Пианист из Нижнего

 Задумали провести вечер памяти Виктора Игнатьева, того самого, что открыл Ефима Честнякова. Именно ему приписывают открытие Честнякова, картины которого он отреставрировал и показал всему миру. Идея вечера принадлежала Ксении Георгиевне Котляревской, которая работала с Виктором, знала его и сожалела, что он ушёл так рано.
   Готовясь к вечеру, Ксения Георгиевна вспомнила о портрете Игнатьева, написанном костромским художником Николаем Шуваловым. Портрет этот извлекли, доставили в Белый зал Дворянского собрания, повесили. Бросилось в глаза, что Игнатьев стоит на портрете как бы окружённый музыкой Скрябина. Музыкальные вихри пронизывают картину, говоря о неуёмности характера Игнатьева, его поисках, энергии его.
   Собравшиеся в зале стали размышлять: почему Скрябин? Никто не слышал, чтобы Игнатьев что-то говорил об этом композиторе, о его музыке. Может быть, Шувалов любил Скрябина? Это было логичнее. Шувалов любил Скрябина, и музыкой его, тревожной, непрерывно льющейся, без точек и запятых, захотел подчеркнуть характер Игнатьева. А, может быть, свой? Сложные люди эти интеллигенты, их ассоциативное мышление разгадать непросто.
   Идея напросилась сама: Скрябин должен прозвучать в этом зале, на этом вечере. Тем более, рояль есть и по отзывам – неплохой. Стали перебирать в памяти костромских музыкантов, никого не нашли и обратились за помощью к журналистке Рузанне Севикян, которая «всех знает». Рузанна обзвонила костромских пианистов, но ответ получила неутешительный: слишком сложный композитор в смысле техники и стиля, надо долго выгрываться в него, а времени практически нет. Одна из пианисток посоветовала Рузанне обратиться к костромичу, который живёт в Нижнем Новгороде и преподаёт в консерватории, доценту Сергею Смирнову. Он прирождённый «скрябинист», участник нескольких конкурсов, где играли Скрябина.
   Рузанна позвонила в Нижний; Сергей после некоторого раздумья согласился, но попросил помочь в осуществлении замысла. Замысел выглядел так: Сергей садится в Нижнем в поезд, доезжает до Нерехты, в Нерехте его ждёт легковая машина, которая мчит его до Костромы и останавливается возле Дворянского собрания. Сергей, не выходя из машины, меняет спортивный костюм на концертный, входит в зал, садится к роялю и играет ровно двадцать пять минут (больше нельзя). Затем раскланивается, ускоренным шагом идёт до легковушки, та мчит его в Нерехту, а он на ходу переодевается. Потом ныряет в вагон и едет в Нижний.
   Собственно, так и получилось. Вечер начался с показа слайдов, где многочисленные герои Ефима Честнякова смотрели с экрана, словно вопрошая: «Ну как вы там»? Хвалили Игнатьева за то, что он раскопал пласт культуры, необходимый Костроме. Вдова выступила с воспоминаниями, называя в качестве добродетелей своего мужа преданность делу и скромность.
   Неожиданно вошёл пианист. Молодой, высокий, статный, сел за инструмент и, выждав достойную паузу, прикоснулся к клавишам. Из-под его пальцев музыка полилась необычная, напоминающая штормовое море: волны накатывались одна за другой и разбивались о крупные скалы. Неистовство продолжалось ровно столько, чтобы наполнить зал музыкальным электричеством. Когда это произошло, пианист раскланялся и вышел. Лишь на секунду он задержался, чтобы сделать знак ошеломлённым родителям, которые присутствовали на концерте. Публика проводила его благодарными аплодисментами.
   Его мама спустилась в вестибюль, потом – на улицу, но машина, дежурившая у подъезда, уже уехала. Тогда она вернулась в зал и приняла на себя благодарность публики, которая была взволнована и не спешила расходиться. Её окружили, говорили сердечные слова, дотрагивались до плеча. Многие знали Сергея и следили за его ростом. Вспомнили, как он катался на велосипеде по Костроме, как увлекался футболом, как играл с оркестром Владимира Сорожкина, будучи студентом консерватории. Его мама припомнила первые шаги, которые он сделал в музыке. По сути, она его выпестовала и направила в большую жизнь, ибо сама была пианисткой и знала своё ремесло.
   Я стоял в стороне. Хорошо, что меня никто не подозвал, иначе я бы затруднился что-либо сказать. Ведь это был мой сын.