Половинка. Рассказ

– Ма-ма… ма-а-а… – еле слышно шептали пересохшие губы лежавшего на каталке молодого, беззащитного, совсем ещё мальчишки. В слезинках полуоткрытых неподвижных глаз отражались боль, безвыходность и … пожалуй, надежда…

Мы оказались рядом – он и я. На соседних каталках. Через мгновение мы разъедемся, нас развезут по операционным. Как вечность тянется это мгновение. Оба в тяжёлом состоянии, оба на волосок от смерти. Оба прекрасно знаем и понимаем: следующей минуты может и не быть. Моё тело из последних сил борется с ядом, что мне вкололи, а его обескровленное тело разорвано на части взрывом. Страшные мысли… Не выкарабкается…

Взгляды сошлись. В его уже стекленеющих глазах мелькнул огонёк. Губы вновь шелохнулись. Только в этот раз по-другому:
– Я… Ты… За меня… тоже…
Слышал ли я это? Может, только показалось?

Спустя много лет…
…Впереди поворот. Очень крутой, почти под девяносто градусов. Заранее торможу. И вдруг отчётливо ловлю себя на мысли, что дорога мне знакома. Да настолько знакома, что хоть караул кричи… Разве что деревья повыше стали. Вон там, где лесополоса, росли чудные груши. Мальчишками мы любили туда бегать. На соседнем поле обычно подсолнухи сеяли. Бывало – и дыню, и арбузы. Как давно это было…

Было? Я же здесь впервые! Откуда я это знаю?
Вот и мост знакомый. Дальше – дома. Справа старуха-цыганка жила. Одни головёшки от дома остались. Пожар, видать. Пустырь, опять дома. Торможу возле калитки.

Деревянный забор из штакетника еле стоит, вот-вот развалится. Калитка простенькая, краска везде облезла. Тропинка узенькая к дому…
– Микола!? Миколенька!!!
С грохотом падают полные вёдра, разливается чистая, как слеза, вода. Женщина лет шестидесяти на ходу сбрасывает с себя шаль и, рыдая во всё горло, спотыкаясь и падая, направляется ко мне.

Стоп! Я же её знаю! Столько раз во сне видел! Только там она молодая, чуть за сорок… Жгучий январский ветер колышет её редкие седые волосы, слёзы текут по морщинистому лицу. Она уже не идёт, а карабкается на четвереньках. Бегу к ней навстречу, поднимаю. Только тут замечаю: она… почти слепая. Сколько лет ждала она этого мгновения? Сколько выплакала слёз?
– Миколенька, а как тебя зовут-то нынче?
Как будто кто-то переключателем щёлкнул. Ведь Микола – это я же и есть! Тогда, при последней встрече…Он просил меня и за него жить. Видать, душа его – во мне. Это уже мистика какая-то! Но никто ведь не знает всех тайн бытия – это одному Богу только ведомо!
– Сынок, ты… кто теперь? Как звать-то?
– Илгиз я. Только я тоже умер тогда, много лет назад. Наполовину. И Микола тоже. Вот и досталась нам одна на двоих жизнь… В моём теле… Зовите как раньше – Микой…

Дом маленький, как у меня в снах, кажется, даже стал ещё меньше.
– Комната твоя всё такая же. Я там ничего не меняла. Нина твоя не позволяла. Всё тебя ждала. Царствие ей небесное. Замёрзла она под Новый год. Не дождалась…

– Слишком долго я шёл к себе самому…
*
…Много лет назад сразу после школы осенью Микола получил повестку. На долгие сборы времени не было. В обед повестку принесли – утром уже в военкомат. Только с друзьями и успел попрощаться, и то в клубе. А утром Нина, его первая, единственная и вечная любовь, до самого призывного пункта шла, как приклеенная. Может, чувствовала, что навсегда. Истекли последние минуты. Последние мгновения.

– Я ждать тебя буду! Столько, сколько потребуется!

Последние слова слились с «Прощанием славянки», зазвучавшей одновременно из всех репродукторов на площади.
Судьба распорядилась сурово: Миколу отправили в Афган. Откупить его от роковой судьбы у матери денег не было. Замолвить словечко тоже было некому.
Сразу после учебки – в самолёт и туда…
Такие пески и камни он увидел впервые, а про горы и говорить нечего. Тентованный «Урал» через эти самые пески и повёз их к месту дислокации. Дорога узкая, по обе стороны – горы. Каждый метр дороги сверху виден, как на ладони, и наверняка простреливается. Одно успокоение: бэтээры спереди и сзади с «Зушками» на башне. Уже целый час в такт с монотонным воем моторов машины качаются вправо-влево, словно колыбели. Даже глаза смыкаются время от времени. А потом каждый со страхом просыпается, судорожно прижимая к себе автомат. Впереди – ещё два «Урала» с такими же молодыми, необстрелянными. Сидит Микола, облокотившись на корпус рации «Арбалет», крепко прижимая к груди свой калаш, а в голове тысяча мрачных мыслей.
Никогда не надо думать о плохом. Потому что мысль – материальна. Страх заползает в самые потаённые уголки твоего сознания и оттуда начинает своё грязное дело: отнимает силы, деморализует, рассеивает внимание, делает слабым, ничтожным. А с ничтожными можно делать всё, что угодно, их сломать – пара пустяков!
Вдруг – взрывы. Один за другим разрываются пущенные сверху заряды гранатомётов, где-то строчит пулемёт.
– Рассредоточиться!!!
Молодой лейтенант, только с училища, сам тоже впервые оказавшись под обстрелом, наверное не меньше остальных боялся. Но нашёл ведь в себе силы организовать высадку!
– Боеприпасы беречь! Стрелять только прицельно!
Но разве вчерашний мальчишка может за какую-то учебку стать полноценным бойцом? А что уж говорить про первый бой? Тем более, когда так – из-за камней, как куропаток…
Длинная очередь крупнокалиберного пулемёта в считанные секунды разнесла в клочья кузов машины, которую они только что покинули. Сдетонировал бензобак, машину охватило пламенем.
Очередной взрыв произошёл практически под самыми колёсами БТРа, который упорно стрелял из «Зушек» по позициям противника. Но третье подряд точное попадание и он не выдержал.
– Радист! Связь немедленно! Со штабом!!!
Микола очнулся: радист – это ведь он! И теперь всё зависит только от него. Размотав штырь Куликова в одно мгновение, вставил в штатное место. Приёмник шипел, но молчал. Микола изо всех сил нервно повторял позывные.
– Товарищ лейтенант, есть связь со штабом!
Лейтенант, едва схвативший трубку, почти скороговоркой успел высказать:
– Попали в засаду, нужно подкрепление, потери…
…и недосказал…
Очередной взрыв произошёл у него под самыми ногами…
Отброшенный взрывной волной, Микола не видел, как с обеих сторон спешно подтягивалась подмога, как «Грады» пропахивали беспощадным огнём склоны гор, как «шестёрки» с неба преследовали и уничтожали разрозненные мелкие группировки противника. Он лежал на чужой земле без сознания и истекал кровью.
– Живой! – крикнул подоспевший к нему солдат. – Ребята, носилки скорее!!!
Их, тяжело раненных, человек двадцать, загрузили на «Уралы», повезли обратно в аэропорт. Благо самолёты ещё не взлетели. Тем же самым бортом их отправили обратно. В последний, получается, путь… Почти всех…
Это был конец ноября 1987 года. Время, когда происходили, пожалуй, самые жуткие события. И такая война продолжалась ещё бесконечные почти два года. Сколько ещё безусых пацанов попадут в эту мясорубку, сколько матерей получат казённое письмо с чёрной печатью да тело своей кровиночки в цинковом гробу.
Спустя столько лет, я до сих пор слышу эту канонаду, трель пулемёта, задыхаюсь от солоноватого порохового запаха дыма…

*
Я открыл дверь в комнату метра два на полтора. Отгороженная от остальной части дома фанерой, комната была мне настолько знакома, что я не знал, как себя вести. Справа – кровать, над кроватью книжная полка. Каждая книжка знакома. Вот «Миклухо Маклай», «Робинзон Крузо», «Дети капитана Гранта», «80 000 лье под водой». Стопка газет из далёких 80-х. На стене напротив… пусто…
– Здесь картина была… Вулкан Везувий…
– Выбросили, сынок… Испачкалась она, кровь попала… Нина тебя одного любила, не выдержала. В прошлом ноябре тебя поминали. Она сорвалась, рыдала так, что успокоить не могли. Тут она себе вены и вскрыла… Еле перевязали… Здесь всё кровью залито было. Отмыли. А картину пришлось выбросить. Нинка после этого слабая стала. Всё больше молчала. Вот так сядет, уставится в одну точку и молчит. Ей говоришь – а она и не слышит. А иногда в твоей комнате закроется и с тобой разговаривает… Порою запоёт песенку и говорит: «Мика, подпевай давай…» Перед Новым годом она, видать, к тебе шла… Сюда, в твою комнату. И не дошла. В тот день буран был сильный, глаза открыть было невозможно. Чуть-чуть она до деревни не дотянула: упала на повороте перед мостом. Там и заснула вечным сном.

Поднимая снежные клубы, мощный мерсовский джип вновь набирает скорость. Липкий снег, идущий из низких облаков, налипает на лобовое стекло. Тая, образует струйки, идущие неестественно снизу вверх под напором встречного ветра. Глядя на них, я как будто вижу струйки слёз на морщинистом лице бабы Нюры, матери Миколы. Мамы моей второй – теневой половины. В зеркало заднего вида сквозь снежный буран вижу её отдаляющийся силуэт, чувствую, как она всё машет рукой.
    Один за другим остаются позади километры. Там, далеко-далеко, на окраине богом забытой станицы есть домик у дороги. Возле калитки стоит мать. Из её незрячих глаз медленно выкатываются одна за другой огромные горькие слезинки. Сколько их ещё, матерей, что ждут своих сыновей до сих пор…