Книга в XXI веке. У причала рыбачил апостол Андрей

  Петр Брандт
            
              "У ПРИЧАЛА РЫБАЧИЛ АПОСТОЛ АНДРЕЙ"             
               
                Рассказ          
               
               
           У причала рыбачил апостол Андрей,
           А Спаситель ходил по воде…
     Двое музыкантов ворвались в вагон метро, в котором я ехал в центр города, сев на станции Проспект Ветеранов. Один был очень высок и худощав. Длинные черные волосы обрамляли вытянутое аскетическое лицо с глубокими, тоже черными глазами. В руках он держал небольшого размера электрогитару, на которой аккомпанировал сам себе. Песня его давно была мне знакома, и я сразу же ее узнал. Это был один из наиболее популярных хитов известного с 80-х годов коллектива «Наутилус Помпилиус» -  «У причала рыбачил апостол Андрей». Друг его, второй музыкант, вскочил в вагон вслед за ним. Он нес с собой ящик, как оказалось, усилитель. К усилителю подключалась гитара. Второй музыкант был небольшого роста, коренастый блондин с короткой стрижкой. Он уселся на ящик-усилитель, достал из мешка маленький барабанчик и стал отбивать ритм в такт песни своего товарища. Сцена эта не являлась для меня чем-то незнакомым. Думаю, жители больших городов сталкивались с подобным нередко.
     Текст песни тоже давно был мне знаком:
           И Андрей доставал из воды пескарей,
           А Спаситель погибших людей…
     Я ехал из главного онкологического диспансера, увы, известного многим, по адресу: проспект Ветеранов, 56, который по случаю пришлось мне посетить. То, что я там увидел, потрясло меня и повергло в глубокое уныние. Думаю, что многие, к несчастью, знают, что такое раковые больные. Отделение, в котором я был, называлось «ларингологическое». Это значит, что его больные имели проблемы, в основном, с органами дыхания: горло, нос, рот, дыхательные пути и легкие. У многих ходячих больных торчали трубки в области горла. У кого-то не было части лица или, наоборот, оно было раздуто. Какие-то ходячие больные везли за собой штатив с бутылками, что означало химиотерапию. Все эти впечатления не оставляли меня, конечно, и в метро. И если песню поначалу я слушал едва-едва, то постепенно она становилась фоном  этих размышлений:
           И Андрей закричал: «Я покину причал,
           Если Ты мне откроешь секрет».
           И Спаситель ответил:
            «Спокойно, Андрей, никакого секрета здесь нет.
            Видишь, там, на горе, возвышается крест.
            Под ним десяток солдат. Повиси-ка на нем.
            А когда надоест, возвращайся назад
            Гулять по воде, гулять по воде, гулять по воде
            Со Мной!»
    Человек, с которым мне довелось пообщаться в больнице, по-моему, не имел части легкого. Звали его Володя – мужчина лет пятидесяти, еще не старый, но уже в лучшем случае тяжелый инвалид.
    «Красивая осень, - сказал он, глядя в окно на желтеющие листья кустов во дворе, - только она не радует. Если бы не эта болезнь…»
     Я пытался утешить его как мог. Хотя какие тут могут быть утешения.
    От диспансера до метро я шел, как пьяный, как человек, долго пробывший в душном помещении и наконец вырвавшийся на свежий воздух.
     Я понимал, что прикоснулся к чему-то страшному, хотя уже и обыденному, думал о том, что мы должны ценить каждую минуту жизни, ибо жизнь наша зависит порой от случайных и непредсказуемых обстоятельств и событий и может в одну минуту кардинально поменяться или вообще прерваться.
     Тяжелые мысли не оставляли меня, и я не сразу стал вслушиваться в слова песни. Однако текст ее все более и более притягивал к себе мое внимание:
           «Видишь, там, на горе, возвышается крест.
           Под ним десяток солдат. Повиси-ка на нем,
           А когда надоест, возвращайся назад
           Гулять по воде, гулять по воде, гулять по воде
           Со Мной!»
     Слова песни явно перекликались с тем, чему я только что был свидетелем. Уж очень положение людей в больнице напоминало висение на кресте. Однако по мере того как я вслушивался в эти слова, ко мне в сознание проникала какая-то ясность, которая полностью меняла и мое отношение к тому, что я увидел в больнице, и мое эмоциональное состояние. Если по выходу из больницы я был глубоко подавлен, то теперь подавленность эта проходила, уступая место спокойствию, которое обычно сопровождает глубокое и окончательное понимание того, что мы видим, и того, что с нами происходит.
     Была такая детская игра когда-то. Надо было разыскать среди множества картинок две половинки одной и той же. И только соединив их вместе, можно было понять, что изображено на целой. Вот и теперь слова этой песни каким-то образом дополняли и объясняли то, что происходило в больнице.   
       Все мы или, по крайней мере, многие из нас, чувствуем внутреннюю необходимость выполнить что-то на земле, что мы иногда именуем своим призванием, необходимость чему-то соответствовать и порой сами не понимаем, что именно мы должны выполнить и чему соответствовать. Однако совесть наша стучится к нам в сознание и неотвратимо требует своего. Часто мы и сами понимаем, что живем расслабленно и лениво, или, наоборот, делаем что-то со страстью, но это что-то - совсем не то, что нужно. Однако дальше этого горького осознания дело не идет. И вот тогда к нам приходят подчас тяжелые испытания. Немногие осознают в этот момент, что это -  тоже путь исполнить настойчивые требования совести. Это - тоже путь к Богу.
     Ничего нового в понимании всего этого для меня не было. Я и раньше знал, что такое крест, что его составляют все наши страдания и невзгоды, и что именно эти невзгоды при правильном к ним отношении нас и спасают. Но теперь, в этих обстоятельствах, такая давно знакомая мне истина проступала для меня куда как более рельефно и значимо.
     Песня их, однако, продолжалась:
             «Но, Учитель, на касках блистают рога,
              Черный ворон кружит над крестом…
              Объясни мне сейчас, пожалей дурака,
              А распятье оставь на потом».
              Онемел Спаситель и топнул в сердцах
              По водной глади ногой:
              «Ты и верно дурак!» И Андрей в слезах
              Побрел с пескарями домой.
             «Видишь, там, на горе, возвышается крест.
              Под ним десяток солдат. Повиси-ка на нем.
              А когда надоест, возвращайся назад,
              Гулять по воде, гулять по воде, гулять по воде
              Со Мной!»
     Я почувствовал, будто какая-то волна подхватила и приподняла меня. То, что овладело мной, тоже, наверное, можно было назвать страданием, но теперь в нем  не было больше подавленности и безысходности. Наоборот, это было какое-то новое, возвышенное страдание, в котором было даже что-то похожее на торжество. Страдание это разрывало душу, но одновременно окрыляло ее. Какой-то комок вдруг подкатил к горлу.
     Эх, ребятки, ребятки! Немного вы не доехали. Вам бы еще чуть-чуть подальше проехать. Интересно, как прозвучала бы ваша песня там, где я только что был, где люди подлинно висят на своих крестах.
     Поезд тем  временем начал тормозить, приближаясь к следующей станции.
     Музыканты быстро сворачивали свой скарб. Тот, который был пониже ростом, достал какой-то мешочек и побежал по вагону собирать пожертвования пассажиров. Люди довольно щедро на этот раз бросали в мешок монеты, а порой и купюры. Видно было, что песня понравилась многим.
     Я направлялся в центр города в надежде побродить по каким-нибудь тихим его улицам, или, еще лучше, найти пустое кафе и посидеть в одиночестве с чашкой кофе или чая для того, чтобы, что называется, проветриться от всех этих впечатлений или, может быть, наоборот, осмыслить их по-новому.
     Музыканты перешли в соседний вагон и разворачивали там все то, что сопровождало выступление. Я видел их сквозь стеклянные окна и двери нашего и соседнего вагонов. Голосов и звуков инструментов я более не слышал, и действо их походило теперь на какую-то странную пантомиму. Однако долго еще в моих ушах звучали последние слова их песни:
         «Гулять по воде, гулять по воде, гулять по воде со Мной».