Необычное дежурство

Ласковая и нежная мелодия будильника внезапно, как гром среди ясного неба, ударила по голове, разбила черный экран, стоящий перед глазами, на миллионы световых осколков, которые, хаотично помелькав, сложились в картинку раннего утра. Как всегда сожалея о том, что мне снова приходится покидать царство гармонии и уюта, я с расстроенными нервами вырвался из постели, совершил автоматически несколько стереотипных утренних ритуалов, поцеловал ещё спящую жену и отправился в центральную больницу. Нет, со мной все было в совершенном порядке. Я там работал.
В город, наконец, пришла весна со всей своей пышностью и праздничностью. Я шел, невольно жмурясь, по направлению к восходящему солнцу, которое уже грело шумную людную бестолковую улицу. Ветер лёгким движением срывал с цветущих деревьев лепестки, жужжали проснувшиеся насекомые. В целом, было приятно.
Ровно в восемь я, переоблачившись в рабочий костюм, был готов к суточному сражению. Истощившаяся, но радостная дежурная бригада быстро сдала смену и весело покинула поле боя, передав мне пациентов, а так же известие о том, что сегодня переводится из района больной с желудочно-кишечным кровотечением, которое уже прекратилось, да и сам он «стабилен вполне».
Дальше потянулась бесконечная вереница скорых машин, людей и других истязаний. В приемном покое о покое остаётся только мечтать. Толпа страждущих суетливо ожидала, пока всех принимали по очереди. Кто-то плакал, кто-то стонал, были и агрессивно настроенные элементы. Людей объединял страх болезни и смерти, но каждый справлялся с ним по-своему как мог. Для меня это был, как говорится, нон-стоп, без перерывов, без передышки, все на одном дыхании. Надежда на чашку кофе, заваренного много часов назад, постепенно угасала.
Ближе к вечеру, наконец, перевозкой был доставлен больной, которого я ждал из района. Это был мальчик пятнадцати лет с синдромом Дауна,  он приехал с бабушкой, единственным человеком, заботящимся о нем. Как я уже узнал потом, отец мальчика после известия о рождении «особенного» малыша вдруг внезапно испарился, мать его вернулась из роддома в пустую квартиру, не пережила своего горя, стала выпивать, а потом и вовсе сбежала с каким-то своим приятелем, и о ее местонахождении до сих пор было ничего не известно. Бабушка взяла ребенка на воспитание, в одиночку растила, заботилась, нанимала учителей, чтобы те занимались с ним. Надо сказать, что занятия проходили не напрасно: мальчик мог писать и читать. Так же он во всем помогал по дому бабушке, в общем, совсем не был обузой для неё.
Накануне поступления к нам у ребенка внезапно на фоне полного здоровья началась рвота с кровью, всего около десяти раз. Его госпитализировали в районную больницу, рвота прекратилась, но  отмечалось значительное снижение гемоглобина. Было решено перевести его в центральную больницу.
В приемном отделении мы с большим трудом переложили его с транспортной каталки, так как к своим пятнадцати годам мальчик весил сто пятнадцать килограмм. Я сразу отправил его в отделение интенсивной терапии. Пока мы ехали с ним в лифте, он крепко сжимал мою руку своей пухлой бледной рукой, в глазах его стоял страх и отчуждённость, а губы пытались улыбаться.
Были проведены все обследования, источника кровотечения не нашли, провели инфузию крови и всю необходимую терапию. Одним словом, состояние ребенка стабилизировалось, гемоглобин поднялся до нормальных цифр, его жизни ничего не угрожало.
После мне ещё пришлось прооперировать несколько больных в экстренном порядке. И вот уже ближе к трем часам ночи, я наконец, подогрел в микроволновке заваренный ещё утром кофе, с радостью насладился им и приступил к написанию историй болезни и заполнению прочей медицинской волокиты. В окошко шел невероятно свежий ночной воздух, пахло цветами и древесными почками. Я откинулся на спинку стула, на минуту закрыл глаза, и, вероятно, задремал.
Телефонный звонок внезапно прервал мою негу: «Срочно в реанимацию!» Я вскочил и побежал туда. Когда я распахнул двери отделения, то увидел, как взволнованно носились медсестры, санитары, вокруг мальчика с синдромом Дауна уже работала бригада реаниматологов, они бодро и настойчиво проводили весь комплекс сердечно-легочной реанимации. Оказалось, что у ребенка произошла остановка сердца, но непонятно по каким  причинам. Сложив все свои силы, мы вместе пытались оживить ребенка. Рубашки на спине промокли, со лба лился пот, но грузное тело (или душа) никак не хотело возвращаться к жизни. Спустя почти час безуспешных действий было решено прекратить реанимационные мероприятия. На несколько секунд в палате воцарилась полная тишина, никто не двигался, складывалось ощущение застывшего времени, а затем все вернулись к своим рутинным обязанностям. Я помог переложить тело на каталку, санитар накрыл его простыней. Все было безвозвратно. Я не верил.
Мы вышли с реаниматологом на лестницу, он на пике возбуждения пытался отшучиваться компенсаторно на стресс. Иногда человеческая психика реагирует истерически на трагические события, даже если пережил их много раз, привыкнуть к этому никак нельзя. Мы пытались во всем разобраться, но картина болезни не складывалась, нами овладевало непонимание причин, по которым сердце мальчика остановилось.
Мне предстояло, как всегда с тяжёлым сердцем, сообщить бабушке ребенка о случившемся. Она внимательно меня выслушала, на глазах ее выступили слезы. Со вздохом горечи, сожаления и даже какого-то облегчения женщина поведала мне о сложной судьбе внука, от которого отказались родители, а также о том, что, оказывается, вчера утром он говорил следующее: «Бабушка, ты только не переживай, ко мне во сне приходил Бог и сказал, что завтра в четыре часа утра  я умру». После этой новости мурашки пробежали от пяток до макушки, казалось, что даже волосы на голове у меня зашевелились. Сегодня – это завтра… Я посмотрел на часы: было четыре сорок, а время смерти было зафиксировано ровно в четыре часа. Мальчик не ошибся.
Дальше мне пришлось потрудиться над оформлением историй, эпикризов, но как я не старался сосредоточиться, мое сознание постоянно переключалось на умершего ребенка. Я думал о том, какого ему было знать о своей смерти, о своем последнем дне, что он чувствовал, чего хотел. Где теперь его душа, освободившаяся от грузной тяжёлой оболочки? Надеюсь, что с Богом, потому что я просто отказываюсь верить в то, что там ничего. Может ли быть бесконечность пустоты. Небесное царство примет и исцелит смерть душевную. Но а я, сдав свое двадцатичетырехчасовое дежурство, отправился в прозекторскую разбираться в причинах смерти телесной.