Модистка, гл. 26, часть 1

  Сейчас же из дверей другой комнаты вышла Устинья и взглянув на гостя обмерла, сердце ее остановилось: перед ней стояла ее любовь — Николай Афанасьевич.

  — Ну чего встала как вкопанная, быстро накрывай на стол, неси все самое лучшее, что есть в доме, барин-то, чай весь день в дороге были, — вывел ее из этого состояния Матвей, я пока лошадь поставлю.
 
  Тотчас же набросив на стол, как по волшебству появившуюся в руках чистую льняную скатерть, она быстро поставила на нее тарелку горячих щей, еще не успевших остыть, нарезала хлеба от ржаного каравая, испеченного ею в русской печи и, поклонившись в пояс, сказала,

   
  — Не изволите ли, ваше сиятельство, умыться с дороги? Она полила ему из глиняного кувшина над медным тазом и подала свежее льняное полотенце с вышитыми на нем красными петухами.
 
  Вошел Матвей и, обмыв над тазом руки, проговорил с поклоном,
  — Не откажите в милости, Николай Николаевич, испробуйте нашей крестьянской пищи. На столе стояли уже соленые огурцы, помидоры, капуста, маринованные грибочки, моченые яблоки, белые куски с просвечивающими розовыми прожилками свиного сала, нарезанные ровными ломтиками, кувшин с медовухой и пара деревянных кружек.
   
  Матвей, подвинув к столу самодельное кресло для дорогого гостя, а для себя и жены стулья встал и произнес на правах хозяина молитву.
  Затем, сев обратился к барину:
  — Благодарствую вас, за пожалование в мой дом и деревню, в которую из всех хозяев только дедушка ваш Афанасий Степанович, лет пятьдесят восемь тому назад, заезжал, и то для того, чтобы посватать меня на Устинье. Добрый барин был не только женил на красавице, каких в нашей деревни не сыщешь, а еще и приданное за ней дал, к слову сказать, по нашим меркам значительное.

  Но ни к слову он это сказал, умен был на Руси мужик, знал Матвей, что не просто так сосватал и женил его барин на своей крепостной, красавице Устинье, девушке из далекой от них деревне. Знал, что и дочка родилась не от него, все до месяца и дня высчитал и просчитал, знал, и не только молчал, но не выдал, что знает ни словом, ни намеком. И сейчас не просто так об этом сказал, а с умыслом: пусть те знает, что и я в какой-то мере причастен к боярскому роду.
 
  Николай улыбнулся,
  — Ну я Матвей, — как вас по батюшке?
  — Егорыч, — подсказал Матвей.
  — Матвей Егорович, по-другому делу приехал. Хочу в деревне, и не только в вашей, а во всех своих деревнях построить больницы, школы и церкви. Вы очевидно старостой являетесь?
  — Старостой меня никто не назначал и не выбирал, а народ им называет, слушается во всем и почитает.
  — Следовательно вы и есть его признанный староста, — подытожил Николай.
Так как вы, Матвей Егорович, смотрите на те новшества, которые я задумал построить?
 
  Матвей Егорович, приосанился, гордо вскинул голову и с важным видом высказал свое мнение:

  — Постройку больницы и церкви одобряю, врач нам нужен, а то моя Устинья травами врачует сельчан роды принимает у всех рожениц. Церковь тоже очень необходима: приходится за три версты ходить, чтоб Богу помолиться, или кому обвенчаться, иль ребенка крестить, да мало ли! Бывает пока за священником едешь в такую даль, чтобы причастил умирающего, привезешь священника, а он не дождавшись, уже преставился. Школа прямо скажу, нам без надобности, ни к чему она, — не пошлют крестьяне своих детей учиться грамоте, во-первых, они являются в каждой семье незаменимыми помощниками в хозяйстве, а во-вторых, из-за боязни, что как выучатся, загордятся перед родителями: мы мол ученые, а вы кто? — неучи! Перестанут слушаться. Незачем их грамоте обучать, учение для крестьянских детей зло, — заключил Матвей.

  Николай удивился его рассуждению о ненужности постройки школы, но ничего на этот счет не сказал: «Завтра утром, — решил он — поговорю с крестьянами». И с этими мыслями отправился на сеновал, где сам пожелал ночевать.