Крейцерова соната. Толстой против секса

Какие ассоциации вызывает термин «феминизм» у среднего россиянина? Вероятно, весьма гнетущие: знакомый сызмала матриархат однополой семьи из мамы и бабушки, истеричные училки в школе, тлетворные ценности загнивающего Запада, просачивающиеся через Twitter, и жизнь под каблуком у коварной иждивенки.

Такому индивиду, конечно же, невдомек, что место женщины в обществе — тема отнюдь не новая: еще до того, как большевики претворили в жизнь идеи равноправия, русские классики весьма серьезно переосмысляли гендерные роли!

Вот возьмем «Яму» Куприна, в которой автор ударился в почти порнографический по тем временам натурализм. Куприн не препарировал душу условной Сонечки Мармеладовой (у Достоевского — рафинированного и отчасти романтического персонажа), а нырнул глубже, в самую клоаку жизни, с целью изучить явление проституции как таковое.

Правда, в итоге Куприн честно сознался, что зашел в тупик и не знает, как же спасти несчастных женщин от убогой жизни. Горькая ирония писателя над самим собой проглядывается в речах персонажа Платонова, печально признающего: нет, мол, лекарства от этой язвы общества, а лучшее, что можно сделать — самому отказаться от услуг проституток.

Однако Платонов надеется, что какому-нибудь писателю удастся метко написать обо всей этой мерзости. Собственно, сам Куприн посчитал, что он совершил лучший поступок, какой мог, в данной ситуации — создал полемичное произведение.

Вы, вероятно, решили, что меня не туда занесло, раз я затронул тему проституции? А на самом деле она крепко связана с равноправием полов — древнейшая профессия как нельзя более очевидно показывает, насколько долго существует угнетение женщин.

Еще за девятнадцать лет до «Ямы» Толстой вихрем пронесся по ключевым тегам гендерного дискурса в «Крейцеровой сонате». И суть проституции исследуется в этой повести гораздо масштабнее, нежели у Куприна. Проститутками Лев Николаевич называет ни много ни мало чуть ли не всех дам, в том числе замужних!;

И «Яма», и «Соната» — творения скорее публицистические, но если Куприн выполнил функцию «НТВ» в духе «как страшно жить» и оставил решение вопроса за читателем, то граф вполне конкретно ответил на извечный вопрос «Что делать?». Ответ-спойлер: «Не заниматься сексом!» Причем ни с кем и никогда, даже с собственной женой:

«Слова Евангелия о том, что смотрящий на женщину с вожделением уже прелюбодействовал с нею, относятся не к одним чужим женам, а именно — и главное — к своей жене».

И правда! Ни обычной проституции, ни семейной не будет в случае всеобщего воздержания — секс как разменная монета отношений исчезнет, стерев грань между мужчинами и женщинами (не забывайте, что половая любовь — переменная сложной социальной функции). Но давайте проследим развитие мысли великого классика, прежде чем называть столь безумную идею о табу на любое сексуальное взаимодействие абсурдной.

| ПРО МУЖЧИН-УГНЕТАТЕЛЕЙ И ПРО ФАЛЬШЬ СЕМЕЙНЫХ ЦЕННОСТЕЙ

«Да уж я не знаю как; только если равенство, так равенство. Если нашли, что сватовство унизительно, то уж это в 1000 раз больше. Там права и шансы равны, а здесь женщина или раба на базаре или привада в капкан».

Главного героя Позднышева писатель сотворил женоубийцей исключительно для затравочки, поэтому желающим ознакомиться с моралью/посылом/месседжем/идеей повести достаточно прочесть монолог ревнивого вдовца в первой половине «Крейцеровой сонаты». В действительности это, конечно же, диалог писателя с читателем.

Итак, основательно заправившись чифирем («чай был как пиво»), Позднышев декламирует почти что манифест о браке, мужчинах, женщинах и половой любви. Собственно, никакой другой любви в понимании Позднышева-Толстого и не существует!

Именно с выяснения природы «прекрасного и загадочного чувства» начинается само произведение. Представители разных сословий (очевидная аллегория на общество) едут в поезде (очевидная аллегория на жизнь) и обсуждают супружество. Триггером для нашего антигероя становится наивное высказывание одной пассажирки: «Любовь освящает брак».

Лихо утерев эту розовую соплю из-под носа сентиментальной дамы, Позднышев-Толстой разогревочной провокацией расчищает полигон для дальнейших тезисов.

Сперва в своей гневной тираде П.-Т. обличает общество мужчин-угнетателей, в котором разврат прививается смолоду. Так, на блудливую дорожку он сам вступает в шестнадцать лет не из-за гормональной активности, а под давлением окружающих:

«Нет, никакая женщина не соблазнила меня, а я пал потому, что окружающая меня среда видела в том, что было падение, одни — самое законное и полезное для здоровья отправление, другие — самую естественную и не только простительную, но даже невинную забаву для молодого человека. Я и не понимал, что тут есть падение, я просто начал предаваться тем отчасти удовольствиям, отчасти потребностям, которые свойственны, как мне было внушено, известному возрасту, начал предаваться этому разврату, как я начал пить, курить».

Как же метко подмечено! И сегодня в молодежной среде «зашкварно» (излюбленное словечко незрелых школьников и великовозрастных дураков) быть девственником. Я вовсе не склонен к каким-либо ханжеским ограничениям, но стоит признать очевидное — зачастую желание соответствовать стаду у подростка сильнее половой жажды.

Трудно не согласиться с Толстым и касательно всей лицемерности «священных» брачных уз, когда попользовавшие не один десяток девок в домах терпимости господа смеют претендовать исключительно на «чистых» девушек. И главное — чувственная любовь почему-то лживо именуется духовной всего-то из-за официальной церемонии! А потом после интимной близости все равно и «говорить не о чем».

Любопытно, что за такую едкую критику семейных ценностей «Сонату» запрещали даже в демократичных Штатах!

Надо отметить, что Толстой хоть и дискредитирует себя slut-shaming-ом (что, впрочем, нормально для XIX столетия), он, тем не менее, все-таки выступает за равенство мужчин и женщин.

В начале повести мелькает старый купец с его «да боится своего му-у-ужа», одобряющий сватовство. И даже этот «домострой живой» для Толстого предпочтительнее современных нравов, когда мужчина выбирает невесту, словно кусок мяса на базаре.

Домостроевский подход — меньшее зло по Толстому, однако отнюдь не решение гендерного вопроса.

| ПРО МАТРИАРХАТ

«Она действует на чувственность мужчины, через чувственность покоряет его так, что он только формально выбирает, а в действительности выбирает она. А раз овладев этим средством, она уже злоупотребляет им и приобретает страшную власть над людьми».

Семья как архаичный институт и мужчины-угнетатели. Звучит современно! Но если начиная читать повесть, подписчица прогрессивных блогеров в Twitter расплывалась в одобрительной улыбке, то немного позже ее наверняка всю перекосило от ярости.

Но чему тут удивляться? Если за апргрейд христианства Толстого отлучили от Церкви, то нет ничего странного в том, что феминизм по-толстовски вызовет когнитивный диссонанс у почитателей Клары Цеткин.

Возможно, Толстому не стоило так увлекаться троллингом, но, как говорится, «Остапа понесло»!

Много было сказано о похоти проклятых мизогинистов, но какова же роль «живого товара», жертв семейной проституции, то бишь самих женщин? О! Женщинам досталась самая главная роль. Вообще, в «Сонате» Толстой не пожалел никого, даже детей (о childfree — ниже), но именно женщины у графа повинны сильнее всех.

Толстой сравнил прекрасный пол с многострадальным еврейским народом, закаленным в унижениях. И потому неудивительно, что женщины устроили свой собственный ressentiment. Забавно, но это объясняет парадокс одновременного существования патриархата и матриархата (наверное, справедливо будет назвать такой матриархат подпольным).

Проще говоря, жестокое и противоестественное обращение (под чем подразумевается даже ненасильственный половой акт: «... она отвела мою руку и заплакала. О чем? Она не умела сказать. Но ей было грустно, тяжело. Вероятно, ее измученные нервы подсказали ей истину о гадости наших сношений; но она не умела сказать») превращает милую девушку в хитровыдуманного суккуба, только и ждущего, как бы заманить в свои сети хищного Дон Жуана. Подобная метаморфоза встречается и в «Яме» в образе проститутки Жени.

И кто же больший хищник: мужчина или женщина?

Толстой уверен: суровые условия существования, когда родная мать мечтает повыгоднее продать свою кровинушку в лапы нагулявшегося развратника, вынуждают всякую женщину стать холодным манипулятором, или, говоря сленгом псевдофеминисток, «манипуляторкой». Главным же оружием «живого товара» становится основная товарная характеристика: «Тело ее есть средство наслаждения. И она знает это».;

В других трудах Толстого тоже заметна легкая дымка пренебрежения к дамам, но в «Сексистской сонате» вулкан женоненавистничества прорывается обильным потоком.

Неслучайно описание убийства жены, совершаемого Позднышевым, напоминает половой акт, где нож — фаллический символ (привет старику Фрейду!). И подобно тому, как после секса мужчина охладевает к женскому телу и становится безразличным, после удара ножом Позднышев видит жену неприглядной:

«Прежде и больше всего поразило меня ее распухшее и синеющее по отекам лицо, часть носа и под глазом. Это было последствие удара моего локтем, когда она хотела удерживать меня. Красоты не было никакой, а что-то гадкое показалось мне в ней».

Эта, по-видимому, давно скопившаяся ненависть не оставила равнодушной жену Толстого, написавшую ответочку («Чья вина?»). В этом dis-е она в свою очередь полила грязью мужа. И дело тут не только в женской солидарности — современники угадывали в образе убиенной супруги Позднышева саму Софью Андреевну! Забавно, но Толстая так стремилась откреститься от литературного образа, что даже пришла к императору с просьбой опубликовать «Крейцерову сонату».

| ПРО ТО, «ЧТО ДЕЛАТЬ»

«Естественно есть! Приятно и не стыдно с самого начала. Здесь же мерзко и стыдно».

Толстой делает женщину воплощением мирового зла, но не его причиной. Ведь и суккубы — всего лишь слуги нечистой силы, а сама эта сила — сила половая, и, стало быть, бороться нужно именно с ней.

Потому П.-Т. и говорит, что настоящее приобщение к разврату началось еще с «нечистых уединений» (добавляя, что подобным образом «мучаются 0,99 наших мальчиков»; вообще сия магическая цифра часто звучит из уст пристыженных рукоблудов).

В мировоззрении Толстого даже секс для деторождения не является оправданием. Столь безапелляционное умозаключение подкрепляется цитатой из Библии:

«Говорят Ему ученики Его: если такова обязанность человека к жене, то лучше не жениться».

Думаю, я не первый, кто обратит внимание на то, что Толстой прибегает к цитированию Священного Писания исключительно тогда, когда это ему выгодно.

И потому в какой-то миг я было решил, что троллинг Льва Николаича стал чересчур жирным. В самом деле, легко проповедовать полное воздержание на старости лет, когда, прошу прощения, уд засох и потрескался. Да и не будем забывать о том, насколько далек был от воздержания перетоптавший не одно село граф.

В этом отношении члены какого-нибудь интернет-сообщества nofap превращают пафос Толстого в пустую болтовню. Так почему же Толстой все-таки — не простой провокатор и почему его теория — не какой-то вброс? Все дело в филигранном философском выводе! Толстой не был бы Толстым, коли б не довел свое рассуждение до конца.

Позиция Льва Николаича против секса даже для деторождения аргументирована не только Библией (было бы слишком тривиально), но и потрясающей интеллектуальной концепцией, которую стоило бы взять на заметку всякому стороннику childfree.

Человечество вымрет? Пустяки! И дело не в какой-то мизантропии. Зададимся вопросом: есть ли в жизни цель? Допустим, есть. Стало быть, каждое новое поколение стремится ее достичь, и смысл именно в этом, а не в жизни ради жизни. Будь человек бессмертным, его существование не имело бы смысла после обретения цели, но человек смертен и нет ничего скверного в гибели рода людского после нахождения цели своего пути. А цель эта — во всеобщей братской и сестринской любви всех живущих!

Половая же страсть этому мешает, создавая почву для безумия и зла. Вот и нужно всем перестать совокупляться, прекратив поддерживать любовный огонь и мясом (в повести есть и эта нотка веганства!), и пошлыми дамскими платьями. Вот тогда-то все обретут любовь... И благополучно вымрут!

Гениально!