Шостакович

  В советские времена на футбольном матче дежурил врач, в театре во время спектакля за кулисами находился пожарник, а в консерватории на фортепианных концертах присутствовал настройщик. Мало ли что. Вдруг струна оборвётся, особенно басовая; пианист с небес упадёт на землю, а тут настройщик…  Он не даст ушибиться, отведёт беду.
   Я, как настройщик, был послан на один из таких концертов. Пошёл с неохотой, потому что не знал, сколько он продлится. Меня ждало свидание с девушкой, и опаздывать на него я не хотел.
   Где садился настройщик? Конечно, в первом ряду, как можно ближе к роялю. Я пришёл и занял своё место. Публики было немного. Жидкие аплодисменты я пропустил, а зря: они предназначались человеку, который тихонько вошёл в зал и сел во втором ряду за моей спиной. Это был Шостакович. Я оглянулся и стал лихорадочно соображать: он – не он? Да, да, он! Тут же объявили: Дмитрий Дмитриевич, из Москвы, с тремя учениками. На сцене Горьковской консерватории они сыграют свои сочинения, а Дмитрий Дмитриевич их представит.
   Шостаковичу дали слово. Он оказался небольшого роста, в очках, в мешковатом костюме. Он встал и поначалу не мог говорить: хватал воздух ртом, силясь произнести первое слово. Пальцы его затеяли беспорядочный танец на спинке стула, за которым я сидел. Мне пришлось отсесть, чтобы не мешать ему. Говорил он сбивчиво, тихим голосом; некоторые слова залу приходилось додумывать.
    Мало-помалу окружающие привыкли к его манере изложения, но их лица выглядели страдальчески: они и рады были помочь композитору, но не знали как. Я не мог соединить в себе автора «Ленинградской симфонии» и человека, стоящего в полуметре от меня; настолько он был беспомощен на публике. Мне захотелось стать его сыном, чтобы спасать в подобных ситуациях.
   Ученики Шостаковича сидели спокойно, особенно Борис Тищенко, на лице которого не дрогнул ни один мускул (двух других я не запомнил).
   Прозвучавшая затем музыка сгладила шероховатое начало; молодые композиторы изо всех сил подражали своему учителю, предлагая свои музыкальные мозаики, и были награждены аплодисментами. Когда Дмитрий Дмитриевич уходил, мне захотелось догнать его и погладить по спине. На будущее. Чтобы в будущем он не волновался так, как в настоящем. Но вместо этого я взошёл на сцену, закрыл рояль и посидел в тишине зала, в котором только что побывал гений с лицом ребёнка.
   Про свидание я забыл. «Это стоило того, чтобы тебе не прийти, – сказала мне потом девушка, – второй раз Шостаковича ты вряд ли увидишь».