IX - Часть

Это случилось, в декабре 2014 го. С ноября помаленьку стали отпускать людей в увольнения, хотя уже первое перемирие ещё в сентябре, принесло первое разложение. В жизни у казаков получилось похожая картина как у Гоголя в произведении Тарас Бульба. Есть война, казаки воюют, нет войны, казаки тоскуют. Пьют, дерутся и дуркуют. В увольнение ходили с оружием, наши ДРГ (диверсионно-разведывательные группы) лазили по их тылам, а их, забредали к нам. Любой ополченец в форме, был в опасности. Вернувшись из посёлка Донецкий, где Батаи воевали несколько месяцев, пошли два уроженца Первомайска, два ещё школьных друга, в увольнение. У Сани дома была жена, пьющая и гулящая шаболда, а у Женьки, ни кого в городе не осталось. И дом был разбомблён и бабка, к которой он ещё в начале заезжал, патрулируя город, погибла, забежав в тут же обрушившийся под снарядом подъезд. Вот и пошли друганы к тому, у кого ещё был дом, и кто-то живой мог радостно встретить. Принеся с собой консервы и что ещё, парни отправили Гальку в магазин, дав ей трофейных гривен, что повытаскивали из карманов на поле боя. Деньги по солдатским законом честные, хотим - пропьем, хотим – прожрём, хотим – сожжём. Принесла Галька две бутылки, выпили, послали ещё за двумя, и эти выпили. И соседку, упавшую на хвоста, отправили ещё за двумя. И оба до войны употреблявшие тяжёлые наркотики, завелись пойти к барыге, который не уехал, и по их данным приторговывал ещё втихаря, так как тогда ещё было не до них, и охота на ведьм коснулась не всех.
   Саша стал требовать вернуть оставшиеся от водки гривны, уже встав из за стола, и повесив автомат на плечо, болтался по всей маленькой и неказистой кухне, будучи в разманду. Напротив входной двери, от которой стол стоял правей, не загораживая прохода на улицу, сидел Женя, пьяней Саши и совсем лыка не вязал. Он засунул руки под мышки и склонился, как словно засыпал, а рядом развивался скандал, Галька денег не давала, тыкая на оставшуюся в одной бутылке водку, а Саня хватал её за грудки и требовал отдать его кровные боевые. Она отпихивала его, отрывая руки от халата, и визжала, что денег он хер получит, что она эти гривны лучше завтра отвезёт тётке в Алчевск, у которой живёт их Артёмка. Он кричал, чтобы курица грёбанная не звздила, и что она их один хер тварь пропьёт. На этом забежавшая, на стаканчик и закурить соседка покинула ветхий не убранный дом и засеменила к себе. Открыв калитку, вздрогнула от короткой автоматной очереди в десяти шагах. Одновременно об деревянный пол громыхнуло что то упавшее. Она побежала назад, и в распахнутую дверь увидела, как Женька стоял перед окровавленными телами Гальки и Сани на коленях, и отрывисто рявкал, стараясь, что то кричать, типа:
- Вы чё! Сань, Сань бля, ты чё Сань? ..авай оуел Сань? Ты чё Сань? Галь, да Галь бля вы чё!?
Соседка отбежала и позвонила казакам Бабая, их дежурный телефон там знали обязательно все. Дежурным по городу был командир взвода Саня Фермер, он первый с бойцом на Ниве прибыл на место, поняв уже по телефону что это наши и что произошло. Фермер оставил бойца у калитки, сам взял в руку пистолет, и не спеша вошёл внутрь. Два тела мужа и жены, лежали плотно рядом на спинах, накидав друг на друга руки и ноги, и все, словно облитые ведром крови не меньше. На низенькой пол метровой лавке на против двери, сидел где и сидел Женька. Он плакал, трясясь всем телом, размазывая кровь друзей и свои слёзы по лицу. Автомат валялся рядом. Фермер оторвал его руки от лица:
- Смотри на меня! Жека, смотри на меня! Как всё было? Слышишь, успокойся, как всё было!!? – Уже орал Саня. Женя вдохнул носом начал брать себя в руки и уже открыл было рот но повернул голову и посмотрел на мёртвых друзей, и залился горьким и пьяным рыдом.
- Ой-ой-ой мамка моя мамка! Аааай бляяяяяаааа!
Фермер сорвал грязные зановески одним рывком и накрыл ребят как смог, закрыв их лица.
- Жека, быстрей возьми себя в руки осёл пля! Сейчас батя приедет, уфуярит сразу!
- Пуууусть. – Ревел он.
- Как всё было? Ну пожалуйста балбес плядь, расскажи как всё было?!!!
- Они ругались, аааа, у меня голова заболела от них оооой бляяя, я уши зажал. Она его тряхнула чи как, аааа, автомат упал вот сюда. – Он ревел и сопли текли по его испачканному кровью лицу. – Я взял его с пола вот так, за цевьё тяну, и второй рукой бляяяядь, сукаааа, за рукоять, и большим палцем на курок… Ааа Сань, я не чайно, я не хотел. – И Фермер увидел как Женька тянет автомат с пола, даже пьяный почти точно показал что ствол автомата поднялся, он его ещё тянул за цивьё в верх и на себя, а правой рукой, он хотел взять его за рукоять и похоже положить «Калаш» себе на колени, приученный с начала войны, оружие не бросать и спать с ним и срать. А с предохранителя был выходит снят, и флажок переведён в режим автоматической стрельбы. Вылетело всего три пули. Фермер уже закостеневший на этой войне, бросился к телам, Посадил Сашу скинув с него руку и ногу жены, и убедился что пули вышли гораздо выше чем вошли, что свидетельствовало что Женька не врёт. Потом начал поднимать для верности Гальку, и она застонала. Саня сам худой как скелет, и едва выше среднего роста, взвалил Гальку на руки и рванул к Ниве.
- Заводи бегом пля! В больницу пля быстрей! Живая сука!
Фермер бросил всё как есть, и забыв про Женьку полетел в больницу. В это время приехала ещё машина казаков, та же соседка, встретив их, бежала рядом по двору, сбивчиво сообщая:
- Были ваши тут, Гальку в больницу повезли бегом, она живая ещё. Женька их пострелял, вот ведь водка проклятая. Ой вот ведь горе то!
Первым влетел Даня:
- Ты его? – ткнул пальцем на мёртвого Саню. Женя поджал губы, упрямо уставившись заплаканными и пьяными глазами, и словно с вызовом и презреньем:
- Я. – И в восемь ботинок и восемь кулаков на него обрушился не то гнев Божий, не то Чёрт с рожей. Вытащили бездыханное тело во двор, обтёрли его снегом, забросили в багажник.
Фермер задержался с Галькой тряся пистолетом у лица пьяного в разлюли дежурного врача, который как мог, выживал на этой войне, чтобы не сойти с ума, и ещё сгонял в Теплогорск за другим, трезвым хирургом. Пригрозив, что ему пофую чьё дежурство,  а то он просто закинет ему в дом сейчас две гранаты и весь фуй. Когда врач был доставлен, и Гальку уже более менее обколотую медсестрой и подготовленную к операции завезли в операционную, он рванул в подразделение. Нива никогда так не мчалась по этим воронкам у выбоинам, не влетала на такой скорости на базу, и не втыкалась бампером в крыльцо…. Но было поздно. Женьку вели уже переодетого, в какие то старые рваные трико, огромный чёрный свисающий везде свитер, с разорванным горлом, и в разбитых до негодности, чёрных китайских резиновых тапках. Впереди шёл Батай, рота стояла построенная перед зданием.
- Володь! – Подскочил к Батаю Фермер.
- Потом. – Отрезал металлом батя.
- Бать, на два слова! – Батай выхватил из кобуры Макаров, на лету щёлкнув предохранителем, воткнул в лоб взводному холодное дуло, сбив кубанку с головы, заорал нечеловеческим диким ором, выворачивая себе внутренности:
- Потом звидорас лебучий ты оглох нафуй?!!! – Смотрел ещё несколько секунд выпученными глазами в лицо Сани, трясясь всем своим мощным телом бешенного Кин Конга. Потом взял себя в руки, так же быстро сунул пистолет в кобуру, поправил кубанку, и спустившись ждал пока двое казаков проведут Женьку до Урала. Первым в кузов затолкали его. Он старался сам, но был ещё пьян и сильно избит. Затем остальные залезли в кузов, и Седой, прибежав из бокса с охапкой лопат, и окопных кирок, подал их принявшим казакам. Сам залез в кабину и процессия тронулась. Первой машиной ехал командир роты, затем Урал, и замыкал Фермер на Ниве, взяв с собой не вместившихся в грузовик казаков.
Могилу копали все кроме Женьки, вначале он пробовал, но всем было понятно, он так год будет ковырять мёрзлую землю и падать. Убивший друга сидел на снегу в стороне, поджав ноги, и обхватив руками колени, щурился одним не заплывшем до конца глазом, на нещадный свет фар трёх машин, решивших ослепить через единственное окно вовнутрь, его рыдающую горючими слезами совесть.
Фермер ещё раз подошёл к Владимиру Ивановичу, и сразу встав позади, заговорил быстро, чтобы успеть:
- Батя я всё узнал он нечаянно, не спеши родной мой, парень золотой ты же знаешь! – Батай ответил на удивление спокойно и тихо:
- Он убил боевого товарища по пьянке, и бабу его подстрелил. Сын сиротой остался. Конечно, нечаянно. Они же друзья. А Сашку не вернуть. Теперь сгебался на фуй, а то ляжешь сейчас рядом.
Когда яма была вырыта, и вытащили за руки бойца выкинувшего из могилы лопаты, Женя сам, кряхтя и держась рукой за печень встал, и медленно разогнулся в полный рост. Он был высокий, и хоть и худой, но широкоплечий и статный. Почти блондин, с синим глазом на заплывшем лице. Он хромая, сам двинулся к могиле, Даня зачем то подскочил к нему и демонстрируя рвение не более, ударил сильно прикладом в спину. Женька выгнулся, но не пикнул, справившись с болью, повернулся к Даниле, и усмехнулся ему в лицо, зачморив перед всей ротой одним взглядом одного полу заплывшего глаза. Тот как под гипнозом съёжился и отступил неловко в темноту, откуда и выскочил. Женя до хромал под всеобщее молчание до могилы, сел на угол, свесив ноги, придерживаясь за края могилы руками, аккуратно сполз в низ. Встал на дно, посмотрел в обе стороны, видно выбирая, куда лечь головой. Определившись, перекрестился на вздохе чуть слышно прерывисто всхлипнув, и аккуратно опустившись на колени лёг лицом вниз, скрестив руки на груди повернув голову на бок, и закрыв своё последнее окно.
Батай первый поднял лопату, и стал вначале один кидать землю на парня, затем рявкнул в притихших казаков, и остальные лопаты зашуршали землёй.
- Каждый чтоб взял в руки лопату! Данила, проследи!
Фермера трясло, и катились слёзы. Он сидел в Ниве и курил дрожащей рукой. Даня, подошедший к нему с лопатой, услышав шипение змея:
- Есучка, я тебя за этот приклад в спину, убью гадом мне быть или покойником! Иди нафуй отсюда мразь пока не при фуярил прямо сейчас. – Даня в ужасе отвалил, в конец раздавленный, и поникший. Он был штабным, и в бою ещё не бывал.
Женя ни пискнул, ни копнулся. Ни разу не вздыбилась над ним земля, ни слова, ни звука. Женя был погребён заживо, и принял смерть достойно как настоящий казак ушедшего времени. Чем положил каждому казаку, неподъёмную плиту на его грешную душу.