Неожиданный поворот

      Такси наконец подъехало и остановилось недалеко от табачного киоска, рядом с которым стоял Гена Карпухин. Моросил мелкий дождь, типичный питерский – нудный, косой, доставучий, от которого не было спасения ни под козырьком ларька, ни даже под куполом гигантского гольфера, который он держал в руках. Как ни поворачивал он его и ни наклонял в сторону очередного порыва ветра, отутюженные брюки на глазах стремительно теряли форму, намокая и безвозвратно лишая их хозяина должного статуса.

      Перед посадкой в машину зонт, как назло, заело. Он упорно не желал складываться, и пришлось несколько раз с силой вдавливать его подпружиненный ствол с выпирающими из-под ткани рёбрами спиц, пока не послышался звучный щелчок.
      Таксист внимательно наблюдал за его манипуляциями, и Карпухину показалось, что тот даже неожиданно вздрогнул, когда укрощённый упрямец, смиренно лежащий на коленях хозяина, вновь попытался с треском расправить свой купол. Попытка оказалась тщетной – в кабине для него было слишком мало места.
      – В аэропорт? – спросил он Гену, но тот не ответил. Энергичными движениями он снова принялся давить на ручку, стараясь привести зонт в исходное состояние.
      – Да-да, в Пулково, – словно опомнившись, буркнул Карпухин.
      – Как едем, по кольцу или через центр?
      – Времени много. Поехали через город.

      Ему предстояло сегодня представить образцы новой продукции солидному московскому клиенту, и он судорожно прикидывал, где бы можно было придать брюкам сравнительно приличный вид. Задание было весьма щепетильным. В представляемых образцах был скрытый изъян, не такой уж критичный, но всё же неприятный. Заказ был важен, и шеф настоятельно требовал обойти все острые углы. Поэтому хотя бы   выглядеть нужно было безукоризненно, чтобы не терять уверенности. А тут ещё этот долбанный зонт с эмблемой их компании. Наверняка китайский, несмотря на маститый европейский бренд. Собственно, ничего удивительного: китайским было и многое другое, ставшее уже привычным в их деловом обиходе. Причём качества, далеко не всегда безупречного.

      – Похоже, бесполезно, – кивнул на зонтик таксист. – Если фиксатор накрылся, то это надолго.
      – Что значит надолго?
      – Это у меня присказка такая дурацкая. Если человек идиот, то это надолго. То есть навсегда. Из какой-то гайдаевской комедии прицепилась. Не поймите превратно.
      Карпухин грустно ухмыльнулся.
      – Но это не самое страшное. В жизни бывают вещи, гораздо более печальные, – глубокомысленно добавил водитель.

      Надо же, разговорчивый попался, подумал Карпухин. Ещё и философ, похоже. Ему бы мои проблемы. Сейчас о поломках матчасти и о поборах гаишников начнёт бодягу разводить. Или о том, что нефть дешевеет, а бензин всё равно дорожает.
      – Согласен. А что вы имеете в виду?
      – Вот вы сейчас своими упражнениями мне нашего снайпера, царствие небесное ему, напомнили, – ответил таксист.

      Столь неожиданный поворот озадачил пассажира.
      – А это чем же?
      – Да он тоже любил свою винтовку, эту боевую подругу, как он её называл, почистить. А однажды и вовсе забыл в ней шомпол. Тот, с помощью которого оптику выставляют.
      Какая странная ассоциация. А причём тут оптика?
      Уловив удивление в глазах пассажира, он пояснил:
      – Есть у снайперов и такие. Так вот, эта забывчивость ему и стоила жизни.
      – Это как понимать? Ствол разорвало?
      – Именно. Но погиб он вовсе не от разрыва, а от того, что выдал себя этим. Ну и, растерявшись, не успел вовремя укрыться. Вот тут-то снайперская пуля его и настигла. У них, у снайперов, это вроде как состязание, в котором главный приз – коллега с другой стороны.

      Коллега, ошарашенно подумал Карпухин. Никогда бы не назвал так противника. Он даже конкурентов к коллегам не относил. Разве что по несчастью, как в шутку выражался его приятель, тоже работающий в жесткой конкурентной среде.
      Карпухин вдруг живо представил себе поле боя, своих соперников в окопе напротив, вооружённых винтовками и выжидающих удобного момента, чтобы уже без помех пообщаться с клиентом, вальяжно восседающем в кожаном кресле-качалке на нейтральной полосе. Проблема с брюками как-то сразу отошла на второй план.
      – И где же это происходило? Не в Афгане ли?
      На вид таксисту было не больше пятидесяти. Пожалуй, для ветерана афганской он был слишком молод.
      – Нет, в Приднестровье, – подтвердил тот его сомнения.

      Некоторое время в салоне машины царило безмолвие. Проезжали Невский. За окном мелькали витрины магазинов. Вдоль них, прижимаясь к стенам домов, короткими перебежками сновали редки пешеходы. Дождь усиливался.
      – А, вообще-то, снайперы – особая порода людей. Мы их старались даже немного сторониться. Что-то в них было особое, не от мира сего. Не пойму – то ли это была озлобленность на всех, то ли полное к ним равнодушие. Или чего-то им не хватало. Это чем же таким нужно руководствоваться, чтобы вот так спокойно, изо дня в день, холодно и расчётливо, можно сказать, из чисто спортивного интереса, стрелять в людей? И делать на чём-то свои зарубки…
      Он умолк на минуту.

      – Правда, я слышал, среди них много наёмников, стекающихся в горящие точки со всего света. Хотя есть и те, кто из чисто идеологических соображений, или в силу обыкновенной ненависти к чужим. Наверное, врождённой. Как это там – ксенофобия, что ли, по-научному? Помню, наш снайпер выцелил противника на дереве и снял его. Тело свесилось, и из-под балаклавы – видно было и без бинокля – выпросталась густая длинная прядь светлых женских волос. Прибалтышка. И таких было немало. Их даже называли «белые колготки», бывшие биатлонистки. Что их сюда привело?
      Он покачал головой.
      – Так вот их-то было не жаль. Но чтобы по нашему брату вот так просто шмолять… Там же такие, как и мы, сидели.

      Карпухину почему-то показалось, что, говоря об этом, он в чём-то пытается оправдаться.
      – Да ладно, такие же!?
      – Было, конечно, и зверьё, те, кто даже с детьми расправлялся. Вы, наверное, не помните, как детский сад в Григориополе накрыли прямым залпом из «Града». В освобожденных селах они вырезали русских целыми семьями. И из-за чего? Из-за языка? Они хотели, чтобы все стали говорить на молдавском. А мы – мы просто хотели жить на своей земле, разговаривать на привычном нам языке, жить так, кто как хочет, как умеет. Со своей семьей, в своем доме.

       Он снова взял паузу.
       – Но были там и простые мужики, вроде нас...
       Неожиданно перед ними возникло препятствие. Прорвало какую-то магистраль, и над проезжей частью парило. Экскаватор рыл траншею поперёк мостовой. Таксист взглянул на навигатор.
      – Придётся ехать в объезд, по набережной. Не переживайте, должны успеть.
      
      Машина сделала резкий поворот.
      – Вот вы не поверите, я вам сейчас одну историю расскажу. – продолжил он, провожая взглядом ремонтников, спускающихся в парящую траншею.
 
      Сидели мы тогда под Дубоссарами, в окопах. Объявили временное перемирие. И тут Василю, пулемётчику нашему, приходит весть – родила ему жена сына. У него радость, сами понимаете, долгожданный первенец. Кинулся он в село, раздобыл где-то приличную флягу сливовой палиницы. Вы, наверное, не пробовали – вещь, я вам скажу, убойная. Градусов шестьдесят! А какой запах! Ну и сала с перчиком, с чесночком да с аджикой – всё как положено. Выпили мы по одной, затем по второй. Закусили. Хорошо! Третью налили. И стало нам так душевно, что и о войне даже забылось.

      Вдруг слышим – какой-то шум с другой стороны. Прислушались.
      – Неужто вам сливовицу завезли? – Это из их окопа крик такой доносится.
      Видимо, запах этой палиницы – а его ни с чем не спутаешь – учуяли и они. И голос в этом крике с какой-то с живинкой, трепетный, полный ностальгии и даже надежды.
      Пробрало Василя, что-то в нём шевельнулось.
      – А что, – отвечает, – хочется, небось?
      – А то!
      – Ну так заходите на чарку.
      – А стрелять не будете?
      – Так вы автоматы оставьте, мы и не тронем.

      Глядим – двое с их стороны, слегка пригибаясь, направляются в нашу сторону. Ну и дела! Минут через пять сваливаются в наш окоп. Василь им наливает, протягивает закуску. Те садятся рядом, выпивают. Разговорились. Один из них мой земляк оказался, молдаванин – признал я его. Вспомнили общих знакомых, чокнулись за былое. А другой меж тем высунулся из окопа и машет своим, зовёт. Давай, мол, сюда, здесь наливают! Приползли и другие. В общем, отметили мы это дело на славу.

      Утром командир взвода заглянул в нашу землянку и глазам не верит – бойцы, и свои и чужие, лежат вповалку, чуть ли не в обнимку. Растолкал спящих, подчинённых обматерил, чужих из землянки пинками вытурил и указал нужное направление. Послал, короче, по адресу. А Василю, как зачинщику, кулаком в глаз засветил. С новорожденным, мать твою!

      С тех пор пошла у нас совсем другая жизнь. Что ни вечер, так то они к нам, то мы к ним. Даже телефонное сообщение наладили – протянули кабель и аккуратненько его так землёй присыпали. От начальства, само собой, держим всё в секрете. А тут и перемирию конец, и снова нужно стрелять. И как быть? Договорились палить «в молоко», чтобы никого случайно не зацепило.

      Эдак браво мы недели две и «воевали». Друг друга предупреждали о неожиданностях: когда артобстрел ждать, где снайпер засел и у кого сегодня день рождения отмечаем. И смех и грех. Хотя, какой тут смех – смерть то всё равно рядом ходила.
      Но, слава богу, всё обошлось: потерь ни у нас, ни у них не случилось. Хорошо, хоть, в атаку приказа не было, а то и не знаю, чем бы всё закончилось. А вскоре и Лебедь со своей армией объявился – видать, дали ему установку сверху прекратить наконец всю эту вакханалию. Так он за сорок минут порядок навёл. Нет, чтобы раньше, сколько б жизней уберегли!

      Карпухин слушал, и перед его глазами невольно представали свешивающиеся с деревьев тела белокурых бестий, вереница российских танков, пересекающих водную преграду и стрельба в никуда.
      Ему с трудом припоминались эти времена, но он точно помнил, что та далёкая война, вспыхнувшая – как дико! – на территории их страны, на которой гибли сотни людей, лилась кровь и покидали насиженные места толпы беженцев, – эта война осталась незаметной для многих знакомых из его окружения. Или просто все они делали вид, что не замечают происходящего, и что оно не имеет к ним никакого отношения. Все они тогда были заняты собой, пребывали в плену эйфории от стремительных экономических реформ и открывающихся, как оказалось потом, сомнительных перспектив, в то время как демократическая пресса клеймила патриотов, пытающихся уберечь страну от развала. И вот сейчас перед ним сидел живой участник тех жутких событий, о которых пытались тогда не говорить и воспоминания о которых тщательно вычеркивали из памяти. Поразительное равнодушие!

     И эта история с самогоном… Нет, простые люди всё же оставались людьми, в глубине души понимающими, что кто-то сверху, сея вражду и ненависть, искусственно забивает кол в отношения между теми, кто испокон веков жил бок-о-бок и кому и делить то особо было нечего. И всё это под прикрытием броских лозунгов и иезуитских смысловых уловок, за которыми любой трезво мыслящий человек без труда отыщет голимую корысть либо жажду власти. И, ладно бы, ссорить соседей, у которых в роду всегда живо предание о том, как в каком-то лохматом году «ихний дед так нашего Петьку оглоблей переехал за пару краденых огурцов, что тот через то так грамоту и не осилил, а, может, даже и бездетным стался». А то ведь стравят и тех, кто ни сном ни духом друг о друге не ведает. А им-то что делить?

      Он вдруг вспомнил рассказ отца про то, как они с товарищами в сорок четвёртом, во время затишья между боев, почти вот так же, как эти приднестровцы, делили с немцами единственный родник, который был на нейтральной полосе. Стояла жара, и все изнывали от жажды. Кстати, было это примерно в тех же краях, о которых вел речь таксист  – на молдавской земле, недалеко от Ясс.
     Случалось, что они сталкивались друг с другом у родника, но и ни у кого из них и в мыслях не было воспользоваться оружием, хотя автомат имелся у каждого. Карпухин не исключал, что они могли кого-то узнавать при встрече и даже улыбаться друг другу. Но при всём этом никакой пощады врагу в обычной боевой ситуации, никакой жалости к захватчикам. Как это всё могло уживаться в голове одного человека? Из рассказов отца он знал, что тот служил наводчиком в батарее противотанковых орудий, и на его боевом счету был не один сожжённый «Тигр». Да и от автомата его тоже полегло немало "фрицев".

     – А правда ли, что наши танковые колонны тогда двинулись на Кишинёв?
      Таксист поморщился.
     – Когда я услышал эту истерику Митковой, в самый разгар бендерского погрома вещающей с экрана об этих мнимых колоннах, мне захотелось запустить в него сапогом. Армия Лебедя всё то время, пока мы там гибли, не покидала казарм. Не было приказа…
      Он замолчал.
      – А снайпера своего мы предупреждать тогда ни то чём так и не стали. Даже о том, где засела очередная «биатлонистка».
      Снова повисла пауза.
 
      – Кто знает, может, цел бы остался. Хотя, шомпол то он сам забыл.
Между тем, они въехали на территорию аэропорта. Дождь уже прекратился.
Карпухин расплатился с таксистом, взял с сиденья портфель с каталогами продукции и покосился на зонт.
      – Может, возьмёте себе? – спросил он таксиста, кивнув на гольфер. – Вещь хорошая. Почините, будете пользоваться.
Ему был симпатичен этот дядька, и он чувствовал даже какую-то неловкость перед ним. Матчасть, гаишники, вспомнил он. А тут вон оно как обернулось.
      Таксист покачал головой.

      – Спасибо, не стоит. Может, и сами справитесь, хотя вряд ли.
Карпухин вдруг увидел себя со стороны и устыдился своего жеста. Экий добряк! Возьми, дескать, боже, что нам негоже.

      Он закрыл дверь и, бросив взгляд вслед удаляющейся машине, сунул зонт в мусорную корзину.
      А сегодняшнюю презентацию всё же надо будет немного подправить. При этой мысли на душе у него стало несколько легче. Он развернулся и направился к стойке регистрации.