de omnibus dubitandum 119. 483

ЧАСТЬ СТО ДЕВЯТНАДЦАТАЯ (1918)

Глава 119.483. В ЕКАТЕРИНОДАРЕ…

    Ростов, прозванный газетчиками «русским Чикаго», как и в прежние времена, шумом и суетой напоминал улей, в который забрался медведь. Кричали пронзительно разносчики газет и продавцы кваса, бойко торговали магазины и лавки, рестораны оглушали несмолкаемой музыкой, тумбы пестрели зазывными афишами театральных бенефисов и цыганских хоров.

    И даже городовые — «крючки» — красовались в своих васильковых мундирах, довершая иллюзию вернувшегося прошлого.

    Немецкие патрули попадались куда реже, чем в Киеве, но их, а также безжизненно повисших в знойном мареве сине-жёлто-алых флагов Всевеликого Войска Донского вполне доставало, чтобы грубо возвращаться к унизительной действительности.

    Хотя и составленный из одних вагонов III класса, поезд Ростов — Екатеринодар выглядел приличнее украинских: чисто убран, стёкла целы, свечей у кондукторов хватает.

    На станции Батайск, перерытой окопами и заставленной ограждениями из колючей проволоки, зона германской оккупации, наконец, закончилась. Проверка документов и багажа чинами последней немецкой комендатуры прошла с неизменной педантичностью,  организованно и, много времени не заняла.

    Границу между Донской и Кубанской областями поезд пересёк по Кущёвскому мосту через речку Кугоея, только на прошлой неделе восстановленному донской инженерной ротой.

    Словоохотливый пожилой кондуктор поведал: полтора месяца назад его взорвали, взяв Кущевку, добровольцы. Не иначе с намерением перерезать немцам кратчайший железнодорожный путь на Кубань — через Тихорецкую...

    По обеим сторонам виднелись обычные следы недавних боев: незасыпанные воронки, обломки повозок, остовы сгоревших и столкнутых с путей вагонов, следы пуль и шрапнели на стенах станционных зданий...

    То и дело паровоз пронзительно свистел и притормаживал со скрипом и лязгом: зелёный флажок [По правилам железнодорожной сигнализации, действовавшим в России до и во время Гражданской войны, оптические сигналы (фонарь, диск, флаг) означали: красный — «Стой», зелёный — «Тише», белый — «Путь свободен»] предупреждал о ремонте полотна.

    Опасливо проползал мимо пережидающих у края насыпи рабочих, одетых кто в солдатские обноски, кто в замызганную робу.

    Всего-то чуть более месяца назад Добровольческая армия выбила из этих мест большевиков.

    На каждой станции в вагон садились её офицеры, ехавшие в отпуск или командировку. С недоумением рассматривал Врангель их обмундирование: застиранное и заплатанное, полевая форма причудливо смешана с частями строевой и парадной...

    Околыши и тульи фуражек, погоны без галуна — каких-то странных цветов и сочетаний: голубого, красного, чёрного... На левый рукав нашит бело-сине-красный, под национальный флаг, шеврон углом вниз, в форме буквы V. У всех разных размеров и оттенков.

    Вели они себя, несмотря на молодость, самоуверенно и развязно, на прочих пассажиров смотрели свысока, громко разговаривали и хохотали, курили, сплёвывая в открытые окна, и поминутно дёргали, вконец, измотанного кондуктора.

    Немалого труда стоило Петру Николаевичу сдержаться и не сделать им замечание.

    Кто он для них? Были бы на плечах генеральские погоны... Уже в Ростове одолевал соблазн сменить опостылевший пиджачный костюм, стесняющий движения, на летнюю полевую форму, запрятанную женой в неподъёмном портпледе под бельём. Долго колебался, но благоразумие взяло верх...

    Подобных ему пассажиров — мужчин в штатском, но с военной выправкой и интеллигентными манерами — было немного. Все, без сомнения, — офицеры, едущие в Добровольческую армию...

    Кто вырядился, и иногда весьма удачно, под торговца, кто — под учителя, кто — аж под мужика...

    Теперь, после всех мытарств, тревожных и бессонных дней и ночей пути, сотни вёрст пройдя пешком и проехав на телегах и в вагонах, преодолев все кордоны, проверки документов и обыски, счастливо избежав ареста немцами и расстрела большевиками, они спали.

    Одним сердобольные соседи уступили верхние полки, другие прикорнули прямо на чьих-то мешках.

    Среди пассажиров преобладали, какие-то хохлушки базарного типа и спекулянты: те же армяне, греки и евреи. Багажные полки прогибались под их мешками и тюками, туго набитыми товаром. Их же багаж загромоздил узкие проходы. Желанней покупателя, чем воюющая армия, для них нет.

    Вместо прежних десяти часов поезд тащился до Екатеринодара полтора суток...

    ...В быстро светлеющей синеве безоблачного неба, над конусообразной крышей вокзала едва шевелился белый флаг Министерства путей сообщения со скрещёнными топором и якорем. Дальнозоркие глаза Врангеля сразу нашли его... Увы, слабый ветерок не сумел развернуть полотнище и открыть белую, синюю и красную полосы национального флага в его верхней левой четверти.

    Зато железнодорожный жандарм выставил себя во всей красе: полная форма, медали, серебристый шеврон на рукаве. Только обычный красный аксельбант заменён бело-сине-красным...

    Радостно застучало сердце. Наконец-то у своих! Полной грудью вдохнул сухую утреннюю прохладу, слегка приправленную городской пылью и специфическим запахом паровозного мазута.

    В отличие от киевского и ростовского, екатеринодарский вокзал имел прифронтовой вид: прямо на перроне сидели и лежали на своих вещах женщины и дети, толкались офицеры и казаки, всюду валялся мусор.

    Среди этого беспорядка деловито расхаживали два патруля — добровольцев в белых гимнастёрках и кубанских казаков в серых черкесках поверх чёрных бешметов. Придирчиво изучали паспортные и офицерские книжки. Норовили, отметил про себя, проверить документы у всех сошедших с поезда мужчин, что в военном, что в штатском...

    А вот носильщика не сразу найдешь.

    Высокие узкие окна вокзала подёрнула тусклая желтизна. Значит, городская электрическая станция в исправности.

    В плохо освещённом зале не протолкнуться и не продохнуть. На жёстких деревянных скамьях и на цементных плитках пола растянулись и развалились спящие. К буфету выстроился длинный хвост... Видимо, беженцы с севера.

    В сопровождении не слишком опрятного носильщика, вышли на площадь, обсаженную пирамидальными тополями. Два одноконных извозчика, стоящие со своими пролётками прямо против выхода, нагло заявили, что «заняты». Третий, хозяин пароконного фаэтона на резиновых шинах, заломил 7 рублей. Без долгой торговли сбили до 5-ти.

    Уселись, не обращая внимания ни на драную обивку, ни на расплющенные кожаные подушки. Решили первым делом позавтракать, в Войсковом собрании.

    Из окна вагона Екатеринодар походил скорее на станицу: маленькие одноэтажные белые домики, среди которых преобладали деревянные и турлучные [Турлучные дома — построенные из переплетённого и замазанного глиной турлука (плетня) и крытые соломой], и даже лачуги под соломенными крышами прятались в садах, дворы огорожены некрашеными заборами, а раскидистые ветви громадных акаций превратили немощёные улицы в тенистые аллеи. О городе говорили разве только торчащие из густой зелени высокие колокольни и купола храмов да закопчённые трубы заводов.

    Теперь же картина переменилась: улица и выходящие на неё переулки вымощены бурым кирпичом, акации поредели и между ними на асфальтовых тротуарах выросли трамвайные и фонарные столбы, от вокзала к центру пролегли рельсы, в обоих направлениях едут открытые экипажи и телеги с грузом.

    Появились и каменные, до трех этажей особняки доходных домов, обнесённые выкрашенными в чёрный цвет чугунными оградами с орнаментом. Справа, много выше железных крыш, покрашенных и оцинкованных, засияли золотом семь куполов огромного собора из тёмно-красного кирпича, стоящего посреди квадратной площади, застроенной впоследствие домами для сотрудников ЧК.

    Улицы, хотя и узкие, приятно удивляли столичной прямизной, а кварталы — одинаковым размером... Навстречу прогремел, пугая лошадей, моторный вагон бельгийского трамвая, белого, как в Петербурге, цвета...

    Войсковое собрание на Екатерининской улице было переполнено офицерами: они толпились и громко переговаривались в вестибюле, поодиночке и группами спускались и поднимались по неширокой лестнице. Несмотря на утреннее время, оживлённые компании заняли почти все столы в ресторане. Блюда количеством и вкусом напомнили Врангелю доброе старое время. И цены умеренные. Единственное, что огорчило, — отсутствие любимого шампанского «Piper-Heidsieck». Пришлось довольствоваться полусухим удельным «Абрау-Дюрсо».

    Плотно позавтракав, оставил жену в читальном зале, а сам отправился к коменданту: теперь нужно позаботиться о квартире.

    Ловко обойдя благодаря встретившемуся сослуживцу очередь страждущих, с трудом, но добился ордера на комнату в доме присяжного поверенного Рубинского (см. фото - Дом Рубинского сохранился до наших дней, правда, с утратами: нет кованого надкрылечного зонта – "козырька", простиравшегося некогда на ширину всего тротуара и опиравшегося на кованые столбики, исчезли и некоторые лепные детали в верхней части  главного фасада, новая крыша будто их снесла.
В советское время особняк занимала Рабоче-крестьянская инспекция, а затем одно из подразделений НКВД. В годы фашистской оккупации в здании находились интендантские службы оккупантов, а во дворе стояла походная немецкая кухня. После войны помещение было передано городскому штабу МПВО. Одно время   здесь  размещалась радиошкола,  а  еще в  коммунальных квартирах жили люди. В 1961 г. здание получила Краснодарская  детская художественная школа (создана 8 октября  1947 г.), чему немало способствовала настойчивость её директора – знаменитого кубанского художника и педагога Владимира Александровича Пташинского (1922–1982).
24 декабря 1997 г. учебному заведению было присвоено имя В.А. Пташинского), на Екатерининской...

    Нашли его совсем недалеко от храма, мимо которого проезжали утром: Екатерининского — самого большого в городе, построенного перед Великой войной. Особняк одноэтажный, но с ванной и ватерклозетом. Выделенная комната оказалась светлой и большой, хотя и чересчур заставленной мебелью купеческого стиля.

    Пока жена раскладывала вещи по полкам бельевого шкафа и ящикам комода, ополоснулся с дороги и облачился наконец в диагоналевые тёмно-синие бриджи и защитный мундир с фрачным Георгиевским крестом.

    Натянул и обмахнул щёткой скрипящие боксовые сапоги. Нацепил на них савельевские шпоры — небольшие, нержавеющей стали и с колёсиком вместо звезды. Взялся за аксельбант...

    Нетерпение поскорее явиться в штаб Добровольческой армии торопило пальцы, лишая их обычной ловкости. Осаживая себя, поправил на шее Владимира с мечами, потуже затянул поясной ремень.

    Надел плечевую портупею. Старая драгунская шашка с «клюквой», красным аннинским крестиком на эфесе, послушно заняла свое место у левого бедра... Аккуратно расправил изрядно уже обтрепавшийся чёрно-оранжевый Георгиевский темляк.

    Крутанув барабан — убедился все семь патронов на месте, — вложил револьвер «Наган» в потёртую, но ещё крепкую кобуру. В полевую сумку уложил офицерскую книжку, денежный аттестат и послужной список, предусмотрительно прихваченный в штабе 7-й кавалерийской дивизии. Перекинул её узкий ремешок через плечо.

    Медленно поворачиваясь, придирчиво оглядел себя в широком зеркале, вделанном в дверцу шкафа... Ещё раз разгладил аксельбант и поправил Владимира на шее. Прихлопнул, по обыкновению, ладонью по кобуре и полевой сумке: застёгнуты. Ощупал карманы: портмоне, носовой платок и расчёска на месте. Всё, собран.

    — Ну, ни пуха...

    Нагнувшись и приникнув губами к прохладной щеке жены, замер на миг, будто присел перед дорогой, и стремительно шагнул за порог, провожаемый её благословляющим взглядом.