XVI - Часть

Пятого января 2015го года, за нами в Кировск Бабай прислал Урал с утеплённым кунгом и разбитыми стёклами. В кабине за рулём сидел Славик Седой, в кузове человек шесть грязных и измученных бойцов. Они ехали после ротации, неделю отсидев под обстрелами в окопах. Мы загрузили в кунг колонки. Гитару и пару сумок вещей. В связи с участившимися скандалами по поводу разворовывания и нецелевого применения гуманитарных грузов, все только перекрестились, что я уезжаю. Женька шептал, обняв меня на прощание:
- Забери меня отсюда быстрей, пока их тут не пострелял.
- Терпи два дня. Заберу.
От Паши люди всё время уходили. Как правило, обвинив в бездействии и трусости. Кому хватало сил, говорили в глаза, кто то не объяснялся лично, но в целом озвучивал. Люди шли дальше, к передовой, разбредаясь по разным подразделениям, и воевали, получив, наконец - то, зачем пришли в ряды народного ополчения. А Паша издевательским тоном и голосом, называл их:
- Военные турысты. – И ржал. Будто они нашли себе ещё более спокойное местечко. Я каждый раз заступался, заставляя пожалеть его, что открыл рот. И вот в первые дни влюбившись в него, я уезжаю с разбитым сердцем. Я узнал о нём так много, что должен был бы, наполнится презрением, но его, почему то не было. Я видел как бесхарактерный он, под влиянием Геббельса и его Московских спонсоров, собственной хронической лени, хитрости и трусости, погибает как личность. И мне вот это было горче всего. Я теперь знал даже о том, что он не любит своего сына. Потому что когда он был в отпуске в Липецке, выехав на две недели, и сбежавший через пять дней, он пролежал, играя в планшете в таньчики в одной комнате, а сын в другой. Кстати прости Господи, сын стервец редкий. Приехав в Липецк стал первым в школе гадёнышом которого за поганую натуру дети стали пинать и чморить. Лена говорит, Паша поздоровался с ним и попрощался. Ни в кино с сыном не сходил, не поговорил по душам даже. Пролежал отпуск проскучал, лёжа лицом к стене, да сославшись на срочный вызов, сбежал через пять дней от семьи, беззаветно заскучав. И я помня как он жалобил меня что все мысли заняты семьёй, что как тут воевать, когда сына бабки затравили, в школе ему жития нету, и он вместо того чтоб сына ростить, должен торчать на этой братоубийственной войне. Не зная как помочь матери, жене, дочери и сыну. Ну помогли тебе с Божьей помощью и что? На таких грузах сидел, наличкой кучу денег получал и от Елецких, и от Московских, и от моих друзей в Липецке, и из моих рук тоже, а на жильё и питание семьи искать должен был бегать и звонить опять я. И оглянувшись назад, называю себя первостепеннейшим влюблённым ослом. Но вот я снова, как и предупреждал, съехал с темы, лишь зацепившись штаниной за гвоздик разочарования.
Мы со Славиком в кабине медленно ехали по Первомайскому мосту, объезжая воронки на дороге. Мост был сильно искалечен, но советское строение имело огромный запас прочности, хотя конечно это было ярким началом того, куда мы ехали. Мы такого отрезка дороги до селе не встречали. Проезжая мост, я включил фотоаппарат в режим видео, и стал снимать то что видел. Въехав в город мы не встретили ни души. Ни человечьей, ни собачьей, ни кошачьей. Ехали и ехали пока не увидели двух бабуль, которые чуть пригнувшись, семенят от одной калитке к другой. У одной был перед собой тазик, у другой что то в картофельном мешке, с ведро. Я повернул камеру на Ксенью, она сидела рядом в бушлате и белой кубанке, которую я выпросил у Олега «Суслика», и она была напугана. Она увидев на себе объектив. Попыталась улыбнуться. Получилось жалко и затравленно. Город был разрушен, казалось до основания. Кто видел в те дни Первомайск, поймут меня. Опять кольнуло, куда я её тащу? Почему не выгоню в Россию? Зачем рискую родным и любимым человеком? Но куда было сейчас девать моё очередное и недолгое прозрение? Убьют так обоих, ни кому не достанешься. Если мне здесь делать не чего, значит и тебе. Насмотрелся как едва похоронив мужа, уже какой то друг семьи дрючит бедную вдову. Понимаю что это давно изученный психологический феномен, что вдову утешают в постели, но мне от этого не легче. Детей Ксения мне рожать не стала, желая пожить для себя, а двое детей от её первого брака, и так много ласки от мамы не видели, ибо себя она полностью посвятила мне. Спасибо за это Богу. Ибо без неё я бы сдох давно, на стакане, игле или просто повесился. Ксенья моя нянька и мой поводырь. Куда ей по совести было рожать. Я был её большим и бестолковым ребёнком. Порой очень злым и безжалостным. Я не раз бил её, за упрямство и строптивость, но как сказано в гороскопе, в который хотя и не верю, а сходится то и дело: « – Даже не пытайтесь изменить рака-быка, это абсолютно бесполезно». Я каждый раз после подобной экзекуции, мучился и каялся, плакал и просил прощения, не потому что боялся что она меня бросит. Мог не извинятся, не бросит. Просто я очень люблю её, и всю жизнь знаю, что нужно обходиться без этого. Конечно, за строптивость всю жизнь бабу отхаживали и нагайкой и вожжами, и не смела баба вести себя, так как смеет сейчас. Это мы их распустили, дали жить для себя, сами измельчав и позволив им всё. Так что коли пошла такая пьянка, оставляю потомкам и это о себе. Не пытаясь сохранить благородным своё лицо. Жену свою я бил. Не стану выворачивать всех семейных трусов, но этого благородства во мне нет. Половина крови в моих венах от мусульман, и я с детства видел, что женщина даже громко говорить при муже не могла, не то, что орать и уж упаси тебя Бог на мужа. Хребет разлетится пополам. И полный двор ребятни бегает. Но не будем об этом, Ксюша прости, когда прочитаешь эти строки.
И вот мы едем по городу Первомайску, приближаясь всё ближе и ближе к месту дислокации Владимира Ивановича Тимофеева. Это была бывшая производственная база, с двух этажным зданием, с актовым залом и сценой, и примерно десятком помещений на каждом этаже. Во дворе стояли боксы с высокими варотинами, вольер для собак, в котором металось две овчарки, и какой то здоровый пёс не понятной породы.   Ещё пару строений, типа трансформаторной, и у ворот сторожка с сарайчиком для дров. Во дворе стояло два Урала и две легковухи. Ворота нам открыл 75 летний стройный и уверенный старик в армейском и с автоматом, с белоснежной бородой до груди и внимательными стальными глазами.
- Глянь здесь, какие деды и те воюют. - Пробормотал я Ксенье. Славик услышал, хохотнул:
- Да не берёт его батя на боевые. Он и здесь под обстрелами залебись выхватывает. Дед у нас в молодости троих насильников своей жены топором порубал. И в зоне одного артиста ложкой зарезал. Дед наш полжизни просидел. С ним сам батя на будьте любезны всегда, хоть в нулину.
- Здорово дед! – Приветливо крикнул Славик открыв дверь и притормозив в проёме ворот.
- Виделись. Едь чё встал? – Недовольно ответил дед, повышая голос над движком, и рассматривая нас с Ксеньей в открытую дверь, как мне показалось, поняв, что речь только что, шла о нём.
- Что за люди с тобой?
- Батины друзья! Концерт сегодня будет дед! Сменишься, приходи.
Мы вылезли, ребята сразу вытащили колонки и остальное, и потащили на верх. Мы поднявшись по ступеням на крыльцо, вошли в здание. Чувство промозглого холода и смерти насквозь пропитывало душу. Лица попадавшиеся на глаза были равнодушны к нам. Мы знали, что это и есть легендарные Бабаи, казаки прошедшие всё что можно и нельзя. Это были люди не из кино. Как зомби шли они навстречу или рядом, и им было плевать на нас. Возраст самый разный. Все давно не мывшиеся, в грязной и заношенной самой разнообразной форме, с элементами гражданской одежды. Казалось они были недовольными, потому что не было выпить. Многие почти лысые. У большинства лица обветрены и в болячках.
    Поднявшись на второй этаж, чувство присутствующей смерти и могильного холода стало давящим. Мы это чувствовали оба, и потом поделились одинаковыми ощущениями. Прошли через просторный типа актовый зал, вначале которого была небольшая сцена со сдвинутыми в стороны тяжёлыми шторами, и нарисованной плакатным стилем композиции на стене, шахтёра в каске и с отбойным молотом на плече, в окружении ещё нескольких рабочих лиц на заднем плане. По бокам зала двери в спальные теперь помещения, в конце семи метровый коридор с двумя дверями по разные стороны в завершении. На лево был кабинет командира, у двери стоял с оружием бородатый бразилец с длинной косой из под кубанки. Я узнал его, так как видел ещё в октябре у Мозгового, и там он на очень ломанном русском рассказал мне что его заставило приехать на Донбасс:
- Я не смочь жить, если сейчас не помогать эти люди. Я воевать французский легион. Теперь здесь.
Я удивился, увидев его, и обрадовался, что он меня узнал:
- Здорово Рафаэль! Ты теперь здесь!
- Оооо! Игор! Хорошо петь! – Мы обнялись с ним. – Гости? – Улыбался он красиво лучась глазами.
- Поглядим. Володя здесь?
- Да, я доложить!
- Да успокойся! – Попробовал отодвинуть его Седой, но тот зыркнув на него строго осадил.
- Я доложить, потом входить!
- Ооой, ну иди-иди, отрабатывай пайку. – Рафаель сжав губы:
- Ты на..бал!
 Славик хохотнул:
- Не на..бал а за..бал чукча не русская! Иди быстрей не е..и вола!
- На..бись! – Глянул грозно бразилец.
- Да не на..бись, а отъ..бись чучмек бля! – Заржал Славик и дверь распахнулась, в дверях стоял здоровенный Бабай в тельнике, штанах от горки с подтяжками. С наплечной кобурой, и в резиновых сланцах.
- Ооооо!!! Здорово братик! Заходи! Не через порог! Здравствуй Ксюша! – Володя был безумно рад! Так светился лицом, что мы забыли про атмосферу смерти царящую вокруг.
Мы сидели за столом, придвинутым к его столу торцом, а он как начальник засел за своё рабочее место. Сервант, два кресла столик у окна забитого мутной плёнкой. С заклеенными скотчем дырами от осколков. На полметра высотой, подоконники были завалены мешками с песком, делая оконные проёмы меньше. Потолок и стены избиты осколками.
- Ну шо, давайте пообедаем? – Предложил Бабай радостно, через несколько минут общения.
- Да… - Чуть забуксовал я.
- Лена! – Закричал он обернувшись к двери в стене с права от себя. Оттуда вышла миловидная стройная женщина с белыми волосами до плеч, в камуфлированных штанах, и с шикарным маникюром и макияжем.
- Здравствуйте! – Улыбнулась она нам приветливо, и мы познакомились. Это была Володина жена. Которая недавно перебралась жить и служить к нему в роту. Они снимали в Стаханове квартиру, где жили она и две дочери, но теперь девчонки остались одни. Одной лет 25 другой без малого двадцать. Лена стала разогревать отварную картошку на одной сковородке на двух комфортной электрической плитке, на другой жарить яичницу. Затем открыла тушёнку, порезала вареной колбасы, и хлеба. Бабай достал из под стола две бутылки водки, и с маленького бокового столика, перекидал стаканы на большой. Сам пересел из за хозяйского к гостевому, и стал разливать, говоря, что то весёлое и позитивное. Двери захлопали чаще, в кабинет повалил народ под разными предлогами. Бабай на кого прикрикнет, мол, не сейчас, видишь у нас гости, кому сразу махая, зовя к столу. Так нас за столом потихоньку оказалось человек десять. Все ужасно замечательные, весёлые и дерзкие в адрес врага, с неповторимыми упрямыми глазами, не отпускающими при диалоге ни на сантиметр. В основном ребята до сорока. Командир взвода Юра Слон, большой весельчак, Серёга Сумрак, о чьей снайперской фартовости, и беззаветной смелости ходили разговоры ещё в Кировске. Славик, Данила, какой то мужик в штатском, и ещё пара-тройка человек, которых я теперь не помню. Плюс мы с Ксеньей и Бабай с Леной. Отказавшись очередной раз от водки, я пояснил:
- Да закодированный я Володь, нельзя мне. – Он сквозь нарастающий пьяный гул крикнул через весь стол:
- Данила! Иди накури человека, он в завязке! – И уже мне без тени сомнения, что я курю:
- Иди братик с Даней в санчасть, там тебя подлечат! Ха-ха-ха! – Он был такой счастливый и расслабленный, так ему с нами было хорошо, а нам с ним. Он был широкий и гостеприимный в тот вечер, и мы не чаяли друг в друге души.
Я пошёл за Данилой на первый этаж. Вошли в одну из комнат, оборудованную под сан часть, внутри ещё одна дверь ведущая в комнату. Там девушка маленького роста, не красавица, но с красивой спортивной фигурой, разбирает какую то коробку.
- Иди, налей в бульбик воды. – Приказал небрежно Даня достав из под кровати свой рюкзак и пакет травы из него.
Мы сделали по две затяжки, и я испугался что не смогу провести концерт. Всё пересохло и оглохло. Трава там ребята доложу я вам. Не наша полынь.
Вернувшись обратно, мы ещё часа два пили, ели говорили, и всё время они срывались на обсуждения боевых вылазок и разбору полётов своих дерзких налётов на блок посты и другие укрепления неприятеля. Мы были в шоке, поняв, в каком интенсивном боевом режиме они живут. Они не просто выживают под обстрелами, держа сорок километров извилистого фронта, они то и дело совершают вылазки, не давая врагу комфортно расстреливать родной город, и чувствовать себя безнаказанно. О половине вылазок он вообще не докладывал, потому как то и дело его за данную активность отчитывали в полку. Ибо сверху, не давали двигаться вперёд, и заставляли соблюдать всякие режимы тишины и перемирия. Которые, следовали сразу за тем, как наши украм подсыпят хороших мандюлей. Сами причём нарушают это дело то тут то там, то везде и сразу.
До вечера я отрезвел, и на Вовино предложение пойти ещё дунуть, отказался, пообещав поле концерта о себе напомнить.
Собрались все, кто мог и не мог, и народу получилось человек под пятьдесят. Остальные пятьдесят были на позициях. Это был первый концерт у Бабая. Я сидел на сцене, в зале напротив разновозрастные, разнолицые и одетые кто во что казаки. Ксенья за пультом управляя звуком.
- Здорово браты! Хоть уже со всеми увиделись и со многими познакомились, но так заведено. – Улыбаюсь я один, на серьёзные лица пока без эмоций. – Мы из города Липецка, меня зовут Игорь Ждамиров, я автор и исполнитель своих песен, член союза Российских писателей, принявший присягу в Кировске два месяца назад, и ставший, как и вы казаком. Служу Отечеству, как могу, и чем вооружил меня Бог. Умышленно поломав меня и пристегнув к костылю, дабы я от излишнего рвения не увязался за вами в бой и не сгинул там не дописав и не допев того что обязан. Моя жена Ксения, не усидевшая дома в такой суровый час для наших братьев. Мы с ней жили патриотической работой, десять лет подряд проводя уроки мужества, военно-полевые сборы для подростков нашей области, и давая концерты с одной и той же тематикой чести, мужества и духовного пробуждения. Мне нечего вам сказть из того что я привык. Вас не куда звать и не к чему призывать. Вы уже здесь. На самом горячем рубеже этой войны. Но вы должны знать, что по достоинству истинным духовенством России, считаетесь новомученниками. Ибо если бы не Вы, зло докатилось бы до наших границ, погребая под собой всё. Живых и мёртвых. Вы те. Кто наконец восславил русский дух на весь Мир! Кто показал всей стране, кто на самом деле есть русские казаки! Ибо кроме Вас, все только рядятся в казачью форму, и вешают какие-то абсолютно беспонтовые медали и имитации крестов, поливая воду на жидовско американскую мельницу в культивировании подмены ценностей. Что есть наша жизнь? Короткий, но прекрасный миг. И кто как выбрал прожить этот миг, это выбор его совести, с которой, как вы видите сегодня в людях, огромный дефицит. Вы истинные сыны своего Отечества, и не одно из ваших имён не канет в забытье перед Творцом. Мы не знаем имён своих прадедов, и заслуг их не знаем. Так будет и с нами. Редко чьи правнуки и пра правнуки будут знать, что вы пережили, сражаясь за их появление на свет, и не рабское влачение а достойную гордую жизнь на своей земле. Но Бог который любит смелых, и ни одной головушки не забудет и не потеряет из виду, примет нас на Небесах, и поселит рядом с такими же отважными и честными воинами, которыми наполнен Рай, ибо сказано: «-Нет выше той любви, аки кто положит живот свой за други своя». На войне не верующих нет, и я вижу, как вы заулыбались, наконец, и киваете вот на мои слова. Об остальном мы поговорим в процессе нашего творческого вечера, если вы не против.
- Не против брат!
- Молодчик братан! Всё верно гутаришь! – Послышалось несколько возгласов. Я начал петь. Так между песен ведя диалог, приглашая на сцену Ксенью для исполнения дуэтом отдельных песен, под громкие аплодисменты и одобряющие выкрики, мы провели просто замечательный концерт. Доставив радость ребятам, и получив невероятное удовлетворение. Сердце моё пело от счастья, что я пою этим парням, а они так счастливы, так светятся ожившими глазами. Так старательно и подолгу хлопают.
После концерта все подошли, пожали руку. Люди поменялись на глазах. Эти сложные, уставшие, обманутые люди, живущие на острие атаки, которым особо не причешешь. На моих концертах все меняются, не мне судить надолго ли, но будь это тюрьма или школа, эффект тот же самый, у людей включается душа и разум. Очень много говорю, но дискомфорта не вношу тем самым. Люди часто потом говорят, что не выберешь что важней, когда я говорю или когда пою. Бог дал очень мощное стихосложение, проникновенный голос и искусство ораторства. Причём я есть то, что я пою и говорю. Мне не сложно, ведь я никого не обманываю и не притворяюсь тем, кто я не есть. Умные и образованные люди отмечают это как феномен. Гипнотическое воздействие на зал. Хотя я не готовлю речей, и часто плачу во время концерта вместе с моим родным народом, и вместе с ними смеюсь, рассмешив какими-то шутками или случаем из жизни, который было уместно рассказать в развивающейся атмосфере. Нет дежурных шуток, все концерты не похожие один на другой, хотя и пою за частую, одни и те же песни. Написано их, наверное, уже за двести, а работаю примерно тридцатью. Мне ужасно жаль, что об уникальности моих концертов, да и самого меня, мне пришлось написать самому. Но я уже не могу ничего и ни кого ждать. До этого произведения, я не писал двадцать один год. Не писал ничего стоящего, и думал, что уже и не напишу. Но вот пока Бог открыл мне эти шлюзы вдохновения, я возможно сев за последний свой литературно биографический труд, напишу все, что мне захочется. И я не буду извиняться за мат и резкость, мы в двадцать первом веке были такими, и говорили и мыслили так. Я говорил и мыслил так. И пусть не заблуждаются наши потомки от вычищенных и вылощенных строк общепринятого литературного стиля. Но вот я опять уехал из полумрака холодного здания, согреваемого теплом рукопожатий и добрых улыбок светящихся самой искренней благодарностью. А там в это время ребята разносили стулья по комнатам и делились впечатлениями возбуждённые и громкие, то и дело поглядывая с любовью и умилением на нас с Ксюшей. Подошёл черноголовый парень лет сорока двух, коротко стриженный, с волевым и красивым лицом, со шрамами на бровях, губах, лбу и подбородке. Глаза его были как будто он только что насухо вытер слёзы. От него веяло силой и мужеством.
- Спасибо братан! – Протянул он мне руку, и заговорил не обращая внимания что я в процессе сматывания проводов после концерта, и я замер опустив руки со шнурами.
- Я из Воронежа зём, меня зовут, Андрей Тополев, позывной «Тополь», командир разведвзвода, воюю с июня прошлого года. Когда слушал тебя. – У него задрожали губы и дёрнулись ноздри, он с досадой на себя сжал челюсти и сдвинул сильно брови, обнажив на лице множество мышц. – Короче, я снова почувствовал, что я нужен, кто я и зачем я здесь. Мне уже это было не понятно. – Он достал из бокового кармана армейских штанов сложенный в четверо листок, развернул его и показал, ткнув пальцем в дату:
-  Видишь, рапорт об увольнении, сегодняшним числом. Бабаю не до меня сегодня было, два раза пытался к нему пробиться, злой был на тебя. Думал завтра домой ехать, сердце болеть начало, каждый день здесь стал пыткой. А тут ты с гитарой. – Невесело усмехнулся он. – Но ты меня перезагрузил. Я останусь. – И он порвал рапорт на несколько частей, и сжав в кулаке свою возможность уехать в Воронеж и жить, как ненужный теперь мусор продолжил:
- Я ведь захотел тебе рассказать про мою жизнь. Ты бы обязательно об этом написал. Как я в первую чеченскую попал в плен, и год жил в адских сука, нечеловеческих муках, пытках и болезнях. Как сбежал, убив камнем об долбанного чеха, который повёл меня е..ать. Как потом пил безбожно и как и ты сегодня рассказывал, сел сперва на иглу а потом и в тюрьму. Как поехал на вторую чеченскую, как старался убить этих тварей как можно больше, как снова попал в плен, и провёл в яме четыре месяца, пока нас не обменяли. С блатными какую войну пережил, шиномонтажку брата всё отжать пытались. Пострелял их мразей маленько. Самому вон лёгкое прострелили. Да всего на ходу не расскажешь, в какие дебри меня не заносило всю жизнь. В тринадцатом в аварии жена с дочкой погибли. Я за рулём был, гололёд банный. – У него частыми каплями закапали слёзы и он шмыгнув носом отвернулся, поставив руки в боки и опустив голову. Постоял, заговорил, не поворачиваясь ко мне. – Ты слышь, поговори со мной сегодня. Рота уляжется, я тебя найду. Лады?
- Лады. – Я был растерян и тронут до глубины сердца, что от после концертной эйфории не осталось и следа. Ксенья стоявшая в трёх шагах в стороне, вытирала слёзы боясь шевельнуться или подать голос.
-  Братан, мне надо всё тебе рассказать, всю мою жизнь. – Говорил он стоя спиной. – Я давно хотел, кому то всё рассказать. Пи..дец как хотел. Он вытер слёзы обеими руками и высморкался в угол сцены. Потом вытер лицо краем чёрной олимпийки, в которой был. В эти три минуты к нам ни кто не подошёл и не прервал. Но вот как Андрей закончил, меня снесли:
- Иарёк! Ну шо ты брат!? Да брось ты эти провода, хай они, до утра валяются, тут не тронут!
- Братан батя там шумит шоб тебя тянули к нему срочно!
- Пошли братан! – Подошёл уже третий, Саня Фермер похожий на одноглазого беззубого чёрта. – Бабай там до конца не досидел, слёзы прятать убёг. Айда, ждёт. 
В тот вечер я был уставшим и снова накуренным, востребован в компании до самой глубокой ночи, и за столом была целая пьянка до крика и песен. Пели хором казачьи песни, «Не для меня», «Ойся», «Любо братцы любо». Я удивился, что они все знают слова, и поют разнобоем, но с душой. Вокруг было много оружия, в углах на подоконниках по три, пять автоматов, СВД гранатомёты, пулемёты, всё навалено, где попало, словно не было оружейки. Коробки с лентами, щелочные рации штук пять покрытые пылью за не востребованностью, цинки с патронами. Дым коромыслом, мат ураганом, хохот камнепадом. Кругом лежат бережно разложенные кубанки, примостившиеся какая где, наполнив зрение белыми крестами на алом поле. Силы таяли, а мы заворожённые не могли и мысль допустить, покинуть такую яркую и удивительную страницу нашей жизни. Тополь приходил два раза, Бабай пытался ему налить, но тот отказывался, ссылаясь на завтрашний выход за линию фронта. Я молящими глазами смотрел на него:
- Андрей, я умотан брат, и накуренный, ничего башка не соображает, давай завтра а? – Он вздохнул, приложив усилия улыбнулся.
- Но как Бог даст. Но чую если не сегодня, то никогда. Мы завтра кое-какую информацию идём проверить, и информатора укровского наказать. Семья ополченца была зверски убита по его доносу. Жену за ноги на Уралах фашики разорвали, а дочь семилетняя на доске объявлений как Христос к ладоням прибитая умирая, смотрела на всё. Надо этой мрази кишки на шею намотать. Малый тоже казак, с Золотого, ну муж, отец, застрелился как узнал. Мои бойцы единогласно вызвались отомстить. – Бабай услышав краем уха:
- Отрежте этому ..идорасу уши Андрюх, вот здесь чтоб оба завтра лежали! – Ударил он кулаком по столу.
- Как Бог даст Володь. – Глянул Тополь не очень по дружески, и даже как показалось брезгливо на атамана. И хлопнув меня по плечу уже вставая уходить.
- Даст Бог, поговорим Игорёк. Доброй ночи пойду. Мои уж дрыхнут, выдвигаемся рано. Вернёмся через сутки, даст Бог, а может и трое. Как пойдёт.
Бабай определил нас на ночлег в заброшенную кантору соседней автобазы. Это тоже была территория Бабая, но что там охранял часовой, до сих пор не знаю. Нас провели через весовую на въезде, через двор, и мы вошли в ледяное помещение. Ледяное на столько, что стены были в инеи толщиной в палец. Внутри бывшего кабинета, еле тёплая ржавая продолговатая коробочка с толстым кабелем, выведенным за дверь прямо по полу, не давая дверному полотну плотно залечь в дверную коробку. В эту ночь можете проверить в нэте, было 28 градусов мороза. На полу лежали два спортивных мата, на них комком два одеяла и две шинели и всё. Пар со рта валил точно так же как он валил на улице. Это была страшная ночь. Закутавшись максимально применив наши бушлаты. И имеющееся тряпье, я следил за тем, чтобы с пьяной Ксеньи ни где не сползло наше укрытие, и поправлял всё едва откуда то потянет холодом. Согреться вдвоём всё таки легче, и я не на долго проваливался в сон. У меня промёрзло всё до костного мозга, я дрожал и дрожал всю ночь, умудряясь при этом отключаться. Мы просто ночевали на улице при минус двадцать восемь. И через каждые казалось полчаса, я бегал ссать. От холода хотелось каждый раз так, будто там скопился литр не меньше, а там давились у выхода пара тройка столовых ложек, поднимая меня снова и снова. Бабай потом на кого то орал, кто то стоял виновато понурив голову. Нам было клятвенно обещано, что завтра там будет Ташкент, но следующая ночь прошла абсолютно так же. Только этот еле тёплый обогреватель унесли починить, и нечаянно пропили те кто не знал чей это, найдя в слесарной на верстаке. На следующий день я еле дошёл до главного расположения, нога отчего то почти не слушалась. Посреди пути, набрав в шприц и задрав бушлат, через горку и нательное бельё уже наловчившись не раздеваться при этом, колю ампулу Диклофинака на котором уже жил и двигался. В расположении чуял как нога выходит из повиновения и стало жалко и страшно, что мне придётся ехать в больницу ибо нога конкретно немела и отнималась. А боль уже не отпускала. Меня стало знобить. Едва вернувшись с утреннего совещания из полка, похмелившийся Владимир Иванович, всё лечивший водкой, предлагал, выпить стакан и не е..ать мозги. Я выбрав минуту, понимая что со мной творится, подозвал Ксенью:
- Лап, позвони Антону Курочкину, скажи, что со мной такая беда, боюсь меня надо в Липецк как то переправлять. Температура сука поднимается, глянь.
- Может ты простыл Игорёша? – Уставилась она на меня.
- Бось, может, но бедро аж жжот, терплю не знамо как. Диклофинак уже не помогает. Звони, он что нибудь придумает.
- Может не Антону, может Димке, Славке или Игорю? Антон при его занятости Игорёк…
- Да пи..доболы все одни Бось! Не носи мне мозги дуй бегом Антону звони! – Психанул я, от её уже похмелёной заторможенной, довольной компанией и выспатой рожице, наивно полагающей, что умней меня. Откинулся на стену. И стал массировать бедро, так ещё и не согревшийся, или подверженный температурному ознобу.
- Игрёша! – Защебетала восхищённая Ксенья вернувшись в кабинет Бабая. – Он сказал, что сейчас выедет за тобой, вечером будет здесь.
- Вот это друг Босёк. – Улыбаюсь я не веря своим ушам и от слабости допустивший слезу на глазу. И мне стало легче только от того, что мой родной Антон, будучи аж замом мера города, вот так, посреди недели, услышав, что я развалился наконец, и не костыль ни Китарол ни Диклофинак уже не помогают, рванул отложив десятки встреч и запланированных дел.