Жизнь Вероники

Здравствуй, Вероника!

Листья – это письма лета, что остались без ответа, что летят без адресата в никуда-то, в никуда-то. Сейчас, когда прошло уже десять лет с начала событий, о которых я собираюсь поведать, наступило, наконец, время написать тебе письмо. Это письмо из прошлого в будущее. Я буду рассказывать тебе о событиях прошлого, а читать ты это будешь уже в будущем, когда станешь взрослой, может быть, через десять лет или раньше. Я хочу подробно рассказать тебе о событиях, что предопределили твое рождение и появление на свет, о встрече, что привела к твоему рождению, о твоей маме, о самом твоем рождении, о первом годе твоей жизни и о том, что было впоследствии.

Я встретил твою маму в середине января нового 2011 года на пляже деревни Мандрем северного Гоа в Индии. Я вышел из своего дома на вечернюю предзакатную прогулку до Арамболя, прошел около половины расстояния, но решил не идти дальше, а повернул обратно. Боковым зрением я приметил девушку, сидящую на берегу, на песке, прошел в непосредственной близости от нее, взглянул на нее сверху вниз – она сидела на пляжном полотенце, была в очках, в купальнике, с немного растрепанными на ветру волосами. В последний момент мне показалось, что она застенчиво и неуверенно улыбнулась мне, я неожиданно остановился, присел на песок рядом с ее полотенцем и заговорил с ней с намерением познакомиться. Первый разговор и знакомство прошли гладко. Я много и уверенно говорил, пытаясь заинтересовать и понравиться ей с разных сторон. Она отзывалась и улыбалась. Твоя мама была маленькой, но мне приглянулось в ней сочетание застенчивости и открытости. Она охотно шла на контакт со мной. Потом мы оба сняли очки и уже разговаривали с открытыми глазами. Я сказал, что она симпатичная, ну и она ответила тем же. В тот вечер мы сидели на морском берегу довольно долго, вплоть до темноты. Она ходила купаться, я ее фотографировал. Когда совсем стемнело, мы прогулялись немного по песку вдоль речки. Ты удивишься, но она сразу согласилась идти со мной ко мне в комнату уже в тот вечер, в первый день знакомства. Я шуточно предложил ей продолжить знакомство у меня дома и был удивлен, получив тихое, но недвусмысленное согласие. Меня это сильно удивило, даже сбило с толку. Я чувствовал усталость и предложил ей встретиться завтра, так как не хотел такого скоростного начала, еще и потому что этот ее ответ никак не вязался с ее образом. Она совсем не выглядела как девушка, готовая на все в первый день знакомства, но при этом явно продемонстрировала готовность пойти со мной. Я даже помню контекст этого разговора – она как-то застенчиво и немногословно дала понять, что может лучше сделать это здесь, на пляже, ночью под звездами, чем идти куда-то в комнату. Это ее изволение показалось мне подозрительным, даже немного напугало. Диссонанс между ее образом и согласием поразил и обезоружил меня, я предложил отложить наше близкое знакомство на следующий день. Мне нужно было время, чтобы разглядеть ее лучше.

Мы встретились с твоей мамой вечером следующего дня, я пригласил ее на ужин в кафе на краю Мандрема, там мы поели вкусной местной еды, весело поговорили. Потом в темноте пошли на самый юг, к устью реки. Сидели на каменных валунах, целовались, смотрели друг другу в глаза, в ночь, на морские волны и брызги, она рассказывала о своей работе, о себе, говорила о том, что втайне хочет бросить все и, может быть, даже переехать сюда, в теплые края, работать массажистом. Мы зашли в еще один ресторан прямо на берегу, там нам пожарили рыбы, мы долго ели, потом пили чай, беседовали на самые разные темы. Помню ее лицо, улыбку, волосы, манеру наклонять голову и позировать. В разговорах прошло несколько часов, мы испытали большую симпатию друг к другу, почувствовали себя близкими друзьями. Она уже тогда стала казаться мне очень близким, родным человеком. Твоя мама сообщила мне, что она девственница и у нее никого еще не было. Это меня сильно удивило. Глубокой безлунной ночью мы шли обратно в Мандрем, зажатые между речкой и морем, и я никак не мог понять, кто идет рядом со мной. Рядом шагала маленькая, симпатичная, живая, спортивная девушка, без каких-либо видимых изъянов, но при этом девственница возрастом двадцати семи лет, выглядящая на двадцать, согласившаяся потерять со мной эту девственность через пару часов после знакомства. Как я понял, она и не особенно ценила свою невинность. Она почему-то считала, что я буду думать о ней плохо, что ее чистота снижает ее положение в моих глазах и в глазах других парней. Все это было так странно, так загадочно... Позже я спрашивал ее, а почему в таком возрасте у нее до сих пор никого не было. Она отвечала что-то такое: «они все проходили мимо меня». То есть никто не проявлял к ней должного интереса, не попадалось подходящего человека. Вот это противоречие смущало меня: видеть перед собой абсолютно чистую, целомудренную девушку, но при этом не особо ценящую свою чистоту. Я даже не до конца поверил ей в ту ночь. Думал, может она так мною манипулирует. Хотя ничто в общении не говорило, что она обманывала. Она выглядела вполне честным, добрым, открытым человеком.

Я смотрел на твою маму как на подарок судьбы. Я ожидал встретить именно такого человека в своей жизни. Именно ее я искал почти всю свою сознательную жизнь, или, по крайней мере, последние годы перед встречей с ней. Нигде и никогда со мной не случалось такого. Ближе к полуночи мы подошли к моему дому. В Мандреме я жил в небольшом отеле в окружении пальм и тропической растительности. Он был выполнен в колониальном стиле и окрашен свежей белоснежной краской. Своей архитектурой и интерьерами это место чем-то напоминало дома на греческих средиземноморских островах. Какое-то диковинное смешение португальской, греческой и индийской архитектуры. Мы пошли в мою комнату и остались там почти до самого утра. Все это выглядело как какое-то волшебство. Я помню эту и все последующие ночи. Мягкий приглушенный свет бьет из окна через занавески, и мы лежим на белой постели. Тени пальм играют на стенах. Открыта дверь на балкон, откуда дует ветер и льется рассеянный свет фонаря. Тихая гоанская ночь, снаружи птицы и насекомые. Легкий морской бриз. Твоя мама ходит по полу. Все было как в снах, меня преследовало ощущение нереальности происходящего. Я даже не мог понять тогда, насколько хорошо все было. При всем желании у меня не хватило бы возможностей для понимания разумом того, что случилось. Мне кажется, она испытывала похожие чувства. Да, у твоей мамы никого не было до меня. Как такое вообще могло произойти? В ту и последующие ночи я не мог до конца поверить, что это со мной произошло, что я встретил эту девушку, и мы нашли друг друга.

Следующие несколько дней и ночей прошли для нас как в сказке или сновидении из «Книги тысячи и одной ночи». Мне все тогда казалось нереальным, как будто бы все не такое, каким кажется. Как будто бы я не живу, как будто бы не заслуживаю того, что свалилось с небес – именно то, чего я так долго ждал. Как писал Паустовский: «Не будем говорить о любви, потому мы до сих пор не знаем, что это такое». Может быть, это мелкий густой песок, покоящийся на дюнах Мандрема, или зимние ручьи Гоа, где плещутся белые крабы и устрицы. Или это смех, и пение, и запах молодой пальмовой смолы перед рассветом, когда догорают свечи и звезды прижимаются к стеклам за занавесками, чтобы блестеть в глазах. Кто знает? Может быть, это девичьи слезы о том, чего некогда ожидало сердце: о нежности, о ласке, о несвязном шепоте среди лесных гоанских ночей. Может быть, это возвращение детства. Кто знает?

Мандрем – неповторимое творение природы, загадочное, романтическое место с особой аурой. Бамбуковые мостики и тенты, извивающаяся речка, пальмы, джунгли, причудливые островки, песчаные отмели, пресная и морская вода рядом. Она приходила ко мне вечерами, и мы оставались в моей комнатке. Я встречал ее улыбкой с общего балкона, и она улыбалась мне в ответ. Я видел огонь и интерес в ее глазах. Утром или среди ночи она уходила к себе. По утрам она проводила время на море, устраивала заплывы, а я спал до полудня, потом пережидал палящее солнце. Ближе к четырем часам дня мы встречались на пляже, разговаривали, я много фотографировал ее, а она как обычно любила позировать в разных акробатических стойках. На пляже она всегда была очень активной, ей часто не сиделось на месте. Спорт наделил ее характер некоторыми импульсивными чертами, но в ней был также развит значительный объем человеческих качеств, что меня и привлекало в первую очередь. Мы ходили по широкому песчаному пляжу Мандрема от края до края, купались, я учил ее плавать на доске в море. Ближе к вечеру, после заката, мы шли в кафе Dunes рядом с мостом через речку и заказывали много разных вкусных экзотических блюд и напитков. Это было очень хорошее кафе, часто мы наедались там буквально до отвала, что было одним из элементов ухаживания с моей стороны. Несколько раз твоя мама делала мне массаж – она большой мастер в этом. Я чувствовал, как она отдает энергию во время массажа, устает, старается.

Так прошло несколько дней и ночей, несколько дней и ночей какого-то невероятного, запредельного счастья и забытья. Все вокруг плыло и ощущалось одной сплошной эйфорией или как будто фантасмагорией. Все было предельно нереальным, буквально сказочным. Я не мог поверить, что я живу и каждый день вижу ее наяву, и она принадлежит мне. Я вообще не знал, как ко всему этому относиться, со мной никогда не случалось подобного. Я никогда такого не испытывал, хотя к тому времени мне уже исполнилось больше тридцати лет. Я отказывался верить, что все это с нами происходит, но это было! В какой-то момент все же я немного спустился на землю и начал размышлять, что же с нами произошло. С одной стороны наша встреча была абсолютно случайной, но с другой стороны – совершенно предопределенной, судьбоносной. К тому времени я четко осознал и остро чувствовал необходимость найти женщину для создания семьи и обязательно для рождения ребенка. Я жил в состоянии активного поиска как минимум три года до встречи с твоей матерью. И хотел, чтобы ты родилась и появилась на свет. Постоянно мечтал о ребенке, представлял, как это будет. И все отношения с девушками с какого-то момента рассматривал только через призму рождения ребенка. Мне кажется, уже спустя несколько дней после знакомства я мягко намекнул твоей маме, что хочу от нее ребенка. Не стал говорить сразу, чтобы не спугнуть. Как я теперь вижу, ей от меня тогда были нужны по большей части секс, романтика, новые ощущения, интересные разговоры с новым необычным человеком. Я же почти с самого начала смотрел на нее как на мать своего ребенка. Потому что еще даже до встречи с ней, я смотрел на нее только под таким углом. С самого начала мы занимались любовью без какого-либо предохранения и стали предохраняться только после твоего рождения. И хотя вербально она не высказывала никакого энтузиазма по поводу детей вплоть до твоего появления на свет, она не противилась такому моему подходу.

Когда сумасшедшая эйфория первых дней прошла, прошло само помешательство и ощущение нереальности происходящего, я начал думать о том, как вообще получилось так, что мы встретились в Гоа на пляже. Что привело к нашей встрече? Первый раз на берегах Гоа я оказался в 2006 году еще до зимнего сезона – тогда там все было зелено. Меня привлекала в Гоа в первую очередь давняя культура танцев, вечеринок и трансовой музыки. Я интересовался трансовой культурой и танцевальной музыкой еще с ранней юности и всегда хотел побывать в Гоа, где все это зародилось, жило и развивалось еще с 1970-х годов. Это был мой второй визит на побережье Гоа, и я планировал той зимой провести там, на море, неопределенное время, может быть даже пару месяцев. Я прилетел в Индию из Таиланда в середине декабря 2010 года, сразу направился в уже знакомый и полюбившийся Вагатор, нашел неплохое место прямо возле моря в бухте и спокойно жил там две недели. Снял неподалеку мотобайк и начал ездить на начинающиеся вечеринки в Вагаторе и Анджуне. Там я познакомился с парой небольших компаний, мы вместе встретили очень веселый энергичный Новый год на берегах Анджуны, где в старых культовых заведениях, Cafe Lilliput, Curlie's, Shiva Valley, все живо танцевали и пускали фейерверки под музыку в ночное небо до самого утра. Те дни и бессонные ночи были веселыми и очень насыщенными, это была настоящая гоанская клубная жизнь. Две недели прошли в постоянных ночных вечеринках и разъездах на мотобайках, и к первым дням нового года я несколько подустал. Мне захотелось более спокойного, размеренного отдыха. Одновременно так случилось, что мне пришлось уезжать из насиженного места в Вагаторе, где все комнаты оказались забронированными и меня вдруг попросили съехать. Это первая странная ситуация, которая произошла там со мной, и на которую я обратил внимание. Мне показалось, что с того момента судьба буквально вела меня куда-то против моих желаний.

Я размышлял тогда – куда мне направиться, оставаться здесь, в Вагаторе, или переезжать в Морджим или Ашвем или, может быть, даже в Мандрем или Арамболь? Эти дни, когда нужно было искать где-то новое жилье, я вспоминаю как очень странные и непонятные. До этого все было гладко, и вдруг все стало происходить не по моей воле. Я проехался по разным местам в Вагаторе, где почти все было занято. Потом решил съездить далеко на север к Арамболю. Прошелся по тесным неухоженным улочкам Арамболя, и они меня к себе не расположили. По дороге обратно на отвороте почти случайно заехал в Мандрем. Мандрем конечно был и остается одним из самых красивых мест в северном Гоа: широкие просторы, прекрасные виды, чистые безлюдные пляжи, очень тихо и спокойно. Я с радостью остановился бы там, но опять, все места, куда бы я не стучался, были либо заняты, либо неоправданно дороги. Высокий сезон. Я помню что так и не найдя подходящего жилья, вышел на песчаные барханы на южной окраине Мандрема. В усталости долго ходил под палящим солнцем и думал, что ждет меня дальше? Какой будет моя жизнь? Что я делаю здесь? Зачем хожу уставшим по этим раскаленным пескам? Может, хватит уже путешествий? Где мне поселиться? Остаться в знакомом Вагаторе поближе к вечеринкам или переехать в этот тихий, сонный, но прекрасный первозданный Мандрем? Пески Мандрема манили и отталкивали одновременно. В душе томилось щемящее чувство неопределенности из-за отсутствия свободного жилья. Какое-то видение или знамение посетило меня тогда, в небольшой пустыне неподалеку от берега моря. Как будто, что-то сказало сверху – ты устал, хватит, оставайся здесь.

На пути обратно, уже когда не было никакой надежды найти жилье, в самый последний момент я вдруг случайно обратил внимание на белый гостевой дом с красивыми балконами прямо у края дороги. Странно, как я не заметил его раньше? Во дворе этого дома, за столиком сидела администратор, симпатичная молодая девушка-индуска с черными закрученными прядями волос. Я вдруг испытал неведомое воодушевление и подъем сил в тот момент, вся усталость, запутанность и неопределенность сразу куда-то ушли, мне вдруг явно представилось, что я найду жилье в этом доме. С улыбкой, уверенно и бойко, нацеливаясь на положительный исход, я подошел и спросил о свободной комнате, девушка с энтузиазмом ответила мне что да, у них есть свободные места, и я могу поселиться там. Цена оказалась вполне соответствующей сезону. Я сказал, что хочу остановиться на неопределенное количество дней или недель, и почему-то не типично для себя решил заплатить сразу за завтрашний день, как бы забронировать жилье, хотя необходимости в этом не было. Мы расстались, и в уже веселом живом расположении духа я поехал обратно в Вагатор. Я был рад, что все завершилось так хорошо. На следующий день наступило время отъезда. Помню, что утром я опять колебался – может все-таки остаться где-нибудь здесь, поближе к людям, танцам и музыке, ведь я за этим приехал в Гоа? Но нет, раз уж решил заранее и даже заплатил – надо отправляться в путь. Собрав вещи, не сдавая мотобайк, прямо на нем я двинулся на север. Приехав в гостевой дом, я заметил, что на часах было 11 января, одиннадцать часов утра. На месте я нисколько не пожалел о переезде. Комната была достаточно просторная и чистая, продуваемая морскими ветрами и прохладная даже в жару. Там было очень приятно и комфортно жить все оставшееся время.

Вот так, Вероника, я оказался в Мандреме во второй неделе января 2011 года. А через два или три дня встретил твою маму на берегах Аравийского моря. У меня сейчас нет никаких сомнений, что саму эту встречу и твое рождение и твою жизнь напрямую организовал сам Бог, и ты можешь считать себя богоизбранной. Мой прилет в Гоа был предрешен чем-то, мое странное и неожиданное выселение из Вагатора было каким-то образом организованно и предопределено. Мои поиски и блуждания по гостевым домам тоже были мне уготовлены сверху. И, наконец, усталые хождения по пескам Мандрема, знамения, почти полное разочарование и наконец удачное завершение дня, тоже были предопределены. Что-то привело меня прямо к твоей маме, буквально день в день к ее приезду. А ее в свою очередь что-то привело ко мне, вывело на пляж и подготовило к встрече со мной. Она приехала в Гоа, чтобы отдохнуть на море после болезни и смерти своего отца. Потом она рассказывала, что случайно выбрала тур в Гоа, ей хотелось поехать на любое море. Оказалась она там вместе с семьей своей знакомой из спортивного клуба, и сказала, что это большая случайность, что она вышла на пляж одна. Хотя я в эти признания тогда не сильно поверил. Мне показалось, что сидела она там, чтобы познакомиться с кем-нибудь. Но она говорила позже, что знакомиться ни с кем не собиралась, просто вышла на пляж отдохнуть и искупаться. Но как тогда объяснить что она, будучи целомудренной, согласна была идти со мной, совершенно незнакомым человеком, через два часа после знакомства? Это ли не тотальная воля Бога на все происходящее и произошедшее?

Позже она говорила, что впоследствии ей тоже все показалось очень нетипичным. Она тоже находила много странного и непонятного в случившемся, но только уже потом. Сразу же нам обоим все казалось правильным, совершенно оправданным и закономерным, совершенным во всех смыслах, просто идеальным. Наша встреча была чудом, и именно поэтому она была предопределена! Высшая реальность безукоризненно, безупречно подвела нас друг к другу, буквально столкнула лбами на берегах Гоа, и все ради твоего рождения и твоей жизни, Вероника. Тогда как будто вся энергия моей жизни собралась и сконцентрировалась в одной точке пространства-времени в Мандреме и была направлена на одну девушку. Вся моя жизнь казалась мне тогда одним прекрасным мгновением. Все, что было прожито прежде, было прожито ради этой встречи. Она была прекрасной в своей красоте и доброте, я сразу в нее влюбился, и она сразу привязалась ко мне. Как я уже говорил, все вечера и ночи мы проводили вместе, сидели на берегу, купались, потом спали в одной кровати. Она уходила к себе домой ночью, ближе к двум-трем часам, или уже к утру. То были райские времена. Их не передать словами. Когда я пишу об этом, я снова и снова возвращаюсь в ту удивительную сказку, она воскресает у меня прямо перед глазами. Я перебираю в памяти те ночи, что пламенели звездами в ветках пальмовых деревьев вокруг нашего дома и явственно пытаюсь разделить их в сознании на составные части. Каждое мгновение тех ночей было удивительно прекрасным и приносило успокоение. Такое ощущение, что время тогда просто остановилось и все вокруг обездвижено текло в моменте невидимыми струйками горячего морского воздуха как во сне или забытье. Это было состояние бесконечной эйфории, бесконечного счастья. Солнце сменялось восходящей луной и луна солнцем. Впереди плескалось огромное голубое море. В некоторые ночи глубокая, казалось, мировая тишина опускалась над берегом во время штилей, и зимние зарницы вспыхивали далеко над горизонтом, отражаясь в море. Мы сидели на берегу и чувствовали соленый запах ветра, что веет с неба, и губы жгли поцелуи, пропитанные слезой. Наше дыхание рассеивалось в мире, в облаках, в прохладном течении воздуха.

Так завершилась наша первая неделя. Твоя мама казалась мне красивой, доброй, открытой, честной, нелицемерной, неглупой, во всех отношениях хорошей девушкой. Ей можно было доверять. Но когда прошли эти первые дни, я стал замечать в ней нечто такое, что последовательно стало проявляться все больше и больше, потом вышло на передний план и стало совсем явным. Как мне кажется, именно это и составляет суть того, что впоследствии привело к проблемам и расставаниям, к чему я так и не смог адаптироваться. Я бы назвал это некоторой холодностью, чисто женской эгоистичностью и отстраненностью. Характер ее души вначале казался мне необыкновенно добрым, теплым, мягким и пушистым, но уже через несколько дней я стал ощущать, что эта доброта и теплота живет только на поверхности, а внутри у нее достаточно холодное, отстраненное, само себе на уме, ядро, которого я даже стал со временем побаиваться. Твою мать однозначно можно было бы охарактеризовать холодной планетой с теплой мягкой оболочкой. Я каким-то образом научился жить с этим холодным излучением, подогревая его своим собственным теплом и стараясь не замечать ее центра, общаясь только с теплой поверхностью, но это все равно не помогло в долгосрочной перспективе. Ее холод и женский эгоизм, в конце концов, взяли верх, но это было уже намного позже, через год после твоего рождения.

Вначале я просто молча наблюдал ее странное холодное излучение. Внешне оно выражалось в некотором дефиците эмпатии с ее стороны, и, как мне казалось, в недостаточном внимании ко мне самому и к нам обоим. Да, она стремилась всегда быть рядом со мной, но в какой-то момент у меня стало возникать чувство, что интересен ей не я сам, не моя душа, личность или какая-то уникальность, а просто то, что я мужчина, что я рядом, забочусь о ней, заинтересован в ней, иду на контакт, выгляжу независимым, успешным, свободным, непохожим на других, со мной можно куда-то поехать, я могу рассказать что-то интересное, накормить и напоить в кафе, посмеяться, пошутить, посидеть вместе на пляже, пофотографировать и показать фотографии. То есть мне стало казаться, что она интересовалась всем, чем я обладаю, различными качествами и возможностями, моей историей, моим полом, но не мной собой, не моей душой. Мне в какой-то момент стало недоставать глубинной душевной и духовной связи с ней, казалось, я смотрю куда-то в пустоту. Когда через несколько дней я сказал ей, что люблю ее, она как-то по-детски, лениво-удивленно, уклончиво ответила что она вообще не знает что такое любовь, что это «что-то из прошлого», «сейчас уже ничего такого нет» и что это просто «способ уйти от ответственности». Все эти ранние предзнаменования медленно, постепенно начали охлаждать и рассеивать мое исходное воодушевление по поводу нее. В этом была ее уникальность: комбинация холода и теплоты, природного эгоизма и доброты. Холод в человеке обычно ассоциируется с некой затаенной возможностью обмана или подлога, но в твоей маме этого не было, по крайней мере, на тот момент. В ней был как будто чистый, незамутненный, нереализованный, ничего не излучающий холодный безэмоциональный центр и детская добрая непосредственность на поверхности. Эти сочетания стали пугать меня со временем.

Мне от твоей мамы ничего не нужно было кроме нее самой, кроме самого факта ее наличия, кроме возможности быть рядом с ней, и будущей возможности рождения совместного ребенка, то есть тебя, о чем я почти сразу и прямо ей заявил. Я относился к ней как к воздуху, необходимому для дыхания, для жизни. А вот что было нужно твоей маме от меня, я долго не понимал. И до сих пор не понимаю. Потому что я сужу людей по собственному разумению, и всегда вижу в них себя. Но она, как и многие женщины, устроена по-другому. Может быть, больше всего мне хотелось быть с ней одним, одним целым неразделимым. Я хотел навсегда слиться с ней, потерять себя в ней, желал слияния наших душ. Может быть, я искал свою маму в ней. А вот она такого не хотела точно, она стремилась быть рядом со мной, но только по каким-то своим внутренним причинам и нуждам. Мое присутствие лишь обслуживало ее собственные потребности и нереализованные интересы по поводу мужского пола. Она и по имени не так часто меня называла, хотя и улыбалась мне.

Но вернемся к началу. Спустя несколько дней тотального растворения друг в друге, нам стало скучно на пляже Мандрема. Пару раз мы ходили в Арамболь. Потом я предложил ей поехать на север в Керим. Там мы переправились на другой берег реки, поднялись до форта Тиракол семнадцатого века, где она кружила свои экстремальные танцы на высоком шесте, а я ее фотографировал. Помню эти роскошные виды со двора католической церкви через широкую реку Тиракол, что берет свои истоки с вершин Западных Гатов, и дальше на огромный пляж Керим, усеянный высокими деревьями. В тот же день мы решили доехать до многокилометрового песчаного пляжа в штате Махараштра. Там было совершенно пустынно, мы катались на мотобайке прямо по береговой линии вдоль моря, фотографировались, купались в речных протоках. Мы задержались до самого вечера, так хорошо там было, и вернулись обратно уже затемно. Ехали с включенным светом по пустынным дорогам на юг. Сельские дороги среди пальм в Гоа такие атмосферные, всегда погружают в разные романтичные настроения.

На следующий день я устроил выезд в Вагатор с культурно-просветительной программой, где поведал ей об истории Гоа, о временах португальской колонии, рассказал много всего о зарождении трансовой культуры, о хиппи, танцах и вечеринках, об обычаях прошлого и настоящего. Показал форт и пляж Вагатора, где мы долго ходили по живописным камням и скалам. Рыжие холмы и каменные мысы Вагатора, выдающиеся из зеленых тропических лесов – одно из самых красивых мест на берегах северного Гоа. Именно это окружение, а не пляжи, сделали это место центром крупных рейвов и вечеринок под открытым небом, которые, в свою очередь, сделали весь Гоа таким популярным. Тебе стоит там побывать, когда станешь взрослой. В этих местах, в начале девяностых, произошло зарождение транса как стиля музыки. Тысячи людей тогда танцевали ночи напролет, под открытым небом, рядом с пальмами и океаном, под необычную музыку. You got to believe in something. Why not believe in me? God is a DJ and everyone's body is a temple. Бог – это диджей, а тело каждого – храм его души. Я думал повезти твою маму на какую-нибудь вечеринку, но в тот день в Вагаторе было тихо. Правда, вечером в придорожном кафе она опять пыталась танцевать на деревянном шесте, видимо, чтобы привлечь внимание персонала этого кафе. Для меня было странно наблюдать, что делает она что-то эффектное скорее не для меня, ее парня, ее первого в жизни молодого человека, а для всех окружающих или как минимум для себя. В этих поездках я еще лучше смог разглядеть твою маму, ее покладистую, неконфликтную, добрую, но, все равно, строго независимую и несколько странноватую женскую натуру. Хотя я сам составлял планы на осмотры тех или иных мест, был за рулем мотобайка, создавалось такое впечатление, что она хотела чувствовать себя в этих поездках главной. Первая странность, что я заметил в ней – на скалах Вагатора она ушла от меня почти на полчаса и бродила там сама по себе в одиночестве, как будто меня и нет рядом. Вернулась, только улыбаясь, как будто ничего особенного не произошло. Ну походила, погуляла и вернулась обратно. Хорошо, что не забыла, что я ее жду.

Следующей большой нашей поездкой было путешествие в Панаджи и Старый Гоа на два дня. Мы хотели остановиться в хорошем отеле, но нас не пустили из-за того, что у меня не оказалось с собой паспорта. Удалось поселиться только в самом простом месте в центре города. Проведенная ночь позволила осмотреть все заранее запланированное. Панаджи это город прохлады, образов и теней, пастельных оттенков зданий, романтических теней Средиземноморья и Индии. Вечером мы гуляли по набережной столицы Гоа, провожали закат на необъятной реке Мандави, наблюдали за рыбацкими лодками, ходили по тенистым улочкам, смотрели раскрашенные дома, катались на корабле, где гости и местные жители пели и танцевали. Остались на ночь в отеле и на следующее утро поехали в Велья Гоа, где под ярким тропическим солнцем долго гуляли по широким площадям, посещали местные католические церкви и раскопки старых соборов и колоколен. Там было очень атмосферно. Когда-то этот город, важная столица старинной португальской колонии, был больше Лондона и Парижа: «Кто видел Гоа, тому не обязательно видеть Лиссабон». Мы хорошо провели время и ближе к закату вернулись обратно на насиженное место, в наш любимый Мандрем.

После этих поездок и притирания друг к другу, время начало течь быстрее. Как я говорил, в момент встречи для меня оно практически остановилось, а потом вновь стало разгоняться. Незаметно подошли к концу две недели, что мы провели вместе. Настало время разъезжаться, у нее был самолет в Москву, а у меня по плану было посещение древнего города Хампи в Карнатаке, и потом обратный перелет в Таиланд. Я уехал первым, утром заехал к ней на мотобайке, мы долго стояли и смотрели друг на друга, было немного грустно. Я не мог найти слов, не знал, что говорить, в голове было такое волнение, столько разных мыслей и эмоций. До сих пор помню это прощание, расставание и чувство неизвестности перед грядущим будущем. Мы пообещали друг другу, что будем поддерживать отношения и обязательно встретимся вновь. Я молча, с грустью и некоторым смятением уехал в Вагатор, отдал обратно мотобайк, на котором мы вместе так много ездили, и направился в Мапусу на автобус до Хампи. В Хампи среди древних раскопок и камней я провел несколько дней, потом перелетел в Таиланд. Мама твоя тоже успешно вернулась домой ночным рейсом из аэропорта Васко-да-Гама. Сразу после расставания мы связывались с ней по видеосвязи, я писал ей письма.

В Таиланде я провел месяц. Сначала ездил в парк Као Сок, потом две недели просто сидел в отеле на западном побережье, дожидаясь вылета. У меня уже был билет на Филиппины, но я его отменил, решил прекратить свое долгое путешествие раньше времени. Вместо этого купил билет обратно домой в Россию. Я это сделал, потому что вдруг осознал, что зимовки в теплых странах, путешествия и постоянные передвижения больше не приносят того удовлетворения, что приносили раньше. Я очень скучал. То, что случилось в Мандреме, затмило собой все, что было до этого. Произошедшее произвело эффект разорвавшейся бомбы на меня и на мое отношение к жизни. Ведь я ждал этого. И получил то, чего ждал. В этом была уникальность ситуации – судьбой мне было подарено свыше то, что я заказывал, просил. В планах было потратить все возможное время и энергию на ухаживание за твоей мамой. Эти две недели, что я сидел в кондиционированном бунгало в окружении тайской жары, я все время вспоминал ее и нашу встречу. Я до тех пор не мог постичь – что на меня свалилось? Что это было? Как понимать такой знак судьбы? И что будет дальше? С одной стороны очень хорошая, добрая, неиспорченная девушка у которой вся жизнь впереди. С другой стороны москвичка, холодная, независимая, со специфическим характером. Я не знал, что ждать от этого романа, но решил во что бы то ни стало продолжить отношения и добиваться главного – рождения ребенка, то есть тебя, Вероника.

Я уже не помню в точности содержания всех бесед, что были у нас в Индии, но уверен, что уже тогда я приглашал ее переехать ко мне в Ростов-на-Дону для совместного проживания и создания семьи. У меня даже была почти готова отдельная квартира для этого. Но она, конечно, не согласилась, так как в Москве гораздо больше возможностей для работы и жизни. В ответ она в шутку приглашала меня в Москву, но не к себе домой, а просто куда-то в Москву, вроде – переезжай в Москву, столицу, и будем здесь общаться и строить семью, если хочешь. Все время, что я был в Таиланде, я был в контакте с твоей мамой, мы говорили по видеосвязи и переписывались. Она посылала мне красивые фотографии широкой Братеевской набережной с деревьями в снегу и морозном инее, фотографии своей собаки, с которой гуляла каждый вечер перед сном, свои детские снимки. Мне все это было безумно интересно. Я слал ей свежие фото внушительных карстовых скал озера Као Сок в Сураттани. Ее это тоже впечатляло. Так мы поддерживали связь друг с другом и строили планы – куда вместе поехать. Думали направиться в Крым, Египет, Израиль, куда-то по России. Но, в конце концов, решили посетить Израиль.

В начале марта я прилетел в Россию, в Ростов-на-Дону через Шереметьево, и там мы встретились, провели час в аэропорту в транзитной зоне. Она была немного холодна в этот раз, но мы все равно хорошо поговорили, посидели вместе, обнялись, поцеловали друг друга. Окончательно решили лететь в Израиль, и сразу по приезду домой я купил билеты на май на три недели. Мы продолжили общаться, созваниваться, писать друг другу сообщения, сильно скучали друг по другу. В какой-то момент она изъявила желание приехать ко мне в Ростов на несколько дней, хотела посмотреть, где я живу, познакомиться с моей семьей. В конце концов, мы встретились в середине апреля, я познакомил ее со своей мамой. Мы хорошо провели время вместе, гуляли по паркам, ходили на левый берег Дона, смотрели мою новую квартиру, куда я в очередной раз позвал ее жить. Расстались в хорошем настроении и стали считать дни до отъезда в Израиль. У меня сохранилось письмо, что я послал ей вместе с авиабилетами, там зачем-то приведена цитата из «Исхода 19:3» на английском языке: «Thus shalt thou say to the house of Jacob, and tell the children of Israel: You have seen what I have done to the Egyptians, how I have carried you upon the wings of eagles, and have taken you to myself. If therefore you will hear my voice, and keep my covenant, you shall be my peculiar possession above all people: for all the earth is mine. And you shall be to me a priestly kingdom, and a holy nation. Those are the words thou shalt speak to the children of Israel». Думаю, она вообще не поняла о чем это.

В Израиле несколько дней мы пробыли в Иерусалиме, бродили по старому городу, поднимались на храмовую гору, ездили через блокпосты в Вифлеем, потом взяли напрокат машину и поехали на юг к кратеру Рамон через Мертвое море и Масаду. Израиль – маленькая страна, с самого юга мы за один день добрались до Назарета. Были на Галилейском море, в Акко, Хайфе, Цфате, Кесарии, и через десять дней разъездов оказались в Тель-Авиве на берегу Средиземного моря, где прожили еще несколько дней. Все прошло, в общем, нормально, немного напряженно, но достаточно насыщенно, но мама позже говорила, что ей не очень понравилось. Что именно не понравилось – не смогла до конца объяснить. Говорила, что там я «много сидел, был неактивным и много командовал». Помню, как один раз возле торгового центра мы в шутку повздорили, и я стал говорить с ней на повышенных тонах, так сразу, откуда не возьмись, сбежались охранники с автоматами и начали кружить вокруг нас – у них там веселая система безопасности. В Тель-Авиве по утрам она бегала по набережной и плавала так далеко в море, что за ней устремлялась береговая охрана. Наверно подозревали в ней палестинскую террористку. Я в это время спал в квартире, днем пережидал солнце, и вместе мы выходили на пляж и в город уже ближе к вечеру. Кстати сказать, она и в Гоа пару раз заплывала так опасно далеко, что спасатели с берега тоже плавали за ней. В Гоа регулярно возникают сильные отливные течения, уносящие людей в открытое море, и там постоянно гибнут люди, даже опытные пловцы.

Я мечтал, чтобы твоя жизнь зародилась в Израиле, но этому не суждено было сбыться. После Израиля мы стали чаще созваниваться, и наши разговоры стали долгими, мы висели на линии буквально часами. В конце июня я приехал к ней в Москву на несколько дней. По мне так мы очень хорошо провели время. Ездили в Царицыно и Коломенское, в парк ВДНХ, в центр Москвы, на Красную площадь, в Сергиев Посад. Мне очень запомнился этот визит, он навсегда останется в моей памяти. Один раз мы ехали по Пречистенской набережной ночью в самом центре возле Кремля, я попросил ее остановить машину, мы вышли, подошли к реке, я обнял ее и стал целовать прямо на виду у проезжающих машин. Ее это как-то смутило, но понравилось. То, что мне казалось вполне будничным, ей показалось экзотичным. Я увидел, где и как живет твоя мама, ее квартиру, какие красивые виды открываются у нее из окна и какие хорошие парковые зоны есть прямо рядом с ее домом, увидел ее быт, представил, как и чем она там живет, мы пересмотрели все ее детские фотографии. В общем, для меня эта короткая поездка к ней в гости была интересна и насыщена впечатлениями. Но позже она высказывала претензии, что мы там якобы «мало ездили», и не надо было «лежать дома целых три дня». А мне очень интересно было оставаться у нее дома три дня, находиться рядом с ней в ее обычной домашней обстановке, знакомиться с ее повседневной жизнью, изучать ее прошлую жизнь на фотографиях. На просмотр одних только старых семейных фотографий мы потратили несколько часов. Мы прекрасно провели время вместе.

В июле мы долго решали, куда ехать дальше, и, в конце концов, решили поехать в Крым. Твоя мама с того времени начала высказывать весьма странные амбиции, что я, дескать, пытаюсь ею руководить, и «сильно много командовал в Израиле», и что теперь она хочет планировать все сама. Я предлагал ей направиться куда-то в горы, в предгорья Кавказа, но она выбрала Крым. И саму программу крымского пребывания тоже составляла только она, ее я практически не редактировал. Решил отдать бразды правления в ее руки, раз это стало так важно для нее. В середине августа она приехала на поезде в город Керчь. В тот же день поздно вечером в Керчь прибыл я из Ростова-на-Дону. Мы встретились в комнате отеля, где она остановилась. Это была очень тихая и уютная ночь. Мы долго не виделись, и нам было хорошо и спокойно вместе. До сих пор помню ее взгляд при встрече. Дальше мы стали передвигаться в соответствии с ее программой. Переместились в Феодосию, где жили два дня в старом пустом пансионате советских времен постройки на предпоследнем этаже. Он стоял на берегу как дом привидений и там, кажется, в те дни никого кроме нас не было. Море было холодным, и солнце не выглядывало из-за туч. Потом переехали в Курортное, на Карадаг, откуда гуляли по горам и бухтам в разные стороны. На Карадаге и Эчкидаге было солнечно, очень живописно и познавательно, нам понравилось в горах. Плавает она гораздо лучше меня, но вот в марафонской ходьбе по пересеченной местности устает быстрее. Дальше Новый Свет, что запомнился мне еще по моему детству. Она совершала там многокилометровые спринтерские заплывы вдоль побережья между Новым Светом и Судаком. В начале сентября мы перебазировались на самый запад Крыма, к мысу Тарханкут, что стоял главным пунктом в программе. Мы пробыли там больше недели, ходили к скалам в разные стороны, на песочный пляж Оленевки, ездили на велосипедах на оползневое побережье Джангуля. Один раз поссорились, но вскоре быстро помирились. Наши мелкие ссоры раньше и после этого выглядели обычно так: я на нее обижаюсь за что-то, обычно за то, что, мне кажется, я не чувствую в ней никакой эмпатии или заинтересованности или тем более любви ко мне, не чувствую глубокого душевного контакта за пределами механистичности, обычных бытовых отношений, ощущаю равнодушие, недостаток энергии общения и должного внимания друг к другу, потом перестаю с ней разговаривать, молчу, демонстративно дуюсь, пытаюсь обратить на себя внимание, даже задеть ее, а она этого не замечает и даже не понимает о чем я и за что я на нее в обиде. Последний день мы провели в ее любимой Евпатории, где она много раз отдыхала в детстве. Там мы ходили в караимский ресторан, где пробовали много хорошей еды, в том числе вкуснейшие чебуреки. Ночью она рассказывала истории из ее прошлого, проведенного там, и была как ребенок, казалось, она совсем не повзрослела со времен своего детства.

Я провожал твою маму на перроне вокзала города Симферополь, она садилась на поезд «Симферополь-Москва». Мы молчали и долго смотрели друг на друга и друг другу в глаза. Я тогда заметил, что в ее внешности и поведении что-то изменилось, лицо ее как будто немного округлилось, глаза стали шире, и смотрели просящим, вопрошающим, немного грустным взглядом с широко открытыми зрачками. Я стоял на платформе до самого конца, пока поезд не тронулся, и тамбур не стали закрывать. И мы все это время смотрели друг на друга. Я на всю жизнь запомнил этот взгляд. Последний взгляд твоей мамы перед ее отъездом в Москву. Я предположил тогда, что наверное это произошло. То, чего я так долго ждал и на что надеялся. Произошло или нет? Оказалось что да. В ней как минимум десять дней уже жила новая жизнь, твоя жизнь, Вероника. Тебе наверно будет интересно узнать, где она зародилась. Я думаю, это произошло в Новом Свете. Я хорошо помню наше пребывание там и могу много тебе рассказать и об этом времени и о тех временах, когда мы ездили туда с моей мамой еще при СССР. Но есть также некоторая вероятность, что это могло случиться в последние дни пребывания на Карадаге, где мы жили в новом отеле с бассейном.

Твоя мама за все время общения со мной до наступления беременности никогда не говорила, что хочет ребенка, она прямо заявляла, что дети ей не нужны, что ее интересует только работа, жизнь для себя, и что у нее уже есть племянницы, о которых она может заботиться, и которые заменят ей своих собственных детей. Я же всегда говорил прямо обратное, что ребенок нужен, даже необходим. Но старался особо не напрягать ее самими этими разговорами, а просто поставил для себя цель молча оплодотворить ее как можно быстрее. И все время, проведенное с ней и все планы на будущие встречи, были для меня подчинены этой главной цели. Я единолично планировал твою жизнь и рождение, а она не очень сопротивлялась. При этом она нисколько не волновалась, что общаемся мы безо всякого предохранения, значит, в глубине души все-таки она была не против твоего рождения. Внешне она относилась к этому нейтрально-пассивно. Критерием твоего рождения стали мы оба, но я был активной его частью, а она пассивно позволила всему произойти и, в конце концов, твоя жизнь, спланированная мною, зародилась в ее теле. Она стала проводником моих ожиданий – твоей жизни.

Сразу после нашего расставания, мы мило общались по телефону. Она была в хорошем настроении, скучала по мне, говорила, что это поездка ей действительно понравилась. Почему-то она выделяла время проведенное нами вместе в Индии и Крыму, как очень хорошее и запоминающееся. А мне ничуть не меньше и даже больше нравились все остальные наши встречи и поездки. В третьей неделе сентября она показала мне результат двух положительных тестов на гормоны беременности, и ей почему-то не понравилось, как я отреагировал на эту новость, она заплакала, бросила трубку и сказала что я «недостаточно обрадовался». У меня есть запись этого разговора, я не увидел там со своей стороны чего-то безрадостного. Было только некоторое короткое смятение и выражение недостаточного доверия к этим тестам, потому что у нее раньше тоже были задержки. Я сразу перезвонил и успокоил ее, сообщил что да, я рад этой новости, просто не до конца еще осознал, что произошло или произойдет в будущем, и что мне нужно время на осознание, и полностью в это можно будет поверить только с результатом УЗИ-теста. Мы разговаривали тогда два часа, и она осталась в хорошем настроении. Говорили, что трудно передавать эмоции по телефону, что если бы я был рядом, она бы однозначно их почувствовала. Я тогда в первый раз уже конкретно стал говорить о том, что она может переехать ко мне в Ростов-на-Дону на новую квартиру для совместной жизни, создания семьи и воспитания ребенка, я могу начать делать там финишную отделку. Я дословно пригласил ее приехать хоть на следующий день. Она как-то без энтузиазма восприняла это предложение и уже тогда, в этот самый первый разговор, прямо обмолвилась, что она «по-любому останется в Москве», и может быть только «приедет в Ростов на декрет», ну а я, если хочу семьи, «могу начинать думать о переезде куда-нибудь поближе к ней», заметь, не к ней, а именно «куда-то ближе к ней», видимо для жизни на стороне и для совместных встреч. Я тогда еще не принимал все эти ее слова всерьез, надеялся, что она просто говорит первое, что ей в голову взбредет по настроению, что она потом передумает. Но сейчас, возвращаясь в прошлое и внимательно переслушивая все наши разговоры, я понимаю, что такой настрой сидел в ней с самого начала, что все было предопределено ее ментальностью, воспитанием и установками большей частью уже тогда. Тогда же, в то время будущее казалось мне неопределенным, все казалось вязким, зыбким, податливым, я надеялся на разные варианты разрешения и на ее гибкость.

Все что я дальше буду говорить основано на возвращении и переслушивании разговоров, которые мы вели с ней. События недавнего времени заставили меня вернуться в десятилетнее прошлое и переслушать каждый разговор, что был у нас, а некоторые важные – по два раза. Многое забылось и многое открылось в этом новом свежем взгляде на явления тех лет. В последнее время я пережил сильный кризис и потратил на эти воспоминания не меньше месяца. Перед моим внутренним взором прошел хорошо знакомый сюжет, но увиденный по-новому, в новой интерпретации, в новом сцеплении фактов, в сверхсильном сжатии, когда колесо судьбы как будто прокрутилось без толчков в новой подсветке. Это было пронзительное и волшебное действо. У меня сохранились записи разговоров с твоей мамой начиная с июля 2011 года по июль 2012 года. Всего больше тридцати часов переговоров. Там есть одна очень длинная беседа на пять с половиной часов. В ней обычная болтовня, ничего судьбоносного, мы провели ее, чтобы побить собственные персональные рекорды. У нее до этого были четырехчасовые разговоры с подружками в детстве, у меня – трехчасовые, и вот мы побили все рекорды и проговорили пять с половиной часов, закончили беседу глубокой ночью, уже засыпая. Основная масса бесед часовые и более короткие, некоторые – двухчасовые. Часть разговоров почти ничего не сообщает, другая – ярко высвечивает ее характер, ее и мои установки, цели, планы, ожидания, подробности жизни того времени. Все что я буду писать дальше, почерпнуто из оставшихся воспоминаний и из переосмысления записей наших разговоров, услышанных и понятых мною заново, по-новому.

Сразу после того как я узнал что у нас, скорее всего, будет ребенок, недолго думая, я начал ремонт в новой квартире, надеясь что твоя мама все-таки согласится переехать туда хоть на какой-то срок. Там оставалось только поклеить и покрасить обои, положить полы, поставить двери, установить сантехнику, купить необходимую мебель и собрать кухню. Большая часть этих работ была завершена за три месяца. На это ушло много средств и энергии, но я руководил работами с радостью и надеждой, что делаю что-то важное для нашего совместного светлого будущего. К концу года осталось только купить и установить кухню. Мы продолжили разговаривать, она вскоре изъявила желание приехать ко мне в конце октября на несколько дней. Это были волнительные дни, мы оба тогда думали о будущем, о тебе. Вместе мы ходили с ней на новую квартиру, я показывал ей ремонт в самом разгаре, представлял ей, как она будет воспитывать здесь ребеночка, возить коляску по стадиону, как мы вместе будем ездить по паркам. Перед самым отъездом она опять безапелляционно заявила, что «не будет она никогда жить в Ростове». Я не верил в эти ее слова, мне хотелось думать, что все это шутки, вздор, перепады настроений беременной женщины, но одновременно ее заявления погружали меня в печаль. Она не хотела вписываться в схему будущего, что я рисовал себе и ей, при этом ясных альтернативных вариантов не предлагала.

После отъезда в ней что-то поменялось, она стала гораздо холоднее, это хорошо чувствуется уже в декабрьских разговорах. Я до сих пор не могу понять, что изменилось после той нашей встречи. Может быть, она разочаровалась в моем городе. Уже в начале декабря она опять явно и недвусмысленно дала понять, что переезжать в Ростов не собирается ни при каких условиях, даже на короткие сроки. Я пытался ее мягко уговорить, пытался разузнать, почему она сменила свои первые планы, но безуспешно. «Не хочу, и все». «Не хочу жить в «деревне», видеть зомби на улицах, не слышать русскую речь». Также она прямым текстом уже тогда, на четвертом месяце, заявила, что собирается стать матерью-одиночкой и в графе «отец» в свидетельстве о рождении будет стоять прочерк, так она «будет чувствовать себя свободнее». Кто надоумил ее? Все попытки узнать причины такого стремления приводили к тому, что она говорила что «ей самой так хочется». Было обидно это слышать, но я делал скидку на беременность. Но как я сейчас вижу, беременность здесь была не причем, она только обнажила исходные намерения, твоя мама просто открыто стала заявлять то, что в ней было еще до беременности. Это не было какой-то переменой в ней, просто изначально она не была настроена на какое-либо совместное проживание с кем бы то ни было и, тем более, на переезд в другой город. На тот момент у меня еще были надежды в обратном, но сейчас, после возвращения ко всем нашим беседам, я это ясно вижу.

В начале 2012 года на зимние праздники на пятом месяце беременности она улетела во Вьетнам, никак не посоветовавшись со мной и даже не уведомив меня! Меня это очень обидело, и я какое-то время не звонил ей, ну а она соответственно не звонила мне. Следующие наши разговоры, когда она уже была на седьмом месяце, явно показали, что никакой семьи она создавать не собирается и не собиралась. Ребенку она рада, довольна, но никакой муж или отец ей не нужен. Ребенка она будет воспитывать одна. У нее все есть в Москве для этого: «квартира, дача, машина, мама в помощь, стабильная работа в фитнес-клубе на которой ее ждут, друзья, клиенты». Никакой отец или мужчина ей не нужен. Она никогда не приглашала меня жить к себе на какой-либо длительный срок. Она была не против в какие-то моменты, чтобы я приехал к ней, проведал и затем уехал. Тогда я многого не понимал, надеялся на что-то, пропускал все ее слова мимо ушей, думал, что все это несерьезно, что она изменится. Но сейчас я ясно вижу, что она уже тогда оставила мне только один распространенный московский вариант: быть папой выходного дня. Это модная форма «семьи», а точнее пародии на семью, распространенная в Москве еще с семидесятых годов прошлого века. Вот единственная форма «семьи», на которую она была согласна изначально, еще даже до беременности. Она никогда не просила и не предлагала мне ехать в Москву, несколько раз только шутливо намекала, что «если я перееду куда-нибудь в Москву или под Москву, то я могу для нее и ее ребенка выполнять функцию приходящего и уходящего папы, это ее устроит». Никакой патриархальной или равноправной или даже матриархальной семьи у нее не было в голове. Ничего совместного. Да и дети, как я уже говорил раньше, у нее не были в мыслях, вплоть до наступления беременности. Теперь она начала играть роль если не феминистки, то амазонки. Как-то раз, в одном из своих летних разговоров еще до поездки в Крым она поведала мне «мечту всей своей жизни». Она видела свою жизнь «на джипе и с домом в Подмосковье, где на балконе она будет сидеть и смотреть на лес и звезды, у нее будет пять собак, дети будут не нужны, встречаться с кем-нибудь ей достаточно будет по выходным, убирать в доме будет прислуга».

Мартовские разговоры с ней доставили мне очень много стресса. Она в одночасье разрушила все мои планы и ожидания, я буквально оказался на пепелище пустых надежд и представлений о будущем, не знал о чем думать и что планировать и, вообще, как жить дальше. Это самые жесткие и даже жестокие разговоры, которые у нас были, они в полной мере проявляют холодную, студеную основу ее женского эгоизма и эгоцентризма, их обнаженную пугающую суть. Она камня на камне не оставила от наших прежних предварительных соглашений. Она вообще сказала, что просто «забыла про меня, не помнит о чем мы говорили раньше, и что я свободен и могу идти на все четыре стороны, ей от меня ничего не нужно». Ничего совместного не предлагалось, никакой семьи, никакого переезда никуда. Только ее величество она, ее собственный ребенок, и я, выполняющий в лучшем случае роль папы выходного дня на побегушках. Еще в декабре она мне прямо заявила, совершенно спокойно и без эмоций, что «меня с ней ничего не связывает, что меня с ребенком может что-то и объединяет, но с ней – совсем ничего». На возражение о том, что общий ребенок связывает своих родителей, она опять совершенно недвусмысленно ответила, что нет, ты, Вероника, нас двоих не связываешь ничем. Сейчас я в этом усматриваю уже прямую ущербность твоей мамы, ее неполноценность. Нормальная женщина не будет делать таких заявлений. По крайней мере, мне так кажется. То есть получается, уже тогда, на четвертом месяце беременности, она думала о своем будущем без меня, без твоего отца? Кто надоумил ее? Ее мама? Но я это только сейчас понимаю, тогда-то я отказывался все это услышать, все еще верил во что-то. Что мне оставалось делать? Я просто продолжил жить, ожидая чего-то, надеясь, что жизнь все исправит, выведет в нужную сторону, терпел уничижительные и холодные оценки и заявления с ее стороны.

Мать твоя была холодна и равнодушна, но не обрывала общение со мной, а намекнула, что я могу к ней приехать. Я навестил ее в конце апреля, сразу после дня ее рождения. Встретила она меня морозно, прямо с порога заявила, что уже мысленно рассталась со мной, и я могу идти куда подальше. Помню, как она с большим животом сидела на диване и каким-то незнакомым змеиным взглядом смотрела не на меня, а в сторону. Как будто рядом со мной находился чужой, совсем другой человек. Баба на сносях. В какой-то момент мне захотелось встать и уйти после такого приветствия. Мне прямо, недвусмысленно указали, что я здесь не нужен. Но я все-таки вспомнил, что я же приехал сюда по взаимной договоренности, вспомнил все, что у нас было. Тогда я просто сел рядом с ней на пол, взял ее за руку, показал большого плюшевого медведя и пробормотал снизу вверх что-то типа: «Куда же мне уходить? Нам же предстоит нашего ребенка растить и воспитывать в будущем. Вот видишь, я даже купил для него игрушку». Она довольно быстро оттаяла, буквально через полминуты была уже другим человеком, той, какую я знал раньше. Стали смотреть ее живот, она рассказывала и показывала как ты ручками и ножками двигаешь по сторонам, как перемещаешься с места на место. В тот вечер я в первый раз увидел и познакомился с твоей бабушкой. Помню, как мы вдвоем сидели на кухне подолгу, потом ходили гулять на набережную Москвы-реки, провожали закаты, наблюдали за отражениями деревьев на поверхности воды и розовым свечением облаков. Поздно вечером наступала ночь, вдоль дороги загорались фонари, я засматривался из окна на реку, на огни Марьино и представлял, как ты будешь здесь жить. Даже сейчас, когда я просматриваю фотографии того московского апреля, погружаюсь в волшебную весеннюю атмосферу за две недели до твоего рождения, у меня возникает ощущение, как будто это не я вспоминаю, а кто-то другой смотрит на мир моими глазами. Как будто тогда уже часть меня в новом человеке готовилась увидеть эту набережную, эту реку, эти облака, небо, огни, отражения. Как будто мы с тобой жили, смотрели и чувствовали уже вдвоем. Это предчувствие чего-то грандиозного, ожидание наступления чего-то важного не покидало меня все время общения с твоей мамой и задолго до встречи с ней. Я сейчас вижу, это твоя жизнь, новая огромная человеческая жизнь просилась наружу. Первые несколько дней мы провели хорошо, но потом поссорились из-за какого-то пустяка на прогулке. Через неделю она равнодушно заявила мне, что мне надо «съезжать в отель». Мне было это так обидно слышать. Могла бы прямо предложить уехать, а не отправлять в какой-то непонятный «отель». Я опять почувствовал себя чужим, и не мог понять почему. Не находил ни одного объяснения такому ее поведению. Появились какие-то совершенно неадекватные претензии, что «я мусорю». Не пробыв и десяти дней, мне пришлось покупать обратный билет на скорую руку. Улетел из Москвы в начале мая со смешанными чувствами, полными непонимания того, как мне следует себя вести.

Тем не менее, довольно быстро я получил обратный звонок. Она удивлялась – зачем я уехал? Я ей напомнил ее настойчивые предложения съехать. На что она ответила – ну я же не покупала тебе обратный билет. Хорошая шутка, да? Никогда не поймешь этих женщин с их перепадами настроений. Я думаю, перемена в ее настрое наступила из-за того, что я оставил ей какие-то деньги в последний день перед отъездом. Она в то время постоянно ездила на дачу и с дачи, каждый день ходила на какие-то курсы детского массажа. А я настоятельно просил ее сидеть весь этот последний месяц дома и ежедневно гулять на набережной. Но твоя мама, как спортсменка, всегда была телесно беспокойной, ей все время нужно было куда-то бежать. Я думаю, если бы она меня послушалась, роды бы наступили в нужный срок, а не на две недели раньше. Но она почти никогда не слушала меня, не воспринимала мои советы всерьез, все делала по своему разумению. Стремительно наступило время родов, после того как она проехала сто километров с дачи до центра Москвы. По расчетам они должны были произойти в конце мая, но у нее начались раньше. 14 мая вечером ее доставили в больницу, где на следующий день она родила тебя. Мы созванивались, она говорила что-то невнятное в слезах радости, благодарила за дочку. Я снова быстро прилетел в Москву, успел даже посетить вас в роддоме и сфотографировать ее и тебя на третий и четвертый день после рождения.

На пятый день вас выписали, и мы привезли тебя домой. Это были непростые, полные волнений и новых впечатлений, дни, но одновременно они были счастливыми и жизнеутверждающими. Мы все испытывали то, что никогда не переживали прежде. Даже собака заметно изменилась в поведении после твоего появления в квартире, казалось, ей тоже хотелось о тебе заботиться. Было так интересно наблюдать за тобой новорожденной. Мазали тебе пупок зеленкой, закутывали в разные одежды и пеленки, надевали памперсы, мыли и протирали каждый день, выносили на балкон, потом начали вывозить на улицу в коляске, она кормила тебя грудью все это время, но молока было мало. Помню, как я подолгу сидел на балконе, смотрел на деревья во дворе, потом шел к тебе, наблюдал, как ты лежишь в кроватке. Я спал тогда в тихой комнате с окнами во двор, там стояла большая коричневая мебельная стенка советских времен, крупные растения и цветы, на стенах висели ковры, было очень уютно. Так много новых чувств и эмоций, так много нового пришло в жизнь с тобой той весной. Ты была немного беспокойна, подвижна как мама, у тебя были проблемы со сном, периодически кричала, думаю, из-за нехватки молока. Я хотел назвать тебя Марией, Машей, именем, имеющим древнееврейское и древнеегипетское левитское жреческое происхождение, но она настояла на греческом имени Вероника. Пару недель мы тогда смогли прожить вместе. Вскоре вновь я чем-то не угодил твоей бабушке, кажется, оставил где-то жвачку в доме, и они этого не простили (это не шутка), мне пришлось уехать. Уезжал я в хорошем настроении, потому что был окрылен родившемся ребенком, моим собственным ребенком, о котором долго мечтал, никакие дурные мысли не могли тогда перебить радости от твоего рождения. И еще потому, что моя мама должна была приехать к вам сразу после моего отъезда.

В Ростове мне было нечего делать, я уже почти год никуда не выезжал на отдых и попросил у твоей мамы разрешения поехать в Турцию на пару недель в июне. Она была не против, хотя на самом деле ей было все равно. Ее вообще мало интересовала моя жизнь в отрыве от себя. Я съездил на Ликийское побережье, увидел много красивых чистых мест, чем-то напоминающих Крым, но масштабнее, где горы высотой до трех километров уходят в море, на склонах растут сосны. Каждый час и день я там думал о тебе. А в это время в Москве была моя мама. Вы все вчетвером большей частью были на даче. Она утащила тебя маленькую на дачу еще на третьей неделе, сразу после того как я уехал. Я был против, потому что везде пишут, что новорожденного ребенка до месяца лучше никуда не возить. Но я ей не указ. На даче, на чистом воздухе вроде бы тебе было лучше, но обнаружилось, что у тебя болит животик, в основном ты беспокоишься из-за него. В середине лета стало ясно, что тебе не хватает молока, не хватает полноценного питания. Доктор из перинатального центра посоветовал начать тебя прикармливать. В июле у меня был видеоразговор с твоей бабушкой с долгим допросом с пристрастием, и после него вроде как они начали звать меня обратно, предлагали приехать в Москву в августе. Я стал тогда подозревать, что твоя бабушка имеет сильное влияние на маму, и многие странности и ничем неоправданные перемены в настроении мамы – результат жесткой скрытой психологической обработки твоей бабушкой. Позже я находил множество косвенных подтверждений тому, что она совершенно несамостоятельна и не может сама решить ни одного сколько-либо значимого вопроса без прямого одобрения или утверждения со стороны бабушки.

На второй неделе августа я опять приехал в Москву. Увидел тебя сильно подросшей, но какой-то вялой и сонной. Сначала мы жили на даче дней десять. Там было хорошо: чистый воздух, природа, тишина. Носили тебя по саду из домика в вагончик и обратно, ходили в лес по грибы да ягоды, жарили шашлык. В тот год рано похолодало, к тому же нам стало как-то некомфортно находиться рядом с бабушкой, и мы решили ехать в Москву. Оставили ее на даче в Подмосковье, а сами переехали в Братеево и уединились у вас в квартире. Сейчас, воскрешая в памяти те дни, я могу с полной уверенностью сказать, что прожили мы эти месяцы вполне нормально, даже мило, без каких-либо крупных ссор, обид или недомолвок. Нам было хорошо вместе. Я вспоминаю об этом времени с большим теплом и приятной ностальгией. Из этого сейчас я делаю вывод, что мы вполне могли бы ужиться с твоей мамой и жить так неопределенно долго втроем, если бы рядом не было бабушки. Каждый день мы гуляли с тобой по набережной, иногда по два раза, ходили в дальний Братеевский парк, на Борисовские пруды, ездили в Царицыно. Район, где вы живете, наверно один из самых красивых спальных районов столицы. Лучше него только некоторые места на западе и северо-западе Москвы. Кормили тебя нидерландскими смесями Фрисовом, ты их любила и от всех остальных отказывалась. Еще я покупал какие-то испанские смеси на козьем молоке, они тоже тебе нравились. Как только мы начали подкармливать тебя, ты сразу набрала в весе, округлилась, стала симпатичной пышечкой. У тебя был немного беспокойный характер, с трудом ты оставалась одна в кровати, игрушки и погремушки тебя долго не занимали. Но был один способ тебя угомонить: нужно было взять тебя на руки и начать носить по комнате, ты тогда начинала смотреть по сторонам, засматривалась на стены, на разные предметы, книги, цветы, твои широкие глаза открывались, увлеченно смотрели вперед, и ты совершенно замолкала. Но стоило положить тебя обратно в кроватку, как ты опять начинала голосить. Иногда я просто лежал рядом с тобой на диване. Я помню каждый уголок нашей квартиры, большую комнату, где я спал, вторую поменьше, где ютились вы, третью комнату бабушки, просторный коридор, кухню. Убранство было простым, но в доме царила атмосфера уюта. Ночами и вечерами опускалась тишина, иногда только нарушаемая гонщиками с дороги со стороны Москвы-реки. Не могу сказать, что нам было как-то особо трудно с тобой. Да, иногда ты не спала ночью, плакала, но в основном все шло ровно, гладко, своим чередом. Я ходил за продуктами в магазин, по очереди мы готовили еду. Время от времени посещали соседний супермаркет, где покупали тебе разные одежки, пеленки, куртки, посуду. Ездили в детские магазины в Марьино за игрушками. Твоя мама почти не высказывала никаких претензий, всем была довольна, разве что после разговоров с бабушкой опять могла выдать что-то неожиданное и неадекватное. У меня появилось свободное время, и несколько раз я ездил в центр Москвы на прогулки и разные культурные мероприятия.

Эта осень была прохладной и солнечной, на улице часто светило солнце сквозь облака, погода в Москве стояла великолепная. На набережных и прудах Братеево и Борисово, из окна нашей квартиры, а также в разных местах в центре Москвы вечерами мы наблюдали такие сказочно прекрасные закаты и иллюминации, что не могли до конца поверить в их действительность. Ты в детстве увлекалась рисованием. Представив себя Кандинским, вот так можно было бы описать вечерние московские зори и предрассветные зарницы осени 2012 года, и написать такую симфонию было бы величайшим счастьем для любого художника. Как и Василия Кандинского, меня поразила опера Вагнера «Лоэнгрин» в Большом театре Москвы, и тогда в моем сознании возникла феерическая панорама московского закатного вечера: «Солнце растворяется над Москвой пятном, заставляющим вибрировать струны души. Розовые, желтые, голубые, фисташково-зеленые, пылающие красным дома, глубокое тремоло деревьев, тысячеголосая песня снега, аллегро голых ветвей, упругое красное кольцо кремлевских стен, а наверху, подобно хоралу, возвышается длинная, изящная стрела колокольни Ивана Великого». А под деревней Сапроново, в семидесяти километрах от Москвы, в окружении лесных рощ, в то время догорали тихие подмосковные вечера: «Не слышны в саду даже шорохи, все здесь замерло до утра. Если б знали вы, как мне дороги подмосковные вечера. Речка движется и не движется, вся из лунного серебра, песня слышится и не слышится в эти тихие вечера. Трудно высказать и не высказать все, что на сердце у меня. А рассвет уже все заметнее, так, пожалуйста, будь добра: не забудь и ты эти летние подмосковные вечера». Ты не забыла это время, Вероника? Ты помнишь меня? Как я брал тебя на руки, носил по комнате, листал перед тобой страницы книг, ходил гулять с тобой, давал игрушки, гладил, целовал, кормил молоком из бутылочки? Тебе тогда было полгода.

Так мы прожили почти три месяца до середины октября. Это были прекрасные беззаботные времена, мы были предоставлены сами себе, жили как настоящая семья. В доме была расслабленная атмосфера, мне кажется, создавал и поддерживал ее я. Но я понимал, что с бабушкой так не получится. Я чувствовал это из разговоров мамы с ней. В октябре на даче стало совсем холодно, и она переехала в дом. В воздухе сразу возникло и повисло напряжение. Я тяготил ее, само мое присутствие чем-то не устраивало ее. Даже больше, у нее наблюдались явные отклонения психосоматического характера ввиду возраста. Я понял, что дольше двух-трех недель мне здесь оставаться уже не получится, как бы не хотелось обратного. Предчувствуя невозможность оставаться и свой скорый отъезд, я стал усиленно уговаривать маму собираться и ехать на машине втроем в Ростов-на-Дону, чтобы продолжить совместную жизнь и заботу о тебе уже у меня дома. Она к этому отнеслась как-то нейтрально, вроде и не была против, но и энтузиазма особого не высказывала. Возникало ощущение, что она сама не может этого решить, что решать за нее должна бабушка. Практически каждый день я ее уговаривал, иногда подолгу, рисовал картины, как там будет хорошо, как мы будем свободны и независимы, будем сами по себе как в эти последние месяцы. После таких бесед видно было, что ей самой этого хотелось, но бабушка не одобряла. Уже наступил момент, когда мне явно был подан сигнал, что мне нужно съезжать. Я сообщил ей, что нужно решать: либо я уезжаю один, либо мы втроем вместе. В самый последний момент, когда уже и не ждал, она вдруг согласилась, видимо, получила добро от своей излишне строптивой мамы.

Помню этот переезд, и как мы его планировали. Набили машину под завязку разными вещами и игрушками, положили коляску в багажник и ранним утром в начале ноября двинули на юг. На удивление ты вначале не сильно плакала в дороге. Я держал тебя в маленькой автомобильной кроватке рядом с собой, а мама была за рулем. Тебя легко было успокоить, если взять на руки и прижать к груди. Я тогда, наконец, понял, почему ты так быстро замолкаешь на руках – тебя успокаивал стук сердца, тот который ты слышала, когда была внутри у мамы. Ты быстро засыпала, прижавшись к моей груди. Помню твой удивленный взгляд снизу вверх, ты как будто оценивала биение моего сердца, наверно более быстрое и более сильное, чем у мамы. У груди ты засыпала за считанные секунды, а в кроватке не спала больше пятнадцати минут. Мы довольно быстро преодолели первые триста километров пути, назад дороги не было. Уже затемно оказались где-то за Богучаром. Ты стала плакать, потому что она редко прикладывала тебя к груди днем. Безуспешно пытались найти стоянку в каком-то небольшом населенном пункте у дороги, но уже через несколько километров заметили на трассе хороший мотель для ночевки. Там и остановились на ночь. Поели, накормили тебя, легли спать. Мама говорила, что в ту ночь ты страшно мучила ее грудь. На следующее утро мы довольно быстро, за пару часов достигли границы Ростова-на-Дону, и уже через час были у меня дома. Моя мама встретила нас на пороге хлебом-солью и объятьями.

В Ростове время полетело быстрее и больше стало напоминать унылый день сурка. Все-таки в Москве жить веселее и интереснее. Климат в Москве лучше в любое время года. Летом не так жарко и душно, зимой не так промозгло и ветрено. Москва окружена лесами, а Ростов стоит посреди степей. Ростов – это действительно деревня или даже провинциальная дыра по сравнению со столицей. Полгода для меня, привыкшего к жизни в Ростове, пролетели незаметно: «В слепой квартире теплый дым, стерильный свет неуловим, по окнам, стенам нервный стук, крадется ночь из сонных рук». Здесь мы уже начали подкармливать тебя обычной едой, готовили разные каши, овощные супы, фруктовые пюре, детский творог. Ты все это ела с большим аппетитом. Через пару месяцев мы опять поссорились из-за мелочи, из-за какого-то конфликта на тему кто главнее в семье – мужчина или женщина. Я тогда ушел на новую квартиру и начал доделывать то, что оставалось доделать. Уже тогда там можно было жить, не хватало только кухни для полноценной готовки. Пару недель мы не виделись, но вновь помирились после Нового года, и дальше уже не ссорились. У нас за все время совместной жизни никогда не было каких-либо крупных ссор, открытых конфликтов, выяснений отношений, но были холод, обиды, игнорирование и игры в молчанку. Спорили и конфликтовали мы в шутку, не всерьез, с улыбкой на лице.

С первой теплой погодой мы стали много ездить: в Кумженскую рощу, в зоопарк, в разные места на левом берегу Дона, на набережную, в парки. Несколько раз мы приносили тебя на новую квартиру, там, в огромных пространствах, ты ползала по полам и хватала разные предметы, топталась в ванне, смеялась без умолку, было так живо и весело. От твоего пребывания в Ростове осталось много фотографий. Весь первый год жизни ты была сильным, физически здоровым ребенком. Я не припомню ни одного случая, когда бы у тебя поднялась температура или ты заболела чем-то кроме насморка. Я хорошо помню твое крепкое, сбитое тельце, на стульчиках, на диванах, в кроватях, ползающее по разным поверхностям, и у меня на руках. Можно было только заметить некоторую беспокойность, компульсивность, повышенную энергичность в твоем поведении. Весной ваша бабушка позвала вас к себе, и в середине апреля вы втроем вместе с моей мамой уехали обратно в Москву. Я надеялся и был уговор на ваше обратное прибытие ближе к концу лета. Были также планы и мечты поехать вместе на море летом. Твоя мама почему-то заплакала на прощание. За все время знакомства с ней она плакала несколько раз в самые неподходящие моменты, и я никогда не понимал причины того или иного расстройства. Она сама тоже никогда не могла объяснить. Помню, один раз она пролила слезы оттого что стоянки в центре Москвы собирались сделать платными. Тогда она плакала даже больше, чем в момент нашего расставания в Ростове.

Продолжение следует...


2020, Ростов-на-Дону.