Уроки Первой мировой войны на море

Годы после Русско-японской войны были отмечены резкой активизацией гонки военно-морских вооружений, поскольку та, казалось бы, подтвердила важнейшее положение теории «владения морем», что именно в генеральном сражении флотов определится исход противостояния индустриальных держав в будущей войне, к которой все они активно готовились.

Эта тенденция в полной мере была характерна и для России, в которой традиционное стремление не отстать от передовых держав дополнялось горечью от цусимского разгрома и желания во что бы то ни стало возместить нанесенный им ущерб, как сугубо материальный, так и моральный. (Без сомнения, последний мотив был в значительной степени присущ Николаю II, что, учитывая роль фигуры монарха в русской политической системе, не могло не иметь большого значения).

Насколько же события Первой мировой войны на море подтвердили, либо, напротив – опровергли правильность подобных действий?

Однозначно на этот вопрос ответить трудно. Во-первых, потому что эта война в целом разрушила слишком много представлений, существовавших до этого. А, во-вторых, потому что её «морскую» составляющую нельзя не признать крайне противоречивой.

В период 1914–1918 годов быстрое развитие новых средств морских вооружений (прежде всего, подводных лодок, а также авиации) привело к тому, что линейные флоты, которые, согласно теории морской мощи, призваны были в генеральном сражении решить исход войны, большую её часть провели в базах. Одним из следствий этого стало распространение среди их команд недовольства, сильно проявившегося в конце войны. В частности, именно восстание германских моряков в Киле послужило триггером к началу революции в Германии осенью 1918 года и к её последующему поражению. В ещё большей степени этот фактор проявил себя в России, о чем речь пойдет ниже.

С другой стороны, нельзя сказать, что ход боевых действий на море полностью опроверг мэхэновскую теорию. Правда, генеральное сражение флотов не смогло, согласно канонам этой теории, сразу же и однозначно решить вопрос об исходе мирового конфликта. Тем не менее англичане конечную победу Антанты прямо связывали именно с заслугой в этом Гранд Флита. Правда, эту заслугу они видели не столько в его роли в Ютландском сражении (её там разглядеть и в самом деле весьма затруднительно), а в участии в блокаде германского побережья, нарушившей снабжение рейха жизненно важными материалами и поставившей его на грань голода.

Следует отметить, что те методы, которыми осуществлялась данная блокада, существенно отличались от прежних, критикуемых тем же Мэхэном в своих трудах за неэффективность. В ходе Первой мировой войны английский флот успешно реализовал метод дальней морской блокады, когда непосредственное наблюдение в прибрежных германских водах велось легкими силами (прежде всего, подводными лодками), а более крупные корабли «подтягивались» в случае необходимости, будучи оповещёнными подводниками по радио. Такой метод блокирования побережья оказался эффективнее, чем прежде, когда, как во времена парусного флота, блокирующие суда постоянно находились на виду у неприятельских портов. Или, как в Русско-японскую войну, им необходимо было устраивать собственные «базы подскока» неподалёку.

В свою очередь, германские морские офицеры сразу после Ютланда попытались понять: что именно «пошло не так» и почему кайзерлихмарине оказались не в силах выполнить свою задачу, намек на которую содержался в знаменитом тосте «Der Tag» («За тот день!»), активно провозглашаемом в кают-компаниях германских кораблей в предвоенный период.

Этот день, по мысли подчиненных Альфреда фон Тирпица, означал момент решающей битвы с Гранд Флитом. И потому причины того, что, даже сумев одержать в Ютланде победу «по очкам», тем не менее стратегически Германия ситуацию в свою пользу не переломила, уже по «горячим следам» стали предметом профессионально анализа.

И этот анализ носил весьма нелицеприятный характер. Так, критика, которой подверг германскую морскую стратегию штабной офицер Вольфганд Вегенер, была поддержана его начальником, командующим 1-й эскадрой линкоров вице-адмиралом Вильгельмом фон Лансом, и вызвала настоящий раскол среди офицеров и командования германского флота. Но и смена стратегии в пользу «неограниченной подводной войны» дорого обошлась Германии, спровоцировала переход в стан их противников США и во многом предопределила итоговое поражение «фатерланда».

Пожалуй, в наибольшей степени на дальнейшее развитие военных флотов повлияло событие, случившееся уже после 1918 года. (Здесь уместным будет заметить, что каноническая дата 11.11.1918 года означает заключение перемирия на Западном фронте. На востоке же и юго-востоке Европы боевые действия продолжались, то вспыхивая, то затухая, ещё несколько лет. Причем это относится не только к сухопутным армиям, но и к военно-морским силам. В частности, наиболее активное противостояние на море имело место на Балтике между Красным флотом и английским, направленным сюда на помощь антисоветским силам. Также флоты Антанты принимали участие в боевых действиях на Белом и Черном морях.

Этим событием стал Вашингтонский договор о сокращении морских вооружений, подписанный 6 февраля 1922 года. Он предусматривал не только лимитирование суммарного водоизмещения главных морских держав, но также и оговаривал предельные размеры и вооружение наиболее крупных боевых кораблей. Кстати, именно этим ограничениям во многом были обязаны своим появлением первые «полноразмерные» авианосцы, под которые были «перепрофилированы» недостроенные корпуса линкоров и линейных крейсеров, проектное водоизмещение которых «не проходило» ограничений, установленных Вашингтонским договором.

На авианосцы, входящие в состав флотов ведущих морских держав, возлагались задачи ведения разведки, борьбы с вражескими самолетами и нанесения повреждений кораблям противника. Их способность самостоятельно решать задачи по потоплению крупных судов пока что являлась совершенно неочевидной, и эта роль по-прежнему отводилась линкорам.

По сути, Вашингтонский договор знаменовал собой завершение эпохи «маринизма», когда военная мощь государств в наибольшей степени ассоциировалась с размерами их флотов. В первую очередь – линейных кораблей. И хотя линейный корабль по-прежнему сохранял статус наиболее технически сложной и дорогой системы вооружений, которой располагали передовые державы, но у него уже появились весьма могущественные и быстро растущие конкуренты. Прежде всего, это относится к авиации, чей прогресс в ходе войны был столь стремительным, что одновременно с Вашингтонским договором появляется теория «воздушной мощи» (иначе именуемая уже «доктриной Дуэ»). Как нетрудно догадаться, её основным положением стало возложение на воздушные флоты той роли в будущей войне, которая прежде отводилась флотам морским: стать решающей силой в достижении победы.

Кроме авиации, появились и другие новые виды вооружений, также начавшие претендовать на ведущие роли в структуре вооруженных сил: танковые (мото-механизированные) части, и др. Но главная проблема, актуальность которой продемонстрировала Первая мировая война заключалась не просто в необходимости разделять ресурсы между строительством флота и новыми, возникшими в ходе войны видами вооружений. Необычайно высокая, никогда и нигде прежде не встречающаяся степень мобилизации промышленности (для её лапидарного и выразительного обозначения лучше всего подойдёт знаменитый советский лозунг времён следующей мировой войны «Все для фронта – все для победы!») требовала теперь задумываться о другом. О вопросах массового развертывания вооружений при необходимости не только на специализированных заводах (каковыми, в частности, являются подрядчики, участвующие в кораблестроительных программах), но и о привлечении в случае войны широкого круга гражданских предприятий, способных на принципах кооперации производить традиционно отличающуюся более высокой сложностью военную продукцию.

Всё вместе это не могло не привести к утрате военными флотами той ведущей роли главной военной «надежды и опоры» наций, которой они обладали в глазах как общества, так и государства до 1914 года. Поэтому, хотя поступательное развитие их (как в целом, так и наиболее тяжелых линейных сил) по-прежнему продолжалось, но оно теперь постоянно ограничивалось международными соглашениями (Лондонские морские договоры 1930 и 1936 годов). А приоритеты в борьбе за выделяемые ресурсы у флота теперь оспаривали новые высокотехнологичные виды вооружений, чьё активное развитие происходило в период после завершения Первой мировой войны.

Уроки для отечественного флота

Обратимся теперь к теме русского флота в Первой мировой войне.

Его вступление в Первую мировую войну отмечено двумя совершенно различными моделями действий. На Балтике он сумел упредить противника, мобилизовавшись и приступив к минным постановкам в Финском заливе, по сути, ещё до официального объявления войны. В этом имелась несомненная заслуга командующего Николая фон Эссена – пожалуй, самого талантливого отечественного флотоводца после С. О. Макарова. А вот на Черном море начало боевых действий (последовавшее без малого через 3 месяца после начала войны!) было отмечено целой цепочкой пассивности и бездействия (ввиду явно собирающегося напасть неприятеля), вошедшей в историю под презрительным обозначением «севастопольская побудка».

Говоря о последующей военной деятельности русского флота, следует выделить некоторые аспекты. Прежде всего, обращает на себя внимание неспособность его руководящих органов к выполнению такой важнейшей возложенной на них функции, как планирование. Эта проявилось в двух главных аспектах. Первый: невозможность точно определить сроки наступления войны, чтобы своевременно обеспечить ввод в строй заказанных кораблей. В результате постройка ни сверхдредноутов, ни турбинных крейсеров на обоих морях до конца войны закончена не была. Второй аспект заключался в неспособности заказать именно те корабли, которые требовались для решения конкретных задач. Судостроительную же промышленность, в свою очередь, отличало неумение в точности выдержать параметры заказанных кораблей. В результате «севастополи», имеющие осадку, не позволяющую им оперировать в не имеющих достаточной глубины районах Балтики, не были привлечены к операциям в Рижском заливе, в которых участвовал лишь додредноут «Слава». А на Черном море «Екатерина II» и ее систершипы, обладая пониженной по сравнению с балтийскими дредноутами скоростью, не смогли одержать уверенную победу в «Охоте на Гебена», ограничившись вытеснением его в Босфор, но не потоплением.

Конечно, несогласные с этим утверждением могут ответить, что так или иначе, но германский крейсер был нейтрализован, а это уже хорошо. Однако не следует забывать, что главным назначением кораблей типа дредноут являлось именно потопление крупных вражеских кораблей в артиллерийском бою. Ради этого они были освобождены от многих функций, присущих линкорам додредноутной эпохи.

Поэтому неспособность черноморских линкоров, даже имея преимущество в численности и вооружении, уже иллюстрирует их возможности. И это замечание не следует воспринимать как попытку подвергнуть сомнению качества их экипажей или командования. Данный недостаток во многом был предопределён заниженным значением проектной скорости по сравнению со своими балтийскими прототипами из-за снижения мощности энергетической установки. А те их конструктивные элементы, которые, напротив, на черноморских дредноутах были усилены (то есть бронирование и противоминная артиллерия), в реальных условиях службы себя не оправдали.

Опять же, на это можно возразить, что в той войне все имперское руководство оказалось не на высоте своего предназначения, итогом чего стало крушение государства. И это тоже верно.

Но я упоминаю об этом, поскольку от флотских патриотов часто можно услышать сетование, что, дескать, руководству нашей страны традиционно присуще «сухопутное мышление» и недооценка роли флота, отчего он часто оказывался обделённым вниманием и ресурсами. Но в случае Первой мировой войны и предшествующего ей периода это было точно не так.

Любовь Николая II к флоту не подлежит сомнению. Под его руководством страна отдавала на его развитие все, что только могла.

И каким же оказался результат?

К своей главной стратегической задаче – проведению Босфорской операции, Черноморский флот так и не приступил. Во многом это произошло из-за подчинённой роли, которую Россия играла в союзной коалиции (Антанте). Она не имела возможности формировать свою позицию, исходя из собственных приоритетов, полностью подчиняя её союзной (то есть, по сути, западной) стратегии.

Причины подобного положения кроются далеко за пределами тематики этой статьи. И поэтому мы их затрагивать не станем.

Но саму ситуацию недостаточной компетентности руководства флота, которую его патриоты очень любят оправдывать тем, что переносят ответственность на политическое руководство страны, отметим. Тем более что она ещё не раз повторится и в будущем.

Свою пассивность в борьбе с морским противником русский флот «компенсировал» активностью революционной, начавшейся с самого отречения Николая, обернувшегося кровавыми погромами офицеров в Кронштадте, Гельсингфорсе и Ревеле. И затем эта активность продолжилась и в дни октябрьского переворота, и позже, во время Гражданской войны. Последняя её вспышка пришлась на Кронштадтское восстание 1921 года. Опять же, подробное рассмотрение причин этого явления слишком далеко уведёт нас в сторону от основной темы. Но при этом и вовсе не упомянуть о нём в ряду тех следствий, которыми стало отсутствие реальных боевых задач, решаемых флотом в ходе войны, так же было бы неверным.

Поэтому новое, большевистское руководство страны, которое в целом отличалось трезвостью и прагматизмом в подходе к стоящим перед нею задачам (несмотря на популярные обвинения в фанатизме и пренебрежении к государственным интересам), вовсе не флот избрало в числе своих приоритетов. Даже в период социалистической индустриализации в военно-морском строительстве СССР доминировали идеи «новой школы», возлагающие выполнение большинства задач на морских театрах на легкие силы флота и не считающие необходимым развитие его наиболее «тяжелой» («линейной») составляющей.

По сути дела, к идее «Большого флота» сталинское руководство обратилось лишь во второй половине 30-х годов. Причины такого поворота широко обсуждаются в специализированной литературе. На наш взгляд, хотя они, безусловно, и носят комплексный, многоаспектный характер, но главным «толчком» послужили, скорее всего, события Гражданской войны в Испании.

С одной стороны, в ней впервые после Первой мировой войны произошли крупные боевые действия на море. С другой – советские военные поставки республиканскому правительству, осуществляемые морским путем, столкнулись с противодействием, преодолеть которое без наличия собственных боевых кораблей в удаленных от своих берегов районах оказалось невозможно. Так что, по-видимому, это и стало тем «триггером», который заставил Сталина дать «добро» на постройку собственных линкоров и тяжелых крейсеров. Правда, период их активного строительства длился недолго и был, по сути, свернут.