XII - Часть

    Первую неделю, оставшись там, я прожил в частной гостинице, в которой расположился отряд Алексея «Штурмана». Алексей был когда то и правда штурманом в гражданской авиации. Затем мотался по Миру жил и работал в других странах, и перед войной вернулся обратно. Он был в подполье сопротивления. И когда в Киеве начинались беспорядки, когда у крыльца Рады разыгрывались известные события, он инкогнито был там, и наблюдал за всем, докладывая своим товарищам в Луганск, обо всём что видел там с утра и до вечера. С вечера и до утра. Вернувшись влился в оперативную работу. К началу вторжения Украинских войск, он уже возглавлял отряд самообороны. Выше среднего роста, очень сильный и крепкий. Килограмм сто не меньше, без живота и излишнего веса. Волосы зачёсаны назад, русый, глаза тёмно синие, лицо красивое, волевое. Воевал со своим отрядом на окраинах Луганска. Защищая родной город под пулями и осколками мин, снарядов и гранат. Всего не вспомню. Но когда они начинали рассказывать захватывало дух, сколько всего они успели пережить. И типы все один ярче другого. Второй персонаж Владимир Иваныч, так же штурман по прежней профессии. Но военной авиации. Седой и в возрасте шестидесяти лет как минимум. А то и лет на пять старше. Он был человеком военным на все сто. Его все просто обожали. Иваныч не пил и не курил. Всегда что то читал одев очки в чёрной оправе. Он ездил на ту сторону на разведку, одевшись старичком, придавая внимания ко всем деталям своего гардероба. Клал в нагрудный карман рубахи не полную подмятую пачку примы, и отломив одну душку своих вторых очков, приделал к ним резинку от трусов что набрасывают на ухо вместо отсутствующей детали. Пакет набивал всякой ерундой. И от обуви до рубашки ни чем не выдавал в себе кадрового офицера. Воспитанного и интеллигентного человека. Рассказывали как Иваныча накрывали миномётами, когда он по телефону корректировал огонь, вызывая его практически на себя. Его колотила и наша миномётная артиллерия и Украинская. Вторые вычисляли его по работающему сотовому телефону. И он уже загнанный в воронку, и обкладываемый в метрах, всё ближе и ближе, засыпанный землёй и осколками, со всего размаху швырнул его что было сил подальше от себя. И огонь был перенесён именно туда, куда полетел телефон. Затем он полз, и его подобрали люди. Дед и дед, посочувствовали.  Дали передохнуть. И он оправившись двинулся назад.
    Очень восхитил меня Андрей Большой. До войны он был дальнобойщиком, ростом за два метра, мощный и пропорциональный Русский витязь. Коротко стриженный, с изящными чёрными усами в разлёт. Фигура как у немного постаревшего Маугли. Лицо былинного казака. Лет ему было не больше тридцати пяти. Он был абсолютно бесстрашен и весел. Но внимателен и порой суров. Тоже прошёл всё мыслимое и не мыслимое. Однажды сорвался с какого то обрыва, и оказался в небольшой ложбинке. И не высунуться оттуда не мог, ни вернуться ни куда то деться. Ребята больше часа сражались над его головой. И пули летали над ним в обе стороны всё это время. А он лежал и лежал, и так был умотан в ходе тех боёв, что крепко уснул обняв автомат. Когда подвезли миномёт и противника отогнали, в него пришлось кидать камни. Потому что замучались ему кричать:
    - Андрюха, уходим! Андрюха, вставай!
    В первые дни моего там проживания. Я хотел обратится к нему с просьбой. И начал мяться и буксовать:
    - Андрей, я это, собирался в дорогу хаотично…. И это…. Ну короче, если есть возможность братка, по возможности конечно....
Он перебил меня:
    - Уже всех убили. Здесь так нельзя Игорь. Ты чётко и коротко говоришь, что тебе надо я чётко отвечаю, есть у меня это или нету. – И смотрит пристально в глаза, как уже и знает, с чем я тут буксую. И словно в подтверждение:
    - Носки? Станок? Зубная щётка? – Без тени каких либо эмоций.
    - Зубная щётка.
    - Пошли. Есть.
    Ещё одного брата опишу. Его все называли Куба. Он был седой и тоже как и все они очень светлый и жизнерадостный человек. Сухопарый. Одет в однотонный костюм серого цвета, с карманами вроде и военный а вроде и нет. Длинные волосы зачёсаны назад. Глаза большие и голубые. Нос прямой и длинноватый. Обаятельный парень с живыми искрами озорного мальчишки. Словно уже подшутил над всеми. Но ни кто пока не знает, что за сюрприз их ждёт.
    Когда бомбили Луганск. Он проявил сверх естественные способности. Он вилял по городу за рулём микроавтобуса на большой скорости реально уварачиваясь от снарядов, резко ныряя в проулки и дворы не сбавляя скорости. Выскакивая на проспекты и снова слетая с них. Ребята говорили, что у него как будто был сверх чувствительный глаз на крыше. Или ему кто шептал. Только свернет, как тут же где они должны были проехать, падал снаряд, или мина. В машине находилась вся группа при полном вооружении и с боеприпасами. Когда об этом рассказывали за столом, Штурман смеясь говорил:
    - Ну думаю Коля, не вылезешь из за руля теперь если живы останемся.
    Однажды мы заезжали, потом с Пашей и Александром Николаевичем Крючковым к ним в гости, это было ещё через три месяца. И ребята так увлеклись воспоминаниями о боевых событиях, что мне этих стало жалко. Они тоже были при деле с самого начала, но и близко такого не пережили. Казалось без этих не обошлась здесь ни одна драка. И всё с огоньком, дополняя друг друга, а картины - одна невероятней другой.
    Конечно я видел не всех и знаю не всё, но больше таких ребят я не встретил. Ум, честь, отвага, и огромные боевые заслуги. Там я написал свою первую песню на той войне, и называется она «На краю необъятной России». Писал я её четыре дня, точнее текст, а музыка родилась, когда мы с Ваней Майборода, перед заездом в лес, делали таблички указатели – «На Фестиваль».
    Многие ребята помогали с текстом. Иваныч с Большим были самые активные. Показав что получилось и выслушав пожелания, я уходил в номер, и дальше корпел над стихом и появлялся с новой версией куплета чтобы его утвердили. В конце концов, почти все бойцы отряда и его командиры, поставили на листе с песней слово «ДА» и подписались. Так первым сделал Андрей большой. А за ним и остальные. Дождавшись вечером Штурмана. Я подсунул лист на подпись и ему. Песня получилась прекрасная. Мощная, революционная, живая. Её тоже крутили по радио Донбасса не меньше года.
    И вот заезжает Паша, и забирает меня в Кировск. Там сразу переодевает меня в форму, выдаёт шевроны, и всё что положено ополченцу, кроме оружия. Я вначале, очень не настаиваю, пологая, что в свой час выдадут и оружие.
    Живу в отряде неделю, вторую, езжу с Пашей везде и всюду, слушаю и слушаю всё его наболевшее, знакомлюсь с политической обстановкой получая сжатую информацию которую пропустил в силу отсутствия телевизора и интереса. Меня восхищает этот человек. Я по братски просто влюбляюсь и создаю себе кумира. Он и есть олицетворение казака. Правда смущало то, что он годами не работал, и по фотографиям было видно в какой обшарпанной нищете жил с семьёй до войны. Жена работала в сумасшедшем доме санитаркой, а он электриком три месяца, год в шахте, охранником любил то там, то здесь поработать. А так нет-нет браконьерил на реке, и продавал рыбу соседям.
    За боевые, тоже было не уютно слушать, после ребят Штурмана. Пашин взвод вечно стоял в резерве, вечно готовый но ни разу не вступивший ни в один бой. Четыре раза побывали под арт обстрелом, на Трёхизбенке, но Бог милостив, ибо ни один не был ни ранен ни контужен. За всё это время погиб один человек. Паша не сказал как. Но я узнал сам как узнал многое другое. У Паши пьянство процветало буйным цветом, и вот в этом самом боксе, допившись до чертей, один убивает другого выстрелом в живот. Списали на боевые, и даже провели ему посмертно медаль «За Боевые Заслуги». И такую же медаль одновременно и самому Паше, наверное, за то, что «вытаскивал парня из под обстрела». Убивший, чуть позже ушёл из отряда и вспоминается, двинулся в воюющее подразделение. Наверное, искупать свою вину.
    Паша рассказывал как однажды на них заходил вертолёт. И даже дал очередь из крупнокалиберного пулемёта по расположению, когда они стояли ещё не в Кировске, а вот где не помню. Паша ехал на своей копейки на базу а его обогнал вертолёт стремящийся в их сторону. Паша стал по рации кричать чтобы все падали на пол, и кажется по этому все остались живы.
Рассказывал как в самом начале, когда ещё не было оружия, проявив смекалку охраняли мост. Делая вид что объект уже занят. Привязав к палкам от подсолнухов шнурки из ботинок и туфлей, и накинув буздылки словно автоматы на плечо, имитировали вооружённый отряд для наблюдавших с той стороны в бинокль.
    Есть ещё один не маловажный эпизод который делает честь Збитневу. Крючкову и всем кто с ними был. Они приехали в Первомайск когда приближались Украинские войска. Услышав что там всего лишь горстка казаков встала на защиту города. Те кричали им:
    - Летите в Кировск! Мы здесь хоть таким числом будем держаться, а там ни кого нет! С Богом браты, не поминайте лихом!
    И вот наши мчатся туда. И по машине сработал снайппер. Остановились, рассредоточились, и смотрят. Прямо в поле, не на дороге, стоит парочка у мотоцикла. Он задом на сиденье опёрся она к нему прижалась. Смотрят на казаков. Александр Николаеввич говорит:
    - Это наблюдатели, снайпер их прикрывает. У него сто процентов укры на связи.
    И встав на колено, стреляет одиночным рядом с этой странной невозмутимой посреди войны парой, в единственные в округе кусты, где и мог таится стрелок. Сразу от туда раздался ещё один выстрел, и пуля пискнула рядом с лицом Крючкова. Наши залегли. А пара вскочив на мотоцикл рванула полями прочь. Через считанные минуты в логу вне поля зрения, завёлся и умчал второй мотоцикл.
    Наши заехали в город первыми. И сразу сняли со здания администрации Украинский флаг. Закрепились на окраинах, и ждали до вечера затаив дыхание. Но те посчитав что город уже захвачен, не стали даже пробовать, потому что Первомайск им не дался. Два десятка Дрёмовских казаков удержали город, весь день, сражаясь практически на тех же занятых позициях, не впустив нападающих даже на первые улицы.
    Приняв казаков за Россиян, которыми они так бредили, решили Кировск и Первомайск расстреливать издалека. Так не много ни мало, взвод, больше похожий на отделение, отстоял Кировск указательным пальцем бывшего шахтёра, кавалера ордена «Шахтёрская Слава 3 степени», Саши Крючкова, одним выстрелом и соборной решимостью.
    Но вот на улице снег, ноябрь месяц, ночь, громко лопаются снаряды за шахтой имени Кирова, содрогая землю и бетонные полы под ногами. А я в сей безрадостный час пишу песню.  Почуял еще за светло, что сегодня Бог пошлёт вдохновение. Иногда я это чувствую. И вечером спрашиваю у Паши:
    - Пал Василич, сегодня ночью родится песня. Клекочет по чуть. – Показал я ладонью на солнечное сплетение. – Дай немногословное направление, о чём писать?
    Атаман удивлённо посмотрел на меня, сидя с дымящейся сигаретой под образами:
    - Та шо!? Пиши шо братья они нам! Шо хорош мол пацаны друг в друга стрелять! Шо забили им черти головы! Шо в аду гореть за кровь не винную мол будете!
    - Принял Пал Василичь! Как теперь Бог даст.
    С первого дня я стал заправлять лампадку и вычитывать в спальном помещении вечернюю молитву. С налобным фонарём, надев очки. На второй день за моей спиной прозвучал один голос в завершении молитвы в унисон со мной:
    - Аминь.
    На второй день трое, а в этот вечер человек десять почти хором:
    - Аминь.
    Мне было отрадно что, наконец, в казачьем подразделении люди молятся, славя Бога, защищая свои тела и души, и укрепляясь в Вере. И вдохновение начало просто щекотать нутро как пузырьки газировки.
    И вот положив молитвослов, достал из под двери на четырёх шлакоблоках что служила кроватью, свою гитару в кофре, которую мне подарил мой брат Антон Подосинников, замечательный и родной мой человек, прошедший на должности командира разведвзвода первую Чеченскую, и убивший пьяного беспредельного Гаишника из трофейного ТТ. И получивший за это 12 лет. За две боевые медали ему в конце срока срезали четыре года. Он к тому же, крёстный моей внучки. И неистовый соратник в патриотической работе, вытянувший с нами многие сборы и фестивали.
    И вот зашёл я в холодный бетонный бокс, с подъёмниками для машин и длинными стальными верстаками. Вдоль стены лежит со дня нашего приезда всё те же восемь мешков картошки. Ни какому голодному народу не розданные и самими не съеденными. Нахожу себе школьный стул и стол из школьной столовой, вытаскиваю прямо на середину, расчехляю гитару, и раскладываю листки А-4 на столе. Сел, взял гитару, и с первого аккорда полилась, как я её уже, где то слышал или даже пел. Очень уверенно песня пошла:
    - Где ты разумное, вечное где? Всё поменялось на этой войне, русские русских безбожно крошат, стонет земля, да берёзы дрожат…
    Хватаю ручку, записываю, сердце так сильно забилось, что кулаком кто изнутри. И больше ни строки, ни слова, даже ни исправить не зачеркнуть. Минут сорок, час гонял первый куплет, вызывая продолжение, и вижу, ушло. Нету. Всё. Иди спать артист. Положил гитару на стол, встал, снял с головы армейскую кепку, налобный фонарь, перекрестился, поклонился прочитал Отче Наш, и своими словами сорвавшись на горькие слёзы:
- Боже! Пожалуйста, помоги мне грешному, прости, что возликовал и хвалебные мысли допустил в свой адрес, я больше не буду! Верни мне вдохновение, пожалуйста, Отец мой Небесный, распорядитель жизни и смерти моей! Ты ведь именно за этим привёл меня сюда. Пресвятая Богородица, если ты слышишь меня, упроси Сына Своего и Бога моего, простить меня грешного и лукавого раба, и дать дописать мне эту песню. Ибо чует моё сердце, что спасусь через неё, и великое множество народу спасётся. Заступник и покровитель мой Святой Николай Чудотворец! Помоги мне ради Христа! Проси у Бога за меня прощения, ради твоей просьбы он смилуется. Боже мой Боже, прости меня недостойного, я тебя очень сильно люблю. Аминь. – Я так расплакался, что еле договорил. Сел, достал из кармана платок, стал вытирать слёзы и сморкаться. Бухать стало совсем близко. Не то рвались прилетевшие снаряды не то лупили пушки «Полтинника» прямо из Кировска, умышленно зачем то вызывая ответный огонь на город.
Как стыдно это признавать, но даже после такой сердечной молитвы, шмыгая носом, я достал пачку сигарет из кармана, положил на стол и полез уже было за зажигалкой как вдруг тряхануло как передёрнуло всё тело от набежавших мурашей, и схватив гитару больше из рук её не выпустил. Песня родилась буквально минут за двадцать пять – тридцать. Я весь вспотел, помню и спина и грудь, и меж ног всё было мокро и липко. Не смел раздеться и вообще пошевелится вне стиха. Закончил и заплакал опять. Сняв очки и  закрыв ладонями лицо. Мне было жутко и прекрасно. Я только что был на абсолютной связи с Творцом. И мне казалось я слышал, как мой Ангел ликовал и плакал вместе со мной.
    Разбудил Пашу, и он просто оглох и онемел. Обнимал меня и был счастлив и потрясён! Он тоже понял, что это Бог здесь поработал.
    Эта песня стала гимном этой войны. Её крутили по телевизору и радио каждый Божий день по два раза утром и вечером, как в ЛНР так и в ДНР на протяжении полутора лет как минимум.
    На утро мы с Пал Василичем уже сидели в кабинете у комбрига Мозгового. Паша созвонился с ним сранья, и рассказал, что родилась настоящая бомба, и он нас с нетерпением ждал. Прослушав её, он так же был потрясен, как и все в те дни кто её послушал. И сразу заявил:
    - Всё! Береги его как зеницу ока! Срочно нужен телемост! Как ты на счёт телемоста? Не за боишься засветится?
    - Да ладно Вам Алексей Борисович, споём конечно об чём речь. За тем и прибыл.
    - Ай молодца!
    К нему постоянно заходили и выходили люди в форме, это несколько мешало нам общаться. Но он успел напоить нас чаем, и немного пообщаться. Я спросил почему он не ответил мне на моё письмо в одноклассниках, он хитро улыбнулся:
    - Откуда же я знал, что ты такой?
    - А Вы вспомнили меня?
    - Да помню я твоё письмо, помню. – Улыбался он, в самом деле, виновато за то что проявил вот такую не дальнозоркость. Но Слава Богу вот Он как всё управил. Сижу таки перед ним с животворящей песней, в горке, берцах, и с шевроном «Новороссия».
    Мы очень симпатизировали друг другу, и при всякой встрече обнимались и хоть и с объятиями, с хлопаньем друг по другу. До самой его гибели. Аню его жену капельку знал. Дружбой это было не назвать, но встречались как старые кореша, шумно, когда она приехала с ним в Кировск где стоял первый батальон, я лично кормил двумя бутербродами и стаканом чая, выпрошенным у гардеробщицы Дома Культуры где шло городское собрание. Она обрадовалась, увидев меня и говорит шёпотом:
    - Игорёчек, нарой хоть что ни будь покушать, с утра за этим сумасшедшим ношусь по всей округе, он не ест, и мы голодаем. Мужики как хотят, а я больше не могу. – Вытянула она губы, мучительно и смешно улыбаясь, держась своими тонкими пальчиками за впалый живот.
    Убивали их в двухстах метрах от моей жены Ксеньи. У нас тогда Газель на границе застряла, и я отправил её за бойцами в отряд, чтобы привезла человек десять на двух машинах, и перетаскали основной груз в руках и на легковушках. И вот она уже мчится обратно на том же такси, проезжает бывший Михайловский блок пост, и прямо за спиной начинается пулемётная гроховень стволов с четырёх, водитель, испугавшись, вильнул, едва не улетев с дороги. Ксения нагнулась, обхватив голову руками. Парень дал газу, и они скрылись за вторым изгибом дороги. Я видел фотографии, видел, как выглядело каждое тело. Алексея, Анны… Она стала как маленькая тряпичная кукла, вбитая пулемётными пулями в угол между сиденьем и задней дверью. Вся изрешечена. Алексей Борисович так же весь был в кровоточащих отверстиях. И чуть моя лапонька не попала под этот шквал. Она первая проехала со стороны Алчевска мимо наблюдателя из диверсионной группы, затем через взведённую засаду притаившихся стрелков, и их пулемётные прицелы.
Тогда на линии огня оказалась машина с гражданскими, двое мужчин и одна женщина погибли. Ехали они на голубой шестёрке. Только навстречу. Ксенья говорила что женщину даже разглядеть успела. Полная баба была. И мужик за рулём в годах. Они им на встречу попались. Машин совсем мало тогда на дорогах было. Вот и запомнились люди.
      Вот так началась и вот так закончилась наша с ним история. Но а главное, что телемост мы с комбригом провели, как это выглядело Вы можете посмотреть на ютубе, но в общем люди на том конце были тронуты. Там присутствовали и участвовали два командира батальонов «Азов» и «Дон». И они пронзённые этой песней, ибо более за два часа там ничего путного не прозвучало, записали обращение призвав ещё какого то комбата, к президенту Украины Петру Порошенко, с требованием остановить эту братоубийственную войну. Это раз мелькнуло по Украинскому телевидению, и меня все поздравляли и охреневали, как это быстро начинает работать. А семнадцатый канал Киевского телевидения, показал эту песню на всю Украину! Командиров арестовали, у канала были проблеммы. У многих перебежчиков от туда, в телефонах была закачена эта песня. Меня то и дело поздравляли, сообщив о новых приключениях песни. На блок постах меня то и дело узнавали. И многие фоткались со мной. Я был счастлив не знамо как! Но всё это было потом. А сразу после теле моста, я уехал в Россию, прямо скажем, сбежал. Пережив несколько обстрелов, и узнав что на Кировск готовится наступление. Многие тогда побежали и со взвода, и с батальона. Обстановка была морально очень тяжёлая. Мы спали не раздеваясь, жили с оружием по-боевому. К нам прислали из батальона проводника, мальчишку - ополченца 16 лет, Родиона Штыллера, чтобы вывел нас из города, ибо тот шпанёнок знал все его закоулочки и дороги, съезда и заезды, подъёмы и спуски. Мы подготовились к битве как могли, и ждали нападения. Меня трясло как последнюю мразь. Я даже есть перестал. Напряжение было страшное. Город опустел в конец. Под Кировском стояло 60 танков, и хрен знает, сколько батальонов на наш один. Паша говорил, что эти шесть километров танк преодолеет минут за пять-десять, и будет в городе. А сдерживать их абсолютно не чем. Птуров и гранотаметов на это дело маловато будет. Нужно готовится к худшему.
    Я жил и не жил, бледный и худой пошёл к Паше.
    - Паша, мне срочно надо метнуться в Россию, я домой поехал, Прости.
    - Да ты шо Иарёк!? Телемост через четыре дня, да ты шутишь? Да там уж хохлы командиров собирают, журналюг, депутатов!
    - Паш, не могу ждать и четырёх дней. Ты жаловался, что жена в бедовом положении под Москвой, сына в школе затравили, мамка без лекарств сидит, Паш, я беру их под своё крыло и перевезу в Липецк, отпусти меня Христа ради.
    - Иарёк! – Взмолился атаман. – Да ты Бога сейчас отвергаешь! И дело, на которое он тебя с подвиг, а ты подвизался!  Не гневи Его! Границу перейдёшь Камазом каким ни будь раздавит на хер! Тебя здесь ни один осколочек не заденет! У них там пушки к чертям по заклинит, ни один танк не заведётся. Приказ так и не поступит, но Бог тебя до телемоста доведёт! Ты же сам видишь, брат, Он сейчас с нами и не даст ничему помешать прозвучать этой песни!
    - Хорошо. – Еле выдавил я из опустившегося ливера. – Поеду сразу после телемоста.
    - Едь коль решил. Господь с тобой.
    Сразу после телемоста, мы прощаясь обнялись с Мозговым.
    - Спасибо Игорь! От всего сердца от всего Донбасса и всей Украины, спасибо! Храни тебя Бог!
    - Алексей Борисович, может мне спрятать пока семью у друзей? Теперь я им тоже лютый враг. А поэтам революции, всю жизнь первым рот зашивают.
    - Вряд ли они там тебя тронут, но от этих бандерлогов можно запросто ждать и такой подлянки. Спрячь на пару месяцев, если есть у кого.
    В те дни я познакомился с одним парнем, он раньше служил ФСБ, а теперь трудился корреспондентом НТВ и был с нами на телемосте. Сам из Москвы, с ещё одним молчаливым парнем за рулём. Я попросил их отвезти меня из Алчевска в Луганск, потому как от страха не мог уже вынести хоть одну ночь в Кировске. Оттуда кстати сославшись на дела уехал в Россию комбат и даже начальник штаба. Я был готов ночевать в остановке до утра, и на Пашино предложение вернуться заночевать, а утром он сам отвезёт меня хоть до границы, я молча помотал головой. В какой момент в меня проник этот животный страх, даже не вспомню. По моему, он накапливался. От ночных обстрелов до готовящемуся прорыву. Я говорил с Колей Амператором,  успокаивая свою совесть:
    - Ну я за чем здесь останусь в этом прорыве? Мне Паша даже автомат не даёт! Тот пулемётчик, этот гранатомётчик, эти стрелки, а я просто обнявшись с гитарой, сдохну под снарядами и танками за компанию?
    - Едь Игорюша. Ты нужен России. Тебя нельзя действительно вот так бездумно оставить на смерть. Всё ты правильно говоришь. Таких людей надо беречь.
    Конечно он и вправду так считал. Но мне казалось подыгрывает мне по доброте душевной. И готов погибнуть здесь прикрывая мой отход по благородству своему и любви. И я маялся, ища и находя доводы труса.

Но возможно когда выкрали из батальона «Молдавана». Он побежал в тапках и наброшенной куртке в ларёк за сигаретами. И всплыл через месяц уже пленным на Украине. Тогда я вообще офигел как мы тут легко доступны для подобных процедур. Причём ни часового Паша не ставил. Ни дневального. Вповалку дрыхнут все, ночью встал поссать, открыл воротину, и побрёл. Поссал, побрёл назад. Разве так можно в зоне боевых действий, где вот только что украли человека? От Паши все офигевали, он был дико ленивый, и крепко трусоват. Хотя старался быть со всеми милым и обаятельным, раздавал привезённую нами гуманитарку всем кому не лень, и кто и так получает трёх разовое питание, лишь бы после войны не кололи глаза, что он не воевал, а возглавлял какой то хозяйственный взвод. Он вечно обвешавшись как спецназовец и один на всю округу кто даже в администрацию ходил в бронежелете. Но ни секунды не побывал ни в одном стрелковом бою. Как и все мирные, бывал под обстрелами как и я и любой другой. Специально набирая стариков, и на планёрках пожимая плечами:
- Да шо Паша, у Паши одни старички. Гуманитарку охраняют да на пост заступают по шесть на сутки. С кем воевать? – Все знали что Паша погряз в гуманитарно-консервной движухе. И бесконтрольно и без подотчётно распоряжался ей как вздумается.