Дарник и княжна часть 4 1

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
1
В Айдаре Дарника ждало два новых удара: год назад Всеслава родила дочь, которая прожила лишь восемь месяцев, кроме того, все в стольном граде только и говорили о захвате Липова гребенским воеводой Алёкмой, который после недавней смерти князя Тана, был выбран на вече князем Гребня. Прибытие пропавшего на чужбине липовского войска еще больше взбудоражило досужих говорунов. Каган был в отъезде, зато на месте оказался его старший тиун Будивой.
– Напасть-то Алёкма напал, а захватил Липов или нет еще неизвестно, – сказал он Дарнику. – Какой-то вид у твоего войска не совсем бравый. Говорят, ирхоны тебя сильно потрепали.
– Мне нужны сто пятьдесят лошадей под седлом, – попросил Рыбья Кровь, избегая вдаваться в подробности последнего сражения. – За все будет заплачено.
– Давай дождемся кагана. Ты же знаешь, он не любит междоусобья. Заставит своим судом Алёкму все вернуть, – уклончиво рассуждал Будивой.
Нельзя воспользоваться каганскими табунами, придется искать по мелким конюшням, решил князь и разослал повсюду полусотских с казначеями покупать лошадей и седла. Дарник также не прочь был пополнить войско айдарскими вольными бойниками, но те наотрез отказались присоединяться к липовцам. Вскоре выяснилась причина их столь странного поведения. Главная колдунья столицы предсказала исчезновение в каганате самого молодого княжества. Смущенные предсказанием липовские воеводы собрались, чтобы узнать, что думает по этому поводу князь.
– Все верно, самое молодое княжество исчезнет, – с усмешкой подтвердил Рыбья Кровь. – Вместо него возникнет Липовско-Гребенское княжество. Вы разве забыли, что меня тоже называют колдуном? Как сказал, так и будет.
Воеводы выжидающе косились на Сеченя: что скажет он?
– Если Алёкма осмелился напасть на Липов, то с ним наверняка не меньше тысячи воинов. Нас в три раза меньше, – просто и убедительно произнес тысячский.
– Да, верно, я и забыл, что каждый из вас теперь может купить возле Айдара дворище, закупов и наложниц и до конца жизни в тепле и сытости рассказывать всем о своих заморских подвигах, – добавил в тон броднику Дарник.
– Нас половина осталась, после малого наскока ирхонов, сколько же останется после сражения с гребенцами? – невозмутимо рассуждал Сечень. – Каган действительно все рассудит, и мы получим Липов назад без всякой крови.
– Ты прав и те, кто считает так же, тоже правы. Всех же остальных самых глупых воинов я приглашаю утром присоединиться ко мне на второй версте Короякской дороги.
Рыбья Кровь с трудом сдерживал раздражение: меньше всего ему сейчас хотелось воевать, но поход надо было довести до конца. Позже он то же самое повторил и арсам.
– Кроме Липова есть еще и наш Арс, – дружно отвечали те. – Сам говорил, только стыд отличает людей от животных. Если не пойдем, стыд будет жечь нас до смертного часа. Лучше умереть, сражаясь, чем так.
Из ста арсов, вышедших с князем полтора года назад из Липова, сейчас в строю находилось лишь сорок бойников. Еще семеро не излечились от ран, но и они ни за что не хотели оставаться в Айдаре.
– Через месяц сюда придут липовские подводы и заберут вас, – пообещал им Дарник. – В лесной засадной войне вы нам будете лишь в тягость. 
Весь вечер арсы собирали по другим ватагам камнеметы и наконечники для стрел и укладывали на повозки и двуколки. Получилось не войско, а целый торговый караван с пятью-шестью всадниками сопровождения.
Рано поутру этот караван вышел из посада Айдара и направился на северо-восток по Короякской дороге. Пройдя версту, они остановились и стали ждать остальных «глупцов». Первой показалась хоругвь Сеченя, из ста конных и пеших воинов с пятью повозками.
– Больше всех артачился, а сам поехал? – попрекнул тысячского князь.
– Я и не говорил, что останусь, – Сечень не выказал ни малейшего смущения.
Вскоре стали подходить и другие отряды. Пришли булгары, «черное войско», липовцы двух-трехлетней службы. Всего набралось триста ратников при сотне лошадей, пятнадцати повозках и семи двуколках, наспех переделанных в камнеметные колесницы. Еще десяток камнеметов в разобранном виде хранился на повозках. Ну что ж, с Дарником снова было хоть и маленькое, но вполне боеспособное войско. И все же доброй четверти воинов липовцы в своих рядах не досчитались.
Последней подошла ватага заспанного Корнея.
– Ну что тебе в такую рань неймется? – упрекал князя, позевывая, тайный советник. – Не все ли равно, разобьем мы этих дурацких гребенцев с утра или после обеда?
– А почему они дурацкие? – спрашивал у Корнея под улыбки воевод Рыбья Кровь.
– Им сказали, что ты где-то сгинул на чужбине, они простаки и поверили. В другой раз станут верить, только когда им твою отрезанную голову привезут.
– А если моя отрезанная голова вдруг глаза откроет?
– Тогда весь Гребень точно в портки наложит, – под общий смех заключил Корней.
Ободренное такими шутками липовское войско двинулось в путь. На Малый Булгар не сворачивали, шли прямиком на Корояк. Тесть, князь Роган, непременно должен помочь, считал Дарник. Однако на третий день встречные купцы сообщили о скоропостижной смерти короякского князя.
– Кто же теперь вместо него? – с нехорошим предчувствием спросил Рыбья Кровь.
– Сын Рогана, пятнадцатилетний Севид, при нем опекуном его дядя Шелест.
– А что с Липовым?
– Говорят, Алёкма полгорода сжег, а половина еще отбивается, – отвечали купцы.
Это известие заметно воодушевило липовцев. Прикупив в придорожных селищах лошадей, Дарник всех воинов усадил в седло и легкой рысью устремился вперед.
Короякский конный дозор встретил их колонну в десяти верстах от города. От него Рыбья Кровь узнал новые подробности осады Липова. Оказалось, рогановское войско почти сразу пошло на выручку Всеславе. Часть его до сих пор стоит у стен Липова. Но княжна, укрывшись на Войсковом Дворище, сама отказалась выходить к отцовской дружине. Сражаться с гребенцами, которых слишком много, никто из короякцев не захотел, так и стоят в стороне в укрепленном стане, ни во что не вмешиваясь.
– Чего же тогда они там ждут? – вопрошал Дарник.
– На случай, если липовцы с княжной сами захотят пробиться к ним из города, – отвечал десятский дозора.
В Корояке прибытие липовского князя вызвало изрядный переполох, никто не понимал, откуда он явился и как себя с ним вести. Последнее, что о нем слышали, это о сожженных ромейским огнем лодиях в Дикее и то, что его войско направили куда-то в южные моря. А вот он сам, жив, здоров, с печатью суровой бывалости на лице. Любопытство вызывали не столько воины, сколько их жены: ромейки и болгарки. Рыбья Кровь приказал Корнею распустить слух, что основная часть войска идет непроходимыми лесами и в это все сразу поверили, сколько бы сами липовцы-походники не говорили, что понесли большие потери от ирхонов и здесь все их войско. Зная дарникскую воинскую изворотливость, короякцы наперебой гадали и до драки спорили, какую именно хитрость на этот раз применит их бывший выкормыш, чтобы победить Алёкму.
В княжеском тереме Дарника приняли с большой настороженностью. Юный Севид сидел в окружении воевод и тиунов с розовыми пятнами на щеках от волнения и, чуть склонившись на сторону, слушал шепот своего опекуна. «Неужели и я так выглядел здесь пять лет назад перед судом Рогана?» – изумленно думал Дарник.
Шелест торжествующим и злым взглядом искал его глаза. Но Рыбья Кровь, чтобы еще больше раззадорить злопамятного князя специально смотрел только на княжича, как бы всех остальных относя к обычной челяди. Не слишком на что-то рассчитывая, Дарник попросил Севида оказать ему помощь воинами, лошадьми и продовольствием.
– Князь Алёкма женат на моей двоюродной сестре, поэтому ни воинами, ни военным снаряжением мы помогать тебе не можем, – под диктовку Шелеста произнес княжич. – Такие междуусобья может судить только каган.
– А двадцать мешков зерна и десять бочек солонины – это тоже военное снаряжение? – с плохо скрытой насмешливостью поинтересовался Дарник.
Княжич вопросительно глянул на опекуна. Тот утвердительно кивнул.
– Эта помощь тебе будет оказана, – торопливо проговорил Севид.
Когда уходили с княжеского двора, Сечень предложил:
– А если ударить в вечевой колокол и попросить воинов у города? Только ты должен сказать им что-то очень сильное.
Дарник чуть подумал:
– Не надо. Всем и так все ясно. Если бы кто хотел, тот сам пошел бы с нами.
– А если у них перед носом золотыми солидами позвенеть? – настаивал хорунжий.
– Наемники нанимают наемников! Не будем срамиться. Теперь наши главные союзники лес и ночь.
При выходе из Корояка не досчитались двух десятков воинов – кто-то сильно загулял, кто-то просто предпочел уклониться от слишком рискованного столкновения с гребенцами.
– Бойники надеялись, что короякцы нам помогут, – объяснил недостачу воинов Сечень. – Но когда все вокруг не верят в наше дело, то многие из своих тоже робеть начинают. Ты бы к ним хоть с ободряющим словом обратился, что ли?
Ободряющее слово?! Рыбья Кровь всегда с недоверием относился к любым краснобаям. Чтобы что-то важное зависело от хорошо или плохо составленной цепочки слов – да не может этого быть! Одно дело – умная беседа с кем-то одним, а другое – речь, обращенная к многолюдной толпе. Правда, с ним уже однажды такое случалось, когда он тех же гребенцев уговаривал перейти от хазар на свою сторону. Но там главным было то, что он без всякой предварительной договоренности в одиночку поехал во враждебное войско, и этот его поступок убеждал больше, чем слова. О чем ему говорить им теперь? Разве вожак волчьей стаи объясняет своим серым побратимам, как важно быть сильными и смелыми? Он просто рычит им: вперед и ведет за собой без оглядки. Поистине, самая неприятная княжеская обязанность: говорить здравицы и торжественные речи, которые тебе самому кажутся смешными и нелепыми!
Тем не менее, на первой же дневке Дарник решил последовать совету Сеченя и после трапезы приказал трубить общий сбор и впрыгнул на колесницу, чтобы его лучше видели. 
– Мои воеводы каждый день спрашивают меня: куда и зачем мы идем? Слышал также разговоры, что ради своей новой славы, я готов вас всех погубить. Правда в том, что славы даже при победе над гребенцами не будет ни мне, ни вам. Да и так ли нужна та слава? Пять лет назад я ушел из своего лесного селища, потому что жить в одном и том же лесу, копаться в земле всю оставшуюся жизнь казалось мне невыносимо. Я хотел видеть весь мир, всех самых смелых мужчин и самых красивых женщин. Чтобы все это увидеть, надо было стать или очень хитрым купцом, или удачливым воеводой. Вы, наверно, догадываетесь, что именно я выбрал? Я выбрал вас.
Воины, даже те, кто плохо понимал, слушали его, не дыша.
– Таких же, как я, думаю, не мало найдется и среди вас, – продолжал Рыбья Кровь. – Многие считают нас разбойниками, что нам хочется только грабить и убивать. На самом деле мы несем людям великое освобождение и обновление. Разве в наших рядах мало чужеземцев, что присоединились к нам? Разве после любого нашего похода в разоренной стороне не появляются новые более умелые воины и не отстраиваются неприступные крепости? Вы хотите знать, куда и зачем мы идем сейчас? Мы идем домой. Просто домой. Я не призываю вас к мести. Сам я не испытываю ненависти ни к гребенцам, ни даже к ирхонам, убившим половину наших товарищей. Гребенцы такие же воины, как и мы. И это будет только наша вина, если мы не устережемся и не побьем их своим умением и крепким боевым духом. Я так же, как и вы, устал за этих полтора года. Поэтому прошу вас собрать все силы и сделать самое последнее усилие. Обещаю всем вам и себе полтора года полного отдыха – мы его заслужили. А потом, если вы опять заскучаете, то явитесь ко мне, растолкаете меня сонного и толстого и скажите: мы снова хотим идти в поход, веди нас. Только просите очень настойчиво, иначе не поведу.
По рядам воинов пробежал легкий смех, многие лица разгладились, стряхнув с себя напряжение. Дарник поднял руку, призывая к тишине.
– Через два дня мы войдем в липовскую землю. Тяжелый обоз оставим в первой же сторожевой веже. Но есть другой груз, который делает нас слабыми и от него нам всем нужно избавиться: наши кровные солиды. Пока вы таскаете их в поясах или нашейных кошелях, вы воины только наполовину. Не приказываю, а советую сдать их казначеям сотен, а писари пусть запишут, кто сколько сдал.
– Да зачем через казначеев, пусть каждый найдет себе приметное место и зароет! – раздался хриплый голос какого-то гридя.
– Если убьют, хочешь, чтобы оно никому не досталось? Ну ты и жила! Неужели и все такие? – князь обвел взглядом весь сход. – Лучше казначеям, чтобы в случае смерти или плена, ваше золото пошло вашим женам, друзьям или на ваш выкуп.
– А ты сам золото спрячешь? – вопрошал все тот же хриплый голос.
– А вот не скажу и даже не покажу куда, – задорно произнес Дарник.
В ответ раздался дружный хохот – похоже, насчет бодрости все у него получилось.
Липовской пограничной заставы войско достигло в середине дня под проливным сентябрьским дождем. Но ливня никто не замечал, крепостной гарнизон ликовал, как малые дети, да и походники радовались не меньше, увидев в селище не торжествующих гребенцев, а своих старых товарищей и знакомцев.
Застава состояла из трехъярусной бревенчатой башни, обнесенной валом и частоколом. С одной стороны к валу примыкало войсковое дворище с гридницей, конюшней и гостевым воеводским домом, с другой – небольшой посад, где жили женатые гриди и войсковые мастера: кузнецы, шорники, сапожники, тележники. На всем этом виднелись теперь следы недавнего штурма. Посад был полностью сожжен и разрушен, сильно обуглены гридница с конюшней, исчезла и часть забора в войсковое дворище, вместо него высился завал из бревен и мешков с землей.
– Когда тын проломили, мы сумели кое-как отбиться, а потом за ночь завалили пролом тем, что было под рукой, – объяснил сотский вежи.
– Сколько их было? – спросил Дарник.
– Сотни две, не меньше. Основные силы стоят у Липова. А малые отряды рыщут по всему княжеству, хватают все, что плохо защищается.
– И много уже нахватали?
– Порядочно. Всего не знаю. Но кажется, даже Северный Булгар взяли.
– А Арс?
– Арс стоит, что ему сделается. Гребенцы туда и не суются.
– Что короякцы?
– Тоже стоят себе под Липовым, в гости к гребенцам ходят, – с горькой усмешкой отвечал полусотский. – Не знаю почему, но гребенцы разоряют только твои селища и городища, князь, опричнину твоей жены не трогают.
– Что с моими сыновьями и наложницами?
Увы, этого полусотский не знал.
Гарнизон заставы первоначально состоял из шестидесяти гридей и двадцати вольных бойников, всегда готовых подменить гридей в случае болезни или отлучки. Сейчас в строю оставалось две неполные ватаги. Рыбья Кровь не счел возможным еще больше уменьшать их. Произвел лишь замену: забрав двадцать крепких бойцов, оставил столько же еще как следует не оправившихся от ран походников. Сменил также часть усталых лошадей, и освободился от лишних грузов.
До Липова от вежи было полтора дневных перехода. Но дарникцы пошли не напрямую, а свернули на север и направились в Арс. Впрочем, сохранить в тайне им свое передвижение не удалось и когда подошли к Арсу, туда же прискакал гонец из Липова, сообщивший, что, услышав про возвращение с войском Дарника, вся гребенская рать сорвалась с места и поспешила по южной дороге в свое княжество.
– Вот это вояки! Зря мы сапоги топтали, хватило бы одного гридя со знаменем послать, они бы и от него побежали! – от души смеялись воеводы и бойники.
– Что с моими сыновьями и наложницами? – прежде всего интересовало князя.
– Все, кроме дочери Всеславы живы и здоровы, – отвечал гонец.
Бросив у Арса подводы и колесницы, все липовцы по двое взгромоздились на лошадей и пятнадцать верст до своей столицы одолели одним махом.
Та же картина, что и в пограничной заставе, только увеличенная в несколько раз ожидала дарникцев и здесь. От посада и Городца остались одни головешки, огню были преданы и все окружающие Липов дворища, пшеничные и овсяные поля, сложенные срубы новых домов и недостроенные лодии. Выстояли лишь Войсковое Дворище и Островец.
Неприятно бросался в глаза стан короякцев, в версте от липовского посада, окруженный чистенькими светлыми повозками.
Навстречу дарникцам из Дворища высыпали бортичи, худые, грязные, растрепанные, но несомненные победители. Увидев целого и невредимого Бортя, князь сам, забыв приличие, рассмеялся от радости. Сойдясь, они обнялись и по очереди подняли друг друга на воздух, дабы убедиться в реальности происходящего.
– Самые нетерпеливые прискакали? – определил Борть, окидывая взглядом прибывших. – Нужно послать коней за остальными.
– Это все, – тихо сказал ему Дарник.
– Как все?! – воевода изумленным взглядом окинул три неполных сотни походников.
– А другие на лодиях, что, не прибыли? – оцепенел от ужасного предположения князь.
– Нет. Лисич писал, что торговые лодии с нашими бойниками перехватили хазары и до него добрались только восемь человек. Еще сотню по наземной дороге перехватили в Гребне.
Дарник стиснул зубы: хорошо еще, что он пришел домой не просто так, а в облике освободителя, может хоть это скрасит его неудачный поход?
– А княжна у нас молодцом держалась, настоящая княгиня, – похвалил кто-то из вожаков-сидельцев.
Рыбья Кровь оглянулся. К нему приближалась со свитой гридей Всеслава. Узкая княжеская корона уверенно охватывала ее горделивую головпку. За всеми боевыми заботами, Дарник совсем забыл о жене. Сейчас же перед ним с особой силой вспыхнули все ее прегрешения: убитые на «сватовстве» жены гридей, подосланный убийца к Адаш, а теперь еще и смерть восьмимесячной дочери.
Полтора года разлуки сделали свое дело – оба смотрели друг на друга как на плохо знакомых людей. Не было ни объятий, ни поцелуев, лишь небольшие поклоны.
Потом князь в сопровождении Бортя пошел смотреть следы осады, выслушивая пояснения наместника.
Осада продолжалась три месяца. Полторы тысячи гребенцев обложили Липов сначала с трех сторон, не придавая особого значения Островцу. Однако после того как Борть дважды с большим отрядом перебирался ночью с левобережья на правую сторону реки и наносил неожиданные удары по стану противника с тыла, Алёкма пять сотен воинов перевел на левый берег Липы и не давал бортичам выйти из Островца. Тогда Борть придумал готовить малые плоты и ночью спускаться вниз по реке, снова делая наскоки из леса на зазевавшихся гребенцев.
– Так я не понял, кто кого больше осаждал: ты Алёкму, или он тебя? – одобрительно подтрунивал Дарник.
– Твоя наука – лезть вперед и никого и ничего не бояться, – отвечал польщенный толстяк. – Не будь этого дурного Алёкмы, Липов бы сейчас полную силу набрал, не понадобилось бы даже твое золото, князь.
Вообще с Бортем Дарнику говорить было одно удовольствие, все он воспринимал с веселой невозмутимостью: ну да, была осада, ну да, ходили на ближние и дальние вылазки, ну да, спокойно перемалывали камнеметами и пращницами неприятеля.
С городскими старейшинами разговор получился не столь приятный.
– Когда ты уводишь с собой и не возвращаешь чужих ополченцев, мы тебе и слова не говорим, но когда ты уводишь и не возвращаешь тех, кто не хочет с тобой уходить, это уже больше похоже на намеренное убийство, – обвинил князя сильно заматеревший на своем наместничестве Охлоп.
– Мне тошно тебя слушать, – отвечал князь. – То, что не вернулись почти тысяча бойников, тебя беспокоит меньше всего. Да, я приказал сорока вашим недорослям оторваться от сохи и лопаты и пойти в поход. В следующий поход пойдут по приказу еще три ватаги ваших сыновей. И так будет до тех пор, пока все парни Липова не пройдут через это. Хватит рассчитывать на наемное войско, пора самим научиться себя защищать. Мне воевода сказал, что среди вас, липовцев, нашлись такие, кто за три месяца ни разу не поднялся на крепостную стену. Все они будут выселены за Засечный круг Липова. Раньше я на многое смотрел сквозь пальцы, говорил себе, это ваш город и главные права на вашей стороне. Теперь земля Липова полита кровью моих бойников без роду и племени, и за это она стала такой же моей, как и вашей. Городец сгорел дотла, значит, так тому и быть. Завтра начинаем строительство нового Городца, но строится он будет по моему уставу.
Всеслава на совете сидела по его левую руку, и хотя не проявила свое несогласие ни словом, ни взглядом, он отчетливо ощущал ее присутствие, как что-то мешающее ему.
Поздним вечером они вошли в опочивальню и стали готовиться ко сну.
– Ты за что-то на меня сердит? – спросила она, когда мужа всего передернуло от ее ласкового прикосновения.
– Насчет своей опричнины сама с Алёкмой договаривалась?
– Мне договариваться не понадобилось, Алёкма или его ромеи-советники сам так решил. По-своему очень мудро: разорять липовского князя и намеренно не трогать опричнину княгини – все князья оценят это как надо.
Довод был вполне убедительный.
– Что-то еще? – добавила жена.
– Разве можно сердиться за подосланного тобой убийцу Адаш?
– Адаш, это та рабыня, которая ублажала тебя весь поход? – жена не сочла нужным уклониться от обвинения.
– Быстро твои служанки все разведали, – ядовито похвалил он.
– Я никакого убийцу к твоей рабыне не подсылала, чем угодно могу поклясться. Какой-то бойник сказал тебе то, что могло его спасти, и ты сразу ему поверил. Где он? Пусть приведут его сюда. Мне сказали, ты его отпустил… – она ясно и разумно приводила все новые и новые доводы своей невиновности, но чем правильнее она говорила, тем очевиднее была для него ее вина.
– Ты во всем права, – прервал он Всеславу. – Я устал и хочу спать.
– Спи, – она обиженно отвернулась от него на другой бок.
2
Легко сказать, построить новый Городец. Для этого сперва надо было убрать остатки старого.
– А почему бы короякцев к этому не пристроить, как ты помнишь князя Шелеста пристроил? – посоветовал Корней.
Предложение показалось Дарнику заманчивым, и он поехал к стану короякцев, которые готовились отправляться в обратный путь. Князь попросил их ненадолго отвлечься от своих сборов и обратился к ним с речью:
– Вас здесь триста крепких здоровых парней. А тысяча гребенцев побежали не от вас, а от моего войска меньше вашего. Если вы сейчас уйдете в Корояк, там будут смеяться над вами, горе-вояками. Давайте всему каганату покажем, что Алёкма побежал не от меня, а от меня вместе с вами. Для этого вам надо здесь на месяц остаться и помочь со строительством крепости. За работу будете получать как обычные трудники, зато всех вас я назову не чужаками, а своими друзьями. А вы знаете, что это такое!
Короякцы пораженно молчали. Самый знаменитый на весь каганат князь зовет их в свои друзья! Больше сотни из них тут же захотели остаться.
– А арсов и бродников ты своими друзьями никогда не называл, – чуть обидчиво заметил Сечень, сопровождавший князя к короякцам.
– Ты как женщина придаешь значение любому сказанному слову, – насмешливо глянул на него Дарник. – Хочешь, я всюду буду называть тебя мой друг Сечень.
– А еще назови «мой самый лучший друг Сечень», – тут же подначил Корней, как всегда вертевшийся возле князя.
Разумеется, так величаться тысячский не захотел.
Липов медленно приходил в себя. В Войсковом Дворище дозор несла лишь малая караульная ватага, все остальные гриди, бойники и воеводы, сняв доспехи, трудились над расчисткой пепелищ и возведением новых укреплений. Не остался в стороне и сам князь. Вместе с Фемелом и писарями-счетоводами вымерял угломерами и землемерной саженью нужные линии и расстояния и вбивал колышки-метки. Пятьдесят больших дворищ Городца должны были смениться тридцатью малыми дворищами, десятком гостиных домов с харчевнями и еще десятком домов общинного назначения. Ремесленных мастерских здесь не намечалось – нечего шуметь. Заложили также торговый ряд для мелких обиходных предметов, чтобы не тащиться за ними на посадское торжище. Нижний ярус всех домов велено было делать только из камня, а крыши – из теса. Все тридцать намеченных участков для дворищ решено было продавать по подсмотренным в Романии правилам аукциона – хочешь жить среди самой главной знати – плати по полной.
Впрочем, пока новые дома строили мало – в преддверии зимы спешно копали землянки. Стоимость лишних рабочих рук повысилась вдвое-втрое, что вызвало недовольный ропот погорельцев. Но уменьшать расценки в приказном порядке не стали.
– Почему, если у нас есть наши кровные солиды, мы не можем заплатить больше, чтобы нам все быстрей построили, – возражали князю походники.
Пришлось им уступить. Еще больше взлетели цены на хлеб и многие самые необходимые вещи. И с этим тоже ничего нельзя было поделать. В растерянности следил Дарник, как быстро тает привезенная им богатая казна. На этом фоне весьма выделялись приезжающие из селищ опричнины смерды с полными повозками зерна и домашней птицы. Оглядевшись повнимательней, Рыбья Кровь убедился, что прошлое очарование «доброй княжной» у липовцев полностью прошло – простить сохранность ее имущества у народа никак не получалось. Князь осторожно поинтересовался у Бортя, ставшего теперь полновластным наместником Липова, стоит ли отправлять Всеславу в ее уже полностью отстроенный и неповрежденный Славич.
– Решай сам, народ возражать не будет.
Фемел был другого мнения:
– Ссылать пока не стоит. Просто отмени ее опричнину, а если она заартачится, тогда уже и в ссылку.
Так Дарник и сделал: отправил по опричным угодьям конников с повозками, которые просто изымали по назначеным князем ценам половину всего урожая и живности. Старосты ограбленных селищ со слезами кинулись к княжне, но та мало чем могла их утешить, понимая, что настрой Липова целиком на стороне мужа. Вот и сидела одна целыми днями в княжеском тереме или отправляясь на конную прогулку с охранниками или сохранившими ей преданность приближенными. В то время, как Дарник почти полностью перебрался на постой в Островец, куда собрал всех наложниц с детьми. Из-за скученности жильцов каждой из них вместе с ребенком довольствоваться приходилось небольшой каморой, но это оказалось самым привлекательным. Четыре наложницы, радуясь победе над Всеславой, временно закопали меч войны и составили одну большую дружную семью. Устроившись на лавках вокруг стола, угощали князя изысканной едой и с неподдельным упоением слушали его рассказы о Романии (а рассказать было что). Трехлетняя дочь Саженки и трое старших четырехлетних детей возились тут же на постеленном на полу ковре, своими играми и словесами только радуя глаза взрослых. Дарник словно бы переносился в землянку дяди Ухвата в далекой Бежети, только теперь в качестве этакого семейного хозяина-отца был он, князь Дарник. Сложился даже свой ритуал, когда приголубив какое-либо чадо, он говорил ему на ушко какой-то секретик, и радостный ребенок брал князя за руку и вел что-то показывать в свою камору, где хозяин-отец и оставался на ночлег.
Впрочем, некая толика мужнего внимания доставалась и княжне. Это когда Дарник слишком поздно возвращался из своих разъездов. Не желая будить свою семью в Островце, отправлялся в терем к Всеславе. Княжна встречала его по-разному: то дулась, то была сама ласковость и радушие, но ему это было почти все равно – полное забвение жены могло привести к законному разводу или появлению у нее полюбовников, а так он превращал ее всего лишь в носительницу княжеских одежд и не более того.
Памятуя слова тиуна Будивоя о суде кагана, Рыбья Кровь приказал составить подробный список всех липовских потерь, включая не только убитых и раненых людей, но и все потравленные поля, уничтоженные строения и истребленный скот. Полученная сумма в девяносто тысяч дирхемов удивила его самого, особенно тем, что вира за потерянное добро, оказалась выше виры за убитых липовцев. Сразу вспомнились собственные бесчинства в ромейской Дикее. Как он стерегся там лишних жертв среди дикейцев, зато беспечно пустил под слом для добычи метательных камней с полдюжины домов. А ведь их строительство наверняка было подороже деревянных избушек Липова.
Прибытие в городов дешевого провианта из селищ Всеславы, казалось, должно было заставить замолчать самых недовольных погорельцев, они и молчали, вот только Дарник стал замечать, что многие горожане избегают смотреть ему в глаза. Сечень с удивлением докладывал, как народ дико раздражают, рассказы походников про Дикею, Крит и Болгарию, мол, князю удовольствие, а ратникам одна гибель. Борть и Корней в один голос тоже подтвердили:
– Липовцы перестали восхищаться тобой! Спят и видят, когда ты хоть раз проиграешь.
Кажется, совсем смешная причина, но князь почувствовал себя глубоко уязвленным, гораздо сильней, чем от прямого оскорбления. Первым его побуждением было прямо в тот же момент выйти из княжеского дома и навсегда покинуть Липов. Наверно, он так бы и сделал, будь его отношения с княжной чуть доверительней. Уехал бы в Славич и оттуда присылал бы в город свои княжеские указы. Но находиться там постоянно рядом с женой представлялось совсем уже невыносимо.
В общем, обложили меня со всех сторон, мог пожаловаться Рыбья Кровь, если бы было кому. Ведь ни Фемелу, ни Корнею же плакаться? Поэтому настоящим подарком судьбы для князя явился вдруг прискакавший в Липов гонец от самого кагана:
– Каган просит тебя с малой дружиной немедленно выехать к нему на встречу в Збыхов.
Городище Збыхов находилось на Малом Танаисе и принадлежало Гребенскому княжеству.
– Почему именно в Збыхов?
– Потому что каган сейчас находится там.
В скрепленной каганской печатью грамоте говорилось то же самое. Никаких других подробностей ни из грамоты, ни из гонца выудить не удалось. Но они, в общем-то, были и не очень нужны. Раз в Гребенском княжестве, стало быть, его хотят помирить с Алёкмой. А с малой дружиной, значит, предстоят состязания его поединщиков с поединщиками Гребня.
Дарник собрался быстро. Отобрал лучшие ватаги из походников и городового войска. Выбрал лучших коней, повозки, 6 колесниц с камнеметами (на всякий случай) и недельный запас провизии. Полная боевая сотня и полусотня арсов на следующее утро были уже в пути.
Мимо целехонького Славича проехали даже в него не заглядывая. Когда проезжали Южный Булгар, увидели, что он разрушен еще основательнее, чем Липов. Фактически городище нужно было отстраивать заново. Усть-Липов и вовсе не пострадал, гребенское войско со своим обозом просто не прошло по местным топям и завалам. Стараниями Лисича здесь был уже тысячный город, правда три четверти его населения составляли рабы, выкупленные (вернее сказать отбитые) по одному дирхему за голову у словенских купцов. Народец это был совсем ненадежный, что было причиной, почему Лисич не пришел Липову на помощь. Выяснив это, князь даже не стал упрекать старого соратника. Зато убедился, что на помощь оружием и припасами здесь можно вполне рассчитывать. Приятно удивила легкость и быстрота, с которой лисичцы в три часа переправили малую дружину на правый берег Танаиса со всеми ее повозками и колесницами.
Еще один трехдневный переход по осенней распутице, и дарникцы подошли к Збыхову. За несколько верст до городища слышен был могучий рев скота и, когда совсем приблизились, увидали бескрайний стан степняков: сотни войлочных юрт и тысячи голов коней, коров и овец.
– Это же хазары! – воскликнул Сечень.
Действительно было чему удивиться: по существующему положению, хазары на правый берег Танаиса не переходили, а уж тем более не должны были подниматься вверх по течению Малого Танаиса. Конные разъезды хазарских лучников издали, не приближаясь, сопровождали липовцев до самого Збыхова. Рыбное знамя в голове колонны ясно говорило кто идет и куда.
Лагерь русского кагана находился чуть на отшибе от городища, окружен был привычным кольцом повозок и белел остриями шатров. На триста гридей, определил Рыбья Кровь, опытным взглядом окидывая русский стан. Уж не в плену ли находится каган у этой хазарской орды?
Однако каган Влас отнюдь не выглядел пленником, с приветливой улыбкой встречал липовского князя у своего шатра. Дарник осторожно косился по сторонам, ожидая увидеть гребенцев. Но нет, судя по доспехам и одеждам, вокруг были только айдарцы.
– Много ли с тобой дружины? – первое, что спросил каган.
– Полторы сотни мечей.
– Хорошо, – одобрил Влас.
Было неясно: хорошо, что не так много, или хорошо, что не так мало.
Чуть погодя, после небольшой трапезы каган и князь остались в шатре с глазу на глаз.
– Видел стан хазар? Как ты думаешь, что это такое? – испытывающее спросил Влас.
– Новый договор с тобой пришли заключать.
– Так, да не совсем. Ушли они из Хазарии, совсем ушли. Пять тысяч семей.
– Ого! – невольно вырвалось у Дарника.
– Просят дать им землю для поселения.
– Пять тысяч семей, это десять-двенадцать тысяч воинов. Не многовато ли будет для простого расселения?
– Вот и мне все так говорят. Думал, хоть ты не скажешь, – недовольно укорил каган.
Они помолчали.
– А еще требуют тебя в воеводы.
Ко всему готов был Рыбья Кровь, но только не к этому.
– Пойдешь?
– Обожди, обожди, какой воевода? Зачем им воевода? У них у самих такого добра хватает.
– Наш воевода должен быть, чтобы им переселялось спокойнее.
– Навроде заложника, что ли? – догадался Дарник.
– А это как посмотреть. Зная тебя, думаю, заложник из тебя вряд ли получится, зато воевода для такого дела в самый раз.
При дальнейшем разговоре выяснилось немало любопытных подробностей. Эта хазарская орда проявила тройное неподчинение: воспротивилась переводу своих вождей в иудейство, отказалась отдавать парней на войну с аланами, и взбунтовалась против новых порядков, наступившим в Итиле: пять их тарханов казнили за проигранную битву.
– То есть, как казнили? – изумился князь.
– А так. Теперь у них такое впредь и будет: проиграл битву – голову подставляй на плаху, – разъяснил Влас. – Новый визирь-иудей считает, что награждать воинов нужно только за победы.
– Но ведь военное счастье переменчиво?
– Кто бы говорил? – улыбнулся каган. – Вот ты бы хорошо пришелся там ко двору.
Дарник все никак не мог поверить в сделанное ему предложение.
– Так это не шутка насчет воеводы для них?
– Буду я тебя для шутки вызывать из Липова. Самое главное, что отказаться ты уже даже и не можешь. Назад орде возвращаться нельзя, просто возьмут и попрут, куда им захочется. Начнется большая война со всеми нашими княжествами, а она никому не нужна. И неизвестно чем она может закончиться. Двенадцать тысяч конных степняков, это не наши сотенные дружины.
– А мне-то что с ними делать?
– Поведешь их на своих «друзей»-ирхонов. Те говорят, тебя хорошо на Славутиче потрепали. Вот и отомстишь полной мерой.
Что-то во всем этом не складывалось.
– А захотят они пойти на ирхонов? А что если соединятся с ними и обрушатся на наш каганат или западные княжества тиверцев и уличей?
– Ты затем и нужен, чтобы не соединились и не обрушились, – как нечто простое и очевидное пояснил Влас.
– Чего-то ты, каган, не договариваешь, – заметил Дарник.
– А не договариваю я то, чтобы ты не вздумал с новой ратью двинуться на Алёкму. Будет княжеский суд, и все между вами решим.
Вместо слов Рыбья Кровь достал из-за пазухи опись липовских потерь.
– Что это? – спросил каган, принимая пергамент.
– Вира для Алёкмы. Заплатит – уладим все миром.
– Разумно, – похвалил Влас. – Но клятву на мече ты мне все же дай.
Каган позвал своих воевод и тиунов и в их присутствии Дарник поклялся до княжеского суда не мстить воеводе Алёкме. Но предложенные слова «не приступать к Гребню и не творить разорение гребенской земле» Рыбья Кровь сказал по-другому: «Не проливать крови гребенских людей».
– Это что же, если ты всех алёкминцев повесишь, это тоже будет не проливать крови гребенских людей? – насторожился один из воевод.
– Если мне удастся всех его гридей переловить без крови, то тогда таких молодцов не зазорно будет и повесить, – насмешливо откликнулся Дарник.
Присутствующие от души оценили его шутку.
– Смотри, ты на мече поклялся! – строго предупредил каган.
Все произошло так скоро и внезапно, что Дарник даже не сразу сообразил, что обрекает себя и своих воинов на еще одну зиму без отдыха и даже без подходящего зимнего пристанища, ведь не считать же пристанищем войлочные юрты, под ветром и снегом. Да и вообще, что это за дело такое: с горсткой людей пребывать среди целого моря чужеродных, отнюдь не самых дружеских степных воинов? Однако назад отступать было уже как бы и не к лицу.
– Ну хорошо разобью я с ними ирхонов, а дальше что? – спросил Дарник, когда они снова остался с каганом наедине.
– Да ты думаешь, этим хазарам много надо? Хорошо перезимовать и только.
– А весной что?
– А весной они оглядятся и станут требовать товаров за своих коров и овец. На этом всегда оступались города и землепашцы – требовали слишком большую плату за свой хлеб, ткани и железо. У степняков все просто: не хотите меняться по-честному – заберем ваше барахло даром. Это для тебя будет самым трудным: удержать от большой корысти таврических и словенских купцов. Ну да ты торговаться умеешь.
– А потом что? – уныло повторял Дарник, со вниманием слушая откровения кагана.
– А дальше у тебя две дороги: на Таврику или на запад за Славутич.
– И сколько это будет продолжаться?
– А сколько получится. Пока мы не натравим на них других степняков. Словом, без хорошей брани ты с ними не останешься, это я тебе обещаю.
«Ободренный» столь сомнительным образом, Рыбья Кровь вместе с Власом стали принимать тарханов хазарских улусов.
Их было девять человек во главе с ханом Сатыром. Они входили в каганский шатер размеренным шагом и чинно занимали указанные им места. Толмачей не было, почти все тарханы прекрасно понимали по-словенски, так же как русы по-хазарски. На всех подчеркнуто не было никаких доспехов, а лишь мирные полотняные халаты, вышитые орнаментами, свидетельствующими о принадлежности к определенному роду и улусу. С удивлением Дарник отметил среди них двух женщин. Каганский тиун шепотом объяснил ему, что они представляют здесь своих мужей-тарханов, которые не смогли явиться.
Когда все собрались, слуги внесли еду и питье. Трапеза проходила в молчании, степная учтивость требовала сначала привыкнуть к присутствию друг друга. Дарник как невеста на выданье почти не поднимал глаз, зато хорошо чувствовал пронзительные взгляды гостей, время от времени обжигавших его.
– Липовский князь Дарник Рыбья Кровь принимает ваше приглашение, – вдруг без всякой подготовки заявил Влас.
Снова последовало продолжительное молчание.
– Теперь послушаем князя Дарника, – еще более неожиданно произнес каган.
Как хорошо, что у него уже был опыт общения с мирархом Калистосом!
– Я хочу в каждый ваш улус направить своего воеводу. Распоряжаться он не будет, просто мне нужны везде свои глаза и уши.
Сатыр чуть заметно согласно кивнул головой.
– И от каждого улуса мне нужен доверенный человек тархана, чтобы он каждое утро приходил ко мне по мелким делам улуса.
Хан снова кивнул.
– Еще мне нужен мудрый хазарский советник, чтобы он остерегал меня нарушать ваши законы и обычаи.
По бесстрастным лицам тарханов пробежало одобрительное оживление – это условие липовского князя особенно пришлось им по душе.
– Вот видишь, у тебя все получится, – похвалил каган, когда тарханы с ханом ушли.
– И все равно я не очень понимаю, кем я буду при них, – продолжал сомневаться Дарник. – Проводником, чтобы говорить: сюда идти, а сюда не идти? Или действительно главным воеводой? А тогда хан Сатыр кто: судья в хазарских семейных спорах?
– Ты же понимаешь, что заранее это определить невозможно и в никакой договор не запишешь. До сих пор не понял, что мечом махать для князя не самое главное? Только что ты отлично говорил с ними, продолжай в том же духе, и скоро они тебя будут слушаться не хуже арсов.
3
На следующий день каган свернул свой стан и отбыл с дружиной в Айдар, оставив липовского князя наедине с целой ордой чужеземных людей.
Дарник пребывал в нерешительности недолго. После кутигурского и критского походов было как-то стыдно допускать, что он с чем-то или с кем-то может не справиться. Первый подводный камень ожидал его в лице собственной дружины.
– Вот так и пойдем с ними, с хазарами куда-то зимовать?! – в негодовании воскликнул сотский Карась, отличившийся при осаде Липова против гребенцев и напросившийся идти с князем в Збыхов.
– Действительно ты бы нас сначала спросил! – поддержал его Сечень. – Все князья сперва со своими воеводами советуются.
– А хазары жалованье нам хоть какое положат? – невпопад сказанул новый вожак арсов по имени Перенег.
– Ну да, бараньим жиром и бычьими пузырями, – весело оскалился Корней.
Князь молча слушал.
– Знаешь, нас в семье было семеро братьев, – более спокойно заговорил Сечень. – Один брат у нас был самый ловкий и сообразительный. Так отец ему снова и снова давал разную работу, все более тяжелую, пока тот в конце не падал без сил. Каган Влас мне напомнил моего отца. Тоже, небось, ждет, когда ты сломаешься.
– Все, что вы говорите, верно, – заговорил, наконец, Дарник. – И я кругом перед вами виноват. Теперь об этом забыли и думаем о другом. И сами приготовьтесь и гридей приготовьте быть внимательными и осмотрительными. Раз каган нас позвал, значит, мы во всем каганате самые лучшие и кроме нас с этим делом никто не справится. Вы сейчас среди степняков, они всю жизнь живут под открытым небом. Упаси вас боги сказать им, что вы устали и хотите зимой не вылезать из теплой избы. Этот позор потом ничем не отмоешь.
– Так что же нам теперь в их юртах жить и в банях больше не мыться? – не унимался Карась.
– Да, не повезло тебе, хотел здесь перед каганом покрасоваться, а попал вот в такой переплет, – заметил ему Корней.
Воеводы добродушно заулыбались, что тотчас сняло последнее напряжение. Раз новичок больше всех пугается и ропщет, то им, изнуренным полуторагодичным походом, достойней быть повыдержанней и повыносливей.
Потом была поездка князя с Сатыром по всей орде. Разбитая на девять улусов, она со своими стадами и ставками занимала огромную территорию, чтобы ее всю объехать понадобилось полтора дня. Везде высоких гостей встречала обильная трапеза, так что к концу дня, Дарник уже не мог продохнуть от съеденного мяса. Дважды ему предлагали отдохнуть в отдельной гостевой юрте. Но оба раза к юрте прилагалась красавица-хазарка, и князь вежливо отказывался от такого отдыха. Слабо разбираясь в обычаях орды, он опасался, что таким образом его пытаются породнить с тем или иным улусом в пику другим, не столь расторопным хозяевам.
Сатыр, узнав про его опасение, рассмеялся:
– Я знаю, что вы, словене, больше всего заботитесь о чести своих жен. У нас все иначе. Для нас честь, когда дорогой гость делит ложе с нашими женщинами.
– Разве у вас не бывает ревности? – удивлялся Рыбья Кровь.
– Наша ревность там, где наносится ущерб нашему роду.
– Но разве дети от чужеземцев, это не ущерб вашему роду?
– Любой путник, что отправляется в чужие земли, всегда имеет храброе сердце, крепкое здоровье и находчивый ум. Его кровь делает хазарский народ сильнее, выносливее и мудрее. Посмотри вокруг и ты сам все поймешь.
Дарник посмотрел и в самом деле понял то, что еще вчера приводило его в недоумение. Он никак не мог определиться, на кого больше всего похожи хазары. Вроде бы в основном смуглый и черноглазый народ. Но тут же попадаются и рыжие, и светловолосые с голубыми глазами, есть и плосколицые с глазами-щелочками, и почти чернолицые с орлиными носами. Теперь, после нехитрого разъяснения все стало на место.
– А чужих детей никто не дразнит приблудами? – захотел он уточнить.
– Разве можно любить женщину и не любить ее детей? – чуть свысока спрашивал уже Сатыр. – Для хазар бесчестие любить своего трусливого и глупого ребенка больше чем чужого, обладающего выдающимися способностями.
– А ты сам тоже отдаешь своих жен гостям? – решился на прямую дерзость князь.
– Хана и тарханов это не касается. Наша кровь считается и так самой лучшей.
Этот обмен суждениями как-то по-особому сблизил Дарника с Сатыром, несмотря на двойную разницу между ними в возрасте. О военных делах не говорили ни слова. Князь не сомневался, что для этого будет еще время.
Даже по приблизительным прикидкам становилось ясно, что войска здесь даже не двенадцать, а все пятнадцать тысяч. Вот только войско это вряд ли было достаточно боеспособным. По сто гридей-нукеров у каждого тархана и триста таких гридей у хана еще представляли какую-то силу за счет выучки, хороших мечей и доспехов. Толпы же парней-пастухов имели лишь луки и кистени для отпугивания волков. Возле юрт стояли целые снопы пик и на специальных козлах висели связки круглых кожаных щитов – но это опять был войсковой самообман.
Первым желанием Дарника было попросить Сатыра устроить общие боевые игрища, чтобы увидеть, на что эти пастухи способны, но он сразу же передумал. Орде необходимо было постоянно перемещаться на новые выпасы, тут не до смотрин перед каким-то липовским князем. Да и ничего особого игрища не покажут. Разумеется, две-три сотни багатуров, среди такого множества народа наверняка найдутся, не в них же суть военной силы всей орды.
– Почему ты ничего не спрашиваешь? – не выдержал к концу дня дарникской безучастности хан.
– От моих вопросов дело не станет ни лучше, ни хуже, а сам я попаду в глупое положение. Лучше все понимать без лишних слов.
Сатыр заулыбался:
– И что ты уже успел понять?
– Что ты, хан, волнуешься больше меня.
– Из-за чего это мне стоит волноваться? – опешил от его слов хан.
– Я рискую только своей жизнью, а ты – родовой честью. Следишь за каждым своим словом, чтобы не уронить себя в глазах поданных. От меня тебе урона никакого не будет, я же обещал соблюдать ваши обычаи.
Некоторое время Сатыр ехал молча, обдумывая услышанное.
– А ведь ты прав, – признал он, дружески улыбаясь. – Похоже, мы с тобой поладим.
Так и не осмотрев до конца все улусы, они остановились в одном из них на ночевку. Для ватаги арсов выделили две больших юрты, князю, как и положено, юрту отдельную. Незнакомые запахи, мерцающий очаг посреди юрты, звериные шкуры в качестве подстилки и одеял очаровали его. Из предложенных четырех девушек он выбрал самую простоватую и полную просто потому, что она безразлично смотрела в сторону, мол, ее-то точно чужой князь не удостоит вниманием. О какой-то особой благодарности степной простушки Дарник думал меньше всего. Печаль по Адаш продолжала жить в его сердце и удерживала его от более заинтересованного выбора.
Благодарности от Болчой, так звали девушку, действительно не последовало, зато случилось легкое и забавное времяпрепровождение. Дарника еще со времен Бежети сильно удивляло, как это люди придают такое значение большой любви. Сами маленькие, а любовь непременно хотят большую. Тут из малой любви женщины способны сотворить для мужчины массу неприятностей, что же бы вышло из большой? Сам он всегда с подозрением относился к призывным взглядам незнакомых красавиц, для него это было как непрошенное вторжение в него, в Дарника, хотелось, чтобы они приложили к своим глазам еще что-нибудь интересное. Он и в наложницах ценил прежде всего их своеобразие и то конкретное чувство, что они в нем вызывали. К скромной Зорьке следовало обращаться за ласковостью и душевностью, к шумной Черне – за упреками и столь же пылкими прощениями, к мужиковатой Саженке – за ее интересом к войсковым делам, к великовозрастной Шуше – за материнским успокоением, к молчаливой Адаш – за женской таинственностью и необременительностью, к честолюбивой Всеславе – за умным словом и безупречными приличиями.
И вот сейчас в лице Болчой он получил обыкновенную хохотушку. На людях сама скромность и сдержанность, с ним наедине она тотчас зажигала и уже не тушила веселые светлячки в своих хорошеньких карих глазках. Мало зная словенских слов, она без всякого стеснения заменяла их жестикуляцией не только рук, но и плеч, бровей, губ и даже ног, заставляя его не понимать, а догадываться о том, что хочет высказать. А еще она боялась щекотки, из-за чего почти всякое к ней прикосновение заканчивалось тихим заливистым смехом. Единственным спасением от этого было поплотнее прильнуть к его телу, тут она про щекотку забывала. Словом, княжеская искушенность в любовных играх подверглась весьма существенному дополнению.
Наутро, выйдя из юрты, Дарник подозвал к себе одного из ханских тудунов и спросил, может ли он взять с собой ночевавшую с ним девушку.
– Дай ее семье коня с седлом и забирай, – сказал тудун.
– А если мне потом придется вернуть ее? – осторожно поинтересовался князь.
– Отдашь два коня с седлами и вернешь.
Такой расчет слегка смутил Дарника, но он все же не хотел отказываться от задуманного. В его дружине было двадцать вьючных коней и пожертвовать тремя из них он вполне мог себе позволить.
Чуть погодя за утренней трапезой князь заметил веселые перешептывания среди свиты хана. Сатыр тоже обратил на это внимание и когда приближенные ему все объяснили, затрясся в беззвучном смехе своим дородным телом. Дарник понял, что смеются над ним.
– Так ты готов два коня отдать, чтобы вернуть наложницу в семью? – спросил хан у князя, продолжая смеяться.
– Запросто, – Дарнику самому было смешно, что он столь легко попался на такой простой розыгрыш.
– А для хазарской свадьбы готов?
– Для свадьбы нет, не готов.
– Хорошо, тогда она будет твоей походной женой. Но потом или женишься, или вернешь назад.
Выкупа за Болчой не потребовалось, она досталась Дарнику вместе с юртой и повозкой для перевозки юрты в качестве подарка от хана.
Так началась его новая степная жизнь. Осмотрев последние улусы, Сатыр с князем вернулись в главную ставку.
– Я думаю завтра с утра двинуться в путь, – сказал хан, слезая с коня, возле своей златоверхой юрты.
Рыбья Кровь тоже спустился на землю, готовый то ли идти в юрту, то ли возвращаться в свой шатер.
– Было бы лучше, если бы мы двинулись прямо сейчас, – как что-то малозначащее произнес князь.
– Почему лучше? – насторожился хан.
– Внезапность всегда лучше долгой подготовки.
– Ты хочешь узнать, как быстро мы можем собраться в путь?
– Я хотел бы узнать, все ли как надо станут слушаться своего хана. – Дарник спокойно смотрел на вспыхнувшее от досады лицо Сатыра, как бы говоря: ты хотел, чтобы я что-то спрашивал, вот я и спрашиваю.
Тяжелое осеннее солнце уже перевалило на вторую половину дня, и выходить в ночь было совсем не с руки, но что делать, если в устах пришлого князя прозвучал откровенный вызов. Повернувшись к свите, хан выкрикнул по-хазарски команду, вызвавшую замешательство воевод и тудунов. Не обращая на них внимания, Сатыр повернулся к начальнику стражи и отдал новый приказ. Немедленно из юрты для охраны вынесли огромный конусообразный барабан и пятихвостное знамя, которым заменили однохвостное знамя, стоявшее возле ханской юрты. Загудел, застучал барабан, обращая все взоры в сторону сигнала, призывающего сворачивать и складывать походное имущество и отправляться в дорогу. Следом за тем на коней вскочили девять гонцов и, получив от начальника стражи вместо грамот продолговатые медные пластины с ханским знаком, помчались в разные концы хазарского стана.
Дарник не уходил, дожидаясь, что будет дальше. Хан тоже стоял рядом, свирепо поглядывая на приближенных и наблюдая, как все вокруг пришло в движение: разбирались юрты, на повозки и волокуши укладывали вещи, паковали вьюки для лошадей и верблюдов. Трижды к хану подъезжали посланцы от тарханов, пытаясь что-то объяснить, на что следовал гневный ответ Сатыра. Дарнику было слегка совестно за то, что он все это затеял, однако давать отбой было уже поздно, так же, как и извиняться перед ханом. Несколько раз ловил на себе хмурый взгляд Сатыра, но продолжал напускать на себя вид спокойного созерцания.
– А твоя дружина готова? – спросил хан, просто чтобы что-то сказать.
– Я ее никогда не спрашиваю, готова она или нет.
– А я думал, у вас все решает не только князь, а совет старших воинов.
– Вчера совет старших воинов возмущался, что я согласился идти с твоей ордой, – признался Рыбья Кровь.
– И что? – Сатыр на минуту забыл даже о своей сердитости.
– Я сказал, что они правы и пошел спать.
К ханской юрте приблизился отряд вооруженных всадников человек в триста.
– Это наш передовой туун. (Так хазары называли свои полки.) Тебе вести его. Готов? – теперь уже хан испытывал вредного гостя.
Два дня Дарник думал, как именно он будет направлять все это скопище людей и скота, и вот этот момент настал. Всего-то и понадобилось вскочить в седло и присоединиться с ватагой арсов к тууну хазар. Эктей, воевода тууна был назначен ханом советником князя. Худой и высокий тридцатилетний молодец на голову возвышался как в пешем, так и в конном строю над прочими хазарскими воинами. Насколько Дарник любил высоких людей, но такой перебор особенно в конном строю не слишком понравился ему, так как заставлял его самого как можно выше выпрямляться в седле. Сделав над собой усилие, князь постарался не замечать этого. Уже через час они с Эктеем ехали впереди, как ни в чем не бывало переговариваясь о неотложных делах.
– Я хочу в каждое улусное войско послать по одному воеводе с двумя гридями, – бросал князь сообщение-вопрос.
– Хорошо, – кивал головой хазарин.
– Моя дружина завтра с утра присоединится к твоему тууну.
– Пускай.
– Можешь ты сам решать нападать тебе или нет, или нужен приказ хана?
– Мы в вашей земле, приказ о нападении мне можешь отдать ты.
От такого ответа Рыбья Кровь сразу почувствовал себя намного вольготнее: с развязанными руками предводительствовать было гораздо легче.
Отряд двигался тремя отдельными сотнями в ряд на расстоянии полуверсты друг от друга, придерживаясь левого берега Малого Танаиса. При каждой сотне имелась повозка-двуколка с крытым верхом, запряженная парой лошадей, назначение ее было для Дарника не очень понятно. Любые островки леса или кустарника вокруг мелких логов, наполненных дождевой влагой, воины тщательно прочесывали, нередко спугивая зайцев и кабанов. Если попадался взгорок, обязательно въезжали на него, чтобы лучше осмотреться вокруг. Однажды вышли к селищу гребенцев, состоявшему из двадцати-двадцати пяти мазанок, окруженных высоким каменистым валом. Успокоив жителей и посоветовав им день не выходить из селища, Дарник оставил там две пары арсов со своим рыбным знаменем, дабы оберегать селище от проходящей мимо орды.
Каждые два-три часа от их отряда отделялся гонец и скакал назад.
– Что он должен передать? – спросил князь, когда Эктей отослал второго гонца.
– Что у нас ничего плохого не случилось.
К вечеру на пути попалась совсем маленькая речушка, впадающая в Малый Танаис, и Эктей, до этого довольно сонный, тотчас встрепенулся. Хазары заскакали вдоль речушки, то заходя с лошадьми в воду, то тут же выскакивая из нее. Некоторые пересекли речушку вброд и повторяли свои заходы и выскакивания на другом берегу. Загадка разрешилась, когда речушку несколько раз пересекли туда-сюда друколки – необходимо было найти не один-два брода, а добрый их десяток, причем таких, которые могли бы преодолеть и тяжелые двухосные повозки.
Здесь же на берегу речушки под мелким дождем передовой отряд разбил свой стан. Воины из ракитника соорудили шалаши, накрыв их кожаными полостями. Костры разводить получалось плохо, поэтому все вечерняя трапеза состояла из вяленого мяса и сыра. Дарнику с Эктеем досталась одна крытая двуколка на двоих, которая как раз и предназначалась для ночевки сотских, в ней можно было даже полулежать, подогнув ноги. Эктей расспрашивал про Романию, Дарник как мог отвечал.
Позже, когда к их стану подошли липовцы и выставили свои палатки, князь перешел в собственный шатер. Здесь у него состоялся совет с вожаками ватаг.
– Тех, кто хочет вернуться в Липов, я постараюсь отправить, но с одним условием, чтобы вместо каждого из них пришел другой гридь или бойник, – пообещал воеводам Рыбья Кровь. Потом распределил их по улусам и объяснил, как им следует там себя вести.
Утром девяносто липовцев в сопровождении хазарских гонцов разъехались по улусам, еще десяток направился в Усть-Липу с нужными посланиями и при Дарнике осталась лишь полусотня арсов.
Так как передовой отряд до речушки успел пройти два дневных перехода всей орды, Эктей сказал, что они останутся здесь на весь день. Такая задержка Дарнику не очень понравилась, но пока он воздерживался показывать свою волю.  Чтобы чем-то занять себя, с десятью арсами поскакал к хану. Сатыра он застал греющего промокшие ноги в большой повозке. Вся орда, переночевав не выставляя юрт, снова медленно двигалась в сторону передового тууна. Рассказы о быстрых перемещениях степняков оказались вымыслом – в день вся их масса, обремененная тысячными стадами скота, могла переместиться овечьим шагом не более чем на пятнадцать-двадцать верст.
– Все ли хорошо? – спросил хан, угрюмо глядя на князя.
– Мне нужны еще воины.
– Много?
– По сотне от каждого улуса.
– Зачем?
– Без дела они не останутся.
Сатыр задумался.
– Где будем переправляться на правый берег реки?
– Зайдем за Гребень и переправимся, – ответил Рыбья Кровь.
– Мне ваш каган сказал, не приближаться к Гребню, даже если князь Дарник будет сильно просить об этом. Нам лучше оставить его в стороне.
– Очень хорошо. Тогда я поворачиваю всю орду в обход Гребня.
– Это будет лучше всего, – хан остался доволен согласием князя.
Вернувшись в стан, Дарник передал приказ Сатыра Эктею. На следующее утро, покинув удобную переправу, передовой туун повернул на север.
4
Спустя три дня их отряд, в котором уже была тысяча воинов, развернулся на запад, потом стал чуть забрал к югу и вышел… к левобережной части Гребня!
– Мы ведь хотели Гребень обойти стороной? – удивился Эктей.
– Я вовсе не собираюсь на него нападать. Просто здесь самое лучшее место избавиться от лишнего и купить необходимое, – почти чистосердечно признался Дарник.
В Гребне между тем хорошо были осведомлены о всем движении хазарской орды и клятве, данной Дарником кагану насчет Алёкмы. И все же появление передового тууна привело гребенцев в трепет. Кто мог, перебирался на правобережную часть города, а то и вообще на лодиях уплывал в Айдар или вниз по течению реки. Алёкма раздал оружие всем, кто хотя бы говорил, что намерен сражаться с липовским князем. Однако общий страх сковывал самые отважные сердца.
– Здесь подождем всю орду и будем перебираться на правый берег реки, – сказал Рыбья Кровь и, разбив стан у Западных ворот Гребня, приказал готовить большие плоты.
Когда сообщили, что из города вышли переговорщики, он приказал накрыть в своем шатре богатый стол и принял их со всей походной княжьей пышностью. 
– Ты поклялся кагану на мече, что не будешь проливать кровь гребенцев, – напомнили ему переговорщики.
– Никто гребенскую кровь проливать не будет, – заверил их Дарник. – Я пришел сюда торговать, а не сражаться. – И он протянул им свиток, на котором был подробно расписан весь торговый строго зафиксированный обмен: живой скот, мясо, кожи и шерсть на муку, овес, ткани, войлок, чугунную утварь, мед, топоры, подковы, наконечники стрел. Особо в нем выделено было срочное изготовление пятидесяти Рыбных липовским знамен.
– А знамена зачем? – удивились переговорщики.
– Они будут охранными оберегами для всех словенских селищ и городищ, мимо которых мы будет проходить, – объяснил князь. – И в ваших интересах выдать нам все плоты и суда, которые вы используете для переправы через реку скота и повозок. Через два дня подойдет вся орда и после двадцати тысяч коней и пятидесяти тысяч овец у вас тут десять лет ничего расти не будет.
Про Алёкму и разорение Липовской земли не было сказано ни слова, что только сильней встревожило гребенцев.
– Ниже по реке есть отмель, там очень хорошо вести торговлю, – заметил старший переговорщик.
– Ну и отлично. Я думаю, за месяц мы с вами там управимся, – князь одарил гостей самой дружеской из улыбок.
У тех испуганно вытянулись лица.
– Как за месяц? Мы постараемся торговать быстрее.
– Это будет еще лучше. – Рыбья Кровь не пожалел еще одну улыбку. – Только учтите: мои писари хорошо знают, что сколько стоит и не дадут вам обманывать бедных хазар.
Так началось менее знаменитое, но тоже вполне значимое Гребенское сидение, длившееся две недели. Один за другим подходили хазарские улусы и их прежде чем переправить на Правобережье подвергали серьезному досмотру: все избыточное направлялось на торжище, а тудуны сообщали дарникским писарям перечень того, чего бы им хотелось взамен.
– Видишь, какие в Гребне купцы покладистые, берут все, не торгуясь? – говорил князь Сатыру, проводя его по торжищу.
Хан в изумлении лишь цокал языком:
– Наши люди за год так не наторгуют, как ты за неделю! Буду знать теперь, как торговать. Каган Влас даже не предполагал, что ты и без крови можешь наказать своих обидчиков.
Ничего более решительного не предпринималось, в трех ближних селищах уже развивались охранные Рыбные знамена, и купцы из Айдара и Корояка с опаской, но беспрепятственно просачивались сквозь обширное степное становище. Успокоенные подобным миролюбием гребенцы тоже решились отправить большой торговый караван в столичный Айдар. Однако тут они несколько просчитались. В полуверсте от городских стен их караван остановили липовцы, отобрали не только все товары, подводы и лошадей, но даже верхнюю одежду купцов и охранников, так что тем пришлось в одних портках и портянках вместо сапог возвращаться в Гребень.
– Это вам в счет виры за Липов! – улюлюкали им вслед дарникцы, впрочем, строго воздерживаясь от рукоприкладства – таково было строгое распоряжение князя. А явившимся с жалобой переговорщикам был выдан большой список ущерба, нанесенный Липову войском Алёкмы:
– Привыкайте к мысли, что Гребню его придется выплатить до последней векши.
Неизвестно сколько бы еще липовцы куражились над полуосажденным городом, если бы из Липова не прибыла княжна Всеслава с сотней гридей.
– Если муж не хочет разделить с женой теплый дом, то жена разделит с ним походный шатер, – объяснила она напоказ Дарнику и окружающим свое появление.
Князь промолчал, не найдя что сказать в ответ равноценное, зато позже, когда они остались с женой наедине, был более красноречив:
– Я дал слово хазарам, пока буду с ними, придерживаться их обычаев. А один из обычаев такой: при появлении знатного гостя, не только накормить его, но и уступить ему на ночь свою жену.
– Ты шутишь? – не поверила она. – У хазар нет такого обычая.
– У Синей орды Сатыра он есть. Спроси кого хочешь.
– И ты меня тоже уступишь кому-нибудь?
– Вынужден буду. Увы!
Княжна была в сильной растерянности.
– Давай вот что. Отсюда ты едешь в Айдар и вместо меня присутствуешь на княжьем суде против Алёкмы. Что мы решили с него брать, ты знаешь. Чем я занят, все князья тоже знают. Можешь почаще там говорить, что видела под Гребнем у мужа войско в двадцать тысяч мечей. В общем сама придумаешь, как всех князей зажать в кулак. Ты это сможешь. Главное: не уступай ни одного дирхема, не сбивайся с ровного голоса и твое имя прогремит на весь каганат громче моего.
Рыбья Кровь знал, как сыграть на тщеславии жены: через час Всеслава ни о чем другом, кроме своего блистания во дворце кагана, уже и думать не могла. Дополнительно напугав ее, что сейчас к нему прибудет хан Сатыр, который вряд ли откажется от такой словенской красавицы, Дарник в тот же вечер отправил жену в Айдар, успешно избежав с ней постельной близости. Это тебе за Адаш, мстительно думал он.
Все привезенные воинские припасы, так же, как и полсотня гридей остались с князем. Но еще больше чем припасам, Рыбью Кровь порадовала новость, привезенной княжной. Все сто липовцев вместе с дикейскими женами отпущены калачским тудуном и уже прибыли в Усть-Липу.
– А как иначе могло быть?! – веселился Корней. – Если ты от ромеев ушел, от арабов, от болгар, от ирхонов, да еще возглавляешь целую хазарскую орду. Я не удивлюсь, если и ирхоны встретят тебя, стоя на коленях.
Среди оставленных княжной припасов оказалось, помимо изрядного запаса наградных фалер, оказалось также несколько рулонов цветных материй для изготовления лент различия. И как только вся орда переправилась на правый берег Малого Танаиса весь Передовой туун стал украшать такими лентами и себя и своих коней, дабы издали было видно, кто к какой сотне принадлежит.
Распорядительность, с которой Дарник управлял и самой переправой, и торговым обменом с гребенцами принесла ему признательность со стороны всей орды. Прошла некая настороженность и воинов тууна. После своих хазарских воевод, умеющих только кричать и сердиться, спокойное ровное поведение липовского князя завоевало всеобщие симпатии простых парней. Теперь уже можно было свободно, шаг за шагом приучать их к своему военному порядку. Медленное движение орды сначала на юг, а потом на запад оставляло достаточно времени на такую учебу.
Главным средством обучения у хазар было порка плетьми. Но Дарник от нее сразу же отказался.
– Одно дело, когда их порешь ты, их дальний сородич, другое дело я – чужой князь, – объяснил он Эктею. – Они не простят мне этого, сколько себя будут помнить.
Советник же в свою очередь отверг выставление провинившихся воинов голышом у позорного столба, определив, что это еще хуже, чем порка, да и холодно уже.
– Хорошо, пусть тогда будет самое страшное для наездника: спустим его на землю, – решил Рыбья Кровь.
И всех нарушителей войскового порядка отныне стали привязывать к хвосту собственного коня: не можешь быть добрым воином, походи денек пешком – подумай. Не тяжелое, в общем-то, испытание, но оно оказалось весьма действенным – никому не хотелось подставляться под насмешки сотоварищей.
Легко восприняли степняки и ряд новых для себя команд и построений. Мчались в атаку уже не общей толпой «кто кого перегонит», а выстроенными в затылок друг другу десятками. При таком строе сотня по команде могла быстро и без замешательства на полном скаку разделяться надвое и с флангов охватить воображаемого противника. Понравилось хазарам также введенное князем разделение на постоянные пары, что позволяло меньше беспокоиться о чем-то не дослышанном, или сделанном не так. Легко переняли они и липовскую систему выполнения команд. Вскоре стоило словенскому сотскому на скаку поднять руку с одним-двумя-пятью пальцами и указать направление, как от сотни в указанном направлении отделялись определенное количество всадников.
Стрельба на полном скаку из лука, и рубка топорами пучков веток у хазар выходили более-менее прилично. Зато совсем не получались лобовые атаки пиками. Сама пика, опирающаяся на веревочную пятку, перекинутую через грудь лошади, дабы вложить в удар всю ее силу и вес, приводила их в недоумение.
– Неужели есть кто-то, кто будет стоять и ждать, когда его проткнут этой штукой? – удивлялся Эктей. – Четверть лошадей просто не доскачет до полного сближения, их перебьют из луков.
– Для этого и существуют конные доспехи, чтобы не дать вражеским лучником подстрелить ваших коней, – убеждал его Дарник.
– Ты же сам говорил, что от такого удара рвется веревка и пика ломается?
– Зато она успевает проткнуть коня вместе со всадником, или двух-трех пешцев.
Еще больше не желали хазары строиться плотным пешим строем. Сколько не показывал Дарник, выстраивая черепахой свою полусотню арсов, что она совершенно неуязвима как для пеших, так и для конных атак, пастухи оставались глухи к его словам. Подобный способ сражения казался им не совсем мужественным и даже унизительным.
Слушая их возражения, князь наконец-то понял, почему никто из иноплеменных войск, с которыми он сталкивался, не захотел позаимствовать его камнеметные колесницы. Странно еще, как это калачские хазары догадались покупать у ромеев биремы и горшки с зажигательной смесью? Перенять чужое новшество значило для многих, если не для всех, – умалить доблесть своего племени и своих предков.
Осень между тем множилась дождями, ветрами и холодом. Шалаши из ветвей и кожаных полостей сменили малые легкие юрты и повозки-двуколки. Теперь их стан на ночь непременно окружался кольцом юрт, повернутых входом внутрь кольца и повозками, стоящими между ними. Не самая надежная ограда, но вполне достаточная, чтобы успеть проснуться и как следует вооружиться. В центре стана ставились юрты хазарских и липовских сотских, где хозяйничали их жены. Не обошло девичье внимание даже юного Корнея.
– Моя говорит, если я на ней женюсь, то смогу в приданное тысячный табун лошадей получить, – балагурил бывший шут. – Ну как можно от такого счастья отказаться?
– А тебе, князь, за Болчой сколько лошадей обещано? – подтрунивали над Дарником воеводы.
– Наверняка меньше, чем Корнею, – благодушно отвечал он.
Став походной женой главного руса, Болчой тут же вообразила себя самой главной среди всех других словенских жен и принялась командовать ими направо и налево, что являлось бесконечным поводом для веселья всей липовской дружины.
При переправе через Малый Танаис князю представилась редкая возможность близко разглядеть все население орды. Увидел и то, что не все в хазарском племени было столь благостно, как пытались ему показать улусные тарханы. Помимо крепких степных семей, состоящих из нескольких поколений женатых мужчин, подчиненных главе рода, имелись семьи второго и третьего ряда, которые влачили жалкое существование, этакие полуизгои, которые едва-едва могли прокормить себя и жили с вечно опущенными глазами. Много было и рабов, когда-то захваченных в плен или просто подобранных в бескрайней степи.
Вот оно мое пехотное войско, понял Дарник и стал думать, как поставить себе на службу этих людей.
– Мне нужны подносчики стрел и сулиц, – объявил он Эктею. – Но я не хочу использовать для этого твоих гордых наездников.
– Зачем нужны подносчики? Каждый воин прицепит к седлу второй колчан со стрелами и будет хорошо, – возражал советник.
– Еще они будут уносить раненых, а ирхоны издали пусть думают, что нас значительно больше, – настаивал князь. – Не нужно брать воинов, хватит рабов и слуг.
– Рабам никто не даст хороших коней.
– Пускай будут на плохих.
Вскоре рабы на жалких клячах действительно стали прибывать в передовой туун. Дарник передал их в ведение Карася и Корнея, как самых смышленых воевод. Издали наблюдая за их командованием, он лишь иногда вносил в него мелкие поправки. Сначала «подносчиков» заставили больше передвигаться пешком, чем верхом. Затем, разбив, как и «пастухов», на постоянные пары, стали приучать перемещаться вдвоем на одной лошади, той, что покрепче. Третьим этапом была высадка заспинного спутника вместе с его большим щитом и двухсаженной катафрактной пикой в определенной точке ратного поля боя. Отчислив половину «подносчиков» из-за их неуклюжести и бестолковости, Карась с Корнеем все же, в конце концов, набрали две сотни щитников и лучников, которые могли выстроиться в ощетинившийся пиками квадрат. Как поведет себя этот квадрат в деле, сказать было трудно, но Дарник остался доволен и тем, что получилось.
Постепенно втянувшись в размеренное с долгими остановками движение, он неожиданно открыл для себя, что вот оно самое подходящее для него занятие: не командовать многочисленным народом, а быть его боевым острием, ведущим все племя к какой-то новой и желательно лучшей жизни. Хорошо, наверное, строить большие каменные города, как в Романии, но на их строительство не хватит и четырех жизней. Бревенчатые дома Липова, вообще насмешка над человеческой памятью – одна искра – и нет всего города. Так уж лучше вот так бродить по степи тоже не оставляя по себе памяти, но зато по-настоящему ярко ощущая каждый новый день этой жизни.
– Ты будто сделан из железа, – заметил как-то Сечень. – Вторую зиму тянем в походе.
– А ты думай о чем-нибудь постороннем и легче будет, – участливо советовал ему князь. – Не давай телу быть твоим хозяином.
– Да, попробуй не давай, – уныло ворчал тысячский.
Предполагая в хазарах такую же, как у себя несгибаемую выносливость, Рыбья Кровь сильно заблуждался. Бесконечный изматывающий путь, хорошо сказываясь на войсковой подготовке, был весьма тяжел старикам, женщинам и детям. Все чаще раздавались призывы остановиться и зимовать там, где они есть. А между тем они уже вступили в пограничную пустующую полосу между словенскими княжествами и землей ирхонов. Все хазарские воеводы прослышав, кто такие ирхоны для липовского князя, осторожно спрашивали его:
– А что будет, если ирхоны согласятся дать нам нужные пастбища? Вон везде сколько пустующей земли. Нужна ли будет тогда война?
– Нет, не нужна, – спокойно уверял их Дарник. Почему бы на словах и не согласиться, если совершенно очевидно, что столкновения не миновать.
Выпал уже первый мокрый снег, когда передовой полк достиг восточного зимовья ирхонов. Это была обширная земляная крепость, обнесенная глубоким рвом и высоким валом, по верху которого шла бревенчатая стена-жилище, с бойницами, закрывающимися изнутри для сбережения тепла плотными ставнями. Башни имелись лишь у четырех ворот, расположенных по сторонам света, да внутри городища высилась десятисаженная сторожевая вышка. После увиденных в Романии и Болгарии крепостей эта крепостица представлялась некой снежной горкой, которую защищает горстка ребятни, уверенная, что находится в надежном убежище.
– Чему ты усмехаешься? – удивленно спрашивал Эктей.
– Как ты думаешь, могут тридцать ирхонских лучников удержать тысячное войско?
– Почему десять? Их там не меньше полутысячи должно быть.
– Это по всей окружности полутысяча, а на пятидесяти саженях не больше тридцати.
Не успели подойти последние сотни тууна, а из городища уже вышли переговорщики.
– Зачем пришло ваше войско? – был их единственный вопрос на словенском языке.
– За миром и согласием, – отвечал им Рыбья Кровь. – Ваши люди четыре месяца назад убили триста моих воинов. Пятьдесят дирхемов за каждого убитого воина будет справедливая вира. Я согласен получить пятнадцать тысяч дирхемов в любом виде. Хороший конь будет стоить десять дирхемов, сильный юноша – пятнадцать, красивая девушка – двадцать.
– Получишь все это, когда убьешь нас, – гордо ответил старший переговорщик.
– Я разве просил что-то сверх меры? – с наигранным недоумением поинтересовался Дарник у Эктея, когда переговорщики удалились.
– Во всем зимовье столько серебра не наберется, – рассудил тот. – Надо со всего племени спрашивать, а не с одного зимовья.
Дозорные доложили, что видели умчавшихся из крепости в разные стороны гонцов.
– Чтобы посылать на приступ воинов мне нужно согласие хана и тарханов, – твердо заявил Эктей.
– Разумеется, – непринужденно согласился Дарник и приказал липовцам сооружать большие пращницы. Чуть погодя к нему подошел полусотский камнеметчиков:
– А что метать будем?
Оглядевшись по сторонам, князь с воеводами в самом деле увидели вокруг обычное травянистое поле, где совершенно не было ни крупных ни мелких камней.
– Ну, значит, ничего метать не будем. Их ирхонское счастье, – шутя среагировал Дарник. Тем не менее, послал дозорных искать каменные россыпи.
Появившийся обеспокоенный хан Сатыр тоже был против захвата зимовья:
– Лучше подождать ирхонское войско и решать все в открытом поле.
Дарник не перечил – просто ленился это делать, да и суть происходящего была на стороне князя, попросил лишь о трехдневной стоянке здесь у зимовья и продолжал усиленную подготовку «пастухов» и «подносчиков».
Пятитысячное войско ирхонов объявилось не через три, а через два дня. Вся хазарская орда сразу пришла в испуганное движение: скакали гонцы, крайние улусы спешно сворачивали свои юрты и перемещались ближе к ханской ставке, разрозненные вооруженные сотни в беспорядке сбивались в улусные тууны, не зная кому подчиняться. 
Рыбья Кровь, едва ему сообщили о приближение вражеского войска, приказал гнать ему навстречу все ближайшие стада коров, овец и верблюдов – надо было не дать ирхонам ударить сходу по разрозненным силам орды. За этим делом его и застали несколько тарханов со своими сотнями, вместе с ханом прибыв в расположение передового тууна.
– Если ты не устоишь, может случиться большая беда, – сказал князю Сатыр. – Продержись хоть до вечера.
Это Дарник понимал и без него.
– Пускай все тарханы пришлют мне еще по одной сотне воинов с запасными лошадьми, – попросил он.
– Мы лучше соберем их в большой туун, чтобы прийти тебе на помощь, – предложил один из тарханов.
– Не надо большой туун, сделайте, как я говорю, – раздраженно бросил тарханам Дарник. – Если побежит мой туун, побежит и другой. А если у меня будет две тысячи бойцов, то, может, и битва не понадобится.
– Ты не собираешься ирхонам отомстить? – недоверчиво вопрошал Сатыр.
– Я потом найду другие способы им отплатить. Сейчас хочу лишь изгнать их отсюда.
Хан молчал, взвешивая свое решение. Прискакавший дозорный доложил, что ирхоны выстраивают войско для нападения.
– Пускай сотни тарханов останутся тут со мной, остальные едут за своими туунами! – приказал Сатыр.
Хазарские воеводы недовольно зароптали.
– Делайте, как сказано! – прикрикнул на них хан. – Я остаюсь здесь. Спешите на помощь не князю, а мне.
– Самое лучшее решение, которое мне приходилось слышать, – оценил Дарник.
Сатыр сердито посмотрел на него – проиграть эту битву было гибельно для всей его орды.
Тарханы бросились выполнять приказ. В стане передового тууна остались семьсот улусных дружинников и сотня ханских багатуров. Дарник отдавал короткие распоряжения воеводам, которые мчались выводить в поле свои отряды. Затем вместе с ханом последовал за воеводами. Два войска разделяла небольшая покатая ложбина, куда эктейцы загнали огромное количество скота. От выстроенного войска ирхонов отделилось несколько десятков всадников, которые, спустившись в ложбину, попытались как-то разогнать скопившихся животных.
– Было бы лучше, если б они перебили всех этих коров и овец, – сожалеющее посетовал князь. – Тогда бы им точно не продвинуться.
Хан покосился на него, но ничего не сказал.
Передовой туун выстраивался на своей стороне ложбины. В центре его Дарник сосредоточил все двадцать двуколок (больше, увы, не было), развернув их камнеметными ложами – липовцы все же сумели собрать запас мелких камней. Пока выстраивалась конница, Рыбья Кровь подал знак и вдоль линии войска помчались двести всадников с пешцами за плечами на левый край, по которому проходил небольшой овражек. Высаженные там десять ватаг «подносчиков» быстро выстроились прямоугольником, выставив вперед иглы своих пик и изготовив луки. Еще один знак – и две передних шеренги «пастухов» спешились, вышли на двадцать шагов вперед, опустились на одно колено и изготовились к стрельбе из луков за рядом больших прямоугольных щитов.
– Я не узнаю своих хазар! – Хан был изрядно изумлен столь четкими действиями воинов передового тууна.
Эктей, который находился тут же, весь прямо вспыхнул от удовольствия. Дарник незаметно кивнул ему, и Эктей прокричал хазарскую команду. Позади выстроенного войска вдруг поскакали в разные стороны знаменосцы.
– А это что? – не понимал, оглянувшись на них, Сатыр.
– Это прибытие новых сотен, – пояснил с улыбкой Рыбья Кровь.
Скакали не только знаменосцы, но и женщины, слуги, мальчишки. Мелькая в промежутках, между выстроенными отрядами, они с расстояния в два стрелища вполне могли сойти за воинов-мужчин.
Ирхонские конники наконец разогнали большая часть скота. Ничто уже не мешало столкновению, однако обе стороны медлили, предоставляя противнику первому спуститься в ложбину, чтобы выгодней было самим ударить сверху. Накрапывающий холодный дождь усилился, и порывы ветра погнали его прямо в лицо ирхонским конникам. Стояние обоих войск затягивалось. К эктейцам подошли новые улусные сотни.
– Если они сомневаются в своей силе, то, может быть, нам следует самим ударить? – не выдержал напряженного ожидания Сатыр.
– Не люблю лишнюю кровь проливать, – признался Дарник.
– Знаю, как ты не любишь, – усмехнулся хан. – Может, они тоже подмогу ждут?
– Вряд ли. Если у них умный воевода, они не станут рисковать всем войском.
В подтверждение слов князя, центр ирхонского строя развернулся и потрусил прочь, словно заманивая хазар преследовать себя. У одного из воевод улусной сотни сдали нервы, и вся его сотня вдруг помчалась вниз в лощину. Следом за ней двинулись с места еще двести или триста всадников.
– Стоять! Всем стоять! Назад! – закричал не своим голосом Рыбья Кровь.
Полусотня арсов бросились на перехват и остановила последователей неразумной дружины. Да и сами выскочки, проскакав сотню шагов, стали придерживать лошадей, видя, что никто за ними не последовал. Достигнув середины лощины, они остановились и, потоптавшись на месте, поскакали назад. Внешне это тоже выглядело, как приглашение преследовать их. Выждав еще какое-то время, ирхоны окончательно стали отступать.
– А не развернутся они на нас с другого бока? – заволновался Сатыр.
– Если ты дашь мне третий туун, не развернутся, – уверенно произнес Дарник.
5
Предпринятые действия, вызвавшие отступление воинственного противника, произвели на хазарскую орду более сильное впечатление, чем открытая схватка. В битве главным оказалась бы храбрость воинов, а вот в таком выдержанном стоянии – искусство главного военачальника. Особо нахваливали липовского князя, как сообщил Эктей, старики и женщины – ведь удалось избежать потерь стольких сыновей, мужей и отцов. Правда, кое-где среди хазарских воевод ползли слухи, что князь сам оробел, но их никто не слушал – все понимали, что это в злопыхателях говорит простая зависть.
Мягко поступил Рыбья Кровь и со строптивым зимовьем: разрешил жителям покинуть его из расчета одна повозка с добром на семью, но с непременным условием, чтобы ирхоны ничего в нем не пожгли и не испортили. Так и получил весьма приличное пристанище с лошадьми и мелкой скотиной, запасом дров и сена и заготовленными на зиму съестными припасами. Возле него на зимовку расположился один из хазарских улусов с развевающимся над зимовьем Рыбным знаменем.
Орда же двинулась дальше. Получив еще дополнительных воинов, Дарник половину передал Сеченю. Теперь в его распоряжении было два полновесных двухтысячных полка, которыми он мог распоряжаться, как угодно. Испытав удовольствие от своих бескровных маневров, он решил и впредь по возможности действовать так же. О своей личной отместке ирхонам пока не думал, не сомневаясь, что рано или поздно для этого в самом деле представится более удобный случай.
Дальние разъезды дозорных внимательно следили за войском противника. К счастью оно отступало единой массой, не пытаясь разделиться, дабы атаковать хазар с разных сторон.
– Они нас заманивают туда, где находятся их главные силы, – убежден был Сатыр.
– Что такое их главные силы по сравнению с твоим двадцатитысячным войском? – успокаивал хана Дарник.
– Ты ничего не понимаешь. Моя орда не воевала уже двадцать лет.
– Как это не воевала двадцать лет?! – князь не мог такому поверить.
– Разве ты сам не видел, что хазары уже пятьдесят лет воюют чужими руками?
– А как же казненные тарханы?
– Потому и казненные, что воевать разучились.
Для Дарника признание Сатыра явилось настоящим откровением. Как и все словене, он знал, что хазары любят использовать чужие, в том числе и словенские дружины для «выбивания» из других племен и народов хазарской дани. Но был всегда уверен, что и собственных воинов в Хазарии предостаточно, мол, «выбивают» дань где-нибудь в южных горах или в заитильских степях. Вдруг понятна стала неуклюжесть всех прибывающих к нему улусных сотен: они просто никогда не воевали! А правильно: зачем? Когда завоевывали междуречье Танаиса и Итиля, были действительно грозными воинами. Потом сто лет спокойно пасли свои стада, платили подати кагану, и нужда в постоянном кровопролитии постепенно отпала. Так же как в словенских лесных селищах малая часть буйных парней уходило в хазарское войско, но основная их масса оставалась в родовых юртах.
– Какого лешего!.. – не на шутку разъярился князь. – Все! Или ты даешь мне над твоим войском полную власть, или я со своими липовцами просто ухожу отсюда!
– Если народ будет недоволен твоей властью, он уберет и тебя и меня, – Сатыр хотел предостеречь Дарника от опрометчивого самоуправства.
– За то, что никто не уберет ни меня, ни тебя, можешь быть спокоен, – заверил его Рыбья Кровь. – Сейчас в окружении сильного врага убирать того, кто должен их спасти – да не сумасшедший же у тебя народ!
Получив от хана молчаливое согласие на свободу действий, князь уже больше не церемонился. По липовскому образцу оба полка поделили на хоругви, а сотни на пять ватаг, всем «пастухам» и их коням повязали на шеи особые ленты различия, и без разрешения полусотского ни один из них не мог даже ненадолго удалиться из ватаги. На двести ватаг хватало лишь половины липовцев, остальных вожаков назначали из десятских и сотских хазар, прошедших прежде хоть какую-то войсковую службу. О всех родовых и семейных связях, так же, как и отлучках к женам, было забыто.
– Все вернетесь к своим семьям через год, не раньше, – решительно заявил Дарник хазарским сотским.
Впрочем, эта усиленная подготовка почти не сказывалась на самих войсковых действиях. Два передовых полка продолжали преследовать ирхонское войско, а следом за ними двигалась и вся орда.
– Старайся, как можно чаще перемещать с места на место свои хоругви, – поучал князь Сеченя. – Пусть ирхоны думают, что в наших руках хорошо обученные воины.
– А если они все же попробуют испытать нас мечом?
– Бей тогда всей силой. Все свое войско они в бой вряд ли рискнут вводить. И вот еще что, попробуй окружить дозорный разъезд ирхонов, дай пастухам хоть раз победить, да не стрельбой из луков, а пиками и булавами.
Однако первыми столкнуться с ирхонами пришлось дарникскому полку. Дарник с ватагой арсов занимался в чистом поле с двумя сотнями пастухов учебной сшибкой, когда всадники обеих сотен на полном скаку проносились сквозь строй друг друга, не столько сами приучаясь, сколько коней приучая к этой опасной скачке. И вдруг из-за небольшой рощицы ракитника показался отряд в полусотню ирхонов. Пастухи как раз разъехались перед новой сшибкой. Так что ирхонам видна была лишь одна их сотня, причем наполовину сошедшая с седел – хазары поправляли доспехи или просто оглаживали-успокаивали коней.
Соблазн попугать, а то и рассеять застигнутого врасплох противника был велик, и ирхоны понеслись на сотню в полный мах, грозно потрясая копьями и топорами и разворачиваясь в широкую линию. Когда заметили вторую сотню, часть нападавших стала притормаживать, отчего весь их наступательный строй сбился и смешался.
– Пики вперед! – крикнул по-хазарски Дарник, как только что командовал при сшибке. Он как раз был возле второй сотни.
Пастухи даже не успели испугаться, многие, как потом выяснилось, подумали, что хитрый князь придумал им какое-то новое упражнение с «третьей» до этого скрытой сотней и послушно выполнили приказ. Во главе второй сотни были вожаки из липовцев, они сразу сообразили, что к чему, и направили своих пастухов в бок наступающим ирхонам. Последние, сообразив, что попали в ловушку, стали выворачивать в сторону, чтобы ускользнуть из западни и двум десяткам ирхонам это удалось. Зато тридцать или сорок их соратников были в считанные мгновения смяты и опрокинуты.
Князь с арсами в истреблении ирхонов участия не принимал. Немного не доскакав, они осадили коней и просто наблюдали. Не все действия пастухов были неловкими, кто-то уже заправски метал сулицы и топоры, кто-то разил пикой и булавой, кто-то, спрыгнув на землю, добивал раненых. Про то, что можно брать пленных никто не думал, всем отчаянно хотелось быстрей других нанести сильный разящий удар.
Дарник ничему не препятствовал. Приказал остановиться только, когда начался дележ добычи, и дошло дело до драки среди самих пастухов.
– Все положить на место! – велел он «добытчикам». – Все будут раздавать вожаки.
Потом к куче сложенного добра по очереди подходили полусотские ватаг и брали по очереди по несколько вещей.
– А как в ватаге это делить? – спрашивали вожаки-хазары.
– Можно по проявленной доблести, можно по жребию, – объяснял князь. – И запомните все: так будет всегда! Кто посмеет собирать добычу до конца сражения, будет казнен как трус и предатель!
Но даже это грозное предостережение не могло испортить пастухам радость от их первой победы. Торжествующими храбрецами возвращались они в свой стан. Чтобы еще больше подчеркнуть важность их успеха, Рыбья Кровь, поговорив с вожаками, выделил несколько пастухов в качестве десятских в другие сотни – пусть красуются там, по себе хорошо помнил, что, уча храбрости других, и сам становишься намного храбрей и решительней, чем прежде.
– А ведь ирхоны заманивают нас туда, где нет их зимовий, – на пятый или шестой день преследования высказал Сечень.
– Верно, – согласился Дарник и послал дальнюю разведку на запад. Вернувшись, разведка доложила, что в большом дневном переходе находится Славутич.
Прекратив преследование ирхонов, князь повернул всю орду в сторону великой реки. Через два дня передние улусы вышли к ее левому берегу.
Где вода, там и прибрежный лес, и распаханные поля, и постоянные людные селища. Только в селищах этих уже не ирхоны, а свои единоплеменники-уличи. Против ожидания, принимали там липовского князя не совсем ласково.
– Никакого насилия нам ирхоны никогда не творили, – объясняли Дарнику старейшины. – Они своим заняты, мы своим. Меняем зерно и лен на мясо и шерсть без всякого лукавства.
– И дочерей ваших не трогают? – недоверчиво выяснял князь.
– Почему? Трогают. Третья часть наших зятьев из степняков, да и их дочки охотно идут за наших молодцов.
– Стало быть, полный мир и согласие?
– Стало быть, так, – отвечали старейшины.
Впрочем, как всегда нашлись доброхоты, которые нашептывали Дарнику другое: мол, ирхоны ждут, когда на Славутиче установится твердый лед, потому что большая часть их кочевий и зимовок на правобережье, вот тогда и померяешься ты с ними силой, а без полной победы тебе никто здешние богатые земли не отдаст.
Князь вздохнул с облегчением – у него в запасе был еще добрый месяц. Найдя место, где в главное русло под острым углом впадала мелкая степная речка, он определил его в качестве главной зимней ставки для орды. Получался большой треугольник, защищать в котором предстояло лишь одну третью сторону. Прибрежного леса было слишком мало, чтобы возвести здесь сплошную засечную ограду, поэтому Рыбья Кровь ограничился саженным рвом и плетнем, обложенным камнями и мешками с землей, да гнездами для камнеметов и ямами для больших пращниц, куда приказал свозить со всей округи камни всех размеров. На эти работы он нещадно гнал все мужское население орды. Сам же озаботился подготовкой еще трех двухтысячных полков, десятитысячного войска по его разумению должно было хватить против любых сил ирхонов. Сразу обнаружилась сильная нехватка оружия, особенно доспехов и наконечников для стрел. Пришлось даже сократить количество луков, их оставили только лучшим стрелкам, остальных перевели в копейщики и метателей сулиц.
Войдя в два ближних уличских городища, как гость, Дарник расположился в них настоящим хозяином: устроил в каждом из них на постой по три ватаги воинов и заставил на себя работать все их кузни – по рисунку князя ковали камнеметы, а арсы-умельцы по готовому образцу шили кожанные доспехи для катафрактных коней. А пока доспехи готовились, самолично отбирал для тяжелой конницы самых рослых и сильных коней.
Мало-помалу преображались и сами полки. Легких конников-жураньцев в них осталось не больше половины, каждый десятый из них стал катафрактом. Другая половина хазар переведена была в пешцы. Как и у липовцев, шестерых щитников здесь накрепко соединили с четырьмя лучниками. Но к радости пастухов их пешком гоняли мало, в основном перевозили и высаживали в поле для боевого построения на санях или за спиной у жураньцев.
Труднее всего шло обучение новых камнеметчиков. Самострелы и без того у хазар никогда не были в чести, а большие самострелы-камнеметы на санях, чье действие в бою они прежде не видели, тем более представлялись им какой-то придуманной дарникской блажью. Поэтому научить их дружно тремя рядами разворачиваться, а потом съезжаться в плотную смертоносную стену никак не получалось.
В качестве приятного отдыха время от времени устраивали большие загонные охоты, добывая вдосталь себе оленины и зубрятины, часть которой еще и в кочевья отправляли.
Как ни странно, жизнь на зимовье оказалась для князя труднее походного марша. Там ему всегда хватало на день одного коня, сейчас приходилось использовать двух-трех. Намотав по необъятному стойбищу не один десяток верст, он в конце дня мешком вываливался из седла, с трудом преодолевая несколько шагов до теплой юрты, где его ждал мерцающий очаг и подложенные в постель разогретые камни.
Веселый уравновешенный нрав по-прежнему не покидал Болчой, и в этом было ее главное отличие от его прежней хазарской наложницы. Если для Адаш Дарник помимо чувств был еще единственной опорой в окружающей жизни, то Болчой в нем не слишком-то и нудалась, так как она в любой момент могла вернуться к своей родне, что вносило в их отношения спокойствие и дружелюбие. Выскочив ему навстречу, она на короткое время чуть замирала, словно каждый раз сомневалась, войдет ли он вообще в ее юрту. Князь входил, и славная девушка тут же вся расцветала от удовольствия. Не расцвела она лишь однажды, он это сразу почувствовал и удивленно на нее оглянулся.
– Там моя дочь, – робея, произнесла наложница.
Князь вошел в юрту и при свете очага и двух свечей увидел небольшой шевелящийся комок из лисьих и куньих шкур. У комка обнаружилось круглое гладкое личико, обрамленное рыжими волосами.
– Это Соон, моя дочь, – простые слова на словенском языке давались Болчой уже без труда. – Она сейчас уйти.
– Потом, – сказал Дарник, удерживая наложницу за руку.
Пока он ел, девочка продолжала возиться на их ложе со своими тряпицами и деревянными фигурками. А затем она вдруг напустила под себя маленькую лужу. Болчой в негодовании вскочила на ноги. Князь громко до слез расхохотался. Сначала это был смех над испуганной хазаркой, а следом уже над самим собой, настолько показалось забавным спать в детской моче ему, грозному военачальнику, повелителю тысяч воинов.
Как Болчой не возражала, но в эту ночь ее Соон осталась ночевать в их юрте. На следующий день Дарник специально сделал себе небольшой перерыв в полдень, чтобы завернуть домой и рассмотреть ребенка при дневном свете. Новый осмотр девочки еще больше очаровал его, у двухлетней малышки были умные глазенки и розовая кожа. А самое главное, в ее присутствие Болчой все делала с утроенной быстротой и ловкостью, оставляя его самого надолго в покое. Когда пять лет назад у Черны и Зорьки родились его сыновья, Дарник был крайне недоволен тем, что из-за этого ему оказывается гораздо меньше внимания. Сейчас же почему-то подобной досады не было и в помине. Напротив, птичье щебетание матери и дочери между собой сладко напомнило те пару недель, когда он изображал в Липове отца-хозяина четырех наложниц. Сперва собственное чудачество показалось ему самому не очень долговременным, и он продлил пребывание Соон всего на несколько дней, но затем, распробовав все как следует, велел девочке оставаться в их юрте и дальше.
Липовские воеводы зубоскалили:
– Наш князь уже и дитём разжился.
– Точно скоро свадьбу играть будем.
– Можем тебе вообще у них тарханом заделаться?
Дарника их шутки ничуть не задевали.
– Это вы все время боитесь себя перед кем-то уронить. А тот, кто никого не боится, тот и вашего смеха не испугается.
Время шло, и Сечень как-то обронил, что не следует дожидаться соединения всех ирхонских войск, а лучше разбить их по отдельности. Рыбья Кровь согласился с тысячским, только решил сделать несколько иначе, чем тот предлагал. Выехал с дальней разведкой вверх по течению Славутича и нашел там место, где русло реки раздавалось особенно широко, следовательно, несло свои воды наиболее неспешным образом. Вернувшись к стойбищу, князь приказал срочно готовить к зимнему походу оба передовых полка. Повел их к намеченной переправе сам, поручив Сеченю с остальными тремя полками охранять орду.
Когда войско подошло к переправе, там уже лежал тонкий лед. Прождали еще одну особенно морозную ночь и с утра, еще по темноте, начали переправу на правый берег. Вперед пошли сани, за ними пешцы, замыкали колонну конники, ведя в поводу своих лошадей. На правом берегу отдыхать не стали, пошли дальше в степь, а через пяток верст свернули на юго-запад, чтобы незаметно миновать приречные селища и зимовья. Все дальние дозорные были переодеты в трофейную ирхонскую одежду с их характерными остроконечными шлемами и масками-личинами. От местных словен они уже знали, где собираются перебираться через реку правобережные степняки, и, взяв с собой проводника, двигались, почти не плутая.
Множество лесистых холмов и оврагов затрудняло путь, и совсем незаметно к противнику подкрасться не удалось, зато у передовых сотен хазар был строгий приказ атаковать ирхонов без всякой задержки, дабы не позволить им как следует построиться. Это и решило исход схватки.
Стан ирхонов в широкой долине между холмов лишь условно был окружен редкими повозками, поэтому никаких препятствий для хлынувших сверху хазарских всадников и саней с пешцами не возникло. Не беда, что у нападавших самих не имелось должного строя. Неопытные пастухи инстинктивно прижимались к своим десяткам и ватагам, поэтому выглядели более сильными и умелыми. В стане ирхонов было немало женщин, которые криками и метаниями только еще больше сбивали с толку своих воинов, те то бросались на их защиту, то искали свой крупный отряд, к которому бы хотели примкнуть. А ватаги хазар между тем заполнили весь стан и прибывали, и прибывали. Нескончаемый поток уже пеших пастухов и «подносчиков» казался в несколько раз многочисленней, чем был на самом деле. И ирхоны, почти не оказав сопротивления, стали разбегаться во все стороны.
Рыбья Кровь с арсами и воеводами невозмутимо наблюдал с холма за происходящим.
– Надо преследовать ирхонов или нет? – Эктей проявлял нетерпение, желая возглавить либо преследование, либо отход.
– Пусть твои воины сами разберутся, что им следует делать, сейчас им лучше не мешать, – не отпустил его от себя князь.
Когда последние сотни спустились в долину, за ними последовали и военачальники. Юрты ирхонов больше напоминали конусообразные шалаши, их было три или четыре сотни. Даже если в каждую из них запихнуть по шесть-семь воинов, все равно получалось не больше двух тысяч человек, – подсчитал Дарник.
– Направь пять ватаг во все стороны, – сказал он сотскому-липовцу. – Ищи, где-то может быть еще такой же стан.
Несмотря на видимость большого сражения, убитых оказалось не столь много. Немало было раненых и пленных. Но главной добычей стал весь обоз и до трехсот женщин – жен и наложниц ирхонских воевод.
– Как делить будем? – хазар сейчас интересовало это больше всего.
Короткий зимний день быстро превращался в сумерки, и откладывать такое дело до утра разгоряченным победителям было слишком обидно.
– В каждой ватаге пусть назовут лучшего воина, ему одному женщина и достанется. Так тоже будет всегда, – распорядился князь. – А добро разделим завтра.
– У нас двести ватаг, а женщин больше.
– Сначала лучшим воинам, остальное вожакам и сотским.
Поздно вечером, когда Дарник готовился ко сну в санях-возке, к нему багатуры Эктея привезли пленную ирхонку:
– Самую красивую Эктей для тебя выбрал.
Пришлось вылезти и посмотреть, что за гостинец ему доставили. Высокая и, судя по всему, стройная женщина была завернута в невиданное количество пестрых тканей. Пол-лица тоже закрыто, зато большие глаза женщины буквально обожгли его взглядом-ненавистью. Только этого еще не хватало.
– Ну что, залезай, что ли? – Дарник открыл перед пленницей полог возка.
Та стояла, не шевелясь.
– Быстро пошла! – подтолкнул ее один из багатуров.
Ирхонка оттолкнула его руку, и сама легким движением нырнула в возок.
Дарник не знал, как поступить. Морозная ночь мало располагала к любовным утехам, но и отдавать кому-то другому «самую красивую» тоже было нельзя – никто не оценит его привередливости. Вот уж действительно: когда надо, то нет, а когда не надо, то сверх всякой меры! Так и не найдя для себя выхода из создавшегося положения, он сам полез в возок. Меньше всего ему сейчас хотелось вести разговоры с женщинами. Ирхонка лежала, укрывшись двойным шерстяным одеялом, сжавшись в комок. Дарник забрался к ней под одеяло – ни малейшего звука или движения. Тогда он попытался чуть раскрыть на ней кокон из одежд и сразу натолкнулся на ее сопротивляющиеся руки. Ну не надо, так не надо, с облегчением вздохнул князь и повернулся к пленнице спиной. Но не заснул, остро ощущая исходящую от лежащей рядом женщины опасность. Вряд ли кто-нибудь догадался ее обыскать, думал он, а в ее платьях не то, что нож, меч спрятать можно. Кстати, как потом оказалось, у красавицы Чинчей, так звали княжеский трофей, в ту ночь действительно было припрятано в одеждах четырехвершковое шило, которое она твердо намеревалась пустить в ход. Так и пролежал остаток ночи Дарник в какой-то полудреме, чутко сторожа малейшее подозрительное движение пленницы.
Едва стало светать, он уже был на ногах, занимаясь своими воинскими обязанностями.
Другого стана противника разведка не нашла, зато отыскала большой город-зимовье, где сумела укрыться часть уцелевших после разгрома ирхонов. Другая часть беглецов ушла дальше на юг.
Любо-дорого было теперь князю объезжать стан войска, расположившегося прямо в юртах противника. Одна победа, одна ночь с долгими хвастливыми рассказами о своем удальстве, и из ополченческой рыхлой массы к утру родилось вполне бодрое бойницкое воинство.
– Хэ-хэй! – то там, то здесь приветствовали своего главного военачальника новоявленные бойники.
– Почему ты спал в санях, а не в юрте, как все? – упрекнул его у своего войлочного пристанища Эктей.
– Боялся в темноте выбрать не ту юрту, что следует князю, – отшучивался Дарник.