День независимости

      Весенний вечер укрывал город серым покрывалом тоскливой холодной мороси. Ветер раскачивал набрякшие от долгого дождя кисти черемухи. Желтый свет фонарей, отраженный в мелких, усыпанных крошечными белыми лепестками, лужах дрожал, разбиваемый десятками и сотнями капель. Мерзлые пальцы крепко сжимали круглую ручку большого красного зонта, почти уложив его на плечо. Приятно шурша шинами по мокрому асфальту метрах в пяти от нее припарковалась красная AUDI.

      Мягкая, немного усталая улыбка — день на работе выдался не из легких и закончится быстро не обещал — коснулась нетронутых помадой чуть пухлых девичьих губ. Спрятавшись под зонтом, Таня смотрела, как, распахнув дверцу, её мужчина выбирается из машины, как мелкие, больше похожие на туман, капли дождя оседают на его черных, чуть волнистых волосах и такой же черной кожаной куртке. Сердце девушки радостно ёкнуло в груди, заставляя делать шаг навстречу.
      — Б**ть! — брызги лужи взлетели вверх, оседая грязными кляксами на бордюре, тротуаре и красных полуботинках с острыми носочками. — Нафига именно сюда надо было переться? Поближе-то ничего не нашлось, а? Таня? Тут, мать твою, даже нормальной парковки нет! Ты специально выбрала его? Или как обычно — по наитию природной дурости? — Гараев несколько раз безрезультатно хлопнул по штанам ладонями, пытаясь стряхнуть грязь, и раздражённо цыкнул: — Все брюки усрал.
      Девушка тяжело вздохнула, отступая ближе к витринам. Сквозившее в каждом слове любимого раздражение уже давно не ранило её сердце, затянувшееся за столько лет рубцами и коростами, как бронёй. Надо просто перетерпеть, перемолчать. Совсем чуть-чуть. И скоро всё снова будет замечательно.

      Широкие стеклянные двери с рекламными наклейками плавно разъехались в стороны, впуская-выпуская очередных покупателей. Люди. Сколько людей… Сколько разных судеб… историй любви… Таня медленно катила большую тележку вдоль расставленных под углом лотков с фруктами. Пожилая пара, задержавшаяся напротив бананов, пытливо перебирала связки одну за другой, выбраковывая их по одним им понятными причинам — им и Тане, сияющими глазами наблюдавшей за ними, — пока не выбрали ту самую, идеальную, ярко-желтую, без черных отметин, сладко пахнущую. Их корзина перегораживала доступ к яблоками, но девушка не хотела торопить стариков, аккуратно укладывающих бананы обратно в коробки, а потому просто обошла лотки с другой стороны.
      Гренни Смит поблескивали своими, казавшимися восковыми, ровными округлыми боками. У Тани аж под челюстью свело — так их захотелось. В меду и слоеном тесте.
      — Я тебе уже говорил, что у меня от этой кислятины зубы болят? — в тележку упал крупный кусок охлажденной тушки кижуча*. — Говорил. И не раз. Но ты всё равно решила меня заставить их жрать? В нашу годовщину. При гостях. Чтобы из меня посмешище сделать? Ты нормальная? Головой вообще думаешь, Танюша?
      — Володь, я просто не успела положить желтые. Ты вино выбрал? — девушка потянулась к большой упаковке с его любимыми Голден. На Танин вкус они были… заурядными. И если уж выбирать желтые, то Соблазн или Шантеклер, но спорить сегодня ей не хотелось совсем. Тем более из-за яблок.
      — Вова! Я столько раз просил не называть меня Володей! Я тебе не Ульянов-Ленин! У тебя как у гуппи — память 12 секунд? — Владимир рывком выдернул у нее из рук тележку и покатил к кассе. — Разумеется, выбрал! В отличие от тебя — у меня с памятью всё отлично.
      Торопливо семеня за ним, Таня всё не могла припомнить, когда ему перестало нравиться «Володя» и как именно данный вариант имени связан с вождем пролетариата?

      Большой рыжий кот настойчиво терся о ноги, буквально бодая лобастой головой мелькающие перед желтыми глазами щиколотки хозяйки, требуя любви и ласки, как заправский циркач нырял между шагами, а затем разворачивался и заново.
      — Потом! Всё потом! — Таня подхватила тяжеленного любимца на руки и перебросила на диванные подушки. Вероятнее всего за этот акт неуважения и неподчинения придется ей расплачиваться но… всё потом. К шести обещали уже подъехать ребята. И время поджимало.
      В духовке румянился закрытый пирог с рыбой, в чугунной жаровне пыхтело на плите жаркое. На окне остывал ягодный морс. Готовить Таня любила и умела. Вообще, этот скрытый до поры до времени в ней талант, как и многие другие, пробудился только с приходом в ее жизнь Владимира. А до него она — свободная, своенравная, независимая, без пяти минут выпускница одного из престижных вузов — и знать не знала, что быть домашней птичкой так здорово.
      Их встреча была случайной, в метро. Когда он обернулся на ее звонкий смех и рванул вниз против движения, создавая хаос вокруг себя и едва успевая запрыгнуть за ней в вагон.
      — Вова, — с трудом сдерживая высоко вздымающуюся грудь, практически выдыхая свое имя, представился он.
      — Ну, ты — чумааа, — протянул Данька — школьно-студенческий Танин «друг, товарищ и брат», припоминая песню и незаметно локтем толкая подругу в бок.
      Девушка скользнула по нему заинтересованным взглядом. Он не был в ее вкусе: слишком долговяз и черняв, но сам факт!
      — И часто ты вот так… в метро? — вздернув бровь, беззлобно усмехнулась она.
      — Это первый, — парень не сводил с Тани горящего взволнованного взгляда. — И, хочу надеяться, что последний.
      Даня оценивающе присвистнул и отступил в сторону.
      Потом отступил ещё… Потом еще… И спустя полгода ее первых серьезных отношений — исчез из Таниной жизни и вовсе. Именно таким было требование Владимира после их первой в совместной жизни ссоры — других мужчин в жизни своей женщины он терпеть был не намерен.

      Навострив уши с рысьими кисточками, Феликс щурил песочного цвета глазища, по-человечески недовольно хмуря брови. Уложив голову на мягкий подлокотник дивана в полумраке кухни, он пристально наблюдал за толпящимися в коридоре людьми. Чужими. Горластыми. Без страха снующими по его территории.
      Таня выкрутила диммер, прибавляя свет, и вынула пирог из духовки. Идеально! Всё сегодня должно быть идеально. Легкая улыбка вновь и вновь бабочкой порхала на ее губах. Ребята, с которыми они познакомились во время отпуска в феврале на Красной Поляне, были их первыми гостями за последние пару лет, превращая дождливый день в настоящий праздник.
      На круглом кухонном столе в стеклянной расписной вазе красовался большой букет альстромерий и фрезий, насквозь пропитывая своим нежным ненавязчивым ароматом Танино настроение. И Таня впервые ощутила — наконец-то пришла весна! Казалось, еще чуть-чуть и у нее самой, как у бабочки, вырастут за спиной крылья. Она смахнула прихваткой с синего шелкового подола крошки и громко позвала, стараясь перекричать громкий смех, доносившийся из комнаты.
      — Вова, забери компот!
      Большие куски пирога ровным красивым цветочком укладывались на широкое блюдо.
      — Может, еще что сразу прихватить? — Гараев заглянул Тане через плечо. Его рука коснулась её талии, чуть притягивая к себе. — Не крупные?
      Девушка молча потянулась к ножу, чтобы располовинить куски. Ну, будет не так эстетично. И что? Какая разница, если через несколько часов всё это окажется в унитазе. Разве это повод для ссор? Тем более сегодня…
      Но Вова мягко остановил её — смотрелось действительно красиво, да и не такие уже и большие они были. А в зале ждали гости…
      — Не надо. И так всё замечательно.
      Таня подняла голову, замечая, как её улыбка отражается в его глазах, разливаясь по ним ярким светом.
      — Я тебя люблю.
      Как-будто груз с души упал. Наконец-то всё опять как раньше. Может, ненадолго. Может, всего на один вечер. Но снова всё как раньше. Таня вздохнула и потерлась головой о Вовино плечо.

      — Ребята, вы где? — В кухню впорхнула белокурая Альбина. — Нужна помощь?
      Владимир качнул головой, с сожалением опуская руку и забирая с подоконника графин с брусничным компотом.
      — Это к Тане. Она всем командует.
      Задорно подмигнув «командиру», Аля потянулась к развалившемуся по-королевски котище.
      — Какой красавец, — восхищенно ахнула она. — Это что за порода?
      Растопыренные мохнатые лапы бесшумно мелькнули в воздухе, оставляя на раскрытой ладони царапины-предупреждения.

      Ковыряясь в содержимом плетеной корзинки-аптечки, Вова выбирал между бинтом и пластырем.
      — Ну ты еще мне гипс предложи наложить! — расхохоталась Аля, оценив уровень его встревоженности, и перевела взгляд на прикидывающего спящим котяру. — А он у вас с характером.
      — Есть марганец? — спокойно поинтересовался Денис, забирая у Тани протянутое чистое полотенце и рассматривая ладонь сестры.
      — Точно! —  Пузырек с еще советской этикеткой — бабушкины запасы — нашелся на второй полочке в ванной.

      Бледно-розовые капли, смешиваясь с проступившими бисеринками крови, стремительно выцветали и уже грязно-серые стекали в раковину. Альбина шумно и утомленно дышала носом.
      — Честное слово, такое ощущение, что меня лев подрал! Вы чего все вокруг столпились? — в шутку возмутилась Аля, наблюдая, как Таня аккуратно клеит на ранки бактерицидный пластырь.
      — Надо бы врачу показать, — с сомнением посоветовала Таня.
      — Не надо, — уверенно заявила гостья. — Лучше водки.

      Большой пушистый хвост нервно бил по стенке шкафа, разметая туда-сюда несуществующую пыль. И только он выдавал истинное настроение Феликса, наблюдавшего с высоты шкафа за людьми. Рысьи кисточки чуть подрагивали, улавливая смех, звон хрусталя, бряканье ложек, вилок, ножей, вздохи, шорохи, шаги, бьющие по чувствительным ушам басы. Запах алкоголя и веселья разливался по комнате. Запах редкий. Почти приятный. Но Феликса он раздражал, как и вся эта суматоха внизу. Кот незаметно шевельнулся и перебрался поближе к стене. Подальше от людей.

      — Вот! Смотри-смотри! Лицо на миллион! — трясущимися от смеха пальцами Альбина увеличила изображение на экране телефона. Там, со вселенской тоской в глазах возле гостиницы куда-то вдаль смотрел Гараев.
      — Это он с лыжами прощается! — заржал Денис. — Ты, Тань, как раз за кофе ходила. И всё пропустила.
      — Так во-о-от почему ты в одних ботинках стоял! — девушка обернулась на своего парня, озарение и веселье плескались в ее серо-зеленых глазах. — А я еще думала: как ты умудрился лыжи за 15 минут потерять!
      — О! — тут уже не выдержала Дина, являвшаяся непосредственным участником тех событий. — Ну, в ботинках наш красавец остался только от щедрот Алиной души!
      — Мне просто размерчик не подошел, — будничным тоном пояснила Альбина, сделавшая тогда, в феврале, Гараева на всех спусках «на спор» и «слабо» и, заполучившая в качестве приза Вовины лыжи с ботинками. Ботинки-то она вернула, а вот лыжи — нет.
      — Блин! Ну, ребята. Ничего у вас во рту не держится! — усмехнулся Гараев, разливая кому водку, кому вино.
      — Ибо нефиг смотреть на женщин свысока! — расхохотались девушки, ударяя друг друга по ладони.

      Маленькая стрелка на часах неумолимо двигалась к полуночи. Сотовые валялись где-то на диване. И только музыка, доносившаяся из одного из них, не давала хозяевам позабыть об их существовании. Это была та самая «офигенная» подборка, которой Денис хвастался еще в Сочи, обещая включить при случае.
      — У вас на балконе курить можно? — и дождавшись утвердительного кивка от Тани, чуть пошатываясь, Альбина выбралась из-за стола. — Тогда я туда. Оки? Воздухом подышу.

      Отмахнувшись от сестры, Денис что-то нарыл в Инсте и уже вместе с Вовой, под одергивающее шипение Дины, тыкающей указующим перстом в часы, прыснул со смеху.
      — Блин! Прям жаль этого мужика, — вытерев проступившие в уголках глаз слезы, он потянулся за последним куском пирога. — Твоя Таня реально вкусно готовит!
      — А то! — гордо кивнул Гараев, покосившись хмельным взглядом на что-то обсуждавших на диванчике девушек. То ли от выпитого вина, то ли от духоты, то ли от смеха Танины щеки разрумянились, а в глазах заплясали звездочки.
      — Красивая она у тебя, — проследив за его взглядом, согласился Денис. — Сколько вы уже вместе? Пять лет? Пять лет… За это время вырабатывается устойчивая зависимость друг от друга. Надеюсь, и у нас с Диной когда-нибудь она выработается, — он как-то задумчиво вновь посмотрел на смеющихся девушек. — Пять лет верности и любви — это круто! За вас, ребята!
      Чистый звук хрусталя зазвенел над столом, наполняя слова людей особым светом.
      — Ох, ты ж… — спохватилась Таня, замечая полупустой стол.
      — Сиди-сиди, — Вова махнул ей рукой, поднимаясь сам. — Там же на столе всё стоит, да? Я принесу.

      За окном сгустились сумерки. Из приоткрытых окон тянуло свежестью дождя и горечью сирени, густо разросшейся под балконом. Мелкие капли редко и лениво отстукивали по жестяному откосу.
      Таня легонько толкнула дверь и застыла, вслушиваясь в тяжелое дыхание любимого и чужие рваные вздохи, подхватываемые едва слышным постаныванием. В тусклом свете фонарей, размытом запотевшими стеклами, по которым словно слезы, стекали, сливаясь друг с другом, крупные капли, Таня отчетливо видела его руку, сжимавшую её задницу.
      — Володя? — голос не предал, не осип. Вот только глаза смотрели и, казалось, не видели. Не хотели видеть.
      Гараев как-то странно дёрнулся в сторону и обернулся.
      — Что? Что ты так смотришь? — рыкнул он на Таню, с раздражением взмахнув рукой. — Не видишь, я куртку принес Але. Твоя гостья замерзла. Ты вообще погоду отражаешь? Или у тебя зрение вместе с мозгами отказало?
      Что-то больно щелкнуло в голове, как щелкает, когда самолет резко набирает высоту, затягивая уши режущей болью. От этой боли ей всегда помогали мятные леденцы. Но сейчас их не было под рукой. Да и помочь они были бы не в силах.
      — Ты целовал её! — Таня смотрела на Вову, не моргая. В её взгляде читалось ошеломление. —  В нашем доме! В моем доме!
      — Ты че несешь? Совсем охренела?! Глаза разуй! Она в куртке! — оттолкнув Альбину,       Гараев ударом распахнул балконную дверь, плечом отпихивая Таню в сторону и отпинывая Феликса, вернувшегося на кухню следом за хозяйкой. — Как же, б**ть, ты меня достала со своими тупыми заё**ми! И ты! И кошак твой грёбаный! — крупная лапа блеснула когтями, с силой проходясь ими по ступне и зацепляясь за черный носок. — С*ка! — Вова рефлекторно отдернул ногу, ударяясь ею об батарею. — Тварь меховая! Убью нахрен!

      Словно во сне Таня смотрела, как Вова схватил кота двумя руками за шкварник, сгребая его в кучу.
      — Стоять, тварина!
      — Вова, остановись, — негромко, успокаивающе попросила она. — Не трогай кота.
      Распахнувшимися от изумления глазами, Альбина растерянно смотрела, как Владимир тащит вопящего кота к балконному окну. Шумящий в голове алкоголь и нахлынувший страх притупляли реакцию и сознание.

      Гараев внезапно остановился. Кот истерично горлопаня, крутанулся, выдираясь из хватки и выпуская когти.
      — Достала меня! — взревел он. — Я ухожу.
      Феликс рыжей пулей метнулся через коридор в ванную, забился за стиралку и оттуда, зло сверкая желтыми глазами, смотрел на люди. В воздухе отчетливо пахло кровью, страхом, злостью и гневом. И страх был такой… многогранный. И гнев обретал силу.
      Не оглядываясь, Гараев проскочил мимо выбежавших из комнаты на крики Дениса с Диной.
       — Ну, и у*бывай на*уй! — заорала Таня, хватая с пекарского листа еще неостывшие «Голден». — Так, ты не Ленин — с**ка — Ульянов?! Во-ло-дя! Так и я тебе не Крупская! И она тебе — не Арманд! —  печеные яблоки одно за другим летели в спину Гараева, расползаясь сладкой липкой кашей по одежде, обоям, мебели, гостям.
      Танины глаза сверкали бешеным огнем. Резко обернувшись на Альбину — та, вернувшись было в комнату, испуганно шарахнулась обратно на балкон — девушка трясущейся покрасневшей рукой, пригладила всклокоченные волосы и зашипела: — Убирайся! Вон из моего дома!
      — Ты охренела?! — в лице Гараева читалось что-то зверинное. Замахнувшись, он шагнул к Татьяне, но Денис преградил ему путь.
      — Вов, успокойся! Что случилось?
      — Да ничего страшного! — срываясь на визг, закричала Таня. — Он просто сосался с твоей сестрой! И лапал её! И ей, судя по всему, понравилось!
      — Ты больная! Я тебе сказал — глаза разуй! — заорал Гараев.
      И тут до Дениса дошло!
      — Дина, собирайся! Мы уходим. — Проскочив в кухню, он схватил Альбину под локоть и потащил к дверям.
      — Да не было ничего, — испуганно заверяла Аля, размазывая потекшую по щекам тушь. — Ей всё показалось!
      Но Денис молча сунул ей плащ в руки и выпихнул на лестничную клетку.
      — Прости, Тань.
      — Убирайтесь! Все! — ее лицо перекосило словно при инсульте, когда она развернулась к Гараеву: — Не-на-ви-жу тебя!
      — Дура! — Гараев рывком сорвал с вешалки свою кожанку и толкнул дверь, еще шире распахивая её.

      Словно в тумане, она смотрела, как растворилась в полумраке лестничных пролетов его высокая фигура. И стало тихо. И больно. Очень больно. И боль эта кислотой разъедала каждую клеточку ее души, жадно перебираясь в тело. Больно! Таня сжала платье на груди в кулак, с силой прижимая, словно желая продавить им грудную клетку. Больно-то как!
      Девушка полубезумным взглядом окинула вмиг опустевшую квартиру. Посреди стола в свете ламп сияла бутылка водки. Одинокая, как и она теперь. Обессиленно-равнодушно вернув на лист последнее яблоко, Таня шагнула к ней и уверенно скрутила крышку.

      Раскладка клавиатуры в два экрана плавала перед ней, сливалась воедино и вновь множилась.
      — Дура я, ду-ура! — с рёвом размазывая пьяные сопли по лицу, причитала Таня, с трудом набирая по памяти вычищенный из всех щелей пару часов назад номер Гараева. Прищурив один глаз, чтобы не двоилось, и оттянув уголок второго к виску, она, наконец, победила — пошли долгие гудки. Не берет трубку! Хриплое рыдание сопровождало вторую попытку дозвониться. — Ду-у-ура! Даже не пого-овори-или-и! Ну, отве-е-еть.
      Уставший прищур желтых глаз, слишком разумный для животного, с пониманием наблюдал за хозяйкой. Это всё Феликс сегодня уже слышал. В разных вариантах. Постепенно «кобель и ублюдок» превратился в «эта шлёндра сама виновата». Чем крепче пахло алкоголем, тем добрее становилась хозяйка. И яблоки ей уже нравились, и продукты она могла закупить и потихонечку сама домой перетаскать. И в конце концов, не трахались же они на балконе. Да и вообще был ли поцелуй? Может, у нее и правда, мозги как у гуппи? А Володя… Вова, он всегда такой эмоциональный был. Она ведь его за это и полюбила… Или нет?..
      Наконец, на том конце раздался тяжелый уставший:
      — Ну, что?
      — Вова! Вовочка! Ты только не вешай трубку. Про-ости меня! — Танин язык заплетался, не поспевая за ее мыслями. — Я так люблю тебя! Я вообще не понимаю… И ты просто обнимал… эту… шлё... Лю. Нет! Не обнимал. Я верю-верю! Ты только трубку не ложи…клади… ложи! — Она уже почти выла, борясь с собой и своим языком. — Яблоки эти… кислятина! Зеле-ные. Выбр-рошу. И платье синее. Ты прав — мне не идет! — рука, рассекая воздух, взметнулась вверх. — Тока красное! Вова-а? А сыр до корочки запекать больше не бу-у-ду! — она высморкалась в салфетку и разревелась еще сильнее. — Вернись. Я тебе синяки помажу… И поцелую, — словно озарение снизошло в ее пьяную голову, подсказывая верный путь к примирению. Таня, стремительно собирая мысли в кучу, страстно дыхнула на экран, отчего тот запотел. — Я достану из холодильника мазь и медленно вотру её в твою кожу. — Подогретая алкоголем фантазия бушевала штормом в ее голове, топя в себе остатки разума, делая голос похожим на низкое мурчание кошки, когда та довольно щурит глаза. — Она такая холодная. А я такая горячая. Как в Тайланде, — помнишь? — в душе. Было так жарко. И мы были такими липкими, когда вернулись в номер. Ты включил воду. Она лилась на наши обожжённые солнцем плечи. Ты так вкусно пах морем. Твои руки… такие жадные. Такие наглые. Они скользили по моей влажной коже… Это было так… — тихий стон сорвался с ее губ. Таня снова была там, на вилле на берегу Андаманского моря. — А потом…

      По другую сторону экрана стремительно пробуждался абсолютно охреневший от внезапного ночного звонка, Владимир. Мужчина протер глаза, проморгался и еще раз взглянул на экран телефона, светившийся незнакомым номером, откуда доносилась поначалу бессвязная пьяная женская речь. Какой сыр? Какие яблоки? Какая… шлёля в три часа ночи?! Его попытки объяснить, что «девушка, Вы не туда попали» не увенчались успехом. И надо было бы скинуть звонок, но было в голосе по ту сторону нечто такое, что не давало это сделать, что проникало в душу своими вздохами, своими всхлипами. А потом…
Ему пообещали массаж. То есть не ему. Но это уже не имело значения. Кто же отказывается от… массажа?
      — Мои пальцы будут мять и гладить твои загорелые плечи, постепенно спускаясь всё ниже и ниже к кубикам пресса. Моя обнаженная грудь будет касаться твоей спины. Я больше не буду сопротивляться твоим фантазиям, — чувственно шептал ему на ухо низкий женский голос и, Володе казалось, будто воздух его комнаты пропитывается винной терпкостью, дурманя голову и окончательно пробуждая. — Я разрешу тебе сделать со мной всё, что ты захочешь!
      Это было предложение, от которого не отказываются. Мимо кровати процокал когтями по ламинату растревоженный лохматый колли и с полустоном-полувздохом улегся в ногах.
      — Всё? — хрипло уточнил Владимир, приподнимаясь на подушках, зажигая ночник и машинально оглядываясь по сторонам — пусто. Он давно живет один. Еще раз проверил в памяти телефон — нет таких.
      — Абсолютно, — подтвердил томный голос с легким придыханием, вынуждая Володя усаживаться поудобнее.
      — В чем ты сейчас?
      Таня слегка замешкалась от такого вопроса — неужели он совсем не обратил внимание на ее старания сегодня? Обии-дно.
      — В синем платье. С молнией такое… спереди. И рукавами… кружавчатыми… — На мгновение задумавшись, поправила себя: — Кружевными… ажурными.
      Он тихо засмеялся. И его смех томной поволокой затянул ее серо-зеленые глаза.
      — А под платьем?
      — Новое белье… тоже… кружевное. Вчера купила, — послушно ответила Таня. — Черное.
      — М-м. Как меня это заводит, — довольно протянул низкий бархатистый голос. — Я усаживаю тебя на стол. Мои руки сжимают и разводят твои колени в стороны. Я становлюсь к тебе ближе. Твой аромат сводит меня с ума. Это фрезии?
      — Да, — доносится до него её вздох.
      — Обожаю фрезии. Их бутоны такие нежные. Такие плотные.
      Короткий тихий вздох вырывается из Таниной груди. Ей кажется, что он рядом. Его дыхание обжигает ее шею, когда он шепчет ей на ушко эти слова.
      О, господи, как же он стал таким сексуальным, просто говоря о цветах?
      — Я тоже, — выдохнула Таня, облизав внезапно пересохшие губы. — Ты так близко. Вижу, как двигается твое адамово яблоко. Обожаю его больше Гренни Смит. — Какие яблоки? М-м, зеленые. Таню несло. — Я провожу по нему своим влажным языком и слегка прикусываю.
      Она вновь облизала свои губы, будто и впрямь только что пробовала его на вкус.
      Рука мужчины машинально потянулась к шее. От ее негромкого, тягучего как мёд голоса, сердце ускорилось.
      — Я цветком касаюсь твоего лица, веду им вниз, по бьющей пульсом венке. Медленно. Ласково. Рисую им по ключицам. Целую впадинку между ними. — Таня непроизвольно поежилась и тихонько засмеялась, вынуждая Володю крепче сжимать телефон. — Обхватываю тебя за талию и тяну молнию вниз.
      — Я выгибаюсь в твоих руках. Я такая послушная. — Он слышит, как тяжело она дышит. Воображение с бессовестной щедростью подсовывает желанные картинки, позволяя синему кружеву оголять высокую пышную грудь, спадая к талии и отдаваясь болезненным эхом в паху. — Ткань скользит по моим плечам, обнажая кожу. Она такая нежная. Такая мягкая. Потрогай.
      О! Как бы он хотел потрогать! Он бы сейчас полжизни отдал, чтобы прикоснуться к той, которую даже не видит, узнать какая она на самом деле. Содрать с нее это синее платье и прижать к стене. Кто бы ни был тот мудак со шлёлей — спасибо ему!
      — Едва ощутимо веду пальцами дорожки к ложбинке твоих грудей, проникаю под кружевное белье, слегка сжимая их и очерчивая ореолы сосков. — Низкий уверенный голос с легкой хрипотцой кажется ей всё меньше и меньше похожим на Володин, но… и её голос кажется ей теперь чужим. — Как быстро они стали твердыми!
      Таня сдавленно ахнула, сжимая колени. Внизу узлом тянуло разгорающееся желание. Соски почти больно врезались в кружевную ткань. И это распаляло ее еще сильнее. Её вспотевшая ладонь нырнула в расстёгнутую молнию, лаская касаясь черных кружев.
      — Мне нравится, когда ты такой.
      Её грудь высоко вздымается при каждом его слове. Алкоголь глубже проникает кровь, разжигая фантазию.
      — Мои руки скользят вверх по твоим ногам, забираясь под подол короткого платья. Ты в чулках!
      — Да, — доносится из трубки рваный выдох. — В черных. С широким кружевом.
      О, боже!  Володя глубоко вдохнул носом, успокаивая себя. Альстинг с любопытством приподнимает голову над лапами: что-то хозяин раздышался. Не заболел ли?
      — Обожаю чулки, — одобрение и удовлетворение, льющееся из телефона, заливает краской ее щеки. Они буквально полыхают огнем. Так что не хватает воздуха. — Моя ладонь проникает глубже, касаясь нежной кожи твоих бедер. Ты там такая горячая и влажная!
      Таня рефлекторно делает глубокий вздох, словно обжигаясь.
      Её дыхание почти синхронно с ним. Частое дыхание по ту сторону распаляет ее воображение, начисто сметая стыд, как последний оплот разума. Танина ладонь сама скользит под подол, минуя чулки. Туда, где уже всё болит от напряжения. Закусывая нижнюю губу, она тихонько постанывает. Её стоны почти физической болью отдаются в его паху.
      — Одной рукой я забираюсь под кружева, а второй полностью открываю твою высокую упругую грудь. Мну её, ласкаю губами. Посасываю. Прикусываю.
От его глубоко голоса Таня выгибается в талии, тихонько постанывая. Почему раньше не было… так хорошо…
      — Да, — шепчет она, прикрывая глаза и выстанывая его имя.
      И даже не слышит, как Володя тихо охает, непроизвольно дергаясь навстречу ее голосу.
      — Бретельки скользят по моим плечам, мешают, сковывают…
      — К чёрту бретельки! — почти грубо обрывает её Володя, чувствуя, что вот-вот сорвется. Надо что-то решать и срочно. Кончать в одеяло он не собирался.— Хочу чувствовать твои пальцы в моих волосах, когда я войду в тебя.
      Таня с силой сжала рыжую шерсть Феликса, погружаясь глубоко в свои фантазии. Кот возмущенно мавкнул, вырываясь из цепких рук и скрываясь в коридоре.
      — Это что? — беспокойство в голосе было не подделать.
      — Феликс, — Таня залилась приятным грудным смехом. — Кажется, я выдрала у него клок. Приезжай. Я хочу тебя. Приезжай скорее, — почти умоляя, снова тихо позвала она. Желание и алкоголь заставляли ее тело гореть.
      — Куда мне приехать?
      Таня обиженно посмотрела на телефон.
      — Ты опять, да? Домой приезжай, — почти позабытая усталость вновь шевельнулась внутри.
      — Я хочу, чтобы сама (!) сказала мне свой адрес. Полностью. — Прижимая трубку плечом к уху, четко проговорил Володя, одновременно вынимая из шкафа свитер и на ходу натягивая его на себя, успевая при этом записать в блокнот продиктованный между полупьяными вздохами адрес.
      Ох, ты ж! Он еще раз перепроверил адрес, не веря глазам. Да ладно! А он собрался в аэропорт сигать.
      Альстинг поднял свою вытянутую морду, с недоумением наблюдая стремительные сборы хозяина.

      Всё могло быть не так, как рисовало его разгулявшееся воображение. И синее платье, жаркие вздохи. И яблоки. И кот. Но если вдруг всё это правда? Ведь бывает же «судьба»? Или нет?
      Владимир усмехнулся самому себе — вроде не ребенок. В этом году уже тридцать пять будет. Что же его дернуло посреди ночи? Пусть все окажется наваждением. Но если не проверит — жить нормально не сможет.
      Рука сунула телефон и ключи в карман.
      — Сторожи!
      Щелкнул, закрываясь, дверной замок, оставляя колли в сонном одиночестве.

      В лужах после ночного дождя отражался занимающийся рассвет. В воздухе и в небе, над крышами домов разливалась сирень.

      В коридоре раздалось странное шуршание. Потом хлопнула входная дверь. Таня опасливо выглянула в коридор, только сейчас вспоминая, что дверь-то она так и не закрыла за Гараевым.
      — Володя? — неуверенно позвала Таня, скользя замутнённым алкоголем и неостывшим желанием взглядом по длинным ногам, широким плечам, зрелому правильному лицу. Вроде все хорошо. И общая картинка Тане нравилась и даже казалась смутно знакомой, но что-то не сходилось. — Ты… вообще кто?
      — Володя, — подтвердил знакомый с хрипотцой голос.

      Володя склонился к ней, притягивая к себе за талию и сминая пухлые губы в поцелуе. Уверенно. Настойчиво. Чувствуя, как слабеют упершиеся в его грудь кулачки.
      Это была она! Она! Татьяна. Танечка. Девушка с большими серо-зелеными глазами и длинными ресницами с четвертого этажа. Причина его влажных снов с момента переезда пару лет назад. Тихая. Улыбчивая. Женщина его тёзки. Она была в том самом платье, в котором он видел ее накануне вечером, и которое представлял пару минут назад в своих фантазиях — синее с молнией впереди и ажурными рукавами.
      Девушка смотрела на него своими огромными глазами так, словно судорожно искала и не могла найти ответ на какой-то очень важный вопрос.
      — Это я, — шепнул он, на мгновение разрывая поцелуй. Его сердце бешено билось в груди. И вновь целуя, жадно, страстно. Касаясь языком её нёба, проглатывая её тихий стон. — Хочу чувствовать твои пальцы с моих волосах, когда я войду в тебя.

      Его поцелуи сыпались на нее подобно дождю, недавно стучащему в окно — мелкому, теплому, покрывая шею, плечи.

      Танины пальцы зарылись в его черные вихры — именно так как хотел он.

      Вытянувшись во всю длину на кухонном диванчике, Феликс наблюдал за поднимающимся над городом светилом, знаменующим собой наступление нового дня, и лениво щерил глаза, стараясь не вслушиваться в шепот и дыхание людей. И лишь когда затрещала ткань и послышались приглушенный вздох и смех хозяйки, рыжие с кисточками уши слегка вздрогнули и повернулись.