II Часть

Маминого отца звали Туйгузин Мухаммед. Он не помнил о родителях ничего. Он был беспризорником, каких после гражданской войны было очень много. И был при массовом отлове пойман и отправлен в детский дом. Потом техникум, встреча с бабушкой, тогда ещё молодой студенткой медицинского, и скро свадьба. Родила троих детей, и началась война. Отец, брат и муж, сразу ушли на фронт. Двоюродная сестра Галя тоже ушла. Медсестрой полевой всю войну. Тётя Марго, вторая бабушкина двоюродная сестра, переехала к ним, и они вместе были до окончания войны. Мать, дочь, и племянница растили детей, работали для фронта, хронически сдавали кровь для раненных, став почётными донорами и множество сделали нужного и полезного не щадя и не жалея себя. Прадед стал комендантом Амударьинского моста, не в силах со своим ранениями и уже преклонном достаточно возрасте шагнуть дальше. Дядя Саша до войны только отучился на лётчика, и соответственно летал. Мой дед Мухаммед, три специальности пережил за войну. До 1943 он служил в разведке. Раза три погибала вся группа, он оставался жив. Командир батальона, или полка раз даже воскликнул:
- Туйгузин! Опять живой!
Потом после ранения, его перевели в артиллерию, и до конца войны он был картографом. Третья специальность задержала его до 1947 года. Дед восстанавливал в Берлине каналы, шлюзы и мосты. Это как раз его специальность и он был в этом профессионал. Дядя Саша в конце того же 1943 упал по вине заводского брака допущенного при отлитии винта, летел на транспортнике и вёз за линию фронта каких-то очень высоких начальников. Всех спасли, все живы. Но был обвинен, в чём не знаю, но его война закончилась, ему дали пятнадцать лет. Из которых семь он отсидел на самых дальних северах. Не сдавалась до победы его хрупкая жена Заря. Она отстояла мужа и доказала его невиновность. Дядю Сашу освободили, сняв все обвинения. Он вернулся с войны только в 1950 году.
Дядя Ринат с детства в спорте и в охоте. За меткость и охотничью удачу, туркмены прозвала его Ринат-Мерген. Что значит Ринат-Охотник. Он был самым чутким и точным. Наверное за жизнь не меньше тысячи кабанов одних перестрелял.
Мастер спорта по боксу и обладатель множества кубков и грамот. Очень выносливый. Одно время был председателем Союза писателей Туркмении. Проза, больше поэзия. Умеет быть невыносимо злым, а порой это граничит с жестокостью. Всю жизнь утрами бегает, и купается потом в коллекторе. Круглый год. Бывает что напьется. Почти не курит. Жена, Люба Ламкина, метиска, отец тщательно скрываемый какой то туркмен, мама русская. Тётя Ася. Тётя Люба работала кем то в комсомоле, потом в школе. На пенсию она ушла директором той самой школы, которая носила имя прадеда.
Они родили двух детей, их имена Алёна и Алёша. Она на год младше моей сестры, мы с Алёшей учились в одном классе. Мы с ним всё время дружили и дрались. Он то же очень любил рисовать, и мы хотели научиться рисовать так же красиво как бабушка или Марат. У нас в дамском чулке на стене в прихожей, весели скрученные рисунки даже одна картина маслом на холсте. Бабушкины работы и  Марата. Марат любил тему про индейцев, а бабушка рисовала на память влюблённых киногероев того или иного фильма. Телевизоров ещё почти не было, в кинотеатр ходили часто. Всей огромной семьёй.
Мама работая ткачихой на заводе, и живя в общежитии в г. Ашхабаде, шла с работы вечером, когда услышала пение моего отца. Он сидел на подоконнике второго этажа, с гитарой и пел песню … - А я еду, а я еду за мечтами, за туманом и за запахом тайги…
Вскоре они поженились, не смотря на большую разницу в возрасте. Ему было 30 а ей 19. На четвёртый день после свадьбы в маму полетела табуретка. Отец пил и гулял не любя, похоже, с самого начала. Я был совсем ещё маленьким когда дважды чуть не лишился жизни от рук своего отца. Первый раз он избил её и бросил на железнодорожных путях в Чарджоу, совсем недалеко от дома дяди Саши, и у ней не было сил подняться, когда до идущего на неё состава оставались метры. Спасибо какая-то женщина бросилась и стащила её в сторону. Второй раз он устал, слушать мой плачь, и ждать когда мама меня заткнёт. А мама побежала в магазин и коляску оставила возле него. Он пьяный схватил меня, и бросил с балкона. Мы жили на четвёртом этаже в Узбекистане в г. Зарафшан. Опять татары собратья не дали случится горю. Тётя Фаина развешивала на балконе детские ползунки и услышала привлекший её внимания звук, подняла голову и увидела летящую тряпку, она выставила таз и поймала её. Там лежал я. Тётя Фая упала в обморок. Я опять удачно приземлился, оказавшись на её груди. И завершающий штрих отца: я мешал им с маминой подругой заниматься сексом, и он налил мне в рот водки. Я конечно быстро уснул но чуть не навсегда. Меня спасли, но весь пищевод сгорел, и мне память о родителе осталось проблемой на всю жизнь. Отец мой был Русский человек. Ждамиров Владимир Иванович. Но рассказы о нём очень нелицеприятные, мягко говоря.
Порой я в сердцах думал, что мать моя всё врёт, но шли десятилетия, а рассказы её не менялись ни в крупном не в мелочах. И когда я стал очень взрослым и не стало ни отца ни матери, ни брата не сестры, пройдя бездорожьем жизненный путь, увидев так много, я верю что так всё и было.
Мы жили в Зарафшане шесть с не большим лет. Если бы не характер краткого изложения, можно было бы много интересного рассказать, но это как то потом. Если тому судьба. Мама работала на золотом прииске, ибо как на ведущем учреждении все жители города почти работали там, она полюбила там солдата из строительного батальона, и у них был роман. Когда он уволился, мама долго не получая от него писем поехала со мной, тогда уже за руку. Я помню всё. Это не самые достойные и приличные воспоминания. Вскоре мы вернулись из города Козельска, и весной пережили землетрясение. Не пережившие подобного землетрясения, вряд ли знают что такое животный страх и чувство абсолютной беспомощности. В шесть лет я уже умел читать и считать, умножать и делить до ста. Я был вполне разумный, чтобы запомнить эти чувства навсегда. Помню очень хорошо многие ситуации, которые в этом возрасте обычно дети не помнят. Так я помню сцену, когда возле магазина вечером мама встретила знакомую, и они долго о чём-то говорили, я отпросился у мамы походить вдоль магазинных витрин. Увидев маленькую дамскую гитару на подставке, я почему то расплакался и всё сильней и сильней начинал реветь. Мама обалдела просто. На вопрос:
- Сынок, что случилось? 
Я рукой в варежке показал на гитару. Успокоившись, я без сил уснул. А мама, заняв у той знакомой недостающую сумму, купила мне эту гитару. Она стоила 10 рублей. А мне было всего четыре года. Мама всю жизнь рассказывала эту историю, подводя черту:
- Он судьбу свою узнал. И детское сердце испугалось того что его ждёт.
Мы жили в квартире на две семьи, за стеной жила тоже мать одиночка тётя Нелли, и у ней тоже было двое детей. Лариса и Юрка Кузнецовы. Он старше меня на два года, она на два старше моей сестры. И они, и мы подружились и наши матери тоже. Когда началось землетрясение, мы вместе бегали и орали, теряя из виду друг друга порой до утра. Жили на улице, во дворе детского сада, который был рядом. Народу там, на ночь собиралось очень много. Словно ковер из человеческих тел. Тётя Нелли уговорила маму переждать это у неё на родине, в Горном Алтае в селе Каракокша. Мы вскоре там и оказались. Всё лето мы познавали новый мир, и конца края восхищению не было. Мама познакомилась с парнем, которому было тогда 19 лет, и вскоре они назначили свадьбу, и мы не вернулись с тёть Нелей в Зарафшан. Началась наша маленькая сибириада. 7 лет мы прожили там, и два раза переезжали назад. В первом классе я поучился в трёх школах в Туркмении в Узбекистане и на Алтае, и весь четвёртый класс катались по Стране. Но и во второй раз вернулись на Алтай. Окончив шестой класс, мы, пережив гадкое поведение, и невероятный позор старшего, очень сложно переехали в Липецкую область. Вся наша жизнь очень беспокойная, очень много драк, подлости и измены. Но мы выжили. Хотя какими мы стали благодаря пережитому, это отдельное и очень грустное повествование. Подробности и хочется и не хочется писать. Но многое мы вспоминать, наверное, не будем, потому что писать это значит пережить снова. И сделать достоянием все семейные тайны. Но хочется вспоминать только хорошее. Ибо только оно имеет цену. Хотя о чём-то молчать, возможно, преступление. Но перед вечностью всё пыль. И вскоре о нас не будут помнить, и знать, как и мы ничего не помним и не знаем о своих предках.