Петухов Павел Дементьевич, воспоминания о ВОВ

ПАВЕЛ ДЕМЕНТЬЕВИЧ ПЕТУХОВ

МЕМУАРЫ УЧАСТНИКА
ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ 1941-1945 ГОДОВ


                ПРЕДИСЛОВИЕ
                В Сибири не было войны,
                Но бесконечны павших списки.
                В Сибири не было войны,
                Но в каждом парке обелиски.
                В Сибири не было войны,
                Но как доказано веками:
                Сибирь - оплот родной страны.
                И я горжусь сибиряками!
                Шли из Сибири эшелоны,
                Поднялись бабы, мужики.
                Чтоб отстоять страны свободу,
                Пошли на фронт сибиряки.
                Они бесстрашно воевали,
                Жизнь не щадя в огне атак.
                И, как герои, умирали.
                И не прошел за Волгу враг!
                И.Г. Краснов

        Книга посвящена памяти сибиряков, храбро сражавшихся на фронтах Великой Отечественной войны. Фронтовики сражались за наше будущее. Они – живые иконы. Их ратные подвиги будут нас вдохновлять в трудные моменты действительности, как подвиги Евпатия Коловрата, Александра Невского, Дмитрия Донского, Михаила Кутузова, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского.

        Представляемая книга является воспоминаниями нашего отца, деда и прадеда Петухова Павла Дементьевича, коренного сибиряка, участника Великой Отечественной войны 1941-1945 годов. Свои воспоминания наш дед писал в девяностые годы двадцатого столетия.

Павла Дементьевича уже давно нет с нами. Он скончался в 2000 году и похоронен на кладбище в селе Калманке Алтайского края. В Калманке он жил последнее время с нашей бабушкой Петуховой Валентиной Петровной (урожденной Чубатых). Мы очень любили бывать у них в гостях, часто приезжали из Барнаула и жили, бывало, целое лето. Дед очень много нам рассказывал о жизни, о суровых условиях, которые им пришлось преодолеть. Слушать его было одно удовольствие. Он был очень эрудированным, невероятно интересным, остроумным, глубоко переживающим за судьбу своей Родины, читающим много книг и газет, разбирающимся в политике человеком. Павел Дементьевич удивительно декламировал стихи А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова. Любимым произведением был «Тихий Дон» М.А. Шолохова, который много раз перечитывал. Он не просто много знал, а главное, мог эмоционально просто и легко донести материал до окружающих. Знания, пережитые эмоционально, легче воспринимаются и доходят до сознания в полной мере. Как говорится, где просто, там ангелов со сто.

Вспоминая деда сейчас, по истечении длительного времени с его кончины, отмечаю его доброту, честность, бескорыстие, нестяжательность. Дед очень уважал своих родителей, братьев, сестер. Он никогда не был бесцельным человеком, всегда был в труде. Уже на пенсии работал весовщиком в совхозе, практически всегда ходил на работу пешком (три километра). Очень любил рыбачить и косить сено. В 58 лет он косил сено в течение пяти часов, не отрываясь от литовки. Дед был невероятно гостеприимным человеком. Учил нас не говорить «будешь есть?», а «пойдемте к столу». Дед любил свою жену Валентину (вместе они прожили более 50 лет), детей Валерия и Юрия, внуков Светлану, Людмилу, Павла, Татьяну, Сергея, гордился, что у него их столько. Застал первую правнучку Анастасию. Он ценил жизнь, каждый прожитый день.

        Павел Дементьевич общался с молодежью, ходил в школу с беседами о войне по приглашению администрации.Дед пишет, что «особых подвигов он не совершал: не закрывал амбразуры дзота, не пришлось участвовать в рукопашной или психической атаке». Между тем, был в составе шестнадцатой Гвардейской минометно-артиллерийской бригады (ГМАБ), прошел с боями все Белорусское полесье, освобождал Западную Украину, участвовал в освобождении Польши и понимал все тяготы войны. Освобождая концлагерь «Майданек», он видел поле из человеческого пепла. Подчеркиваю, поле из человеческого пепла. Под Варшавой был тяжело ранен и сорок дней был без сознания. Получил Орден Отечественной войны посмертно, как полагалось. Но Павел Дементьевич выжил и прожил долгую и интересную жизнь на Алтае на благо людей.На Украине освобождал Волынскую область. На Волыни в селе Качине жил в детстве отец моей мамы Левчук Федор Степанович (сват Павла Дементьевича). По описаниям шестнадцатая ГМАБ стояла в районе села Качин. Так бывает в жизни.

        Мне трудно представить, что сказал бы наш дед, узнав о событиях на Украине и торжестве бандеровской идеологии там сейчас.

        Мы считаем, что в нашей жизни перо сильнее меча. Поэтому мы издаем мемуары деда в память о нем, его товарищах и о тех событиях, которые были в нашей стране в то время для всех неравнодушных к проблеме переписывания истории России в угоду неонацистов.

        Дед любил повторять ключевую фразу: «Мыслить надо не тактически, мыслить надо стратегически!» Вот и мы, следуя его посылу, надеемся, что мемуары послужат верным ключом к пониманию исторических событий Великой Отечественной войны и формированию правильного мировоззрения, в основе которого лежит дружба, взаимовыручка (умри, а товарищу помоги), любовь к ближнему, нестяжательство, патриотизм.

        Выражаем слова признательности и благодарности всем друзьям и родственникам, вдохновившим нас опубликовать мемуары.


                Внучка Светлана Шелкова (ур. Петухова)


                МЕМУАРЫ УЧАСТНИКА
                ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЫ 1941-1945 ГОДОВ
                ПЕТУХОВА ПАВЛА ДЕМЕНТЬЕВИЧА

Я, Петухов Павел Дементьевич родился 25 мая 1924 года в поселке Шипуново Островновского сельсовета Мамонтовского района Алтайского края, русский, женат. Жена – Петухова Валентина Петровна, 1926 года рождения, двое взрослых детей (сыновья), которые живут самостоятельно. Женился после войны.

        Детские и юношеские годы жил с родителями по месту рождения в поселке Шипуново (в народе называли, и большинство ее знали как Погорелку, так как в 1927 году она выгорела полностью).

        Детство было неяркое, трудное, в недостатках, но жизнерадостное, целеустремленное к жизнеутверждению, полное оптимизма и уверенности в будущем. Воспитывался в школе в пионерской и комсомольской организациях на образах Павлика Морозова и Павла Корчагина, впоследствии Зои Космодемьянской и Лизы Чайкиной, первых ударников пятилеток Алексея Стаханова, Паши Ангелиной и других.В детстве и юношестве любил читать книги о приключениях, особенно о пограничниках и красных партизанах Гражданской войны. С большим интересом несколько раз читал книги о пограничнике Карацупе, начдиве Чапаеве, Щорсе, Буденном и много других. Любил кино смотреть. Кино было немое (не озвучено), и я ни одного не пропускал, часто бегали в Островное. Денег на билет не было, и я всегда подряжался крутить динамо: отдам шапку киномеханику и он пропускал, а во время сеанса целую часть кручу. Когда проберешься «зайцем». Потом пошли звуковые фильмы. Как сейчас помню первый звуковой фильм «Глубокий рейд», «Истребители», «Семеро смелых», «Трактористы». Людей всегда битком. Мы, дети, как правило, на полу.

        Отец мой Дементий Семенович 1895 года рождения и мой дед Семен Аверьянович родились там же – коренные сибиряки. Отец был инвалидом второй группы Первой империалистической войны с 1916 года: была перебита и не действовала правая рука и перебита нога. Тяжелую работу выполнять не мог. Мать – Таисия Селифонтовна, того же года рождения, была сирота с 12 лет и воспитывалась у дяди. В 1930 году умерла при родах в тяжелых муках (медицина в то время была бессильна). В этот период отец вступил в колхоз «Красный рыбак». Немного помню, как люди плакали, как отбирали имущество, как сводили скот в общий загон.

        Как раз в период коллективизации отец женился (нас после смерти матери осталось четверо: мал, мала меньше и нужна была материнская ласка).Свели две семьи из десяти человек – старшим по семнадцать лет, а младшим по полтора года, мне шесть лет. Десять едоков, а работать некому. Правда в следующем году старшие сестры вышли замуж, осталось восемь едоков. Пенсия у отца была двенадцать рублей. Отец говорил, что пенсии ему хватает на соль и мыло. Отец и мать были неграмотные люди (отец, правда, умел читать и писать), но добрые люди. Особенно нужно отдать должное мачехе Кунщиковой Татьяне Васильевне. За ее доброту, человечность, трудолюбие. От них не слышали мы каких-либо грубостей, оскорблений или растерянности. Мать родную не помню.

        И вот уже, будучи взрослыми, и, определившись в жизни, мы часто вспоминали, что родители никогда не ругались, не сетовали на судьбу, и никто из нас не мог привести примера об их ругани или брани между собой или сквернословия.

        Сколько я помню, у нас в семье не было пьяных или каких-то попоек и по случаям и без случаев. Никогда родители не изготовляли спиртных напитков домашнего производства. В семье всегда были трезвость и разум.

        Все мы выросли и стали полезными людьми обществу: старший брат по мачехе Кунщиков Федор Федорович стал полковником авиации, сейчас в отставке, живет в Подмосковье. Мой младший брат Тимофей Дементьевич дослужился до подполковника морского и сейчас в отставке, живет в Калининграде. Три сестры жили по месту рождения, имели свои семьи, работали в колхозе, умерли рано. Две сестры Надежды уехали и жили одна в город Барнаул, другая в село Мамонтово. Из нашей семьи осталось в живых нас три брата и сестра Таисия, которая живет в Мамонтово.

        Мы в детстве и юношестве испытали и голод, и холод, особенно до 1936 года. Приходилось питаться и травами, и хлопковым жмыхом, и прочим. Не говоря уже о других социальных атрибутах жизни: одежда и другие социальные потребности.Жили материально неважно, но мы все учились и работали, помогая родителям добывать кусок хлеба.Оба родителя работали в колхозе «Красный рыбак»: отец сторожем, мать на разных работах в поле. Имели подсобное хозяйство, в основном которым и жили (огород только 1,2 га), там и косили сено. Кроме этого в поле (в неугодицах) давали землю под лен и коноплю, так как одежда в основном была самотканая.Все мы работали с детства: зиму учились, а лето в поле. Как в конце мая уедешь в поле, и только 31 августа бросишь работу и не на день раньше.Работать стал с десяти лет сначала копновозом на прополке посевов, травили саранчу, собирали колосья, потом косил траву литовкой с женщинами, сено накладывал в копны и метал в стога, стоял стогоправом, возил зерно на лошадях, ухаживал за скотом и другие сельхоз работы. Работал все лето, чтобы только пропитаться. Давали 300-500 граммов хлеба и кутью. За работу начисляли трудодни, которые отоваривали натурой и деньгами в конце года. Как правило, 200 граммов на трудодень. Удержат, что скушал на общественном питании и получать нечего. Так было до 1936 года. После стали хорошо отваривать трудодень: до десяти килограммов хлеба и деньгами.Осенью, после занятий, помогал работать на огороде, заготовкой топлива. Дрова возили на тележке из леса, где собирали валежник, сосновую шишку, сучья, а дома пилили и рубили. Воспитывались в труде, нравственной честности, справедливости и патриотизме.

        Запомнился такой эпизод на всю жизнь. В поле работал на сенозаготовке, уже было лет 14-15. Я накладывал на волокушу (копны), подскребала ручными граблями Серых Валентина. Больше шутили, дурачились и работали с прохладой. Приехал копновоз за передней копной и сказал нам, что метчики ругаются – от нас редко возим копны. На обед пришли на полевой стан, а мне ребята кричат: «Пашка, посмотри стенгазету, а сами смеются». Я подошел к стенгазете и увидел в ней на себя карикатуру. Принял это в обиду, взял сумку, и, не обедая пошел домой, заявив бригадиру – раз плохо работаю, работай сам и ушел. Дома был отец (ночь сторожил), который спросил, почему пришел я с работы. Я ему сказал, что пришел отдыхать. Отец только сказал: «Какой это отдых в разгар работы?» И вытурил меня сразу же. Пришлось опять идти пять километров на пашню и работать.

        А что было бы, если бы отец посочувствовал мне, да еще бы встал в защиту меня? Я бы сейчас на него обижался, потому что такое отношение испортило бы только меня. Я сейчас же горжусь своим отцом.

         В школу я ходил без принуждения, учеба давалась, особенно математика. Учился я хорошо, учиться пошел в 1931 году в Шипуновскую начальную школу, которую закончил в 1935 году. Далее два года не учился, было тяжелое голодное время. Поехал с отцом осенью 1935 года, погнали колхозный скот (молодняк) в село Сидоровку Романовского района за 100 километров от нас на прокормление и жили там зиму 1935-1936 годов. Там помогал скотникам, и было-то мне двенадцать лет. Отец сторожил скот. Пережили этот страшный голодный 1935 год. Как я помню, осенью 1936 года стало лучше: на трудодни много дали хлеба, уродила картошка, овощи, и положение в семье улучшилось. В 1937 году я снова пошел в школу, хотя был переросток, но было желание учиться, уже в Островновскую семилетку: ходил ежедневно и в пургу, и в распутицу туда и обратно три километра.

        И вот сейчас вспоминаю, как в то время никто никого не принуждал учиться. Не хочешь учиться – иди. Вот уже, будучи. В Островновской школе, в старших классах, уходили ребята и девчата из школы и шли работать в колхоз. Никто не упрашивал их и никто не предупреждал, а особенно кто учился плохо, только вычеркнуть из журнала и все. Даже не успевающих систематически отсевали.

        Я помню такой пример. Кажется, учился уже в шестом классе, было мне лет пятнадцать, мы играли на перерыве в мяч. Я ударил и выбил окно, не имея никакого умысла. Но это была большая проблема – достать стекло. После занятий меня вызвали в учительскую, взяли сумку с книжками и сказали, чтобы завтра пришел в школу мой отец.

        Дома отцу все рассказал. Он меня выслушал и мне ответил: «Иди завтра в школу, забирай сумку и иди в колхоз, бери пару лошадей и работай, а я за тебя срамиться не буду». На другой день я пришел в школу и передал в учительской разговор отца, попросил сумку и сказал, что пойду работать в колхоз. Меня попросили выйти, а потом, пригласив вновь, отдали сумку и сказали: «Так как ты учишься хорошо, мы тебя оставляем в школе при условии, что больше такого не будет». Я остался и продолжал учебу, а семилетку закончил в 1940 году на хорошо и очень хорошо.

        Там вступил и в комсомол. Яркими, самыми яркими событиями в моей юношеской жизни были момент вступления в комсомол в мае 1940 года и присвоение воинского звания младшего лейтенанта в ноябре 1943 года. Сбылись пророческие слова райвоенкома Лепихова, запавшие в душу и вдохновившие меня: «Мы пошлем вас учиться на красных командиров». Даже и не смогу, наверное, описать тех чувств и переживаний. Мне исполнилось шестнадцать лет (в то время возраст вступления в комсомол был с шестнадцати лет). Характерно, что комсомол был авторитетной молодежной организацией, и в него принимали очень серьезной меркой, не было принципа обязательности вступления при достижении комсомольского возраста.

        Никогда не забуду, как нас трое человек стояли перед дверью первого секретаря райкома и ждали своего часа. И еще были возвышенные чувства, когда через некоторое время вручили мне комсомольский билет № 1144841. Это была одна из ярких страниц моей жизни.

        И второе было, когда объявили приказ наркома Обороны о присвоении мне офицерского звания. И надел я  в девятнадцать лет форму младшего лейтенанта в ноябре 1943 года.
В этом же 1940 году я закончил семь классов Островновской семилетней школы, мне исполнилось шестнадцать лет, я получил свидетельство о семилетнем образовании и первый паспорт.
Я стал комсомольцем! Стало больше чувства ответственности и хлопот на общественной работе, хотя я до этого был старостой седьмого класса. Выполнял и много других поручений в школе, в редколлегии, в оборонно-массовой работе.
Какие были замечательные годы, сколько энтузиазма, героики, бодрости, резвости и жизнеутверждения!
Дальше пошел учиться в восьмой класс Мамонтовской средней школы. Это в десяти километрах от нашего села.
За учебу в старших классах (8, 9, 10) нужно было платить сто пятьдесят рублей в год. (Учеба была платной). Я был от этой платы освобожден по ходатайству местных Советов, как сын инвалида войны второй группы и материально плохо обеспеченных. На квартире стал жить у старшей сестры Анастасии, которая вышла замуж в райцентре. В девятый класс ходил в женском старом ее пальто (заплата на заплате). Сейчас такое и в мусоре не найдешь.
Только осенью отец сдал в закуп быка и его отоварили. Мне купили новую фуфайку (телогрейку), лыжный байковый костюм и парусиновые штиблеты. Было-то уже мне восемнадцать лет. В этой одежде я и уехал в армию.
Картошки, овощей приносил на себе (на лыжах), а то иногда их передавали с попутной подводой, остальными продуктами питался у сестры.
В эти годы учебы в средней школе больше стал заниматься спортом, в то время он был массовым среди молодежи. Участвовал во всех видах спорта, и получалось неплохо. В то время был клич: готовься к труду и обороне, закаляйся как сталь!
Участвовал во всех оборонно-спортивных кружках и мероприятиях. И главным их организатором был ОСОАВИАХИМ, активным членом которого я был. То же была авторитетная общественная организация. У нас в Мамонтово был большой двух-этажный Дом Обороны. Пожалуй, был самый большой в то время в райцентре. Он и сейчас там стоит, только в нем другая организация.
Особенно увлекался лыжным спортом. Увлекаться им стал еще в начальных классах. Пока жил у родителей, делал лыжи сам из осиновых бревен, которые колол пополам и вытесывал, а потом обделывал рубанком. В восьмом классе, когда стал учиться в райцентре, купил фабричные лыжи(сестра дала, выпросил десять рублей). И не было такого дня, чтобы я хотя бы один час не ходил на них. Без лыж никуда. Домой на выходной только на лыжах напрямик по льду туда десять километров и обратно. В Мамонтово за озером (800 метро) бор (лес), где был районный трамплин и большая гора в Лог. Вот там с друзьями после школы мы и пропадали, с нами были и девчата одноклассницы. Там появилась первая любовь – какое это благородное чувство!
На районных соревнованиях по лыжам, проводимых кроссах, а они были каждый выходной, я был в первой пятерке, а один раз занял даже второе место. Обладал всеми спортивными значками – ГТО (всех степеней), Ворошиловский стрелок, ГСО, ПВХО и др.
Весной 1941 года закончил восемь классов, был переведен в девятый. Настроение у всех было приподнятое, жизнерадостное. Мы распрощались с одноклассниками до следующей осени, и все разъехались по своим селам, а местные остались.
Я приехал домой и на второй день уехал на пашню и стал там работать. Полевой стан в пяти километрах от села.
22 июня был воскресным днем (возможно субботним), но в деревне в то время не было выходных. Тогда, кажется, как раз начали косить в околках траву литовками. Я косил с женщинами. От женщин отставать не хотелось, да и стыдно. И вот я со всего плеча махал литовкой и к исходу дня уже не мог руками пошевелить. И они к концу дня меня в ряд не ставили и говорили: «Отдохни немного, тут мы сами докосим». Митинга не было, а просто так все люди переживали в предчувствии большого горя.
В последующие дни большинство самых крепких и здоровых молодых мужчин были военкоматом призваны и отправлены в части. Сейчас помню, какой был крик и плач во время проводов. Особенно плакали женщины и матери.
Ушедших на фронт мужчин заменяли женщины и мы подростки. Пришлось в семнадцать лет метать сено вилами и стоять стогоправом. Сначала как-то не получалось. Метчики ругали: то не так принял, то не так уложил сено. Я сено и принять-то толком не мог – маловато силенки. Потом вскоре научился, да еще как получалось!
Радио в то время у нас в поселке не было (село не радиофицировано, а приемники в то время категорически запрещались). Такое положение было во всех селах. Радиофицирован был только райцентр. Пользовались информацией через посланцев. Кто-то придет из района и расскажет как дела на фронте или просто пользовались слухами, а они были противоречивые и одни страшней других. Очевидно, дней пять никаких официальных сообщений не поступало, а по слухам среди нашей молодежи было: наши войска бьют немцев уже далеко на западе от границы. Выдавали желаемое за действительность.
Вскоре стали поступать тревожные вести, что Красная Армия отступает, что оставляют нашу землю, сдают город за городом. Наши войска оставили Ригу, Вильнюс, а потом позже Минск, Киев, Смоленск, Вязьму и другие. Тревожные были дни.
Но мы верили, что победим, была такая уверенность у всех, никакой паники, апатии. У нас стало больше патриотизма. Наоборот работать стали лучше, люди стали сплочённей. Несмотря на то, что основные рабочие руки – мужчины были призваны в армию, все полевые работы были закончены и подобрано всё, хотя с большим опозданием.
Особенно патриотически была настроена молодежь, они ежедневно осаждали райвоенкомат, чтобы их послали на фронт. Я не могу сказать, как было на западе и в центральных районах, но у нас добровольцев из молодежи не принимали, а поясняли: придет время для вас, а сейчас здесь нужны. Мы все классом несколько раз обращались, но военком нам отказывал: «Ваша задача сейчас учиться хорошо, постигать всеобуч, а придет время, и вас позовем – пошлем вас учиться на красных командиров».
Стали приходить похоронки, эти страшные весточки.
Помню, как первая похоронка (возможно и были первыми на других, но мне так запомнилось) пришла на соседа Кузютина Прокопия. Прокопий Кузютин в то время мужчина лет тридцати, стройный, высокий ростом, красивый. Как сейчас его помню, хотя прошло около пятидесяти лет. Стало как-то жутко, даже не верилось, что такой мужчина погиб и его нет в живых, а вот несколько месяцев как ходил по улице, работали вместе. Какой у них в доме был крик и плач – ведь у него остались трое детей мал мала меньше.
Пришло горе и к нам – погиб мой сродный брат Петухов Иннокентий, у которого осталось четверо маленьких детей. Работал он конюхом и учил меня управлять лошадью.
После все шли и шли эти страшные весточки. Стали приходить первые раненые. Пришел с фронта по инвалидности осенью 1941 года мой дальний родственник Петухов Михаил, которого сразу же избрали председателем колхоза «Красный рыбак». Впоследствии он стал Героем социалистического труда, сейчас живет в селе Мамонтово. (Умер в 1991 году).
Лето 1941 года я работал в колхозе на сенозаготовках, потом на уборке хлеба. Сено заготавливали вместе с уборкой до самой глубокой осени. Помню, урожай был неплохой. Вести с фронта были тревожные: пали города Смоленск, Вязьма, Волоколамск. Враг оказался на подступах к столице. Было тяжелое время. Мы полагали, что занятий в школе не будет, но они начались пятнадцатого октября. Сначала перенесли на первое октября, а потом на пятнадцатое. Я пошел учиться в девятый класс, ушел в Мамонтово и жил у сестры. Там ежедневно слушал радио и знал все события на фронте. Особо тяжелые они были в октябре-ноябре – враг стоял в тридцати километрах от Москвы, там осадное положение.
С лета 1941 года кроме всей работы и занятий в школе был военный всеобуч (военная подготовка). Всеобуч обязательный, не спрашивали желания. В субботу после шести вечера, в воскресенье полный день от темна до темна. В нем привлечены были к занятиям мы призывники 1924-25 годов рождения, те, кто был на брони или имел отсрочки по тем или иным причинам.
Учеба проходила в условиях, приближенных к фронтовым. Проводили военные игры, стрельбы, изучали материальную часть стрелкового оружия винтовки, автомата ППШ,  ручной гранаты Дегтярева и станкового «Максима». Учили рукопашному бою – коли длинной, коли короткой. Большинство занятий проводились на открытой местности и в непогоду, и в холод, и в зной. А как тяжело было учиться ползать по-пластунски! Грязь, слякоть, а ты ползешь. А какая у нас одежда была? Иногда промерзали до кишок.
Сколько тягот, мук и невзгод было перенесено во время прохождения всеобуча! Все то, что было на фронте, только смерть не жужжала над головой, и дома знали: хоть поздно, но вернешься.
Тяжело досталось особенно людям старшего возраста, там ведь обучались люди от семнадцати до пятидесяти лет. Как ни тяжело было, но ни один не стонал, ни один не отказался, ни один не пал духом.
В литературе я что-то нигде не встречал описания всеобуча, а надо бы. Он тоже немалую роль сыграл в нашей Победе.
Запомнился мне такой эпизод, который я никогда не забуду, хотя детали уже забываются. Шестого ноября 1941 года были организованы с утра районные учения всеобуча. Разделились на две группы (одни красные, другие белые) и проводили наступления со всеми выкладками и атрибутами: копали окопы, брустверы, рукопашный бой, мелкие перебежки, а отдельные участки переползали по-пластунски. Каждый имел самодельную винтовку (из доски) и малую лопату. С ними мы всегда приходили на занятия. Перед этим занятием стояла хорошая солнечная погода с плюсовой температурой. К полудню пошел дождь, наступила слякоть, а к вечеру пошел снег, и потянуло на холод. Все промокли. Изнуренные, грязные, мы к вечеру колоннами пришли в райцентр Мамонтово. Ужас один, в каком состоянии были! С собой у каждого был сухой паек на три дня. Каждый брал что было: хлеб да картошку. После прихода отпустили нас всех по домам, у кого была квартира, а тем, кому некуда было идти, было предложено место в районном Доме культуры. Теперь не знаю, был ли кто там. Утром седьмого ноября в восемь часов мы уже стояли колоннами на площади перед трибуной и принимали участие в митинге и параде. Утром все замерзло, покрылось снегом, и погода пошла на холод. Все в колоннах топали и грелись, промерзли, как говорят, до кишок, губы не сходились. В колоннах был шум, гул.
Все знают хорошо о параде в Москве седьмого ноября 1941 года, о нем писали все газеты мира, а вот о таких парадах никто ничего не знает, о них не писалось. Участники его уже большинство ушли из жизни. А они ведь тоже частички того парада, уверенного в нашей Победе.
Зиму 1941-1942 годов я учился в девятом классе. Осенью 1941 года у нас из класса был призван в армию и отправлен на фронт Кулаков Коля, он был старше на год, 1923 года рождения. Прислал он нам письмо зимой: окончил школу младших командиров, присвоили ему звание сержанта и он поехал на фронт. Письмо было патриотическое. Вскоре дошла до нас весть о том, что Коля погиб.
В начале 1942 года я закончил девять классов и был переведен в десятый. Двадцать пятого мая мне стукнуло восемнадцать лет. Я стал совершеннолетний. После окончания мы пошли в райвоенкомат, чтобы нас направили на фронт, но военком лейтенант Лепихов нам отказал. Мы все разъехались. Я приехал домой и ушел на пашню, где работал на разных работах.
Зиму 1941-1942 годов наш класс изучал трактор (готовили нас еще трактористами ХТЗ-СТЗ). Каждый вечер на занятия, а весной на практику в Мамонтовскую МТС. Прошли полностью курс и практику по вождению и уходу за трактором, и нам выдали удостоверения трактористов.
Мне работать трактористом не пришлось. В нашем колхозе трактористы были полностью, и я был как резерв. А вот Субочев Михаил, Ананьев Василий и еще кто-то один (забыл) весной бросили школу, и ушли трактористами в колхоз имени Кирова соседнего села Малые Бутырки.
В августе 1942 года была объявлена мобилизация военнообязанных 1924 года рождения. У нас в деревне всех ребят этого года призвали, а меня все не призывали. Я стал волноваться, в чем дело? Хотел сходить в райвоенкомат, а с работы не отпускали.
Четвертого сентября 1942 года мы метали сено на перешейке (луга между двух озер Большого и Малого). Я стоял на стогу стогоправом, уже завершали первый стожок после обеда, подъехал верхом на лошади подросток, сам размахивал листом бумаги: «Пашка, тебе завтра в Армию, вот повестка». Я собрался и ушел пешком домой, дорога была три километра.
Дома уже топилась печь, лежали булки круглые из ржаного хлеба, резали его на сухари и накладывали на листы. Готовили мне на дорогу сухари. Хлеба и муки дал колхоз с колхозной пекарни для проводов меня. Отец все это получил и принес домой до моего прихода. К утру был готов полный мешок продуктов, положили туда шерстяные носки и пару белья, подаренные мне для этой цели сестрой.
Утром пятого сентября 1942 года отцу дали колхозного жеребца, и он на телеге отвез меня в райвоенкомат. Там уже были знакомые друзья и одноклассники Иванов Василий, Самойлов Сергей, Портнягин, Дубинин из Крестьянки, остальных забыл. Всего двенадцать человек. Направили нас в этот же день в Виленское пехотное училище, эвакуированное в город Новокузнецк. Стояли две пароконные брички, на которые рассадили по шесть человек и направили в город Алейск в ста километрах, а там железной дорогой до места. Впервые я увидел, как отец мой заплакал слезами, когда мы отъехали.
В училище прошли мандатную комиссию, где всех приняли, а нас троих: меня, Иванова Василия и еще одного из поселка Курган не приняли, как малых ростом и направили в город Новосибирск на пересыльный пункт. Там помню, как впервые наелся гречневой каши с растительным маслом. До этого я не знал ее запаха.
Меня направили в 05 команду, которая считалась секретной, и никто не говорил, куда и зачем. Отобрали нас тридцать человек комсомольцев. Иванова направили в школу переводчиков японского языка, а третьего в школу младших командиров связи в городе Новосибирске. Итак, они не узнали, куда же я был направлен. Посадили нас в теплушку (товарный вагон) и привезли в город Омск. Попал я во Второе Гвардейское минометно-артиллерийское училище, готовившее командиров для знаменитых «Катюш». Училище было секретное. Писать, рассказывать или вообще говорить о его профиле строго запрещалось. От нас отобрали прописки, и мы приступили к занятиям.
При изучении матчасти, ракетных снарядов писать конспекты запрещалось – курсант должен запомнить. Изучали мы системы М-8, М-13, М-20, М-30 и М-36, для которых, соответственно, были реактивные снаряды. Для М-20 и М-13 была одна система.
Какой был интерес и восторг, когда впервые мы зашли в парк боевых машин, где на яву увидели знаменитые «Катюши» всех систем и марок. Поразила нас простота их устройства. Мы не увидели стволов как у пушек или минометов, а были как рельсы направляющие. М-30 и М-31 проводили выстрелы прямо из упаковочных ящиков, которые служили направляющими, а загружали их на рамы, установленные под заданным углом полета по дальности и угломеру.
В училище режим был тяжелый, и в начале показалось очень трудно, но потом месяца через три вошел в ритм и привык, но все равно чувствовалась нагрузка большой.
Подъем в шесть часов утра, физзарядка, туалет и целый день занятия, занятия и больше всего на практике в полевых условиях, приближенных к боевым. Так до одиннадцати часов вечера, и как только доберешься до койки, сразу как мертвый падаешь. А в шесть часов опять подъем, дежурный стоит с часами: кто опаздывал, получал наряды вне очереди. Я в начале часто мыл пол вне очереди, когда опаздывал в строй при подъеме.
К концу учебы через год я стал себя чувствовать физически здоровым, выносливым, уверенным с крепкой нервной системой.
И теперь я часто вспоминаю слова великого русского полководца А.В. Суворова: «Тяжело в учении – легко в бою».
И сейчас, тех, кто сетует и критикует тяжелые условия учебы, воспитания, я их осуждаю и считаю, что «маменькин сынок» никогда не будет настоящим воином-патриотом и даже гражданином.
Да, кроме того, не было ни одного выходного дня (в расписании указывалось воскресенье как выходной). Каждое воскресенье ходили по тревоге на авиационный завод, где разгружали вагоны с болванками из алюминия, или железопрокат, или лесоматериал, или подносили материал в цеха, или работали на овощехранилищах.
Было много раз и такое: ночью поднимут по тревоге (только разоспишься) и разгружать на пристани реки Иртыш баржи с дровами. И всю ночь из трюмов по лестнице, трапам таскаешь тюльку. Сонные падали. Спали на ходу. Может, кто и не поверит. Или поднимут ночью по тревоге, и марш-бросок на 30-40 километров со всей выкладкой.
Ни один не умер, ни один не заболел, а только были все как кровь с молоком. Да еще и питание-то неважное в то время было.
Никакой болтовни среди нас не было, никто не митинговал, никто не стонал, никто не сетовал на командиров. Наверное, поэтому большую изнурительную, тяжелую жизнь военных лет мы перенесли легче и нравственно не падали.
В нашей батарее учились в основном сибиряки, много было с Алтая. Бойко, который после войны работал председателем райкома профсоюза работников сельского хозяйства, сейчас живет в селе Мамонтово. Суханов (после войны я встречал его в Барнауле) работал в крайисполкоме. Старшина Гуков из города Алейска, а остальных забыл.
Тридцатого октября 1943 года нас подняли по тревоге, выстроили и объявили, что на фронт требуются командиры, и, что пришел наш черед, что нам нужно сдать государственные экзамены. За пять дней сдали мы экзамены, присвоили нам «младший лейтенант», вернее дали форму, а Приказ министра Обороны зачитали в городе Москве.
Уже десятого ноября 1943 года нас направили на фронт с пересылкой в штаб реактивной артиллерии на Хорошевском шоссе Москвы, где и распределили нас по фронтам. Я попал на Первый Белорусский фронт, которым в то время командовал маршал К.К. Рокоссовский. Зачислен был в шестнадцатую Гвардейскую минометно-артиллерийскую бригаду пятой Гвардейской минометно-артиллерийской дивизии, четвертого артиллерийского корпуса резерва Главного командования.
Бригада имела тяжелое вооружение М-30, а потом М-31, 300 мм ракетные снаряды весом 95 килограммов каждый. Мы запускали их прямо из упаковочных ящиков, предварительно выбив поперечные планки крепления (деревянные) и установив их на металлические рамы. Я был командиром огневого взвода первой батареи, которой командовал старший лейтенант Лысенко. Входили в состав третьего дивизиона.
В составе шестнадцатой ГМАБ я прошел с боями от Днепра до Вислы все Белорусское полесье и правобережную Польшу с ноября 1943 по 15 января 1945 года. Участвовал в освобождении Варшавы, Люблина и Люблянского концлагеря смерти «Майданек». Сам лично был на территории концлагеря во время его освобождения, где видел своими глазами узников и всю машину их уничтожения: крематорий, душегубку (камеру умерщвления), трупы и ужасное зловоние от их разложения.
Сам лично участвовал во многих жестоких и кровопролитных боях. Особого подвига не совершил: не закрывал амбразуры дзота, не пришлось участвовать в рукопашной или в психической атаке. Но испытал всю изнурительную, тяжелую фронтовую жизнь, сопряженную ежеминутно, ежечасно со смертью. Смерть всегда висела над головой. И, между прочим, все это осознавал, был страх.
Участвовал в боях на Днепре, в расширении плацдарма на реке Березине, в освобождении Белорусских городов Мозырь и Калинковичи (нашей бригаде было присвоено звание Калинковическая), города Жлобин и Речицы. Затем были переброшены на Западную Украину, освобождали город Ковель и Волынскую область. Летом 1944 года вышли к государственной границе, и перешли ее, форсировав реку Буг, освободили первым польский город Холм.
Многое пришлось испытать и не раз встречаться со смертью с глазу на глаз. Вот такой пример. За все время пребывания на фронте до пятнадцатого января 1945 года я был семь раз под бомбежкой немецкой авиации. Это страшная картина: вой, взрывы, гул и треск сливаются в один шум. Охватывает животный страх, в зубах крови нет, притупляется сознание. Ужас! Кончится бомбежка, мгновение мертвая тишина, только стоны и крики раненых и трупы товарищей, с кем только что был вместе. У меня было, наверное, счастье – смерть миновала меня.
Мы проводили огонь залповый – всей бригадой или дивизией, редко дивизионом. Проводили огонь по площадям – по укрепленным районам противника или участкам его обороны, где наши войска не могли прорвать ее. Эффект состоял в массированности огня в короткий промежуток времени. Часто делали два залпа. Один комплект заряжали, другой лежал в резерве. Один батарейный залп – 96 снарядов, дивизионный – 288, бригадный – 864, дивизии около 3000. Весил каждый снаряд 95 килограммов. Такая масса снарядов разрывалась где-то за 10-15 минут. Как правило, мы их ставили на фугас. Так что разрушало все укрепления противника, а уцелевшие фрицы случайно, не могли опомниться. Но и у нас тоже было несладко. В батарее со  всеми офицерами было сорок человек, а то, как правило, меньше. Нужно было в считанные минуты под огнем противника установить рамы, а потом на них загрузить 96 центровых снарядов, подключить их к электропроводке, которая подходила от аккумулятора 5НКН пульта управления. При нашем залпе был сильный шум и свист, вылетали большие языки пламени и клубы порохового дыма и пыли от грунта. Все это зарево и густые облака дыма, пыли выдавали нас, и противник моментально засекал и на наши огневые направлял авиацию, а в непогоду обстреливал массированным артиллерийским огнем. Как правило, наши огневые располагались около переднего края нашей обороны, так как была мала дальность полета наших снарядов – 3500-4000 метров. И при каждой операции у нас всегда были большие потери личного состава и техники. И, как правило, на ходу получали пополнение, ну, а при сильном уроне отводили для доформирования.
Нас перебрасывали с одного участка фронта на другой за сотни километров туда, где требовался прорыв обороны или задержалось наступление наших войск или противник перешел в контрнаступление. И бригадный или дивизионный залп, или двойной сокрушали немецкую оборону и, как правило, наши войска с малыми потерями имели громадный успех.
Общевойсковые командиры нас принимали с радостью, а войска при появлении наших систем в их расположении поднимали общую овацию и радость: «Ура, «Андрей» едет!» Где Катюши, там ПОБЕДА!
Часто так близко располагались наши огневые позиции к переднему краю, что до нас доходили автоматные и пулеметные очереди, и часто люди погибали от шальных пуль.
Только я приехал на фронт и в декабре 1943 года, как участвовал в прорыве обороны немцев в районе города Речицы. Был еще не обстрелян и бесшабашный. Когда оборудовали огневую позицию и заряжали установки, все делали скрыто рядом с траншеями нашего переднего края. По огневым позициям пролетали пули только «жу». Мне стреляные бойцы сказали, чтобы я был осторожнее. Эти «жужжания» обманчивые. Тут один солдат пригнулся и застонал – ему шальная пуля попала в живот и пробила печень. Он сильно мучился, и его сразу отправили в медсанбат. В этот раз я был первый раз под бомбежкой.
После нашего залпа налетели Фокке Вульфы. Мы и не успели опомниться, причем откуда-то с нашей стороны. Они начали нас бомбить и бреющим полетом расстреливать нас из пулеметов. Потерь личного состава не было, особенно много было уничтожено направляющих ящиков. Мы сами укрылись в окопах и траншеях. Мимо нашей огневой проходил автомобиль Додж три четверти с прицепом и попал под эту бомбежку. Три человека были убиты на смерть. На яву я увидел первые трупы. Появился страх, я понял, что такое настоящая война. Так, через нас страдали и соседи. Как правило, им тоже доставалось от бомбежек. Здесь я впервые увидел кожуха от авиабомб, начиненных гранатами-лягушками.
За освобождение городов Мозырь и Калинковичи мне было присвоено очередное звание лейтенанта. Приказ командующего фронтом № 01477 от 23 сентября 1944 года.
Сильные бои были на реках Березине, Нарев и в Польше, особенно за Варшаву.
Когда прорвали оборону немцев на реке Буг, мы с боями овладели городом Холм и, не задерживаясь, с ходу вступили в Люблин. Где-то в августе-сентябре 1944 года мы освободили Прагу – предместье Варшавы на правом берегу реки Вислы. Овладели ей, но Варшаву взять сходу не могли. Городские мосты через Вислу были все взорваны, и немцы оказали яростное сопротивление.
Во время летнего наступления и освобождения правобережной Польши мы сделали свыше десятка залпов по укрепленным районам, а когда овладели Прагой (пригород Варшавы), фашисты оказали сопротивление. Наше командование тяжелую артиллерию и авиацию не применило, чтобы не разрушить столицу Польши.
До приближения наших войск к Варшаве Лондонское польское правительство подняло в ней восстание с целью захвата власти первыми, не пустив наши войска. Однако фашисты жестоко расправились с восставшими до прихода наших войск. И потом нам оказали сопротивление.
Наступление наших войск остановилось у Вислы. Однако были захвачены два плацдарма на западном берегу ее: один южнее, другой севернее Варшавы. Нас отвели от переднего края и расположили нашу бригаду в мелколесье восточнее Варшавы для отдыха и пополнения.
Меня за летние удачные операции повысили в должности с 4 декабря 1944 года: назначили помкомбатом уже в третью батарею, которой командовал старший лейтенант Светлаков из Удмуртии. В этой батарее я был до конца войны.
Находясь на пополнении и отдыхе в мелколесье сосняка, я впервые видел в воздухе как наш истребитель «Як» таранил немецкий разведывательный самолет «Рама».
Вокруг нас в мелколесье было много других войск также на отдыхе и пополнении, готовясь к решительному штурму Варшавы. Было это осенью, где-то в сентябре или в октябре, а, возможно, и в ноябре, там ведь погода теплее. Но помню точно: стояла тихая солнечная погода, ни облачка.
Вдруг в небе над нами появился разведсамолет немцев «Рама» и стал свободно облетать наши войска. Мы все еще стали возмущаться его нахальству, а наших истребителей ни одного. Вдруг в небе появился наш истребитель «Як» и начал преследовать «Раму». Он на утек. Было хорошо видно – сверкало пламя впереди истребителя: он то приблизится к «Раме», то немного приотстанет. «Рама» тоже отстреливался и сам пытался уйти от преследования за линию фронта. Это все были мгновения. И вот «Як» стал к нему приближаться все ближе и ближе. Сблизился вплотную и от «Рамы» полетели клочья. Вот такое зрелище. Как в воздухе перья от птицы разлетелись. Затем он задымился и горящий в пике пошел быстро к земле. Фашистские летчики выбросились на парашюте. Их было четверо, хорошо видно было. Приземлились они на нашей территории. Наш же истребитель после тарана сделал прямую свечку вверх, а потом хаотически, кувыркаясь, стал падать на землю. Мы стали переживать за нашего летчика. Потом он вылетел из самолета, но так и не раскрыв парашюта. Упал недалеко от нас. Раньше этого в стороне упал «Як», произошел взрыв, и он загорелся. Мы подбежали к летчику (там тысячи нас окружали его). Он был мертв и синий-синий. Когда вскрыли комбинезон, то увидели, что летчик был в звании майора и вся грудь в орденах. Вскоре подъехала скорая помощь из авиационной части, забрали труп. Нам сказали, что командир эскадрильи находился в воздухе по плану обучения, когда ему передали, он вступил с «Рамой» в бой. Командир передал  по радио, что идет на таран. И больше ничего. Что произошло? Почему он разбился, так мы и не узнали.
Опишу еще один сильный бой. В это время нашу бригаду подняли по тревоге, загрузили снарядов на два залпа (это 142 снаряда в батарее) и направили на реку Нарев. Сколько мы проехали, сейчас не могу сказать, но ехали долго.
Там на Наревском плацдарме немецко-фашистские войска перешли в контрнаступление и стали притеснять наши войска к реке с целью столкнуть их с плацдарма, так как он имел большое стратегическое значение. Вот где было страшное кровопролитие. Там тысячи трупов как с одной, так и с другой стороны.
Река Нарев – неширокая река, и через нее был наведен понтонный мост с односторонним движением. Мы ехали колонной. Была и машина, на которой я находился с солдатами на рамах. Рядом со мной сидел фельдшер (лейтенант) нашего дивизиона, такого же возраста как я. Можете себе представить, только заехали на мост, соблюдая интервал, как налетела немецкая авиация, как сейчас передо мной с правой стороны по фарватеру реки, и давай бомбить! Ужас! Вой, свист, лязг, взрывы, вода поднималась столбом. И что было страшно – не соскочишь и не прижмешься к земле. Вода. Просто закрыли глаза и с животным страхом ждали своей участи (судьбы). Психика была в тяжелом состоянии и долго не могли прийти в себя. Еще спасибо, что не было прямого попадания бомб и пулеметных очередей. Спасли от трагедии нашу батарею активные действия наших зениток, которые охраняли переправу. У нас погиб один только человек – фельдшер, который сидел рядом со мной. Ему, очевидно, осколком вскрыло череп, и мозговое вещество вылетело на металлические детали установки. Ужас! Мы тряслись от лихорадки и долго не могли прийти в себя. Мы фельдшера похоронили у обочины дороги на плацдарме в лесу. Двух раненых отправили в госпиталь.
Переправа, переправа –
Берег левый, берег правый,
Кому слава и награда,
Кому мутная вода.
Только переехали реку и приблизились к первым траншеям, отбитым у немцев, как попали под массированный артобстрел. У нас было все благополучно, а в одном дивизионе снаряд попал прямо в установку (машину). Сколько там было трупов! Вот как на сплошном лесоповале лежат бревна. Так лежали трупы и немецкие и наши, а снаряды рвались и рвались.
Мы под артиллерийским огнем противника сделали два залпа: один по переднему краю немцев, а другой – вглубь немецкой обороны. Когда уже второй залп давали, обстрел прекратился. А при возвращении уже и далеких выстрелов и взрывов не было. Наши войска погнали немцев и имели большой успех. Нас вернули обратно под Варшаву, и мы стали готовиться к решающим боям. Нам объявили, что командование Первым Белорусским фронтом принял Жуков Г.К. Мы сразу поняли, какое значение придавалось нашему фронту, что ждут нас жестокие бои. Ведь мы стояли в преддверии Германии. Вскоре наступила зима, выпал снег. В конце декабря 1944 года мы получили скрытным путем переправиться через Вислу на Магнушевский плацдарм южнее Варшавы и приготовить там огневые позиции. Мы, офицеры во главе с начальником Штаба дивизиона, выехали на место и выбрали место у деревни Наленчув, от которой остались только дымовые трубы да фруктовые сады. Деревня стояла на пригорке скатом в нашу сторону, а перед ней лощина, которая не просматривалась противником. Провели рекогносцировку местности, определили координаты огневых позиций для каждой батареи. Я для своей. Нам дали цели (укрепрайоны) и подготовили все данные: для первого залпа на 800-1000 метров по переднему краю немецкой обороны, а для второго залпа на 4000 метров вглубь обороны немцев. Помню угломер в 45 градусов (это самый большой предел дальности).
За полмесяца мы подготовили огневые: выкопали траншеи, одиночные окопы и один блиндаж в два наката. Выкопали в лощине аппарели для машин, а недалеко от огневых – ниши под снаряды для второго залпа. Завезли рамы и сошники установок и два комплекта снарядов. Все делали ночью на тихих, малых газах, без света фар, на малых скоростях. Один шел впереди автомашины и указывал дорогу. Так, к четырнадцатому января 1945 года все было готово. День отдыхали, ночь работали.
Получили боевой приказ: быть готовыми к первому залпу к двум часам утра пятнадцатого января 1945 года, а потом в интервале сорока минут перенести огонь второго залпа вглубь немецкой обороны. Я был старшим по батарее и нес полностью ответственность за исход операции.
В ночь на пятнадцатое января 1945 года все привели в боевое положение: установили рамы, загрузили и закрепили все 96 снарядов, подключили к каждому электропроводку, выбили планки крепления, ввернули в каждый снаряд взрыватель, установив их 50 % на фугас, а 50 % на осколочное.
К положенному времени все было готово, и мы ждали в блиндаже у пульта управления огнем и телефонного аппарата (связь была со Штабом дивизиона). Люди укрылись в окопах. Часы начала артподготовки мы не знали: содержалось это в секрете. Какие это были томительные часы, когда не знаешь наступление определенного часа, кругом стояла тишина, только временами пулеметные очереди да вверху появлялась ракета и падала, как догоревшая звезда.
Перед этим старшина батареи каждому вручил сухари и по большому куску сала шпик – толстое такое. Все кушали с таким аппетитом, а я не мог что-то, не было аппетита. Очевидно, переживал за исход операции или, так, предчувствие. Сало положил в карман шинели, так оно там и осталось.
В седьмом часу тревожно запищал зуммер телефонного аппарата – из Штаба дивизиона передали готовность батареи к семи часам. Ровно в семь была передана команда: «Огонь!» Батарейный электрик провел пультом, и за пять-десять минут мы выпустили все 96 снарядов, открыв этим артподготовку всему Магнушевскому плацдарму. Раздались тысячи орудийных залпов всех систем, и слилось все в общий ужасный гул. Весь плацдарм светился как Московский проспект.
Языки пламени и клубы дыма заволокли нашу огневую. Мы все выскочили из укрытий и к установкам, которые быстро разобрали. Я стал разбивать огневую для нового залпа, а командир огневого взвода Светлаков с бойцами начали таскать из ниш снаряды.
В нашем распоряжении было сорок минут. Мы быстро установили рамы и начали их загружать ящиками со снарядами. Артподготовка продолжалась – все гудело, шумело, трещало. Рядом не могли слышать друг друга и делали все по жестам. В это время немцы начали обстреливать интенсивным минометным огнем нашу огневую позицию. Под этим огнем мы продолжали загружать установки. Разрывы стали все чаще и чаще. Несколько человек было ранено, их санитары унесли в укрытия. Я помогал загружать и закреплять установки. Уже осталось совсем немного. Мина разорвалась недалеко от того места, где я работал. И я был тяжело ранен, потерял сознание.
Пришел в себя я в феврале 1945 года в эвакогоспитале № 999 в городе Ульяновске. До этого по документам Министерства Обороны видно, что был в медсанбате ППГ 4385 и ЭГ-2814.
Получил я тяжелое ранение. Два осколка угодили в грудь, которые до сего времени находятся, один из них в плевре. Были перебиты обе ноги, и я не мог ими даже пошевелить, дышалось тяжело и болезненно. Когда пришел в себя. То лежал на спине, а подо мной резиновые надутые круги. В марте стал приподниматься.
В справке о ранении, выданной мне в госпитале при выписке: «В боях за Советскую Родину лейтенант 16 минометной бригады Первого Белорусского фронта Петухов П.Д. был тяжело ранен 15 января 1945 года: множественное осколочное ранение грудной клетки, ягодицы, правого бедра и левой голени».
Из госпиталя я решил написать письмо и узнать, как же прошла операция, произвели ли второй залп. Я написал письмо заместителю командира дивизиона по политчасти старшему лейтенанту Степанову, с которым я жил хорошо, по долгу службы приходилось встречаться. Я был еще и неосвобожденным комсоргом третьего дивизиона.
Вскоре от него получил письмо, в котором он сообщил, что боевое задание выполнили, второй залп успешно сделали, после чего наши войска сразу же прорвали оборону противника и сокрушили его, а семнадцатого января 1945 года освободили Варшаву. В письме он мне сообщил, что за эту боевую операцию командиром четвертого артиллерийского корпуса я был награжден Орденом Отечественной войны первой степени, указав номер и дату Приказа.
Орден я получил позже уже будучи в другой части, письмо предъявил в штаб, где сделали запрос в наградной отдел Министерства Обороны и вручили мне орден № 771901, орденская книжка 786344. Там же товарищ Степанов сообщил, кого убило и ранило в нашей батарее в то время. Было много их.
В конце апреля я выписался из госпиталя, хотя еще полностью на ноге не затянуло рану. Взял с собой бинтов, был с тросточкой – хромал на левую ногу. Прибыл в город Куйбышев, где на девятое мая был назначен на гарнизонную комиссию. Девятого мая встал с постели рано и по радио услышал особо важное Правительственное сообщение, которое передавал известный диктор Левитан – фашистская Германия капитулировала, война закончилась, девятое мая объявлен праздником Победы. Конечно, на комиссию я не попал.
Городские улицы и площади были забиты народом, все ликовали: овации, военных подбрасывали и плакали. Мы с ребятами кое-как добрались до барахолки, где купили бутылку самогона и выпили в честь Победы девятого мая 1945 года.
После этого я в свою часть не попал, она была в Берлине. А как мне хотелось к старым друзьям, но судьба сложилась по-другому. Меня направили на восток в 24 Гвардейскую минометно-артиллерийскую бригаду Забайкальского фронта, которой командовал полковник Горохов. Фронтом командовал маршал Малиновский. Мы высадились в городе Чайболсане Монгольской народной республики и двинулись к границе с Манчжурией (Китай). Так я еще участвовал в войне с империалистической Японией.
Рано утром девятого августа 1945 года мы сделали залп по укрепленному району и наши войска, прорвав оборону, двинулись вглубь японской обороны, подавляя очаги сопротивления. Мы вместе с танковыми и механизированными войсками, преодолев главный хребет и нагорье Большого Хингана, вскоре вышли к городу Таонань, где третьего сентября 1945 года встретили сообщение о капитуляции Японии.
За эти бои Приказом командира бригады я был награжден Орденом Красной Звезды, мне вручили орден № 2278998, орденская книжка № 786844. Так закончилась вторая мировая война.
В ноябре 1945 года 24 ГМАБ вывезли из Манчжурии в город Хороль Приморского края, где весной 1946 года ее расформировали. Офицеров, кто не подходил к кадрам, уволили в запас, а меня с другими зачислили в кадры Советской Армии и направили в двадцатую Гвардейскую минометно-артиллерийскую бригаду, которую принял в командование наш полковник Горохов, на станции Раздольная Приморского края в тридцати километрах от города Уссурийска.
Там условия службы, вернее жизни, были трудные. В Раздольной было около десяти воинских частей. Только одни военные, а гражданских очень мало, особенно девушек, познакомиться было не с кем, а мне было двадцать два года! Пожениться и привести было некуда – жил в офицерском общежитии, где процветали пьянство и картежная игра. Я же не участвовал, жить было невозможно, никто не принимал никаких мер. В 1946 году, не вынося такой жизни, я написал рапорт на увольнение из Армии. Длилось это мытарство почти год. Мне отказали по той причине, что я был теоретически подготовлен, службу нес прилежно, часто проводил бригадные стрельбы на учебном полигоне и у начальства был на счету. Но я стал требовать настойчиво. Обращался несколько раз к командиру бригады, в политотдел, но мне всюду отказывали. Я стал обращаться в штаб военного округа, мотивируя, что мирное время, и жизнь в общежитии невыносимая. Осенью 1947 года к нам приехал подполковник из кадров приморского военного округа, которому я доказал, что на гражданке я принесу больше пользы, что тут условия невыносимые. Просил перевода на службу в западные области страны на крайний случай. Моя просьба была удовлетворена. 30 сентября 1947 года Приказом № 0500 командующего Приморским военным округом я был уволен в запас.
После увольнения в запас прибыл в село Мамонтово Мамонтовского района алтайского края, где работал в отделе культпросвета райисполкома, затем пожарным инспектором.
С 1949 года работал в органах МГБ, затем милиции, где проработал двадцать лет на разных работах: от рядового оперуполномоченного, затем начальника уголовного розыска, заместителя начальника отдела милиции до начальника Калманского отдела милиции.
К работе в органах я относился добросовестно, нигде никогда не кривил душой. Я горел на роботе все своим существом. Работе отдавал все до предела возможного. Первейшей задачей ставил профилактику правонарушений. Я никогда не допускал нарушения соцзаконности, сам соблюдал ее и присекал нарушения со стороны других не зависимо от кого бы они ни исходили.
Взысканий я никогда не имел, за работу много раз поощрялся, награждался правительственными наградами.
Работая заместителем начальника Топчихинского райотдела милиции, 27 июля 1965 года Указом Президиума Верховного Совета СССР я был награжден Орденом Трудового Красного Знамени. В сентябре 1965 года председатель Крайисполкома товарищ Кальченко вручил награду капитану милиции Петухову Павлу Дементьевичу. В Президиуме находились начальник УВД Алтайского крайисполкома полковник Дорохов Е.Ф. и заместитель начальника УВД подполковник Черепанов.
Работая в органах, принимал активное участие в жизни страны. Приведу такой пример. В 1956 году в Мамонтовском районе был большой урожай. Я работал тогда районным пожарным инспектором, имел звание лейтенанта. В октябре, где-то в середине или начале месяца, я пришел на работу, где дежурный по отделу передал, что меня срочно вызывают к первому. Когда пришел, там были люди из других организаций. Всего со мной человек десять. Павел Петрович Николаенко пригласил к себе и душевно объяснил обстановку. В колхозе имени Калинина в поселке Александровка скопилось много зерна, колхозники уже устали, и обработать зерно некому, а хлеб погибает на току. Нужна наша помощь. Мы с удовольствием согласились. Меня Павел Петрович назначил старшим и пожелал нам успехов.
За нами пришла колхозная автомашина, и мы поехали. От поселка Александровка недалеко был ток, на котором были громадные вороха пшеницы из-под комбайна. Кажется. Около 10 000 центнеров, возможно, и больше. На току ни души. Стояли очистительный агрегат и механический погрузчик. Нам сначала показалось страшно, ну, думали, попали! Делать надо. Мы работали от темна до темна. Кормили нас хорошо, все вкусное и свежее. Выделили нам автомашины из автотранспортного предприятия. Мы и отрабатывали зерно, и мы загружали автомашины. Всю работу делали сами. Так вошли в ритм, что даже как-то легко себя чувствовали. Все были молодые. За десять дней мы все зерно очистили и отправили на элеватор. Ни зернышка не осталось на току.Нас домой отправили с почестями, с флагом. Выдали нам по триста рублей (старыми) и по два центнера пшеницы. Развезли всех по квартирам.
           В соответствии с указом Президиума Верховного Совета СССР от 20 октября 1956 года я был награжден медалью «За освоение целинных и залежных земель». Эту медаль я ношу с гордостью наравне с боевыми медалями «За Победу над Германией», «За Победу над Японией», «За освобождение Варшавы».
Наверное, я счастливым был человеком, потому что мне пришлось работать и под руководством и с подчиненными и коллегами – людьми достойными подражания, с людьми с горячим сердцем, холодной головой и чистыми руками.
          За двадцать лет работы в органах я не допускал нарушения соцзаконности,  не было случаев рукоприкладства и особенно недозволенных методов дознания и следствия.
          Встречался во время работы и со случайными сотрудниками – жестокими, черствыми, стяжателями и крохоборами, даже жуликами. Конечно, были их единицы и, как правило, их привлекали к уголовной ответственности или с треском выгоняли из органов. Встречались и карьеристы – неграмотные, низкого интеллекта люди, готовые ради карьеры родную мать столкнуть с обрыва. Такие люди были единицы, и о них не хочу вспоминать.
         В декабре 1965 года я был назначен начальником Калманского отдела милиции, где проработал три с лишним года  и заболел.
В 1966 году мне было присвоено звание майора милиции.
         Здоровье пошатнулось от большой нервно-физической нагрузки. Я дважды падал в обморочное состояние. Дальше на оперативной работе не мог. Отразилось и фронтовое увечье, напряженная нервно-психическая нагрузка. С первого февраля 1969 года меня отправили на пенсию по состоянию здоровья. В выписке окружной военно-врачебной комиссии УВД АК сказано: «Выраженный астено невротический синдром на фоне начального церебрального атеросклероза, миокардиодистрофия компенсированная, инородное тело правого легкого, хронический бронхит. Заболевание получено вследствие фронтового ранения».
         На заслуженном отдыхе я продолжаю работать. Работал начальником Калманского производственно-дорожного управления, комендантом в Калманском райкоме партии, охранником в рыбнадзоре, весовщиком зерна Калманского совхоза.




                НАГРАДЫ ПЕТУХОВА ПАВЛА ДЕМЕНТЬЕВИЧА




За боевые заслуги был награжден четырьмя орденами.

1. Орден Отечественной войны первой степени.
2. Орден Красной Звезды.
3. Орден Трудового Красного Знамени.
4. Орден Отечественной войны первой степени.

Медалями.

1. За Боевые заслуги.
2. За Победу над Германией.
3. За Победу над Японией.
4. За освобождение Варшавы.
5. За освоение целинных и залежных земель.
6. За доблестный труд в ознаменовании 100-летия со дня рождения В.И Ленина.
7. Юбилейные медали с 20-летие Победы, 30-летием Победы, 40-летием победы, 50-летием Советской Армии, 60-летием Советской Армии,, 50-летием Советской милиции.
8. Медаль Монгольской Народной Республики.


                РОДОСЛОВНАЯ

Петухов Аверьян
 (переселенец в Сибирь с времен Екатерины II)
дочь дочь дочь Яков Никита Семен Иван большой Иван малый Василий
Петухов Семен Аверьянович
Ефросинья Яков Федор Андрей Дементий Финай Терентий
Петухов Дементий Семенович
Мария
1912 г.р. Анастасия (Таисья)
1918 г.р. Павел
1924 г.р. Тимофей
1929 г.р.
Петухов Павел Дементьевич
Валерий
1950 г.р. Юрий
1954 г.р.
Петухов Валерий Павлович Петухов Юрий Павлович
Светлана
1976 г.р. Павел
1984 г.р. Людмила
1978 г.р. Татьяна
1984 г.р. Сергей
1986 г.р.


Пронченко (Петухова) Анастасия Дементьевна
Валерий
1940 г.р. Владимир
1952 г.р.


Петухов Тимофей Дементьевич
Владимир
1954 г.р. Татьяна
1965 г.р.
;