IV Часть

На первом курсе мы сделали с Серёгой Кучеревским, красивый полёт, на поезде в Крым. Нам было по пятнадцать лет. Это был 1983 год. Мы на осенние праздники поехали к нему домой в село Вишенское. Он приехал поступать на пчеловода, ибо на весь СССР было всего два училища, в которых выращивали профессиональных пчеловодов. Одно из них – наше. Мы подружились ещё на яблоках, и он передумал со специальностью, и стал самым дальним шофёром – трактористом. Хотя я смеялся и говорил ему, что я сто пудов не буду ни шофером, ни трактористом, ни пчеловодом, мне просто нужно до армии продержаться. А мать моя, не разгибаясь, работает старшей птичницей и получает 100 – 120 максимум рублей, а я 50 рублей буду получать, ничего не делая. Три года! 10 училище и 40 родной совхоз платил. Только шофёрам – трактористам при чём. И всё от одежды до постели и мебели в общаге было дано даром. И самое не маловажное это безплатное трёхразовое питание. Там правда готовили вкуснее и богаче всех . Где я только за жизнь не ел. Все и всё отдыхает. Мы все три года жили с Серёгой в одной комнате, и сейчас дружим. Мне было не привыкать ездить далеко на поездах, но это была первая поездка без взрослых. Денег у него было на одного комфортно доехать, но ели как, можно и двоим в эту сумму влезть. Мы ели как, и влезли. Добрались до Белозерска ни разу не поев, и кроме воды из вагонного крана, не пив, за отсутствием хотя бы трёх копеек. Не платили так же и за постель, почему нам проводницы и запретили брать матрацы. Серега, зная меня болтуна, просил уговорить проводниц, но чуяло сердце, что нам нужно доехать так. Это сейчас полки во всех вагонах мягкие. Мы спали на деревянных. А от Белозерска ещё надо добираться до села почти тридцать километров. Серёга отправил меня пешком и сказал, что догонит на велосипеде. У хлебного магазина прыгнул на кого-то ждущий почти новый красный велик, и догнал меня чуть не сбив в наступившей уже темноте. Я на ходу запрыгнул на раму, и мы поехали. За Серёгиным, домом, ярким солнечным утром оказалась та самая «Белая скала». Помните фильм  «Всадник без головы»? Его снимали там. «Человек с бульвара Капуцинов»? Тоже снимали там. Мы целый день лазили по этим местам, и Серёга мне очень много рассказал о них. О местах, о фильмах, о героях этих фильмов. Мы лазили просто неистово, и я оставил надпись в одном исписанном полупещерном месте, в надлежащем формате: ЗДЕСЬ БЫЛИ ЁЖИК И МАРАДОН ИЗ ЛИПЕЦКА.  Меня в первое же лето когда мы приехали с Алтая, за абсолютное не умение и неистовую тягу к игре в футбол, Юра Змей, мало профессиональный боксёр ещё и главшпан футбола, шутя, назвал Марадоной. Прилипло сразу, сразу обрусев на окончание. Имя аргентинского футбольного таланта зазвучало, гордо неся мужской род. Марадон. Юра спасибо тебе за второе имя. Даже иногда было неловко. Серди шума и гамма порой, среди моих товарищей, которых называли Лысый, Рыжий, Чёрный, Гуня, Качан и так далее, мой псевдоним звучал громко. И гордо. Вся деревня, конечно, курит перед Юрой Змеем, который ни когда не изменял своей жене, на соревнованиях по профессиональному боксу, в своём весе занял первое место в ССР. И один единственный настоящий охотник на весь окрест. Он не выкурил ни одной сигареты, и не выпил ни одной рюмки. Мог и возможно ещё может, любого уработать. Нам казалось, что во всей Солнечной системе. Ему теперь 57 лет. И он до сих пор любит меня и дорожит. Так приятно, даже потекли слёзы. И я его и люблю и уважаю и завидую сам себе. Мне очень повезло в жизни с хорошими людьми. Юра один из них. Погоняло какое дал! Меня много-много лет, очень редко звали по имени. Только Марадон. И теперь иногда ещё называют. Но как правило не те кому можно. Тех, кому можно и нужно, почти не осталось. Теперь и до пятидесяти дожить трудно. И стало ещё трудней, остаться человеком. Многие умерли, оставшись формально, в живых. Может, и меня уже нет. Но коли пока пишется, я буду писать.               
Мы с Серёгой не тратили время в пустую, и на том самом велике, объехали очень много. Благо каждый день был солнечным и почти по-летнему тёплым. Виноградные плантации меня очень впечатлили, ореховые рощи, дискотека. Надписи на всех заведениях и указателях, были на украинском языке. Ни одного негатива туда, обратно и там. Мы соврали, что я ехал на свои и у меня есть на обратную дорогу. Ему не богатые родители, и выделили опять на дорогу одному. Мы уже в последний день нашего пребывания, продали велик за червонец, и даже осталось на бутылку сухого вина. Мы купили настоящего «Ркацетели», и, загрузившись, отметили и крепко уснули. Теперь на простынях и матрасах.  На завтра меня понесло, и я громкоголосый, рассмешил, что-то рассказывая, пол вагона. Ёжик уполз в туалет, чтобы не обмочится, и жаловался опять, что у него болят уже от смеха щёки и челюсти. Наверное, я обронил в шутейном пылу, как мы голодно ехали туда, и люди нам натаскали разной еды. Поев мы у нагулявшихся с вечера дембелей попросили гитару. И спели много песен, опять приковав внимание. Мы прощались со многими как с роднёй. Некоторым, обещая по их просьбе, оставаться всегда такими, какие есть. Мне и в голову не лезло что мы можем изменится. А главное, я не понимал, как и почему меняются люди. Жизнь показала.
Только вернувшись, я признался маме, где был. Она была и взволнованна, и счастлива, видя как счастлив я. Я не одного человека в жизни назвал лучшим другом, но самый лучший и верный друг, не слышал такого. Это была моя мама. Мою маму очень уважали и любили мои друзья. Многие с ней советовались, многие слёзно жаловались, многие делились радостью. Она умела понимать, и делить переполняющее. Мама была очень живой и очень умной женщиной. Она почти не смотрела телевизор, она всю жизнь читала. Даже придя на обед с работы, она, кушая, читала. А я всю жизнь так много задавал вопросов с раннего детства, и она  отвечала на все. Компетентно и просто.
И так, мы оглянулись назад, а теперь год спустя прошли Волгоград. И впредь вспомнив что-то интересное, стану возвращаться. Хотя и помню гораздо больше, чем описываю, но не засунешь всю жизнь в несколько листов. Даже сот, и даже тысяч. Но мы будем выбирать в основном вспышки. Они освещают даже теперь. Спустя годы и времена.
Не хочется переходить к дракам и воинственности, но всю жизнь это сопровождало, хотя я хотел и тогда, чтобы этого было, как можно меньше. Хотя очень часто именно я, поддав и начинал. У нас были авторитеты, которые много и правильно отсидели. Знавшие на зубок Воровской закон, старались смотреть, чтобы мы мало того, не были безпредельщиками, но и не росли ослами. Самый авторитетный был Толик Рысак. Его не раз убеждал Вася Бриллиант, который уже тогда смотрел за СССР, грузится под воровскую корону. Но зная себя, боясь что поведёт себя пьяный однажды неподобающе вору, он объясняя что его тормозит, так и не решился. Но в любой зоне Страны, даже если формально решал всё не он, последнее слово оставалось за ним.  По всему Советскому Союзу его знали и уважали лихие люди. Он отсидел более тридцати лет, и так как хозяева зон боялись его принимать, он годами жил в Столыпине. Но мы до него, наверное, дойдём. Что хотя бы, были среди нас такие исключительные товарищи, надо рассказать. Хотя я рассказываю о себе, и том, что прикоснулось к моей судьбе. Он прикоснулся.
Вновь оглядываясь ещё глубже, расскажу как я чуть не стал актёром. Прямо в седьмом классе сразу едва пойдя в школу, я вступил в ТЮЗ. Театр юного зрителя. В тот год, когда мы приехали, кончился бокс. Тренер, почему то больше не вёл многолетнюю секцию. В ряде других меня восхитили театралы. Все раскрепощённые и лёгкие ребята. Мне нравились их шутки, то что они вечером читали стихи не стесняясь друг друга, и были как мне казалось очень умными и проницательными ребятами. Я киноман, и мне выписывали журнал Советский Экран ещё на Алтае. Я не смел мечтать, но смел восхищаться! А тут нарисовалось маленькое окошко, в которое можно, если не выпорхнуть, так хотя бы всласть полюбоваться. Я стал ходить на театральный кружок, который вёл народный артист Полухин Валентин Васильевич. Он рассмотрел во мне великого артиста, и стал готовить меня в Щукинское театральное училище. Он говорил, что я ногами открою любые двери. Он не боится как я, и я не должен боятся! В восьмом классе он встретился с моей мамой, и говорил обо мне что то хорошее, и спросил у мамы разрешения готовить меня к поступлению в театральное. Мама потом так смотрела на меня, любуясь и гордясь. Я своим восхищением зажёг Колю Саида, он был старше на два года, тяжелее на двадцать пять килограмм и почти на голову выше. А мы как раз к Новому Году делали спектакль, и я был дедом морозом и уже назубок знал свою роль. Валентин Васильевич взял меня под руку, и подбирая слова объяснил, что нужно Коле отдать роль. Мол, старик, этих ролей у тебя будет – море. Ты понимаешь, какая тонкая и сложная работа создать большой и слаженный коллектив, из творческих людей? Какая палитра настроений и характеров!? – Дальше я не помню, но это было уже в третий раз. Так я репетировал три роли и не сыграл ни одной. Увидев что Полухин думает о количестве людей в кружке больше чем о самих людях. Потому что, чем больше людей, тем больше зарплата. Мы в трёх больших сёлах, в клубах поставили Новогоднюю сказку, помню с. Борино точно. Я управлял спец эффектами, таскал из автобуса и обратно очень много барахла, кучу декорации, всем всё застёгивал и поправлял. Сразу после Нового Года, почему то в сельсовете, выдали зарплату ТЮЗу. Все получили по девять рублей, а Валентин Васильевич, наверное, больше. Мне ни кто не посчитал нужным, дать хотя-бы мелочи на конфеты. Я проводил Полухина на остановку, долго его слушал, потому что он знал, что происходит бесчестие, и тараторил без умолку. Как виноватый и растерянный. В какой-то момент он спросил встревоженно, почему я на него так смотрю? Я засмеялся через силу и сказал, что обычно смотрю. Но я, наверное, прощался. Больше я его не видел. Я передал ему на словах что ухожу в спорт и чтобы он не поминал лихом. Вскоре, он очень настойчиво стал искать встречи. До конца года, ТЮЗ развалился. А я ещё в январе пошёл в Динамо и вступил в спортивную секцию, где стал осваивать боевое самбо у Ким Васильевича. На пятой тренировке, мне показывая страховку, один парень сломал стопу и большой палец. Это были мои первые переломы. Я долго хромал, и от физкультуры освободили, на целый год.