Лотофаги

95            …Кто от плода его, меду по сладости равного, вкусит,
                Тот уж не хочет ни вести подать о себе, ни вернуться,
                Но, средь мужей лотофагов оставшись навеки, желает
                Лотос вкушать, перестав о своем возвращеньи и думать.

                «Одиссея»


                Информационный прогресс сопряжён с антропологической деградацией.

                С. С. Хоружий


10 августа

К югу от уездного центра под Смоленском, малой родины первого космонавта, чьё имя и украшает теперь дорожные указатели на въезде в пределы города, угнездилось садовое товарищество «Речник». Между берёзовой рощей и золотыми посевами теснятся домики при участках, всего 170 штук. Никаких сёл или деревень по соседству нет, но зато недалеко лежит трасса. От неё к садам стелется тропка: нужно пересечь ручей, а затем полчаса шагать по редколесью вдоль поля.
Предвидя изнурительную прогулку, Наталья Игоревна Евхаритская ещё на станции стала высматривать знакомые лица в толпе ожидающих. Она везла из города два огромных пакета с продуктами и была бы не против получить помощь.
Сегодня утром Наталья Игоревна увидела на экранчике своего телефона льстивое уведомление о том, что промышленный гигант ELLER, где служила она охранницей, перечислил на банковский счёт мизерное содержание в полтора десятка тысяч рублей. И поскольку она ждала этих денег, она сразу засобиралась в Гагарин - купить разной еды, оплатить воду и свет, проведать пустующую квартиру. Теперь, сделав всё это, Наталья Игоревна, довольная, возвращалась с покупками в сад…
Автобус, не торопясь, катил по асфальту. Огнистое солнце сияло на небосводе. За окном простиралось зелёное поле - видно было, что у горизонта оно упирается в тёмный лесной массив. И где-то там, в грязно-голубом знойном мареве, громоздились молочные облака.
Радиоволна доносила до пассажиров голосок диктора: пробормотав новости районного масштаба, он пообещал слушателям грозу в конце недели, отчего Наталья Игоревна удовлетворённо вздохнула – наскучившая жара понуждала её каждый день бегать с лейкой на огород, а потом ночью она долго не могла уснуть от беспокойства ног и нытья в запястьях.
На очередной остановке, когда схлынула большая часть пассажиров, взгляд Евхаритской скользнул по салону. Один затылок привлёк её. Покрытая лёгонькой кепкой лысина показывалась из-за спинок передних сидений. Это был Разживин.
Герман Иванович только что вышел на пенсию. У него имелась жена, но вместе их видели редко, из чего любопытными садоводами делались далеко идущие выводы. Участок его находился недалеко - за новым, щелястым забором высился терем с пристройкой и гаражом.
В недавнем прошлом инспектор энергонадзора, Разживин выглядел бодрым, подтянутым и весёлым; был аккуратен в одежде и деликатен в общении, и, может быть, оттого казался гораздо моложе своих шестидесяти пяти лет. Все женщины на него смотрели с претензией. Евхаритская окинула взором соседей Германа Ивановича, ожидая увидеть рядом жену, но той нигде не было. «Один едет» – догадалась она.
Хотя Наталья Игоревна ещё не пережила климакса, она уже приучила себя думать о мужчинах исключительно «с практической стороны». Такой подход казался серьёзным. После сорока Наталья Игоревна очень поправилась, заимела второй подбородок и стала серьёзной женщиной. Весь её новый образ сообщал серьёзность. И вот она всерьёз думала о Разживине, как о возможном муже, которого она уведёт от жены и потерпит, дабы получить права на жилплощадь и дачу. Разумеется, Евхаритская понимала, что эти мысли невероятны, однако считала необходимым лелеять их, чтобы казаться загадочней и тем самым выделяться на фоне молодых дурочек. Да, это был самообман, но он дарил ей хоть какое-то утешение.
Наталья Игоревна ещё раз взглянула в затылок Разживину. Это несомненно был он. Автобус подходил к знакомой тропинке. Разживин встал с кресла; хватаясь за поручни, поплёлся вперёд. «Нам по пути» - сообразила Наталья Игоревна и тоже взялась за баулы.
- Герман Иваныч, здравствуйте! - поздоровалась она у дверей.
Разживин оглянулся с косою улыбкой:
- Здравствуйте-здравствуйте! Давайте, я помогу!
- Не нужно, да что вы!
Водитель распахнул двери и Разживин, сойдя на песок, принял поклажу Натальи Игоревны. Вдвоём они побрели вдоль дороги.
- Как там Илья мой? - справилась Евхаритская, когда подошвы их обуви зачастили по мятой траве, - Всё доделал?
Разживин взглянул на часы:
- Должен заканчивать… А я как раз, кхм, деньги везу…
Илья - сын Евхаритской - уж месяц как перебрался из города в сад и жил, подрабатывая на соседских участках. Он возился на огородах, ставил теплицы, латал крыши, поправлял калитки, а теперь докрашивал забор на участке Разживина.
Герман Иванович шёл споро, чуть пригнув голову. На нём помимо кепки была белая футболка с широким горлом да мешковатые лёгкие джинсы; на ногах - кожаные сандалии-плетёнки. Натруженные худые руки его при каждом шаге раскачивались из стороны в сторону, грязное от пигментных пятен лицо влажнело под полуденным солнцем, блеклые серые глаза глядели озабоченно. Наталья Игоревна постоянно отставала, отыгрывая усталость. Она жаловалась на жару, на свои «ленивые» ноги, томно вздыхала, заговаривая о большом букете запахов летом, пускалась в долгие восторженные пассажи, если замечала редкие цветы или крупненьких насекомых. Чтобы шагалось свободнее и быстрее, Разживин закинул ношу на плечо. Он был внимателен и вежлив, но вопреки привычке говорил мало, и только изредка бросал косые и как бы сожалеющие взгляды на спутницу. Наталья Игоревна, оттого что разговор не клеился, злилась на себя и на эти непонятные бегающие движения разживинских глаз и делала всё больше остановок, затягивая и без того утомивший обоих, докучливый диалог. Её тревожили сомнения по поводу своей внешности и поведения. Мысль о том, что она, может быть, выглядит жалкой, вызывала обиду. Едва подошли к садам, Евхаритская, надеясь дать всему этому ложное объяснение, вдруг попросила:
- Герман Иваныч, Илья ведь сейчас всё равно домой… Давайте я денюжку передам. Скажете, мне отдали, хорошо?
- А? - удивился Разживин - Да… Хорошо… Я ему тогда счас скажу тогда… сразу.
- Ага-ага.
И Герман Иванович вынул бумажник, где в особом кармашке была заготовлена банкнота в пятьсот рублей…
У ворот, неуклюже пошутив о своей старческой забывчивости, Разживин вернул пакеты и они разошлись.

Тихо. Ворота разживинского гаража распахнуты, в проём бьёт дневной свет. В углу заметен сидящий на кортах парень с нечистым лицом, Илья. На нём запятнанная чёрная водолазка, обрезанные на коленях трико. На тапках налипло тесто из краски, травы и пыли.
Илья ловит глюк. Погрузив лицо в пакет, он на минуту учащает дыхание… Секунда, ещё секунда… Косой ошалелый взгляд медленно переходит с одного на другое, мысль притупляется, сердце в груди холодеет… Секунда, ещё секунда… Грани предметов меркнут, и мир, словно отражённый в кривом зеркале, сообщает Илье блаженное сомнение – сомнение в реальности всего, что явлено глазу.
Отнявшись от пакета, Илья поднёс к лицу свои запачканные краской ярко-зелёные пальцы.
Сжимая и размыкая их, с дурашливой полуулыбкой наблюдал он за тем, как пальцы прилипают друг к другу. Под парами ему казалось, что это щёлкают зелёные вши. Его поражало то, как мастерски он уловлял вшей, которые всегда прыгали именно в тот момент, когда он сводил пальцы. Илья раскрыл пакет и, углубив лицо внутрь, сделал несколько жадных вдохов.
На улице звякнула упавшая жестянка. Илья, уходя в гараж, приставил её к калитке, чтобы вовремя отрезветь, если вернётся хозяин. Теперь в попытке сообразить, откуда донёсся звук, он шарил пустыми глазами по верстакам. Послышались шаги. Вдруг лопнул, оттого что Илья сжал его в кулаке, пакет, и краска закапала на колено.
- Илья! - позвали снаружи.
Илья сделал движение кулаком, думая, что закидывает пакетик под куст. Споткнувшись, выкатился на улицу.
Забор был почти готов. Оставалось домазать пять-шесть штакетин. Илья уселся в траву на том месте, где бросил работу и только теперь увидел, что всё ещё держит прохудившийся пакет. Разжал и обтёр ладонь, оставив на лопухах бесформенный зелёный ошмёток.
- Илья! - донеслось сзади.
Илья достал из-под тапка запачканную землёй кисточку, погрузил её в банку.
- Илья! - из-за сарая вышел Разживин – А, ты тут!.. Скоро закончишь?
- Да уже…
- Я это… встретил… я деньги матери твоей отдал. Если это… Когда обедать пойдёшь… В общем, деньги уже у неё.
Сцепив зубы, Илья молча возил кисточкой по штакетине. Разживин постоял и, не дождавшись ответа, зашаркал прочь.
- Говяжья рожа, мудозвон старый! - промумлил Илья неслышно.
Он с силой и ненавистью харкнул на забор и стал накидывать краску шлепками, быстро растаскивая её широкими движениями книзу и кверху. Не прошло четверти часа, как всё было кончено. Бросив кисточку на песок, Илья заспешил к дому.

Хотя Разживин пропустил мимо ушей речи спутницы и не обратил должного внимания на её заискивания и ужимки, домой Евхаритская пришла в боевом расположении духа. Улыбаясь своим тайным мыслям, она сноровисто выгрузила продукты, протёрла стол и с весёлым ожесточением принялась за готовку.
Включив телевизор, она дождалась, когда закипит чайник, потом наполнила кипятком маленькую блестящую кастрюльку и, поставив её на плиту, уселась за стол - так удобнее было чистить овощи.
В кухню из погреба тянуло прохладой. По телику шёл какой-то слезливый сериал, воробьи почирикивали на вишне возле окна и муха, залетевшая в дом, билась о плафон люстры, которую Наталья Игоревна зажгла, чтобы не портить зрение.
Кухня в их стареньком двухэтажном домишке соседствовала с летней верандой, где покоился полированный раздвижной стол в комплекте с советскими ещё стульями, а возле окна уместилось скрипучее кресло-качалка, на заказ сплетённое из лозы деревенским умельцем. На веранде всегда было светло и уютно…
Зазвонил мобильник в кармане сумочки.
Наталья Игоревна отложила картофелину и, обтерев полотенцем руки, мельком глянула на дисплей (на нём сиял длинный ряд цифр). А после спросила в трубку:
- Алё?
- Здравствуйте, - откликнулся женский голос на том конце – я звоню по… насчёт квартиры… Не сдали ещё?
- Здрасьте! Пока свободно…
- Я хотела бы снять на неделю, можно? Сколько надо платить?
Евхаритская почесалась в затылке:
- На неделю? Пять двести и плюс коммуналка. Вас устроит?
- Так... - задумались на том конце - Окей. Давайте завтра с утра, может, встретимся? Вы мне квартиру покажете и ключики я возьму?
- Ага, я где-то часам к девяти буду в городе.
- Я вам тогда наберу, хорошо? А вы никому не сдавайте до завтра!
- Договорились! - запела Наталья Игоревна - Только и вы уже приезжайте, чтоб без обмана!
- Нет-нет, я обязательно буду.
Попрощавшись, Евхаритская положила возле себя телефон и вся вдруг оцепенела, заслышав позади скрип половицы.
- Илья! - оглянулась она - Нельзя ж так пугать, ну!
Илья угрюмо втиснулся в дом, сразу подсел к столу.
- Сейчас сготовится, выжди немного… - вздохнула Наталья Игоревна – Чаю налить пока?
С разделочною доской она подошла к плите, сняла крышку с кастрюли и бережно начала пересыпать нарезанные соломкой овощи в бурлившую воду. Сын исподлобья глядел в телевизор.
- Будешь? - переспросила Наталья Игоревна.
- Разживин деньги отдал тебе?
- Сыночка, ты покушай сначала… С самого утра ведь голодный, наверное…
Наталья Игоревна шагнула от плитки к столу, погладила сына по волосам. Илья отстранился и, проскрежетав стулом, отправился на веранду. Прикурил на ходу. На антресоли нашла Евхаритская кружку, налила в неё чая и вынесла следом.
- Деньги где, мам? - буркнул Илья.
Он держал грязно-зелёными пальцами сигарету, продолжая невесело глядеть под ноги. Евхаритская ахнула:
- Илья, ну! Хоть бы умылся, прежде чем кушать садиться! Иди, растворитель возьми наверху.
Она поставила кружку на скатерть и уже повернулась, готовая взяться за полотенце, но не успела и двух шагов сделать, как из-за плеча полетел гневный окрик:
- Ма, ты глухая что ли? Где, говорю, деньги мои?!
У Натальи Игоревны похолодело внутри. Вздрогнув, она обернулась, скрестила на груди руки, попятилась к телевизору. Проговорила с большим напряжением в голосе:
- Так, ты ч-чего кричишь?
Вместо ответа Илья подхватил и швырнул в мать горячую кружку. Кипяток выплеснулся частью на стол, а частью на плитку. На раскалённом тэне зашипел чай. Лёгкая пластмассовая кружка попала в губу, скакнула на полку и там завертелась. Кровь закапала с подбородка. Евхаритская проглотила подступивший к горлу комок, шагнула к дорожной сумке. Вынув деньги, она бросила их на стол и убежала к себе.
- Чё ты вымораживаешь-то меня!! - завопил Илья в спину.
Наталья Игоревна судорожно искала резиновые сапоги. Натянув их, она схватила корзиночку под грибы, стремглав выскочила на улицу. Сын молча пил чай с булкой, когда она проходила мимо. И даже сама поза его казалась выражением зла и презрения.

Узкая стёжка вела через поле. Прижимая к разбитой губе рукав чёрной ветровки, Наталья Игоревна семенила по ней вдоль дачных наделов. Щёки жгли слёзы жестокой обиды на Илью. Она шла, приклонив голову, и делала над собой усилие, дабы умирить плач. Тёрла и щурила воспалённые глаза, и поправляла трепавшиеся на ветру локоны, которые в спешке не успела убрать должным образом. Не дай бог, кто-нибудь из соседей увидит её такой. По привычке, сложившейся у ней в последние годы, Евхаритская внушала себе, что у сына, наверное, вновь шалят нервы; что опять надышался он клеем и действовал в состоянии мутнения ума; что она тоже сильно сглупила, взяв у Разживина клятые деньги. Так она думала, но если прежде подобный ход мысли помог бы расстаться с душевною болью, то на сей раз делалось ей только хуже. Ведь всё выходило так, что она попросту не могла заставить Илью вести себя уважительно, и лишь поэтому придумывала ему алиби.
- За что-о?.. - шептала она - Я же ему всегда помогаю… Я же ему… - и она задыхалась перед лицом ужасной несправедливости мира. Перейдя поле, Наталья Игоревна встала возле опушки и зарыдала. Уже минуту спустя, прижавшись спиною к осине, сидела она в траве, вспоминая каким хорошим и справедливым мальчиком когда-то был сын…

Желая стать поваром, после школы Наталья Игоревна (тогда просто Наташа) перебралась в Смоленск. В доме сварливой армянки сняла тихий угол, где первой же осенью её обрюхатил захожий блатарь, о котором девушка ничего кроме гнилых зубов не запомнила. Поварской курс пришлось бросить. Наташа вернулась в Гагарин под крыло уже тяжело заболевшей матери и вскоре переняла на себя её родительское ярмо.
Илья рос обычным ребёнком. Учился как все – без больших успехов и отставаний. В старших классах, попав на выставку «Моё хобби», обнаружил интерес к рисованию и три следующих года, пока не бросил, посещал художественную школу. И всё это время они жили мирно: ни дома, ни в школе, ни даже на улице поведение Ильи не становилось предметом особого обсуждения. Так что Наталья Игоревна не слишком переживала за будущее своего ребёнка, считая, что он вскорости преуспеет в делах финансовых и амурных. Нужно лишь потерпеть, пускай жизнь идёт своим чередом. А пока надо впрячься в работу, покупать больше разных игрушек, дорогую одежду, мольберт или велосипед, и стремиться дать сыну образование - капитал для выстраивания своего счастья.
Эти грёзы померкли внезапно… Однажды - Илье шёл уже девятнадцатый год - октябрьским вечером сын возвращался домой после праздничного застолья, проведённого в кругу друзей-однокурсников. В тесном грязненьком переулке злой человек подошёл со спины и, свалив юношу наземь ударом чего-то тяжёлого и тупого, опростал карманы его одежды, унеся с собой часть ещё неокрепшей души. До глубокой ночи, прежде чем прохожие обнаружили и свезли его, окровавленного, в больницу, валялся Илья под балконами в тусклом свете окошек фабричной общаги, а утром, придя в сознание, узнал от врачей, что нажил повреждение мозга, так что отныне до самой смерти обязан носиться с заплатой в кости черепной коробки. Затем появились проблемы в общении: Илья упускал окончания слов, когда говорил, порой и вовсе терял способность выражать мысль, и лишь полгода спустя, после долгого курса физиотерапии, речевые навыки стали восстанавливаться. Но едва Евхаритская понадеялась, что большие несчастья обошли семью стороной, как словно бы в наказание за невызревший оптимизм открылась действительная беда: Илья замкнулся в себе, сделался вспыльчивым и жестоким; стал уходить в запои, нюхал лак да бензин. Пускай лаком дышал он ещё и раньше - на памяти было два случая, когда она заставала сына с пакетом дома, - но то была лишь невинная детская глупость, теперь же страдать ерундой стал сложившийся человек, так что это уже не казалось ей мелочью. Теперь она заставала Илью на изгаженном пустыре за их домом. С пузырём браги, засунутым под футболку, сидел он у труб теплотрассы, склоняясь над банкою клея или бензина, и тупо «втыкался в пространство», хохоча о том иллюзорном, что представало пред ним в часы токсикоза. Другой раз под мухой он долго стоял на обочине. Это делалось с тем, чтоб, дождавшись лихого водителя, пробежать перед бампером мчащегося авто - такой странный способ пощекотать нервы сгенерировал его ум. И было у сына ещё одно «развлечение». Перебрав пива, садился Илья в городские маршрутки, где приставал к пассажирам в надежде затеять побоище, что, слава богу, никогда не сбывалось, потому как в заштатном Гагарине все его давно знали и силились не замечать. Порой, если сын вёл себя чересчур вызывающе, его сообща выталкивали на обочину. И он тогда шёл к близлежащим кустам и рыдал, даже и не рыдал, а всхлипывал через слёзы: «Неужель это я? Неужели моя эта жизнь?»
Горькие безадресные стенания, не раз слышанные горожанами, передавались матери и вот теперь против воли вставали в памяти, заставляя Наталью Игоревну содрогаться от боли и жалости.

Наталья Игоревна пошевелилась, едва не упала и поняла, что давно уже дремлет. Она поднялась, утёрла лицо; не спеша, побрела по тропе. Раз уж она оказалась в лесу, хорошо бы собрать грибов или ягод. Но мысли о сыне ещё долго не покидали её, так что в уме вновь и вновь оживали тени невзгод, пережитых в недавнем прошлом.
Да, она пожертвовала всем для него… Трудилась без устали дни и ночи, напрочь отбрила мечты о замужестве, каждый год копила на отпуск, чтобы летом сгонять с сыном к морю. Почему же совместный их быт обернулся тем тихим кошмаром, в котором она жила ныне?
И Евхаритская вспомнила, как месяц тому назад сама укрыла Илью на садовом участке…

Прошёл год после травмы. Илья устроился в автосервис, ему удалось сдать на права, он взял в банке кредит и купил подержанную иномарку. Это был японский хетчбэк - ниссан альмера, модель старого образца. Раз или два Евхаритская замечала, что Илья возит девушек и ждала: вот-вот сын повстречает жену; бросит злые свои привычки; превратится в солидного человека - отца, мужа, опору семьи, расточителя благ и улыбок. Каждую весну она стала переезжать на дачу, оставляя Илью одного в городской квартире, дабы он в тишине и покое сам устроил свою судьбу. Но ни в первый, ни во второй год Илья не женился. От машины он вскоре избавился, не сумев разобраться с кредитом, а последние деньги профестивалил. Едва проводив мать, он устраивал дома вертеп, пускался в загулы, наламывал дров. На редкие же упрёки отвечал, что это и значит в его понимании - строить судьбу.
Текущий год завязался по уже утвердившемуся сценарию: к середине апреля Евхаритская убыла в сад. Илья сразу же загулял, но с началом июня вдруг прикатил в «Речник», объяснив внезапный визит скукою и желаньем помочь по хозяйству. Приехал сильно побитый, заикающийся, с большой гематомой на шее. На все расспросы и предположения он отмалчивался, а в Гагарине от болтливой соседки Наталья Игоревна узнала, что в их доме стали бывать двое наглых парней. Они вызывали Илью на лестницу, беседовали на повышенных тонах, угрожали расправой. Но кто наведывался к нему, и - главное - с какой целью, соседка не знала. Тогда-то Евхаритская и упросила сына остаться - уже целый месяц Илья жил на даче…

Она забредала всё глубже в лес. Под пышным начёсом из трав терялись одна за другою исхоженные тропинки, позади оставались памятные овраги да муравейники, и вот вместо чистой берёзовой рощи её обстают уж дремучие дебри. Наталья Игоревна остановилась, взглянула по сторонам. Солнечный свет едва проникал сквозь высокие кроны, на папоротниковых полянах царил благодатный покой, пели далёкие птицы, шумели листья над головой, поскрипывали качавшиеся деревья и кто-то невидимый словно нашёптывал в ухо приятные обещанья, что всё в конце концов образуется.
Наталья Игоревна подняла глаза к небу, вдохнула лесного воздуха, тихонько запела:

Вот и лето прошло
Словно и не бывало
На пригреве тепло
Только этого мало…

От чистоты и нежности льющегося своего голоса, от безмятежности, царившей вокруг, она будто бы набралась сил. Походка её сделалась легче, зрение обострилось, руки проворней зашарили в густых диких травах. Сами собой на ум приходили слова из песен; тех старых песен, что так популярны были в дни её молодости; тех, слова и мотивы которых, она хорошо знала и легко могла воссоздать на слух:

Между мною и тобою - ленты шоссе.
Крики чаек над водою, травы в росе…

Что заблудилась, Наталья Игоревна поняла, когда последняя едва различимая стёжка исчезла из поля зрения, а почва сделалась мягкой и начала затягивать сапоги – с каждым шагом всё глубже. Наталья Игоревна вылезла из хляби и постаралась вспомнить, в какую сторону и как долго шла она через лес. И получалось то, что она давно уж должна набрести на гагаринский заповедник. Как и все местные, Евхаритская знала, что двигаясь вдоль него, можно выйти к дороге, а оттуда совсем нетрудно добраться до «Речника». По солнцу она определила себе направление и зашагала вперёд, выбирая места посуше.
Тотчас же между деревьями блеснула сеточка-рабица, она отделяла закрытую зону. Евхаритская облегчённо вздохнула, но мысль, что вот-вот она снова столкнётся с Ильёй (конечно уже напившимся) и опять придётся терпеть грубости и оскорбленья, казалась невыносимой. «Здесь, - думалось ей - в этой глуши, так тихо, так хорошо… Не лучше ль вернуться на дачу глубоким вечером, скорее улечься в кровать да спокойно заснуть?»
И она повернула в другую сторону.
Сколько себя помнила, Евхаритская ни разу не была на территории заповедника. Знала: зона патрулируется егерями, нарушителям грозит крупный штраф и разные неприятности, и ещё слышала от знакомых, что лес полон диким зверьём. В другой день все эти риски увели б её прочь, но сейчас зашлось сердце от жгучего любопытства. Может так о себе заявляла потребность отвлечься, или, может быть, взвинченность нервной системы толкала её к авантюре, одним словом скреблось под сознанием что-то такое, что заставило Евхаритскую найти деревце, стоявшее у забора, и перелезть. Чтобы развеять сомненья, она пробубнила:
- Уф, грибов там, наверное, выше крыши…

Часом позже Наталья Игоревна застала себя в малиннике, где она переспелые рвала ягоды. С мыслью о том, чтоб увидеть окрестности, она вылезла из бурелома и скоро очутилась на широком лугу, усыпанном синими звёздами чертогона, белой снытью, клевером да крапивой. Поодаль необоримой стеной вставали ядовитые стебли борщевика. Любуясь растениями, наслаждаясь голосами птиц и шёпотом ветра, Наталья Игоревна прошлась по поляне. Удивительно нежный запах держался над травами. Из желанья понять, что его источает, Евхаритская наклонилась к земле и глубокий сделала вдох. Один за другим принялась рвать цветы, растирала в ладонях листочки, на зуб пробовала колоски - всё казалось не тем. Возле зарослей борщевика вдруг заметила: запах усилился. Евхаритская потянула носом и даже ахнула от наплыва внезапных чувств. Укрыв голову капюшоном, она спрятала руки под курткой, и с большой осторожностью вторглась в ряды поганого борщевичного войска. Вскоре борщевик кончился, её снова обступила многоцветная непролазь. Запах стал ещё крепче. В попытке его распробовать, Наталья Игоревна с удовольствием вбирала грудью пьянящий воздух. Состав не был похож на сложные букеты дорогих вин или деликатесов, он вообще был «не про еду», но это не был также запах изысканного парфюма или восточных благовоний – пахло как бы самим светом, раем земным. В горле у Натальи Игоревны першило, голова кружилась, и дрожь волнами прокатывалась по телу. С азартом кладоискателя переходила она от дерева к дереву, сгибала молодую лозу, тревожила землю мыском сапога и задавала себе один и тот же простой ясный вопрос: «Откуда запах?» Казалось, аромат творился в воздухе из ничего.
Столбцы солнечного света тут и там били сквозь реденькую листву, и, если дул ветерок, рассыпались, золотыми спицами прохватывая пространство. Под ногами оказывались всё те же ростки клевера и лебеды, одинокий вороний глаз смотрел из былинок пырея… Сапог натолкнулся на что-то твёрдое. Евхаритская отступила назад и увидела вырост в траве. Это был срамной уд грибницы. Наталья Игоревна опустилась на колени, потянула носом и сразу же поняла – вот оно! Сильный, гладкий, голубовато-розовый уд, выбрасывая волшебные феромоны, торчал из земли.
Потоки тепла щедро питали этот участок луга, и за день согрели гриб так, что Евхаритская ощутила жар на кончиках пальцев, едва коснулась его продолговатой головки. Вынув складной нож, она попыталась его срезать у основания, но острие бессильно заходило по краю, как по морёной свае из дуба или сосны. И только лёгкая взвесь осталась на лезвии. Наталья Игоревна слизнула её языком, отчего мгновенно почувствовала половое томление. Трясущимися руками она стащила с ног сапоги, затем леггинсы и трусы. Штормовку расстегнула, но не сняла. Леггинсы она выстлала под собой, чтобы не застудить коленей. Смочив губы слюною, обняла ими уд и стала сосать с большим трепетом и усердием. Да, её рыхлые, целлюлитные телеса давно утратили былую прелесть, но в самой пластике рук, в движениях бёдер всё ещё угадывалась кошачья грация; тот образ, в котором давным-давно представала она перед мужчинами, и который дарил ей над ними власть. Теперь, когда, закрыв глаза, она обсасывала тёплый стволок, воскрешаемый этот образ делал её достойной наслаждений любви, а значит позволял забыть про свои неурядицы и на часок-другой преобразиться из страшной и глупой, измученной бытом тётки в обаятельную лесную нимфу. Раскрасневшаяся от возбуждения, она села на уд верхом и трясла обвисшими ляжками. И казалось от влаги, вырабатываемой любовными железами, гриб-пенис рос и крепнул внутри. Она двигалась решительнее, стонала смелей и громче, и с тем полнело и ширилось сиюминутное её счастье…
Так прошёл день. Лёгкая как пушинка, Наталья Игоревна плясала между деревьями, смеялась, растягивалась в траве, ребячась, болтала с птичкою, что выводила рулады где-то невдалеке, а то вдруг прельщалась собственной наготой: тогда она взбиралась на уд, извивалась всем телом, дрожала и падала в сладкий обморок - и раз, и второй, и десятый, - и, когда, наконец, оклемалась, настал уже вечер. Слабая ломота в теле и жуткий голод вывели её из томного забытья. Она огляделась: куртка, блуза да лифчик - теперь вся одежда была сброшена в лопухи.
Пришёл срок возвращаться, это значит пора поразбрасывать метки. Отныне и навсегда, здесь - великий престол, тот таинственный храм, куда станет она приходить в дни душевной хандры иль духовных исканий…
В прогалах между деревьями, сколько хватало взгляда, высился борщевик - самый верный ориентир. Но из раза в раз продираться сквозь эти редуты небезопасно, и потому неплохо было бы найти другой путь: чище, короче, прямее. Натянув сапоги, Евхаритская обошла всю лужайку. На сук дерева, чтобы не упускать из виду грибное место, повесила свои сиреневые трусы, и, запоминая дорогу, двинулась через лес. Несколько раз она оборачивалась на ходу и ловила взглядом яркий сиреневый маячок позади. Но оказалось, что выбранный ею окольный путь, который, как думалось, вёл к столбам ограждения, уходит всё в те же кущи борщевика. Иными словами борщевик обступал чудное место со всех сторон, а значит пройти на поляну, минуя его жгучие зонтики, невозможно. Это, впрочем, значило ещё то, что никто никогда её не отыщет здесь.
Какое-то время Наталья Игоревна бродила по лугу, нашла ещё целый табор грибов, затем, - уже в полутьме наступивших сумерек, - спилила и убрала в пакет два экземпляра. Ей взбрела в голову грязная мысль, что «неплохо бы это зажарить на ужин, ещё лучше - сделать настойку или отвар».

Дома она оказалась поздно. Возле дверей села на оттоманку и, объятая дрёмой, с упоеньем сомкнула ресницы. А ведь её ждут долгие сборы - нужно готовить багаж, припасать тряпки, сверять документы. Ад! Усилием воли Юлька заставила себя разуться, включила душ.
Если день грядущий обещал много хлопот, тотчас за ужином Юлька ложилась в постель, а для верности пила снотворное, чтобы, перескочив стадию засыпания, сразу ввергнуться в глухую пучину бесчувствия. Зато утром она поднималася рано, легко завтракала, садилась за руль своего матиза и как угорелая неслась на работу, стараясь поспеть прежде, чем потоки машин затолкут Щёлковское шоссе в пробке. Именно так начался этот день…
Едва Юлька закончила и отнесла главреду материал о бездомных, как он дал ей новое поручение. Фонд Ириевского выделил грант на освещение протестных акций в Гагарине, а значит нужен лонгрид с места событий для очередного номера. Ей предстояло поехать туда и написать его. И завертелось: Юлька мгновенно нашла на авито жильё, позвонила хозяйке и условилась с ней о встрече; затем получила у бухгалтерши командировочные; сразу же выяснилось, что от центра до лагеря протестующих аж две дюжины чёртовых километров, так что по рабочей необходимости ей придётся каждый день совершать неблизкие вылазки. Значит надо иметь колёса под боком. Тогда Юлька догнала главреда - он шагнул уже в лифт, чтобы ехать на радио, - и вытребовала у него надбавку к командировочным. Получив дополнительные деньги, она отправилась к косметологу, а на обратном пути зарулила в экспресс-сервис - на диагностику, где механики убедили её, что машина в полнейшем порядке.
И вот теперь, поздним вечером, Юлька возвратилась к себе и стояла под душем, смывая скверну будничных мук и тревог.
Днём, в автосервисе, пока жрецы-техники, клонясь над мотором малолитражки, проводили свои мистические обряды, Юлька дошла до буфета и там, погружаясь в тематику, читала с экрана айфона хроники гагаринского протеста…

Заварилась вся эта каша ещё весной. В период половодья жители сёл в околотках местного заповедника озаботились необычайной по их оценкам замусоренностью водоёмов. Днём и ночью, загрязняя возделываемые луга, разноцветный лежалый пластик плыл по руслам рек и протоков. Все недоумевали: «Откуда?» Начались митинги да роптания. На одном из народных сходов выяснилось, что в последние месяцы вдоль дорог замечают странные грузовики с московскими номерами и тут же их приобщили к сорному паводку, якобы из столицы и области во владения заповедника тайно свозятся бытовые отходы. В таком виде слухи попали в прессу. Протрубив в свой рожок, СМИ встревожили разные фонды и организации, они подняли активистов, а тем удалось привлечь под знамена десятки сочувствующих. Так что скоро на краю леса возник лагерь из машин, шалашей и палаток, который после каждого омоновского набега не только не исчезал, но чудесным образом рос да ширился, словно протестующие размножались насилием. К концу лета активистов съехалось столько, что они основали коммуну и смогли перекрыть движение на участке фед. трассы. И никто не знал, как их утихомирить.
Во всём читанном Юльку радовало лишь одно: пикетчики заграждают путь грузовому транспорту, тогда как легковушки и автобусы пропускают, и значит, слава богу, никто не станет к ней приставать «эй, а ну покажи багажник!» Она завтра поднимется рано, впихнёт сумку с пожитком между сиденьями и спустя пару часов прибудет в Гагарин, чтоб занять всю неделю работой над очерком. «Надо заставить чинуш строить большие мусороперерабатывающие заводы, как это делают в развитых странах, а не заметать грязь под ковёр. Вся эта мерзкая сволочь воротит морду от бед в экосфере, надеясь на то, что их дети здесь жить не останутся. Но пора б им уже проснуться…»

После сервиса Юлька заехала в интернет-магазин за посылкой. Из Голландии пришла очередная партия препаратов - эстрагил и финастерид - номера 7,8,11. Сложив свою ежедневную норму, Юлька высчитала - чтобы чувствовать себя хорошо и не нарушать баланса в гормонах, ей придётся взять сотню разных пилюль, упаковку шприцов + флакон с андрогелем, много-много чего ещё.
Юлькина женственность питалась трупными соками масскульта и химией бигфармы, и так как Юлька берегла свою женственность, без каждодневного комплексного приёма элитных таблеток её состояние ухудшалось - страдала самооценка, снижалась работоспособность. Тогда она ощущала отверженность и ненужность, и дабы покрыть сей ущерб с удвоенной силой вживалась в придуманный образ. Такой марафон длиною в десятилетия: она словно мчалась за поездом, спешащим из русского ада в страну вечного счастья. Была то страна сиявшей рекламы, страна мужественных женщин и женственных мужчин, изнеженная страна успеха, порядка, терпимости и комфорта. Немногие могли смыться туда. Лишь самые гордые, самые умные, расторопные и легковесные получали билетик. И вот она всё делала, чтобы вскочить на подножку этого v.i.p.-поезда: ратовала за свободу, следила за трендами, жадно читала «Esquire», МБХ и «Новую».
Выйдя из душа, Юлька надела шёлковый пеньюар, обмотала голову полотенцем, встала у зеркала. Обтерев рукавом его запотевшую гладь, она увидела в отражении розовое от жары и влаги лицо. Чистое, ещё детски наивное лицо её казалось девчоночьим, разве что подбородок требовал лёгкой коррекции да ещё стоило подкачать губы. Хоть ей и нравилось видимое, Юлька не до конца верила этому образу. Он был лишь физическим воплощением идеала, который Юлька считала прекрасным и за которым пряталась от своих комплексов. Довольство на лице в душе отзывалось чувством неполноценности.
Юлька приняла игривую позу (словно девушка с обложки дорогого иллюстрированного журнала), развязала поясок пеньюара и предстала пред зеркалом голой. Её грудь явно стала внушительней. Бёдра – шире. Кожа – нежнее. Но между ног как и прежде торчал маленький коричневый член. И он обесценивал всё остальное.

Евхаритская ощущала себя юной девушкой, возвращавшейся в отчий дом после игрищ на стороне. Она чувствовала прилив сил, во всём видела красоту и хотела вести долгие интимные разговоры.
Солнце скрылось за горизонтом. Широким облачным фронтом с северо-запада на участки сползала ночь. Томлёный слабенький ветерок снимал шелест с травы и листьев. Выйдя на опушку, Наталья Игоревна окинула взором рельеф «Речника». Там всё было мирно: иногда сонно взлаивала собака да оркестры цикад сухо цвиркали в густых травах. Среди поля копошились на грядках две толстые бабки в цветистых купальниках.
Быстрым шагом Наталья Игоревна двинулась к дому, подумав: «Илья, наверное, отрубился. Храпит где-нибудь на веранде, или - что также бывало нередко, - ушёл искать собутыльников из местных ханыг.»
Ещё мог он быть у цыганки, что обитала с детьми в развалюхе при въезде - молодой, одинокой, пока не утратившей женского обаяния. Она явилась сюда год назад, устроилась сторожем, узнав, что им сверх зарплаты даётся крыша над головой. Илья, как только он перебрался в сады, повадился бегать в её караулку, а иногда проводил там до трёх суток кряду…
Наталья Игоревна робко пробралась в кухню, прислушалась. Покой господствовал в доме. Вдохнув полной грудью, она опустилась на стул. Преодолевая усталость, начала раздеваться. Скорее хотелось задвинуть щеколду у себя в комнате; забыться в сладком тягучем сне.


11 августа

На прикроватной тумбочке пикнули часики. Илья захотел и не смог повернуться к стене и тогда понял, что у него отнялась рука. Это разбудило его. В мятой одежде Илья лежал на кровати бок о бок с Кристиной в её покосившемся домике. Пузатенький телевизор транслировал белый шум. Рассветный час сбывался за окнами.
Илья привстал – рука плетью упала на пол. Кристина стянула одеяло к себе, уткнулась лицом в подушку. Минуту Илья сонно щурил глаза, высматривая очертанья предметов во мгле крохотной спальни. Нащупав действующей рукой сигаретную пачку под койкою, он закурил; покряхтывая, поднялся; нетвёрдо шагнул к двери. В соседней комнате, на полу, на двух составленных креслах и кривой раскладушке сопит ребятня: всегда хмурый Милан, заводная темноокая пятиклашка Злата, крикливая Лизка. Неосторожно распахнув дверь, Илья разбудил мальчика – он молча поднялся, перенёс постель ближе к стене. Илья вывалился на улицу, обогнул домик, возле компостной ямы нагнулся: его вырвало чем-то клейким. Рука ныла от хлынувшей крови.
Напоенный полночной свежестью ветер трогал листочки садовых деревьев, шевелил побеги пырея возле заборов, клонил затяжелевшие от росы бутоны цветов на ухоженных грядках.
Илья, отплевавшись, побрёл восвояси с намерением озаботиться похмельною лихорадкой, которая, ощущалось, вот-вот явится ниоткуда и заставит завидовать мёртвым. Чтоб назавтра скорей оказать себе первую помощь, Илья решил спать с деньгами. Войдя, он достал из серванта растрёпанный томик К. Причард, куда в толщу бумаги заложил прошлым вечером двести рублей. Поднимаясь наверх, прочитал вслух название - «Девяностые годы». (На суперобложке изображались крестьяне в повыцветшей робе: один, с голым торсом, стоя пил из бутыли; второй чуть дремал, опершись на лопату.)
Засунув роман под подушку, Илья скинул пыльную обувь, рухнул в постель и скоро по дому разнёсся его отвратительный пьяный храп.

Наталья Игоревна того только и дожидалась. Она села на койке, прислушалась. Набросив на плечи верблюжьего пуха вретище, бесшумно перешла в кухню: надо было согреть и упаковать обед. Сегодня её смена. Она дежурила на КПП фанерной фабрики, сутки через трое.
Повинуясь привычке, она закружилась в давно и хорошо заученном танце: во-первых, умыться, сготовить завтрак, затем убрать в пакет постиранную одежду, прогреть съестное в микроволновке, наполнить им термосы. Управляясь с делами, Наталья Игоревна отмечала, что чувствует себя отдохнувшей, а значит готова работать усердно и добросовестно, чего не случалось с ней уже очень давно. Перекусив чаем и бутербродами, достала из погреба намедни срезанные грибы. За ночь грибы подсохли, кожица сморщилась, запах стал тонок, но не исчез, так что в груди защемило от ярких воспоминаний. Если уж запах производит столь дивный эффект на неё, то как скажется вкус?
Умягчая крепкую персть, с полчаса, стоя в кухне, Евхаритская тюкала грибы отбивным молотком, потом сжёвывала их мясорубкой и ещё полчаса запекала в духовке. Получившаяся смесь сошла б за какую-нибудь закуску из морепродуктов: аппетитно, но ничего сверхъестественного. Упаковав всё в термосы и пищевые контейнеры, Наталья Игоревна взяла ключи от городской хаты; отправилась на работу.

В 6:10 Юлька выехала на МКАД. Просторные улицы ещё не успели заполниться транспортом, и она медленно, наслаждаясь, катила по малолюдной Москве. На шоссе прибавила газу, так что уже скоро за окном, перерытые техникой, открылись поля с заборами недостроев, а вдоль обочин замелькали жиденькие косы берёз да избушки, чёрные от дождей. И сразу стал омерзителен говор кривляющихся диджеев. Юлька выключила магнитолу, опустила боковое стекло. Погрузилась в дневники памяти.
Двадцать шесть лет назад она обрелась в теле мальчика и получила простое мужицкое имя, которое вечно сюсюкающая родня мгновенно обабила, сотворив из удалого - «Юрик» потешно-елейное - «Юрочка».
Местом детских забав его стали дворики тихого приуральского города, где близкие люди, выходя поутру из квартиры, через час могут запросто встретиться на работе, потому что большая часть населения пригвождена судьбой к одному гигантскому предприятию. Таким предприятием в родном Краснокамске был целлюлозно-бумажный комбинат. С юных лет мать Юрочки – тихое, но своенравное существо – работала на нём в должности аппаратчика химводоочистки. Здесь же она встретила мужа, у которого в год распада СССР нашли уже развившуюся опухоль мозга. Взрослел Юрочка без отца. Овдовев, мать ударилась в веру, задушила в себе надежды на счастье, и уже к сорока годам потеряла остатки женственности. Вместе с тем исчез интерес ко всему на свете, так что думалось, она лишь во имя сына отбывает номер среди живых. Впрочем Юрочку тоже любила она как-то странно. Он был точно в заложниках у её вдохновенной религиозности: совместный их быт мать устраивала таким образом, чтобы отгородиться от внешних тревог и отвратить всякую неожиданность, ради чего неустанно придумывала, а затем вплетала в кружево повседневности уймы вычурных предписаний и бессмысленных ритуалов.
Например она объявляла, что им совершенно необходим телевизор на полстены. Брала лист бумаги да карандаш, звала сына, усаживала его возле себя и диктовала, какие траты и на какой срок в их семейной казне следует сократить или полностью искоренить. Памятка пришпиливалась к дверце шкафа с тем, чтоб её положенья неукоснительно соблюдались до обозначенной даты. Но как только что купленную панель вешали в комнате, вместо традиционной застолицы с криками «За обновку!», жизнь являла нечто патологическое: мать тотчас же меняла регламент и запрещала включать телевизор до и после определённого часа - как если б в ограничениях, связанных с этой покупкой, таился действительный её смысл… Иногда на шкафу размещалось штук десять безумных инструкций.
За любым нарушением следовала репрессивная достоевщина: вначале устраивалось дознание на тему того, что именно заставило Юрочку преступить родительские заветы; далее путём перехода от политики гневных упрёков к пренебрежительному молчанию осуществлялся сам факт наказания, а завершалось всё совместной молитвой или поднадзорной беседой с батюшкой в местной церкви.
Плоды экзотичного воспитания получают особый вкус. С детства Юрочка привык очень трепетно относиться к приказам, догматам и нравоучениям: вступая с кем-нибудь в диалог, он всегда занимал подчинённое положение, и ещё ему верилось, что любое движение к цели непременно должно подкрепляться страданием. Но при том удивительным образом он рос светлым, открытым ребёнком. По причине вынужденного многолетнего пребывания в двух параллельных средах, - в школе и дома - он, гибкий как молодое деревце, рано выучился принимать жизнь в самых разных её обличиях. Да, он видел щедроты внешней действительности и, сравнивая её с квартирой, понимал всю нелепость заведённых у них порядков, однако он видел и то, что в этой квартире прозябает родная душа, тогда как манящий соблазнами город вполне бесчувствен и готов проглотить его без остатка при первой возможности. Со временем, глядя на мать, сын всё более убеждался, что её своенравность имеет корнем психическое расстройство. Но с тем настойчивей о себе заявляла законная мысль, что у него нет никого ближе, и значит он, любящий отпрыск, должен думать о врачевании. Так, в надежде сдержать прогрессирующее безумие матери, Юрка создал «Доктрину Спасенья»:

1.) Дабы не расстраивать мать, я обещаю свято блюсти устанавливаемые правила, ибо каждая новая прихоть позволяет ей мириться с несовершенством бытия;
2.) В то же время нельзя забывать, что за окнами действует город, населённый здоровыми, жизнелюбивыми людьми. И поскольку я её сын, я могу стать посредником между городом и квартирой;
3.) Потому обещаю направить свой ум, все таланты и недостатки, на то, чтоб привнесть краски мира в наш склеп, и тем самым обратить тщательно выстраиваемые ею бумажные стены в ворох пустых формуляров.

Изложив «Доктрину…» в письменном виде, Юрка спрятал листок под подушку и по утрам как символ веры проговаривал её вслух, а приходя в школу, сейчас же старался претворить намеченное в словах и поступках.
Прежде, хотя и мечталось ему стать точкою узлования коллективной заботы, он словно бы исполнял чье-то злое воление, всегда отстоя в стороне от толчеи и гомона человечьей толпы. Теперь же у него появилась ясная цель и, он схватился на том, чтобы так или иначе войти в круг одноклассников, дабы при их участии вернуть матери радость существования. Замеченное всеми, это стремление стать своим, мгновенно превратило Юрку в шута с придурковатыми мотивами и убеждениями. Но он легко принял и эту роль - лишь бы не отвергали.
Новые друзья звали его на вписки, в клубы и на прогулки. А он в свою очередь раз или два в неделю (чаще мать запрещала) зазывал их к себе, отчего уже скоро каждый в этой компании знал, что «у Юркиной матери здорово течёт крыша». Над ним стали посмеиваться, порою даже довольно грубо. Но Юрка считал, что раз уж доходит до грубостей, то он в шаге от цели, ведь путь к любой цели неизбежно несёт с собой пытку. И он служил идолу дружбы всё более пышные мессы, так что ничем хорошим это в принципе кончиться не могло.
Нехорошее приключилось на выходных, когда вся компания собралась за городом по случаю вымышленного праздника. К вечеру сошлось одиннадцать человек парней. Они крепко набрались коктейлями, жгли костёр на дворе да похабные пели песни.
Пределы их пьяной удали устанавливали двое: командиром и подустителем считался наследник местного олигарха, владельца дома, – Матвей, но в действительности всем заправлял Толян (или Томас, как его окрестили на улице). Ночью, в угаре чванливого пустословия между Томасом и Матвеем занялся спор. Первый звал себя магом и твердил, что одним мановением рук обратит Юрку в женщину, на что второй отвечал глупым смехом, полагая сие невозможным.
К слову, перейдя в средние классы, Юрка, ещё недавно худой и нескладный подросток, превратился в женоподобного юношу с правильными чертами лица и мягкими манерами. Томас обвинил его в воровстве, завёл в туалет и произнёс длинное заклинание о том, что путь к искупленью вины лежит через преображение своей сущности, а вдовесок к словам провёл несколько точных ударов в скулу. Никто во всей школе не подверг бы сомнению оккультные знания Томаса - тем сильней отразилась ярость во взгляде угольно-чёрных глаз его, когда заклинание не подействовало. Опечалившись нежданной потерей способностей, Томас приложил невероятное хладнокровие и упорство; бил, бросал, лягал тело подопытного; работал до кровавых мозолей, пока не подтвердил своё высокое звание.
Домой Юрка возвратился уже совсем другим человеком. Он не мог поверить в случившееся; в одночасье он оказался за глухою стеной, так что любые слова и действия, направленные к нему, теперь как будто являлись издалека. Неужели причуды матери вызваны не болезнью?
На другой день в школе никто не подал ему руки. Все одноклассники держались чуть в стороне, и хотя прямо с ним не общались, он хорошо понимал, кому адресованы их злые смешки, лукавые взгляды да перешёптывания. После уроков ему на спину наплевали и каждый посчитал долгом ткнуть или обозвать его. Тогда Юрка сделал новое, ещё более мучительное открытие – он ненормален! Он был как мать! А отчего ж к нему все так относятся? Он женщина – вот он кто! И Юрка решил, что родился не в своём теле, а значит должен изменить пол. Но как жить тогда в маленьком городе? Кто примет его таким? Как он покажется на глаза близким?
Прежде далёкий от всяких идеологий, теперь Юрка должен был заиметь политические пристрастия. На одну чашку весов поместил он кокошники да матрёшки, долги, мать, тоску и безвестность, и нескончаемый «ответ Западу»; с другой стороны были джинсы да микки-маусы, радость денег, дух мнимой свободы, нахождение в касте неприкасаемых. Предлагаемый выбор требовал серьёзного обдумывания, здравых суждений отца, или, хотя бы, совета товарищей, но поскольку отца рядом не было, а общество сверстников теперь видело в нём изгоя, Юрка с отвагой распятого прыгнул в интернет-сети.
Интернет представлялся каким-то заоблачным миром, казался добрее, терпимее и открывал свои горизонты тем, кого отторгала улица. В интернете был бог. А в мире Бога давно уже не было. Куда бы не заносило Юрку в часы скорых странствий по сайтам и видеохостингам, везде он встречал его лик, и сам скоро превратился в служителя этого бога - бога-крестоносца, паука мировой паутины.
Сетевой бог обретался в трёх ипостасях: в науке, в деньгах и в культе телесного. Наука шептала, что всё мировое зло состоит только в том, чтобы мучиться высокой идеей, тогда как свет истины есть биохимические процессы в мозгах, но что можно достичь истины, если смыться из долбаной рашки. Деньги тоже внушали - всё зло от нехватки бабла, от чрезмерной учёности и смирения, но зло можно просто презреть, навсегда укатив из рашки. И дух тела, являвшийся ему в порнороликах, где сплетались в узлы чьи-то руки и ноги, вразумлял: посмотри! вот - реальное счастье, счастье чувственных наслаждений, а выше и глубже ничего нет. Откажись от души, от любви, от страны, и тогда приятности плоти легко примут вид воздаяний за всё.
Мысля так, Юрка звал сетевого кумира на царство. Он принял его как вседержителя, он дал клятву верности, он поверил в него столь беззаветно, что и к жертве, принесённой им во славу бога-паука, никак не клеился ярлычок жертвы.

Получив аттестат, Юрка списался на интернет-форуме с благодетельствующим педерастом и тот, узнав об успехах Юрки в учёбе, помог ему устроиться журналистом в столичное оппозиционное издание. Тогда-то, твёрдо решив начать жизнь заново, Юрка и перебрался в Москву.
Благодетель поведал любовнику, как и что ему должно делать, чтобы осуществить трансгендерный переход. Переход совершался в четыре шага: вначале, через постель сочувствующего врача, Юрка добыл справку о психическом здоровье, затем обзавёлся документами, необходимыми для покупки спецпрепаратов в аптеке, потом было несколько косметических операций по вживлению имплантов в губы и грудь, и, наконец, полтора года спустя, Юрка обновил паспорт, после чего с болезненным рвением начал подражать девушкам в действиях и суждениях. Процесс оказался столь долгим, затейливым и расходным, что сам по себе создал все предпосылки к проявлению и укреплению женственных черт характера: любви к капризам, дотошности, изяществу и чувственной экзальтации.
Сбылось заклятие Томаса. Как одержимый, Юрка глотал таблетки и грезил, что заодно с телом они изменят его сознание, и что придёт день, когда, благодаря им, он переродится вполне. Но это был окрыляющий к новым свершеньям ментальный туман, за которым точно стена возвышалось страшное психическое увечье. И вот, чтобы туман не растаял, Юрка вверился пошлым россказням: о деньгах, о карьере, о чуде американской мечты и абсолютном торжестве тела над духом. Уступив мнимой власти биохимических процессов в подкорке, он доброй волей отказался от права суверенно торить свой земной путь.
Не погибни Юрка теперь, так легко и глупо, позже, раздумывая о том, что с ним произошло, он обязательно пришёл бы к выводу, что отважился на переход лишь постольку, поскольку душевная травма требовала от него какой-нибудь реакции о случившемся, а в тех информационных поветриях, чьим дыханием сегодня и создаётся самость человека, его реакцией могло стать одно-единственное решение – решение изменить пол.

К восьми Юлька проскочила Можайск, в половине девятого остановилась на трассе возле палаточного лагеря - с тем чтоб сделать серию снимков.
Вереница фур вызмеилась на несколько километров, а у самого её истока пёстрая выла толпа. Особняком приснастился пазик с силовиками – на зевающих лицах было написано, что они дежурят здесь сутками. В поле, у костров да палаток кучкою размещались машины тех, кто хотел поддержать протестующих. Группа в 300 - 500 человек днём и ночью торчала возле дороги, воюя с водителями большегрузов, которые все жаждали обогнуть пробку.
Юлька оставила свою малолитражку на развилке и, прихватив фотоаппарат, вошла в лагерь. Щёлкая кнопкой, уловляла граждан в героических позах: теснящие дальнобойщиков, поющие под гитары или прихлёбывающие горячий чай, который бесплатно раздавали волонтёры некоммерческих организаций, они были по-детски наивны в своём мнимом единстве. И глядя на их загорелые лица, казалось, что все здесь честные, умные люди; охранители истины и природы. Словом, это был превосходный задел для статьи.
Довольная собой, Юлька умчалась в Гагарин. В назначенный час позвонила хозяйке жилья. Хозяйка - она представилась на авито Натальею Игоревной -  подтвердила, что будет ждать в центре, близ городской площади.
Евхаритская приняла пост, впустила смену, затем проводила ночную и теперь отпросилась у напарника на полчаса в город – отдать квартирантке ключи. С Юлькой она встретилась возле администрации. Чтоб друг дружку сыскать многих сил не потребовалось.
- Доброе утро! – Наталья Игоревна, подойдя к машине, легко постучала по крыше.
Юлька открыла окно:
- Здравствуйте! Нам с вами отсюда как проще: на «ласточке» или пешком?
- Вообще-то здесь близко, но лучше бы на машине…
Юлька кивнула в ответ. И прикоснулась к обивке соседнего кресла:
- Вот, садитесь! Как едем?
- Сперва прямо там, вдоль по проспекту… А после - налево, я покажу…
Когда матиз влился в общий поток, Наталья Игоревна спросила участливо:
- Я смотрю, номера-то московские. Вы ведь в гости, наверное, к нам? Иль за делом?
- По работе, насчёт протестующих…
- Ой, да! – завелась вдруг Наталья Игоревна – Эта свалка… Додуматься ж надо – отходы валить в заповедник! Вы, может, инспектор какой-нибудь?
- Ну, я… почти… – тихо мямлила Юлька – Я журналист.
- Ой, напишите про них, пусть все узнают. До Путина может дойдёт, хоть он за нас вступится.
- На Путина уповать, знаете…
- А на кого ж нам надеяться? Вот здесь налево, за светофором.
Машина встала на перекрёстке. Молчали. Наталья Игоревна с пристрастием осмотрела силуэт девушки, было что-то в ней странно-неуловимое.
- Как часто в провинцию приходится ездить вам?
- Ну, так… иногда… Нужен повод серьёзный.
- А парень не сердится?
- Хм! Если б он был - хмыкнула Юлька.
- Ох-х… - пала духом Наталья Игоревна, - Вы во-от к тому дому сворачивайте… Третий подъезд… Ага… Рядышком встаньте.
Она ткнула пальцем в пятиэтажку с мозаикой на торце. Мозаика отображала кадр старой хроники – хроники первого появления человека на околоземной орбите. Юрий Гагарин в светлых одеждах, украшенных символами советского государства, глядел, улыбаясь, куда-то в прекрасное будущее, а выше - над его шлемом - взмывала к звезде ракета. Картинку венчала выложенная из красного кирпича надпись: «12 апреля 1961 года».
Машина встала под липами против детской площадки. Продолжая праздную болтовню, хозяйка и съёмщица поднялись наверх. Наталья Игоревна отперла дверь перед гостьей. И взглядам открылась крошечная малосемейка со старою мебелью, с  замызганными обоями. Хотя везде было чистенько, сама скудная обстановка выдавала хозяйское нерадение: здесь прежде живал Илья.
Сняв у порога сандалии, прошла Юлька в комнату. Огляделась… Вот старая кухня, убранство которой, - плита в две конфорки, пошарпанный гарнитур да старенький холодильник. Разваленный в спальне пылился диван, дырявые занавески, отставшая краска на потолке, подгнивший паркет, безыскусный стеллаж, и на нём телевизор «Hitachi». У входа - санузел. Кладовка в стене.
- Угу… угу… - кивала Юлька, обходя душненькие клетушки, – Горячая вода у вас?.. А! Нагреватель – вот, вижу!..
Они возвратились в кухню. Наталья Игоревна открыла створ антресоли:
- Вот кружки, тарелки, ложки, всё есть… Здесь чайник и фильтр для воды. Там, правда, менять уже надо. Вот сахар остался… Тараканов у нас не бывает, опрятно…
- Угу… угу… - кивала Юлька раздумчиво.
- За мойкой ведро из-под мусора. Выше - хлебница. Всё, как обычно.
Евхаритская ткнула балконную дверь, бойко вышла на воздух. Юлька порскнула следом.
- Тут можно курить, если вы… Только вы уж окурки, пожалуйста, не бросайте вниз, а то, знаете, однажды под нами горела…
- Не буду я, вы не волнуйтесь.
Юлька изучала пространство, открывшееся глазу. Внизу, за детской площадкой тянулась дорога в две полосы, за нею блестели под солнцем крыши частного сектора. Слышались далёкие жужжания мотокос да крики птиц над деревьями. Юльке всё нравилось. Она вынула и вручила хозяйке аванс. И вышла её проводить.
- Сама я сейчас в саду. В городе меня нет. Так что мучать вас некому. Загляну уже в самом конце недели… Ещё одна просьба: вдруг придёт кто выпытывать про меня и про сына, скажите мол я ничего не знаю, где там и что… А то, бывало, таскались сюда дружки Ильи моего…
- Я в таких случаях сразу ментов вызываю.
- Нет, вы только не переживайте! Всё хорошо! – смеялась Наталья Игоревна – Это я та-ак, на всякий пожарный. Не надо пугаться.
- Я понимаю.
- Ну, тогда всё. Вот вам ключ. Я пошла.
Едва Юлька простилась с хозяйкой, её вынесло в город. Надо бы пообедать, прежде чем перетаскивать скарб из машины – в квартиру. Она выбралась на проспект, там узнала от дамы в кричащем наряде, где можно перекусить, и спустя полчаса дала отдых ногам, взяв жаркое в дешманской столовой. Остаток дня она вознамерилась посвятить обживанью квартиры, моциону да размышлениям. Хотелось ещё прошвырнуться по местным музеям, свесть знакомства в среде горожан, порасспрашивать их о заповеднике. Что, какие тут настроения?

Передав ключи съёмщице, Евхаритская возвращалась на КПП. Зной точно ватой окутывал её стан, сушил горло, навевал сон. Давно уж Наталья Игоревна позабыла сколь странны и многообразны могут быть оттенки очарования, когда оно насылается блеском глаз, красотою и силой рук или общим складом фигуры (а проще говоря, всем тем, что свойственно подмечать готовым к зачатию девушкам), но вот словно впервые былые переживания давили ей грудь. Встречавшиеся пешеходы странным образом нравились и не нравились ей. Мечталось скинуть одежду, пойти по асфальту на босу ногу и громко смеяться, сверкая снежно-белыми зубами. И пусть все любуются издалека, но чтобы никто не лез с похотью. Как пьяная шагала она по улицам, бросала в лицо им своё желанье, как будто стремилась разжечь в окружающих звериную страсть, и эта пробудившаяся отвага, эта невесть откуда взявшаяся самоуверенность переросла вдруг в такой восторг, что ей пришлось стрельнуть сигарету и, сев на скамейке под тени деревьев, не торопясь, её выкурить. К новым эмоциям примешивались также странности восприятия: Наталья Игоревна уж и не шла, а словно плыла под водою, где каждый микрон пространства желает тебя облапать. Наткнувшись в дверях на директора, она попросила отгул. Пожаловалась на почки: лгала, что у её мучают боли и в качестве доказательства являла страдание на лице. В конце концов Наталья Игоревна позвонила сменщице Гале, договорилась, что отработает завтра полные сутки, если сейчас Галя выйдет вместо неё. Сменщица согласилась, начальник уступил тоже, а посему скоро, светясь от счастья, Наталья Игоревна бежала на автостанцию.
Попутно она завернула в бутик женской одежды, где приобрела дорогие ажурные чулки сеточкой. В «Магните» купила шпинат и куриную тушку, ещё сделала несколько зряшных трат. Наконец, взяв билет на транзитный маршрут, пока ждала его, Наталья Игоревна заперлась в кабинке вокзального туалета, дабы напялить чулочки прямо под капри. Ей не терпелось ощутить кожей прикосновения лёгкой ажурной вязи.

Илья почивал до утра и вскочил оттого, что не мог вдохнуть - стенки его гортани присохли одна к другой так, что он с трудом разлепил их. Опоясывающая мигрень накатывала периодами, туманила голову. Начинался тяжёлый утренний отходняк. Илья бережно достал книгу из-под подушки, вынул и заложил в карман две сторублёвых купюры. Этого должно хватить на поправку.
В кухне он выпил подряд пару кружек холодной воды, осилил тарелку картофельного пюре. Дожёвывая кусок хлеба, выполз на улицу. Полуденное солнце обожгло глаза своей жёлтою патокой. Илья подался к дому Кристины, но никого не нашёл там – ни самой цыганки, ни её шумных деток. Тогда он купил чекушку в садовом ларьке и зашагал вдоль участков в надежде встретить кого-то из тех, с кем обычно лечилось похмелье. И везде его ждала неудача: то хозяина не было дома, то он занят был важным делом, то ещё жена не пускала в загул. Попутно Илья спрашивал о работе, мол, не надобна ль помощь в хозяйстве или по саду. И тоже никто не хотел его нанимать.
После часа такой беготни, он устал, на всё плюнул и повернул к дому. Пришлось пить в одиночку. Теперь он казнился тем, что оскорбил мать и вот словно в отместку жёг себе горло выпивкой. Чтобы избавиться от чувства вины, стал выгадывать способы примирения, да тут же и вспомнил, как, может, дней девять тому назад мать просила окучить картошку… Вздумано - сделано.
Наталья Игоревна не простила обиды. Возвращаясь в сады, она только и помышляла о радостях грядущего вечера, когда блаженное оцепенение пусть ненадолго, но всё же избавит её от груза тех аховых обстоятельств, которыми столь часто у нас отягощается и без того многотрудная доля зрелой замкадной женщины.
Войдя за калитку, она краем глаза приметила на грядках Илью, управлявшегося с мотыгой. И догадалась: «Ага! Стыдно! Ничё-ничё, помучайся!» В упор не видя Илью, прошла она к домику, поднялась наверх, напялила куртку, вместо корзинки схватила пакет – её с дьявольской силой тянуло в лес.
Как только скрылась она из виду, Илья выронил инструмент, зло плюнул в землю и процедил:
- Сходить что ль к Кристине?
«Забыть бы всю эту чушь… Скорее забыть…»

Продравшись сквозь борщевик, Наталья Игоревна сбросила шмотки. В одних чулках она как балерина пошла вдоль луга, высоко вскидывая ноги. Потом улеглась наземь - в сиянии солнца, нагая, перекатывалась по траве и хохотала, как ненормальная. Пока не устала, тянулась очарованным взором к солнцу, стоя с запрокинутой головой. Под воображаемый бой барабанов низко кланялась священному фаллу и церемонно садилась на него сверху. Прикусывала губу и аккуратно двигала бёдрами, постепенно наращивая темп. И дышала-дышала-дышала, пока волна чистого исступления не возносила её над землёй. Тогда, не помня себя, в горячем ознобе, мокрая как мышь, она ползла на новое место…
Теперь Наталья Игоревна нашла себя на траве в бесстыдном изнеможении. Удивлённая, она встала и осмотрелась, точно увидела лес впервые; достала садовый топорик и нарубила себе грибов, желая зафаршировать курицу; потом обошла окрестности. Там, где поляна затенялась листвою могучей ольхи, подо мшистым пнём обнаружила затопленную водой яму. Вода молочно-стального оттенка казалась густой и вызывала в памяти вид разведённого мыла. По краям вермишелевыми снопами лежала выцветшая трава, скользкая, без цветов и листочков.
И было что-то ещё, что-то странное лежало в этой баланде. Что-то бледное и шершавое пряталось под налипшей соломой. Мягкое, вытянутое, живое. Наталья Игоревна сломила стебелёк костреца и потыкала им в шершавое. И вдруг оно выросло, вздыбилось над головой, качнулось в сторону и в другую, на миг замерло в воздухе да и снова рухнуло вниз. Наталья Игоревна прянула в испуге назад: «Что ж это?!»
От удара часть вязкой воды выплеснулась из ямы, и теперь «это» можно было рассмотреть лучше. Оно напоминало, лишённую ластов и головы, обваренную тушу тюленя, но ещё больше - сильно увеличившийся в размерах, облепленный травой и грязью, тускло-серый язык. Наталья Игоревна так и назвала его про себя, мол, варёный язык. Точно в подтверждение своего имени, язык снова поднялся из лужи, описал круг, затем медленно упал набок. Объятая страхом и любопытством, Евхаритская подошла к нему ближе, прикоснулась рукой к нежной коже. Плоть наощупь казалась тёплой. Наталья Игоревна умилилась да хохотнула, поцеловала его. Язык обвил её в ответ.


12 августа

Илья проснулся оттого, что ему жгло ногу. Раскрыв глаза, узрел свою пятку, облизываемую лучом восходящего солнца. Как и всегда лежал он на старом истёртом диване, в зале мансардного этажа. День надвигался долгий, жаркий и суетный, стало быть нужно снадобье, чтоб забыться. Илья перелёг на другой бок и лениво зевнул. Сковырнул выкрашенный морилкой сучок на стене - стены мансарды были обиты вагонкой. Водки в загашнике не оставалось и ни одной подходящей идеи, чтоб по-скорому разжиться бутылкою лака или бензина не шло спросонок на ум. Следующую минуту Илья честно старался уснуть, пока внезапная гнилая мыслишка не заставила его навострить слух. Боясь потревожить пружины матраса, Илья слез с постели, тихонько шагнул к двери; усилием рук поджал её кверху и отворил - бесшумно так дверь отлегла от притолоки. Илья замер. В доме ни звука. Только синица тенькает на вишне за окнами. Илья плавно спустился по лесенке, выглянул на веранду. У порога стояли сапоги матери. Она спала у себя. Илья подкрался к её тихой комнате, надвинул ухо на щель и застыл, а затем, боясь себя обнаружить, прижал скобу дверной ручки. Опасливо глянул внутрь. Мать посапывала у стены, завернувшись в одеяло. Илья перевёл взгляд на стул, на тумбочку, на подоконник. Под шторою возле окна приметил он сумочку. Чуть слышно ступил за порог, в два шага к ней подобрался, открыл карман сбоку. Проездной, мелочь, крем, ключи, ещё ключ на брелоке… А где же бумажник? Илья повернулся к шкафам, там висели штаны, платье, блузка. Мать, вздохнув, шевельнулась во сне. Илья отступил было к порогу, но замер; ещё раз несмело пошарил в кармашке. Его вниманием завладели ключи. Это были ключи от хрущёвки в Гагарине, где он жил раньше. Илья знал, что мать намеревалась сдать хату в аренду, и сразу подумал о том, чтобы сгонять в город, явиться к себе домой и, если там не окажется съёмщика, порыться в чужих вещах. Вдруг повезёт и он сможет забрать что-нибудь из хранящегося там барахла? Илья сунул связку в карман и на цыпочках вышел.

Юлька очень долго не могла уснуть ночью. Чужие запахи, новые звуки, другой интерьер. Юлька ворочалась, иногда лезла в компьютер, или, взяв сигареты, шла на балкон. Отключилась далеко за полночь, а поутру, насилу разлепив веки, затеялась в путь. После душа, пока готовился завтрак, Юлька нанесла макияж; потом сделала инъекцию хемеатрена. Садясь за стол, выпила капсулу финастерида, а также два драже эктолакт+. Едва окончилась суета с поисками блокнота, куда написала она вопросов для интервью, Юлька сгрузила в машину зеркалку и ноутбук и вот в предобеденный час, наконец, выехала на место.
Скоро её малолитражка остановилась у кромки дорожного полотна, между кучкующимися людьми. Пожелав схватить общий настрой, Юлька вообразила, что прямо над трассой звучит барабан, не стихая. Давным-давно так бились воинства на полях, и ныне всё сообщало о том же: полки наёмников-активистов с одной стороны, с другой - регулярные части омона…
После череды сложных перипетий, история гагаринской распри дошла уже до той стадии, когда, дабы уверить народ в несостоятельности выдвинутых обвинений, власть на весь свет объявляет, что хочет пустить в заповедник комиссию из основных распорядителей протеста, однако те под разными предлогами отказывают «кремлёвской сволочи» в диалоге, а все заискивания с её стороны объясняют близким триумфом в борьбе с монстром тоталитаризма. Контуры этого якобы уже видимого триумфа Юлька и собиралась теперь очертить в своём материале.   
Повесив на шею фотокамеру и бейджик с аккредитационным удостоверением, она вошла в лагерь. Лагерь обедал. Возле полевой кухни, под пологом из целлофановой плёнки, сидя за наспех сколоченными столами, скребли ложками протестующие. Зной вынудил многих снять платьица и рубашки, но без маек есть не садились. Майки у всех были одинаковые: под сердцем, на сине-зелёном фоне красуется символ и надпись: «Гражданское Мужество».
Примкнув к окуляру камеры, Юлька пошла вдоль столовой, делая снимки. Ей улыбались, подмигивали, строили рожицы. Юлька приблизилась к главным шатрам - возле них балагурило несколько человек. Юлька вынула корочку журналиста, напрямую спросила в толпу: «Ребят, кто курирует движ?» Красновыйный татуированный здоровяк в шортах приказал дожидаться снаружи, а сам влез в брезентовые покои, чтобы пару мгновений спустя объявиться в компании дамы - блондинки с лошажьим крупом и громовым хриплым голосом. Подойдя, назвалась женщина Ирой Маркеловой; предложила усесться в сторонке, где никто не мешает болтать…
- Почему главные лица протеста не пошли на территорию заповедника? - начала Юлька, когда отбрели они в поле. (Она вынула диктофон и держала его на весу, записывая всё, что говорила Маркелова.)
- Во-первых, потому что власти запретили необоснованное с их точки зрения присутствие среди членов создаваемой комиссии биологов и химиков фонда «Гражданское мужество». Во-вторых, предлагаемый к осмотру периметр был выбран без согласования с нами. Мы не сможем дать однозначных выводов, если нас пустят туда лишь, где, очевидно, нет никаких отходов.
- По-вашему, кто виноват в затянувшемся кризисе и чем этот кризис в конце концов разрешится?
- Виноваты московские власти. Достаточно сказать, что сама инициатива организации такого полигона конечно же пришла из Москвы. Местные божки не способны самостоятельно принять такое решение, значит оно принято по указке сверху. Кроме того ясно, что таинственность этой затеи несёт большие возможности для коррупционных схем. По нашим данным сумма на устроение такого полигона может превосходить один миллиард рублей. Кризис окончится полным поражением власти, потому что ни вывести, ни уничтожить мусор бесследно не представляется возможным до тех пор, пока не будет снят наш пикет. Единственный способ снять его – физическое насилие, но вы посмотрите на количество протестующих! Если Кремль решится на силовые меры, это станет вызовом всему российскому обществу. Мы считаем, что властям выгодно дотянуть дело до холодов, тогда и будут предприниматься основные шаги. Приход зимы позволит скрыть мусор под снегом, это затруднит поиски с высоты, с задействованием дронов и данных спутников. Кроме того, первые же заморозки кратно уменьшат число активистов, что тоже на руку силовикам и чиновникам. Поэтому наша задача ещё до конца сезона постараться узнать всю правду о гагаринском мусорном полигоне.
- Собирается ли кто-нибудь из активно настроенных граждан баллотироваться в губернаторы области? Будет ли фонд искать административные способы воздействия на чиновников?
- Пока нет, но не исключено, что власть вынудит нас включиться в борьбу и на уровне институтов управления тоже. Народ не на шутку обозлён равнодушием элит к существующим экологическим проблемам. Думаю, фонд «Гражданское мужество» окажет любую правовую поддержку самовыдвиженцам, сочувствующим протесту…

Только что Юлька простилась с Маркеловой, как лагерь пришёл в движение. Вдали на дороге возник караван большегрузов с гуманитарною помощью, отправленной на Донбасс, и окриками из думского кабинета его требовали пустить дальше.
Завыла сирена. На трассу высыпали омоновцы. Активисты тоже все как один повыскакивали из укрытий, сомкнулись цепью, взяли друг друга под локоть и стали поперёк дорожного полотна. Кодла была огромной. Все голосили хором: «Га-га-рин!.. Га-га-рин!.. Га-га-рин!..»
Омоновцы взрезывали эту цепь, разрывали её по звеньям и относили протестующих в автобус, где на каждого составлялось административное заявление. Затем автобус выезжал в город. Там задержанных опрашивали, запугивали исключением из института, потерей льгот или потерей работы, и распускали, после чего большинство вновь возвращалось в лагерь.
Приехав к себе, Юлька села на кухне. Занялась переделкой полученного материала, приводя его в соответствие с требованиями главреда. Он уже позвонил с утра, чтобы справиться о делах и дать необходимые наставления; он велел Юльке состряпать что-нибудь исключительное, что-нибудь, что привлечёт всеобщее внимание и быстро растиражируется в родных и западных СМИ. Тогда Юльке выдадут премию, а у главреда появится возможность сильнее влиять на информационную повестку, издание же получит дополнительные источники финансирования и лучшие условия для размещения своих ссылок.
Юлька раскрыла балконные окна, достала пепельницу и запросто накатала первую часть, но как взялась за вторую, в прихожей чирикнул звонок…
Она повернулась на стуле и замерла. Нежные переливы один за другим растекались по комнатам. Она аккуратно вылезла из-за стола; помахала блузкой, висевшей на батарее, чтобы развеять табачный дым. В замке вдруг щёлкнул два раза ключ. Юлька смочила лицо водой из-под крана, клацнула створкой стеклопакета, мигом выскочила в переднюю.
- Иду, иду… Умыться же не дадут.
На пороге стоял парень, её ровесник. Юлька его осмотрела: закатанные до колен сальные джинсы из секонд-хенда, пропахшая потом тенниска, прядки русых волос липнут к загорелому лбу, на лице - смятение и озабоченность.
- Вы кто? – окрысилась Юлька.
- Здрасьте… Мне… - виноватясь, забормотал парень - Мне надо взять… Хозяин… Я жил здеся раньше… ещё до вас… Мне надо взять кое-что…
Юлька сделала приглашающий жест, уколола упрёком:
- Входите. Вы б хоть смс-ку прислали… для галочки.
Стянув кеды, парень остался в дырявых носках. Вдвоём они перешли в гостиную. Илья охватил взглядом ячеи стеллажа:
- У меня завалялись вещички. Я… можно я погляжу? Ты своё ничего не ложила сюда?
Юлька хмыкнула:
- Я?! Не ложила!
Илья взобрался на табурет и обшаривал полки, будто искал позабытую здесь вещицу. В молчаливом негодовании Юлька юркнула в кухню; скорбно думала про себя: «Хорошо, я сняла всего на неделю…»
Только что она подалась прочь из комнаты, Илья огляделся по сторонам. Нет ли здесь чего-нибудь, что можно вынести втайне на улицу и по дешёвке толкнуть. В глаза бросилось яркое полотенце. Разъятая книга валялась поверх него. На паркетном полу, возле койки - зарядка айфона, рядом кипа бумаг. За шторою под окном - долгий ряд пузырьков и флакончиков с гелем, скрабами да лосьонами. У дорожных коробок, помятый, лежал пеньюар, ещё пёстрое бабье шмотье, и средь тряпок, Илья различил фотокамеру с длиннофокусным объективом…
«За такое прикрыть могут… года на три» - промелькнуло в его голове.
Но в прихожую за спиной, недовольная, вторглась Юлька, так что гость мигом занялся кучкой эстампов, создавая деловой вид.

Потом Илья сообщил Юльке, что, видимо, зря приехал, попросил у неё прощения за напрасное беспокойство и спустился во двор.
Слабел жар надмирного пламени. День шёл на убыль, обещая людям несколько часов отдыха после чехарды будничных дел и хлопот. У песочницы меж турников да качелей забегали дети, повели псов на выгул собачники. Развалившись на лавке возле подъезда, Илья достал сигареты и курил их одну за другой. В его устало-озабоченном, мутном взгляде кипела ненависть – к праздным мамашам, к вертлявым их выбnядкам, к высоким пышно-зелёным деревьям, к раззолоченным брызгами солнца балконам хрущёвок, ко всему, что его окружало. Он смотрел на гулявших жильцов, а видел одни вражьи рыла. Он обращался умом к родным да знакомым и уязвлял их ядом мерзейшей ненависти: «Чево эта сучка там делает белым днём?! Чесала б на пляж или на работу, или ещё куда прячутся с духоты!» Провинциальное запустение отзывалось такой невыносимою скукой, такой безысходностью, что он почти физически ощущал в сердце занозу забвения; жажду уйти, скрыться, отгородиться от мира. Но он помнил - всё мигом изменится, раздобудь он полгорстки мелочи; бутылку лака или бензина. «Не станет же эта шмара торчать вечером в хате одна! Надо ждать: она вот-вот свалит, и я тогда вынесу…»
Илья перешёл к другому подъезду, уселся настороже. И вскоре на клумбу сзади него наехала легковушка – тот самый ниссан, однажды взятый Ильёю в кредит, а ныне отданный в новые руки. Машина заглохла возле черёмухи. В салоне курили двое: Чубаров - давнишний приятель Ильи - разлёгся в водительском кресле, а рядом с банкою пива у рта восседал его шурин, заплывший жиром молчун, по фамилии Тяг. Его Илья тоже знавал ещё в школе.
С первого же взгляда Тяг понял, чей профиль маячит невдалеке. Растекшись в улыбке, он сделал указующее движение головой:
- О! Глянь-ка… Не запались только.
Сняв тёмные очки, Чубаров обозрел улицу:
- Ага-а… Нашёлся, уёбище.
- Чё делаем?
Чубаров потянул в себя сигаретный дым, потёр висок и произнёс, интонируя работу ума:
- Счас спросим с него… Спокойно подходим… Эх, жалко, народу здесь дофига! - потыкал окурок в пепельнице и, аккуратно отворив дверцу, ступил на асфальт. За ним выбрался шурин. Вдвоём они молча направились к лавке. Прятавшаяся от зноя дворняга почувствовала что-то воровское в их жестах, выскочила из кустов и залилась звонким лаем. Это заставило Илью оглянуться. В ту же секунду, подталкиваемый чутьём, он сиганул к подъезду. На узких ступеньках крыльца свернул ногу, как колос повергся на парапет. Ступню тотчас пробрало судорогой. С гримасою боли на пыльном лице он влез в коридор. Железная дверь захлопнулась прямо у носа Чубарова, уже было схватившего Илью за рукав. В запасе – он знал – оставалось не больше минуты, потому что даже подростки в Гагарине достаточно ловки, чтоб обхитрить домофон. Вздыхая, сгибаясь и матерясь, вприпрыжку Илья забежал на этаж, а позади уже слышался писк отворяемой двери. В бешеной пляске рук, перебиравших ключи, казалось, минула вечность, так что, когда он, запыхавшийся, наконец-то свалился на пол прихожей, за спиной - уже очень близко - гремели шаги преследователей.
На крики с балкона явилась Юлька. Выбежала и застыла на месте. Держась за ногу, Илья катался по полу и орал. На искажённом лице застыло страдание:
- А-а-а!.. Бля-а-адь!..
Снаружи пытались ломиться, шипели ругательства - и Юлька почти машинально шагнула к двери.
- Не открывай! – злобно рявкнул Илья, отстраняя её.
- Да почему?
Вместо ответа Илья вновь схватил щиколку, застонал:
- Ф-с-с! Я ногу, к-кажется, повредил… Возьми мазь - там в аптечке…

Гвалт вскоре стих. Илья кое-как убедил квартирантку не делать поспешных звонков. Открывши аптечку, изъяли крема; скрутили бинты из застиранных тряпок; Юлька взяла себе роль травматолога, Илья стал медбратом и пациентом. Вместе они соорудили на голеностопе компресс - теперь, то и дело касаясь болящего места, Илья цедил в кухоньке налитый Юлькой чай. Он чувствовал неловкость из-за случившегося, но больше - из-за приятной внешности девушки. Где-то в душе у него зародилось пока ещё смутное, не уличённое рассудком хотение переспать с нею.
У Юльки возникли проблемы в работе над текстом. Она сбросила на электронку главреда несколько вопросов и дожидалась распоряжений, а пока, раздражённая, выспрашивала у Ильи подробности стычки, которую только что видела. С прямотою ребёнка Илья стал рассказывать:
- Короче, получил я кредит на машину. Взял в «Авто-Гранде» ниссан-эксперт 2003 года… Думал, пока в сервисе работаю - погашу, во-от… Сначала-то всё нормально шло, первые полгода. А один раз чё-то перепились с пацанами, сидим уже к ночи, и Ромчик - ну, с Вологды один там Ромчик такой, - он говорит: «Слышь, давай ёбнем порш?!» У нас там порш на ремонте стоял… Пристал - давай ёбнем, чуть-чуть покатаемся… Ну, сели, короче, я его к дому привёз, а сам думаю: ща круг по городу мотану и обратно, во-от… И тут меня гаишник в Гагарине тормозит. А документов нету! Короче влетаю на сороковник из-за него. Звоню начальнику в сервис типа «Лев Саныч, поможете?» Лев Саныч приехал, менту отстегнул, мне говорит: «Давай дорабатывай месяц и увольняйся». Пришлось сесть на шее у мамки. Она первое время помогала с кредитом, пока филки не кончились, потом стали эти названивать… ну эти… из банка. Чё делать? Ну, кинул я пост в инстаграм: продам тачку. Через день Вадик Чубаров заходит, мой одноклассник. Сбазарились с ним на сто косарей. Он когда принёс деньги, я почти весь кредит заплатил… Оставались копейки какие-то. Себе там заныкал, вина попить. С работой тогда был напряг, ещё и лето как раз… Бляха, короче, я забухал и просрочил последние взносы там! А потом оказалось ниссан был в бумагах прописан… ну, знаешь, по типу залога на случай задолженности. Вадик звонит: давай, закрывай кредит или верни деньги за тачку… Ага, чёрта лысого!
Тут Юлька его прервала:
- Стой, а как так? Сперва ты сказал, мол, машина в залоге у банка, а щас говоришь, что кредит брал к покупке машины?
- Блин, я сам-то не в курсе, - Илья потемнел лицом - эти в банке мутили с распиской… Ну, и Вадик стал залупаться… из-за меня типа тачку могут отжать. Дружка ещё подтянул… Вот они оба щас были, короче… Недавно приёбали, сука, с кастетами… Прикинь, да! С кастетами! Итак у меня железка в башке-то! - Илья нагнулся и продемонстрировал шрам на полголовы - Это один раз меня отоварили, ещё давно, во-от… Ну, я метнулся на дачу, живу там у мамки пока… Как-то так… Только ты, слышь, не болтай, она ничё не знает про это, лады?
- Я теперь понимаю, почему она просила никому не рассказывать, если будут интересоваться.
- Она просила?
- Угу.
Юлька повернулась к прихожей, вздохнула.
- Слушай, а может они ушли?
Илья молча пожал плечами. Вместе они осторожно подкрались к двери и прислушались. Юлька прильнула к глазку. На лестничной клетке звучал тихий говор. Юлька спросила:
- Это они?
- Не знаю.
- Так. И чё я тут делать буду? Я поесть вообще-то хочу. За покупками надо идти, сигаретами - тоже.
Юлька с показным недовольством сложила на груди руки. Илья попросил:
- Слушай, не открывай пока, а? Продукты… Погодь, Глоду я позову.
- Кого?
- Да вон тама, сосед мой… - Илья робко сверкнул зубами - Он эт, ёбнутый… от рождения.
- Сосед дома сейчас? Опять же на лестницу выходить. Ты как спросишь-то?
- Он домосед. Мне бегал за опохмелкой, когда утром я встать не мог. В стекло удочкой постучу, дадим денег ему… Айда!
Илья вперевалку поплёлся к балкону и потянул за собой квартирантку, а та, выгнув брови, зыркала ему в спину. Едва хлопнув дверью, он выпростал из угла старую удочку, высунулся на улицу, хлестнул ей в окошко соседской квартиры и буркнул вполголоса:
- Глодыч! Эй! Глода!.. Мне в магазин надо! - и повернулся к Юльке - Чего покупать-то?
Юлька в растерянности заглядывала за плечо гостя. Ситуация казалась ей невозможной. Хрустнула и поддалась створка остекления на смежном балконе, - из-за неё вылезла кукольно-гладкая, лунообразная физиономия с безумной улыбкой. Голова, склонённая набок, всё время смотрела в сторону. Прежде ответа сосед долго подскакивал да налезал животом на перильце, точно он балансировал на табуретке. Юлька сообразила, что дяденька чрезвычайно мал ростом.
- О, Иля, привет! - взмахнул Глода рукою, - Вчера на рыбалке… я сфудака поймал, я сфудака и сфорогу… поймал…
И он тоненько зачастил шепелявящим говорком про свои приключения. Илья бросил ему несколько льстивых слов и обернулся к жилице с сокрытым в глазах вопросом. Та сразу же спохватилась:
- Бумажку пока напишу.
Илья сладко сглотнул:
- Давай, да… - и прибавил вдогонку - Не забывай про лавэ!.. Глода, слушай сюда! Как выйдешь к подъезду, ты глянь, - там машина стоит? Ну, которая моя раньше была, ты не помнишь?
Глода вместо ответа кивнул раз и два. И осклабился. И застенчивый взгляд бегал с места на место.
- Прошвырнись, посмотри, она во дворе? А то, может, уехала?
Глода глупо кивал головой, щерясь в сторону. Две минуты спустя принесла Юлька список продуктов, протянула рублей восемьсот. Илья завернул всё в выцветшую газету да на удочке передал дураку. Сосед мигом утёк в магазин.
Вдвоём перешли они снова в кухню: Юлька сразу взялась за статью, Илья косо её разглядывал.
Подперев подбородок ладошкою, Юлька села напротив. Схваченная серебристо-лиловым облегающим платьем, с убранной в пучок и заколотой на затылке пряжей тёмных волос, она еле-еле шевелила губами, вычитывая статью. Волнительный девичий запах, от которого щекотало в груди, разносился по комнате. Илья хлюпал свежезаваренным чаем, потирал изнывавшую ногу, жевал курабье, а то, замирая, прислушивался к уличной какофонии. Одна хитрая мысль лезла в голову снова и снова - нужен был подходящий предлог. Наконец он собрался. Быстро выдохнул и промолвил:
- Кстати, бабка у Глоды настойку тут делает… на женьшене… Семьдесят градусов. Я когда с бодуна просыпался, вымарщивал у него… в долг… Может взять полбутылки? Ты выпьешь?
Взглядом Юлька скользила по строчкам:
- Кто? Чево?
- Говорю, у соседа настойки взять… У него бабка делает…
Два задумчивых глаза уставились в гостя:
- Ой, спасибо конечно, но я занята.
Илья потянул мокрым носом:
- Да не, я имею ввиду - компресс наложить… Мазь чево-то не помогает. Там срок хранения это… - он почесал лоб - На автобус, блин, опоздаю… Последний в 19:02 уходит…
Юлька отрешённо пялилась в экран ноутбука, управляла и щёлкала мышкой. Со своей табуретки Илья не мог видеть, что она юзает. Устоявшееся безмолвие оттенялось жужжанием мухи под потолком. Вскоре с улицы поскребли палкою. И донёсся голос соседа. Илья проковылял на балкон, взял у Глоды пакеты с провизией:
- Ну, и как там? Стоят?
- Иля, да, - Глода мелко потряс головой - там сфтоит, да-а, внизу там - машина… твоя сфтарая… эта… машина. У пефсочницы тама… внизу.
- Ясно! Слышишь? - Илья перешёл на шёпот - Дай настоечки с холодильника. Я тебе сигарет взамен кину…

- Что там с машиной? – спросила Юлька, как только Илья возвратился в кухню.
- Да по-любому Вадик у тётки сидит. У него тётка живёт в пятом доме. Он счас дёрнулся к ней и шпионит за мной с балкона.
Илья допрыгал до стула; держась за ногу, осторожно присел. Каждое неловкое движение отзывалось тупой мышечной болью. Стала Юлька выкладывать снедь в холодильник, искоса глянула на Илью. Пробубнила:
- А далеко, вообще, дача от города?
- Почти тридцать кэмэ.
- Ну, окей, оставайся. - Юлька нервно вздохнула, - Довезу тебя до садов.
- Офигенно! - по-свойски сказал Илья. Потянулся к бутылке - Дык, может, выпьем?..
Юлька сразу поставила кружку на стол. Мягко шлёпнуло пойло о донышко. Прозвучал первый тост и потёк разговор. Гость выказывал любопытство. В деликатной манере он выяснил, с какой целью приехала Юлька в город. А затем уже Юлька пошла в наступление: свела речи к протестам и записывала рассказы Ильи о знакомых, которые участвовали в акциях на стороне пикетчиков. Интересовали её тоже прочие местные пересуды. Гость охотно рассказывал обо всём, пытаясь острить и ухаживать за милою барышней. Вскоре он одурел. Ему стало казаться, что Юлька прониклась симпатией и, вероятно, не прочь порезвиться в постели, нужно лишь разогреться спиртным да позволить стеснённым желаньям одолеть запреты культурки. И чем больше Илья напивался, тем сильней ему верилось, что он на подъёме; что он вежливо шутит - разлюбезный ведёт разговор. Юлька громко и заразительно хохотала, на него глядя. Её смешило колхозное самодовольство собеседника, его ухватки, его интонации, его близорукость в воззрениях на текущую жизнь. И сама она раскрепощалась. А всё более смелой и невоздержанной Юльку делало то, что она была в роли заступницы, таково её амплуа. На ум лезла пошлая блажь, как, надравшись до синих соплей, Илья валится навзничь, а она уветами да улыбками понуждает его к соитию, коего уж никто не горазд довершить.
Эликсир из кореньев женьшеня странным образом сковывал чувства: будто плёнкой обмётывал глаз. Каждый раз, когда Юлькин взор окунался в дверной проём, она видела мебель в гостиной. Ещё прежде захода солнца стала мебель истаивать в сумерках; разбросала осколками тени, что сложились потом в один паззл. Чёрный этот квадрат, разрастаясь, глотал пол, и стены, и люстру, так что Юльке под занавес стало мниться, что Илья спроецирован на холстину потоками света, а сама она зябнет в пустом кинозале, иногда - лишь вполглаза - следя за его шутовством. С каждой выпитой рюмкой Илья отдалялся, и всё больше тускнело лицо, и стихали, сливаясь, слова его - пока Юлька не задремала, совершенно забыв, кто она, где находится, чем жила она до сих пор…


13 августа

«Опять жара будет» - Наталья Игоревна, ещё заспанная, смотрела в окно.
Высоко по лазоревой глади плыли два белых пёрышка. Свет утреннего солнца, дробясь в грязненьких стёклах, сыпался на пол радужными горстями. Наталья Игоревна скинула покрывало, поднялась на локтях, оглядела своё вспотевшее тело. За какие-то несколько дней она сильно сбавила в весе, целлюлит сгладился, грудь набухла от молока, но, главное, по всему телу пробилась блёсткая поросль – прямые светлые волоски, такие же, как на маленьких поросятах.
- Пустхяа-аки! - зевнула Наталья Игоревна - Гормоны играют!
И ей подумалось, что белые волосы на груди - не изъян, а скорее изюминка; дополнение к её новому образу. Она сделалась сильною и уверенной, ей теперь не по чину стесняться собственным видом.
Накинув на плечи халат, Евхаритская побрела в кухню. Недавний уговор со сменщицей обязывал пожертвовать выходным.
Прошлым вечером она перетёрла грибы до состояния жижицы, смешала их с овощами и, заложив в тушку курицы, запекла в духовом шкафу. На вкус блюдо оказалось чудесным, но после ужина Евхаритская мучилась болями. Пришлось выпить желудочную таблетку…
Теперь от востока вздымалось зарево: Наталья Игоревна умылась; собрала обед в сумку; не позавтракав, вышла из дома. Дважды в день рейсовый автобус проезжал в километре от сада – там ко времени всегда собиралось несколько человек. До места нужно было минут десять пылить вдоль опушки. У поворота, едва перешла она дощатый мост, глубоко в утробе заныло. Заныло не так, как бывает при позывах к нужде - нет, с этой болью явилось что-то совсем иное. Евхаритская мяла живот, озиралась кругом и шептала:
- Так-так-так… Не надо-не надо-не надо…
Влажное пятно расползалось на её новой поплиновой юбке. Переполняемая тревогой, Евхаритская свернула к близстоящим деревьям. Подтянув ткань к груди за кустами, обнажила потёки на ляжках, а как ощупала низ живота, вдалась в панику - чрево её набухло, вроде жестянки с протухшей сардиной. Вспомнила, что подобное случалось лишь раз, в последние дни беременности, когда вынашивала Илью. Но теперь это казалось невероятным, немыслимым. Ей просто не от кого забеременеть!
Наталья Игоревна опустилась на землю, спиной приложилась к берёзе, раскинула ноги пошире. В косметичке нашлось круглое зеркальце, она подставила его к промежности. Пальцами извлекла из лона пожелтелый тампон; раздвинула стенки, приметив внутри нечто пухлое и упругое, - оно с трудом подвигалось в теснине влагалища. Мелкая дрожь охватила Наталью Игоревну, она как могла натужила мышцы, подавив боль и брезгливость. Это давалось с трудом, но ею уже овладел безотчётный инстинкт. Инстинкт возвещал, что всякое существо, наделённое жизнью, просится на свет божий, а стало быть должно воплотиться в мысли и опыте. Мучимая родовой лихорадкой, она вонзалась пальцами в податливую мякину мхов и стонала, и делала это до тех пор, пока плод не вытолкнулся наружу.
- А-а-а! - взревела Наталья Игоревна и сама себя испугалась. С перебитым дыханием она поднялась на локтях, тылом кисти отёрла со лба испарину. Сразу же начала одеваться. На траве перед нею, подобный умягчённому кабачку, лежал продолговатый белёсый пузырь. За отсвечивающей на солнце, прозрачною оболочкой угадывалось гладкое тело – тело слизня, без шеи переходившее в безкостное змеящееся навершие. Наталья Игоревна напряжённо разглядывала шевелившееся в пузыре существо: оно растягивало плодную оболочку, вслепую тыкая туда-сюда скруглённым конусом головы.
Евхаритская замерла над выползком, не зная как поступить. Одно было ясно: это нельзя показывать людям; это должно убить, убить да и спрятать. Невдалеке в корнях дерева увидела она углубление, понесла плод туда. Подошвою босоножки расшевелила лежалые листья, затем, стерев пот, начала рыхлить землю. «Я же только прикрою листвой и никто, даже если найдёт, не узнает… что это моё…»
До неё долетел шорох. Подняв голову, заметила среди кустов яркую олимпийку и лицо, удивлённое женское лицо. Наталья Игоревна сразу признала Анжелочку Неумоину, бойкую, везде сующую свой нос, огневолосую бабу, хозяйку коттеджа с соседней линии. Она служила судьёй по административным делам. Из-за скверного, взбалмошного характера никогда у ней не было ни подруг, ни постоянного мужика.
С глупой улыбкой Наталья Игоревна схватила лежавшую подле ног юбку и повернулася так, чтоб Анжелочка не заметила выползка. Впрочем, это было напрасным, - судья сразу всё поняла. Выкатив ошарашенные глазища, она проорала:
- С ума сошла?!
- Да я н-не… Стой, погоди…
- С ума сошла, бnядь!!
- Да… Анжела…
- Ты бnядь соображаешь вообще?!
Пока Неумоина выплёвывала ей в лицо окрошку из попрёков, ругательств и оскорблений, Наталья Игоревна спешно приводила себя в порядок. Кое-как Евхаритской удалось смирить её пыл. Выслушав квёлые оправдания, Неумоина скомандовала:
- А ну, давай быстро в больницу его! Самой не нужен - в детдом отдашь!
Неумоина подошла ближе и ахнула. На земле лежал не ребёнок, а нечто инопланетное.
- Что это?
- Я… - искала ответа Наталья Игоревна - Ты…
- Так, а ну, мигом давай к машине! В багажнике там пакеты для мусора. Бери и тут же обратно! Пшла!
Наталья Игоревна послушно засеменила к лендроверу, стоявшему у дороги. Через минуту они полетели в Гагарин на всех парах.

Юльку разбудил воробей. Он перескакивал с подоконника на трельяж, а оттуда на батарею и на пол. Разбросал по комнате кожуру от граната. Лёжа в постели, Юлька следила за ним. У ней было клёвое настроение, голова не болела, хотелось есть. Юлька вспомнила, что ночью, готовясь ко сну, оставила форточку незакрытой… Сейчас с кухни легко поддувало сухим жарким ветром. Лучи яркого света играли в ветвях клёна-американца, качавшегося за окном. Юльке надоело лежать - она сбросила покрывало, отчего воробей взвился под потолок и выпорхнул из гостиной. Поднявшись, она зевнула; взяла гормональные таблетки; пройдя в кухню, выпила их. Она дрыхла в одежде и теперь не стыдилась крутиться неубранной перед гостем.
На кухне, подогнув ногу, сидел на матрасе, брошенном прямо на пол, вчерашний её собутыльник. Тупо пялил глаза в окно да грыз ногти от нечего делать.
- Там осталось курить чево, Юль?
Юлька вынула из кармана помятую пачку кэмел. Мягко щёлкнула зажигалка.
- Как ты? Выспался?
Илья кашлянул.
- А нога? - кивнула на голеностоп Юлька, - Что, ещё всё болит?
Илья шевельнул ступнёй и поморщился.
- Выпьем кофе и едем…
Через полчаса они вышли на улицу. На том месте, где вчера бликовала машина, примостился уж чей-то прицеп. Полминуты ещё покурив, вместе отбыли в сад. Когда Юлькина малолитражка вывернула на Рабочий проспект, Илья поинтересовался:
- Ты сегодня опять рванёшь к заповеднику?
- Мне нужны аргументы с другой стороны… Возле площади в центре у вас - это здание администрации?
- Ага, да…
- Вот сначала им позвоню, поболтаю там с кем-нибудь, съезжу на интервью. Куда скачем, показывай!
Илья принялся рассуждать о маршруте…
Едва выехали из города, как навстречу пронёсся лендровер - сквозь слепящие блики, скользившие по лобовому стеклу, Илья успел разглядеть в салоне двух женщин: за рулём была Неумоина, рядом с ней находилась мать.

- Что это? - изумляясь, спрашивала судья. Она всё время смотрела перед собой, но казалось, что взгляд обращён в пустоту. Матовой тонировки стекло в двери было опущено до середины, её медные волосы трогал ветер. Евхаритская занимала соседнее кресло. Новорождённый, подобный личинке доисторического жука, валялся между сиденьями.
- Глянь-ка, оно хоть живое там? – велела Анжелочка.
Наталья Игоревна перегнулась назад, внимательно осмотрела пузырь. Обёрнутый полиэтиленом, детёныш лежал недвижно. Евхаритская ткнула его одним пальцем.
- Ну что там?
- Не знаю… Не реагирует.
- Так! Едем в больницу, затем в отделение, ясно?! Как можно додуматься было вообще - своего же ребенка!
- Не надо в полицию… это не мой… то есть… ну… не ребёнок…
- Что же это такое?
- Я не могу объяснить. Могу только живьём показать.
- Да я всё уже видела! Что ещё показать?!
- Отца…
- А причём тут?.. Ага, вместе значит задумали!
- Ой, Анжела, ты если увидишь, всё мигом поймёшь…
- Так! Или ты мне сейчас рассказываешь, или сразу же едем в ментовку!
И Наталья Игоревна доложила Неумоиной правду, не сказав только самого главного. Та сначала презрительно хмыкала, обещала подать заявление в органы, потом, впрочем, чуток поостыла, а когда Евхаритская подняла со дна сумочки курицу, фаршированную грибами, целиком отдалась раздумьям: запах сильно её взволновал.
Скоро лендровер Анжелы встал возле фабрики ELLER.
- Погоди, отработаю сутки, послезавтра мы сходим на место, я всё-всё тебе покажу. А это… – Наталья Игоревна указала между сиденьями, - ну… оставишь себе пока. Если вру, ты пойдёшь и заявишь… Но куда ты его повезёшь?! Это ж не… Ну, личинка какая-то…
- Допускаю. Но мы всё проверим - отозвалась судья - Только дуру из меня сделать не выйдет. Я сперва позвоню кому надо. Скажу, с кем и куда собралась, тебе ясно? И когда вернусь, тоже скажу.
- Ой всё! Ладно, Анжела… Увидимся.
Евхаритская хлопнула дверью. Заторопилась на смену.

Неумоина, едва она выпустила соседку, повернула назад - в сады. Пока находилась в Гагарине, ещё остро переживала - не свезти ли «ребёнка» в больницу, но затем, изучив пузырь повнимательней, успокоилась. И хоть сама она видела, как соседка исторгла пузырь на свет божий, кто же в это поверит теперь? Неумоина заехала в магазин, взяла кой-какие продукты. По дороге в «Речник» зарулила на территорию старого кирпичного завода, где, как она знала, подвалы в порушенных мастерских уже много лет заполнены сточными водами. Выйдя из машины, она осмотрелась; бережно взяла пакет на руки и отнесла его в здание; прежде, чем избавиться от выползка убедилась в том, что он мёртв, а затем столкнула мешочек в подвал. И секунду спустя из воняющей тьмы прилетел да пронёсся между колоннами глухой дробный всплеск.

В 11 часов Юлькин матиз остановился у ворот садового товарищества. По совету Ильи машину Юлька решила оставить на въезде, дабы потом на обратном пути не плутать в лабиринте из огородов. Помогая хромому Илье, она пошла с ним об руку по дорожкам. Благо участок недалеко.
Дома, едва стащив кеды, Илья, желая увериться, что видел в салоне мелькнувшего джипа мать, крикнул:
- Ты дома? Ма-м!..
Никто не ответил. Илья обратил лицо к гостье:
- Нету её… Видать, на работу уехала.
Илья почувствовал, что в кухне приятно пахнет печёным; подковылял к духовке, отомкнул дверцу. Внутри на противне завёрнутую в фольгу увидел он курицу.
- Не торопись, пообедаем…
- Спасибо, я не голодная – сказала Юлька из вежливости.
- Не-не, давай, пожалуйста… Я тебя очень прошу.
И полез за тарелками. Юлька глянула на часы – время пить химию. Раскрыв рюкзачок, нащупала блистер с финастеридом, там же нашёлся пузырёк эстрагила.
- Налей мне воды. Таблетки закину.
Илья молча исполнил просьбу. Юлька, выпив гормоны, хотела уйти, но как только Илья извлёк из фольги полутушку, покрытую пряностями, у ней заурчало в желудке. Слышалось в запахе что-то такое, что заставило гостью уже без возражений усесться за стол. Найдя нож, Илья занялся разделыванием ещё тёплого мяса, и, когда уложил куски на тарелки, они принялись есть. Самое обычное на вид блюдо вкус имело волшебный. Илья ел неторопливо. Хотя его томил голод, он старался блюсти приличия - часто отирал губы салфеткою и не сосал мослов, чего никогда не стеснялся делать в присутствии матери. С гостьей творилось что-то неладное: она хищно вгрызалась в сочную плоть, захлёбывалась слюною и чавкала - в глазах заиграл восторг, кровь прилила к лицу, вещи словно обогатились духом, и в целом момент отчётливо запечатлелся на сердце как нисхождение благодати. Юлька с удивлением поняла, что влюбилась. Это случилось почти мгновенно. Казалось: вот им так хорошо, так легко вместе - не иначе он и есть её земная судьба!
Околдованная всем, что её обставало, гостья сладко мучилась непристойным намерением, а как доела, то без слов сползла с табуретки, сторонясь смущённого взгляда Ильи, расстегнула ширинку несвежих штанов и взялась его услаждать. И всё косилась глазом на выплеск света, растекшийся по ковру, - в этом манящем свете таилось нечто неизъяснимое. Илья встал со стула, зашарил руками по вздутой груди, потом, осмелев, стал клонить Юльку к полу с тем, чтобы самому пристроиться сзади. Но та испугалась, что тщательно оберегаемая ею тайна вскроется и повлечёт за собой череду ужасающих следствий. Испугалась и заупрямилась. Поднявшись с колен, с улыбкой приятной немощи на устах предложила:
- У меня эти… месячные. Хочешь - напьёмся?
- А как же там интервью… и… администрация… Ты вроде хотела…
- Я оставлю назавтра.
Илья заглянул ей в глаза. И пробубнил с недоверием:
- Блин, ну… д-давай…
В момент натянув босоножки, гостья ушла за спиртным, а Илья, очарованный тем, что с ним приключилось, разнежившись в кресле-качалке, покуривал чужой кэмел.
Юлька, счастливая, топала по тропинкам: «Ах, как удивительна жизнь! Как сладко быть женщиной! Да к чёрту их - правых и демократов! И разве дело-то в том, у кого сколько денег? Любовь – вот что есть стержень существования! Как ведь красиво: расходившиеся по сёлам народовольцы; революционеры, жертвовавшие собой ради принципов равенства и законности; толстовцы, избегавшие мещанских благ! Вот была настоящая оппозиция, они честно служили народу и как лихо сгорали в страстях! А мы что такое?.. Нет, надо быть ближе к обычным людям!»

Неохотно сгущались сумерки. Румяное солнце валилось за тёмную стену деревьев - его косые лучи били с исподу в небесный купол, подсвечивая подошвы реденьких облаков. На веранду, куда Илья с гостьей ходили курить иногда, от земли поднималась прохлада. Случайная трель соловья залетала под крышу - со свитой из треска цикад.
Уже выпили за любовь, за встречу и за компанию, выпили «между первою и второй», затем выпили «на брудершафт» и слились в затяжном поцелуе, затем ржали без повода и болтали, пропустили «на посошок», тут же взяли вторую бутылку и уже опрокинули пару стопок «За нас!» и «За близких!» Теперь, засмолив сигареты, молча сидели бок о бок возле крыльца, следя за нырявшими в вышине птицами.
- Смотри-смотри! - Илья ткнул пальцем в небо - Охуенно кружатся, да?
- Красиво… - подтвердила Юлька.
- Не-не, охуенно, бnядь! Природа вот здесь кайфовая… В натуре отсюдова я никуда не уеду. Даже, бывает, лавэхи нет, занять негде, зато вот места, как бы, люди такие… Мне эти… Турция там, Америка - до nизды. Мне чисто здесь по приколу.
- Угу, как же… - усомнилась вдруг Юлька - Ты ничё другого не видел, поэтому и говоришь так.
- Бnя, отвечаю, ну, - не поехал бы! Тут как-то… ну…
Не в силах найти слова, дабы выразить испытываемое им счастье, Илья сделал затяжку и смолк. Боковым зрением Юлька видела просветлённый лик собутыльника. На уста её запросилась издевательская ухмылка:
- Ой, хочешь сказать, если завтра предложат поездку в Париж, не поедешь?
- А чё я забыл-то в этом Париже? Кому я там нужен?
- Нет, вообще… То есть жить не поехал бы?
- Да ну нахер. Я - русский. У меня мамка здесь, братва здесь… Ты чё - я б там сдох с голодухи!
- Скорей в рашке копытца откинешь.
- Чё там делать-то, а?! Гандоны одни… Эти - нигеры… фрицы, пиндосы - там гвоздя у них ссаного… н-ну… - Илья споткнулся на полуслове и искал продолжения мысли - А ты что ли поехала бы?
- Не делю мир по расам и взглядам. Если в целом в стране порядок и всё делают по закону, там любому жить хорошо.
- У кого?! - распалялся Илья - Да какое, блин, по закону! Типа в сказке, ага!
- Если б здесь у нас - перебила, упрямясь, Юлька, - частный бизнес не зажимали…
- Вот нахер мне ихний бизнес! - психанул покрасневший Илья - Кому нужен тут бизнес этот? Они любят барыжить, кидают друг друга - пускай, а мне нахер всё это не надо! Они за бабло… родного брата продадут… за бабло! Мы - русские! У нас никогда… у нас… не было такого… И нефиг тащить сюда лабуду разную!
- Везде, если закон работает, можно жить по-нормальному. Независимо от национальности.
- Да?! А с какого перепугу, эти ихние конституции всякие, они здесь у нас? Раньше у нас… как его… эта, ну… «Русская Правда», вече там всякие… У нас раньше всё было своё! Почему я должен по-ихнему жить?
- Вообще уж весь мир так живёт. - скалилась Юлька - Это «цивилизация» называется.
- Да хоть как! У них там пусть своя эта… цивилизация… А у нас здесь своя должна быть! Так или нет?
Юлька не нашла аргументов и, чтобы не отвечать вовсе, взялась сбивать пыль с платья.


14 августа

Наталья Игоревна с трудом дождалась конца смены и утренним рейсом прибыла в сад. Ночь оказалась бессонной, так что теперь больше всего ей хотелось упасть в объятия одеял.
Но едва заступила она за порог, как повеяло мерзким душком перегара. Включив свет, увидела разводы от сока на скатерти; испортившуюся закуску; окурками полную пепельницу; мятую пластиковую посуду и в ней комья из рваных салфеток. Над объедками кружатся мухи да мошкара. Пустые бутылки рядком стоят между кресел.
Половицы от лёгкого шага тихо скрипнули наверху, и в кухню спустился позёвывающий Илья. Его взлохмаченные сальные волосы торчали в разные стороны.
- Опять дома бардак! - прогудела Наталья Игоревна с напускным раздражением.
- Да блин… - кашлял осипший Илья - У меня в гостях девушка тут… Счас уберу.
Подойдя, сын начал сгребать использованную посуду. Наталья Игоревна ушла на крыльцо, заменила уличные босоножки домашними тапочками и, свалив пакет продуктов под стол, у которого копошился Илья, с ноткой ложного пренебрежения изрекла:
- Что ещё за девушка? Кристина что ли? Цыганка?
- Нет… - улыбнулся Илья - Эта другая.
- А кто?
- Я в твоей комнате положил… Можно?
- Зачем спрашивать, если уж положил. И ты тоже там дрых? Пьяные-то оба!.. Очень хорошо!
- Нет, я у себя был.
Евхаритская смерила сына глазами. Вид её был скептическим:
- Как она? Всё ещё не вставала?
Илья коротко улыбнулся, потрясая набитым мешком.
- Так, чё мы сияем? Я с ночи иду… И не спавши. Разбуди-ка её…
Они углубились в жилую часть дома. Прошли коридор, влезли в комнату. Не сняв пыльной одежды, на мягоньком пледе спала ухоженная длинноволосая дева. Наталья Игоревна признала в ней квартирантку.
Илья, подойдя к койке, растолкал гостью, а как та подняла спутавшиеся ресницы, чуть слышно забормотал:
- Ю-уль! Юля-а! Поднимись на этаж… Там малость доспишь.
Юлька легла было на другой бок, но, как ватная, затем села на покрывале. Сделав шаг, Евхаритская тронула спинку кровати:
- С добрым утром.
Юлька нехотя глянула на хозяйку. Безучастно кивнула:
- А, здрасьте…
Илья выпроводил гостью наверх. Закрывшись, Наталья Игоревна скинула платье, стянула лиф и следки. Всё пыталась сообразить, почему арендаторша вдруг оказалась на даче. Или вправду Илья притащил с собой? Когда, сняв цепочку и серьги, она приготовилась лезть под одеяло, в дверь постучали. Долетел слабый возглас Ильи:
- Ма, проверь там… грм!.. сумочка где-то…
Наталья Игоревна зашла за кровать и действительно увидела на полу под торшером новомодный кожаный рюкзачок. Взяв его, она отперла дверь, быстро сунула рюкзачок в руку сына. Спросила:
- И откуда она здесь появилась? Ты в город мотался?
- Блин, мам, в гости она пришла… - прогунявил Илья еле слышно - Это я её пригласил.
Наталья Игоревна бросила взгляд за плечо отпрыска, на старенькую дачную электроплиту «Сварогъ», где вчера оставляла в духовке полкурицы.
- Вы грибы ели?
- Да. Вкусно. Спасибо, мам.
Илья поцеловал мать в щёку и захромал к себе в комнату. Евхаритская вздрогнула:
- А что это с ногой у тебя?
- Упал. - отмахнулся Илья.
Заперевшись, Наталья Игоревна прижалась спиною к двери и тихонечко хохотнула в ладошку. Потом разделась и легла спать.
Под шлейфом блазнящих грёз Юлька поднялась наверх, где ещё какое-то время валялась в постели, пока тело не обрело нужный тонус. Затем приняла гормоны, тайно сделала укол в туалете. Всегда после инъекции и таблеток Юлька ощущала наплыв «женских» чувств. Приходила нежность, утончённость, исполнительность, проявлялась забота к маленьким и желание принадлежать сильным.
Юлька вдруг ужаснулась - целые сутки потеряны понапрасну, на завершение лонгрида ей остаются считанные часы. Какая беспечность! Но в это же самое время она ощущала в теле приятцу, а на душе – радость; мысли текли в голове живо да весело, как иногда бывает поутру с теми молодыми гуляками, чьи попойки редки и пока не грозят обернуться догробным недугом. Теперь Юльке верилось, что она сдвинет горы. Отыскав сигареты в сумочке, она объявила Илье, что ближайшие три часа должна посвятить работе - попросила не беспокоить её. Затем, сбегав к воротам, разыскала в салоне своей машины флеш-карту с нужными данными и уселась в мансарде писать продолжение к материалу о гагаринской смуте.
Илья этим временем стряпал завтрак. Опухоль на ноге почти спала. Компресс и мази действовали должным образом - растяжение не болело. Он ещё чуть прихрамывал, но уже скорей по привычке, чем по необходимости. Скоро всё было сделано: Илья убрался на кухне, зажарил яичницу с колбасой, и только что вознамерился позвать гостью к столу, как в окно постучали.
Илья вышел на веранду, открыл. У порога стоял дед Степан, сосед по участку; за калиткою сзади него толпилось ещё несколько человек. Дед Степан был чуток глуховат и прежде чем выразить мысль как всегда начал мямлить да заикаться:
- Здоров… Илюха… Там, э-э… объявление, говорят… Пойдём…
Дед Степан тыкал узловатым пальцем по стёклышку наручных часов, челюсть его дрожала, глаза мелко щурились, от заношенной майки несло старческим потом.
- Куда? - поднял брови Илья.
- Как… ну, собрание-то… у ворот… Пойдём… Мамку зови с собой тоже…
Илья, наконец, догадался, о чём толкует сосед. Видимо, в послеобеденный час у ворот состоится всеобщая сходка. Иной раз случалось подобное. Обычно при таких сборищах оглашались тарифы на электричество, подключение канализации или какие-то распоряжения председателя, касающиеся домовладельцев.
- А что обсуждать будут?
- Так вон… забастовку-то эту… про мусор…
Илья кивнул деду в знак согласия и благодарности, и тот поплёлся назад - к ожидавшим его за калиткой старухам. Илья подумал, что неплохо было бы взять с собой Юльку, ведь ей тоже, вероятно, интересны такие мероприятия. И действительно, едва он заговорил о предстоящем собрании, она загорелась. Новость, поведанная Ильёй, была кстати.
Не прошло десяти минут, как уж оба тащились на место.
 
Пахло шашлыком и полынью. В стоялом густеющем воздухе белым флёром плыл дым от костра. Ветвей узорные письмена ложились на тела путников. В тени им шагалось легко, но чуть выбирались на солнце и сразу клонило в сон: средь ржавых боков гаражей и жестяных заборов копился полдневный жар, а он притуплял все желанья. И хоть ещё с вечера Илья горел мыслью о случке, сейчас и на это, казалось, не хватит сил: «Когда так печёт, не то что e&аться - дышать тяжело».
Цепь грязненьких домиков тянулась по обе стороны. Из призаборных кустов одетые тёсом да пластиком показывались сараи; замшелые крыши бань и уборных. Местами вскрывались виды на прибранные участки с рядками стоящей зелени и мутными парниками. Мангалы, автоприцепы, батуты для малышей - всё выглядело приветливо…
Илья, чтобы развлечь гостью, сперва наговаривал сплетни про обитателей дач, потом вдруг прикинулся балагуром: стал много шутить и кривляться, картинно махал руками.
Юльку мучили сразу два чувства. Наблюдая за ним, вот таким, Юлька остро стыдилась вчерашнего и никак не могла уяснить себе, на кой ляд она обольстила его, чего ради осталась в садах, почему не печётся о деле?.. Но и в это же самое время сердце молвило: «Будь поласковей. В нём что-то есть» Хорошо было бежать за Ильёй, находиться с ним рядом, потому что умом Юлька знала свою ущербность, питала к себе стойкое отвращение, и подспудно желала дать выход копившейся злобе, а Илья будто мог этому поспособствовать. Хотелось верить, что боле никто в целом мире не имеет достаточной меры таланта по части раскрепощения женского естества, хотя на деле так свободно да хорошо при Илье она чувствовала себя лишь постольку, поскольку не слишком от него отличалась, несмотря на все предпринимаемые потуги казаться особенной.
Кто-то словно подсказывал ей: ударь лицом в грязь, окунись с головой в нищету и насилие, ибо так наживается счастье. И Юлька сладко вздыхала, рисуя идиллию вырождения: «А вправду, остаться в Гагарине, всю жизнь прожить одним бытом, задаром работать в коммерческой газетёнке, терпеть побои от мужа, когда он в недельном запое… Разве это не жизнь?»
Так пошучивала она в мыслях и с загадочным изучающим видом косо взглядывала на Илью.

При въезде на территорию уже собиралась толпа. Сюда в большинстве своём стекались люди постарше: помятые пенсионеры, задавленные рутиною работяги, скучающее бабьё. Прямо за воротами пыхтел на холостом ходу синий форд-купе. От него отошли двое в майках «Гражданское мужество»: у первого – коренастого, низенького, стриженого под ёжик, - в руках трепыхалась пачка листовок; в руке у второго - высокого, худощавого, - мелькнул блокнот. Вклинившись в толпу, коренастый принялся раздавать дачникам прокламации, а худощавый влез на крыльцо цыганкиной сторожки и, окинув народ взором, заговорил:
- Дорогие садоводы, прошу внимания! Это не займёт много времени… Наверное, все знают, что у нас здесь с весны на московской трассе стоит кордон. Мы боремся за то, чтобы прекратить незаконный ввоз и складирование отходов на территории гагаринского заповедника. Проблема в том, что власти абсолютно не слышат нас, ничего не хотят знать о наших правах и разными способами затыкают нам рот. Людей запугивают, штрафуют, шантажируют, проще говоря, стараются свести на нет любые наши усилия. Я счас объясню, почему это важно для всех присутствующих… Совсем недавно независимые специалисты, нанятые руководством нашего фонда, провели химические анализы грунтовых вод. Пробы в том числе брались на территории вашего садового товарищества. По результатам измерений оказалось, - читаю, - оказалось, что содержание тяжёлых металлов превышает показатели нормы в 5 раз, содержание кислотно-щелочных соединений превышено в 3 раза, также превышены нормы по органике… Естественно, всё это не может не сказываться на здоровье. Что я хочу сообщить - цели, которые мы преследуем, прямо касаются всех тут собравшихся. Поэтому, если кто-то способен оказать помощь нашему фонду и протестующим, - у меня огромная просьба - сделайте это как можно скорее, потому что без вашей поддержки мы задохнёмся. Ресурсы государства слишком велики, чтобы противостоять им на голом энтузиазме…
Пока коренастый рекрут, обращаясь к пионерскому прошлому пенсионеров, с пылом завлекал их на трассу, Илья старательно прятался в толпе от глаз Кристининых деток, они могли увидеть его рядом с Юлькой и рассказать про всё матери, а та - Илья знал - умела и ревновать, если нужно.
- Граждане, - зазывал коренастый рекрут - кто жаждет оказать финансовую или деятельную поддержку, просьба подойти ко мне, записаться…
Сказав это, он спустился в толпу. Народ вяло похлопал. За ним на крыльцо взошла Неумоина.
- Здрасьте! Я тоже хотела бы высказаться. Для тех, кто не знает, представлюсь: Анжела Андреевна Неумоина. У меня тоже здесь дом на 24-й линии. Работаю в Гагаринском суде. Послушайте, пожалуйста, вни-ма-тель-но! У нас с вами заповедник находится прямо под боком. Так иль иначе, но все мы зависимы от него. И если туда и дальше будут продолжать свозить всякое дерьмо, извините, мы первые это почувствуем! А здесь у всех дети, родители… Поэтому давайте не будем равнодушными, да… Кто-то из вас возмутится, почему ты сама, как судья, ничего не предпримешь?! Дорогие мои! В данном случае ни гагаринский суд, ни администрация ничего сделать не могут! Свалка устроена по прямой указке Москвы! Нас никто и не спрашивал! Партия сказала «надо», комсомол ответил «есть». Мы тут мелкие сошки для них! Я решительно против мусора, и если б меня спросили, молчать бы не стала… Поэтому я сама в первую очередь двумя руками «за». Давайте поддержим!
И все захлопали, зашептались, стали собираться возле худощавого активиста с блокнотом. Высмотрев в гуще голов рыжий шиньон Неумоиной, Юлька направилась к ней. Илья поспешил следом.
- Здравствуйте, вы… вы так хорошо говорили! - льстиво пропела Юлька, когда судья оглянулась на её голос.
- Ой, спасибо!
- А можно у вас интервью взять?..
- Вы из газеты?
- Да, я работаю в одном крупном оппозиционном издании, в Москве… Можно?
- И вы меня укажете, да… Напишете, что со мной разговаривали?
Она обозначила паузу и уже повернулась спиной, готовая уходить, но Юлька вовремя спохватилась:
- Знаете, можно сделать и анонимно…
- Анонимно?
- Да, давайте анонимно, пожалуйста.
Неумоина опустила глаза, обдумывая это. Юлька поняла, что она согласится, а потому улыбнулась и, пошарив в сумочке, достала купюру в двести рублей. Всучила её Илье и сказала:
- Пожалуйста, сбегай до магазина, возьми минералки и сигарет. А мы пока во-о-от там в тени на лавочке посидим…
Илья кивнул Неумоиной в знак приветствия, принял деньги из Юлькиных рук и повлёкся в сторону магазина. Но судья задержала его:
- Илья, мама где у тебя?
- Она счас дома спит… после смены.
Юлька и Неумоина проследовали к вкопанной возле забора фанерной беседке.
Когда Илья вернулся из магазина, интервью уже состоялось и Неумоина ни с того ни с сего стала напрашиваться к ним с визитом, ссылаясь на то, что ей нужно срочно о чём-то поговорить с Натальею Игоревной.

Когда Евхаритская открыла глаза, марёвое солнце стояло в зените - просеиваясь сквозь густую листву, его храмовый свет лился в тихую спаленку. Хотя в этом доме, спрятавшемся под купами развесистых тополей, даже и в самые знойные дни держалась прохлада, Наталья Игоревна, укутанная одним тоненьким покрывалом, проснулась в горячем поту. Сбросив с себя укрывку, она в лёгком недомогании простёрла руки поперёк простыни, глубоко и нежно вздохнула. Стройное её тело в пижамных трусах из махры выглядело пленительно. От нечего делать Евхаритская стала гладить его.
- Вот мои точёные ножки! - шептала Наталья Игоревна и задирала к потолку ногу, - вот мой мохнатый животик, а это пупочек! - и она трогала и осматривала себя.
Занятая этими мыслями, она влезла на стул, сняла трусики и застыла у зеркала, висевшего на шкафу. Повернулась своей волосящейся задницей, нагнулась, приняла нескромную позу, смеялась. Стало очевидным, что и те жировые складки, что ещё оставались на её животе и на бёдрах, пропадут в ближайшую же неделю, а тогда она окончательно войдёт в силу - превратится в прекрасную величественную амазонку, способную вызывать зуд и зависть одним своим появлением. Но мужчинам - этим скотам! - она впредь не отдаст себя, её новый избранник на голову выше стада ублюдочных спермобаков: разных абьюзеров, мизогинов, газлайтеров и мужланов, сынков да альфонсов, и прочей борзеющей ху<мрази.
Снаружи донёсся вой несмазанных петель и - следом - два голоса. В основном говорил Илья, отвечал ему смутно знакомый женский дискант. Находясь ещё в сонном беспамятстве, Евхаритская сразу не вспомнила, кому он принадлежал, но то, что голосок звучал гадко и нёс с собой неприятности, поняла живо. Голоса не пошли внутрь, а о чём-то спокойно беседовали, стоя у входа. Наталья Игоревна взялась за халат и вдруг догадалась - этот дискант она слышала не далее как вчера: «Неумоина! Ну, конечно! Пришла за обещанным!»
Пока она прихорашивалась, слух невольно обращался к речам, доносившимся с улицы.
- Может, чаю хотите?
- Нет, не надо, спасибо… Так, скажу пару слов и пойду.
Голоса переместились в дом и теперь раздавались совсем уже близко - за дверью.
- Вы присядьте пока… Мы счас с Юлей уходим…
Илья шагнул к спальне, отрывисто постучал, зыкнул весело:
- Ма-ам!.. Ты спишь?
- Встала - буркнула Евхаритская.
- Тут по делу пришли.
- Да-да-да, я сейчас.
Наталья Игоревна, наконец, навела красоту и неслышно впорхнула на кухню. За столом восседала судья, держа в пальчиках чашку чая. Квартирантка и сын стояли у двери с прозрачным пакетом, в нём угадывалось пляжное покрывало.
- Мы купаться. - объявил всем Илья, заступая порог.
Наталья Игоревна кивнула, перевела взгляд на соседку:
- Илья, стойте! Ключи заберите… Мы с Анжелой сейчас убежим.

Наталья Игоревна, прежде чем отправиться со своей новой подругою в лес, поведала о плотных зарослях борщевика, сквозь которые им придётся идти, приказала взять курточку с капюшоном. Двинулись к дому судьи. Она жила одиноко и тоже замещала неудавшуюся семейную жизнь уродищем садоводства. Анжелочка впустила Наталью Игоревну внутрь своего трёхэтажного коттеджа и, позвонив родителям, сообщила при ней, что собирается за грибами с соседкой по даче. Подумав, добавила, что явится их навестить в скором времени.
Затем, пока шли, Неумоина выпытывала, куда и зачем они держат путь. Она всё время отставала, по-видимому опасаясь внезапного нападения провожатой. Но Евхаритская выглядела спокойной и на все каверзные вопросы отвечала односложными круглыми фразами: «На словах не поймёшь» или «Скоро увидишь».
Добрались до забора. Едва Ехаритская стала перелезать, судья занудила о том, что нарушенье границ заповедника незаконно; что им светит внушительный штраф. Тогда, нагло махнув рукой, Наталья Игоревна вторглась в зону одна, не оставив спутнице выбора. Судье сдуру пришлось догонять: она перемахнула забор и вскоре, учуяв волшебный запах, прибавила шагу.
- Как сладко тут пахнет! - восторженно говорила она.
Наталья Игоревна вместо ответа глянула за плечо с загадочною улыбкой. И Неумоина сразу почувствовала в этой улыбке обещанье какого-то томящего счастья. Дистанция сократилась до двух шагов, когда они лезли сквозь борщевик. Наталья Игоревне нравилось на ходу оглядываться и подмечать наивно-опасливое выражение на лице Неумоиной. То была мимика растлеваемого ребёнка.
Наконец оказались они на поляне. Глотая комок в горле, который никак не сглатывался, Анжелочка мелко дрожала и, глядя в землю, со смущением перебирала в руках полы своей куртки. Евхаритская догадалась, что она еле сдерживает себя. Тогда Наталья Игоревна сняла капюшон. Лёгким касанием убрав со лба волосы, погладила Неумоину по щеке, и, как та подняла стыдящиеся глаза, прошептала:
- Анжел, не стесняйся. Я знаю, какой эффект оказывают эти растенья. Смотри…
Она пригнулась к земле, очистила уд от налипшей травы, осторожно коснулась его языком. Неумоина села возле неё, наблюдая, а едва Евхаритская отстранилась, сама  робко взяла вырост в рот.
Какое-то время со светлой искоркой радости Наталья Игоревна посматривала на судью, потом, неслышно отойдя в сторону, занялась другим фаллом. В шелесте листьев, скрипе качавшихся веток, в отдалённом пении птиц, перелетавших от дерева к дереву, глухо звучали ноты скрываемой страсти: вздохи и ойканья.

Юлька сидела, одетая, на деревянном помосте, утвердившемся замшелыми столбовыми ногами в донных песках небольшого вонючего омута. Илья плавал: создаваемый им плеск, громкий на фоне стрекотанья сверчков да протяжного крика лягушки, иногда прокатывался над сверкающей водною гладью. Уже клонилось солнце к закату, и деревья, стеной обрамлявшие пруд, доставали его своими макушками. Вдалеке за бурьяном виднелись крыши дачных построек.
- Ныряй сюда…
Илья поднял из мутной, зеленовато-охристой воды руку и, выставив её наперёд, грёб к Юльке.
- Я не хочу…
- Да ныряй! – уговаривал Илья.
- Не приставай, не буду…
Юлька отползла от воды, потому что Илья подплыл совсем близко и вот-вот должен был схватить её за лодыжку. Илья окунулся в последний раз, тюленьим броском выпрыгнул на помост. Влага закапала с него на нагретые солнцем доски. Всклокоченные волосы нависли на лбу, худое смуглое тело внушало то ль смех, то ли жалость. Юлька глянула и покривилась. Илья плюхнулся рядом. Полминуты молчали.
- Чё, останешься у меня? - наконец выдавил он с еле слышной надеждою в голосе.
- Мне материал сдавать нужно.
- По интернету же сдашь.
- Нет, так просто это не делается.
Илья помрачнел. За бесстрастною мимикой ощущалось сомнение или расстройство. Юлька искоса пялилась на своего ухажёра и презирала его. Прикурив, Илья ласково гладил холёные ноги ладошкой. В этот миг гостью стало одолевать любопытство - как Илья, среагирует, если признаться? Если дать понять, кто она и какая она…
И содеялась провокация: Юлька ткнула Илью коленом. Она сделала это с тем тонко выверенным девичьим небрежением, за которым легко угадывается призыв. Но Илья ничего не понял. Тогда, улучив момент, Юлька смерила его взглядом. В ответ он поднялся на досках, прилёг к ней вплотную, прижался к сухим губам. Они тут же сплелись языками, отчего каждый мгновенно почувствовал обжигающе приятную оторопь. Илья выронил сигарету, полез ладонью под майку, обостряя любовный азарт. Юлька тоже сомкнула веки. Для кого она брила ноги? Чего ради ела таблетки? Нафига посещала солярий и училась класть макияж? Как же жутко и как хорошо! Илья начал гладить её по заднице. Протянув назад руку, Юлька щупала под мокрыми плавками толстеющий член. Между тем Илья задрал юбку, провёл кистью вдоль ляжек, подкрался к лобку и легко проник в трусики, но тотчас же, словно бы уколовшись, дернул руку обратно. Под тканью обнаружился пусть и крошечный, но вполне узнаваемый половой признак. Илья вскочил на ноги и, вытаращив глаза, вперился в мужебабу, лежавшую перед ним. Не в силах обернуться, мужебаба в спешке оправляла на себе юбку.
- Ты чё, бля-адь! - заорал Илья - Ты чё-о, тварь!
Со всей дурью Илья пнул Юльку в спину. Пнул раз и второй. Пнул бы и в третий раз, но Юлька успела соскочить в воду, а теперь двигалась к берегу, по-мужски широко забирая ногами.
- Ах, ты, с-сука!
Илья заорал и ринулся наперерез. Догнать! Догнать и отмудошить! Придушить это паскудное богомерзкое существо!
Выбравшись из воды, Юлька спорым шагом направилась в дачный посёлок. Одного хотела она: испариться на месте, пропасть без следа и навечно.
Илья, догоняя, орал:
- Ты м-мразина казлиная… Падла!
Прыгая, он выкинул вперёд ногу, желая свалить убегавшего ударом по хребту, но тот вовремя оглянулся, отскочил в сторону и теперь, перепуганный, пятился к доскам забора. Краем глаза следя за неудавшейся возлюбленной, Илья рухнул в крапиву, а как поднялся, в два шага настиг и крепко приложил её кулаком в бровь. Удар сбил Юльку с ног. Она привалилась к забору, схватилась за голову, заревела:
- Отстань от меняа-а!
- Ты, с-сука, а ну уёбывай отсюда! Пидрила, чтобы я тебя тут… К-кхрыса!
В приступе неукротимого многоречия он брызгал слюной, делая ударение на глухие согласные:
- Бегом, я с-сказал!!
Гостья не выдержала этого потока гнева, развернулась и во всю прыть помчалась по пыльным дорожкам. Илья поднял и метнул булыжником вслед, вовремя сообразив, что пуститься в погоню - значит привлечь к себе общее внимание, а оно послужит хорошим удобрением для дурных сплетен и наговоров. Сейчас важнее понять, где разжиться водкою или бензином - и позабыть. Казалось, если встретить вечер навеселе, то все помыслы и беспокойства исчезнут, точно не было их никогда.

Запыхавшаяся, растрёпанная Юлька, подбежав к дому, схватилась за ручку двери; с такой ненавистью её дёрнула, что та оторвалась. Дверь оказалась запертой. Тогда Юлька подобрала с земли камень, сняла сушившуюся на бельевом шнуре наволочку, и, сотворив пращу, легонько ударила ей по стеклу. Стекло вскрикнуло и обвалилось - мерцающие осколки ссыпались на траву. Приставив к стене садовую табуретку, Юлька забралась внутрь. Ступни её голых ног, густо облепленные пылью, зашлёпали по полу. Она быстро собрала вещи, вылезла на улицу, и уже много спокойней засеменила к машине. Всё время оглядывалась вокруг. «Скорей бы убраться из этой дыры, подальше от этих скотов, вечно пьяных дегенератов!»

Ильей управляла ярость. Поначалу он было направился к дому хирурга Каюрова, с которым застольничал иногда, но, подойдя, обнаружил замок на воротах. И тут его осенило: он вспомнил о просьбе матери. Она говорила ему взять ключи, поскольку тоже намеревалась уйти. Значит нужно спешить к себе и значит снова придётся встретиться с этим московским ублюдком. Изрыгая злые проклятия, Илья повернул к дому. Разные чувства боролись в нём. Было и стыдно и гадко и грустно. Хотелось лечь в гроб на три тысячи лет, а как род человеческий вымрет - очнуться средь стылой пустой Земли. И тихо жить дальше, ничем уже не стесняясь.

Таинственная мистерия длилась в лесу: две нимфы отправляли дары богам плоти. Уже в густых сумерках насытившаяся Наталья Игоревна собралась домой, окрикнула Неумоину. Но та пребывала в тяжёлом беспамятстве, и оттого сперва долго не могла вникнуть, о чём ей бормочет соседка. А едва начала видеть смысл за журчаньем уветливой речи и взяла в толк, что пора бы одеться, Евхаритская отвела судью к языку, лежавшему под ольхой; тогда в новом порыве экстаза Анжела прижалась к нему оголённою грудью, стала гладить и целовать его, а затем объявила, что вернётся домой одна, когда хорошенечко выспится. Уходя, Евхаритская слёзно просила судью об одном - чтоб она никому о грибнице не говорила.

Под конец дня Юлька вернулась в город. Пока матиз гнал по трассе, она посматривала в зеркало, ощупывала рассечённую бровь и кляла себя за безволие: целые два дня посвятить тупому ничтожеству – до чего ж глупо! Как вообще могло такое произойти?! Всё случившееся теперь выглядело невероятным, потому, сколько не напрягалась Юлька умом, она никак не могла уяснить себе, чем же эта «пьяная обезьяна» так её привлекла.
Придя домой, Юлька собралась выпить дозу гормонов, но в сумке их не нашлось. Она вспомнила, что, пребывая на даче, впихнула таблетки под койку и совершенно о них позабыла потом. Делать нечего - взялась за работу. Ей предстояло довершить писанину, а затем возвратиться в Москву. Но как села она за стол, зачирикал дверной звонок. На цыпочках Юлька скользнула в прихожую, примкнула к глазку. В коридоре маячили две неженского вида фигуры. Юлька сразу же догадалась, что это от них Илья драпал позавчера. Ухмыльнулась: теперь был у ней шанс отомстить. Юлька поджала губы и, откинув чёлку со лба, отперла дверь. Протянула учтиво:
- Добрый де-ень! В к кому?
В замешательстве парни секунду рассматривали её, но, заслышав в голосе нотки кокетства, разом ожили:
- Илья дома?.. Где он?!
И, не дожидаясь ответа, оба грянули в сумрак прихожей:
- Слышь!.. Чё шкеримся по углам?!
- Вы к хозяину? – задала Юлька глупый вопрос.
Но Чубаров ей не ответил. Потеснив квартирантку в сторону (та не стала препятствовать), шагнул внутрь.
- Харя, чё ты за бабой спрятался?! – выл Чубаров на кухне.
Юлька тихо так попросила, слащавя свой тон:
- Не шумите, ребят. Я одна.
Еле-еле вмещаясь в проёме, Тяг разглядывал формы жилицы:
- Ты им кто?
- Да я хату у них здесь снимаю. Если нужен Илья, вы езжайте на дачу. Он же с матерью счас… там… на даче…
Чубаров, обойдя комнаты, возвратился к двери.
- Вы б кроссовки хоть сняли - беззлобно упрекнула его Юлька.
Парни быстро переглянулись, и Чубаров, нахмурившись, пробубнил:
- Извини. Так он где обитает, ты говоришь?
- Значит так: выезжаете по главной улице за город… дальше прямо по трассе, а там слева есть отворот на грунтовку с указателем на «Речник».
- А-а-а! - встрепенулся приятель Чубарова – Знаю я. Там же эти ещё, ну как… линии с проводами.
- Да-да! - Юлька кротко тряхнула чёлочкою.
Парни вылезли в коридор и стояли на марше вполоборота, готовые уходить.
- Ты извини… Мы…
- Ничего. Как найдёте, дайте ему по башке хорошенечко, ладно?
Парни заулыбались, стали спускаться по лестнице. Юлька хлопнула дверью. Напевая куплет привязчивой песни, собрала она ужин. Уселась за ноутбук в кухне с тем, чтоб поправить и выслать на утверждение взятое днём интервью… Провела за работой весь вечер.


15 августа

Евхаритскую потревожил застенчивый стук в окно. Сонная, она поднялась с кровати, зажгла ночник. Стрелки на циферблате настенных часов показывали 2:36
Откинув белую занавеску, приникла она к стеклу. Среди веток в хромелевом лунном свете разглядела силуэт женщины. Это была Анжела. Соседка просилась войти. Тихий смешливый голосок звучал глухо из-за окна, но Евхаритская легко поняла смысл говоримого.
- Зайди… Счас отопру…
Растрёпанная, вся в белых пенках, траве и листьях, походкой сильно пьющей женщины Неумоина прошла в кухню. На лице всплыла благостная улыбка. Едва опустившись на стул, с нежной леностью ткнулась головой в скатерть. Истомой и счастьем веяло от судьи. Наталья Игоревна плотно прикрыла все двери и попросила её разговаривать шёпотом, чтоб не будить Илью. Домой сын явился на взводе: не ответил Наталье Игоревне, кто разбил стекло на веранде, не ответил и позже, когда спрашивала она, что сготовить на ужин, затем вообще заперся - крутил диски «Жигана» полночи. «Поссорились…» - решила Наталья Игоревна, и оставила сына в покое.
- Извини, Наташ, я ключи потеря-я-яла! - хохотнула довольная Неумоина.
- Тсс! Давай тише, а то Илья спит!
- М-м-м! - продолжала Анжелочка - мне та-ак классно!..
Теперь уже обе женщины рассмеялись, прикрыв рты ладонями. Неумоина потянулась, вытащила из спутавшихся волос плёнку и опять припала грудью к столу. Прошептала:
- Офигительно, слушай!
- Ты прямо светишься…
- О-ой, не то слово! - с мёдом в голосе пела соседка - Что это вообще там такое? Не знаешь?
Ухмыляясь, хозяйка внимала её реакциям:
- Я не в курсе, недавно нашла… Дальше вот - вылезло из меня.
- У меня тоже было. Родила там водичку какую-то. Я б съела чего, если честно.
- Да, давай-ка я чайник поставлю. Ты мне веришь теперь?
- Сейчас верю. И запах такой - вообще кайф!
Озорное хихиканье пролилось над столом. Затем, приблизив лицо, воодушевлённая Наталья Игоревна зачастила в ухо судьи:
- Ты… чуть позже… походишь… Смотри! У меня целлюлит сгладился, лишнее на ногах - всё пропало… Да, ещё волосы - светлые прямо - потрогай!
Наталья Игоревна занесла ногу на табуретку и, откинув халат, обнажила  лоснящуюся белую поросль как на свинье. Неумоина медленно провела пальцем по ляжке. Заключила с улыбкой:
- Молодеешь ты. Сразу это приметила.
- Знаешь, сон тоже стал лучше! Мужики всюду смотрят голодные. Не пойму, куда от них прятаться - столько стало внимания…
- Просто супер, Наташка… Я рада – шептала Анжелочка ласково, - Знаешь, мне… видимо, эти грибы… в общем, если от них залетаешь… Блин, я прямо теряюсь…
- Что такое?
- Откуда они? Я же не… ни хотя бы похожего…
- Анжела, мне кажется - это живые!
- Да нет, в смысле - живые?
- Просто новый… какой-то особенный вид… Я читала вчера про грибы. Они вроде животных, но образом жизни - растения. Понимаешь?
- Ой всё, ладно тебе! - судья отмахнулась - Брешешь тут про животных!
- Ага, думаешь я обманываю? Ты возьми-ка вон книгу-то! Показать?
Подступивши к шкафам, она вынула энциклопедию, развернула её на столе. На раз-два отыскали статью о грибах. И склонив над страницею головы, забубнили по очереди:
- …Вегетативное тело большинства грибов, так называемый мицелий, или грибница; представляет собой систему ветвящихся трубок, или гиф (диаметр несколько микрометров), с верхушечным ростом и боковым ветвлением. Мицелий паразитических грибов пронизывает почву, растительные остатки, древесину или ткани растений-хозяев, поглощая из него питательные вещества всей поверхностью…
- Бли-ин, - опасливо взвыла Анжелочка - А вдруг они из нас силу сосут?!
- Ой, да кто у кого что сосёт! - хохотнула Наталья Игоревна.
Судья подхватила смех, Евхаритская прыснула ещё громче и, как не старались, не могли уняться всю следующую минуту. А затем, чуть умолкли, ещё робко белея зубами, Евхаритская прочирикала:
- Никогда я так счастлива не была… И энергии - хоть отбавляй! Просто супер!
- Отчего же всё это? - спрашивала Неумоина с детским блеском в глазах - Если даже оно там живое… ну, эти грибы…
- Да, и вправду похоже, блин, на животную.
- На какое животное?
- На мужика!
- Аха-а! - тихо пискнула Неумоина - А мы мозг ему трахаем!
И обе они вновь подавились смехом.
Ещё долго в столовой тянулась душевная болтовня: Наталья Игоревна рассказывала о впечатлениях, а судья, уложив голову на скатерть, глядела на неё с дремотной расслабленностью, произнося свои всегда одобряющие слова.
Под утро уснули с боков широченной кровати в покоях Натальи Игоревны, решив после отдыха наведаться в администрацию с тем, чтоб узнать о грибах всю подноготную. Для выяснения дел Неумоина клялась вскрыть свои связи и никакими не брезговать методами.

Настал новый день. Судья обзвонила коллег да знакомых, выцарапала себе отпуск. Потом разыскала номер полковника ФСБ, (они встречались в возрасте созревания), и напросилась к нему на работу. Поговорить.
Пока машина неслась по трассе, Анжелочка изложила спутнице историю своих взаимоотношений с Андреем – так звали полковника. Знакомство их состоялось в гимназии, ещё в средних классах. Начался, как тогда представлялось, образцовый роман. Андрей приносил к её порогу цветы, звал в кино или на дискотеку, был галантен и благонравен. Вечерами они вместе прогуливались по улицам и говорили только на отвлечённые темы, затем у кустов близ подъезда чопорно целовались, но как он начинал лезть под юбку, она обзывала его маньяком да сбегала, потому что шёл уже одиннадцатый час «и бабушка волнуется». Напоследок она многообещающе глядела ему в глаза, а он, скрывая досаду, обрывал и мял пальцами листья с кустов сирени. Столкнулись два самолюбия: Анжелочка видела, что Андрей не желал выходить за рамки привычных поведенческих шаблонов и за это мстила строптивостью. Как все юные девушки она жаждала настоящей любви, а чтобы не обмануться, регулярно набавляла цену своему девству. Андрей долго терпел, но затем перестал отвечать на звонки, и одна из подружек рассказала Анжеле, что любезный её ухажёр ищет новый объект обожания. Неумоина тогда всполошилась, пригласила Андрея домой и, как бабушка села к телику, отдалась ему в туалете, на корзинке с несвежим бельём.
Впоследствии, то отдаляя, то приближая его к себе, Анжелочка ещё долго мучилась девичьими мечтами о настоящей любви, пока они окончательно не расстались, сохранив, однако, добрые отношения.
Без четверти 10 лэндровер Анжелочки припарковался на автостоянке возле бетонной громадины с массивным двуглавым орлом над дверями. Судья приказала соседке остаться в машине, сама подалась в столовую, где её должен был дожидаться Андрей.
Наталья Игоревна прокручивала в голове рассказ Неумоиной. Она всё острей сомневалась, что столь давняя и сложная связь позволит выудить нужную информацию: «С чего бы ему всё рассказывать?..» Не выспавшаяся, вертела она в руках пилочку для ногтей, глазела на пешеходов, сновавших мимо, и нервничала. Ей стало казаться, что судья сдаст её ФСБ, сама же займётся грибами. И как не гнала Евхаритская эти мысли, называя их бредом, ей не легчало. Наконец, она уж и вовсе собралась уйти, но тут из кафе вынырнула Анжелочка. Безмерное удивление читалось в её лице. Судья подбежала к машине, уселась за руль и замямлила:
- Наташка… Так, слушай… Мусор-то из Москвы к нам возят, знаешь зачем? Они эксперименты проводят! Вообще, он сказал, заповедник сделали для учёных… Короче, грибы, - ну эта вот плесень, дрожжи там, ржавчина всякая, - они разрушают мёртвые ткани. А то нас давно завалило бы листьями, гнилыми деревьями и так далее. Уже все океаны мусором бы засыпало! Грибы жрут этот мусор и получается перегной. Но пластик, он не гниёт. И вот они (в смысле - учёные из Москвы) тайно свозили к нам пластиковые отходы - всё то говно, которое портит природу. Хотели заставить грибы переваривать пластик. И ради этого подключали к грибнице разные проводки… Хотели такое… ну, вроде компьютера создать под землёй… «Гибридную нейросеть», он сказал. Чтоб эта сеть сама жрала пластик, полиэтилен, целлофан, понимаешь? Вот для чего поменяли заборы два года назад! Ни черта у них только не вышло, там сейчас все дела заморозили, плюс ещё наши местные стали палки в колёса втыкать - насчёт мусора… Ну, ты лучше меня это знаешь… Короче, из-за экспериментов туда никого не пускают теперь: ни врачей, ни экологов, ни ментов, ни даже юристов «Гражданского мужества»…
- Что-то я не совсем…
- Ну, что-что! Эксперимент у них не удался, показать лес народу они не хотят… Там, говорит, понастроено под землёй - целая лаборатория… И ещё сказал, через месяц, а может раньше, они будут рекультивировать почву внутри заповедника, ну, чтобы спрятать свалку да всё остальное…
- Я с самого начала тебе говорю… Там наверно животное.
- Что? Наташа, ты не врубаешься?! Ну, какое животное! Эта грибница - она как… мозги под землёй! Она - умная!
Евхаритская тупо пялилась за окно, затаила дыхание. Судья развернула к себе зеркало заднего вида, подвела губы карандашом, чмокнула и прибавила:
- Но я так поняла, что Андрей про грибы-то не знает.
- Точно?
- Да. Хотя, вообще, он там в курсе всех дел. Считай, сверху любые приказы идут сквозь него. А может он мне не рассказывает?
- Никак не пойму: волноваться нам или что?
- Блин, видишь какое дело… Если они перероют ту свалку, лужочек наш тоже задохнет. Там же всё связано, под землёй. И вообще, слушай, я тут подумала - может как-то пересадить ко мне на чердак грибы эти, а? Или прямо в подвал? У меня всё забором обнесено, там места под крышею - хоть отбавляй, где я рассаду высеиваю на весну.
- А язык?
- Ну… Язык придётся оставить. Как думаешь?.. Что?.. Может ночью попробуем?
Не ответив, мрачная Наталья Игоревна с мольбой и надеждой скосилась на Неумоину. В её взгляде читалось: «Мне только спасти бы грибницу…»

После продолжительного разговора судья отвезла Наталью Игоревну в «Речник». Евхаритскую ждала дома нескончаемая череда хозяйственных дел: стряпня, огород, уборка. Неумоина, поскольку она совсем мало спала ночью, ушла отдыхать. По возбуждённым взглядам и по тому как текла беседа, было ясно, что обе мечтают вернуться в лес и, даже не сговариваясь, конечно там встретятся вечером.
Понурый и задумчивый Илья сидел в кухне, помешивая ложкой остывший суп. Едва Наталья Игоревна вошла, он принялся есть, лишь бы чем-нибудь занять рот.
- Илюша, как дела у тебя? Где Юля?..
Изобразив на лице полное безразличие, Илья ответил:
- Где-где, в Гагарине она… работает.
- М-м-м… - с сомнением протянула Наталья Игоревна – Ясненько.
Суп уже был доеден, так что Илья набивал брюхо хлебом. Трудно выговорил:
- Завтра крайние дела сделает, мы уедем.
- То есть?
- В Москву двинем, короче…
- Вы? На пару?
- А чё, блин, такого?
Евхаритская пожала плечами и взяла с антресоли стакан. Потянулась за баночкой кофе:
- Просто я же не знаю её совсем… Что - и жить уж вдвоём собрались?
- Ну да - врал Илья, еле-еле скрывая злобу.
- А чего ты убитый сидишь?
- Она деньги тебе за аренду давала? Дай их мне…
- В смысле - дай?! Я потратила… Кушаем-то мы с тобой на какие!
- Да чё, ма! - вспылил вдруг Илья - Нам счас потребуются деньги в Москве!.. Мне это… на работу ещё надо устроиться!
- Ты нормальный?
- Бnядь, ты не понимаешь что ли, а?!
- Илья, перестань! - почти прокричала Наталья Игоревна. Замаячила очередная унизительная ссора с собственным сыном.
Илья поднялся, ухватил стул, да так грохнул об стену, что лишь щепки рассыпались по полу. Илья вынес дверь, кинулся прочь из кухни:
- Да ну нахуй - нахуй всё бnядь!
Выбежав на двор, он остановился посередине, потом повернул было к огороду, но в последнее мгновение, словно потеряв силу, замер на месте. Руки его тряслись, губы дрожали. Он шагнул к стене дома и, прислонясь спиной к нагретой солнцем обшивке, опустился на корточки. Голова уткнулась в колени, дыхание стало сбивчивым, во рту собиралась слюна, которую Илья яростно сплёвывал на траву.
Прошла, может быть, минута, прежде чем Наталья Игоревна выглянула во двор. Из-за двери высунулась её кудрявая голова. Загородившись ладонью от солнца, она отыскала фигуру сына; неслышно ступая тапками по мягкой щетине, подошла ближе.
- Илья - начала она вкрадчиво - Что у вас здесь случилось? Полаялись?..
Не возводя глаз, с тоской и ненавистью Илья плевал наземь. Злоба душила его. Наталья Игоревна ласково коснулась ладонью макушки сына, но тот, вскинув руку, её оттолкнул.
- Илья - убеждала Наталья Игоревна, – она тебе не пара, это же ясно… Она избалованная, и доход выше и положенье… ну… сыночка…
Илья медленно поднял голову, с брезгливо-неприязненным выражением глянул на мать. Евхаритская невольно отстранилась назад. Глубже всего ранил её этот взгляд, полный ненависти и презрения. Илья поддразнил:
- Сы-ыночка… Илю-юшенька-а… Как ты заебала своими соплями, параша! Ты ж колхозница тупорылая! Ты сама не сечёшь что ли, а?.. Ты не видишь?!
Сказав это, Илья встал и ушёл в дом. В спальне матери он разыскал кошелёк, вытряхнул из него 620 рублей. И отправился за бухлом. Когда сын проходил мимо, Наталья Игоревна, всё ещё ошарашенная, в глубоком параличе стояла у дома. С её глаз словно пелена спала. Впервые за много лет она видела, что Илья - враг. Значит весь век прожит зря. Не больше, не меньше – враг! Проскрипела калитка, рубашка Ильи быстро таяла за забором. Наталья Игоревна пребывала всё в том же жутком оцепенении. И лишь минутою позже взошла на веранду, словно её удерживала да вдруг отпустила десница божия.

Пробудилась Анжелочка к вечеру: встала бодрая, с томным настроем. В пристройке её особняка имелся фонарик, два спальных мешка и прочие походные принадлежности. Романтическая мысль о том, чтобы «встретить рассвет с любимым» бередила её фантазию. Приняв душ, она собрала в термос еду, нашла складную лопату и, подготовив всё это, побежала к Наталье Игоревне. Но на дверце забора виднелся замок. Неумоина быстро смекнула, что соседка уже в лесу; сей же час отправилась следом.
Едва она оказалась за пределами «Речника», как позвонили с работы. Её начальник (председатель областного суда Махичев) интересовался, не найдёт ли Анжелочка часик-другой, чтоб проверить кассационную жалобу: директор фабрики ELLER, некогда проигравшей тяжбу лесозаготовителям, теперь нацеливался на реванш.
Неумоина занималась этими дрязгами несколько лет назад и хорошо помнила суть: в ФСБ тогда прознали об умышленных поджогах тайги чиновниками Смоленской, Брянской и Тверской областей с последующей продажей горелого леса коммерческим предприятиям по сильно заниженным ценам. Разразилась тайная межведомственная усобица, которая окончилась тем, что под давлением Москвы судом был наложен запрет на продажу пиломатериалов этого типа. Теперь же, ссылаясь на директиву из ФСБ, Махичев просил удовлетворить кассационную жалобу и вновь разрешить продажу горелого леса фабрикам.
Неумоина ответила, что подумает. По опыту она знала, что столь серьёзные решения подготавливаются где-то на самом верху, а суды лишь дают уже принятым договорённостям правовой статус. И если уж Махичев заговорил с ней так прямо, здесь явно кроется сговор меж властью и бизнесом. Сопоставив все данные, судья догадалась, что означать это может только одно: где-то вблизи Гагарина вскоре устроится крупный пожар. И конечно это будет пожар в гагаринском заповеднике.
Судья сбавила шаг, прокручивая в голове свежую информацию…
«Пожарными работами удобней всего объяснить людям переброску на территорию заповедника тяжёлой техники, необходимой для рекультивации. Расчёт здесь простой: вначале чиновники сами устроят пожар, потом - в процессе борьбы с огнём - зароют экскаваторами тамошний мусор, а как всё закончится, ещё и толкнут по сходной цене опалённый брус». Эти мысли привели её к желанному выводу - нужно без промедления пересаживать грибы на чердак. Скорым шагом судья помчалась на место.

Пока Евхаритская продиралась сквозь лес, в её животе точно так же как в позапрошлое утро что-то бурлило и переворачивалось, как если бы кашевар месил черпаком тягучее хлёбово. Наталья Игоревна делала остановки, спускала трусы, широко расcтавляла ноги и тужилась, а то сжимала руками низ своего живота или же забиралась пальцами в складки промежности, надеясь проткнуть околоплодную оболочку и тем самым ускорить муки чадорождения. Но вместо рыхленькой слизневой мякоти кончики пальцев тыкались в твёрдую гладь, и оттого ей, наконец, стало ясно - теперь в мир просится нечто совсем иное. Осознав это, Евхаритская испугалась за свою жизнь. Захотелось вернуться назад, скрыться в бане, разжечь печь и родить, а затем бросить плод в топку. Случись что-либо, в «Речнике» ей по крайней мере оказали бы помощь. С другой стороны до бани можно не дотерпеть - тогда придётся лезть в первые попавшиеся кусты, а там вполне вероятно её увидел бы кто-то из дачников и всё это обещало ужасные, непредсказуемые последствия.
Собрав остатки последних сил, Наталья Игоревна полезла через забор. У стеблей борщевика, не дойдя каких-нибудь десяти шагов, ощутила сильнейшие схватки и легла на траву. Чуть напрягла брюшные мышцы - взвыла от боли. Господи, это было стекло! Обагрённая кровью, стеклянная сфера поблёскивала меж ног! Евхаритская ужаснулась увиденному, в который раз изогнулась всем телом (чтобы шар ещё хоть чуть-чуть выдался из влагалища), и вдруг поняла - это голенький череп младенца. Новый спазм обнажил его личико: младенец двигал стеклянными бровками; морщился, раскрывал и закрывал ротик в беззвучном крике. Наталья Игоревна сделала последнее мучительное усилие. На траву выпал мальчик, покрытый реденькой белою шёрсткой. Голова его казалась стеклянной, но на шее стекло умягчалось, золотело, а затем вовсе переходило в нежные складочки детской кожи. Наталья Игоревна отдышалась, подняла с земли трусики и, когда стёрла ими кровь с черепа, разглядела зеленоватый кочан капусты внутри. На капусте сидела гусеница. Нелегко было верить своим глазам: за стеклом черепа, за прозрачными, но живыми чертами лица прямо из шеи ребёнка росла капуста, а в её покусанных листьях таилась оранжево-чёрная гусеница. Евхаритская прижала сына к груди; аккуратно переступая в траве запачканными ногами, поплелась через заросли на лужайку - там, возле языка, можно было омыть себя и ребёнка.
Немногим позже с вещмешком за спиной на полянку явилась и Неумоина. К этому времени Евхаритская обрезала пуповину, и теперь, окутанная слоями слюны, в полудрёме лежала на языке. Она была счастлива на каком-то почти мистическом уровне. Это счастье призывал голос - глас нездешний - голос природы-матери. Видимо убаюканный им, успокоился и скоро заснул на руках Натальи Игоревны младенец. Малыш жался к титьке во сне, а Евхаритская, пребывая в блаженном ступоре, глядела и думала, что если бы первый, похожий на слизня детёныш обитал возле языка, он бы окреп и также ластился сейчас к ней, волнуя материнское сердце.
Неумоина, пройдя полчища борщевика, крикнула:
- Наташа, Ната-аш! Ты где?
Наталья Игоревна услышала крики; нагая, вылезла из тёплой слизи, оставив чадо на языке. Неумоина это заметила:
- Наташк… – начала она.
- Тише ты! – Евхаритская приставила палец к губам – У меня там ребёнок спит… Я родила маленького. Настоящего малыша.
Судья в ответ только выпучила глаза. Вдвоём они проследовали к языку. Младенец мирно дремал, обложенный слюнным сиропом.
- Значит и у меня т-такой будет?! - с заиканием спрашивала Неумоина и глядела на свой слегка выдвинувшийся живот.
- Ой, не знаю. Видишь, разные оба… Один вроде бесформенный, этот странный вообще…
И они осторожно гладили тельце новорождённого. Едва стаял первый восторг, Неумоина рассказала подруге о звонке от коллеги; разъяснила свою догадку. А именно: чтобы рекультивировать свалку, властям нужен сильный лесной пожар. Что-то острое кольнуло сердце Натальи Игоревны:
- Я не дам! Пусть со мной вместе жгут! - голос полон был злой решимостью. И, взглянув на младенца, шепнула с влюблённой улыбкой - Не бросать же мне здесь его?
- Почему ты решила, что он не выживет без языка?
- Знаешь, я не могу объяснить… Просто чувствую… как бы…
Наталья Игоревна озабоченно выдохнула. Помолчали.
- Слушай, - словно очнулась судья, - правдами или неправдами мы должны забрать это всё ко мне, поняла?
- Да, но как?! – взмолилась Наталья Игоревна.
- Давай думать…


16 августа

На ночь Наталья Игоревна осталась в лесу. Материнский инстинкт предписывал ей радеть о здоровье сына. Евхаритская заметила, что кожа его распрямляется и нежнеет от контакта с белёсой слюною, выделяемой языком. И напротив: если она уносила его в сторонку и мальчик оказывался под светом солнца, кожа медленно высыхала - тогда сын горько хныкал, морща стеклянные бровки. Безволосая голова его, нагреваясь, делалась мутной от конденсата. Так подтвердилась догадка Натальи Игоревны: необходимо всечасно обмазывать дитё слизью.
С того момента, как Евхаритская разрешилась от бремени, она уже больше не надевала одежды. Заметила: белые волосы на её теле стали расти чаще и сделались жёсткими - на ночь она прижалась вплоть к языку и он служил грелкой, а новое утро принесло новый зной, так что можно было обходиться совсем без тряпья. В еде тоже не возникало большой нужды. Лесная пища - гриб да малина - теперь казалась гораздо вкусней и питательной, чем домашнее. Евхаритская верила, что молоко, которым кормила она своего малыша, нужно получать, питаясь плодами здешних растений.
Впервые за многие годы Наталью Игоревну накрыло волной давно уж забытого счастья. Томившие её мысли и переживания теперь появлялись извне - их навевала грибница: цветение сердца, совсем не похожее на привычные потребительские услады. И в нём было всё, чего хотела от жизни Наталья Игоревна.

Под утро припёрся Илья домой. Всю ночь он провёл у цыганки. Затарился водкой, набрал в местной лавке полуфабрикатов и с этим ввалился к ней в караулку, встревожив детей. Вдвоём они устроили пьяный загул. А ныне всё было выпито, но за пазухой у Ильи оставался стеклянный пузырь с лаком «Вяз» - от него, знал Илья, галлюцинации бывают самые долгие и невероятные.
Возвратившись к себе, он сразу полез в холодильник. В кухне царил полумрак, Илья налетел на стул и упал, крепко стукнувшись лбом о столешницу. Чудом сберёг пузырь с лаком, всунутый под рукав.
Просидев полминуты в ожидании матери, которая должна была объявиться на грохот, Илья догадался, что дом пустует, и лишь тогда зажёг свет. Крикнул развязно:
- Оу-у!
Никто не ответил. Илья сдобрил харю бесстыжей улыбкой, вынул бутыль с «Вязом», и, взяв из серванта красивую голубую плошку, которую мать доставала только на праздники, наполнил тягучим лаком. Ускоренно задышал.
В башке создавались какие-то смутные образы: малопонятные обрывки видений, кляксы, пятна и вспышки вставали перед глазами. Звучал тепловоз и вместе какой-то шаман кипятил говно в луже, а в небе над ним по-ослиному выли пришпиленные к облакам чайки. И полоумный рыбак закидывал в небо удочку, чтоб изловить их. Потом всё это превращалось в печенье и круговорот красок, затем вновь копошились червями упругие небоскрёбы и хохот разумных высот тряс тапком головокружения…
А потом он уснул.

Юлька вскочила раньше будильника, приняла душ, устроила порядок в квартире и собрала вещи. Позавтракав, она позвонила в администрацию - договорилась о встрече с чиновником, курирующим ситуацию на трассе. Чиновник назначил ей время приёма, назвал кабинет.
В 11:20, записав интервью, Юлька вышла из здания с готовым материалом для лонгрида. Обедать решила в ближайшей столовой, в той самой столовой, куда бегала она по приезде.
Было душно и ветрено. Деревья как сумасшедшие раскачивались из стороны в сторону. Зрачок солнца, забельмованный тонкой облачной пеленой, лил мутный жёлтенький свет на безлюдные улицы. В центре города захолустно тянуло костром… Неброский уют провинции одновременно давил и приятно волновал душу. Казалось, здесь можно жить по-простому: шляться в латанных брючках с коленками, курить слабые сигареты, месяц-два ждать на бирже работы. Ощущение это было столь ясным и таким безыскусственно-лёгким, что едва войдя в сердце, обрело форму ненависти - к себе, к людям, ко всей прежней жизни. С целью вытравить эту ненависть Юлька влезла в Инсту, где толклись кадры горных ландшафтов, туземцы Науру, яхт-пирсы Майами и уличные певички Парижа. Баду - Фейсбук - Твиттер. Рагу из приманчивых фоток, видосиков, комментариев. Клиники пластической хирургии. Бесконечные предложения сделаться брокерами, барберами и бариста. Заработок на биткоинах. Бой без правил…
Телефон зазвонил. Номер был незнакомым. Посомневавшись, Юлька приняла вызов:
- Добрый день. Юля?
- Здравствуйте.
- Я - Анжела… Вы брали у меня интервью на днях… В коллективных садах, может помните? Неумоина Анжела Андреевна.
- А, здрасьте… Статья пока не готова. Я вам вышлю на одобрение…
- Да-да-да! - вклинилась Неумоина - я счас по другому поводу позвонила. Вы от нас ещё не уехали?
- Нет, я в Гагарине. Что-то стряслось?..
- Юля, а может встретимся! У меня есть для вас информация… про… ну… Словом, важная информация.
- А в чём дело-то?
- Могу в общих чертах рассказать, остальное вы сами уже посмотрите, а то попросту не поверите…
- Без проблем, я вас слушаю.
И Анжела взялась ей рассказывать. Она сообщила о неудавшемся эксперименте властей с грибницей; о том, что ради этого опыта гагаринскому лесу и был изначально дан статус особой зоны; о том, что там под землёй имеется целая научная лаборатория, которую решением ФСБ в ближайшее время должны упразднить.
- …но самое главное – заканчивала свой рассказ Неумоина – побочное следствие эксперимента. Вы никогда не поверите, пока не увидите своими глазами. Я вас очень прошу, приезжайте сюда к нам, в «Речник». Вы на плёнку должны зафиксировать…
Юльку словно бы током ударило. До столовой осталось всего-ничего. Суматошная, она внеслась внутрь, взяла пончики, чипсы, колу и, завернув всё это, метнулась обратно, к машине.
Самые разные мысли мелькали в её голове: «Неужели, удача?! Чёрт возьми - лаборатория под землёй! Не врёт ли она? А смысл? Слабо верится… Зато - если правда, - обо мне же полмира узнает!»

Под утро Евхаритская и Анжелочка разошлись. Теперь Наталья Игоревна пребывала в лесу, Неумоина же пила капучино у себя на веранде. Чашка горячего кофе казалась целительным эликсиром после бессонной ночи, когда в свете принесённого фонаря они три часа окапывали участок земли с семейством грибов. Они делали это бережно - так, чтобы, не испортив нитей мицелия, снести выкопанное в Анжелочкин особняк и расплодить грибы там. Но едва с превеликим трудом судья втащила свою ношу наверх и разложила под лампами дерновину, её охватило уныние. Грибы начали чахнуть. Это было заметно по чуть сморщившейся кожице на шляпках. От досады Неумоина даже всплакнула. Стало очевидным, что если уже грибы не могут оставаться вне связи с грибницей, то и детёнышам тоже не выжить. Ночью же, орудуя лопатами, женщины сговорились в случае провала этой затеи, привлечь на свою сторону московскую журналистку. Юлька, мечталось им, получив порцию райского удовольствия, также будет захвачена спасеньем грибницы и сделает всё возможное, дабы предотвратить операцию ФСБ. Когда в новостях вдруг начнётся шумиха о готовящемся лесном пожаре, организованном с целью сокрытия следов таинственного эксперимента, власти вынуждены будут сменить свои планы.
Теперь Неумоиной предстояло дождаться и проводить Юльку на территорию, чтобы там раскрыть ей секрет заповедника…

Проснувшись, Илья съел омлет, вынес на крыльцо телевизор и, расстелив поверх кресла полиэтиленовую плёнку, - ею мать укрывала клубнику на заморозки, - уселся за стол. Развернул на скатерти газету с телепрограммой. Будничная сетка вещания пятого телеканала - а это был единственный канал, который хорошо показывал в «Речнике», - предлагала нехитрое меню: «С добрым утром», «Мультфильм», «Дежурная часть», «Новости», «Наука сегодня»… Илья сверил время и догадался, что сейчас, вероятно, должны показывать «Дежурную часть». Он взял в руку двойной пакет, налил 100 граммов лака и, включив телик, принялся учащённо дышать.
Журналист в студии, озаряемой софитами, стилизованными под проблесковые маячки, сообщал о подвижках в деле загадочной гибели солдата-срочника близ приграничной заставы, случившейся годом ранее. С тех пор следствие дважды зашло в тупик, и два раза возобновилось, а теперь мог затеяться третий цикл. Диктор сухо вещал: на борьбу с комитетом солдатских матерей, организовавшим митинг в Абакане и забрасывавшим прессу петициями, поднялось региональное отделение Союза Офицеров…
Сочетание этих слов тонкой спицей вонзилось в голову. Илья сразу же догадался, что Союз – это имя, Офицеров – фамилия. И ему стало муторно - до тошноты.
- Что? Союз Офицеров… Кто это? - прошептал восковыми губами Илья и, беспомощный, глянул в экран, не имея ответа. В кадре движились ромбы из однотипно одетых людей: высоко задирая ноги, они мерно стучали сапогами об асфальт плаца, вскидывали автоматы, синхронно выкрикивали приветствия командирам, а потом затянули песню… Союз Офицеров был многолик, грозен и внушал трепет. Бездушный, механический Офицеров давил собой всё; мог нагрянуть прямо сюда… Значит нужно сесть тихо! Илья сгорбился и припал к столу, умаляя себя, - не дай бог мириады злых глаз обратит к нему Офицеров! Хоровая песня возносилась над плацем, летела над облаками и, ударив в окна дачного домика, отзывалась дрожанием стёкол. Чуть зевнёшь, Офицеров уж тут как тут…
Всё утихло в одно мгновение. Илья обнаружил себя сидящим на стуле: он глядел за окно, где омытые солнцем ветки качались на фоне чистейшего неба и какой-то измученный зноем шмель всё никак не мог занырнуть в лепестки георгины… Скучная пастораль лета.
Илья вновь ткнулся носом в пакет.

Утром, как договаривались, Чубаров с Женею Тягом (верным его напарником в делах и загулах) выехали в «Речник». Ниссан чинно скользил по асфальту. На загородных дорогах машины встречались нечасто - можно было расслабиться. Покуривая, обсуждали грядущее дельце. Из динамиков сзади негромкая лилась музыка.
С того дня, когда стали они промышлять запугиванием Ильи, добиваясь от него пересмотра итогов сделки, многое изменилось: первая злоба по поводу отданных денег перешла в эмоцию упоения своей властью сродни садистскому трепету. Уже сам процесс преследования Ильи казался им ценным. Приятно было ощущать себя на голову выше «этого долбоёба» и безнаказанно бить его. У них появился один на двоих секрет, важное объединяющее ремесло, оно как будто придавало им веса, наделяло неясною значимостью. По вечерам, выпивая, они уже не стеснялись болтать о прелестях этого ремесла и даже полушутливо мечтали зарегистрировать коллекторскую контору, которую точно по недосмотру судьбы в Гагарине до сих пор никому не пришло в голову учредить. С тем же настроем ехали и сегодня.
Порассуждав о том, как лучше попасть на территорию сада, оставшись незамеченными; где позже пристроить машину; у кого спросить адрес и, наконец, какими тропами идти к дачному домику, чтобы не упустить Илью, они повернули с шоссе на умягчённую пылью грунтовку.
Здесь Вадик притормозил. Вдвоём выбрались в поле - пахучее разнотравье скрыло их ноги. Они встали невдалеке друг от друга, расстегнули ширинки и окропили горячими струями разросшийся иван-чай.
- Вот сплавим его Гургену, да? - спросил Тяг на выдохе - А мамка назавтра ментам настучит!
- Не парься. Если мать дома, мы бегать за ним не станем… Ещё срок за него мотать - нахер нужно. Чуть-чуть припугнём и поедем. Скажем, будьте тут аккуратнее, а то мало ли что… Дай мне сигу.
Заправившись, оба вернулись в салон и вскоре прибыли к месту. Чубаров оставил товарища возле забора, а сам на минуту пропал в цыганкином доме и когда вышел, с ним был её сын, Милан. Парень поднял шлагбаум - авто въехало на территорию «Речника».
- Короче, - затараторил Чубаров - у них дом 18. Двадцать шестая линия по правой обочине. Ты, если увидишь, - скажи!
У 26 линии, под сенью деревьев, машина остановилась. Чубаров и Тяг выбрались из салона и двинулись вдоль дороги, высматривая по номеркам на заборах дачу семьи Евхаритских.

Догадки, тревоги, мнимости, почти осязаемые чудища родом из детства и совсем крохотные, плоские силуэты людей на экране, - всё сливалось в охмеленной голове. Опасаясь вторжения Офицерова, Илья чутко ловил дальние отзвуки. Будто знал уже скорый итог. Когда снаружи до него досягнул тихий говор, Илья узлом затянул пакет, сунул это в карман и вперился в телик. Сделал вид, что с увлечением смотрит очередной выпуск ток-шоу.
Шурина Вадик послал в обход, думая, что как Илья побежит в окно, Тяг его схватит. Сам осторожно влез в дом. На веранде, в развалистом кресле мелькнул худой торс Ильи. Уже развязно Чубаров подошёл к нему и сел на стул рядом. Илья с беспредметным ужасом душевнобольного в глазах уставился сквозь вошедшего.
- Чё, харя, - борзо рыкнул Чубаров - добегался?!
Илья остановил взгляд на вошедшем и только теперь понял, кто перед ним. Это почему-то разозлило Чубарова: он с силой лягнул должника по колену.
- Чё ты, сука тормознутая! Торчок ебучий!
Хотел было врезать ещё раз, но вовремя догадался, что в доме могут присутствовать посторонние.
- Мать дома? - спросил он, утишив голос.
Илья скосорылился, повёл взгальным глазом и промычал:
- Нету…
Чтобы проверить, Чубаров глянул в сторону коврика - на нём розовели женские тапки. Это прибавило ему храбрости. Чубаров достал из штанов заготовленный карандаш, вслед - тетрадный листок, бросил перед Ильёй,
- На! Давай-ка, пиши! Мам, я двинул на заработки в Смоленск… К концу года вернусь…
Илья молча смотрел на нежданного гостя. Чубаров взял карандаш, втиснул в руку Ильи. Сцедил тихо сквозь зубы:
- Пиши, сука! Бабла нет, так руками отдашь!
Илья начал процарапывать буквы на тонком листке, а как только закончил, пришелец схватил за ворот и сильным движением точно подростка вытащил его тело из кресла.
- Поживее на выход… - играл желваками Чубаров – Ну, вперёд, я сказал!.. Едешь с нами!
Он вытолкнул его, осовелого, за порог и тут уже дал волю своим кулакам, нанеся несколько крепких ударов в затылок. Илья в ауте беспорядочно задвигал руками, в глазах у него помутилось. Тяг вышел из-за угла дома и стал помогать зятю. Спотыкающийся, провожаемый их тычками и шиканьем, Илья валко повлёкся к машине.

Прижав младенца к груди, Наталья Игоревна лежала на языке, окутанная слюнной карамелью с белёсыми прожилками. Ей, пребывавшей в блаженном анабиозе, грезился теплом и светом напоенный мир - мир, который едва ли можно означить словами.
То, что она чувствовала сейчас, было действительной сладостью материнства, великим таинством любви и взаимности. Вся её прежняя судьба представлялась теперь далёкой, казалась чужой и неважной, словно одноцветный узор из случайных событий, вытканный глупым жестоким мастером. Отстранённая, она взирала на этот меркнущий мёртвый узор, радуясь своему чудесному преображению, и всё трепетнее, всё ласковей прикладывалась губами к стеклянной головке сына. Речь, суета обыденной жизни, опыт взаимодействия в стаде людей, их злые привычки - всё, чему обучалась она полвека, всё это растворялось и угасало за невнятным шёпотом земного инобытия. Она хотела жить в ином качестве, жить одними инстинктами.
В такую минуту что-то насторожило её. Это были голоса, раздававшиеся невдалеке. Угроза? Неслышно заплакал ребёнок. Один из голосов принадлежал Неумоиной, его Евхаритская вспомнила сразу. Но следом донёсся говор враждебный, поганый, злой - он нёс опасность. «Немногие вправе сюда являться. - ворожила грибница, - Мужичье племя - рассадник мерзости, им нет места в этой глуши…» Хищническое чувство открылось Наталье Игоревне. Шерсть на нагом её теле вздыбилась, мускулы напряглись. Она оскалилась и упреждающе зарычала.
Положив малыша на язык, - язык тут же укрыл его - Наталья Игоревна выползла из слизи и плёнок, рывками добралась до кустов. Прислушалась. Говор становился всё ближе. Евхаритская затаилась в ожидании жертвы.

Неумоина помогла Юльке перебраться на территорию заповедника и вела её к зонтичным кущам борщевика. Учуяв пряный запах грибницы, Юлька испытала лишь слабое подобие того возбуждения, что посетило её два дня назад, когда она обедала у Ильи. Без каждодневного приёма таблеток нянчимая ею женственность обращалась в фантом. Она с недоверием посматривала на Неумоину, а та, перенося свой опыт на спутницу, таинственно и нежно улыбалась от мысли, что так полюбившееся ей чувство теперь доступно кому-то ещё.
Когда подошли к гиблым зарослям, Юлька занервничала.
- Вы что! Вы знаете, что эти… вредные…
- Не бойся, - велела Анжелочка - я всё это знаю. Укутайся поплотнее и топай за мной.
Шагнули в зелёный прогал. Юлька сделалось даже скучно, ей стало казаться, что Неумоина обманывает её. Но зачем? И уже впереди сквозь толстые стебли стал виден затопленный светом луг, как вдруг им навстречу поднялась тень дикого зверя. Прыжок - тень обрушилась прямо на Юльку. Судья только успела крикнуть:
- Наташа!
Юлька упала. Сбросив зверя с себя, в тот же миг и сообразила: зверь похож был на женщину, что уже встречалась ей раньше. Но теперь в этой женщине всё внушало отчаянный ужас. И даже атаковала она вовсе не так, как это делает женщина, уязвлённая ревностью или обидой, нет - напавшее существо охотилось, а Юльке предназначалось стать жертвой.
- Наташенька, стой! - судья отпихнула Евхаритскую в сторону, дав жертве необходимую передышку.
Ноги сами несли Юльку прочь. «Бежать! Быстро! Бежать!» - звонил колокол головы. И дышалось в сто раз труднее, сердце дёргалось как под током, мышцы налились тяжестью. Позади не стихало грозное боевое сопение. Треск ломаемых веток сыпался за плечами. Едва Юлька выскочила из густых зарослей борщевика, существо настигло её, впилось в волосы, повалило, и било, и царапало по лицу, и упрямые крепкие челюсти разгрызали хрящи гортани. Страшная пляска совершалась над Юлькой. Когда судья добежала до места казни, тело жертвы корчилось в судорогах: горло булькало да хрипело, выдувая кровавые пузыри. Неумоина рухнула наземь и, схватив Юльку за воротник, стала сильно её трясти:
- Юля! Ю-уля!
Всё ещё находясь в состоянии животного ожесточения, Евхаритская ходила возле них кругом.
- Зач… Зачем? – судья захлёбывалась слезами, – Зачем ты?.. Юля! Юля!
Наталья Игоревна и сама не могла объяснить, зачем сделала то, что сделала. Она лишь дико озиралась по сторонам, по-прежнему ощущая угрозу, источаемую уже бездыханным телом.
- Зачем?! - рыдала судья - Наташа… Мы же… Я нарочно её привела. Мы хотели…
Наконец, Евхаритская вышла из транса и обратилась к себе с тем же вопросом: «Зачем?» Ей сейчас же открылся ответ:
- Она бы нас выдала… Она… Он – мужчина.
Анжелочка сразу умолкла. Она подняла кверху зарёванные глаза; произнесла чужим хриплым голосом:
- Кто?
Наталья Игоревна, казалось, только теперь расслышала собственные слова. Желая проверить, она подломилась в коленях; резким движением задрала платье на журналистке. Под трусами ясно вырисовывались гениталии мужчины. Неумоина ахнула и застыла, не зная что думать о происходящем. Из глаз её текли слёзы. Она нежно гладила Юльку по голове, тихо-тихо шептала:
- Всё равно… Зачем нужно было? Я не понимаю, не понимаю…

К четырём часам Илью привезли в пригород. Здесь, в зоне скопления производственных мастерских, складов, мануфактур и советских развалин, огороженное высоким забором с кручёной колючей проволокой по верхам, располагалось хозяйство Гургена Каспарянца. Это была пилорама. Вдоль массивных ворот на низко натянутом тросе бегал огромный, озлобленный на людей водолаз. Казалось нереальным выйти с территории предприятия вопреки воле хозяина.
Никто из горожан не шёл работать к Гургену. Он платил мало и каждый раз к дню выдачи жалованья искал повода, чтоб влепить штраф. Теми немногими, кто всё же устраивался сюда, оказывались любители выпить, недавно вернувшиеся из тюрем уголовники, у которых родственники отняли жильё, а также мигранты из стран Средней Азии, не сумевшие подыскать себе другие, более доходные и удобные должности. Все записывались в штат по той банальной причине, что Гурген позволял трудягам жить прямо на территории предприятия. Он скупил на московских стройках гнилые бытовки, отремонтировал их и наставил рядами, обустроив таким макаром закрытый пансионат со своей иерархией и законами.
Выпускаемый продукт Гурген поставлял на фабрику ELLER…

Денежка солнца теряла блеск, близился вечер. В вагончике, набитом узбеками, нашлись для Ильи нары. Распорядитель в группе мигрантов рассказал о действующих правилах проживания, а затем устроил новоприбывшему небольшую экскурсию: показал туалет, баню, столовую и контору. Случайно встретившийся хозяин, бахвалясь, сообщил, что его сотрудники кормятся трижды в день. Как раз кончилась смена и от участка к бытовкам пошли группы рабочих. Заговорив о делах, Гурген с приказчиком тоже влились в общую массу. Илье велели не пропадать и готовиться к ужину, но главное - побыстрей выветриться.
Теперь он брёл вдоль забора в потайной угол, откуда можно было бы незамеченным юркнуть в свой «вязовый» морок. От всех удалившись, он оглядел место: вокруг высились штабеля из досок и брёвен. Зайдя за громоздкую, чёрную от сажи печь, Илья растянулся на куче грязных мешков и там затих; украдкою вынимал и прятал в кармане пакет с тёмным лаком, вдыхая одуряющие пары. Они превращали его в таинственного наблюдателя. Явь путалась с галлюцинацией, создавая удивительно-самобытную, вычурную среду, в которой искажались вещи и их значения. Но это не было помешательством. И хотя еле угадываемый маячок рассудка чуть теплился в тумане исказившегося сознания, общее направление мыслям он задавал верно: Илья грезил о побеге. Всякий раз побег являл себя в самых замысловатых, самых экстравагантных формах: то, взяв трёхметровую доску, Илья орудует ей как шестом и перескакивает забор; то он приручает собаку с умыслом натравить её на охранника; обнаружив канализационный люк, он ползёт под землей несколько километров и выбирается средь дворов где-нибудь в центре города; а то прыгает он в вагон поезда, как бы летящего мимо.
Вверившись ощущениям, Илья ждал знака свыше. И вот точно пуговка выросла на манжете: клопа узорная спинка мелькнула в складках одежды. Илья скинул его на ладонь и, поднеся к самому носу, начал рассматривать. Среди ярких сполохов, мерцавших перед глазами, на разноцветных чешуйках заметил эмблему и надпись из переплетённых знаков латиницы: ELLER.
- Клопов уже, суки, делают!
Потрясение разлилось и отвердело на чумазом лице. Илья пригнулся к земле, спешно выискал муравья. Муравей беспомощно зашевелил лапками, когда он сжал его в пальцах. Сощурившись, Илья обнаружил на крохотном тельце аналогичный овал с тем же оттиском.
- И муравьёв т-тоже?!
Илья озирался по сторонам в диком страхе: она была всем! лишь она всем владела! фанерная фабрика!
Он тотчас подхватился, кое-как влез на гору опилок и приник жадным глазом к дыре в сегменте забора. Там, за ним, меж деревьев виднелся асфальт - плац военной учебки. И сейчас там колоннами строились вновь набранные солдаты. Едва принявшие присягу, одинаково безволосые, светлолицые, эти юноши стояли навытяжку, а мимо вдоль строгих шеренг гулял поп с ведром.
Илья поднял пакет, и прежде чем вновь наклониться к щели, сделал несколько частых вдохов - чтоб понять, нафига там священник. Приглядевшись, заметил Илья, что поп был не русским. Чёрный как смола негр, двухметровый гигант при длинной вьющейся бороде и нимбе из мелких кудрей. Солдаты в сравнении с ним казались какими-то жалкими. Поп доставал из ведра большие духовные скрепы, затем освящал их и, проходя через строй, прицеплял новобранцев друг к другу. Тогда чувство локтя охватывало толпу; воцарялась соборность. Негр творил единое существо: вот чьё имя преследовало Илью! он был здесь! он - Союз Офицеров! Но зачем эта хтонь колобродит за ним по пятам?
Илья тёр висок и задумывался: «Поначалу в саду, теперь тут… Не иначе, хотят забрать в армию, где система решает за человека и одно строевое туловище на всех… Где конечности правят мозгами.»
Он вдруг замер с разинутым ртом. Последняя мысль напугала его, ведь она подкреплялась уже совершившимся фактом пленения: «Да, в строю без команды и шагу… в строю… Я здесь как бы в строю…»
Попирая диктат ненавистного факта, Илья окунулся в пакет, отчего уже скоро невдалеке возник лес, населённый удивительными созданиями. Там обитало племя волосатых мужененавистниц. У них были дети, фантастические существа, все непохожие друг на друга. Илья удивился разнообразию: каждый имел свою гендерную идентичность и сексуальную ориентацию, индивидуальное психическое расстройство и личную физиологическую особенность (будь то сеть татуировок, алмазы в зубах иль вживлённый под кожу подшипник), каждый по-своему двигался и даже мычал наособицу. Говорить они не могли. Общим же было то, что матери глядели на них с одинаково-нежным чувством - не с любовью, но с упоением.
При мечах и при латах, в боевом гриме племя женщин готовилось к обороне. И вот с широких равнин к опушке подкрались полки Офицерова: до самого горизонта - кипящее море из пеших воинов. Стояла жуткая тишина. Немое поповье благословение спустилось на головы Офицерова, затем строй стал цепью, разом возвёл к небу оружие и, подпалив наконечники, осыпал шумливые листья тучею стрел да копий. Зелёный массив тут же занялся пламенем, дым поплыл между веток и тогда над чащей, из самой её глубины, встал-проснулся исполненный силы и красоты богатырь в раздутом комбинезоне. Стеклянная сфера скафандра блеснула на солнце, когда он поднялся в рост. Над забралом Илья узрел хорошо знакомую алую аббревиатуру в четыре буквы.
- Юрик, ты?.. Бnядь, Гагарин спасает фемок от Офицерова!
Тотчас же началась битва. Великан в белом, сразу как вышел к полю, занёс свою здоровенную ногу и обрушил её на бойцов.
- А-а-а-а! - взвыл Союз в сотни глоток.
Люди кинулись врассыпную, но скрепы сдержали их. Илья узрил фарш из тел на земле, едва космонавт поднял ногу. Ощетинившись копьями, Офицеров полез на Гагарина, да так рьяно, что тот отступил назад. И вот, чуть не с самых небес, как предгрозовой раскат грома ухнул новый приказ, - строевые слились воедино, сняли с пояса топоры, вынули палаши да кинжалы, и с «Катюшею» на устах вдруг ударили в гущу женщин. В страшной схватке хрустели кости, рдела кровью пронзённая плоть и катились отнятые головы. К лязгу с плачем, к зубовному скрежету прибивался злой ритм барабанов. Торопливо скроив ряды, амазонки ответили с флангов. Тогда, ничего уж не разбирая, Офицеров попёр на них буром и вот всё превратилось в одно суматошно-кровавое игрище, круг которого бушевало зыбкое пламя. Возносимое ветром, пламя рыжею саламандрой в две секунды обежало скафандр Гагарина и тот запрыгал на месте, пытаясь беспорядочным хлопаньем сбивать его бесчисленные хвосты. Одурманенный, видел Илья, как отчаянно мечется живой факел над лесом, как трещат и ломаются огненные деревья под ударами исполинских рук и на ум ему лез рисунок из детского букваря: мужичок на одной ноге.
Заливаясь смехом, Илья созерцал представившуюся картину. Это всё показалось ему смешным - жжёный лес, негр в рясе да космонавт, амазонки и Офицеров.
Илья хохотал как в последний раз: сгибался в пояснице, плевал, кашлял, раскачивался взад и вперед, рискуя выронить или разлить лак.

Наталья Игоревна быстро шла через лес. Младенец плакал у ней на руках. Она чувствовала ладонью, как слёзки катились по запылившемуся стеклу. Она шла с единственной мыслью – укрыться, сберечь себя и ребёнка. Ростки, ветки и корни, подобные щупальцам, тянулись к её ногам, секли-царапали кожу. Когда Евхаритская лезла сквозь ельник, обломившаяся ветка оставила на плече глубокий порез – она оступилась и едва удержала сына. Позади была прожитая в напрасных заботах жизнь: грусть-тоска да постылое одиночество. Всё горело последним огнём. Временами казалось - огонь не один; кто-то следует по пятам, обходит по кругу, до срока подстерегает за деревом, но вот-вот явится из глуши. От таких мыслей всё тело пронзало ужасом и Евхаритская срывалась в бег, забывая на время про боль, про одышку, про немощь мышц.

...С большим трудом Наталье Игоревне удалось унять Неумоину. Судья потеряла всякий контроль над собой, хотела идти в полицию, набрасывалась с упрёками, а то склонялась над трупом в попытке его оживить. В оправдание совершённого убийства Евхаритская рассказала о поселившемся в сердце демоне, о природном инстинкте, поработившем её сознание - так ей удалось убедить подругу в том, что им необходимо похоронить Юльку. Соорудив бечеву из одежды, она волоком оттащила труп к языку, чтобы там под валежником надёжно укрыть его от случайных глаз. Продолжая рыдать, Анжелочка - она вся перемазалась кровью - ей помогала.
Когда переместили тело убитой, стали ходить по округе, срывая растения для маскировки. Наклонясь над быльём, Евхаритская судорожно хватала пучки сныти да таволги. Близкий шорох заставил её отвлечься. Из кустов прямо к ногам выскочила лисица, выбежала и остановилась, нюхая воздух. Наталья Игоревна попятилась было к кустам, отчего лисица шарахнулась в сторону и, также мгновенно как появилась, исчезла в лесу. Словно спешила куда-то. Тень злого наития мелькнула на дне души: Евхаритская замерла и прислушалась. Лес омертвел. Голоса птиц умолкли, будто их никогда не водилось здесь. И только ветер качает макушки деревьев. До Натальи Игоревны, как дальнее эхо долетела нежданная мысль, что в привычном уже благоуханном букете запахов присутствуют нотки дыма.
- Анжела… - позвала она - Ты чуешь?
Судья повернулась к ней рдяным вспухшим лицом с разводами туши:
- Что?
- Запах… Костром что ли пахнет?
Обе они, напрягшись, застыли на месте. Неумоина рассыпала сноп; уселась в траву, причитая:
- Я ж говорила. Они лес подожгли…
Сердце Натальи Игоревны стало холодным от ненависти. Её возлюбленному владетелю, отцу её малыша, вдали от которого сын не сумеет выжить, вынесли приговор и она не в силах его отменить.
В спешке искали спасения. Евхаритская словно обратилась в соляной столп: разбитая, молча стояла в зелёной лесной тиши, глотая набегавшие слезы. Едва обретённое ею счастье рушилось на глазах. Судья в панике металась туда-сюда, разбрасывая вокруг мелкую злоречивую дробь. У неё созрело идиотски простое решение: с диким визгом она доказывала Наталье Игоревне, что слизь языка убережёт их от жара. Огненная стена пройдёт мимо и не заденет тел. Это была истерика. Евхаритская как могла старалась её успокоить, но скоро понизу поплыл сизый дым, послышался треск древесины, облизываемой огнём. И больше она не спорила. Движимая инстинктом, подхватила ребёнка и ринулась прочь…

Теперь она бежала с малышом через лес, куда глядели глаза. Ей предстояло найти себе место для гнездованья; её ждал где-то новый язык и другая судьба: настоящее счастье.
Подобная огромному галеону, фиолетово-чёрная туча двигалась с севера под сотнею парусов. В далях небесных росли высверки молний, а следом как пушечный выстрел над беспокойною зеленью ревел гром.
Внутренним скорбным взором Евхаритская видела окаймлённый борщевиком луг, полный удивительных запахов и существ. Луг теперь схвачен пожаром. Огонь жрёт цветы и деревья, грибы и язык. Пригибаясь и обтекая слюною, он пластается по земле, а язвимая пламенем серая плоть его с треском плавится, пузырится да чернеет. Прикованный к земле и грибнице, он желал бы возвестить людям смертную истину о себе, ибо это - глашатай Великой Матери.

О, Великая Мать, в тёмном лоне твоём живут силы предвечные, что от самых начал вели род человеческий - по велению плоти, в пустыне Забвения, сквозь тысячи лет,  вели нагло и верно, - и всегда были очень надёжны в том, чтоб никто не томился в столь долгом походе; чтоб не подняли глаз над землёй, не узрели себе иных горизонтов и не разбрелись бы по свету. Ведь иначе людям открылась бы тайна жизни: бренный мир уж не смог бы всечасно рядить нас в роскошные шубы опыта, и тогда, свалив этот груз, каждый предстал бы перед собою в неумолимой, мучительной наготе… но отводят глаза, но впадают в сомненья; призывая тебя, просят грязи страстей и иллюзий, чтоб до горла в неё погрузившись, позабыть назначенье своё.