Труба

               
               
               
                «Учиться, учиться, учиться, мать ети!»
               
                (генерал Бондарев)


                ***

Зимою казармы, летом палатки. Учения дивизионные! Праздник солдату – природа, палатки (как пионеры), «сражения» с условным противником, стрельбище на пустыре за оврагом, тактика, кухня походная и село Нижний Порховец. В пяти километрах от лагеря «синих». В тот год для учений дивизию разделили напополам: на «синих» и на «голубых». Со «взятием в плен» - пленных на заготовку дровишек и сена. Штаб дивизии расположился в Борисовке, в бывшей церкви «Бориса и Глеба». Крест сковырнули (тогда еще), а колокольню оставили. И колокол. Очень удобно в смысле подачи сигнала «синим» и «голубым»: один удар - «Начали!», два – «Прекратили!»
В Нижнем Порховце, как во всякой колхозной усадьбе, себя уважающей, имеется клуб, магазин бакалейный с табачной и винной торговлей. Для местных, естественно – солдату сухой закон!  Даже на пиво.
Домишки приличные за частоколом, огородики, садики с яблонями, колодезные «журавли» - красота! Гумна на склоне, ползущем в речное движение чистой воды – говорят, там налимов по самое некуда. И раков. Что еще? Еще МТС за кирпичным забором, курятник, молочная ферма.
Где ферма и куры, там девки. Где девки, там танцы.  Под патефон и гармошку. По субботам и прочим торжественным дням.
По субботам радость солдату двойная – и баня (колхозная - для трактористов, персонала правления и всех остальных, кто не жалеет пятак за билет), и увольнение!  Тому, кто в учениях чем-либо отличился в лучшую сторону. Кто служит не только солдатом, но и «примером».  Как награда за службу и самоотверженность. Оно справедливо. И волю кует – все силы стать лучше, чем есть: кинуть гранату так, чтобы ахнули; мишень продырявить почти без разброса; ползком проползти незамеченным «неприятелем». И даже своими. Много чего в себе можно улучшить.
В батальоне у капитана Синицына служил Павел Губарев, уроженец Поволжья. Богатырь, симпатяга и человек музыкальных способностей. Роста отменного и мускулатуры, кроме чуткого слуха и тенора. Как водится, с чубом кудрявым из-под фуражки (пилотки, ушанки и каски). Загляденье сплошное для девок. А поет… Но не пел. Берег легкие, заняв на учениях почетную должность горниста. У «синих». У «голубых» горнистом Шемякин Дементий, родом из Мурманска.
Что такое горнист? Это секунда в секунду со штабными часами побудка, зов на обед и отбой. Или тревоги внезапный сигнал!
Горнист Павел Губарев замечательный -  ноты чистые, словно в бензине промытые. И высоки, что твой жаворонок. Лучший в дивизии. И горнист, и трубач, и порой запевала. Выполняя еще роль курьера: с донесением в штаб и обратно с новым приказом. Для этого был у Павла велосипед с белым вымпелом на руле – «неприкосновенен!», как дипломат.
Жил в Павел палатке с радистом Ульяновым Дмитрием. Из Ульяновска.
И ходил в увольнение. Перед танцами баня и сельмаг, купить папирос. Себе и товарищам.
Но идеальных людей не бывает. По крайней мере, в солдатской среде года последнего службы. Третьего года – в ноябре уж домой.
Имелась у Павла беда. Какая? Он нравился девкам. Что девкам! Всем бабам поселка и дальше. Включая замужних и чьих-то возможных невест. Это понятно – человек как будто бы спрыгнул с обложки журнала «Советского воина». Или с журнала «Здоровье» - торс атлетический, рост гренадерский, осанка без прогиба, кожа с румянцем. Зубы на зависть.  Словом, как говорится, кровь с молоком. Словом, волжской отменной породы бугай.
А что, своих не хватает? Хватает, но натура такая у женщин – залетный павлин, притягательней местный фазанов. Тем более, Губарев и не павлин. Были ребята, но… Кто-то ростом не вышел, кто-то сутул (от работы), у кого заметная кривизна конечностей нижних – на лошади гнаться удобно, но не этим одним же?
А планы? Девичьи. На перспективу совместного проживания? Почему бы и нет? Зачем ему ехать домой в ноябре, после службы? И здесь пригодится прекрасно, в Нижнем Порховце.  Шептались самые смелые:
- Такому не грех и отдаться до свадьбы.
- Ой! Да что ты?!
- А что? Все равно это будет. Месяцем раньше, месяцем позже. Какая мне разница? Зато не уйдет после этого. Тем более «это» приятно. А уж с Пашей-горнистом. Уж коли роста такого, что может быть там? К гадалке не надо ходить: будет приятно, как пить дать! 
- Откуда ты знаешь?
- Мать говорила. Читала.
- Где читала?
- Не помню.
- И то…
Но с этим у Губарева однозначно – никаких! Обжиманий и тисканий. И поцелуев взасос! Служба прежде всего! И вместо всего! Осталось терпеть-то чуть-чуть.
Чтоб отбиться от девок, шутил:
- Эх девчата! Беда у меня -  когда я трезвый, то не стоит. Но служба идет.
И улыбался нахально, себе зная цену.
Ну и… Что-то вроде азарта возникло. И солидарности бабьей: раз оно так, будешь нетрезвым – «невзначай».
Ловили у бани. Когда с мокрым чубом Губарев стоял на крыльце и жадно курил – красные щеки блестят, лоб блестит, подмышкой грязная «смена».
- Павел Максимович (звали по отчеству, зная, что льстит подобное обращение парню) не могли бы поправить забор? Завалился от ветра.  Вроде лето, а ветры, как осенью, право.
- Чего ж не поправить? Могу.
- Так идемте?
И шел. И ловко чинил, меняя штакетник и петли в калитке. А после обедать и беленькой в честь благодарности…
Или без всяких работ (какие работы, раз человек после бани?) – просто чаю попить с пирогом из черешни. Просто отметить день рождения бабушки, тоже волжанки; просто пластинки послушать перед танцами. А чего? Не слоняться же, как неприкаянный?
Где чай, там наливка: как причина и следствие. А можно покрепче. Скажем, настойки калгановой собственной выдержки.  Рюмочку. Для настроения. Вкусный пирог? Позвольте налить вам еще. Калгановой рюмочку…
И какие пластинки, коль нету вина? Как нету? Вот оно – «Лидия». Пейте, Павел Максимович…
И Губарев, не желая обидеть отказом хозяев и ихнюю дочь (или просто хозяйку еще молодую, бездетную), смело пил. Зная, что делает плохо, нарушая солдатский закон, чтоб ни капли! Даже пива. Но что поделаешь? Тем более, что до отбоя, когда ему вскидывать горн, еще ого-го! Такого можно успеть, не то что, очухаться!
Пил и хмелел. И в этом приятном (чего отрицать) хмелю шел он в клуб. Провожая на танцы Галину. Тамару, кому не нравится имя Галина. Провожая на танцы Маринку Семенову и так далее… Девок не счесть – курятник и ферма молочная.
В клубе под музыку становясь все доступнее.  Все смелей и решительней. Хотя бы руками, которые знали, что делать во время маньчжурского вальса.  И даже себя целовать позволял осторожно. И даже кивал в ответ на вопрос:
- Придешь на гумно? 
Но не приходил!
Ну ничего. От нас не уйдешь, голубчик. В следующий раз попадешься. Или когда-нибудь.
- Что это, Губарев? – строго спросил его командир батальона однажды. - Никак, спиртом вдруг потянуло. Спиртовым перегаром. Или мне показалось?
- Так точно! Вам, товарищ капитан, показалось. Клевер цветет. Откуда быть спирту и перегару?
- Вот о том же и я. Откуда? Ты, Губарев, понял намек?
- Так точно, товарищ капитан, вас понял. Спасибо вам, Игорь Сергеевич.
И Павел такую хитрость придумал. Какую? А вот дальше читай.
Он часы перевел на час ровно вперед! А часы у него не простые. Трофейные часики – старший брат подарил. Живет сейчас в Кинешме, город хороший. Там в них стоит механизм, запускающий «зуммер» (есть слово такое у немцев) или жужжанье по-нашему. Зажужжат эти часики, и Павел проснулся. Чтобы ни снилось, как бы спать не хотелось.
Так вот он исчезал из поля внимания женского, когда на руке зажужжит.
- Это что у вас, Павел Максимович?
- Это в штаб вызывают. Немедленно! Простите, Наташенька, но дальше я с вами идти не могу. Служба! Поймите.
И в щечку чмок! На прощанье.
А после на речку. Там разденется на бережку и в водицу вечернюю, свежую шлеп! С головой. И как огурчик. А чтобы не пахло (помнил об уговоре с товарищем капитаном) крапивы пучок разжевать. И папиросою задымить результат.
                ***
А служба? Учения?
Своим чередом с переменным успехом – то «синие», то «голубые». В зависимости от задачи, поставленной штабом, и умения использовать полученный навык военный. И подвижность ума командиров. Как «синих», так «голубых». Задачи многообразные: марш-броски в тыл «противника», обходные маневры, удары по флангам, взятие водных преград, строительство «малых» фортификаций, прямые атаки под выстрелы холостые, соревнования в беге и в маскировке. Много, что должен солдат показать.
Счет идет на очки. Чтоб потом подытожить и дать победителю приз – переходящее «Знамя дивизии». И новые лычки, значки наградные, погоны.
Кроме общего штаба дивизии каждый «условный противник» имел собственный штаб, где принимались решения, исходя из полученных донесений разведки и задачи, поставленной штабом дивизии. В малых штабах все, как положено – адъютанты, рассыльные, радисты и шифровальщики. И сейфы, где секретные карты хранятся и другие бумаги.
Для неприметности штабы (как «голубых», так и «синих») размещались в обычных палатках армейских, в их общем ряду.  Где штаб? Угадай! Зачем? Для жизнеспособности «армий» - голову нужно беречь допрежде всего. Что сделают руки, коль нет головы? Или ноги? Или орган телесный другой? Ничего!  Только сдаться.
При всей секретности и шифровании слухи ходили, что по очкам побеждают не «голубые», а «синие». Это в августе. Хотя в мае счет вели «голубые». Там у них начальником штаба был полковник Запалко, человек одаренный чрезвычайным военным талантом. Но заболел (подхватил кишечную палочку) и был в госпиталь отвезен с температурой под сорок и сильнейшим поносом.
Но победил. И жар, и понос. И вернулся, чуть похудевший, но бодрый. И придумал, вернувшись, «ответный» по синим «удар». Ихний штаб захватить на рассвете. Где-то за час, полтора до побудки. В самое сладкое время для сна. В самый беспечный и безоблачный день – в воскресенье! Как Суворов, внезапной атакой. Бесшумно подкравшись к лагерю «синих» субботнею ночью – обложить и накрыть! В ночь с 6-е на 7-е августа.
Не откажешь полковнику – ловко придумал.
                ***
В субботу, шестого числа распорядок не нарушался. Утром сдавали командный зачет по транспортировке и перевязке раненых. От места «ранения» до «медпункта» полтора километра. Зачет принимали командиры подразделений.
После обеда кому увольнение, кому  в наряд заступать. Словом, все как обычно, порядок не нарушался. И у Губарева порядок не нарушался – в баню, к Самойловой Маргарите, на танцы и в лагерь обратно. Ровно раньше на час. Чистым и трезвым.
Что хотела Самойлова Маргарита, кроме ласк и сильной любви? Помочь повесить в спальне новый ковер. Ездила в город и привезла: два прекрасных оленя на водопое. И кукушка на ветке передней. Прекрасный для спальни ковер. Пахнет фабрикой.
Повесить, покушать (кроме ковра Самойлова привезла две бутылки «Кагора») и в клуб танцевать, чувствуя движение рук солдатских по телу. А что выйдет потом, то и выйдет! Месяцем раньше, месяцем позже… Какая разница!
Но не вышло ни капельки – у Павла на руке зажужжало, и он удалился трезветь. А потом быстро в часть, в лагерь палаточный горн вознести для «Отбоя».
Отыграв нужный и долгожданный сигнал, Павел механизм часового будильника возвращал на время обычное. Себе, чтобы встать и «побудкой» начать новый день для всех остальных. Вот она служба – сигналить и направлять! Начинать и заканчивать. Горном звучащим.
А в этот день позабыл. Так и осталось – раньше, чем нужно на час.
Почему? Да потому что живой человек, а не идол! Или машина какая. Нравилась Маргарита ему. Шибко нравилась. Нет возражений – молодая, имеет сестру, отец в санатории. Темные волосы в косу сплетенные, черные брови аккуратными дугами, губы припухлые, ноги. Длинные и без каблуков. И фигура, в целом, без замечаний. Нравилась Губареву Маргарита Самойлова. Он бы ее… А чего? Раз сама намекает. Надо было. Ну ничего, успеем еще.
И на этом заснул. Снилась баня, где мылись все вместе. Солдаты (в сапогах почему-то) и девки с курятника. Голые все, как одна.  А стены и пол обложены плиткой. Желтой. И буквы на плитке, тоже из плитки, но красной - «Победа». И Маргарита на ближней банной скамейке – веник в шайке размачивает. Волосы, как у русалки, которыми полностью груди закрыты. Открывается дверь и…
Павел проснулся. От «зуммера», ровно раньше на час зажужжавшего.
Павел будильник мигом заткнул. Чтобы не разбудить радиста Ульянова, рядом храпящего. Натянул галифе, сапоги и вон из палатки. Не спать же теперь? И не уснешь.
Губарев вышел, зевнул, улыбнулся. Туман кое-где, гуще к верхам. Птицы тревожно стрекочут, шорох листвы и иголок сосновых. Но безветрие. «Почему?» - мысль толкнула сознание Павла, вытряхивая из него грез приятных остатки. Почему птицы встревожились, кто их напугал? И шорох листвы. Трутся листья при полном отсутствии ветра. Что за явление?
Что-то блеснуло, кажись. Там, между палаток второго взвода. Точно, блеснуло. Бинокль! И чья-то спина. Или плечи пятнистые. Еще голова, как венком оплетенная ветками.
Голубые! Точно, они! Голубые! Они!
Не показывать виду. Усыпить, пусть хотя б, на чуть-чуть. Они без команды и шага не сделают. Успею!
Павел снова зевнул и живот почесал. И в палатку обратно залез…
За горном, сигналить тревогу. И разбудить радиста Ульянова.
- Ульянов, вставай! Ульянов! Кругом голубые! Не спи!
Ульянов вскочил.
- Выползай под окошком и к командиру. Как есть. Голубые, готовят атаку.
- Понял, ползу.
Павел сдернул с крюка свой начищенный горн, грудь расширил глубоким дыханием и:
- Тревога!
-Тревога!
-Тревога!
Определив «голубых» и разрушив их козни – скрутили лазутчиков. И их командира капитана Буренина тоже…
                ***
В ноябре (в его середине) Павел Груздев вернулся со службы домой. Имея медаль на груди – «За отличие в воинской службе»
-  За что тебя, сынка?
- За отличие, батя!
- А точнее?
- За учения. За правильный выбор в момент испытания. За смелость решения, батя!
- Ишь ты! В меня весь пошел. Ну будем!
И чокнулись с брызгами.
В ноябре (в самом конце ноября) Павел вернулся в Нижний Порховец. К Маргарите Самойловой. У нее ж и остановился. И до сих пор еще там. Сын у него подрастает, в хоре Павел поет (главным солистом), бригадир над шоферами.
Если спросишь:
- Ну как ты?
Ответит с усмешкой:
- Труба.
А что оно значит? Хрен его знает.