Глеб Дейниченко об отце-фронтовике

Отец Глеба офицер Николай Петрович Дейниченко - участник Гражданской и Великой Отечественной войн. Встретил начало войны в 41- ом в Белостоке.В бою попал в плен, а затем в концлагерь Маутхаузен. Был там участником подполья и свидетелем мученической смерти генерала Карбышева,которого фашисты обливали водой на морозе,пока он не превратился в ледяную глыбу .
На фото 1918 года Николай Петрович сидит.

http://proza.ru/2019/01/10/1467
Глеб Дейниченко о фамилии,об отце,о себе:

              ФАМИЛЬНОЕ
Моя фамилия длинная,
Как край отцов,она старинная.
Не знаю,виновата иль безвинна?
Какая у медали сторона достойней?
Скрыто всё во мраке.
И ничего уже не разберёшь,
Чья кровь,в какой жестокой драке
И сколько на меня её пришлось?
В фамилии моей казаки и жандармы-
Оплот тысячелетней старины,
И золото погон погибших армий,
Ушедших в соль Сивашской глубины.
Но мельче нас дейнеки и дьяченки,
Что распинают ризы на псарях.
Ещё не сделаны последние оценки,
Хотя заменены таблички на дверях.
Фамилии нисходят,как империи,
Всё испытав:рожденье,жизнь и смерть,
От тяжести парчи до ситцевой материи
Замкнув земную круговерть.
И некуда мне деться от расплаты,
Фамилии моей приходит крах,
Наследства нет в родных моих пенатах,
Но я живу,не уважая страх.
Что дал Господь,свершилось без обмана.
Не прокляну фамильную судьбу.
Ведь мало избранных средь многих званых,
Готовых встретить судную трубу.

    ИПОСТАСЬ  фамилии Дейниченко:  украинский повстанец с дубиной. Деды по отцу- из запорожских казаков. После разорения Сечи они переселились в заволжские сторожевые заставы под Царицын. Были в роду есаулы, хорунжие, урядники. Дедушка Пётр был атаманский писарь, имел  14 детей. Один из них, Николай- мой отец. Казачий офицер. Во время смуты 1917 года понял, что против рожна не попрёшь, и пошёл служить в Красную Армию. В 1930-х, спасаясь от сталинских репрессий, подался из Москвы в азиатские пески. Здесь , в Бухаре,в Узбекистане, 12 августа 1938 года родился я. Друзья отца, узбеки,нарекли  меня в честь великого поэта Востока- Бедиль.
Потом мы побежали дальше, в Таджикистан, в Сталинабад. Отсюда отец ушёл на войну и гнил в плену вместе с генералом Карбышевым. В Маутхаузене  видел его  ужасную казнь. Потом  сидел три года в советском концлагере. В военное училище меня как
 "сына предателя Родины" не приняли, и я поступил в Таджикский госуниверситет на историко- филологический  факультет.
И в школе, и в университете читал запоем  всё: русскую и зарубежную классику, философию- Соловьёва, Хомякова, Ильина,Розанова, Бердяева и , конечно,Библию  на церковнославянском языке.
Стипендия в 24 р.- смех, а в доме  нищета. Подался  в спорт. Стал чемпионом, мастером, получил  спортивное образование. Спорт кормил  не в пример лучше.
Работал на республиканском и Всесоюзном радио. Объехал полстраны по командировках радиостанции "Юность". Весёлое  было время, хрущёвская  оттепель.
Затем перебрался в солидную контору- отделение  ТАСС в Таджикистане. И засел там на 20 лет. ТАСС - это подёнка. Я пахал. Был отмечен  наградами  ТАСС,  Почётной грамотой Президиума Верховного  Совета  Таджикистана. Орден  "Знак Почёта" мне вручить  не успели: в республике началась гражданская война. Не успела  выйти и написанная тогда  моя повесть  "Под солнцем" о детстве, о школе. Стихи я тоже  писал во множестве, но не печатал.
Однако  война разгоралась. Братья-таджики  всерьёз резали друг друга. Пришло время убираться  из солнечного края,  где было прожито полвека.
Нас,русских,выдавили из республики. Но я не обижаюсь. Советы вторглись в чужой монастырь. Растоптали  национальную  культуру и религию, развратили быт народа простого и наивного. И вот бумеранг возвратился.
Мы переехали в Тульскую область, в село Ханино. Началась деревенская  жизнь: печь,дрова, морозы, служба в районной газете  "Светлый путь". Здесь  я и начал публиковать свои стихи по настоянию жены ,тоже профессиональной журналистки Веры Владимировны Дейниченко. Она стала  и инициатором моего  первого стихотворного сборника "Созвездие Льва"( я Лев  по гороскопу).
В партии коммунистов никогда не состоял,об отношении  к ней достаточно высказался в стихах и прозе.Развал Союза считаю  закономерным. Людей, конечно, жалко. Над нами по- прежнему экспериментируют  продажные политики.

            Из повести Гл.Дейниченко "ПОД СОЛНЦЕМ"
    В 1941 году мы получили извещение, что наш Николай Петрович пропал без вести. Его мобилизовали еще до начала войны. Эшелон уходил из города в неурочное время. Моя мать простояла со мной на руках много часов, провожая отца. Куда? Он не знал и сам, сказал только, что напишет с места прибытия. Когда поезд тронулся, все провожающие побежали за вагонами. Я истошно орал, ухватившись за шею отца. Тогда мне было два года, а брату и того меньше, он только родился.
Отец написал из польского городка Белостока. Он служил под началом генерала Карбышева в войсках, которые строили оборонительные укрепления вдоль Западного Буга. Он звал нас к себе, писал, какой привольный и богатый этот край, какая природа и как хорошо здесь будет детям.
Скоро пришел и воинский литер. Мать засобиралась. Мы должны были уехать вместе с другими семьями комсостава, который находился в Минске, Бресте, Белостоке.
– Господи!  – запричитала бабушка. – Галя, куда ты с детьми? А вдруг война? Пропадете ведь…
Перед самым отъездом мы с братом враз и тяжело заболели корью. Отъезд сам собой отпал. Мать отложила его на время нашего выздоровления. Написала отцу. Не знаю, получил ли он это последнее от нас письмо? Через несколько дней началась война. Из тех, кто уехал тогда к своим мужьям, братьям, сыновьям, не возвратился никто. Женщины с детьми погибли под развалинами Брестской крепости, были угнаны в фашистскую неволю, расстреляны, как жены красных командиров, комиссаров.
 Снова я увидел отца только в 1948 году.
Мой отец для меня всегда был личностью исторической. Не потому, конечно, что с его именем были связаны какие-либо громкие дела. Нет, человек он был очень скромный. Но прожитая им жизнь совпала с событиями огромной исторической важности, всколыхнувшими весь мир. Как миллионы его соотечественников, он был втянут в стремительный водоворот Октябрьской революции, первой империалистической, гражданской и Великой Отечественной войн. Огненные вихри революционных перемен, каленые тропы войн создали в людях тех поколений удивительный сплав веры и трудолюбия, в которых нынче все возрастающий дефицит.
В нашем семейном архиве сохранилось немало фотографий, сделанных на твердом, как кость, картоне, с рядком золоченых медалей под изображением. Из далекого прошлого глядят на нас штатские и военные, женщины с зонтиками и в шляпках. На фотографиях молодой человек в тройке. Короткие светлые волосы на пробор. Правильный нос, глаза смотрят спокойно, открыто. На обороте черной тушью четко выведено: «Сим удостоверяю: податель сего Николай Петров Дейниченко, 1897г. рождения, слобода Гуляевка, хутор Фролов. Хуторский атаман…». Далее – подпись, печать, дата – 1914 год.
   Мой отец. Помню, он иногда говорил, посмеиваясь о себе, почему-то во множественном числе: «гуляевские казаки мы…».
Откуда на просторах волжских степей бывшей Царицынской губернии зазвучала украинская речь, образовался хуторский казачий быт? Об этом отцу рассказал его отец, мой дед. Человек грамотный по тому времени, он служил писарем у хуторского атамана, в родственниках имел пол слободы, чтил и заставлял младших помнить традиции предков – запорожских казаков.
После разорения Екатериной II запорожских городков и упразднения казачьих вольностей, большинство запорожских казаков разбрелись по Украине. Но значительная часть была организованно переселена на Терек, Кубань, в Поволжье для несения пограничной службы, поддержания спокойствия среди горцев и степных кочевников, нередко восстававших против притеснения царских властей. Постепенно, общаясь с местным населением, казаки обрусели, однако сохранили родовые предания, фамилии и клички, воинский казачий устав и администрацию. Служба в армии здесь считалась традиционно почетной. В семье, где рос мой отец, было 14 детей. Ребят не баловали. Труд почитался делом само собой разумеющимся. Все трудились с раннего утра до заката, и самым маленьким находилось дело – гусей пасти. Отец мой побывал и мальчиком в магазине у приказчика, и подносчиком на соседней кондитерской фабрике.
    Началась первая империалистическая война, и старшие братья отца ушли на фронт.
Моя бабушка по матери, дожившая до 100 лет, хорошо помнила это время. Слушая сводки Совинформбюро, она горестно качала головой, вспоминала прошедшую войну: «Сколько людей погибло, сколько покалечило. Брат мой погиб на той войне. У нас в городе пленных австрийцев было очень много. Сапожниками работали, пекарями, а кто насовсем у нас остался…».
   Кровопролитные бои вывели из строя много кадрового офицерского состава. Царское правительство срочно призывало в армию молодежь, грамотных почти сразу, после небольшой подготовки, производили в офицеры и гнали в окопы воевать за бога, царя и отечество до победного конца.
  Вот еще одна старая фотография. На ней молодой прапорщик, мой отец, а год 1917-й.
…На тонком, сиреневого цвета листке бумаги скупой машинописный текст: «Назначить Н.Дейниченко временным военным комендантом г. Луганска. Пом. Начальника 16-й стрелковой дивизии Медведовский». Дата: 1918 год.
Самуил Пинхусович Медведовский, по воспоминаниям отца, был личностью незаурядной. Выходец из рабочей среды, он жадно тянулся к знаниям, получил гимназическое образование. Во время первой мировой войны подпрапорщик Медведовский за личную храбрость был награжден четырьмя георгиевскими крестами. В марте 1918 года он стал членом партии коммунистов. За бои с контрреволюцией во время гражданской войны Медведовский был награжден двумя орденами Красного Знамени.
Отец мой часто вспоминал этого человека за ум, душевность, непримиримость к врагам, переписывался с ним до самой его смерти в 1924 году. А о том своем комендантстве в Луганске он запомнил на всю жизнь.
 …Дивизия ушла дальше воевать с белыми, а новоиспеченный комендант стал обозревать свое хозяйство. Скупой начдив оставил ему полувзвод бойцов, один пулемет, да крепкий наказ смотреть в оба. Ненароком нападут недобитые белоказаки или банды «зеленых».
Тревожное было время, но жизнь шла своим чередом, в местной женской гимназии «имел состояться» выпускной бал.
Депутация именитых горожан прибыла пригласить господина коменданта и господ красных командиров на торжество.
– Ты иди, Коля, – сказал бывший балтийский матрос Дубенко, поглаживая деревянную кобуру маузера, – а я гляну на всякий случай. Что-то мне их рожи не нравятся, больно постные для праздника. Как бы чего не вышло.
И точно. Уже спустилась на город теплая и пахучая южная ночь, уже в разгаре был бал, и молодой комендант успел потанцевать вальс с юной выпускницей, как рванули где-то рядом бомбы, разрезала тишину длинная очередь «Максима». Все кончилось быстро. Вошел в залу разгоряченный скоротечным боем, злой, как черт, Дубенко. Закричал сжавшимся в кучку отцам города:
– Что, не вышло?! Сволочь, пустил бы я вас в расход без суда и следствия!
И уже за полночь, когда выставлены были крепкие караулы, прихлебывая крепкий чай, сказал назидательно молодому коменданту революционный матрос Дубенко: «Так-то, Коля, революционную бдительность никогда не теряй, – у врага шкура может быть и овечья, а нутро волчье».
  Среди многих легендарных имен гражданской войны с особой теплотой называл отец Василия Киквидзе, которого в январе 1919 года на посту начдива 16-й стрелковой дивизии сменил С.П. Медведовский.
Василий Исидорович Киквидзе был всего двумя годами старше моего отца. Он прожил короткую, но очень яркую жизнь, командовал фронтом, руководил обороной Харькова, сформировал дивизию, которая после гибели своего начдива стала носить его имя.
  И надо же было так случиться, что погиб Василий Киквидзе на родной стороне моего отца, в бою за хутор Зубрилов. Отец рассказывал мне как-то, что причиной скорой гибели Киквидзе был не просто случай. Накануне в дивизию приезжал Председатель Реввоенсовета республики – Л.Д. Троцкий. На веренице саней-розвальней его сопровождала личная охрана – вооруженные до зубов матросы-анархисты. Троцкий выступил на митинге перед бойцами дивизии. Но отношения его с Киквидзе были очень натянутыми по каким-то давним причинам. И в этот раз произошла размолвка комдива с всесильным тогда Львом Давыдовичем, который в гневе покинул дивизию. В узком кругу Киквидзе, проводив Троцкого, сказал, не весело усмехнувшись: «Этого он мне не простит».
  Многое не сохранилось в вихре событий, но кое-что осталось, дошло до нас. Среди отцовских бумаг той далекой поры я отыскал несколько приказов и распоряжений В.И.Киквидзе. Они четки и лаконичны как выстрелы, как вся  его славная жизнь.
Отца моего уже не было в живых, когда я услышал однажды по радио, что мать Василия Исидоровича Киквидзе ищет боевых соратников сына, пусть откликнутся. Я не посчитал себя вправе написать ей тогда, а теперь каюсь: прозрел слишком поздно.
  Летом 1918 года отец познакомился с другим легендарным героем Гражданской войны – Анатолием Григорьевичем Железняковым. Некоторое время он был в дивизии Киквидзе командиром стрелкового полка. Балтийский матрос, известный более как Железняк, вошел в революцию исторической фразой, сказанной им утром 6 января 1918 года и положившей конец последнему Учредительному собранию: «Караул устал. Собрание закрывается. Проветрить помещение!».
 Но в народе Железняк стал более известен по словам песни, сложенной в память о его героической гибели на Украине, где он участвовал в партизанском движении в 1919 году. Эту песню «В степи под Херсоном», мы, мальчики, пели не раз, и тогда  я не знал, что от легендарного революционного матроса протянулись в нашу современную жизнь невидимые нити судьбы.
  … Уже кончилась Великая Отечественная война. Вернулись домой все, кому суждено было вернуться. Мать плакала, бабушка вздыхала: «Господи, что же это: ни живой, ни мертвый – без вести пропавший». Под новый 1946 год тетя Лёля затеяла гаданье. Опустила в стакан с водой мамино обручальное кольцо. Долго смотрела в золотой кружок на дне стакана, что-то шептала. Вдруг поманила к себе маму, зашептала: «Смотри, мать». Мама взглянула в стакан, отшатнулась, вскрикнула: «Он! Он! Коля!».
  В 1945 году на помощь восставшим узникам концентрационного лагеря смерти Маутхаузен подоспели американские войска. Домой отец вернулся в 1948 году после тщательной проверки в специальном фильтровочном лагере. Пока он не переступил порог нашего дома, мы не знали о его судьбе.
   В нашем дворе все дети еще играли в войну, новых игр пока не придумали. Играли и мы с братом, пока один из старших ребят как-то не сказал:
-А вы чего? Ваш отец не воевал, он в плен сдался….
  Меня душили слезы обиды. Как объяснить, что мой отец не мог сдаться в плен? Объяснить я не умел, но верил отцу. Мне казалось, что там, где он был, произошло что-то ужасное, непонятное моему детскому уму, в результате чего появилось это позорное слово «плен». Потом я прочел где-то слова Сталина: «У нас нет пленных, есть предатели Родины». А как же генерал Карбышев? Ведь отец так часто называл его героем, там, в плену, он равнялся на него, может, поэтому и выжил.
  …Горели леса. Над Бугом и дальше, сколько видел глаз, плыл черный дым. В небе почти не прекращался самолетный гул. Бесконечным потоком летели в нашу сторону фашистские бомбардировщики. Истребители на бреющем полете так густо поливали землю из пулеметов, что нескошенные хлеба ложились, срезанные под стерню. Кто лежал в этом поле, спасаясь от бомбежки, уже не поднимался.
  Позади немцы обтекали расстрелянную из орудий, но не сдавшуюся Брестскую крепость, стремились к Минску и Киеву. Последняя полуторка, заправленная собранным из всех разбитых машин бензином, была забита людьми. Еще оставалась маленькая надежда – прорваться на Минское шоссе, пробиться к своим.
Похудевшие, черные от копоти солдаты смотрели на уезжающих. У многих все оружие – саперная лопата, винтовка – одна на троих и та без патрон, расстреляли. Из машины нетерпеливо крикнули: «Капитан Дейниченко, вы едете? Времени в обрез…".
  Солдаты смотрели на него, молодые и не очень, как он сам. Почти всех капитан лично знал, знал, у кого дома остались семьи, а кто холост. Он вспоминал, что Карбышев еще рано утром уехал на передний край выяснять обстановку, он знал намерение генерала всем личным составом с боями пробиваться в расположение советских войск. Он махнул рукой. Полуторка быстро отъехала и скоро скрылась в дали. Он не знал, что им удалось вырваться. Он не знал, что ждет его завтра. Но он твердо знал, что поступил по долгу совести и воинскому долгу, и по-другому поступить нельзя.
  Пять долгих лет пребывания в страшных лагерях смерти. Пять лет умирать каждый день, в любую минуту. Десятки тысяч умерли, сгорели в огне крематория. Ледяной глыбой застыл, облитый на морозе водой, генерал-мученик Дмитрий Михайлович Карбышев.
  В одной из пересыльных фашистских тюрем отец видел Эрнста Тельмана. Вождь немецких коммунистов поднял сжатую в кулак руку: «Рот фронт!». Люди не выдерживали, бросались на колючую проволоку с током высокого напряжения. Он жил и боролся вместе с другими, доступными узникам средствами. Он верил, что Россию, Родину, победить нельзя.
…Мы очень бережно относились к любому печатному изданию. Все новые книжки прочитывали от корки до корки, все равно, понимали или нет то, о чем в них было написано. Однажды я принес домой томик в черном переплете с интригующим названием «Лицо врага». Книжка была довоенного издания. В ней несколько глав, посвященных Блюхеру, Тухачевскому, Гамарнику, Уборевичу и другим. Их фотографии были перечеркнуты черными жирными крестами.
Отец полистал книжку. Закрыл глаза, сжал кулаки, и так просидел довольно долго. Потом встал, взял книжку, вынес в коридор и выбросил в помойное ведро. Мне он тихо сказал: «Выкинь эту гадость, чтобы я ее больше не видел. Это дурная и злобная шутка дурных и злобных людей». Больше он к этой теме никогда не возвращался.
  Время расставило акценты на исторические события и исторические личности. Время дало непредвзятую оценку вольным и невольным поступкам многих людей.
Наша семья хранила книгу с дарственной надписью автора, Александра Моисеевича Иосилевича,  «Победили смерть», вышедшую в Харькове в 1964 году, когда отца уже не было в живых. Это рассказ об узниках Маутхаузена, о борьбе патриотов в фашистском плену за колючей проволокой. Об одном из них – моём отце.
…Сколько я себя помню, в нашем доме было много гостей и за праздничным столом, и просто за чашкой чая. Звучала русская, украинская, таджикская, узбекская, грузинская, осетинская речь. Со времен гражданской войны тянулись в наш дом дороги дружбы. А после, еще до моего рождения, жили мои родители и родственники во Фрунзе, в Ашхабаде, Чарджоу, Ташкенте, Фергане, Маргелане, Кагане. Работали, помогали строить новую жизнь.
 Я родился в Бухаре, и вместе со своим славянским именем получил от соседей по махалле, живо участвующих в семейных событиях друзей, еще одно имя – Бедиль.
…Уникальная история. Товарищ моего отца, доктор из Харькова, Александр Моисеевич Иосилевич, прошел вместе с ним все круги нацистского ада, выдал себя за белоруса. И ни одному фашистскому «спецу» по организации провалов лагерного подполья не удалась провокация. Русские, чехи, поляки, немцы, французы – многие были обязаны жизнью советскому врачу Иосилевичу.
…Дождь хлестал неистово, ветер гудел в печной трубе. Было раннее майское утро. В комнате было еще темно, и бабушка зажгла керосиновую лампу. Вдруг радио захрипело, неожиданно раньше положенного времени. Приученные за годы войны, мы знали, что так начинаются только особо важные сообщения о крупных сражениях или предупреждение о выступлении Сталина. Мы услышали о безоговорочной капитуляции гитлеровской Германии.
Помню, мать сорвалась с места, как была в ночной рубашке, выбежала на балкон, высунулась под дождь и ветер, как-то очень громко закричала: «Люди! Ну что же вы! Выходите! Вы слышите? Победа!»
Было утро 9 мая 1945 года. Был день Победы.

http://proza.ru/2018/12/08/1127
Дивный рассказ "ТРИ ВАЛЬСА"