одновременно на львов и баранов. На львов – размерами и большой косматой головой, на баранов – светлой окраской и густой шерстью.  Они вольготно,  в каком-то летаргическом оцепенении, возлежали на ступеньках  всех продуктовых магазинов, поэтому  покупателям через них приходилось переступать.  Приезжие это делали с опаской, местные довольно бесцеремонно этих собак  отпихивали, на что те совершенно не реагировали. Казалось, что это особая безголосая порода, которая  общается между собой посредством инфразвуков. 
             – На них ведь еды не напасешься. Кто их кормит? – задал я вопрос  Лямину.
             – А у каждого имеется свой кормилец. Все собаки поделены. – Ответил тот в своей обычной шутовской манере. – Откармливают, чтобы на зиму себе шапку сшить из их шкуры.  Или поддевку, когда после линьки новая шерсть отрастет.
              Не поймешь. Правду он говорит, или шутит.  Но и другие на эту тему высказываются как-то неопределенно.
 
           Ни желания, ни возможности поговорить во время вахты со старшими товарищами не было. Каждый год у них в матросах были разные студенты, ни о каких-либо доверительных отношениях речи  быть не могло.    В краткие минуты отдыха, когда моторы глушились,  они дремали в рубке на коротком топчане, чтобы не прозевать вызов диспетчера по рации.  Рация была устаревшая, включена постоянно, в ней  на одной частоте шли   бесконечные  переговоры между кораблями и берегом.  Громкость на рации выставлялась минимальная, так как  громкие вопли в эфире    действовали на нервы.
           В этом гомоне терялся вызов: «Ветер, Ветер, …. Ветер,…  черт вас раздери, ответьте диспетчеру,  заснули, что ли охламоны….!»  Потом  умудрённая опытом  диспетчер  спускалась со своей голубятни к причалу и ударами молотка по бортам  будила команду…

              На буксире, впереди рубки, имелся кубрик для отдыха  с двумя топчанами, но особенность его состояла в том, что он не отапливался. Для Заполярья решение  оригинальное.  Для обогрева конструкторы там предусмотрели  печку-буржуйку, ее труба торчала над  надстройкой как у парохода, но  возиться с дровами  и углем  никто не хотел.  Снаружи  стенки помещения  царапали льдины, температура внутри была под стать наружной,  так что расслабиться и отдохнуть   в нем не получалось.
 
                Солнце стало цепляться за горизонт, потом все глубже за него проваливаться.  Ночь стала напоминать о себе прикидочными сумерками.   Буксир стоял у причала без дела. Лямин ушел чаевничать на соседнее судно,  я остался дежурить у рации и от нечего делать, в который раз, стал изучать злополучный штурвал.   Конструкция там была несложная,  следовательно,  неисправность была простой.  В его нежелании нормально работать я усматривал для себя вызов.
           При маневрировании оба капитана суматошно дергали рукоятки реверса, заставляя тяжелые винты почти мгновенно изменять направление вращения. Я подозревал, что постоянная вода в трюме – результат такого обращения с механизмами.
            Унизительные  упражнения с ведром на крутом трапе меня достали и  вынудили  отремонтировать  ручной насос.  После пытливого созерцания его внутренностей  выяснилось, что клапана, с юбками из мягкой резины, не имели выраженного понятия «верх» и «низ», отчего  их когда-то установили в перевернутом  виде.  Так они выглядели более убедительно, но перепускные отверстия не перекрывали…
 Электрический насос ремонту не подлежал, так как, его корпус был разорван, судя по всему, замерзшей внутри водой.
 
               Разобрать рулевую тумбу на постоянно работающем судне я не решался, а Лямин на подобное предложение только хмыкнул:  – Рули как-то поворачиваются, чего еще надо?
   
        Я еще раз прошелся  по всему рулевому приводу и снова уперся в штурвал.  Тайну устройства сохраняла крышка с закрепленной  на ней латунной стрелкой, указывающей положение рулей.  Закисшие от времени шурупы были выкручены,    внутренний механизм  стал доступен.  Снизу по центру трубы шел валик, который соединялся со штурвалом знакомыми коническими шестеренками.   Я крутанул штурвал.  Шестеренки  вышли из зацепления, валик изогнулся и уперся в ограничитель.  На нем отсутствовал подшипник.
         В трюме имелся большой металлический ящик, в который собиралась всякая всячина со времен постройки буксира. Найти там  медную трубку подходящего диаметра не составило труда.  Я ножовкой  отрезал от нее  втулку, вставил вместо подшипника и заполнил смазкой. Штурвал с облегчением завертелся  даже от легкого прикосновения.  Лямин в гостях не допил свой чай, как давняя проблема была решена.

            Требовательно заверещала рация,  после чего буксир отлепился от стенки. Интересно, как Лямин отнесется к обновленному  штурвалу.  Пусть это будет для  него сюрпризом…
         На переходах рули надо ставить в прямое положение…  Капитан по привычке навалился на  одну сторону рулевого колеса,  не встретил ожидаемого  сопротивления и сверзился в угол рубки.  Штурвал  весело продолжил вращение.  Гордость за выполненный ремонт  у меня моментально улетучилась, каким-то  двусмысленным получился сюрприз.
           Очень сложными оборотами словесных выражений  прокомментировал  капитан  мою инициативу. Прямых оскорблений  я не уловил, но и благодарности не удостоился. А чего благодарить, если об услуге не просили, более того – запрещали всякую самодеятельность. Человеческие отношения  между чужими людьми строятся на слухах и домыслах.  Тут простой матрос – студент-первогодок мало того, что влез не в свое дело, так еще и провокацию подстроил. Унизил бывалых моряков.   Мог ведь предупредить заранее. Может они специально тот подшипник вынули,  вроде силового тренажера  устроили - мышцы на работе  разминать  и насос испортили, чтобы студентам было чем заняться. 
          Ко всему прочему, в этих обстоятельствах, надо заново учиться управлять судном.

                ______________

         Никто не запретит  считать себя умным. Подумаешь, перевернул клапана и вставил шайбу.  Но  работа на море – дело новое,   можно даже из простой процедуры – заправки буксира топливом, соорудить приличную драму.
         Никогда не видел, как наше судно  заправляется соляркой. Наверное, это происходило не в мою смену. Но вот Брагин направил буксир  к  небольшому танкеру, стоящему на отшибе  и пришвартовался к его ржавому борту. Пристанью  для самого танкера служила  древняя деревянная баржа,  притопленная у берега,  с  хлипким дощатым настилом. Швартовые концы принимал пожилой мужик, он же оказался и капитаном и заправщиком.
            Мужик  перекинулся с  Брагиным несколькими словами,  по тону разговора было понятно, что встретились два давних приятеля.
            Друзья  сноровисто засунули  в горловину топливной цистерны, именуемой  на флоте – «танком», наконечник пожарного шланга и полезли на высокий борт танкера.
           – Следи за уровнем, – напутствовал меня  с лестницы мой капитан-механик, – будет полным,  стукани по борту этой посудины  кувалдой...,  три раза, – уточнил он, уже скрываясь из виду.  В чреве танкера загудел насос,  пожарный рукав  наполнился соляркой,  мощная струя ударила в дно цистерны.
            Над заливом сияло солнце. Оно редко баловало этот край своим присутствием, но сегодня его лучи  по летнему щедро  грели землю  и металл кораблей.   Я снял надоевший бушлат и наслаждался теплом.  Даже краткий  полярный опыт показывал, что   эти тропики ненадолго, через пару часов может пойти  ледяной дождь или снег.
               « Смотреть за уровнем и три раза махнуть  молотком…» – задание  для  ребенка из младшей группы детского садика,  а не  опытного второкурсника. Можно расслабиться,  мысли под стать волнам на море, такие же тихие и умиротворенные.  В небе кричали чайки, под палубой клокотала наполняемая емкость, в дремотной душе стала нарастать тревога. Сначала едва осязаемая, но со временем все более явная. «Как я узнаю, когда «танк»  будет полон?» Наверное, где-то есть датчик, показывающий уровень заполнения, но Брагин его мне не показал, а спросить самому – не пришло в голову.
              Ребристый брандспойт на конце шланга почти полностью закрывал горловину.  Я осторожно потянул его вверх. К концу он сужался, щель становилась все  шире.   Пена заполняла весь объём танка, пузыри лопались  у самого верха.  Не помешал бы краник под руками, но  местная технология заправки судов горючим, его не предусматривала. Три раза кувалдой!....
          «Надо  бы прекратить подачу топлива, чтобы  оценить его  уровень в баке». Такая здравая мысль  шевельнулась в сознании.  Выключить насос….   Потом снова включить...!  Потом опять…» Я бездумно еще  чуть приподнял кончик брандспойта. Струя жидкости зацепилась за край отверстия, реактивная сила вырвала наконечник из рук, шланг хищно заметался по палубе, поливая пространство соляркой.
            Я  поймал  это взбесившееся чудовище и попытался вернуть его голову  в прежнее место.  Прицелился в горловину, но поток ударил  в палубу,  мгновенно вскипел,   я оказался  погруженным в хлопья пены.  Нащупать  упругой струей небольшое отверстие, когда в лицо хлещут брызги топлива, было невозможно.  Я отвел брандспойт в сторону, снова прицелился – с тем же результатом.
 
          Положение становилось отчаянным.  Брагин поднялся на дружественный борт со своей  холщовой сумкой, содержание которой не менялось с начала навигации.  «Пока я буду стучать, пока они доберутся до рубильника…. А куда этот проклятый шланг девать?»
           Я  направил струю в море и с ненавистью уставился на недоступную дырку в палубе. Во время схватки фонтан дизтоплива  несколько раз окатил буксир, борт танкера и продолжал повышать уровень моря.  Радужная пленка ширилась на ее поверхности….  Решение  созрело только  одно…
             Я зафиксировался левой рукой  за край горловины, зажал правой под мышкой  норовивший вырваться брандспойт, задержал дыхание и нырнул  в потоки  солярки.  Соединить на ощупь обе своих руки с непокорным пожарным стволом было уже делом техники.   Ситуация вернулась в исходное положение. Поток продолжал бешено бурлить, но уже внутри  цистерны.  Приобретенный  опыт ясно показывал, что уровень топлива лучше контролировать по звуку.   

            Постепенно я обрел способность видеть, выждал, пока с меня стечет солярка и подал кувалдой условный сигнал.  Как  и предполагал, напор  стал стихать не сразу.  Наступила тишина, лишь волны лениво шелестели за бортом  судна  и переливались  всеми цветами радуги. Вымытый соляркой старый буксир сиял как самовар на именинах.  Палубу покрывали маслянистые лужи, по ней, как по льду, скользили подошвы сапог.  На море  лучше было  не смотреть. Любая природоохранная инспекция  обеспечила бы себя штрафами на год вперед.

            Механик заначил для встречи с начальником  плавучей бензоколонки   почти полную бутылку, поэтому  запас времени у меня был приличным.   Шваброй я согнал остатки топлива в море,  несколько раз окатил палубу забортной водой и посыпал песочком из ящика.  Песок  предназначался для посыпки палубы  во время обледенения.  Той же шваброй протер стены рубки.   Свидетелей моего конфуза поблизости не наблюдалось, правильно, что заправка топливом производилась вдали от людей.  Одежда пропиталась соляркой, ею  были наполнены сапоги.  Я  увязал все тряпье веревкой, конец  закрепил на швартовой тумбе и бросил за борт.  Так уже не раз, во время движения буксира, набегающими струями воды стирался мой рабочий костюм, когда тот пропитывался  смазкой от механизмов. Казалось бы, вода холодная и соленая, но вещи после подобной процедуры приобретали чистоту, как из  после стиральной машины.
 
            Из танкера  показался Брагин. Он расслабленно стоял  в дверном проеме и сверху озирал  окрестности.  Солнце  по-прежнему  сияло и слепило глаза.  Обычно  свинцового цвета   море сейчас пускало веселые блики.  Я продолжал мыть буксир.
             – Вот! Решил навести порядок. – Заявил я механику, может быть, излишне бодрым голосом, когда тот спустился на палубу буксира.  Куртка  с фуражкой почти не пострадала, в кубрике отыскал  старые обноски на смену.
            Брагин удовлетворенно кивнул.  Ему было хорошо, и все вокруг было под стать  настроению.  Выражать свои чувства вслух было не в его характере.
          «У-у»–  когда-то только и произнес он, когда штурвал в его руках перестал тупить.


                ______________


                С океанского теплохода сбрасывают  тонкий конец с привязанным буйком, я его багром поднимаю  на борт буксира, за веревку подтаскиваю тяжелый толстый канат и накидываю  петлю на буксировочный крюк.  Он стравливается  на приличную длину,  извивается в волнах. Но вот   буксир врубает оба дизеля, канат в рывке натягивается и окутывается длинным облаком мелких брызг. Гигантское натяжение выжимает из него всю влагу. Так выкручивают белье после стирки.   Буксировка началась. Второй РБТ носится  вокруг морского гиганта, подталкивая его носом в нужном направлении.  Капитаны все время на связи и согласовывают свои действия.  Теперь буксируемое судно на их полной ответственности.
               Но вот работа сделана,  я  поднимаюсь на борт  теплохода, чтобы подписать у капитана «наряд» за оказанную услугу.  Корабль неподвижен, поэтому  капитан обычно отдыхает в своей каюте. Чем больше судно, тем  комфортнее каюта капитана. Она  похожа на обычную квартиру с фикусами в горшках и аквариумом с рыбками.  Это его дом и тот  создает в нем уют согласно своим представлениям – картинами с лесными пейзажами и полочками с заморскими безделушками. Пожилые капитаны, как правило, благодушны и гостеприимны, могут предложить чаю с печеньем, более молодые молча черкают на бумажке, ставят  печать и недвусмысленно поглядывают на дверь.

            Мои вахты размеренны и привычны.  За сутки удается поспать только урывками, потом изматывающая беготня с мешками цемента на плечах, и, наконец, полное отключение от жизни в кровати общежития.
             В любой работе иногда складываются обстоятельства, при которых  от тебя требуется максимальное  напряжение сил и нервов. На море это конечно шторм.  Вообще-то, в штормовую погоду мы обычно отстаивались около причала, а если выполняли задания, то несложные, невдалеке от берега.  Так могло быть и в тот раз.

           Ветер был отжимной от берега,  волны рвали  боны ограждающие плоты.  Связки леса вырывались на свободу и пускались в свободное плавание.  Мы  окружали их длинной цепочкой связанных  попарно бревен, после чего   как неводом и тащили к месту погрузки.  При этом буксир лихо перепрыгивал через ограждения.  Разгонялся, останавливал винты и по инерции перелетал через бревна. Если связок удавалось окружить несколько десятков, буксировка их занимало много времени, слишком большое сопротивление они оказывали, в них упирался  напор воды от винтов.  За плотом необходимо было постоянно присматривать. Троса были тяжелые, борта буксира низкими,  волны бились о них и окатывали холодным  душем.
 
            Подобную работу мы раньше  делали. Но в этот раз я был голодным. Последний обед  был  перед заступлением на вахту.  Волнение моря не утихало,  голос диспетчера не давал расслабиться, и все же Лямин  ухитрился  замениться.  Он ткнулся носом буксира в  конец грузового причала,  я стоял за штурвалом, механик  за руку вытащил его, а сам спрыгнул на палубу.  Ни о какой столовой речи не шло, надо было ловить эти проклятые бревна.  И вот кончаются очередные двенадцать часов.  Лямин со Степаном остались на берегу, а мы с механиком втянулись в очередную вахту –  в открытом море буксируем очередную связку.   

                Чтобы  загубить организм, холод с голодом всегда выступают  союзниками, а тут еще дождь им в помощь. Единственное теплое место на буксире – машинное отделение.  В желудке  голодные спазмы, но можно немного просушить мокрую одежду.  Теплый кожух двигателя становится родным. Только  прижмешься к нему, как наверху звучит твое имя.  Надо опять в эту стихию брызг и тросов.
 
          Волнение моря усилилось и переросло в приличный шторм.  Вскоре исчезла конечная цель буксировки. Ветер оторвал  от лесовоза плавучий кран и погнал в открытое море.  Его дрейф грозил прервать остров Бруснева, удачно расположившийся в заливе прямо напротив порта.  Ранее мы наблюдали его только издали, наверное, придется  познакомиться поближе.
       Какое-то время в эфире на всех уровнях обсуждалось это событие.  На помощь «Ганцу» помчался наш собрат «Шторм», но по мере приближения к острову,  дискуссия становилась все более нервной.  Брагин сопел и несколько раз нырял в кубрик к своей сумке.
              – Один не удержит! – выдохнул он куда-то в пустоту.
             И вот! – «Ветер», «Ветер», Виктор Сергеевич,   срочно  на помощь «Шторму»…!
            Надо же! По имени отчеству обращаются. Ситуация видно такая сложилась, что вся надежда на наши буксиры.

             Плот надо было бросить в море, предварительно, как можно плотнее оградив бонами.  Операция и в спокойной воде не из простых, а тут волны спокойно гуляют по  низкой корме, на море опустились сумерки,  скоро наступит   темнота.  Полярная ночь все настойчивее напоминает о своем  наступлении.
              Брагин кивнул на моток веревки, всегда висевший в углу рубки.
              – Привяжись! Если что, сбрасывай  плащ с сапогами и по ней на борт.
              Если механик сподобился на такую длинную лекцию о безопасности, то положение  действительно  серьезное.   
             Необходимо было выбрать длинные буксировочные троса и соединить крайние звенья ограждения между собой.   Первый трос дался легко, «Ветер»  задним ходом  пошел на него,  и вскоре петля была накинута на буксировочный крюк. Второй  поддавался с усилием, его натягивали  мечущие в  волнах связки леса.  Я был привязан к поручню, трос  то свободно сам шел в руки, то рвался обратно в воду.  Граница между водой и палубой отсутствовала. По  ногам  с шипением перекатывались   водяные  валы,  серое море  сливались с темным небом.   Еще вчера такую переделку представить себе было невозможно. Неужели это происходит со мной! 
         Механик  под  дождем стоял рядом с рубкой, лицом ко мне, одной рукой держась за проем двери, другой   управляя буксиром. Он старался  угадать  мои движения,  корма рыскала в волнах, все ближе приближаясь к концу ограждения. 
      – Какой молодец! – мелькнула мысль, – такие замечательные люди вокруг.  Повезло с командой.
             Наконец вторая петля соединилась с первой,  можно немного передохнуть. Брагин врубил малый ход, и уже ничего не мешало соединить все петли скобой.
           –  Привяжи  буй к скобе, чтобы потом не искать, – показалось,  Виктор Сергеевич  как-то по-другому смотрел на меня.
             

          Брагин дернул за привод  блокировки  крюка, тот раскрылся,  троса с буйком исчезли за кормой. Освободившийся буксир,  переваливаясь на волнах, двинулся на помощь  «Шторму». Его капитан по рации согласовывал с Брагиным детали предстоящей операции.
          – Витя! Поддержишь меня за нос…. У «Ганца» парусность большая. Вдвоем вытянем…!
           Тон разговора спокойный, даже веселый.  Паника им неведома,  наверное, так же будут переговариваться, когда буксир станет тонуть.
             Я тоже готов проявить стойкость, но неплохо было бы перед этим проявлением  чего-нибудь перекусить.  Вторые сутки без еды – это совсем не похоже на лечебное голодание.  Я не страдал морской болезнью.  Болтанка на волнах вызывала не тошноту, а  устойчивое чувство голода. Перед глазами  явственно возникали все подробности последнего обеда.  Я проявил  тогда непростительную глупость –  оставил что-то недоеденное в тарелках.  Вполне можно было остатки подчистить хлебом  или просто слизать языком...
 
        Буксир пока не нуждался в моих услугах, поэтому  я сушил свою одежду на раскаленных дизелях. Они тоже не глушились  вторые сутки,  воняли перегоревшим маслом.  Чертовы троса забрали последние силы….
             « …Что мешало тогда взять вторую порцию оленины, сейчас бы не так терзали жернова в желудке и не туманилось  в голове.  А я еще булочку с маслом не стал есть. Оставил на столе…. Или не оставил!?»
           Сердце тревожно ворохнулось в груди, в нос ударил запах свежей выпечки.  Мысли лихорадочно заметались,  заблаговременно  выделяя слюну.  «А что! Вполне может  быть…»  Надо добраться до своей куртки в кубрике,  иначе галлюцинации  доконают …
          И вот оно счастье! Булочка,  завернутая в салфетку, с куском масла в середине, казалось, это ее запах я уловил в машинном отделении.  Каким нужно было быть ранее бессовестно сытым, чтобы забыть о подобном деликатесе! В холодном кубрике масло стало  твердым как сыр….  Я не жевал. Булочка растворялась  во рту и ручейком стекала в желудок.

           «Ветер» уже в темноте примчался к острову.   У РБТ достаточная осадка,  даже на высоких гребнях волн  его винты всегда упираются в воду. В свете мечущихся прожекторов картина  предстала  как из фильма катастроф. Понтон крана одним боком вылез на мелководье,  вокруг него бесновалась стихия. Волны   остервенело бились о железо, стараясь вытолкнуть  платформу  из воды и с утробным гулом неслись дальше по пологому берегу.    Желтая громада крана слегка кренилась, его стрела  терялась  в непроглядной вышине.  На берегу  свет прожектора выхватывал непонятные конструкции, когда-то по обыкновению, брошенные здесь за ненадобностью.  Кран был по-праздничному иллюминирован, видимо его команда опасалась, что мы его не увидим, а может, при свете не так страшно выбрасываться на берег. По платформе метались люди в блестящих дождевиках.  Два небольших катера  болтались неподалеку, с них  пытались руководить  спасательными работами, а  их прожектора слепили и мешали  работать. От маленького «Шторма» к понтону тянулась блестящая ниточка троса.  «Ветер» впритирку скользнул мимо.   Матрос, такой же студент, как и я, бросил мне буксирный трос.  На миг мелькнуло знакомое лицо, мокрое и усталое.  Его тоже не сменили вовремя.
            За кормой выросли два белых водяных холма, гул  двигателей сменился воем, мелко вибрировала палуба. Оба капитана синхронно перекладывали рули, меняя направление усилия.    Ярко освещенный кран, на него были направлены все прожекторы, нехотя чуть провернулся на месте, потом еще,  затем  тяжело закачался на свободной воде. В эфире голоса  повеселели. Пробоин на «Ганце» не обнаружили,   его  требовалось  опять пристроить   под бок  лесовоза.
          Океанский корабль  был так же  ярко освещен и заметен издали, не то, что наш буксир: два огонька по бокам – красный и зеленый. Вблизи лесовоза  «Ветер» отцепился от «Шторма» и носом прижал беглеца  к  прочному корпусу.  Спасательная операция успешно завершена, но где-то в море дрейфовал брошенный плот.
 
              Темнота,  лишь недавно спустившаяся на этот край, начала отступать.  Из мрака стали проступать очертания сопок на берегу и барашки на море.    Брагин по каким-то ему одному ведомым приметам  направлял буксир в нужное место.  Корабли в заливе на якорях, чуть видимые огоньки на берегу, служили ему ориентирами.   Впитавшие воду бревна едва выступают над поверхностью, поэтому больше были подвержены течению, чем ветру.  Я шарил прожектором по поверхности волн, пытаясь найти в этом хаосе привычные очертания. Бревен не видно,  но  вдалеке буруны сбиваются в беспорядочную кучу, словно там резвится стая морских животных.
 

            Может булочка с маслом помогла, но чувство голода отступило. Оно, конечно, присутствовало, но я к нему притерпелся. К холоду привыкнуть невозможно, если в мокрой одежде и без сна.  Прожектор с верха рубки  обозначил место действия.  Можно внушить себе, что материальный мир простирается только до границы света, а дальше не существует безбрежного моря и глубины под ногами.   Там, в черной бездне висели концы брошенных тросов.
         Про страховочную веревку я даже не вспомнил.  Усталость блокирует чувство опасности.  Волны били по ногам и вызывали лишь чувство досады. В каком-то оцепенении боны были разблокированы,  я в обратном порядке провел операцию по освобождению буксировочных тросов и, окончательно замерзший, ввалился в рубку. От  усилий и ледяного железа пальцы рук подергивались в судорогах. Теплые дизеля манили меня. Я взглядом показал Брагину на вход в машинное отделение. Виктор Сергеевич кивнул в ответ.

           Вентиляционные отдушины  открыты, но моторы все равно окутаны  облаком горячего удушливого смрада.  Два дизеля сбиваются  с единого ритма  и сотрясают судно.  Как под капотом автомобиля,  все подчинено работе двигателей. Человеку здесь  места нет.…
            Люди умудряются спать на ходу, на камнях, даже на военном посту, где спать запрещено категорически.  Надо побывать в их шкуре, чтобы понять, что машинное отделение не самое худшее место для отдыха….
            ….едва ощутимое подрагивание металла под теплой фуфайкой убаюкивает. Где-то вдалеке тихо и ровно  гудят моторы.... Мозг давно ожидал сигнала  отключиться от этой суеты и дать телу передышку.  Вонь и тряска  вынесены за пределы чувствительности. Главное – тепло.  Кожух привода дизеля из ребристого металла   возвышается над полом и служит подушкой.  Человек должен  питаться, быть в тепле и треть суток проводить во сне. Лиши его чего-то одного, и он перестанет жить.
            
                _____________
 

           71 процент земной поверхности покрыто морями и океанами, не считая болот и луж, поэтому удивительно,  что есть  люди не умеющие  плавать.  Я слышал, что северные народы поголовно не  держатся на воде, не та температура, чтобы этому  научиться.  Выпал из лодки –  все!  Смиренно, без паники идешь ко дну. 
               В море Лаптевых круглый год присутствует  лед. Южный ветер  уносит  его прочь  от берега, залив становится  чистым, вода тоже отходит, днища судов чиркают по донному илу.  Продолжительный северный ветер возвращает лед обратно, его крошево, округлое и грязное, теснится около причалов, уровень воды поднимается, волны захлестывают настил и покрывают его коркой льда.      
            Я как-то спросил Брагина, – умеет ли тот плавать!
           Механик покачал головой. – Не знаю…  Нет!
           – Ну а в отпуске?  На Черном море? Неужто   купаться не приходилось?
          Брагин задумался. –  Навигация здесь до октября….  Был я в круизе на Черном море. На теплоходе.  Сходил на обед, очнулся в реанимации... – Он надолго замолчал. –  Врач сказал,   хочешь остаться в живых – уезжай обратно….  Вот так!  Тяжелый воздух для сердца и легких оказался. Разорвать может без привычки.
          Я дипломатично углубляться в детали той трагедии не стал.  Что больше подкосило  могучий организм механика на отдыхе? Тяжелый южный воздух или резкий переход со спирта на местное вино?
                ____________


           Эти колебания уровня воды вместе с северным ветром однажды сыграли со мной злую шутку,  в результате чего Брагин выделил мне из своей пайки пол  кружки  спирта. Почему-то вахты с Ляминым проходили серо и обыденно, а с Брагиным мы частенько попадали в переделки, где сердце  захлебывалось адреналином.  И буксиры рвались, и на мель садились, таранили другие суда и на нас наваливались  океанские великаны, так, что свет божий закрывали и антенны ломали, но всегда, как-то, обходилось без трагедий. Обошлось и на этот раз.

                Большинство живущих на его берегах моря Лаптевых аборигенов избегают любой возможности оказаться в воде.  На моих глазах стропальщик, цепляющий бревна с  поверхности моря, поскользнулся и сорвался с плота в воду.  Раскинул руки,  оперся о стволы, и его моментально вытащил напарник.  Мокрый, продолжил работать, пока на замену с парохода  не спустился товарищ.   Они  были приезжими. Провалился бы под бревна с головой, выбраться обратно  было   бы  затруднительно.  Осторожнее надо быть на воде. Люди   с развитым инстинктом самосохранения не  работают летом матросами или грузчиками, тем более, не едут для этого в Тикси. Сидят себе на бережку теплого моря, а на кораблях  предпочитают бывать только в качестве пассажиров….
 
            На море  был почти шторм,  поэтому  все малые суда портофлота отстаивались у причалов.   Понадобилось доставить  официальных  лиц на океанский корабль, и диспетчер выбрала нас. Правильно!  Два новых дизеля и молчаливый безотказный Брагин. Лямин обязательно, с  едким сарказмом,  прокомментировал  бы ее выбор….
              Когда «Ветер» вернулся назад, его северный тезка постарался на все «сто». Собрал на месте нашей стоянки весь окрестный лед и поднял уровень воды так, что наша палуба возвышалась над поверхностью причала. Обычно было наоборот. Насчет льда, это громко сказано. За два месяца навигации его в кашу перемололи волны и винты кораблей,  а солнце оплавило края. Тем не менее, таять он не спешил.  Буксир переваливался с корму на нос, волны  набирали высоту где-то далеко в море и швыряли его как  резинового  утенка в ванной.

           Я со швартовым концом стоял на носу. Надо было прыгать. Резиновый отбойник  за бортом,  сделанный из потертой покрышки колеса трактора «Беларусь» обледенел, поэтому я  понадежнее уперся в него сапогом  и оттолкнулся.   Буксир ткнулся в причал, подошва чуть проскользнула, но до причала я долетел. Тяжелый канат значительно спрямил траекторию полета. На залитых волнами досках  меня ждала  предательская тонкая  корка льда. Ноги подлетели вверх, канат полуобвил торс и мягко потянул его назад. Тело плавно  сползло в воду вслед за ним.  Нужного места, рядом со швартовой тумбой,  достигла только  форменная морская фуражка. Как и в случае с соляркой, она вовремя покинула неразумную голову.

         Сухая куртка быстро вытолкнула меня на поверхность, рядом  терся о причал нос буксира. Брагин видел прыжок, но  из-за высокой воды  и бортов, дальнейшее ему было неведомо.  Он упер «Ветер»  в причал и стал прижиматься к нему «лагом», уверенный, что нос привязан.
         Округлый бок буксира перекатывался по стенке причала, пихал лед в лицо и прижимал затылок к стенке. Времени, чтобы испугаться не было.  Я машинально разгребал перед своим лицом наползающее ледяное крошево, пока не уперся ладонями  в  железный борт с ободранной краской. Можно согласиться расстаться с жизнью, когда она невыносима, но здесь был не тот случай.  Спасение было только на другой стороне судна.
        Одежда стремительно теряла положительную плавучесть,  надо было  решаться….  Когда буксир в районе ватерлинии  придавил к стенке плавающий лед, меня там уже не было.
 
              Не знаешь, когда пригодится умение плавать и нырять.  На Черном море, в  детском самоутверждении перед сверстниками, были обязательные подводные заплывы на дальность и глубину,  тут  предстояло нечто подобное.   Правда, в ледяной воде, в бушлате и сапогах, но правила подводного плавания  общие для любого моря, надо только силы правильно рассчитать.
 
           Я перебирал руками по днищу,  пытаясь  вспомнить   его обводы на  стапелях во время ремонта.  В  воде проступили смутные очертания киля и форштевня – с  места, где он начинает закругляться.  Надо ухватиться  за выступающий киль и перебросить  тело на другую сторону.  В  ушах раздавался  звенящий стон,  совсем рядом во мгле вращались  винты.

             Прижимаюсь снизу к  металлической  балке, но она вдруг вырвалась из рук.  Обстановка была не из тех, чтобы тратить время на удивление.  Я опять потянулся к килю, но тот только скользнул по рукам. Киль двигался! Судно двигалось, только из-за мути в воде, этого не было видно.  Но вот над головой посветлело, давящая тень исчезла,  можно  выбираться  на поверхность….
 
           Капитан «Шторма», молодой веселый мужик, с профессиональным интересом  наблюдал из  рубки своего буксира, как «Ветер» будет швартоваться  при таком волнении моря.  Его любопытство было вознаграждено. Он  видел кульбит матроса  и сразу оценил его незавидное положение.   Выскочил на причал и на языке жестов  попытался убедить Брагина, чтобы тот убирался прочь.  Конечно, мой капитан не сразу понял, почему его коллега приплясывает перед его кораблем и машет руками.  Вернее, поначалу совсем не понял и продолжал маневр.  Но энергичные жесты обеими руками, означающие «назад», понятны даже глухонемым.  Брагин инстинктивно врубил «полный назад».

            Ситуация развивалась  стремительно  и  так быстро завершилась, что я на своей футболке обнаружил несколько сухих ниток.    Капитан «Шторма», по его словам, поначалу испытал шок, когда  никого не обнаружил возле причала среди плавающего маслянистого мусора, я в это время на глубине еще занимался «дайвингом», но потом помог мне выкарабкаться из воды, и сейчас, успокоившись, находил происшествие вполне забавным.
         Оба морехода в рубке нашего буксира наблюдали за моим переодеванием в сухие тряпки  и находили весьма необычным  место, которое я выбрал для ныряния – между  причальной стенкой и бортом. Свались  я  в воду с другой стороны судна, было бы не так интересно.
           Кто-то произнес, – чайку бы горяченького после такого купания,– и Брагин сунул мне в руки наполненную кружку. Жидкость обожгла гортань. Адреналин продолжал бушевать,  только осушив сосуд, я поперхнулся и понял, что в ней  был спирт.  Виктор Сергеевич в своей карьере впервые видел картину: его матрос в бушлате и сапогах  возникает из морской пены, поэтому без  колебаний  поделился своей пищей.               
   
                ______________
            
          
                Этот лихтер был одним из самых больших, которые нам приходилось швартовать.  Настоящий океанский корабль, только без надстроек. Было видно, что баржа достаточно потрудилась на своем веку, на корпусе почти не было ровного места, сплошные вмятины.  На нем жила постоянная команда – муж с женой, управляли якорем и принимали швартовые.  Для этого, на посудине   имелся паровой котел, который не только обеспечивал работу механизмов, но и обогревал жилище морской семьи.
             Примечательно было то, что нам помогал допотопный одновинтовой буксир, соразмерный нашему «Ветру».  Из высокой  трубы валил густой черный дым.
          –  Да! Паровая машина. На угле работает. – Подтвердил мою догадку Лямин. – В Японию обоих готовят. 
           Рейс готовился в один конец,  где баржа и буксир также  учитывались  в качестве довеска к грузу металлолома.  К лихтеру стали свозить все, на чем  раньше люди передвигались по тундре.  Залежи  ржавого железа  стали действовать на нервы  начальству так, что от него решили избавиться, то есть -  продать за границу.   На причале установили пресс,  который превращал пустые бочки в «блины». 
         Лихтер был вместительным, одними «блинами» его было не заполнить, издалека было видно, как в него грузились  остовы автомобилей и вполне целые с виду бульдозеры.  Их собирали  по окрестностям, куда можно было подъехать на грузовике.  Если металл валялся на берегу, посылали нас с двумя  плоскодонными баржами – плашкоутами. План по сдаче металлолома – серьезная вещь. Гусеничные вездеходы подтаскивали то, что было раньше машинами и конструкциями к кромке воды и автокран, закрепленный на одной барже, грузил их на  другую.
           Буксиром во время этой операции управлял Лямин, поэтому она прошла обыденно. Плашкоуты легко садились на мель и так же легко с него стаскивались.
            
            
               
               
             Поселок готовился к долгой зиме. Все чаще внезапно налетали пока еще слабые метели. Снег быстро таял, только на сопках задерживался все дольше.  Все меньше кораблей на рейде, все меньше работы грузчикам в порту. Природа  настойчиво  заявляла людям, что они здесь гости, и пора  приезжим  возвращаться  домой. 
            Лямин все же был больше расположен к диалогам.
         – Что вы здесь делаете зимой?
         – На работу ходим, если погода позволяет.
         – А на работе что делаете? Если все замерзло.
         – Корабли ремонтируем. Моторы. Днища и все что сейчас под водой.
         – ?
         – Вымораживаем. Снимаем по пятнадцать-двадцать сантиметров  рядом с бортом. Ждем, пока снизу намерзнет, потом опять срубаем. И так, пока часть днища не очистится. Получается, как на стапелях, только в яме.  Сделаем что надо – затапливаем. Прорубаем в другом месте.
           –  Но ведь это медленно.…   Ждать пока нарастет следующий слой льда.  Чем в это время занимаетесь?
           – Тебе же сказано….  Ждем!

                ______________


            Бригада на цементном складе прекратила свое существование. Непривычное свободное время некуда было девать, не существовало в Тикси достопримечательностей, осмотр которых требовал времени. В нашей студенческой команде были девушки, которые работали в порту на приемке  грузов. У них тоже появилось свободное время. Они ходили с молотком к прибрежным скалам и приносили оттуда кристаллы горного хрусталя. Такая традиция у них передавалась  из года в год – привезти на память из заполярья этот сувенир. Кристаллы были небольшие и очень чистые.  Я потом смотрел с буксира на мрачные темные  скалы, нависающие над морем, и недоумевал.  Как в этой черноте может родиться прозрачный минерал. 
 
         Силуэт яхты на скалах привлекал меня. Он все так же одиноко возвышался  над черными камнями и серой гладью залива.  Я уже разбирался в местных приливах и отливах, выждал подходящий момент и решил осмотреть яхту вблизи.  В сапогах это можно было сделать.
           Корпус  яхты  был сделан из бетона. Я читал о подобных  конструкциях, но  не мог предположить,  чтобы этот метод постройки применялся для столь малых судов.  Бетон был гладким со следами краски в верхней части корпуса и шероховатый там, где на него воздействовали волны и лед. 

           Почему экипаж бросил ее? Повреждений не заметно. А если бы они и были, цемента на  местных складах хватило бы для ремонта тысяч подобных яхт.     Может потому, что в Тикси имеется аэропорт, благодаря чему  путешествие можно было продолжить на другом транспорте.
     В трюме застыла вода, покрытая тяжелой масляной пленкой, на корме в наборе ржавых конструкций угадывался небольшой двигатель. На борту легко читалось название яхты – «Русь». Голубые буквы  со старинными завитушками  были затейливо растянуты по высоте.    
         Конец необычного судна с вызывающим названием, почему-то оказывал тягостное впечатление. Оно стало ненужным, и было брошено, как десятки других вокруг.   Так здесь было принято.   Ее судьба – превратиться в камни.

                ____________

            Ячейка для почты с начальной буквой моей фамилии в студенческом общежитии не баловала меня  корреспонденциями.     Жизнь была заполнена учебой, а все значимые события происходили в институте  или на улицах города, где этот институт находился.  Я знал, как выглядел бланк денежного перевода, но  видеть свою фамилию на этом полезном документе мне не доводилось.   Желающих, хоть раз выслать мне деньги, в стране не было.
 
            Взгляд только скользнул по серой картонке, можно идти дальше, но неведомая сила заставила взять ее в руки…. «Тиксинский морской торговый порт высылает вам  премию за  работу в летнюю навигацию»….  Две моих  месячных стипендии!  Прошло достаточно времени, как я вернулся оттуда, стал забывать о карьере матроса, а тут такое напоминание!  Честные люди жили и работали тогда на Севере.