Безоблачность

1

В доме накалялась незримая тоска, воздух был наполнен усталостью рабочего дня. Глеб осторожно подцепил вилкой макароны и по выверенной траектории отправил еду в рот, медленно пережевывая и смакуя. Тихо гудел вентилятор в углу кухни, раздувая шипящие потоки духоты и немого смятения. Казалось, что в доме ужинают манекены. Глеб решил прервать тягостное молчание, как будто бы намереваясь получить неодобрительные взгляды:
— Как у вас дела на работе?
— Ничего… — осмелился вставить отец.
Мать оставила отцу участь быть вовлеченным в малозначимую для нее беседу, отдав предпочтение размышлениям о том, что ей приготовить из еды, какую одежду нужно постирать и какую одежду подготовить для завтрашнего дня. Какие-то тряпки, футболки и носки уже висели на веревке со вчера, и мать, вспомнив о них, нервно завертелась на стуле, приподнялась, не доев свою порцию.
— Я наелась, — произнесла она сама себе и пошла гладить.
В отличие от матери отец долго сидел на кухне, выбирал что бы ему еще поесть, включал телевизор, по которому обычно в это время шла новостная программа, когда другие члены семьи разойдутся по своим местам, но в этот день Глеб решил задержаться. Переключив канал из-за того, что новости оказались мало интересными и что мир за этот день не претерпел сильных изменений, отец наткнулся на — неизвестный Глебу, но известный ему — французский фильм с некачественным, корявым переводом на русский.
— Вот, смотри, — пробухтел он, пережевывая курицу, — настоящий фильм, таких больше не снимают.
Экран показывал две группы людей, которые были ненавистны друг другу, судя по выражению лиц. Один из персонажей по левую сторону выкрикнул: “Убить уродов!”, и толпа озверевших людей кинулась на другую толпу, смешавшись в общей массе. Далее следовали наполненные злобой выкрики, но уже нельзя было понять, с чьей стороны они доносятся. Можно было увидеть, как некоторые члены банд сменили кулаки на гладкие сподручные ножи, поблескивающие во тьме. В открытом пространстве, похожем на степь, все бойцы могли дать волю животному инстинкту, насладиться, как кто-нибудь кому-нибудь ломает челюсть, как течет кровь ближе к утру готовая высохнуть на траве. Взгляд Глеба выхватил одного свирепого гладковыбритого воина, который каким-то образом умудрился сделать из бутылки “розочку”. Но “розочке” было суждено пасть вместе с компаньоном из-за усатого парня, подкравшегося сзади и намеревавшегося схватить лысоголового за шею руками и душить что есть мочи. Кадр меняется. И теперь зрители не могут рассмотреть побоище целиком, вместо этого они наблюдают за одним трусом, удирающим с поля битвы так, что только пятки сверкают. Но внезапно он поскальзывается на том месте, где пролилась кровь, падает и уже не может встать, так как его догнали два парня, один из которых — хитрый усач, тот самый, сражающийся исподтишка. Он гордо и властолюбиво произносит:
— Ну что, тварь, куда собралась?
Он берет одной маскулинной рукой за шиворот труса, поднимает его голову так, чтобы он мог посмотреть ему в глаза, зло улыбается и другой рукой хватается за кудрявые сальные волосы, начиная трясти головой, как игрушкой.
— Я же свой! Оставь меня! — умоляет трус.
В это самое время подопечный усача решает — или давно решил — проткнуть своему союзнику спину и убежать вместе с пойманным, пока усач будет отходить, если еще не умрет, от ножевого. Усач скручивается от немыслимой боли, вопит, его руки обмякают и выпускают труса на волю. Экран заморгал, потемнел, последнее, что видит усач: как его соратник уносится вместе с трусом в необозримый живой мир вместо него.
— Одним трусом больше, одним меньше, — заявляет Глеб.
— Ничего ты не понимаешь, вон, глянь как люди за свой клан сражаются. — запнулся отец, выплевывая виноградную косточку на блюдце, и продолжил, — Есть, конечно, предатели. Главное в жизни — найти настоящего друга, а если двух найдешь, то вообще сча-а-а-астье, — отец разводит руками, показывая сферу. 
— Не учи ребенка! — внезапно возник мамин голос, — Еще чего, лучше быть сто раз трусом, чем трупом. Нашелся борец за ****обратию.
Мать начала сгребать грязную посуду в раковину, включила горячую воду, отец отмахнулся от нее рукой, не влезая в конфликт. Виноградная ветка постепенно опустошалась, Глеб перевел взгляд на причмокивающего отца, отдававшегося во власти вкуса. Кажется, больше фильм не интересовал отца, в душу запала именно эта сцена с массовым побоищем. Мать вытянула руку в сторону блюдца, но отец дал бой, запретив убирать, пока веточка вся не будет обглоданной. Морщины матери, как иглы, напряглись, она встрепенулась и хотела было поднять бунт.
— Ну тогда сам уберешь потом. — с вызовом сказала она и резко переключила свое внимание на Глеба, — А ты чего это тут сидишь? Иди уроки учить.
— Я уже все выучил, — сказал Глеб.

2

Непосильным трудом Глебу казалось встать сегодня утром и отправится на нелюбимую всем сердцем работу. Он чувствовал, как обстоятельства толкают его в беспросветную пучину страданий. Были случаи, когда он верил, что падает глубоко вниз, устремляя голову к гаснувшему свету. Колени напрягались от загруженных коробок на складе, на лбу выступал пот, стекающий к подбородку. И засыхал там. Когда Глеб облизывал губы и прилегающий к ним небольшой участок кожи, он ощущал солоноватый привкус, после долгого времени работы вызывающий в нем приступ ярости и рвоты. Но если рвоту можно было еще как-то сдержать, то ярость, накопившуюся и бурлящую, как кипяток, — нет.
— Еще десять коробок и можешь валить на обед, — сказал старший по складу.
— Уже ровно как десять минут обед, — презрительно ответил Глеб.
Он взял новую коробку, на ней была наклеена бумажка с криво написанной надписью “Сухарики”. Посмотрел в телефон, в котором отображался полный список продуктов и вещей нужных для заказчика. Отодрал верхнюю часть коробки, взял десять пачек и разложил их на столе. Потом взял новую коробку с уже не так криво написанной надписью “Детские шампуни”, лишь через некоторое время он обратил внимание, что слово “Детские” написано с неверным окончанием. Достал два шампуня и, когда нес их к столу, один внезапно брызнул из-под открывшегося колпачка и запачкал униформу. Белесая жидкость ярко отражалась на темной ткани футболки. Вытереться было нечем и Глеб по ошибке начал тереть ткань руками, еще больше пачкая футболку. Он поплелся в туалет. В это время там стояли два мужика, периодически мелькая в поле зрения Глеба во время работы. На вид они были старше Глеба и одутловатее от погрузочных работ. Тот, что в очках и с орлиным носом, сказал, впрыскивая смех, как яд, в эмоциональную нестабильность Глеба:
— Э-э-х, молодежь! — и громко рассмеялся на пару с рослым дядей с козлиной бородкой, которая проросла, но не задела большую выпученную бородавку.
— Как тебе не стыдно, — нелепо и преувеличено выделяя слово “стыдно” интонационно сказал Бородавочник.
Глеб подошел к раковине, не обращая внимания, включил воду и начал отстирываться. Мужики не уходили, продолжая заливаться смехом, строя у себя в голове пошлые догадки, чем мог испачкаться Глеб, и озвучивали их.
— Может, нам выйти? — подначивал мужик в очках.
И, казалось, их еще сильнее раззадорило, что Глеб вылил на себя много воды. Была влажной теперь не только футболка, но и штаны.
Глеб посмотрел на свое отражение в зеркале. Увидев в правом углу скол, он расценил это как знак, призыв к действию. Гнев набирал обороты и впился в чопорное тело, управляя им, как аттракционом, сильнее раскручивая, чтобы люди, сидящие на нем, попадали. Он взял рядом стоящее мыло и запустил в мужиков. Конкретной цели не было, так как оба представляли опасность. Мужики смутились, сдвинули брови и хотели было отомстить, но в этот момент в туалет зашел старший по складу.
— Ты еще не рассортировал? — выстрелом раздался вопрос, направленный в Глеба.
— Нет.
— Тогда точно без обеда.

3

Акриловая ванна была для Глеба имитацией моря. Пока набиралась горячая ванна, Глеб тягал в одиночестве небольшую гантель весом в восемь килограмм, так сказать, поддерживал дух, не давал забраться в голову всяким мыслям. Это был своего рода ритуал очищения, борьба с внутренним миром, в котором плодилась гнетущая пустота. Сначала шли отжимания от пола, потом — гантель. Усилий прилагалось немного, но этого хватало, чтобы день был прожит не зря. Он постигал телом то, что никогда до этого не постигал, и ему нравилась эта столь обычная мужская привычка.
Глеб подходил к зеркалу в ванной комнате, смотрел на себя с прищуром, пытался отыскать что-то схожее с внешностью отца, но не находил ничего, кроме мягких волос. Он окропил волосы водой и легко взбудоражил их. Он был бледным, взгляд растерянным и вместе с этим равнодушным. Второй Глеб в зеркале настоящему Глебу показался черствым и опустошенным. Глеб подмигнул ему, на что тот ответил тем же. Далее он некрасиво исказил лицо — и это Второй Глеб повторил. Показалось, что отражение долго не сможет играть с ним в детскую игру, и он начал двигать бровями так, как движется стремительно волна на встречу берегу. Еще и еще раз. Он раздумывал что же еще такое придумать, чтобы вынудить своего соперника сдаться, но все идеи, казалось, были исчерпаны. Поэтому он застыл, как памятник, и ждал когда зеркало запотеет от чрезмерно горячей воды — только так можно было избавиться от достающего его двойника. Пары поднимались, готовые растворить Второго Глеба. Сначала запотевала верхняя часть зеркала, постепенно размывая кусочками то одну, то другую область. “Главное — избавиться от лица, все остальное не имеет значения”, — думал Глеб. И вскоре от фальшивого, бездушного, гадкого двойника остался лишь силуэт, как будто нарисованный карандашом рисунок стерли ластиком: детали деформировались, растворились, а отдаленный образ остался. И хоть ты три со всей силой листок — все равно следы твоего “творчества” живы и уйдут только тогда, когда ты скомкаешь и выбросишь их в мусорку. Но настоящий Глеб не собирался этого делать.
Он опустил сначала одну, потом вторую ногу в ванну и ждал, когда ступни размякнут. Это было началом приятных ощущений, началом поездки в зону отдыха, когда вещи все собраны и осталось только загрузить их в багажник машины. Но пассажиры пока не торопятся, время еще есть. Они заранее представляют себе, какие приятные впечатления получат, поэтому хотят, чтобы время замерло, на несколько минут остановилось. То же самое наслаждение получит курильщик, если намеренно устроит небольшую никотиновую голодовку, чтобы потом с большим интересом поглощать сигарету. Он уделит этому сеансу особенное внимание, расценивая его как приз.
Тело погружено, Глеб ожидал распаковки. Теперь он во власти дышащего куска моря. Голова опускалась ниже и ниже, в непролазную движущуюся морскую толщу. Пошевелил туловищем и ногами. Волны бились о берег и тут же возвращались обратно. Под водой звуки тишины приобретали совсем иной окрас. Глухие и невнятные всплески одиночества кружили вокруг, как акулы, точили зубы о каменное тело. Что-то еще тревожило, но Глеб не мог понять природу этой тревоги. Не открывая глаз, он пытался представить себе будущее. Он быстро пал вниз, спустился на темное дно, водоросли огибали руки, грудь, бедра и заканчивались на коленях, сильно сжимая и комкая немую оболочку. Точно таким же и представилось будущее: скомканное и исписанное корявым почерком до абсурда. Он пытался вглядеться в щель, найти ориентиры, возможно, услышать чей-то зов, по которому найдет путь. Светодиодные лампы слились в одну, образовав сначала маленькую — потом большую — точку, свет от которой и являлся ориентиром в тонущем пространстве. Блики срезали, как лезвием ножа под вниманием хирурга, охватившие тело водоросли  — и Глеб вынырнул, глотнул воздуха и проделал очередной трюк, играясь со смертью, как котенок с клубком шерсти. И так пять раз. Когда ванна исполнила все потребности, он принял решение пойти спать.
Прожитый день должен смыться, как вода в ванне, мысли уйти, сознание очиститься.
На следующий последний выходной день Глеб рано встал по привычке, почесал затылок. Пошел на кухню, открыл холодильник и увидел пустые полки. Желудок заурчал, в глотке пересохло, во рту стояла невыносимая вонь. Глеб выпил стакан воды, оделся во все парадное, хотя собирался всего лишь в магазин. Глеб стеснялся выйти на улицу в домашнем, не хотел ловить чужие взгляды на себе. Прекрасно понимал, что это паранойя, но что-то не давало ему справиться со страхом показаться смешным или нелепым.
Надел синие прямые джинсы, — он их не надевал даже на работу, на работе была своя одежда — красную свободную футболку, недавно купленную в секонде, и накинул зачем-то сверху ветровку, когда погода стояла ясная, безветренная. И захватил с собой мусор, неделю копившийся в ведре под раковиной.
В это время район еще спал, машины возле подъезда отдыхали вместе со своими хозяевами. Крыши только начали нагреваться от поднявшегося солнца. Глеб был рад погоде, но не так сильно, чтобы улыбнуться глубокому небу. Больше радовался он в глубинах своей души опустошенности дороги, по которой шел в магазин. “А ведь можно было так не одеваться”, — подумал Глеб. Он чувствовал, что день сегодня явно лучше, чем предыдущий. Вчерашний день — это тренировка перед счастливым завтра.
Продавщица оказалась милой. Это единственный человек, которому улыбнулся Глеб за последнюю неделю. Он подумал про себя, что она должна быть в восторге, ведь не часто можно встретить Глеба рассыпающимся в сантиментах. Но потом замел эту мысль, как дворник опавшую листву. Откуда ей знать Глеба. Она даже не знает его имени. Зато он узнал сегодня.
— Люд! Ты ценники перепутала!
Она засмущалась, извинилась, сказала, что через пару секунд вернется. Несколько секунд длились минут пять — не меньше. Глебу некуда было торопиться, так что он стоял, облокотившись на прилавок и смотрел завороженно на замороженную рыбу, фарш, сардельки и другие изделия. Ему стало даже на миг обидно за животных. Но проявленное сочувствие испарилось с приходом девушки. Она несла с собой креветки, какие-то соусы, в спешке разложила их куда-то за прилавком и вновь извинилась. Он знал, что она снова извинится, поэтому до ее прихода полировал гладко в голове фразу “ничего страшного” — и вот когда настал его выход, он невнятно промямлил так, будто ничего и не говорил. Во всяком случае ему так показалось. Расплатился за продукты, вышел.
За эти пять минут мир изменился. Сложилось впечатление, что землю поразил гром, и она затряслась, забулькала, как стеклянный шарик. Люди все разом пробудились, готовые поехать или пойти за покупками в универмаги. Улицы заполнились детьми от чего стало душно, как будто кислорода не хватало, его начали активно расходовать, употреблять в своих мелочных целях. Со зноем пришла и тоска по свободе. Глеб посмотрел на все это, повернулся в сторону дома и пошел было — но тут же в него влетел с криками мальчуган на самокате. Врезался в коленку, нога подвернулась, и он упал вместе с пацаном в одну сторону. Пацан примял его своим весом, но не так чтобы сильно, громко заплакал. Сзади, как очумелая, бежала, видимо, мать этого подростка. Она кричала так, что было слышно на весь район. Глеб скукожился весь изнутри.
— Ах ты сука! — кричала она, — Ты что, ****ь, не видишь — ребенок едет. Глаза, *****, разуй, — и еще много “*****” она произнесла, из-за чего Глеб не мог связать все слова, но посыл был предельно понятен.
Мальчик встал, отряхнулся, одно колено у него было разбито. Асфальт, как фотоаппарат, запечатал брызги крови на себе. Крови было немного, но та, что капала, тут же засыхала. После инцидента невозможно было понять, кровь это или краска. И Глеб какое-то время, проходя мимо этого места, тут же вспоминал о случившемся с горестью, тупой жалостью к самому себе, ведь он ничего не сделал толком, не услышал звук колес: плитка была гладкой там.
Пацан этот жил неподалеку. Катался теперь он только со снаряжением, далеко не уезжал от родителей. В выходные дни Глеб часто видел его грустным, поникшим. Он сидел на детской площадке — ведь только там он мог оторваться от родителей, побыть один без присмотра, а кататься стало скучно.

Глеб пришел домой, заварил чай и открыл ноутбук. В панели закладок призывно горел розовый логотип Тиндера. Он решил ткнуть, поддавшись мании. Какие-то переписки с теми, с кем произошел match, он еще даже не открывал. Лица девушек в “Парах” холодно таращились с экрана, их он “пригреет” напоследок, а пока — Иона. Из переписки с ней он узнал, что это еврейское имя, но сама она не еврейка, хотя внешность ее говорила обратное. “Ничего не ищу, кроме общения” — написано у нее в описании к профилю. И еще много чего. Но именно это предложение кольнуло Глеба. Он не мог поверить, что девушки на сайтах знакомств ищут только общения, ведь его и так навалом в реальной жизни, хоть ковшом черпай.
Глеб вел переписку еще какое-то время, а потом резко хлопнул крышкой ноутбука — хватит. Он пришел в раздражение от того, что девушка не интересуется им, а просто отвечает на его вопросы, пусть и длинными сообщениями. Глеб напрягает голову, что-то там старается, вынашивает мысли, чтобы высказать их правильней. Этим он хотел выделиться среди масс. Наверняка, много парней ей пишут. А он-то не тупо хочет секса, расписывает все… “И для чего?”, — спросил себя Глеб.
Потом он снова открыл ноутбук, ненавидя себя за слабохарактерность. И снова написал, снова спросил о ее жизни, лишь бы поле диалога не пустовало, не заросло мхом.
— Как ты сегодня? — спрашивает он.
И через минут пятнадцать поступил ответ: “ходили сегодня с мамой в торговый центр. Купила себе брюки для работы, блузку и туфельки. Чувствую себя прекрасно)”.
“Дебильная скобка” — подумал Глеб. Скобки в конце предложений всегда отталкивали Глеба.
Чай был допит, время позднее. В этот раз он не стал сильно хлопать крышкой ноутбука, а просто закрыл, не пожелав ей спокойных снов. Завтра он удалит ее из пар, заведет новую собеседницу, по крайней мере, постарается. Времени будет меньше, чем сегодня, ведь работа не ждет.
Перед сном Глеб включил телевизор и случайно наткнулся на тот самый фильм из детства. Он хотел освежить в памяти сцену с бандитскими разборками, но так и не застал ее: сон неожиданно навалился, обволок кипящий мозг и остановил механизм.