VII - часть

      Это был конец февраля – начало марта. Миша Сержант со своими ребятами, восемь - десять человек,  Серёга Сумрак со своими шестью – семью, и человек десять – двенадцать казаки Миши Чечена. Таким сводным отрядом они настроились ударить по позициям неприятеля, спланировав трёх ходовую схему. Одни ползут и специально светятся, вызывая, внимание и огонь на себя, вторая группа якобы рассчитывая, что неприятель клюнул, пытается обойти их укрепление, и завязывается бой с обеими группами, а третья группа ползёт по непроходимым просто кустам, по ложбине на подъёме. И у каждого бойца в рюкзаке лежит фугас. Они минируют не прикрытую и оставленную без внимания почти треть задней по сути тыловой от фронта стороны, закладывая будущие взрывы направленного действия. И уходят. Дав сигнал отступать, сами так и не показываются. И предполагалось, что когда бой закончится, и враги отовсюду повылезут и поднимутся. Когда подъедет, как водится пару Уралов или КАМАЗов подкрепления, булки будут расслаблены, и как говорится ворота открыты, дистанционным сигналом с сотового телефона на сотовый, закреплённый в проводной цепочке меж зарядами, прогремит одновременно семь снарядов от САУшки, направленным взрывом сметая всё живое и предметное на своём пути. Ходить кошмарить украинские блок посты на той войне было нормой. Двадцать девятый, тридцать первый блок посты, не кошмарили только ленивые. Всегда пытались что то придумать новое, ибо каждый набег учил ту сторону защищаться. На этих штурмах погибали и наши и ваши. Но согласно военной стратегии, нельзя давать врагу чувствовать себя комфортно и стабильно на захваченных территориях. Его постоянно нужно если нет возможности прогнать, то наносить урон, сеять панику, создавать невыносимые условия. Подтачивая силы тем самым всей армии и страны агрессора. Нельзя было давать им жить комфортно и не бояться вступать в ряды АТО.
      Когда они это всё кумекали, я молча слушал, и снимал, благо имел добро от Бабая на любые съёмки. Планировали, трое сидя на большом бревне перед околицей, остальные полукругом. Батя сидел в середине, рядом с ним по левую сторону Фантом, это командир взвода казаков Миши Чечена, по правую сторону водитель Олег Панда в той самой белой кубанке, которую мне подарил Суслик в Кировске а этот выморозил у меня её здесь. ХлоОстальные стояли кругом. Все в кубанках. С оружием. В разгрузках. День был тёплый и солнечный. Многие уже были без бушлатов, в зимних горках, или в свитерах и зимнем нательном под обычными всесезонными. Батя потребовал шомпол. И стал чертить на пыльной земле перед собой. Иногда одним движением мясистого кроссовка стирая с «доски» и переходя к следующей ситуации. Он озвучивал задумку, Сумрак высказывался, Миша Сержант дополнял, Фантом басил, чего-то уточняя, и переспрашивая. Остальные не лезли. Дакали или кивали. Их тогда было, человек пятнадцать. К моменту загрузки в три часа тридцать минут утра, было около тридцати человек. С вечера я говорил с Мишей сидя на кровати, на противоположной стороне длинной и узкой Мишиной комнаты - ворожейки. Юля уже спала у стены, а мы только укладывались.
      - Игорёк. – Вздохнул он. – То что я тебя беру с собой, это я попадаю в такую жопу при любом исходе боевой операции. Я даже не сомневаюсь, что тот же Сумрак доложит Бабаю что ты был с нами. Если бы батя его назначил на завтра старшим группы, а не меня, он бы тебя не взял. Я не меньше их него берегу тебя и понимаю, что если погибну я, Родина этого даже не заметит. Если случится что-то с тобой, мы потеряем поэта, писателя, барда, который наносит урон злу гораздо больший, чем любой из нас.
      - Миш, завязывай брат. – Попросил я зевая.
      - Ты дослушай. – Замер Миша с одним носком в руке. – Я понимаю так же тебя, ты мужчина, тебе мало нас грязных, уставших и раненных встречать и слушать разбор полётов после каждого выхода. Так как ты пишешь, как сопереживаешь, там топлива нужно больше. Я это очень хорошо понимаю. И беру тебя завтра в группу прикрытия, не потому что ты умеешь уламывать. А потому что верю, что делаю это для пользы нашего дела, а не во вред ему, или тебе. Верю, что до вас бой не докатится, и верю, что ты будешь слушать ребят, если вас попробуют зачистить пока нас не будет. Старшим я назначил Панду. Пока меня нет, он это я.
      Он добавил голосу твёрдости:
      - Игорь, - теперь он сидел уже с двумя носками в руках, в большой не по размеру майке и своих армейских чёрных труселях почти по колено. Сухопарый, жилистый, глаза серые твёрдые как скальный гранит, почти лысый, с широкими скулами и суровыми правильными чертами лица. – Не едри там ни кому мозги слышишь? Гордыню, капризы и психи свои оставь здесь. Скажут, беги – беги. Скажут, ложись – ложись. Скажут, лезь под дом. Лезь. Не заставь меня пожалеть. Потому что если тебя убьют или возьмут в плен, я как офицер, человек, друг, должен буду застрелиться. Это понятно? 
      - Миш да хорош…
Он перебил меня, добавив металла и громкости, разбудив Юлю:
      - Игорь! Это понятно!?
      - Да Миш.
      - Всё, отбой, доброй ночи.
      И вот тогда сон словно сняло рукой. Я вспомнил, что Женю за смерть товарища, закопали заживо. Как приезжала искать его мама, как ей сказали что он, наверное, ушёл к хохлам или свалил в Россию, как она плакала, ни кому не веря, и чуя материнским сердцем, всё просила какую-то правду, какую не знала сама. Колю Таракана, который наверное проклинал умирая того журналиста-оператора, которому велели лежать когда начнётся стрельба, а он рванул потерявшись в ориентации на местности как раз к Укропам на позицию. Как Коля, добежав до него у самого неприятельского минного поля, успел схватить его за куртку на спине, и дёрнуть валяя на бок в сторону, чётко сместив с линии огня голову едва знакомого человека, в тот же миг получив его пулю между лбом и макушкой, в тёмный всклоченный чуб точно под кубанку. А Коля с первых дней воевал. И говорят, учился военному делу очень быстро и эффективно. И он был самым добрым среди Бабаёв. Это говорили все. И многое при этом вытирали слёзы. Так коллективно и единодушно в том отряде не любили ни кого. Я долго не мог заснуть и у меня начали ныть разбитое бедро и бока. Ныла печень. Я крутился и крутился. Миша поселил во мне страх. Я прежде никогда не был в разведке, да при том в такой дерзкой диверсионной вылазке, я даже не вполне понимал, что такое группа прикрытия и что она там прикрывает. Где мы будем прикрывать, чем меня Миша с утра вооружит, придётся ли мне завтра убить человека, славянина, синеглазого брата? Пусть с руками в детской крови и крови наших сестёр, матерей и братьев, но такого же русского, одураченного и затянутого политиками в эту войну балбеса. А если в плен возьмут меня? А казаков как говорил Збитнев, не обменивают, их забирают фашисты и убивают. А я поспешил определится в казаки. И россиян не обменивают, их забивают до смерти как наёмников-безбожников. Поди докажи им что я и так голодранец, ни копейки за это не получающий, да при этой войне последнее барахло разворовали. И что моё оружие гитара, и что оно не зовёт убивать врага, а призывает любить брата. Быть честным в любых условиях, и справедливым. Мои песни о чести, а не о разжигании ненависти или агрессии. Хохлы совсем безумны стали. Мы все в этом мире обманутые и запутанные, про зомбированные и потерянные. А хохлы мне казалось больше всех. И не станут они изучать моё творчество, а просто забьют до инфаркта и всё. Спасибо Миша за без сонную ночь. И оптимистичные мысли.
И вот казалось, я только задремал, а уже кто-то трясёт меня за плечо:
      - Иарёк, ну ты шо хоть, встаёшь, чи ну ё на туй? Иди хоч глоток чиферку сделай! Все уже грузятся. Та рыло хоч умой! – Гудел с хрипотцой полный, пузатый Панда.
      Я вскочил, и у меня заныло в сплетении, так что присел, взявшись руками за живот. Это мой чёртов страх во мне обосрался. Было больно, как кто ударил в сплетение. Я одевался то и дело, наклоняясь, и постанывая. Миша, забежав в комнату, что то забрать, увидел меня уже в бушлате и в не завязанных ещё берцах, держащегося за спинку тахты и за желудок.
      - Во ля! Ты чё? Живот?
      - Да нет Миш, очко. Думаю от страха боль. Желудок… Спазм. Прости. Сейчас.
      - Уууу! Ты остаёшься. Туй его знает Игорь, может это чуйка! Всё, раздевайся. Без обид.
      - Миша. Я тебя убью. С ума сошёл? – Согнувшись, кряхтел я.
      - Ладно, я пока ещё одну ходку до борта сделаю, не выпрямишься, иди ты в жопу, я тебя не возьму.
      Я поспешил, глубоко вдыхая носом и поднимая руки к верху и опуская на выдохе, привести себя в норму. Всё равно скрючившись, вышел на кухню и сев на один свободный стул у стены, сразу получил в руки солдатскую кружку с чифером, идущую по кругу. Ребята при полной экипировке в основном стояли, заполонив всё помещение. Сделал два глотка, пустил дальше. Кто-то протянул пол сосательной конфетки, Барбарис. Очень душистая. Миша, пробегая мимо опять в спальню, глянул строго мне в глаза. Допили кружку быстро, из литровой слили остатки снова в эту. И я ещё сделал два раза по два глотка в итоге шесть. Все уже были при оружии и боеприпасах, я один расхристан и не зашнурован.
      - Игорь иди сюда! – Позвал Миша из за занавески.
      - Да Миш.
      - Вот тебе автомат, вот разгрузка, вот каска. Поедешь с 7.62. Почти пулемёт. По тяжелей будет немного, и боеприпасы тяжелей. Но я дал Панде четыре магазина на твою долю, если что он тебе будет рожок подкидывать. У него их теперь двенадцать. И тебе вот четыре штуки, и один в автомате. Вот две гранаты возьмёшь Эфки, тебе там наступательные на хер не нужны. Так, нож у тебя есть? На вот мой раскладной. Так фонарь у тебя где? Ага, положи на тумбочку, положи говорю. Включишь где с дуру ума. Всё.
      - Миш, я батарею и фонарь с камеры с зарядок сниму, в сумку уложу быстро. Фонарь уже во дворе сядет, пока загрузку сниму.
      - Только быстро, нам по тёмнушке надо в самый сонный час пройти.
Я закинул автомат  через шею за спину, чтобы не съезжал с плеча, положил одну гранату в карман. И за морочился с камерой и батареями, складывая в сумку, потом снял с зарядки фонарь для камеры, затем решил снять берцы и одеть кроссовки, затем услышал, как загремели башмаки по железному кузову Урала, и рванул, на ходу включая камеру и привинчивая к ней фонарь. Снял, как ребята грузились чинно, хоть фонарь вскоре потух, ибо был мощный и много потреблял, и заряжался 24 часа, чтобы поработать час, а в этот раз всего часа четыре. Но я перевёл камеру в режим ночной съемки, и всё стало зелёным, но доснял. Быстро всё закинули, залезли сами. И Миша крикнул уже из кузова, чтобы я садился в кабину, а он поедет в кузове. Панда, закрыв задвижки борта, подтолкнул меня пихающего в сумку камеру:
      - Давай-давай, и так задерживаемся пулей в кабину Иарёк!!!
      Мы выехали на дорогу, и Олег уже врубил третью, когда я вспомнил что разгрузка, каска и вторая граната остались на кровати.
       - Ну шо теперь!? Вертаться мы не будем. Скорость сброшу, сигай, да топай! Или шо? Поехали магазинов хватит. Правда у нас двоих с тобой семь шестьдесят два, не поделится с нами ни хто. Но мож меня убьют, мож тебя первого, одному кому то хватит братик! Ха-ха-ха-ха! Хо-хо-хо-хо!
      - Олег, ты дурак? Типун тебе на язык!
      - Та шо ты?! Не ссы! Мы на дачах будем их ждать и кукурузу охранять, та было бы опасно, Сержант бы тебя с роду не взял. Его батя и так теперь разобьёт по первое число. Да! Ууу! Если бы Бабай знал шо ты сейчас с нами едешь, отменил бы на фиг операцию, и Мишу бы приехал…. Ну не знаю. – Рулил он думая. – Может не от мудохал бы, он Мишу уважает, но звиздюлин бы таких вставил, шо мама дорогая! Я тебе аварю! А не дай Бог тебя подстрелят, чи осколков нахватаешь….
      - Панда! Давай помолчим! Первый раз еду на боевую операцию, дрожит у меня всё. Помолится, хочу. А ты как бес из табакерки материшься и материшься и пугаешь. И так волнуюсь.
      - Прости братик! Та я ж забываю, ты ж натура творческая, тебе ж надо всё это через себя пропустить….
      - Олег!
      - Та всё! Молчу! Хо-хо.
Мы ехал просёлочными дорогами несколько километров со светом. Затем Панда остановил машину, потушил фары и габариты, крикнул в окно:
      - Миша, давай светлячка!
Из кузова выпрыгнули два командира, Сумрак и Сержант. Два лютых и непримиримых врага, просто на дух не переваривающие друг друга.
Они пошли рядом, с автоматами наизготовку впереди машины, едва светя белыми повязками на рукавах, один в одной колее, другой в другой. Панда медленно ехал за ними. Вскоре стало светлеть. И командиры вылезли на обочины, скидывая с ног, и вытирая об вытаявшую прошлогоднюю траву, налипшую грязь.
Ещё через какое то время следования, первая группа выгрузилась, и ушла в лево с дороги, в серый и сырой туман. Впереди нас уже пошли человек шесть, навалившийся туман вызывал тревогу. Дозор растянулся в три ряда, разбившись на пары. Мы видели только первую двойку и иногда появлялись силуэты второй. Третью видели только вторые. Так мы двигались ещё, какое то время, и вторая группа выгрузилась и ушла в лево с дороги, таща с собой Утёс и треногу помимо всего. Оставшимися, мы добрались до одной единственной улицы дачного посёлка. Из примерно двадцати пяти домов. Въехали в начало, и не разворачивая как я ожидал машину на ход, поставили её перегородив узкий проезд на прочь. Все спешились, и Миша негромко дав распоряжения Панде, подошёл ко мне.
      - Всё старина! Мы пошли, держись возле ребят не броди тут. Укры вон там, и вон там, мы в полукольце. Мы сейчас пойдем, попробуем тихо убрать их наблюдателя, он в крайнем доме на чердаке с биноклем сидит. Скорее всего их двое.
      - Дак он что не слышал что мы подъехали?
      - Конечно слышал, и ясен пень доложил. Нам это на руку брат. Но ладно, потом всё расскажу, погнали мы!
      - С Богом Миша! – Сложил я три пальца перекрестить в след брата и уже поднял было руку но Миша заметив это, задержался, повернул голову, улыбнулся печальным мудрым стариком:
      - Ты забыл? Я больше в Бога не верю. Удачи мне солдатской пожелай! – И он расплылся в улыбке.
      - Удачи тебе солдатской Мишка! – Опустил я руку.
Он кивнул, и подмигнув, быстро двинулся прочь, словно ветром увлекая за собой группу разведчиков в смертельный туман.
      Нас осталось пять человек. Мы должны были держать точку сбора. Мы должны были прикрывать их по возможности с тыла, если их попробуют окружить, и не дать себя убить и устроить возле нашего Урала засаду. Ибо все три группы, порой развеянные боем до пар и одиночек, будут стягиваться сюда. Понесут раненных, потащат убитых, поползут и похромают, все сюда какой бы оборот дело не приняло. Вот что такое группа прикрытия как мне объяснили сразу ребята, как только я задал вопрос, простившись с Мишей. Вот как важно не отдать точку сбора на войне. Тем более что связь всё время глушат и глушат. И если ни кто не отвечает на телефон или молчит рация, это не значит, что группу прикрытия накрыли.
      Осталось трое ребят Фантома, Саня, Сармат, и третьего не помню. Только лицо. Он простоял на колене с направленным автоматом в ту сторону, откуда мы приехали, как статуя добрых три часа. Мы с ним не пообщались толком. И мы с Пандой. Я сразу включил камеру, и стал снимать то, что позволял туман. Который кстати стал быстро развеиваться, наталкивая на мысль что, не рано ли ты братец сворачиваешься? Миша то под твоим покровом не успеет. Но то не в нашей власти и я делал своё дело, опросил каждого бойца на камеру кто он, откуда, давно ли на войне, за ранения, контузии участие в боевых действиях, стрелковых боях, победах поражениях, погибших и пленённых. Кто ждёт дома, есть ли дети, живы ли родители и кем был до войны и что чувствует в развивающихся событиях на Донбассе, в России, и в Мире?
      Сармат, который стоял на чердачном этаже с биноклем и наблюдал за единственным местом, откуда могут пойти по наши души, ибо остальные места просматривались без бинокля, и чистым полем ни кто не пойдёт, первым рассказал мне кто он. Он доброволец из Омска, его зовут Олег. Воевал вторую чеченскую срочником, ВДВ, годков под сорок, вёл военно-спортивный клуб допризывной молодёжи, был женат, дочери девять лет. В связи с разводом потерялся, растворился, утратил интерес к жизни и всему. Почему ушла жена причин не объяснил. Возможно новая любовь. Сармат был не красавец, и брутальным его ни как не назовёшь. Простой парень, побитое словно оспой чем то лицо, средний, серый, грустный. Но серьёзный и ответственный. Чувствуется, какая то не искренность, но и в то же время ощущается надёжным. Рассказывал, не отнимая глаз от бинокля, за полевые сборы. Уроки рукопашного боя с ребятишками, стрельбу, прыжки с парашютом. Я снимал всё до слова на видео. Его это немного смущало, но он был совсем не против. Горка на нём была как с прошлогоднего труппа. Выцветшая выстиранная и в гнилых дырках. Спросил почему с собой из России горку нормальную не привёз? И шапка как с бомжа… Что-то мялся, стеснялся, но вразумительного запоминающегося ответа не дал. Спросил, могу ли я помочь? Я ответил, что так же сам обращаюсь к друзьям, оставшимся в Липецке. Мол, звони своим, такую-то малость, тебе с любым автобусом передадут. Опять что-то невразумительное, и я потерял интерес и к нему и к его судьбе. За что немного сожалею, но всегда теряю интерес к не интересным людям. Есть такой грех.
Спустился с чердака, пристал к Сане. Познакомился сперва, ибо не знал его имя.
Ему было 26 лет, он был из Питера. И был шпаной и планокуром. Любил одну девочку, ей было двадцать три года, её звали Оля. Саня жил на съёмной квартире, конфликтовал с отцом, но ни слова грубости или осуждения в его адрес я не услышал. Олей грезил даже там, показывал её измятое и не раз намокшее под дождями фото. Вова был симпатичным малым, он тоже есть у меня на видео. Метр семьдесят пять, килограмм семдесят, глаза карие большие, очень длинные ресницы, нос чуть курнос. Губы пухлые красивые. Правильный овал лица, спортивная фигура. Был он в выцветшей зимней горке и спалённой с одной стороны до желтизны, вязанной с узором коричневой шапке. В одном ухе у него была забита вата. Ибо он имел тридцать лёгких контузий, и двадцать одну, тяжёлую, с потерей сознания и с полным и частичным погребением. Вовка защищал Донецкий аэропорт в подразделении Спарта у Моторолы. И одной перепонки у него уже просто не было. Он перебрался в ЛНР потому, что там у него накопилось очень много вопросов, и он со своим юношеским максимализмом стал их очень часто задавать, возмущаться и возмущать окружающих. Говорил, что сам Моторола в этой жопе не сидит. Иногда приезжает проведать. И к ним ежедневно привозили стакан героина. Я даже бы усомнился, если бы не смотрел в эту минуту этому юноше в глаза. Он говорил, что иначе там ни кого не заставишь сидеть. Без наркоты там сойдёшь с ума. Это же не военная мобилизация сорок первого года, это добровольцы, а кто добровольно мясом на убой захочет там плотью против тонн метала и тротила противостоять, когда вокруг воруют и предают?
      - Ты знаешь, я сейчас отдыхаю, и просто кайфую здесь. – Смотрел он мне, не моргая в глаза. – Вот какой бы кипишь не начался, я знаю, что я на тую всё видал после аэропорта. Я ничего уже не боюсь. У меня в голове уже столько звуков и фонов стоит, что другой бы застрелился через сутки. А я с этим и болями и давлением на глазах, научился жить. И морозит порой колотит как падлу, и глюки какие то и блевануть могу ни с того ни с сего, но я живу. Когда я почувствую что мне пора домой, я сразу сяду и уеду. Хоть мне миллион в час плати. Я ни разу копейки не получил. Курево, бухло, одежда, ну там ништяки нормально нам возили на передок, и шоколад и кофе и тушняка хоть обожрись, но денег фуй! Герыч я не принимал ни в какой форме. Не нюхал, ни двигался.
      - Много кто там, на сухую как ты мог?
Он помотал медленно головой не отводя своих детских и дедовских глаз.
      - Не много. А кто принимал, они там и остаются на всегда. Я бы тоже в итоге там бы и крякнул. Молчал бы и уталялся. Пока однажды бы не накрыло, или сердце не остановилось.
      - Ты не побоишься, если что про это рассказать?
      - Чего?
      - Что чего?
      - Чего побояться? Меня уже нет! – Приблизился он ко мне, едва не коснувшись носом носа.
      - Ты думаешь, я теперь жилец после стольких контузий? Я то и дело сру с кровью, у меня от постоянного вакуума ухлебалось там всё на свете, просто пока молодой, откуда то берутся силы. Мне стоит бояться? Что кто-то избавит меня от мучительной и позорной смерти в сумасшедшем доме?
      - Почему ты домой не уедешь? Тебе надо лечиться Сашок! Ты ещё такой молодой!
      - Да куда уже лечится?! Вся жизнь не так пошла. Да и я боюсь, что в Питере теперь сопьюсь и сдохну погано. Здесь я за этих бедолаг воюю, там у меня что? Да и я ведь с ДНР не сразу сюда. Полтора месяца в родном городе пожил. Мне там теперь делать нечего. Мне уже здесь уютней.
      - А Оля? Встретились?
      - Дааа. В кафе в обед полчаса, со мной посидела. – Помолчал. - У ней, отношения с парнем, сложные. – Усмехнулся: - Даже пожаловалась мне. – Его лицо дёрнулось.
      - Она знает, что ты с её фотографией тут оглохший и в крови по дну ада ползаешь? – Смотрел я тоже ему в глаза, и вдруг из них потекли слёзы. Мгновенно прям. Две длинные линии до подбородка.
      - Нет. – И он в утверждении помотал головой. И вынув руку из кармана зимней горки, вытер слёзы и наклонившись в сторону, высморкался придерживая другой рукой автомат на груди. – Зачем её грузить? Она знает, что я её люблю. На кой подчёркивать на сколько? Один хер она меня и на половину так никогда любить не будет.
      - Передашь ей привет на камеру?
      - Даааа! Давай! – Оживился он. Я включил её, и сделав крупный план, кивнул головой. Он живчиком, будто и не было этой грустной ямки, улыбаясь помахал рукой:
      - Оленька, котёнок, я тебя очень люблю! Что бы ни случилось, знай это! Человек живёт вечно милая, меняя Миры и обличия. Я буду любить тебя всегда и везде! В любых Мирах и в любых обличиях! Вечно! Береги себя! И пожалуйста, будь счастлива!
И поцеловав ладонь, сдул воздушный поцелуй в объектив. И очень тепло улыбнулся, обнажив свои крепкие белые зубы ровные как на рекламе, уставившись тёмно карими глазами в камеру. Немного чудной, в своей обгоревшей шапке. И с красным от холода носом. Я выключил камеру, поняв, что он сказал всё.
      Потом пошел, поснимал всё что мог, снова залазил на чердак к Сармату. Попросил его показать где сидит наблюдатель, он показал ибо знал, и сюда приходил не первый раз. Говорил что они даже били по чердаку наблюдателя с ПТУРа. Это противотанковое ружьё. Спрашиваю почему такие страсти? Он ответил, что место у него абсолютное для наблюдения. Это плохо. Хотели его хотя бы на другую крышу выкурить. Почему не пошли и не взяли его в плен или не закидали гранатами, я спрашивать не стал. Мелькнула мысль но поленился. Много тогда не задал вопросов. И потому что уставал от всего, и потому что тоже уже замёрз как собака, и жалел, что снял с бушлата подкладку. И переобулся в кроссовки. Туман прошёл, но было пасмурно и холодно. И особо ходьбой не согреешься, идти не куда, да и нельзя. И с костылём на больной заднице не попрыгаешь даже на месте. Подумалось, что Панду волка старого ещё ни разу не пытал. Пошёл до Панды, он стоял по направлению улицы, которая тянулось метров на двести, прежде чем начинала заворачивать. Это единственное просматриваемое место в том направлении. Остальное дворы, и лесополоса. Если полезут дворами, пролезая тихонько из двора во двор. В дыры, оторванные сетки, снятые металлистами фрагменты железных заборов, мы очень поздно поймем, что у нас гости. Если пойдут лесополосой, то же самое, могут подойти близко. Потому Олег смотрел в дорогу, но слушал её окрест. В чёрной, скрученной тюбетейкой шапке, мордастый, с пузом, в свитере с горлом и армейском самом дешёвом камуфляже. Разгрузка вся в магазинах. В каждый из четырёх карман напихано по два рожка, в автомате два, связанные изолентой, и по одному в каждом набедренном кармане. Не бритый, брови густые, из ушей торчат пучки. Говорить не хочет, то и дело отгоняет меня.
      - Иарёк. Да иди до Сани до лепись. Шо он тебе не всё рассказал? Ща пролылыкаем, из под бока вылезут. Не шути Иарюш. Иди посиди вон на стулке за гаражом.
      - Я сидел уже. Холодно.
      - Та ну в соседних дачах полазь, одеялку себе какую нибудь найди. Накинь.
И всматривается и всматривается.
      - Расскажи за Афган Олег. За Краматорск, за Славянск, где тебя в пузо ранили. Ну поговори со мной.
      - Вот Иарёк, ты здоровый уже мужик, а шо дитё малое. Вот потому за тебя Бабай так переживает. Ты понимаешь шо это война? Тут расслабисся - пипец. На базе поаварим слыш?
      - Ты скучный старый хрыч. Я на тебя сейчас совершу дерзкое нападение.
      - Хо-хо, иди не смеши меня, а то сейчас всё бросим да костёр ко всем худям разведём, сядем греться да лясы точить.
      Я побрёл по заброшенным дачам, и стал одну за другой обходить с камерой. И тоска налилась мне в сердце, и стало тошно до невозможности. И были одеяла. Перевёрнутые кровати, валялись ложки и посуда, одежда и обувь, это были реально жилые дома, которые были опустошены войной. Детские вещи и игрушки, юбки, платки, какие то ещё советские сувениры, олимпийский мишка из пластмассы весь грязный и поколотый, красная лошадка на которую наступили и смяли. Транзистор «Океан» на углу старого кухонного уголка. Простыни на кровати в одном помещении. Подушка даже. Как будто вот недавно здесь спали люди….  Почему как будто? Занавески из ткани и тюли… Стало так тяжело, что прикоснуться к одеялам даже не посмел. И ватное обгорелое с угла красное валялось, и в пододеяльнике одеяло было, но не приняла душа разграбить и это уже поруганное и разграбленное. Все двери были повыбиты, везде уже пролазили все кто можно и нельзя, собирая всё то, что сгодится солдатам, и алкашам. Которых не смотря на войну там было предостаточно.
      Время тянулось, а боя всё было не слышно. Панда пытался пару раз связаться, но связи не было. Или ребята сами отключили всё. Дабы не засветится на неприятельских экранах планшетов красными точками на электронных картах, и не полечь под прицельным миномётным огнём.
      Я уже не знал, куда себя деть. От снимал с приближением все направления, выходя на край огорода, куда вначале мне категорически не разрешали выходить, и даже вылазить из за домов в том направлении. Ибо там уже были украинские позиции. И снайпер мог вполне меня достать, ибо на километр СВД бьёт элементарно. Не просто попасть с километра, но как говорится пуля дура. И в нож может попасть и в рацию, на излёте потеряв убойную силу и не добраться до тела, и рикошетом от каски товарища или оружия, может убить. И вот дрожа всем телом, и как тот плохой рыбак нарыбачившись, как проголодался и замёрз – хочу домой. То есть в подразделение, и ну бы её нафиг эту разведку, и безпонтовую нашу группу прикрытия. Меня хроможопого инвалида с костылём, и тяжеленым автоматом на спине, Панду с двумя пулями в теле, одной в животе, и одной в ноге. Так и не удалённых до сих пор с Краматорска, и вросших в него. Которые он по пьяне всем давал пощупать. В жиру на пузе, и в ляжке с внутренней стороны. Саню пятьдесят раз контуженного, и почти глухого, Сармата с его туманным Альбионом, того малого который сидит на земле меняя колени в пластиковых наколенниках. С двумя одноразовыми гранатомётами на РД и наушниками с телефона в обоих ушах. И этот холод, и эти серые мёртвые дачи что нагоняют и без войны смерть и тоску. И вот крик с чердака как ведро воды на голову:
      - Пацаны! К нам гости! Приготовится!
Я понял и в сплетении знакомо кольнуло. Но надежда оставалась, я крикнул, задрав голову:
      - Наши?
      - Судя по камуфляжу Поляки!
Панда глядя мне в лицо заорал, как будто обращался ко мне:
      - Сколько их видишь?
      - Восемь! О! Снайпер в «Лешем» девятый! – Пауза - Замыкающий!
      - Далеко они!?
      - К дому с глазами завернули! От туда, наверное, рассеются!
У меня заколотилось сердце, захотелось ссать, помня, что до дома «с глазами» метров триста, я понимал что успею. Побежал к гаражу и дрожащими руками стал возиться с пуговицами. Писька от холода и страха первый раз в жизни так забилась в тело, что осталась только сморщенная шкурка. Здорово обоссал левую штанину как не пытался вытянуть писюн подальше. Мешали пола бушлата утяжелённая гранатой, сумка с камерой батарей и диктофоном, дрожащие руки и ноги. Я сразу и чётко понял, что нас идут убивать матёрые наёмники, профессионалы. Польский спецназ. За которых я не раз уже слышал. Мы против них были неорганизованный калечный сброд. Все качественные вояки ушли на задание. Толстый Панда был с его слов вроде опытный, но хронический колдырь, всегда бухой или с похмелья. Саня в стрелковых уличных боях похоже не практиковал. Сармат тёмная лошадка, тот на коленях, совсем не похож на вояку. За меня базара нет вообще, они только появились, я обоссался и потерял член.
Бегу хромая от гаража к Панде, костыль забыл застёгивая штаны, он курит, стоит за выступом соседского забора, продолжая смотреть в улицу,  ручки то тоже дрожат.
      - Панда! – Говорю я и не узнаю свой осипший и ломающийся голос. – Звони Мише, скажи, что на нас эти идут! Это спецы Олег, нам пипец!
Панда затянулся крепко. Выпуская носом дым:
      - Залебутся, спецы. Нет связи, только что звонил. – И глянув на меня: - Шо ты обоссался чи облился?
      - Да я обосрался даже Панда! – Выпучил я глаза.
      - Шо в натуре!? – Заулыбался Олег счастливо и это меня отпустило.
      - Да не в прямом смысле. Но мне пипец как страшно!
      - Это нормально. – Он снова посерьёзнел и, прищурившись, глядя вперёд добавил тихо:    
      - Как ты хотел? Не колечить идут. Убивать. Душа то чует смертушку.
Подлетел Саня, лицом посуровев и поджав губы:
      - Олег! Есть место! Пошли! – И они оба глянули на меня. Панда опустил автомат на ремне стволом в низ и бросил окурок.
      - Иарюшка пошли, поможешь.
      - Пошли, а  чё надо? – Адреналин колотил меня и я весь трясся как в лихорадке.
Первым почти вбежал Саня, в тот же двор где мы заняли наблюдательный пункт, я поспевал за ним, Панда, подталкивая меня легонько, спешил сзади. Саня подскочил к задней двери гаража, ворота которого со стороны улицы я только что обоссал вместе со штанами, металлическая дверь была распахнута, он заскочил в проём и встал у откинутой железной крышки подвала. Половину гаража под потолок занимала гора ящиков для фруктов, из тонких плашек. Было видно, что люк он разгрёб, раскидав ящики в стороны.
Я замер в дверях, ожидая, что он что-то будет подавать, и надо это принимать. В это время Панда резко схватил меня за одежду под мышками и с силой толкнул вперёд продолжая пихать не отпуская рук. Я от неожиданности и так напуганный, чуть не взорвался сердцем! Мгновенно раскинув руки, упёрся в металлические уголки дверного проёма, и жар меня обдал и ужас, как будто убивать меня уже начали! И кто? Свои! В это время Сашка схватил меня за ремень автомата, что висел за спиной стволом в низ. И с силой потянул на себя, упираясь крепко ногами в пол. Я вырываясь и упираясь появившейся откуда то не человеческой силой, задыхаясь от ужаса закричал:
      - Вы чё творите?!!! Панда, офигел тварь?!!! Руки убрали!!! – Я попытался пнуть в живот Сашку, или оттолкнутся от него. Но не получилось, он блокировал бедром ногу продолжая тянуть меня за ремень.
      - Игорёк успокойся! – Закричал он мне в лицо. Панда захрипел в шею:
      - Лезь в подвал! И пока мы не откроем люк, не вылазь даже когда бой закончится! Вылезешь тихо через два часа, и слушай, на каком балакают! Дорогу назад помнишь?
      Саня сбавив тягу, быстро и умоляюще:
      - Игорёха, у нас приказ! Ты ценность номер один!  Родной, не дери вола! Прыгай в подвал! Нам гостей встречать надо! Времени нет!
    Я воспользовался тем что оба ослабили тягу, не теряя снизошедшей предсмертным ужасом мощи, вырвался и отцепившись от Панды рванул к калитке на улицу крича:
      - Вы сдурели?!!! Я не полезу ни куда!
Они догнали меня у калитки, и Панда обхватил меня за живот, и рванул желая как борец бросить не то прогибом не то на бок, ... Продолжени  следует.