Сашкина история

Николаю Трофимовичу было пятьдесят четыре года. Много это или мало? А это зависит, откуда смотреть. Если из Москвы или какого иного города корпоративного капитализма, так почти юношеский возраст, а для Нового Васюгана – года солидные. Года седых волос и бессонницы.

В Сибири, возраст всегда подступает исподтишка, и особенно больно норовит лягнуть при резкой смене погоды или каком личном расстройстве. Часто это возраст, уже поселившейся в тебе грудной жабы, именуемой по-научному стенокардия.

Прожитые годы в Николае Трофимовиче в наибольшей мере выдавала только седина. Волосы его были густы и волнисты. Они благородными седыми прядями ниспадали на высокий лоб, выдававший в его обладателе личность незаурядной воли и интеллекта. Ясные серые глаза, обрамлённые, словно бы постоянно усмехающимися лучиками морщинок, смотрели, как правило, пытливо, с лукавинкой, однако, они же, нередко искрились от доброй сельской шутки или же наполнялись гордой строгостью, когда Николай Трофимович, сообразно случаю, наизусть цитировал метафоры известных исторических персонажей или политических деятелей разных стран и времён. Внешностью своей он напоминал Жюль-верновского Паганеля – был высок, сухощав, подвижен и, для Нового Васюгана, исключительно образован. Увлекаясь, мог говорить пылко, сыпать примерами, датами и именами. Однако в отличие от Паганеля, который, как известно, был анекдотично рассеян, Николай Трофимович был человеком собранным и внутренне организованным. Ходил также слух по селу, будто бы в середине восьмидесятых годов, он служил два года в Афганистане, был ранен, вынес из под обстрела троих раненых солдат, за что имеет правительственную награду. Cам Николай Трофимович никогда об этом не говорил, а впрямую спросить никто не решался.

Николай Трофимович приехал в Новый Васюган ещё при союзе, закончив после армии исторический факультет Томского государственного университета. Приехал не один, с женой Светланой, которая в тот же год закончила факультет иностранных языков Томского педагогического. Жить начали в своём доме, а работать в средней школе учителями.

Светлана умерла ровно в годовщину их переезда на Васюганье. После первой зимы на новом месте они во дворе разбирали старый дровяник, Света шагнула и провалилась ногой между еще обмёрзших плах, потеряла равновесие и упала. Сломала ногу. Почему-то нога долго не срасталась. Пришлось ехать на снимок в районную больницу в Каргасок, а оттуда в недавно построенную областную клиническую больницу в Томск. Только в Томске и выяснилось, что внутри костей Светланки - рак. Из костного слома рванул он, словно вражеская армия, завоёвывать и завоёвывать все новые плацдармы в её молодом гибком теле.

Умирать вернулись в Новый Васюган. Светка выросла здесь, хоть и детдомовская, а всё одно – Родина. Тихим теплым августом, когда посёлок накрыла непривычная, даже для этих мест, тишина и лишь из приоткрытых оконец домов раздавались звуки «Лебединого озера», знаменуя агонию огромной империи, Николай Трофимович сидел перед свежим могильным холмиком, куда только что закопали его Светочку. Он был растерян, сильно хотелось плакать. Большой нескладный горловой комок - предатель шевелился и хотел вырваться под чистые таёжные сосны, выпростаться насыщенным и очищающим рыданием от которого становится легче на сердце, но Николай Трофимович не мог, стеснялся и, изо всех сил сжав зубы, старался смотреть мимо людей – соседей, помогших ему, молодому, образованному, но такому не готовому в двадцать пять лет принять смерть молодой красавицы жены на своих руках.

На следующий день он вышел из дома и строгой учительской походкой дошел до окраины села. Дальше он побежал. Убежал далеко в тайгу. Спотыкался о поваленный грозами и снегом сухостой, падал, царапая лицо о сухие и острые веточки сосен, лежащие под ногами, вскакивал, снова бежал и снова падал. Оказавшись на берегу Васюгана, упал на колени и страшно завыл. Бился лицом о песок, молотя кулаками и воя, набирая в рот светлого, припахивающего болотом песка. Вой постепенно переходил в рыдания, в плач, неся несчастному такое нужное сейчас облегчение и очищение. Он долго лежал на берегу неподвижно, словно бы умер и лишь быстро удлиняющиеся стреловидные тени сосёнок и ёлочек, растущих по берегу, указали о подступлении вечера.

Больше он никогда не плакал. Ни разу.

Николай Трофимович не уехал. До начала нового учебного года оставалось всего десять дней, а он был единственный историк в школе, классный руководитель. Ехать было особо некуда, да и не к кому.

Все годы эти Николай Трофимович провёл в работе. Как нырнул в эту работу почти тридцать лет назад, так и не выныривал их неё. Создавал методические планы для факультативных занятий, пропадал с учениками с самого первого утреннего урока и до окончания работы последней секции. Репетировал отстающих. Ходил по домам своих подопечных. Устраивал месячники истории, многоэтапные викторины, готовя для каждого класса призы, купленные с зарплаты.

Дом, в котором он жил, вначале был муниципальный, но Николай Трофимович уже в нулевые годы приватизировал его и стал обладателем сравнительно крепкого рубленного пятистенка, где когда-то начиналась его счастливая жизнь со Светланой. Со временем, чем более он работал, тем более приходил к пониманию того, что и сейчас его жизнь наполнена радостью и он, в общем, счастлив. Жениться, правда, более он так и не женился, хотя в какой-то момент времени, на излёте девяностых, был период, когда он задумывался над этим. В то время сваталась, словно бы невзначай, к нему одна кумушка, жившая через три дома на той же улице. Послушав сердце, пораскинув мыслями, Николай Трофимович решил ничего в своей жизни не менять, рассудив, что от добра-добра не ищут. Да и однолюбом он, похоже, уродился. В школе его любили, в Новом Васюгане он стал совершенно своим, и уже никто не вспоминал, что их историк – коренной томич.

Жил Николай Трофимович небогато, но и не бедно. Средненько жил. С учётом того, что был один, тратил на себя мало. Дрова ему полагались бесплатно, а в быту Николай Трофимович был непритязателен. Полюбив и признав своим Новый Васюган, он нередко выдумывал какое-нибудь дело с тем, чтобы улучшить посёлок, территорию около школы или класс.

Как-то заказал на местной пилораме, и оплатил из личных сбережений восемь добротных деревянных скамеек для сквера возле школы. Купил пропитку, чтобы дерево не гнило, кисти. Принёс лопаты и после уроков вместе со всем своим девятым «А» промазал и вкопал эти скамейки. Каждому помощнику в награду достался большой стакан томского пломбира. В Томске делают замечательный пломбир, вовсе не хуже московского, но в Новом Васюгане его покупают редко, поскольку он там почти в три раза дороже – очень уж далеко везти.

 Другой раз, переговорив предварительно с главой поселения, Николай Трофимович в канун Дня победы вместе с учениками вычистил всю территорию вокруг местного маленького мемориального знака. Вокруг этого знака накопали аккуратных ямок, и насадили рябин. Теперь, спустя годы, рябины окружали скромный сельский мемориал аккуратным ажурным квадратом. С поздней осени на рябинах этих активно кормились снегири, склёвывая бардовые рябинины. Соответственно, раз появились птицы, то появились и кормушки, также сделанные школьниками при живом участии Николая Трофимовича. Так мемориальный камень, до этого стоявший словно бы больше формально, для галочки, превратился в место постоянных встреч влюблённых парочек, школьников, по очереди приносивших семечки в кормушки и обрёл черты живого и нужного для посёлка места, нимало не утратив своего первоначального назначения. Разным мелким выдумкам учителя числа не было, но во всякую из них он вовлекал своих воспитанников.

В посёлке Николая Трофимовича уважали. Некоторые, конечно, считали его чудаком, и тихонько посмеивались. Да и как не считать чудаком человека, который с тремя старшеклассниками в августе ходил в трёхдневный поход на Васюганские болота искать место погибели нескольких тысяч ссыльных переселенцев с западной части союза, привезённых сюда на барже в начале тридцатых годов. Вернулась экспедиция без клюквы, без брусники, без шишек, без рыбы, без мяса и боровой дичи, а только лишь с фотографиями, картами, все как есть в ссадинах и прокопченные возле лесных костров. Ну не чудак ли?

Однако посмеивающихся было немного, да и посмеивались они беззлобно, а скорее потому, что не похож бы Николай Трофимович на большинство людей, не от мира сего малость, словно бы святой какой или праведник. У нас ведь как, если не похож на остальных, так значит ненормальный. При этом те, кому довелось учиться у историка ещё в девяностые годы, народив детей сами, старались, чтобы их чадо как можно скорее стало опекаемо и учимо именно Николаем Трофимовичем. Как правило, это случалось, поскольку он вёл не только историю во всех классах, но и основы безопасности жизни, кружок географии и краеведения, а также кружок по истории отечества. Историка смущало, но и трогало одновременно, что он уже вовсю учит второе поколение, детей своих первых учеников. С их родителями ему было куда как проще объясниться, касаемо успехов и неуспехов их сорванцов, оболтусов, балбесов, архаровцев – родители часто не скупились на такие слова. Историк всегда спорил с ними, доказывая, что лишь совместный труд педагога и родителя сделает из сегодняшнего сорванца школьника завтрашнего толкового созидателя.

Находя отдохновение в истории, он старался заразить своих мальчишек и девчонок тем внутренним зудом жажды познания, который был присущ ему самому с детства. Любовь к отысканию новых знаний, была его второй любовью, после любви к Свете, но после Светы стала первой, единственной и, как полагал сам Николай Трофимович, последней.

Николай Трофимович, дважды в неделю собирал свой исторический кружок в красном уголке школы. Они смотрели слайды, фильмы о войне, сравнивали технические характеристики танков как первой так и второй мировых войн. Как-то, разбирая сражение между германской и Красной армией по Курском, сами, не заглядывая в учебники, вычислили, какой была планируемая безопасная дистанция для наших танков, а какой для танков противника, и какая дистанция благоприятствовала ведению эффективного огня. На этот кружок к историку собиралось десять – двенадцать учеников с пятого по одиннадцатый класс, причём дело это было добровольное как со стороны учеников, так и со стороны Николая Трофимовича, которому эти занятия никак не оплачивались. Однако, такие занятия шли уже более десяти лет, а лет семь назад, двое кружковцев даже поступили на исторический факультет Томского государственного университета, который благополучно окончили. Это и так было предметом особой гордости учителя, но ликованию его не было конца, когда он узнал, что Витька Самохин остался на истфаке в аспирантуре, а Толя Мякишев, женившись в Томске, работает учителем истории в городской школе.

Всё произошло во второй половине апреля. На занятия к Николаю Трофимовичу ходил такой Сашка Березин, десятиклассник. Ходил исправно поскольку любил смотреть какое и в какие времена было оружие, какие воинские звания в разных армиях мира, как они сочетались между собой и много другого его интересовало, но, как правило, связанное с оружием, армией, службой.

- Сашка наш тяготеет к военной службе, - думал Николай Трофимович, видя, как нехотя работает Сашка с датами, именами, но какой живой интерес вызывают у него события, связанные с битвами и противостояниями армий. Строго говоря, Сашка был парнишкой хорошим, но разгильдяем. Частенько прогуливал ненавистную алгебру с химией, за что бывал ловим учителями и пару раз даже имел неприятную беседу с директором. В кружке Сашке заниматься нравилось, а особенно нравилось делать с историком какое-нибудь дело, где он всегда стремился стать лидером и руководить остальными, не забывая, впрочем, трудиться и сам.

Сашка был из неполной семьи, ещё лет десять назад его отец, как уехал на вахту, на месторождение, да так там и остался. Женился на местной поварихе и жил сейчас уже где-то под Ханты-Мансийском. Мать, Елена Сергеевна, воспитывала Сашку одна. Она была тихой, молчаливой женщиной, заезженной работой, замотанной домашними заботами, сложным, в воспитании, Сашкой и вечным безденежьем. В свои тридцать пять, выглядела на десять лет старше.

В апреле приехала к ним погостить мать Елены Сергеевны – Сашкина бабушка, Клара Николаевна. У Елены Сергеевны с матерью складывалось не очень. Когда-то она и брак дочери не одобрила, посчитав, что замуж надо было выходить в Томске, и оставаться в городе, а не ехать за нефтяником на Васюганье. Последующий развод лишь убедил её в своей правоте, которую она старалась показать при удобном случае. Сама Клара Николаевна коренная томичка, получала пенсию, и была очень активной в различных общественных делах. Где-то в глубине души, Клара Николаевна считала свою дочь Елену неудачницей и, пожалуй, даже стыдилась её саму, места её жительства и материального положения, противопоставляя старшему брату Александру, который выучился, удачно женился, жил в Томске и работал каким-то крупным чиновником в администрации. Конечно, она старалась не показывать своих мыслей, но Елена Сергеевна их чувствовала и каждый визит матери, хоть и не частый, был ей в тягость. Во время разговоров с матерью, Елена Сергеевна почти всегда чувствовала себя в роли оправдывающейся за какие-то содеянные или надуманные грехи. Непросто было между ними, однако внешне всё выглядело вполне пристойно.

Бывая наездами в Новом Васюгане, Клара Николаевна, желая подать дочери пример истинной родительской заботы и контроля, неизменно брала в ежовые рукавицы внука Сашку, пристально изучая его дневник и тетради. Сашка тяготился этим. Не имея, в общем, ничего против бабушки, он считал, говоря взрослым языком, её меры несоразмерными по отношению к его школьной успеваемости и прилежанию.

Клара Николаевна, больше для порядка, чем искренне радуясь за внука, одобрила увлечение Сашки историей, а он, видя, что хоть в чём-то угодил своей назидательной бабушке, весь вечер рассказывал ей об этих занятиях и любимом учителе – Николае Трофимовиче.

В конце апреля, ближе к вечеру в класс к Николаю Трофимовичу забежал добрейший Андрей Денисович Платонов – директор школы. Директорствовал он здесь с незапамятных времён и когда-то, почти тридцать лет назад принимал на работу молодых учителей Николая и его Светку. И даже на тот момент был директором не первый год.

 Платонов был редкостный добряк и оптимист. Лысый, полненький, маленького росточка, весь розовенький и гладенький, постоянно улыбающийся меленькими белыми зубками. Несмотря на комплекцию и возраст, передвигался по школе стремительно, и в канун каких-то важных событий складывалось ощущение, что он был в нескольких местах одновременно. Отчитывая школьников за провинности, он напускал на себя суровость и строгость, которая в его исполнении была скорее комичной, чем правдоподобной. Однако, несмотря на это, лет семь назад он едва ли не впервые в жизни, исключил их школы десятиклассника за совершенно неподобающий проступок. При этом, сам переживал гораздо больше, чем провинившийся. Андрей Денисович периодически грозил, особо выходящим за рамки приличий старшеклассникам, отчислением, хотя сам для себя, решительно не хотел более никого отчислять. Он отработал в школе уже почти сорок пять лет и достоверно знал, что из хулиганов и сорванцов часто произрастают отличные, крепкие умом и телом мужики, хорошие мужья, труженики и отцы. Знавал, естественно и примеры обратные.

У Андрея Денисовича был, пожалуй, только один профессиональный недостаток – он панически боялся всяческих проверок. Причем вовсе не важно, была ли это проверка пожарного надзора перед началом нового учебного года или плановая проверка из департамента образования. Даже тогда, когда всё было безупречно, Андрей Денисович терялся, путался, начинал нести нелепицу, либо вовсе терял дар речи перед начальственным ликом, укрепляя в последнем сознание собственного величия. Директорствуй Андрей Денисович где-нибудь в городе, он уже давно бы перешел в учителя, чтобы меньше нервничать, но в Новый Васюган проверки заезжали нечасто. Летом из Томска сюда посуху дороги нет, а по зимникам, через Васюганские болота, чиновники департамента образования ездить не привыкшие.
Андрей Денисович был взволнован сильнее обычного, на розоватой его лысине даже проявились меленькие росинки пота.

- Николай Трофимович, дорогой, вас срочно к моему телефону из департамента.

Николай Трофимович остался в этот день после занятий и решил покрасить несколько деревянных щитов, изготовленных в школьной мастерской с предупреждающими надписями о запрете выхода на лёд – на Васюгане скоро ожидался ледоход. Помогать ему вызвались Катя и Лиза из седьмого класса, Пётр и Яков из девятого. Тут же крутился верный Сашка, который на правах старшего вскрывал банки с краской и разливал её по небольшим ведёркам.

- Ну здравствуй, Николай Трофимович, раздался из директорского телефона знакомый басок Сергея Сергеевича.

Сергей Сергеевич Синяев был работником департамента образования. Его профессиональная звезда всходила с большим опозданием, но всходила круто. Когда-то, Синяев и Николай Трофимович были однокурсниками на истфаке ТГУ, но в отличие от Николая Трофимовича, Синяев постоянно пытался найти себе место попрестижнее, да повлиятельнее. Медленно, но верно поднимался Синяев по лестничным пролётам чиновничьей педагогической пирамиды, то немного опускаясь, то перепрыгивая через ступеньки или чьи-то головы, а то и вовсе шагая по головам. За год, в который Синяев стал курировать, в числе прочих школ, Ново-васюганскую школу, это был уже третий телефонный звонок. Два предыдущих не оставили у Андрея Денисовича приятных эмоций.

- Жалоба на тебя пришла, Николай Трофимович, даже не знаю, что мне с ней делать.

Голос Синяева был покровительственен и властен. Он любил себя в этой роли. Любил своё право снять трубку и позвонить директору школы или какому-нибудь заместителю, заранее зная, что на противоположном конце провода сердце начинает стучать чаще, сжимается в комок, а изменившийся голос собеседника становится оправдывающимся, даже не поняв, в чём провинился его владелец, и провинился ли вообще. Позвав к трубке телефона лично Николая Трофимовича, Синяев отступил от своих правил, памятуя годы совместной учёбы. Вместе с тем, его начальственная спесь не чувствовала себя ущемлённой, поскольку была компенсирована тем, что за Николаем Трофимовичем, словно пятиклассник сбегал директор школы.

Сказать, что это было странно – значит не сказать ничего. Без малого тридцать лет Николай Трофимович учительствовал здесь и никогда, ни одной жалобы на него не было. В первые пару лет родители иногда приходили познакомиться, вопросы позадавать, в глаза посмотреть. Позже, получив классное руководство, Николай Трофимович сам стал ко всем ходить. Да и в посёлке все постоянно друг друга видели. Порой на бегу, в магазине или просто на улице могли остановиться и об успехах или неуспехах ученика поболтать.

- Пишет некая Клара Николаевна, бабушка Березина Александра. Организовал, мол, какой-то кружок, рассказывает про армии разных стран, да про географические открытия, да почему в Латинской Америке говорят на испанском и всё такое…

- Ну да, Сергей Сергеевич, есть такой кружок у нас. Человек десять постоянно ходит. Фильмы смотрим, слайды, карты изучаем.

Николай Трофимович немного опомнился и пытался сообразить, с какой стороны можно ждать подвоха от Синяева.

- Судя по жалобе, Николай Трофимович, это не кружок у тебя, а секта какая-то, если не сказать хуже. Этот кружок в расписании стоит?

- Нет, это дело добровольное. Мы собираемся два раза в неделю в свободное от уроков время. Никаких денег я за это не получаю.

- Ишь ты какой, «добровольное»…

Николай Трофимович прямо почувствовал, как чванливо кривиться Синяев. Он всё еще пытался понять, в чём состоит суть претензий неизвестной ему бабушки его самого верного ученика Сашки.

- Планы занятий, стало быть, не составляются. Ни календарно-тематические, ни поурочные. Никто эти планы не видит, никто не утверждает. Таким образом, чем вы там занимаетесь совершенно неизвестно.

- Ну почему же неизвестно, очень даже известно. Детей интересуют вполне конкретные темы, они сами выбирают тему для очередного занятия, я готовлюсь сам, готовлю фотоматериалы или фильмы, потом мы встречаемся, всё это смотрим, обсуждаем. Ребятам нравится. На последнем занятии, например, выяснили историю Австралии, а началось всё с вопроса о том, почему австралийский флаг похож на британский. Это же хорошо, что дети интересуются.

- А на предпоследнем чем вы занимались?

Начальственный басок Синяева не терял заносчивого напора, и Николай Трофимович чувствовал, что разговор только начинается.

- Тема предпоследнего занятия возникла в процессе урока истории. Дети спросили, почему Швейцария не участвовала во второй мировой войне и что такое нейтральные страны. Вот мы и вынесли эту тему на кружок. Разобрали несколько нейтральных стран в разных войнах.

- А три занятия назад, что ты там детям наговорил? Клара Николаевна пишет…

Синяев сделал паузу, откашлялся, зашелестел в трубке бумагой и стал зачитывать:

- Превратно понимая вопросы формирования истинного патриотизма в современной школе, воспитания в детях чувства ответственной гражданственности, Соловьёв Н.Т. на занятиях этого странного во всех отношениях исторического кружка, утверждал ученикам антиисторические домыслы и ложные факты. Так, например, Соловьёв Н.Т. говорил, что СССР фактически вошёл во вторую мировую войну 17 сентября 1939 года на стороне нацистской Германии, а не 22 июня 1941 года, как следовало бы говорить...

- Ну да, говорил, но ведь это так. РККА вошла в восточную Польшу с востока, вермахт вошел 1 сентября с запада….

- Ты мне тут чушь то не пори, Николай Трофимович. Какая к черту Польша? Какой вермахт? Ты чего несёшь? А про Сталинград чего ты говорил?

- Про Сталинград мы говорили на уроке, на кружке мы это не обсуждали. А что и по поводу Сталинграда есть жалоба?
Николай Трофимович почувствовал, как кровь начала тюкать в висках на каждый удар сердца, но ничего не мог с собой поделать и начинал «закипать»…

- Стремясь очернить усилия ставки верховного главнокомандования по недопущению паники и выхода вермахта к Волге, Соловьёв Н.Т. рассказывал детям о том, что 23 августа 1942 года в результате ковровой бомбардировки Сталинграда вермахтом, в один день погибло более 50 тысяч мирных жителей и лишь после этого, ставка разрешила провести эвакуацию города. Таким образом, Соловьёв Н.Т. возложил ответственность за гибель десятков тысяч советских людей не только на вермахт, но и на руководство СССР….

- Ну да, но ведь это тоже правда. На уроке мы рассматривали Сталинградскую битву как поворотную битву в Великой отечественной войне. Когда я сказал о том, с чего она началась, кто-то меня спросил, мол, почему людей не эвакуировали, тогда жертв можно было бы избежать…

Николай Трофимович отлично помнил, кто его спросил об этом. Сашка спросил.

- Ну я и объяснил детям, что Сталин не давал разрешения на эвакуацию города, поскольку не верил в то, что вермахт подойдёт к нему вплотную и вообще выйдет в Волге.

- Получается Клара Николаевна написала нам правду.

- Разумеется правду, всё что вы зачитали, я действительно говорил школьникам и мы это обсуждали.

- Чушь какую-то ты школьникам несёшь, а они потом ГИА и ЕГЭ не напишут у тебя с такими знаниями. Выдумываешь там 17 сентября какое-то. 22 июня и точка. Так было, так есть и так будет.

Николай Трофимович одними глазами попросил директора разрешения сесть в его кресло. Совсем нестерпимо стало сжимать в груди, боль отдавала под левую лопатку, немилосердно давило виски, стоять стало тяжело.

- Жаба вылазит не вовремя, - подумал Николай Трофимович, - только не сейчас…

Внезапно голос Синяева изменился и стал доверительно доброжелательным. Он даже тише говорить стал, словно бы по-дружески.

- Коля, вот ты же умный мужик и всегда был умным. Я даже в студенчестве тебе завидовал. Армию прошел, в Афгане отслужил, орден получил, «универ» с отличием закончил, а простых вещей не понимаешь. Клара Николаевна эта в то время, когда мы на лекциях сидели, работала в комитете партийного контроля, а сын её сейчас в области не последний человек, понимаешь? Ты что думаешь, мне твоё вольнодумие дадут просто так под сукно положить?

- Да в чём вольнодумие то? В чём виноват то я? – Почти выкрикнул Николай Трофимович. Кружилась голова, в груди жгло словно огнём

- Вот ты в университете чем занимался? Учился, это понятно, а ещё, помнишь? А вот я за тебя хорошо помню. Самиздат тайком в общаге читал? Читал. С винила на катушки The Beatles, Deep Purple да ABBA переписывал? Переписывал! Голос Америки ловил? Ловил! Ещё в Афгане, со связистами научился. А я, между прочим, в это же время на комсомольские собрания ходил, а позже и на партийные, даже тогда, когда все смеяться надо мной начали. Всё равно ходил. И правильно делал, ибо возвращается всё, Коля, дорогой, возвращается. Под другой вывеской, с другими картинками, но возвращается. И никто разбираться сейчас с тобой не будет, сколько у тебя стажа, и какого числа СССР включился в войну. Это никому не интересно, поверь. И я знаю, что мы начали воевать на стороне Гитлера, и воевали почти два года, но не надо сейчас об этом говорить, понимаешь? По-другому надо говорить, маятник вновь качнулся туда, откуда мы родом с тобой…

- Не понимаю…Не понимаю почему мы вновь должны воспитывать детей на лжи. Разве я хоть на каплю умалил страдания и подвиг русского человека в борьбе с фашизмом? Разве я высказывал, не приведи Бог, симпатии к фашизму? Нет. Этого, надеюсь, бывший инспектор комитета партийного контроля, не ставит мне в вину?

- Нет, про это она не пишет, но она пишет другое. Я не слишком верю, конечно, однако послушай…

Андрей Денисович смотрел на Николая Трофимовича с нескрываемой тревогой. Он не мог понять для себя, как можно настолько дерзко разговаривать с вышестоящим начальством и поймал себя на мысли, что завидует смелости своего историка, но будучи человеком добрым и открытым, тут же устыдился своей зависти. Он поднёс Николаю Трофимовичу стакан, наполненный водой, чтобы тот выпил. Он взял стакан, вода начала плескаться, капать на директорский стол и брюки учителя.

- Не может не настораживать также то, - читал Синяев, - что инициатива Соловьёва Н.Т. выглядит странно и подозрительно ещё с другой стороны. Соловьёв Н.Т. проживает один, много лет холост. Исторический кружок собирается в красном уголке после занятий, то есть в вечернее время. При просмотре документальных фильмов или исторических слайдов выключается верхний свет. При этом на занятиях присутствуют не только мальчики, но и девочки. Не имеет ли этот учитель своим намерением достигать иные, не связанные с исторической наукой цели…...Это была цитата, слышишь, Николай? Мне думается, тебе сейчас лучше написать заявление об увольнении. Это будет лучше и для меня и для тебя. Я доложу наверх, что уволен, мол. Кларе Николаевне ответ на жалобу дам соответствующий. А ты отдохни, а к первому сентября Платонов тебя снова примет. Всё уляжется. Алло, алло, ты слышишь меня?

Николай Трофимович уже не слышал. Он вывалился из кресла директора и неловко, боком сполз на пол. Покатился по полу выроненный гранёный стакан.

- Какой же вы мерзавец, товарищ Синяев. Не звоните никогда сюда больше, - выкрикнул в трубку Платонов и сам, удивившись своему нахальству, тут же бросил её на телефон.

- Врача, срочно сюда врача, - Платонов выбежал в коридор, молниеносно пересек его и по грязному медленно сходящему снегу побежал через улицу, где располагался фельдшерско-акушерский пункт…
 
На следующее утро Ми-8 санитарной авиации увозил Николая Трофимовича в Томск, в кардиоцентр.
В этом же вертолёте, раз уж выпала такая оказия, улетала в Томск и Клара Николаевна – Сашкина бабушка, бывший инспектор комитета партийного контроля, пенсионерка с активной жизненной позицией. Она видела, что в вертолёте, на носилках укутанный одеялами без сознания лежит мужчина. Не стала спрашивать сопровождавшего врача о том, кто это и что случилось. Ей это было неинтересно.
….......
Прошел на Васюгане ледоход. Отстояли в нужных местах щиты о запрете выхода на лёд. Отцвели первоцветы, ночи вот-вот грозили стать белыми, немного их, белых ночей на Васюганье, но есть. В двадцатых числах июня с парома со спортивной сумкой за спиной сошел Николай Трофимович. Он по-прежнему напоминал Жюль-верновского Паганеля, как всегда высок, сухощав и подвижен.

Николая Трофимовича встречал Платонов, добрая душа, он подъехал к парому на машине. Николай Трофимович оглянулся, как же он соскучился по своей Родине. Чуть в стороне, в тени от жесткого таёжного солнца, переминаясь с ноги на ногу, стояли все его кружковцы Лиза Першикова, Катя Домбаева, Савелий Иванов, Полина Цветкова и другие, но впереди всех стоял верный Сашка Березин с охапкой скромных таёжных цветов.

Увидев детей, почувствовал тут Николай Трофимович, как вновь, как и когда-то, почти тридцать лет назад, вновь подкатывает к горлу нескладный комок – предатель, норовя опозорить и выдавить неуместные, постыдные для мужчины слёзы. Но возраст уже не тот, или он уже не тот, не смог сдержаться, как на Светкиных похоронах. Покатились слёзы, да как покатились, принося, как и тридцать лет назад, такое нужное очищение и облегчение, уже не мальчику, нет, почти старику. Ведь пятьдесят четыре на Васюганье это года солидные.

- А чего там за жалоба то была, а, Николай Трофимович? – поинтересовался неугомонный Сашка, когда все кружковцы, добравшись до школы, уселись пить чай.

- Да, кто-то чушь какую-то написал, скамейки, дескать, мы не так ко Дню победы вкопали, сидеть неудобно. Забудь, Сашка, проехали, - хлопнул Николай Трофимович по плечу своего любимца.

- Ну и стоило так расстраиваться из-за этого, если из-за каждой скамейки так расстраиваться, никаких инфарктов не хватит. Кстати, а сколько у человека бывает инфарктов?

- А вот это уже к Татьяне Николаевне, это по части биологии, Саня, самому бы интересно узнать....