Меж двух войн Часть вторая Донецк До и После

                Повесть - не повесть               
                Эссе - не эссе               
                Ма-роман, ма-поэма               
                Несовершенно и несекретно               
               

             Зима пришла за неделю до Нового года. С морозом и снегом, что является редкостью для этого юго-восточного района. И до самого Крещенья, практически на месяц, чего уж вообще и старожилы не помнят. А говорят, глобальное потепление. Потом, правда пришло и оно, просто потепление, но весна посреди зимы - это дело привычное.

             Однако, вернемся к началу холодов, от этой точки, как от печки, и будем танцевать и в будущее и в прошлое нашей героини, Ольги Витальевны, шестидесяти с небольшим хвостиком лет, в чем-то "изысканной, как мадригал", а в чем-то типичной, как все постсовковые тетки, лучшие сорок лет которых остались в том времени. Надо признать, что  и последующие активные перестроечные годики таких дам  тоже кое-чему научили и с чем-то примирили.     Именно поэтому и наша Виталльна везде была нужна и чувствовала себя, как дома. Никаких комплексов, никакой тоски, может, небольшая ностальгия по юности и по Забайкалью, где лучшая школьная часть этой юности и прошла более или менее благополучно. Как сказал один неглупый человек, все зависит от позиции...

             Ее возраст сам по себе был замечательным, ведь родилась после войны, в полной семье молодых офицеров, да, и   папа, и мама прошли войну, остались живы, и уже есть дочь, а лет-то всего по  22 и по 21 году, а  впереди -  целая жизнь.
             Как-то услышала фразочку: - Она помнит смерть Сталина! Представляешь, какая она старая!
          И хотя это было сказано не о ней и по телевизору, но слова очень запомнились, потому что она тоже это помнит, и было ей почти семь лет, а в этом почти школьном возрасте уже прекрасно себя помнят и запоминают многое  из того, что происходит вокруг.
          Когда это произошло, были у тети в подмосковном Червоноармейске, а у них была такая интересная двухэтажная квартира, только не воображайте современные двухэтажные элитные дома.  У семьи теть Тони была одна комната на втором этаже и вот на этой ветхой, узкой и довольно темной лестнице, на которой любили играть дети, она и услыхала эту весть, свесившись с верхнего на нижний марш, по которому поднимались заплаканные мама и ее  сестра.
            А потом, уже в другом подмосковном городе Н-ске,  переименованном из имени божественного и звучного по имени не совсем звучному одного из революционеров, они вместе с бабушкой сидели у черного репродуктора и слушали, как народ прощался со своим вождем. Этот город Н-ск станет перекрестком всех ее дорог, поскольку даже орденоносные офицеры женскаго полу едут рожать к маме, и временно иногда оставляют детей у мамы, вот почему она целых полтора года до школы и в первом классе жила у бабушки, пока родители определялись со своей учебой в городе Ленинграде.
           Тем не менее, старой она себя не чувствовала, хоть и помнила все это.

           Но за окном конец первой десятки лет нового века  и надо вернуться к началу, хоть она и не обещает, что эта "машина времени"  будет колесить из конца в конец нашего повествования строго по законам хронологии. Прислушайтесь к себе, и вы услышите, как ваш внутренний поток сознания делает такие кульбиты, что диву даешься, как из грез о прекрасном будущем перепрыгивает в мрачный  напугавший сон, именно этим запомнившийся, а от первого поцелуя - к образу из книги или фильма. Нет ничего более причудливого и одновременно гармоничного по каким-то своим законам, чем сознание человека.


                Глава I. Вверх по лестнице*

                1. Вперед, в столицу.

        А было ей в ту пору всего 18 лет. Уже в школе она голосовала, в этом самом военном городке Чита-46. И год рождения тоже 46-ой, в декабре. Поэтому и в школу пошла почти в восемь, поэтому и закончила 11-й класс в 18 лет...
        Практически мальчикам и девочкам уже можно было жениться и замуж уж невтерпеж, из их класса тоже срочно образовалось две семейные пары.
 
        Но она летела в Москву, полная надежд, опасений и всяческих мечтаний. Летела со своей учительницей истории, назовем ее Валентиной Ивановной,  ее мужем-лейтенантом и их годовалым сынишкой, которого они называли  по имени аборигена из «Дерсу –Узала». Дело в том, что учительница, в недавнем прошлом выпускница Читинского пединститута, была  гуранкой, так называется местное население из помеси русских с бурятами. У нее была удивительная восточная красота и внешняя,  и внутренняя. А еще, как любил шутить Ольгин отец  о фигуристых девчатах, в том числе  и о своих жене и дочери - у нее были и начитанность, и образование, и при этом делался плавный жест, обрисовывающий женщину в профиль. Вот они, господа офицеры, и красиво, и понятно и чувствуется, что не все им чуждо...
        А сейчас, как начнут описывать женские прелести солдафонскими языками особенно почему-то в женских романах, что и читать воспитанному на хорошей литературе человеку с воображением моментально наскучит.

        Молодой муж, а звали его Львом, был москвичом, сыном профессора военной академии, надеялся на скорый перевод из ЗабВО, что остряки расшифровывали как Забудь Вернуться Обратно вместо Забайкальского военного  округа. Вернее, он был сыном жены профессора, у профессора же была своя дочь, а еще у них была общая дочь, на пару лет моложе Оли.
        Все эти родственники встречали их в Домодедово. Перелет был тяжелым. Лето, жара. Две лишних посадки и взлета из-за перегрева топлива. Еще большее наслаждение от удлиненного перелета, да еще  с маленьким ребенком. Нет, для Оленьки он не был чужим, так как молодые родители иногда просили дочку главного инженера посидеть с их малышом, пока они сбегают в кино или еще куда-нибудь. В городке развлечений-то было не так уж много. Просто они были знакомы еще из предыдущего городка Домны, где Валя пришла в класс впервые как учительница, а потом встретились после переезда в этот городок, но занятий в Олином классе у нее уже не было, а был отпуск с маленьким сын-дерсушкой.
        Этой девочке, у которой была маленькая сестренка и большое чувство ответственности во всем, можно было и малыша доверить и поболтать с ней обо всем на свете и чайку попить, ведь молодая мама в городке, да еще зимой, существо изолированное.
         Так и долетели. Дело было к вечеру, и Олю повезли к ним домой  всем гостеприимным семейством, на одну из улиц Октябрьского поля, что на Соколе. Со всеми познакомившись и переночевав в гостях после семейного застолья с долгожданным внучком, которого все видели в первый раз, Оля отправилась в свой город Н-ск, где она и родилась и где раньше жила ее бабушка, которой уже не было на этом свете целых четыре года, а вот комната ее осталась, и всегда можно было в ней остановиться.
 
         Она ехала и размышляла о чужой семье, о том, что, похоже, от невестки не очень-то в восторге, внучику, правда, показушно рады и что для Вали эта поездка - целое испытание и что завтра они поедут все на дачу и предложили Оле у них пожить, чтобы подготовиться к экзаменам. Молодое сердечко живо сочувствовало своей учительнице, для которой она нечаянно стала единственной своей среди чужих. Что они понимают? Кто Лева и кто ее учительница Валя, которая так много знает, которая так изысканно красива и отлично одевается, и замечательная мама.

           Нет, взрослых людей не понять... Она все время забывала, что отныне и она взрослая и много непонятного и непреодолимого ждет в этой жизни  и ее. Именно таким размышлениям она посвятила  половину своей первой самостоятельной поездки по столице, а вторую уже размышляла, как ее примет Н-ск, соседки бабушки, ее собственные подружки. Так получилось, что бабушка трижды менялась жильем, и в каждом из них оставались подружки. А сейчас, на улице Текстилей, да, это был подмосковный город текстильщиков, у нее было 2 соседки, одна - Зинаида Нестеровна, высокая и полнотелая русская красавица - ткачиха на пенсии - с тяжелым узлом волос на затылке и одной широкой седой прядью ото лба, женщина типичной судьбы, огромной доброты  и русская душой. Вторая еще не была ей знакома, она недавно переехала в комнату сына Зинаиды Нестеровны, который много лет жил там с семьей и получил, наконец, отдельную квартиру.
 
         Размышляя понемногу, она глазела по сторонам, да и было на что посмотреть - ведь вокруг летняя Москва, самый лучший город Земли, она была убеждена в этом. С детства она то приезжала, то уезжала из этого города-перекрестка всех дорог. Он запомнился ей необыкновенным, огромным, праздничным и на улице, и в метро.  Здесь жили самые умные, красивые и удачливые люди, которые могли пользоваться всеми благами столичной жизни, ходить в театры и на выставки, кататься в метро, назначать свидания в парках и скверах, есть хрустящие стаканчики с мороженым в столичных универмагах, да и покупать, наконец, в этих универмагах все, что им вздумается. А не так, как они, всегда наездами и бегом, на 2 сезона вперед и сестренке на 2 года вперед на вырост.
 
        Глазела и поглощала впечатления, впитывала, как губка, что нынче, летом 65 года носят московские модницы, как они причесаны и подкрашены, во что обуты, ибо юные женщины тоже женщины, а уж теперь-то все знают, что вкус и женственность воспитываются с детства и не только родителями, а средой, улицей, кинофильмами и журналами. Но многое дается от рождения, вот просто такая уродилась - говорят и про простушку, и про острую модницу, и про даму с изысканным вкусом. Сейчас еще стали говорить, что ее "одежда сексуальна", причем это зачастую неосознанно и очень может удивить саму носительницу  одежды.
 
        Поступать она собиралась в Московский инженерно-физический институт, на ЭВМ и программирование, где экзамены были, как в МГУ, т.е. в начале июля, почему она и улетела на второй день после выпускного в школе, не дождавшись даже фотографий с этого вечера. А почему в МИФИ? Что интересно, влияет на выбор таких девиц, отличниц и красавиц, но с детства обремененных непомерным чувством долга вместе с семьей и всей страной?
 
  А очень просто. Весной к своим родителям прилетал студент из Москвы, именно из МИФИ. А жили его родители над ее подружкой Аллой Иванчиковой. Он регулярно появлялся в окне второго этажа, играл на гитаре, сидя на подоконнике. А поскольку столичный пижон  приехал после практики, то был с заметной бородкой и  рассказывал об институте, как о самом лучшем на свете.  Несмотря на столичный лоск, парнем был серьезным, уже отслужил армию, сбивать с пути смазливых девчонок не собирался, имел любимую девушку, о которой загадочно помалкивал. Но зато вот этим всем и разагитировал Олю поступать только в этот вуз.

*О детских годах см.в части первой романа Меж двух войн - Дочь  солдата

                2.
               
           1.Абитуриентские страсти.               

         Вот и электричка позади. Чемодан не очень тяжелый, только самое необходимое на первое время. Что электричка?! В сравнении с Н-ским трамваем - это чудо цивилизации. Вы не видели таких трамваев начала века, звенящих и гремящих всеми своими фибрами? С разъездами на "узловых" станциях, поскольку ходят они по одной рельсовой паре и производят перестройку там, где положено и следуют дальше, как будто так и надо в ХХ веке.
        Посему и ходит он сверхмедленно, испытывая терпение залетного пассажира, зато, по меткому выражению Олиного папы, Виталия Николаевича, местные в нем прямо живут, такое ощущение, что все в нем знакомы, идет по ходу движения громкая беседа с обменом новостями из серии "одна баба сказала". С интересом рассматривают чужаков, громко обмениваются впечатлениями, поют песни, хвастаются покупками и обновками... И город-то вроде немаленький, сто тысяч - его население, и трамвай-то идет довольно долго из конца в конец, разворачиваясь по кольцу в конце маршрута, но таковы нравы - все свои.
        Недавно в Интернете Ольга решила глянуть на городок своего детства и молодости. И что вы думаете, на размещенных фотографиях она с умилением разглядела трамвай, практически тот же, и в перспективе длинной улицы как будто до сих пор одна колея...

        Встретили ее прекрасно, хоть и не были предупреждены заранее. Новую соседку звали Мария Николаевна, в прошлом актриса Н-ского театра на характерных ролях, довольно подвижная и интересная дама в простых платьях из ситца, коротко стриженая по кудрявым волосам с проседью и неизменной папиросой "Север" в зубах. В общем, полная противоположность Зинаиде Нестеровне, русской красавице  рабочей косточки, со своей историей и своей гордостью, но с менталитетом подавляющего населения этого текстильного города.

       У Марии Николаевны в соседнем подъезде жила дочь Нина Сергеевна с двумя сыновьями, учительница немецкого языка ближайшей школы, с которой здоровался на улице каждый второй житель, ученик бывший, настоящий или их родители.
       У обеих был пунктик - они скрывали возраст Нины Сергеевны, а поэтому, как производное, возраст и Марь Николавны. По некоторым неопровержимым фактам Зинаида Несттна  (в транскрипции Марь Николавны), примерно подсчитала, что дочь где-то ровесница Олиной мамы, Екатерины Александровны. Но сыновья были еще дошкольниками, а муж, Борис, который недавно их покинул, но все его еще помнили, был лет на 12 моложе Нины Сергеевны, а также очень хорош собой,  вполне интеллигентен и жизнелюбив, да при этом еще авто- и мотолюбителем.
 
     Но в текстильном городке такого быстро увели, соблазнов ведь много, а Нина, хоть и была настоящей женщиной, но никогда не была красавицей, быстро старела с детьми и дурнела, хоть и держала хвост пистолетом, а это значит, что никто и никогда не видел ее без обильного макияжа, высокого начеса,  шлейфа неизменных духов и в халате. Это такая привычка-диагноз, которая все же ей не помогла, зато снискала уважение всех и желание подражать у девчонок разных поколений. В общем, дочь актрисы была гораздо более актрисой в этой жизни.

        Общежития для сдачи экзаменов Ольге не дали, что с того, что аттестат из Забайкалья, прописка-то подмосковная. И пришлось ей ездить тем же описанным трамваем и электричкой на все консультации, собеседования, медосмотры и т.д. А потом еще и по Москве, в метро, в троллейбусе. А без привычки, выработанной годами в таких городках вокруг Москвы, это было совсем непросто.

        Вот и письменная математика, торжественная тишина аудитории в красивом здании, сосредоточенный шорох авторучек и даже шариковых авторучек, одну из которых Оля увидела впервые у девицы из приемной комиссии.
        Задание выполнено - наша девочка закончила школу с медалью и надеялась на экзамены только по математике. В школе и училась, и учили без дураков, но природа дала большую разносторонность интересов и возможностей, без особых склонностей.
        Через пару дней - консультация перед устным экзаменом и списки оценок. Письменная - пять. А вот на устной математике ее беспардонно завалили. Ответила на вопросы билета, решила задание, далее начались дополнительные вопросы, и все они были по построению графиков. Где-то на третьем она запротестовала - график был из дроби, где и числитель и знаменатель были из непростых помноженных синусов, тангенсов, корня квадратного. Ее протест был довольно слабым:
       - Я построила отдельно числитель и знаменатель, они совсем непростые, но как разделить этот график на этот я не знаю, и какой это будет график - сказать затрудняюсь, и потом, вряд ли это из школьной программы...

       Она помнит этого экзаменатора до сих пор. Такой громоздкий, рыхлый, то ли баба, то ли мужик, в очках с тонкой оправой, который довольно заинтересованно следил за ее ответом и последующими, им же самим вызванными, ее испытаниями, перед которыми она несмотря ни на что все-таки не отступила, продемонстрировала гибкость ума, хорошую подготовку, да и силу характера тож.
        На ее последнее замечание он довольно приветливо улыбнулся и поставил оценку в экзаменационный билет, закрыл его, и она пошла к выходу, на ходу размышляя, что, наверное, четверка, ну, ничего. значит, придется сдавать все экзамены. За дверью она развернула листок, и весь мир перевернулся и зашатался. Там была двойка.

        Хождение к ответственному секретарю ничего не дало. Ее  доводы, что так не бывает, чтобы пять по письменной и два по устной, что ответила на весь билет и ряд дополнительных вопросов, что заваливать абитуриентов так грубо, давая задания из институтского курса - непозволительно - ничего не дали.      Ответственный секретарь заявил, что они доверяют своим экзаменаторам. И она поняла, что виновата уже тем, что девчонка, их так резво отсеивали. Письменная-то написана пером.... И потом она впервые увидела, какие родители, адмиралы, генералы и просто монументальные папаши и мамаши неизвестного, но очень солидного статуса, стояли в длинных очередях под дверями руководства института. А тут забайкальский маленький варяг из Улетовского района. Но все равно обидно, конечно.

        Документы забрала только через несколько дней. Наконец-то смогла встретиться с подружками из Н-ска, где наездами, кроме первого класса, еще училась в четвертом, восьмом и даже один месяц в девятом классе.

               

        Когда забирала документы,  увидела плакаты из Бауманского училища. Они приглашали и манили. И специальность та же. И экзамены с 1 августа, почти целый месяц впереди. Можно подготовиться. Да и лучший инженерный вуз страны - вот он, перед тобой. Сказано-сделано. Поехала в Лефортово, где оказалась вообще впервые.  Все так понравилось - тенистая улица с проходной, замечательный ухоженный зеленый двор перед входом в институт, со скамейками, с памятником Н.Э. Бауману. Очень солидная приемная комиссия. Все дышало традицией и выглядело как храм науки и образования, что очень впечатлило нашу "варяжку". При этом она еще не видела замечательное многоэтажное  помпезное главное здание института с колоннадой и обильной скульптурой над фронтоном вдоль набережной Яузы.

        На скамейках, как сказали бы сейчас, тусовался, а тогда сказали бы,  кадрился абитуриентский люд, предоставленный сам себе, ибо все родители остались перед проходной. Здесь же имелись задания по математике, физике, химии за прошлые годы. Их можно было взять и решать, и решать, и решать всласть, чтоб самой на себя не сердиться, до ощущения "я сделал все, что мог".
        Перезнакомилась со множеством народа,  девчонками и мальчишками, один даже понравился, звали его необычно, Даниилом, и он жил на Фрунзенской набережной, что для Ольги ничего не говорило и не значило. Ростом мальчик был длиннющий и похож на "Кузнечика" Сергея Иванова, хотя тогда этого замечательного фильма еще не было, поэтому определение, что называется, из этих лет. Он тоже поступал на ту же специальность, а факультет назывался приборостроительным. Дан  щелкал задачки, был хорошо подготовлен, интуитивно ощущался как стеснительный и робкий юноша, но показушно изображал из себя бывалого москвича, который все изведал и познал, а посему довольно резво подтрунивал над "провинциальностью" Оли, хотя сама она этого в толпе себе подобных не ощущала, была яркой птичкой как все девчонки шестидесятых.
        Потоки для сдачи экзаменов у них были разные, поэтому встречи всегда были случайные.
        На письменной математике случилось непредвиденное, т.е. некоторая удача вдруг чуть не подвела... Среди заданий было одно, которое она решала буквально накануне, достаточно запутанное и сложное. Именно в нем, понадеявшись на память, она сделала ошибку - не поменяла знак на противоположный при переносе буквенного значения из одной половины уравнения в другую.
       А узнала об этом буквально сразу, как сдала работу и вышла в знаменитый дворик, задания-то прошлых лет, на которых тренировалась, были с собой... Неприятно, конечно, но мы не привыкли отступать. Не стоит  переживать, ведь еще ничего не кончилось. Ну, будет четверка... устной математики в этом вузе не предусмотрено, значит, сдавать все  предметы и надеяться на лучшее, а сейчас срочно раздобыть учебники физики и химии, поскольку с собой их не брала, летела налегке, надеясь на один экзамен. А литературы она не боялась вовсе. Недаром ее любимая учительница литературы Фаина Сергеевна говорила смеясь:
      - Ты с ума сошла, зачем ты поступаешь в технический вуз, ты же настоящий гуманитарий.
На что она неизменно отвечала:
      - Нельзя заниматься только тем, что любишь. Любимое занятие не должно быть профессией, иначе оно перестанет быть любимым. Короче, можно объесться сладким.
        Кто ей внушил такие мысли? И добавляла:
      - Если быть честной, то я люблю литературу как процесс чтения, узнавания, удивления и наслаждения, но терпеть не могу литературный анализ, который препарирует замечательное художественное произведение, все эти образы, характеристики, ответы на вопросы. Но еще больше терпеть не перевариваю членение великого и могучего языка, все эти морфологические, синтаксические и прочие разборы слов и предложений...
      - Но ты же лучше всех на моей памяти пишешь сочинения.
      - А я и их терпеть не любила писать. Всегда из-под палки, откладывая домашние на самый последний день, а то и ночь. Зато, правда, когда, наконец, начинала  писать, то и расписывалась, приходило вдохновение что ли, образный слог и так далее.
       - Никогда бы не подумала. Это же самые настоящие муки творчества. Тебе надо писать...
      
      Надо сказать, что столь откровенные разговоры с учительницей литературы, пусть и любимой, она же еще и директор школы в поселке Домна, велись  не в школе, а дома у Фаины Сергеевны, которой дали комнату в квартире под бывшей квартирой главного инженера, Олиного отца, когда семья среди множества других переехала в "лес", как называлось новое место расположения части. 12 человек из Олиного класса переехали к 1 сентября, в новом городке открыли новую школу. А Ольга с родителями и сестренкой переехала только в январе, в начале третьей четверти выпускного 11 класса.

      Переехать переехала, а часто приезжала с оказией, подумаешь, всего-то 50 с хвостиком километров, ведь здесь остались друзья и первая любовь - Лешка Прийменко, с которым  загуливались допоздна, а ночевать в такие приезды  Оля отправлялась к Фаине Сергеевне, конечно, не без ее согласия. Вот там, в комнатке, которая располагалась точно под бывшей Олиной, нацепив бигуди и улегшись, они болтали почти до утра, обо всем, как подружки, ведь даже формально Оля не была уже ее ученицей. А с умным человеком  поговорить всегда приятно.
  У директрисы не было семьи, хотя ей было уже лет 35, она была вдобавок к уму еще и хороша собой, но как-то так сложилось, что в институте замуж не вышла, хотя и была любовь, а потом очень быстро стала завучем и директором школы, в приключения с лейтенантами  встревать считала неприличным. Они, кстати, училки тоже сторонились. Местные же были из того еще контингента. А из офицеров ровни по возрасту уже все переженились.
      Не правда ли, знакомая картина. Сколько их,  дам прекрасных во всех отношениях, осталось одинокими неизвестно по какой причине при наличии массы достоинств.
      Дорогая и незабвенная Фаина Сергеевна, вас уже давно нет с нами.
Рассказывали с известной скидкой на достоверность, что года через два она вышла замуж за капитана-вдовца, потом его перевели куда-то в северные края, там они рискнули обзавестись ребенком, и  в результате она умерла родами.
       Так вот, как вы были правы всегда и во всем! И особенно в отношении тех, кого вы любили. И в технический было незачем, и из чукчи-читателя давно пора попытаться!

               

       Но вернемся к нашим экзаменам. Химия - 5. Физика - опять 4. Осталась - литература. Грустная после физики, вся в раздумьях она шлепала к проходной. И вдруг в глубине довольно большого здания проходной, где было темновато. она увидела знакомую белоснежную улыбку  и блеск глаз на тоже темном загорелом лице. Только зубы и глаза! Но сразу узнала - папа. Вошла, обнялись, вместе вышли на свет с другой стороны проходной.
       - Ты чего такая грустная идешь?
       - Да физику на 4 сдала, а это уже вторая четверка. А ты откуда такой черный свалился?
       - Из Ташкента, в командировке был. Решил залететь по пути.
Под Ташкентом, конечно, подразумевался Байконур, начальником которого отца активно сватали и часто вызывали.
       - Ничего себе по пути.
       - Да ты же, чертова кукла, ничего не пишешь, не сообщаешь о себе. Шансы-то есть поступить?
       - А кто его знает...Трудно предполагать что-либо.
       - Та-ак! А какие есть проблемы?
       - Да проблем куча, особенно устала мотаться из Н-ска. А куда мы сейчас?
       - Только не в Н-ск. Этот трамвай! Врагу не пожелаешь, тем более, что завтра я улетаю.
       Ночевали  они на Соколе, у родственников молодой пары, с которыми мы вас уже знакомили, тем более, что Валя и Лев были еще в Москве, периодически наведывались с дачи. Договорились, что в случае поступления Оля будет жить у них, т.к. общежития ей точно не дадут.
        На сочинении писала об "изумительной нечеловеческой музыке" и о глыбе Льва Толстого с точки зрения классика марксизма-ленинизма. Получила 5.

        Проходной был 19 баллов. а у Оли только 18. Но она-таки обнаружила себя в списках студентов того же факультета, но на специальности "гироскопические приборы и устройства", а это, доложу я вам, автопилоты в ракетах и самолетах.
То-то гордился отец. Дочь идет по его стопам. Да и Оля вдруг впервые поняла, почему понесло ее в технический. Во-первых, руководило ею девчоночье желание утереть всем нос, особенно мальчишкам, которые все остались не ближе, чем за Новосибирском, далеко за Уралом. А во-вторых, быть чем-то похожей на отца.
       Дан тоже поступил на свое ЭВМ.

Началась учеба. Началась торжественно и красиво. Первокурсники до первой сессии назывались в Бауманке козерогами. Жизнь казалось прекрасной. А потом, буквально через пару недель она поняла, что все это совсем не ее. И дело не в серьезной муштре, которой подвергали будущих инженеров в одном из лучших вузов страны. А в том, что все было так неинтересно... Один день работы на металлообрабатывающих станках в подвале института - ну, разве это ей надо?  Один день паяния или пайки всяких дурацких решеток из проволоки. Это же приборостроительный факультет. Да это надо любить с детства, тогда и паяй всласть. Целый день физкультуры   на стадионе, и с такими нагрузками... А ей хватало поездок по Москве, да по субботам в Н-ск или к тете в Червоноармейск, к родным людям, которые и сами ютились в двухкомнатной квартирке. Ко всему к этому очень серьезная математика, лекции и семинары, лабораторные занятия, которые в случае пропусков обязательно надо было отрабатывать.

 Жила она на Соколе,  но и там ей дали  серьезное задание, чтоб не просто так жила девочка. Видят, что серьезная и сама поступила в московский вуз, а тут своя дочурка через год будет поступать.
       - Давай-ка, Ольга, нашу Эллочку подготовь к выпускным и вступительным экзаменам.
       - Да когда же мне? И так голова идет кругом.
       - Ничего, справишься. Это непросто - быть студенткой в Москве.
        Дошло до того, что она с ужасом определила для себя, что с удовольствием занимается только английским языком да техническим рисованием. И что, так мучиться 5 лет? А потом еще всю оставшуюся жизнь, поскольку специальность требует постоянного обновления знаний, чтобы не потерять квалификацию. А она девочка домашняя, мечтающая о любви и хорошей семье. А тут еще в автобусе из Червоноармейска, который отходил в 5.30 в понедельник, нашелся идиот, который в открытом ведре решил провезти несколько остановок керосин.Народ запротестовал, придурок вышел, но напоследок плеснул в ноги вредным людям керосинчику. Оля ехала в середине автобуса стоя, но ее тубус с готовым, уже в туши, чертежом по начерталке был пристроен в ногах у кого-то из пассажиров на задних сиденьях. Только в институте, когда она его развернула, увидела, вернее, сначала услышала запах керосина при открывании тубуса. Да, чертеж, который она делала при всех своих бытовых трудностях то в Н-ске, то у тети был безнадежно испорчен.
 
        Ко всему прочему не ладилось у нее и с жильем. Трудно прижиться у чужих, трудно чувствовать свою никому не нужность. Вдобавок девочка Эллочка была сущим крокодилом. Заниматься она не хотела. Больше интересовалась, какие в институте мальчики. Занятия растягивались, забирали все время, необходимое и для учебы, и для быта. В результате она отказалась заниматься с этой младшенькой в семье и ко всему прочему начались сплошные переезды. Нет, ей не отказали в доме, просто дочь профессора уезжала с мужем в отпуск и ее пустили пожить у них на Молодежной. Интересное было семейство: жена, Инна, журналист. Ее муж, Олег, служил в КГБ. Приходили оба очень поздно. Поговаривали, что у них есть ребенок, но он все время то ли в детском саду, то ли в санатории. Она - нежная, худенькая и болезненная, часами просиживала в уголке дивана, постоянно кутаясь в шаль или плед. Он - красивый и добрый бодрячок, прямо американский киноактер. Распределение обязанностей тоже было необычным. Так, когда Оля переехала накануне их отъезда со всеми своими учебниками и пожитками, кормил ужином, показывал, где ей ложиться спать и даже выдал комплект постельного белья именно Олег.

        Когда хозяева приехали из отпуска, они быстро нашли предлог, чтобы избавиться от постоялицы - подгоревший кусок пледа, на котором Оля гладила, приняв его за одеяло для глаженья. Больше придраться было не к чему, просто в отпуске Инна видимо сообразила, что глупо при наличии молодого мужа пускать в дом молодую девчонку.
       А девчонка, кстати, совсем себя не помнила от всего неуюта, что на нее свалился. На Дана она была сердита за то, что он однажды  так легко ее разыграл, а она приняла всерьез его предложение выйти за него замуж. Правда, она недоумевала,  с чего вдруг замуж. Ни объяснений, ни поцелуев. Зато он иногда, очень редко, водил  ее по Москве и показывал свои любимые уголки столицы. Уж чего-чего, а весь ее опыт состоял из целованья всласть с мальчишками в школе, уж они-то, поцелуи, должны  хотя бы  предшествовать каким-то отношениям, не говоря уже о замужестве. Вот такой балбес, он, видите ли, развлекался. Она и при первом знакомстве правильно его определила - юноша робкий, но скрывающий это, да еще и берущий реванш вот такими дикими выходками.

         Была еще одна симпатия - староста группы Валерка Гусев, парень постарше всех, закончивший техникум и отслуживший армию. Когда они оказывались  рядом за партой - а это стало случаться довольно часто - на них сходило такое обоюдное томление прямо на лекции, что впору целоваться под партой. Однажды-таки он назначил ей свидание, они сходили в кино, истомились теперь в темном зале. При прощании в метро он вдруг резко сказал:
        - Я ничего в этой жизни не боюсь, кроме слов от девушки "я беременна".
        Это было как ушат холодной воды на пылкую голову - так неожиданно и не к месту. Хотя все зависит от позиции... Неожиданно - да, но очень вовремя, чтобы слишком не разыгрывалось воображение. Может, молодой человек кому-то подражал, или просто эпатировал девчонку, вряд ли что-то подобное с ним уже случалось, впрочем, кто его знает. Эти слова разрушили  все очарование прогулки по вечернему Кутузовскому проспекту после темного кинозала. В конце концов, это было так грубо и неактуально лично для них, что она перестала на него даже поглядывать. Пока эта взрослая жизнь ну никак не входила в ее планы. Короче, береженого бог бережет.
 
         В декабре она переехала к старой одинокой бабушкиной племяннице в казарму на Новослободской. Эта Нюся уже сама была за 70, но однажды свалилась как снег на голову в Н-ск. Узнав, что у Оли не ладится с жильем, пригласила к себе, сразу увезла какой-то бабушкин коврик на память и чтобы якобы создать девочке уют. Снова переезд, таскание учебников, и зачем только она их накупила в таком количестве, но жить там она не смогла, бабка уехала в дом отдыха, а она заболела ангиной и прокляла всю эту казарму, потому что это не жизнь, а каторга. Кто это видел или помнит, тот ее поймет. Самое страшное, что так еще и до сих пор кое-где живут люди. Даже, наверное, бывает и похуже, но никому этого не пожелаешь.

       Таким образом,  перед началом сессии она пришла к решению, что так учиться она дальше не хочет, и пошла к декану с просьбой  отчислить. Ей ответили, что у нее нет никаких причин для выдачи документов и отчисления. И причины ей перечислили. Одной из таких причин считалась неуспеваемость, а поэтому  она и решила  перестать учиться, не переделывать чертежи, не сдавать, не отвечать, не отрабатывать, пропускать, а потом и совсем не ходить на занятия и консультации и т.д.
       Сказано - сделано. И только в начале февраля замечательный Валерка Гусев прислал ей выписку из приказа об отчислении, адрес, наверное, в деканате дали, и от себя приписал:
        - Ты что, Оля, спятила что ли? Напиши, я приеду,  и мы попробуем все наладить.
       Господи, как ей стало легко ничего не делать, а хоть чуть-чуть насладиться свободой! Гляди-ка, он чего-то там про помощь нарисовал. Да пусть себе поможет. Ему, москвичу и взрослому парню этот ритм тоже совсем не просто выдержать. Да и потом, вот только его-то ей и не хватало.
        Она обосновалась в Н-ске, ходила в кино, в местный театр, много читала, много думала, ездила в Москву на выставки, бродила по красивейшему городу Земли, навестила всех родственников в Подмосковье.
         Расплата пришла неожиданно, через посредничество этих самых родственников, вернее, одной из двоюродных сестер, с которой она потом больше никогда не общалась. О том, что она, похоже, не учится, узнали родители в Забайкалье. Но это бы еще ничего, но написано было так гадко, с такими дикими предположениями и нравоучениями в адрес Олиных родителей и ее самой, что этого и нельзя было никогда простить.
        В командировку в Москву прилетел отец и приехал в Н-ск. Застал свою дочь на диване с ногами, с книгой и бутылкой кефира с городской булкой в руках. Шлепнул ее перчатками по носу и сказал:
        - Вот ты где. Почитай-ка, что о тебе пишут родственники... Я поехал.
И добавил уже командным голосом:
       - Да! И чтобы в течение недели устроилась на работу!
       Вот и кончилась свобода! И всего-то длилась она полмесяца, да и то под страхом разоблачения. Хотя нет, она ничего не боялась, еще в самолете в Москву она вдруг отчетливо поняла, что она стала взрослой  и должна думать, что она делает и что рядом уже никогда не будет родителей в той мере, как это было в школе. Но потрясло другое, как вероломны люди, даже родные, как любят они все преувеличивать и карать своих близких исподтишка, гадостно и больно. Ведь та же сестра могла спросить ее в лоб:
       - Ты, девочка моя, похоже, не учишься и что думаешь делать дальше? Нет, она настрочила своей мамаше в Севастополь, да еще и сравнили обе ее, красавицу, отличницу с семейным скелетом в их собственном шкафу, с доченькой-исчадием, которое гуляло и  не вылезало из приключений, типа, та тоже так начинала...
       -  Проклятие! Меня! Все! Работать, так работать!
Вот такие уроки преподносит нам жизнь. Господи, а всего-то полмесяца свободы, как компенсация за труднейшее лето с тремя сериями экзаменов. А всего лишь отчаянный поиск себя в этой жизни. Но жизненные уроки запоминаются надолго и в этом их благо.

                3. Первые жизненные уроки.               

        Работать так работать! А где? На текстильной фабрике, а где же еще? Хорошо бы какой-нибудь канцелярской девчонкой на побегушках. Но где там! В Н-ске, как и везде, для этого требуется протекция. Страна тотального протекционизма. А где ее взять? У подружек родители простые рабочие на этих самых текстильных предприятиях. Сами подружки все по институтам, даже Надька Московцева, которая сначала не поступила на дневное отделение педагогического института, но пролезла туда же на заочное с общежитием и с работой гардеробщицей в этом же институте. Собственные родители ею заниматься не будут, очень они далеко. Да и не только в ней дело. Как-то так в 18 лет она вдруг стала для них отрезанным ломтем. Никаких  писем, только небольшие переводы раз в месяц иногда даже без письменного сообщения. Да прилеты отца, с оказией.
       - Да и потом эта работа - временная, - думала Оля и пошла по первому попавшемуся объявлению, увиденному на стенде о наборе рабочих. Набирали в новый отделочный цех недавно открывшейся  ситцепечатной фабрики. Приняли накатчицей, правда, все устройство заняло около двух недель.
       - В одну, папочка, дорогой товарищ командир, извини, не уложилась.
       Начала работать. Работа в три смены, в том числе и в ночную. С непривычки совсем непросто. Но она не привыкла отступать.
 Накатчица, дорогой читатель, это не то, что вы подумали, судя по названию фабрики, совсем не связано с накатыванием рисунка. Нет, это следить за тем, как огромные вальцы накатывают на толстый деревянный стержень хлопчатобумажную ткань во всю стандартную ширину, как на катушку. И диаметр этой катушечки где-то до метра и длина намотанного полотнища - до пятисот-семисот метров. Работа неквалифицированная, но пыльная. Через полмесяца перевели в ширильщицы ткани. О! Сколько сарказма и иронии, а то  и просто озорной насмешки будет в свое время на нее выплеснуто за эту ширильщицу самым дорогим в ее жизни человеком.

        А и смешного-то ничего нет. Стоят в большом и светлом новом цеху огромные почему-то японские аппараты длиной метров 15. В начале этого гудящего и пышущего паром  аппарата стоит, а изредка может и посидеть, да и весь учет на ней, его командир - аппаратчица. У нее разматывается огромная катушка ткани неотбеленной, желтоватой, привезенной с ткацкой фабрики. По системе валков она погружается в ванну с отбеливающим и подкрахмаливающим составом и на той же скорости системой цепей по кромке втягивается в горячее пространство длиной метров пяти с температурой около 140 градусов. Намоченная ткань почти высыхает в этой части аппарата, а далее следует опять открытое пространство с системой вальцов и кнопками управления, и вот оно - рабочее место ширильщицы. Дело в том, что привезенная ткань часто имеет перекос основы, знаете, это когда поперечные нити идут по косой к кромке, вы все это неоднократно видели, это когда сшитая из такой бракованной ткани простыня вдруг перекашивается к одному из углов, а пододеяльник и вовсе не надевается на одеяло.
 
       Так вот ширильшица полусухую ткань с помощью вальцов, которые можно поворачивать вправо и влево нажатием на кнопки, исправляет этот перекос. а далее ткань, растянутая по кромкам такими полозьями-цепями,  летит в следующую секцию высокотемпературного аппарата, а вылетая оттуда. накатывается на новую катушку, уже белая и подкрахмаленная или, иначе, аппретированная ткань без перекоса и теперь уже стандартной ширины. Ну, а здесь находится уже знакомая нам накатчица.

       В общем, работа как работа, довольно даже полезная.  На очень современном оборудовании, которое сверкает и блестит всеми своими японскими хромированными деталями. Жить можно. И даже платят зарплату. А иногда в выходные приглашают поработать сверхурочно за наличные в конце смены. И к ночным сменам можно привыкнуть, работают же люди так всю жизнь. Но были совершенно ужасные моменты, когда белоснежная ткань вдруг вырывалась из направляющих и сворачивалась в жуткий грязный жгут от машинного масла возле одной из цепей. Тут не зевай. Это выходила из строя японская автоматика в нашей реальной жизни - или аппрет не тот или слишком густой, или немыслимый перекос больше всех допустимых пределов не исправлялся, а вырывал из цепей все полотнище. Каждый, наверное, видел, ткани с рваной или черноватой кромкой. Их часто распродавали в магазинах мерного лоскута, а на фабрике часто рвали на тряпки, чтобы скрыть брачок. Ведь техника работает на скорости, от поломки до обнаружения и остановки налетит браку метров сто.

      И еще - чистка этого аппарата, которая производилась чаще всего в ночь или в выходные. Это когда залезаешь на четырехметровую высоту в недавно выключенную камеру аппарата, а там  около ста градусов и жуткие химические испарения аппретов. И надо в согбенном состоянии или на корточках весь его вычистить от налипших на цепи свалявшихся отходов химии и ниток с кромки. Если остынет, вообще не отодрать.
      Но в любом труде много и приятных моментов. Во-первых, ты находишься в коллективе. Во-вторых, тебе с детства внушали, что любой труд почетен. В-третьих, все идет как у всех, тем более, что тебя уже и полюбили в этом коллективе. В ночные смены, когда все в порядке и аппараты ровно гудят в гигантском цеху, можно было потрепаться, рассказать о прочитанной книге, об увиденном фильме, о том, как в школе ходила на Байкал.
      Народ на фабрике был немного суров, особенно Олина аппаратчица, но именно она после таких посиделок, наслушавшись Олиных баек обо всем. говорила:
      - Ты только не вздумай здесь остаться. У тебя другая дорога.
      А кто бы спорил... Она и сама об этом знала, но умела и оценить простую незатейливую доброту и заботу этих женщин, их трудную жизнь, которая никого не сломила, а только добавила им мудрости и озорства одновременно. А ведь жили многие в Н-ских рабочих дореволюционных казармах по семье в комнате, с бабушками, внуками и молодыми, вот по какой семье. Были и одинокие работницы. Их жизни тоже мало кто завидовал, хоть и зарплата вся на себя, хоть и поездки на моря и курорты каждый год за приключениями, от которых только горечь или озорной задиристый хохот на весь цех всей бабской командой.


                4. «Как девушки бывают одиноки».               
 
        Вот такие были Олины университеты. Но временами было тоскливо.
Ей, привыкшей  к табунам влюбленных парней за спиной, от одноклассников до рядовых и лейтенантов, а также к молчаливому восхищению и офицеров постарше,  было непросто справиться с полным одиночеством  в свои 18-19 лет. Нельзя сказать, что ее никто не замечал - на фабрике было полно парней и в микрорайоне, где она жила - тоже. Но это были парни текстильного городка, избалованные вниманием девушек и женщин. Почти все хорошо пьющие и не знающие отказа ни в чем и уж совсем не обремененные умом и романтическими переживаниями.
 
        - Такие крендели нам не нужны. - говорила Надька Московцева, закадычная подружка в кругу двух-трех таких же подружек школьных лет и не только Олиных. Сбился свой коллективчик. Все были студентками - Танька Черевченко - в химико-технологческом, Инка Петрищева - в Плехановском,  Ольга Белошапко - заканчивала музыкальное училище.
        Коллективчик был по интересам - отдохнуть у Ольки на свободе, без предков, у нее же была эта свобода в виде отдельной комнаты. Покурить, потрепаться, подурачиться. И даже пожилые соседки не помеха. Девочки все были из хороших семей, хорошо воспитаны, а Марь Николавна и сама всю жизнь курила... Оля, правда, долго сопротивлялась этому самому курению, а потом сдалась и она, все равно ведь сидишь в дыму. Боже, как же ей было плохо в первый раз! Как тошнило, кружилась голова, а дело было вечером, это другим делать было нечего, а ей как раз надо было идти в ночь.
       Девчонки к ее работе относились уважительно, с пониманием, а попробовали бы иначе, враз отказала бы от дома.

   Но поменяться местами, конечно, не хотели, даже Надька на своей институтской вешалке. Кстати, именно от Надьки исходили всякие занимательные рассказы про ее соседок по общежитию, особенно о такой Нинке Семеновой, секретарше ректора, девице за 25, всей из себя, и точно бывалой во всех отношениях. Да, шел уже второй пропущенный учебный год. Летом она попыталась поступить в Надькин пед на иностранный, английский язык, по которому имела твердые отличные знания, но ее так грубо срезали, что об этом и вспоминать не хочется, да и родители теряли в нее веру, а это было самое ужасное.
       Так и текла жизнь молодая, вся в делах, без  учебы, а на праздники - к Ольке, накрывался стол для чисто девичьей компании, причем всерьез готовили, спрашивали совета у теть Зины и отставной актрисы, обе были по-разному, но домовиты, а потом и выпивали и танцевали и пели соло и хором, устраивали дым коромыслом и на тебе, все без парней.
       Бабки вздыхали и качали головами, жалели их, но еще больше осуждали и ахали бы, если бы все это было с парнями.

      Тем не менее, накануне своего 20-летия Ольга заявила подружкам, что все, последнего 7 ноября с нее довольно, так жить нельзя и чтоб на этот самый ее день рождения каждая привела хотя бы по однокласснику,  просто для хорошей или вернее, нормальной компании.
 
       Компания сложилась замечательная. Надька и Белошапко никого не привели, зато Черевченко привела двоих - Леню и Игоря, а Инка привела одноклассника Женю и соседа по прозванию Витюнчик, т.е. тоже двоих. Мальчишки все были домашние, "завтра из детского сада", так сказать, приличные студентики, а вот Витюнчик был постарше всех, отслужил армию, закончил техникум и работал на каком-то заводе. Ели-пили, знакомились, гоготали на весь дом, было очень весело, все были довольны. Когда один раз Оля отлучилась на кухню, на бабушкином затрапезном шкафчике кто-то мелом размашисто написал: Квадратьке 20 лет!!!
      Потом, теплые, сытые и веселые под прекрасным декабрьским порхающим снежком отправились к Олиной фабрике, там недалеко жила ее сменщица и скопом уговорили ее выйти в эту ночь вместо именинницы, на что она и согласилась.
 
      Провожать Олю домой вызвался Витюнчик. Хороший добрый парень, шли, перебрасывались фразочками-подначками, бросались снежками, играли в догонялки без обнималок. Наконец, добрались, а времени было уже за полночь. Подошли к двери. Опа! И он пытается в нее войти... Вся эйфория праздника моментально вылетела у нее из головы. А он:
      - Ну, пусти, чего ты?
      - Да ничего, тебе пора домой.
      - Не-а, мне не пора.
      - Я уже нагулялась и замерзла.
      - А я еще нет. Хотя, если пустишь, тоже не откажусь погреться.
Ничего себе, перспектива. Парень, видимо, решил, что раз девчонка живет одна, то и все себе и другим позволяет.
      - С какой стати? Ночью в гости не ходят. Да и вставать мне в 5 утра, в утреннюю смену.
 
   А он теснит. Отпихнула что есть силы и быстро влетела домой и громко захлопнула дверь с бешено бьющимся сердцем. Ведь и неплохой паренек, и понравился, но почему же такой нахрапистый? А потому, что текстильный городок. «Незамужние ткачихи составляют большинство». Другая сочла бы за честь.

      Но на этом приключения не закончились. Оля вошла в комнату и о! ужас -уходя, она оставила открытой форточку для проветривания и не задернула занавески.  В окно первого этажа вливался мощный свет фонаря с улицы. А под фонарем стоял Витюнчик и приветливо махал ей ручкой. а потом и вовсе стал перелезать через заборчик палисадника, чтобы приблизиться к окну вплотную и все это с теми же словами, вернее, с одним словом:
      - Пусти...
Потом снова стал скрестись, а потом и стучать в дверь. Но уже давно проснулась, а может и вовсе не спала Марь Николавна, она была уже вся во всеоружии, мысленно строила мизансцену, недаром обе Олины старушки не раз говорили, смеясь:
       - У нас в квартире три невесты.
Внезапно на стук дверь распахнулась, Марь Николавна с папиросой и в длинном халате стояла на пороге:
       - Молодой человек, вы замерзли? Проходите, пожалуйста, ко мне,  я вас и чаем напою и пообщаемся...
Молодой человек моментально ретировался, мало заикаться не стал. Мизансцена удалась на славу, Марь Николавна была великолепна, а произношение, а жесты, а интонация... Но это было еще не все.
        Оля, войдя в комнату, только успела задернуть половинку шторы, как Витюнчик вновь нарисовался у окна и громко заявил:
       - Никуда отсюда не уйду. Вот замерзну назло!
Хорошее воспитание дало сбой, правда, не позволило ему ругаться и шуметь, только небольшое такое культурно-наглое препирательство и вежливая настойчивость.
         За половинкой шторы Оле все-таки удалось пробраться к дивану и немного поспать одетой, не разбирая постель,  освещенную с улицы.
        И что вы думаете? Так и простоял, чертушка, до утра, часов до пяти. В это время было еще темно, и фонарь горел по-прежнему. На плечах и шапке наросли огромные сугробы, хоть он их иногда и стряхивал.
        Вот так, дай нам бог гостей, да хороших!

               

         Однажды после Нового года, который девчонки опять отпраздновали по-своему, на работе к Оле подошла девушка из комитета комсомола:
        - Оля, наших девушек приглашает на "Огонек" войсковая часть, что в 50 километрах от нашего города. Как раз на старый Новый год. А поскольку их и так достают разные  девчата из текстильных городков, на это мероприятие  комитет комсомола приглашает только серьезных и умеющих себя вести.
        - Скажите, какая честь, Ольга Витальевна, - подумала про себя тут же, но вслух  почему-то согласилась, например, хотя бы побывать в знакомой с детства атмосфере военного городка.
        - Будет автобус из части, и назад тоже привезут, и даже развезут по домам.
        Была как раз суббота, значит, обычные девчоночьи посиделки. И все приехали и пришли, и вовсю издевались над Олей.
        - Посмотрите на нее, до чего уже озабочена.
        - Едет к солдатам.
        Под перекрестным огнем насмешек она все же потихоньку собиралась. Ведь ехать долго,  зима, на улице минус 27 градусов. Значит, надо утепляться, чтобы там переодеться для танцев.
        - Не забудь штанишки ватные пододеть!
        - Вот бы хоть один мужик видел, как ты собираешься.
        - Да ты уже и опоздала...
        - Опоздаешь тут с вами.
        - Ну, и оставайся.
        - Как же, у нее такая вымытость пропадает...
        - Да она скоро вернется, время-то сколько, ее уже и не ждут, отчалили давно девки к солдатикам.
Подначки продолжались, но думали они прежде всего о себе. Ведь если она уезжает, то и им как бы некуда вечер деть, без хозяйки в чужой квартире как-то не совсем удобно.
         В результате она опоздала на 45 минут, опять же ледяной трамвайчик как всегда не спешил. Но, подъезжая к фабрике, она увидела грузовую машину с крытым верхом уже под парами. Это и был обещанный «автобус». Только ее, казалось, и ждали. Было желание резко развернуться, но и назад ехать - тоже очень холодно. Втянули еще не опомнившуюся наверх и сразу поехали. Ехали, пели, вернее, орали песни, чтобы согреться. Ехали без вина, но молодость греет и без горячительного, тем более девчонки держали марку, не хватало еще по прибытию вываливаться из кузова пьяными.
         Наконец приехали. Территория части. Солдатский клуб. Встречающие коридором как при порке шпицрутенами.
Втайне подсмеивалась над собой, да еще и девчонки дома дали совсем не романтическое направление  мыслям. Коридор вел к большой комнате, где все было приготовлено для переодевания, где тетки-капусты должны были превратиться в изящных по мере возможности барышень. Застыло все, особенно губы и лица. Постепенно оттаивали, преображались, расцветали всеми красками и лица, и веселенькие наряды. На Оле, всегда носившей светлую пышную стрижку было черное платьице в тонкую белую полоску с пуговками  от ворота до складки на юбке. Рукава же у платьица были из черного шифона. Так подробно потому, что очень похоже на современные платья, такая неожиданная перекличка времен в моде тогда и сейчас. Впрочем, у нашей девушки, которая никогда не была красавицей, но "всегда была чертовски мила" и пикантна, при прочих достоинствах был еще и хороший вкус и завидное умение одеваться, из ничего делая конфетку.

       Тем же коридором, но в обратную сторону, перетекли в зал  с белыми колоннами. Такой ампир в солдатском клубе, крашеном зеленой краской. За колоннами с обеих сторон были накрыты столики, ведь не просто танцульки, а "Огонек". Ребята толпой у задней  стены клуба. Вновь прибывшие девчонки тоже кучкой застряли возле входа прямо у сцены. Обычное в таких случаях смущение и робость. Играет музыка, но еще никто не танцует. Зато вовсю глазами две толпы разглядывают друг друга, присматриваются. Оля  держалась возле трех других девочек. Одна из них, Лариса Барченкова училась с ней когда-то в один из приездов в восьмом классе, другая, Нэлка Долгова, была на пару лет моложе, но жила недалеко от Оли, поэтому частенько они объединялись по пути на работу и с работы, особенно в ночную и утреннюю смену. И Нэлкина подружка Люська Воронина, работавшая вместе с ней. Вот так вчетвером  оказались они уже у самой сцены, которая доходила им почти до уровня груди. Вдаль через головы других девчонок было смотреть далековато, поэтому смотрели на сцену.
 
       А там тоже было очень интересно, ведь рассаживался оркестр, разумеется, тоже солдатский. И в этот их угол, бог мой, шел такой  парень!!! И высокий, и чернобровый, "ще й на бородi  ямка", очень необычный благородством лица, фигуры и манер, с затаенным юмором и при такой красоте еще и очень добрый на вид. И тащило это чудо во плоти крупного размера еще и два крупных барабана и совершенно замечательный своей основательностью такой вроде табурет, сваренный из нескольких чугунных колец. Он шел, сам над собой посмеиваясь, и смотрел прямо на нее. А когда потом ушел и вернулся  с тарелками и малыми барабанами, а також барабанными палочками, она, тоже лучась и юмором, и доброй улыбкой одновременно, не удержалась и сказала:
      - Со-о-лидно, однако, устраиваетесь...
На что он ответил, пожимая плечами, и открыто улыбаясь:
      -  Да уж…
Это "да уж". произнесенное особенным образом, было, как у Кисы Воробьянинова, и было любимым междометием в семье Оли, где всегда была такая атмосфера постоянного подтрунивания и поддразнивания друг друга, любя, конечно.
       Пока она, задохнувшись, размышляла, откуда он знает такой код, бывают ли такие совпадения, дали команду кавалерам приглашать дам на танец, а затем приглашать за столики.

               
               
       К Оле лихо подлетел невысокий сержант, как разлетелся, так и танцевал, со значением и с "солдатской дрожью". А она при каждом повороте бросала взгляды на сцену и почти всегда ловила ответный. Это было очень занимательно, но совсем непонятно, что бы это значило. С сержантом поплыли к столику. Чисто механически, конечно, она выбрала место, с которого видно сцену и продолжала туда украдкой поглядывать, а с новым знакомым вела себя просто, но сдержанно. Рядом с ним ей было неинтересно, даже если бы он начал вдруг крутить сальто рядом со столиком. Так бывает, ну полная безнадега для него.
       Оркестр тем временем играл, но когда-нибудь это должно было закончиться, оркестранты ведь тоже люди, им тоже нужен перерыв, ну, хотя бы затем, чтобы  угоститься, как делали это другие, тем, что припасено на столиках... А припасено по советским временам было неплохо, в лучших традициях.

       Этого момента Оля ждала, но отчаянно волновалась, потому что здесь возможны варианты, по крайней мере, два. Вот заметил, скажем, ударник, что он произвел на нее некое впечатление, мало ли придурков, может, он один из них, начнет выделываться, ни за что не подойдет, наблюдая за реакцией издалека. Второй вариант - подойдет, может, не сразу, правда. Так тут опять два варианта: при такой замечательной фактуре может оказаться сильно прытким, избалованным вниманием девчонок. Это будет очень жаль... Неужели зря волновалась? Ведь дико, до чертиков, нравится. Давно с ней такого не происходило. А второй вариант и того хуже - подойдет, откроет рот - и все, окажется тупым или самовлюбленным идиотом и совсем не тем, кем кажется внешне. Этого же пережить просто будет невозможно, ведь с дураком совсем неинтересно, с лица же не воду пить. А внешне - это тот, за кем можно, не раздумывая, идти на край Земли... Вот такой сумбур в душе и мыслях.

      С сержантом станцевали еще пару раз, прежде чем эта пытка музыкой, взглядами, сомненьями, закончилась. Она снова сидела. Оркестр вдруг прекратил игру. А тот, которого она ждала, потому что уже была влюблена, да, представьте себе, с первого взгляда, спрыгнул со сцены в зал, а поскольку мальчиком был увесистым, по залу старого клуба аж некоторый гул прошел от этого стремительного прыжка. Спрыгнув, что-то налету схватил со столика, приготовленного для музыкантов, и сразу, под звуки музыки, правда, уже магнитофонной, направился к колоннам, за которыми сидела Оля. Боже, как же он был хорош! Такую благородную внешность не портила даже солдатская, правда, хорошо пригнанная, а может просто на два размера меньше положенной,  форма. Коротко стриженый, с бровями вразлет, сероглазый и немного "вещь в себе".

   А как уверенно и красиво он двигался. Ну, понятно, музыканты здесь как-никак хозяева в этом клубе, но это еще и манеры и порода. Все! Сейчас пригласит какую-нибудь девчушку для  поозорничать, вспомните ее варианты, а ты сиди и страдай, курносая блондиночка, подумаешь, взглядики бросала, видали мы их.. Но нет, чего-то дожевав, пока добрался, протянул руку с высоты своего роста прямо через сержанта, как потом оказалось, Зиганшина, и кивнул головой, и взглянул уже рядом прямо ей в глаза, и пригласил, и вывел, уже держа за руку, в центр зала. А дальше стали они танцевать, и стали они говорить обо всем на свете, легко, свободно и просто.
       Пару раз он еще отводил ее к столику, а потом они и вовсе перестали расставаться. Он на секунду оставил ее у колонны, исчез и принес стул, и усадил почти посреди зала, чтобы не расставаться уже совсем, ведь им столько нужно было переговорить обо всем на свете. Этим до сего дня совсем незнакомым людям.

        Получалось такое интересное кино. Весь "Огонек" еще изнывал от обычной неловкости, в зале танцевало еще не так уж много пар, одни они, не замечая никого вокруг, болтали и болтали совсем непринужденно и увлеченно. Одни еще только знакомились, а у Оли и Володи, так его звали, было ощущение, что они еще пару лет назад вместе учились, а теперь случайно встретились в армии, и им нужно обо всех вспомнить, обо всем переговорить, передать приветы. Мало ли, может такой встречи   больше никогда и не будет. Этой своей свободой общения в центре зала они, конечно, привлекали взгляды всех присутствующих. Они были хороши собой, увлечены друг другом, все им завидовали и смотрели на них, как на интересный спектакль.

        Музыкантов позвали на сцену, но герой ее романа отвел ее за другой столик, к своему командиру, начальнику клуба, капитану Филиппову, за миниатюрность, любя, именуемого солдатами  Филиппком.

        Филиппок был очень мил, с радостью и интересом взялся знакомиться, потихоньку расспрашивая и выведывая о ней все, в том числе, кто такая, откуда родом и т.п. Видя, как они очарованы друг другом, он волновался за своего любимца, хотел оберечь его от плохой компании, но уже сочувствовал и сразу понравившейся ему Оле, и вовсю расхваливал своего питомца, в общем, играл уже непонятно на чьем поле. 

               

        Вечер длился, музыканты спускались еще пару раз. Оля уже знала, что фамилия у Володи - Доронин. Очень симпатичная фамилия по сравнению с ее, вот мама же не стала менять свою девичью фамилию со значением "Поцелуева" на менее звучную "Квадратько". Родом из Д-ска, что на Украине. А у нее недалеко на Азовском море жили папины родственники, и часто они делали пересадку в этом городе, когда ехали в отпуск на море, поскольку именно через этот областной центр они проезжали.

        Отец - военнослужащий, с недавних пор - военный пенсионер. Когда демобилизовался, заезжал в часть к сыну, поэтому Филиппок с ним лично знаком. А, кроме того,  Володя - замечателен еще и сам по себе. Это она увидела и невооруженным, но влюбленным глазом. И начитан, и воспитан, и интеллигентен, не способен никого обидеть, но и с ним никто не пытается нагло шутить, поскольку огромной физической силы мальчик, до армии занимался тяжелой атлетикой, да и сейчас гири жмет, штангу толкает, но при этом и на барабанах стучит. Маленький Филиппок явно симпатизировал большому Доронину, впрочем, симпатия была обоюдной, это стало известно из рассказа Володи о семье Филиппка, где росло два миниатюрных мальчишки-близнеца, которые почему-то из всех ребят музвзвода больше всего тянулись к Володе, и любили запрыгнуть и повисеть на нем с разными переворотиками и хохотом.
        После армии Володя собирался поступать в медицинский, она очень живо представила себе этого доктора, скорее всего хирурга, душа вообще замерла и только через миг ожила - такой был эффект, она вообще отличалась очень живым воображением... А до армии срезался на экзаменах.
       О себе тоже вкратце рассказала для общего представления, только инстинктивно, помня случай с Витюнчиком, сказала, что живет с бабушкой.

       Глубоко за полночь, ведь это был старый Новый год, объявили, что "Огонек" окончен. Бог мой! Как жаль было расставаться... А оказалось, что расстались еще и раньше других. Незадолго до этого музыканты ушли играть, народ  потанцевал и пошел в выходу. Она уже больше не танцевала, а лихорадочно соображала, что вот сейчас толпа их разъединит, и на этом может все и закончиться, а поэтому на бумажной салфетке взятой у кого-то ручкой, нацарапала свой адрес, так, на всякий случай. Все. На сегодня радостных сюрпризов больше не ожидается, но еще  предстояло это одевание и поездка в ледяной машине. Но, пройдет и это, - так думала она, двигаясь назад вместе с людским потоком в людском коридоре сначала в комнату, а потом уже, совсем одетая в черное пальтишко с огромным рыжим лисьим капюшоном, на улицу, на мороз. Когда стали грузиться в эту ужасную машину, она почувствовала, как ее кто-то как перышко, подсадил вверх и вот, она уже в машине... хоть и смущена, не видя, но надеясь, что это он. Развернулась - действительно, так и есть. Взволнован, но не столько оттого, что своими руками ее поднял, а от того, что вот сейчас уедет - и пиши пропало. Такая девчонка! Просто мечта, и не чья-нибудь, а именно его. Он пока не соображал, где он будет ее искать.
      - Ай! Какая же ты умница, Олечка! Умница и все.
 Сверху, под светом фонарей, она протягивала ему адрес. Надо же, написала, сообразила, и тоже не хочет его терять насовсем.
      - Пока. Пиши. Я буду ждать!
       Все! Уехали.
       На обратном пути грелись тем же манером - орали песни. Рассказывали друг другу о новых знакомых. Ольге можно было и не рассказывать - ее парня рассмотрели все. Такого заметного одобряли, тем более, что и новые знакомые девчонок, как оказалось, отзывались о Володе с большим уважением. Эта парочка в центре зала занимала внимание всех и к тому же была еще и пищей для разговоров. О чем бы они еще говорили, кроме как об этих двух непринужденно болтающих, как будто  давно знакомых, девчонке с парнем.
 
      Как и обещали, развезли по домам. К себе  промерзшая, но счастливая Оля ввалилась в два часа ночи. Ввалилась в квартиру, а потом, не раздеваясь, к  Марь Николавне в комнату, благо у нее горел свет. Ввалилась, обалдевшая от счастья, сползла по дверному косяку на диван и объявила:
      - Марь Николавна! Я влюбилась!
      Та захлопотала, отложила книгу, которую читала, сидя за столом под лампой, стала расспрашивать, вместе с ней смеяться и сопереживать, приговаривать "ну, и слава богу". Достала из кармана ситцевого халата пачку "Севера", закурила, забросила ногу на ногу, еще что-то поспрашивала, а потом категорически стала отправлять ее спать, ведь уже сегодня ей в утреннюю смену.

                5. Под знаком любви.               

       До утра она почти не спала. Смена прошла быстро, а она все равно торопила время. Рассуждала, что завтра может уже прийти письмо, если Володя напишет сегодня. Но все это в лучшем случае, а вдруг он напишет не скоро, или вообще передумает писать. Эти идиотские варианты с некоторых пор одинокой и неуверенной в себе девушки просто сводили ее с ума. Одно она знала точно - надо, чтобы быстрей прошел этот день. Невыспавшаяся, но было не до сна, она очень логично после работы отправилась на трамвае "в город", в кино. Это значит, в кинотеатр в центре города. И вот ведь что интересно, во всех городах, от районных до областных, жители этих городов, когда едут в центр, всегда говорят: "Поехал или поехала в город".
       Зимой темнеет рано. Поэтому после кинофильма, ни названия, ни содержания которого она не запомнила, вернулась домой уже затемно, с мыслью:
       - Скорее спать! А вот завтра...
Все счастье было в этом завтра, которое должно наступить как можно быстрей.
      У порога ее остановил голос Марь Николавны:
      - Олечка! Зайдите ко мне. Мне нужно вам что-то сказать!
      Зашла, красивая в своем рыжем капюшоне, румяная с мороза:
      - Добрый вечер, Марь Николавна! Как вы после сегодняшней ночи, я вам не очень помешала?
      - Да оставьте, Оля! Лучше пляшите! Вам письмо! Я думаю, от него...
      - Но этого не может быть. Я все посчитала. Только завтра.
      - Оказывается, может. Тут какие-то 50 километров. Раз не может, так что, не отдавать, читать что ли не будете?
      Она схватила долгожданное письмо, на ходу разрывая конверт без марки, с незнакомым почерком, с обратным адресом "войсковая часть такая-то", на ходу читая  четыре короткие строчки :
       - Дорогая моя, Олечка! Мы расстались с тобой час назад. Я уже в казарме. Но спать не могу и поэтому пишу тебе письмо под одеялом, с фонариком. Отнесись серьезно к моим словам. Я тебя люблю! С той минуты, как увидел тебя в толпе, еще до того, как ты обратилась ко мне у сцены. Мы весь вечер болтали с тобой ни о чем, а вот теперь я говорю тебе то, чего не успел: Я полюбил тебя на всю жизнь. Целую. Володя.

       Она прямо в пальто, как подрубленная, упала на бабушкину оттоманку и заревела от счастья. Как прекрасна взаимная любовь! Наконец-то она дождалась ее. Как одинока она была все эти полтора года, какие опасности, соблазны и чужие люди окружали ее, как это невыносимо - из всеобщей любимицы и отличницы оказаться совсем одной без любви, флирта, поклонников, учебы, родителей на этой фабрике, в три эти ужасные смены, которые искусственно делят всю жизнь на утро, вечер, ночь, по названию этих смен. А венец всему - эти вечные девчоночьи посиделки...
                Как девушки бывают одиноки
                Не снится в страшном сне и
                старикам.
       Она громко плакала - и одиночество уходило из нее вместе с этими горькими слезами. Она громко плакала, а слезы становились все слаще, это были уже счастливые слезы. Душа омывалась слезами, а Оля становилась сама собой.
       Когда она перестала плакать, это еще больше напугало ее соседок. Ее стали окликать:
      - Оля! С вами все в порядке? Это Марь Николавна.
      - Олечка! Выходи, чайку попьем, все расскажешь, не случилось ли чего? Это тетя Зина.
Обе волновались по-своему. Обе знали цену и счастью, и одиночеству. Недаром сами смеялись, что в квартире три невесты.
       И она вышла, держа в руке письмо. И ревели уже в три ручья втроем.
      - Ах, какой мальчишка! Да разве можно так опрометчиво - люблю на всю жизнь! Хорошо, что он попал на вас, Олечка, мы-то вас знаем, это достойный выбор. А если бы на какого-то крокодила с хорошенькой мордашкой? Ай, мальчишка!
      - Мальчишка-то мальчишка, но тоже соображает, кому это можно писать. Ведь влюблен - и все тут. Ему все можно и все позволено. Когда сильно осторожничают, это и не любовь вовсе.
      Вы, конечно, догадались, где тут чей комментарий... Оля же сидела почти молча и светилась после слез с красными глазами и распухшим носом от счастья. Пили чай, хохотали, подначивали друг друга. А потом невесты разошлись спать.  Неизвестно, как спали в эту ночь наши пожилые дамы, а Олечка спала глубоким сном праведницы,  и без сновидений.

               

       И полетела из адреса в адрес активнейшая переписка, почти каждый день. Это только свое первое письмо Оля начала по наущению бабулек со слов осторожных, даже немного назидательных, что, мол, о чувствах еще рано судить, что они для этого недостаточно знают друг друга. На что он ответил с прежним пылом:
        - К черту осторожность. Я уверен в себе, что люблю. Оля, наверное, именно ты сомневаешься и во мне и в себе. Это тебе нужна какая-то проверка.

        Письма стали гораздо длиннее. Он писал обо всем, что с ним происходит, поневоле пересыпая строчки забавными украинизмами. Но ведь и ее папа всю жизнь сдабривал свою удивительно правильно поставленную речь такими словечками. Даже сообщил о том, что в части карантин по гриппу, так что вряд ли они до весны встретятся, хоть и очень хочется. После чего она сдалась и также пылко отвечала многостраничными письмами. Ведь писанина - ее конек и тут ей равных не было.
      Где-то через неделю, была как раз утренняя смена, к ней подошла посыльная из проходной:
      - Там вас военный дожидается.
      Была пятница, завтра выходной день. Как здорово, что папка прилетел. Она была так счастлива, что даже не думала, что он может быть на нее сердит за то, что приросла к этой фабрике, а в смысле учебы - ни с места.
      Она быстро сбегала к начальнику цеха и отпросилась на остаток смены. На ходу одеваясь, полетела через двор к проходной, сверкая улыбкой среди выпавшего утром снега, переливавшегося на солнце всеми цветами радуги.

      На полном скаку влетела в темную проходную, и улыбка моментально слетела с лица. У окна, с той стороны вертушки, стоял действительно военный, но не молодой полковник в папахе, кого она рассчитывала увидеть, а бледный и похудевший, но все равно очень красивый, он, Вовка Доронин и смотрел на нее и страдал от той метаморфозы, что происходила с ее лицом, вернее, с его выражением - от полного счастья до мрачного недоумения, даже злости.
      За ними внимательно наблюдала охранница, тетка в ватнике, валенках и пуховой серой шали. Такие тетки держали тыл в войну, провожали мужей и сыновей на фронт. Солдатики у них всю жизнь в чести. И именно она нашлась первой.
      - Ну, ты чего, девушка, остолбенела? Солдатик-то тебя уж целый час, поди, ждет. Замерз весь, тебя дожидаясь, а ты как не родная.
      Где ей было знать, какие мысли самого дурацкого толка вертелись у Ольги в голове. Влюбившись, она жаждала перемен в своей жизни. Начала с перемен в своей комнате. И как раз вчера с Надькой Московцевой, подвернувшейся под руку, весь вечер громили бабушкину комнату, вынесли двуспальную кровать с железными спинками из черных, может, даже кованых прутьев, выгребли весь многолетний мусор из подушечек, старых тапочек, тряпок и прочего хлама.
     Попадались и уникальные вещицы, например, в диване нашли немецкую офицерскую парадную саблю. Это была папина трофейная сабля, но на ковре ей не было места из-за маленькой свастики на эфесе, рядом с головой льва с красными рубиновыми глазками. Времена были строгие, и сабля с послевоенных времен хранилась у тещи. Оля ее неоднократно видела и раньше. Были там еще замечательный серебряный миниатюрный сундучок на гнутых ножках и с навесным замочком почти из-под Левши по крохотности размеров, а также необыкновенной красоты большой платок из натурального шелка и часть бабушкиного свадебного платья из старинной парчи с длинным рядом малюсеньких перламутровых пуговок, переливавшихся всеми цветами радуги. Насколько Оля помнила, этот фрагмент платья был из поповской ризы, неизвестно какими путями оказавшейся в семье, где дочка на выданье. Дело было давнее, может, из реквизированного у церкви.
       Разглядывание таких чудесных находок отвлекло их от главного дела - уборки, да и так немало уже сделали! Вынесли крупные предметы, свалили остальное в кучу посреди комнаты, туда же подмели все ошметки оторванной танцами еще в день рождения нескольких слоев коричнево-рыжей краски, оказавшейся под так называемой мебелью... и уселись беззаботно петь песни. Про любовь, конечно. И счастливую, и безответную, шуточные и жалостливые. И горланили почти до полуночи. И хохотали, как молодые кобылицы, заспорив, усталые, кому свет включать, ведь пели душевно в темноте. И нашли с хохотом компромисс - вдвоем дотянулись до выключателя немецкой саблей, чтобы не прерывать пение. И опять хохотали вроде без причины, а на самом деле просто от счастья, что молоды, веселы, а впереди - неземная любовь. А потом разошлись.
       А утром по выпавшему снегу - на работу. А куча осталась посреди комнаты! К тому же и голова немытая. А она не привыкла встречать гостей посреди бедлама и не в порядке. Да она в походе на Байкал, когда под голову поленья подкладывали, умудрялась еще и бигуди приторочить. Вот они где, причины перемены ее настроения. Да и папку очень хотелось видеть.
     Тем временем вышли из проходной и пошли по стежке среди сверкающей снежной равнины к злополучному трамваю. Шли гуськом, по единственной протоптанной тропинке. Она - впереди, он - за ней. И, расстроенный, бубнил:
     - Ты мне не рада.
     - Ну почему же, очень рада. Просто сказали, что военный ждет, для меня это - папа.
     - А я кто? Не военный?
     - Ты - солдат.
     - А что, с солдатом пройтись зазорно?
     - Да нет, что ты, что за глупости.
     Она говорила неправду. Это тоже ее очень смущало, кроме перечисленных и как ей казалось, ужасных причин. Ведь ехать почти через весь город с солдатом к себе домой под взглядами любопытных, как эта охранница - это, доложу вам, испытание для девчонки. Но самое трудное им обоим - это выдавливать из себя все эти глупые обыденные слова, когда в письмах сказаны уже все существующие слова любви и о любви, а еще практически ни разу не поцеловались и не обнялись. Вот такой вот парадокс.
     - А как ты нашел меня?
     - А я был у тебя дома, познакомился с твоей бабушкой. Она мне очень понравилась. И очень похожа на тебя, вернее, ты на нее.
     А ей опять шлея под хвост, она рассказала соседкам, что представила, что живет с бабушкой. И тетя Зина, видно, подыграла, уже тоже научилась строить мизансцены. В общем, с кем поведешься... И она зло сказала в ответ:
     - А она мне не бабушка!
     - А зачем же ты сказала так?
     - А чтобы меньше вопросов и ненужных мечтаний.
     - Тебя кто-то обидел?
     - Да нет, я сама кого хочешь обижу.
     - Да, сейчас ты обижаешь меня, только не пойму за что...
Ну, где ему понять такую сложную безмозглую дуру!
      Так и доехали. Мучительно было идти по двору под любопытными взглядами, ведь ясно же, девчонка без тормозов ведет солдата прямо утром домой, на случку.
      Подошли к квартире. Дверь подозрительно быстро отворилась - и вот они, уже две бабушки вовсю стараются произвести на внучека впечатление. Чего-то ласково приговаривают:
     - Нашел! Вот и ладно! Раздевайтесь. Шинельку-то давай повешу, Володя! Я правильно назвала?
     - Теть Зина, выходите из роли. Он уже знает, что вы не моя бабушка и что у меня ее вообще нет.
     - Ах, Оля-Оля! Ну и что, что не бабушка, а я все равно рада гостю, такому ладному да красивому.
      Не снимая лисьего малахая Оля метнулась на кухню, включить колонку, чтобы заняться уборкой и головомойкой. Ее догнала Марь Николавна, пока "бабушка" тотошкала внучека.
     - Оля! Не волнуйтесь! Мы с Зинаидой Несттной все убрали, как только он поехал к вам...
     О, дорогие мои, незабвенные соседки, такие разные и такие мудрые и великодушные. Как вы только терпели, в сущности, чужую девчонку со всеми ее примочками? Как прекрасно вы разбирались в людях, понимая, что у нее такой трудный период в жизни - молодость. А он же, действительно, понравился вам с первого взгляда, не такого, как у Ольги, а такого, мудрого и заинтересованного, а подходит ли этот мальчик их вредной, но умной и красивой девочке.
И вердикт вынесли сразу - подходит. Этот-то ее облома-а-ет... И слава богу.

                ---------------------               
      
      Впервые в  жизни она шастала по квартире перед парнем в платочке на «бигудях», предварительно извинившись. Свидание продолжалось поздним завтраком, ведь гость, чай, не из дому. Пока она шустрила на кухне, он разглядывал комнату бабушки-девушки. Стол. Диванчик. Цветы на окне. Почему-то колючие, кажется, терновник называются. Тут же, кстати, по ассоциации вспомнилось "Они венец терновый, увитый лаврами, надели на него". Довоенный шкафчик с сохранившейся надписью "Квадратьке 20 лет". Очень мило и довольно бедно. Как у его бабушки, у которой он практически и вырос, пока родители мотались по стране и даже за ее границей, в Группе Советских войск в Германии. Полосатые домотканые дорожки на чисто вымытом полу. Он же не знал, что здесь было еще вчера. А если бы и знал, то вместо  испуга просто помог.  Вот такой он был кроме красоты неземной, еще друг, товарищ и брат.

       Они удачно скрывали свое волнение за суетой, за едой, за разговорами. Лишь иногда на секунду замирали, погрузившись в какие-то свои грезы или внимательно вдруг следили за руками, губами, поворотом головы друг друга. Завтрак завтраком, а куда деть инстинкты, силу взаимного притяжения, обаяние свежести и молодости. Так, в томлении и прошел завтрак, можно констатировать "в теплой дружеской обстановке". Слово за слово, продолжали знакомиться, смеяться и поневоле откладывать сладкий миг объяснений, поцелуев. Но и слишком далеко тоже откладывать нельзя. Это в части "солдат спит - служба идет", а здесь - каждая минута на счету. Да и не в увольнительной он даже - в командировке, которую придумал ему Филиппок - сдать комсомольские взносы в сберкассу районного центра. Уже скоро и уезжать, а они еще ни разу и не поцеловались...
        - Оля! Иди ко мне.
И она пошла. И весь ее обширный любовный опыт на уровне 9 класса средней школы тех лет, а это совсем не тот, что позволяют себе старшеклассники  сейчас, пришел ей на помощь. Они дождались. Они целовались. Целовались вусмерть, чтобы насладиться и запомнить миг. Они нашли друг друга. Господи, как же это здорово, найти свою половинку, тем более двум таким неприкаянным, вырванным из обычной своей жизни и временно оказавшимся: ему - в армии, ей - на фабрике.
 
        Здесь никто ничего не говорит плохого об этом окружении, еще и в армии не было дедовщины, да и служил в музвзводе, да и работу на фабрике и ее людей Ольга Витальевна всегда будет вспоминать с признательностью и уважением и даже внутренним убеждением, что ей это было где-то необходимо. Для моральной зрелости, что ли. Именно там она поняла, как сурова и многообразна жизнь, и что именно на этих людях труда и держится мир.
        Но тогда вместе с любовью приходила уверенность, что впереди - целая жизнь любви и непременно вместе, что для нее они пока не готовы в своем нынешнем состоянии, которое временно, а впереди - захватывающие дали.
        Он планировал снова поступать в медицинский, ей это очень нравилось. А она, избавившись от глупых иллюзий, собиралась на филологический, как когда-то советовала  любимая учительница.
        Помимо всего много болтали  обо всем на свете. Володя оказался очень начитанным парнем, с первого свидания они, задумавшись, вдруг начинали фразу одновременно и с одних слов. Это просто поражало, такая похожесть в мыслях и словах. Базис был, правда, разновеликий. Володя никогда не утруждал себя учебой, рос у деда с бабушкой в Д-ске, еще мальчишкой помогал им строить свой дом недалеко от шахты, где  дед заведовал древесным складом. У стариков, а было им в ту пору всего по 62 года, была одна дочь, Володина мама. Она вышла замуж студенткой техникума в Харькове за Володиного отца сразу после войны, которую он прошел как авиационный техник. Никогда в жизни ни мама, ни бабушка не работали, в смысле работы по найму. Но украинские домохозяйки - это всем известные труженицы по дому, по саду-огороду. У Оли у самой была такая бабушка в той же области на Азовском море.
        Вспомнилось ей и великое сидение на вокзале в его городе в 61 году, когда сестренке было всего год. В жару, духоту, измотанные 6-ти суточной поездкой из Читы с уже оставшейся позади одной тяжелой пересадкой в Харькове.
        - Вот не знали мы, Володя, что там живешь ты, а то точно заявились бы на постой.
        - Милости просим. У меня знаешь, какая бабушка гостеприимная. И накормит и напоит, еще и с собой нагрузит.
        - У меня у самой такая бабушка в Мариуполе.
Нет, тогда еще он назывался Ждановом, это позже ему вернули его историческое название. У Ольги была одна знакомая по фамилии Жданова, которую после переименования все вокруг ради смеха  стали именовать Мариупольской...
        - Ты знаешь, она меня и в армию провожала. Родители с младшим братом в это время служили в Ленинск-Кузнецком.
        - Надо же, такая ответственность. Ты говоришь, так с 9-ти месяцев, как забрала тебя в Пружанах от родителей, так и вырастила до 18 лет?
        - Да, с небольшими перерывами. В Пружанах мне вода не подходила. Ну, например, один год я был с ними в ГДР.
        - Я тоже полтора года жила у бабушки здесь, когда папа поступил в Ленинграде в академию, а мама - в институт. Трудно было найти жилье для семьи с ребенком, но потом - всегда вместе.
        - Так вот. Проводили меня на областной сборный пункт, а оттуда потом на 2 суток отпустили. Потом еще сутки на этом пункте, а потом повезли в крытых машинах на вокзал для отправки. Представляешь, а бабушка откуда-то узнала и прискакала с целым мешком припасов внучеку и не на чем-нибудь, а нашла соседа с мотоциклом. Так, верхом и с мешком и примчалась к вагону на энном пути.
 
         Неожиданным образом  пути их семей пересекались, то в послевоенной Белоруссии, то в северной столице, где отец Володи тоже учился в физкультурном  институте, а потом всю жизнь служил в авиации, но уже по спорту, а не по технической, как в войну, части. А поэтому неожиданно пересекались и детские воспоминания.

               

        Часа в четыре он уехал, а она все выходные провела в блаженном состоянии. Не сразу понимала, о чем ее спрашивали, не сразу разумела, чего от нее хотят, куда пойти и что сделать. Какой-то полуавтомат вместо четкой и обязательной девчонки. Соседки переглядывались и вздыхали понимающе: "Любовь..." Подружки же требовали подробностей. Ну, разве можно об этом рассказать?

        Потянулись томительные дни. И томительные ночи, полные мечтаний. И замечательная переписка обо всем на свете, а не только о том, кто любит больше и сильней. Хотя без отчаянной любви не было бы и этой переписки. Но в переписке крепла и взаимная чисто человеческая симпатия и дружеские отношения.
 
        В конце зимы он приезжал еще пару раз. А последний раз в увольнение на двое суток, то есть приехал в пятницу вечером, а уезжал в понедельник утром. Это было здорово, но  было и трудно сдерживать свои чувства, тем более, что в их распоряжении были еще и ночи, созданные богом для любви. А они засиживались допоздна, а потом расходились, как примерные школьники. Она - ночевать к тете Зине, а он оставался спать у нее в комнате. Сна всю ночь не было, конечно, во всей квартире. Утром, как примерный солдат, он застилал постель, накануне постеленную для него Олей, умывался раньше всех, чтобы никому не мешать из "невест",  одевался и, сидя на диване, ждал ее.
       И она приходила, и начинался новый день с новых поцелуев. Но в конце двухдневной пытки оба понимали, что продолжаться вечно так не может, и одних поцелуев обоим мало.
       В следующий раз он явился 5 марта с духами в честь 8 марта и опять на 2 дня. А поскольку оба уже многое передумали в известном направлении после последнего свидания, то и произошло все очень быстро и естественно, прямо по приезде. Заметим, в дневное время. Оба перенесли потрясение. Но как прекрасно оно было, это потрясение. И помогли друг другу справиться с этим потрясением, где юмором и смехом, где словами-заверениями, а потом и новыми ласками и новыми потрясениями. Это чудо узнавания, открытия в области чувств и нежности захватили обоих в равной степени. Все три дня они провели в любви, засиживались и валялись допоздна, но по сложившейся традиции расходились вечером по разным комнатам. Прямо великие фарисеи.
 
       И это тоже было хорошо. Надо было еще и отдыхать, хоть немного, и осмысливать все события дней любви, перебирая минуту за минутой. И не тревожить соседок по ночам. А у самих почему-то не было страха, недоверия, боязни последствий. Они сливались в любви, а любовь, как известно, это инстинкт продолжения рода помимо всего прочего, что придумали люди для обмана этого инстинкта в угоду  наслаждению. 
        Расставание впервые было с ее слезами навзрыд  рано утром в понедельник. Разъединить их было невозможно, но  надо. Есть такое слово. Если одно надо, то другое тут же "низзя". У обоих есть дело. Нельзя же проваляться всю жизнь рядом и не размыкая объятий. А тогда им обоим казалось, что можно. Что это и есть их главное дело в жизни - любить и быть любимыми. Кто может с этим спорить, тот никогда не любил вот так - в первый раз, так отчаянно и так бурно.
       Они все-таки оторвались друг от друга,  и через несколько часов внешне влились в обычные заботы и привычный ритм своей жизни. Но какая  бурная внутренняя жизнь тут началась у обоих "тайных эротоманов". А именно такими они и были, воспитанные на чтении лучших книг, которые придумал мир, лучших картин лучших художников, не обделенные чувством прекрасного, и сами весьма недурные собой. Оба, рожденные в любви и выращенные любовью близких. А теперь они стали взрослыми. Кому же еще как не им откроет свои тайны  ее величество Любовь и ее богиня Афродита, дамы неопределенные во всех отношениях и причудливые сверх всякой меры. А вслед ему полетело:

                Когда меня разлюбишь ты
                Как написалось это просто
                А как звучит томительно и
                остро               
                не для меня -
                Меня ль разлюбишь ты?
    
         В той, прежней жизни ей часто посвящали и дарили стихи, которые она совсем не ценила. Ну, приятно - и все, что мальчишки и парни, очарованные ею, сидят и кропают стиши, где все в превосходной степени  лично о ней. Ну, например:

                Как я люблю твои власы
                густые
                Твой ум и гордость, доброту
                Клянусь, слова те не пустые
                И взглядов милых простоту.

          Приятно - и не более того. А тут - поистине на нее снизошло и это новое томление - воспевать свою любовь в стихах. Не в четырнадцать и не в пятнадцать, а в ее взрослые двадцать. Так что же, она отстала в развитии? Да нет, просто полюбила - и зазвучали струны души. И так изощренно - представить, что он ее разлюбит, принять эту боль и сразу оттолкнуть потому что "потому" оканчивается на "у" - ее невозможно разлюбить. Как вам такое бездоказательное доказательство? Правда, ново и смело. Вот она, прекрасная уверенность юности - и самое интересное, что и другие в это начинают верить.

                -----------------------               

         И началась самая прекрасная пора ее жизни. Под знаком любви. Письма, редкие встречи.
         В одну из таких редких встреч, утром в субботу они встретились у нее в комнате и до завтрака предавались поцелуям. Она сидела у него на коленях, и оба, естественно,  забыли обо всем на свете.
         Вдруг в дверь раздался стук, довольно громкий. Соседки, не сговариваясь, никогда не стучали, а просто окликали ее.
         - Оля! У вас чайник кипит!
         Ну, воплощенная деликатность. Стука во входную дверь и каких-либо разговоров они тоже не слышали.
         Оля моментально соскочила и счастливая, вся розовая от волнения, а потому и очень сильная, и с ослепительной улыбкой - ее сейчас мог остановить только танк - подлетела к двери и распахнула ее. Бог мой! На пороге стоял отец в генеральском облачении. А взгляд настороженный, как у юного следопыта. А в квартире как бы ни души...
         Когда человек счастлив, как и пьян или душевно болен, он не анализирует ничего, он просто действует - и все поступки ему кажутся очень логичными, самое интересное, что и другим иногда тоже.
         Она, сияя, завопила:
        - Привет, Квадратько!
А он в тон ответил:
        - Квадратько, привет, коли не шутишь.
Затем она быстро подхватила его под локоток и, поздравляя и расхваливая его яркий наряд "а ля павлин", как он сам называл, повела его на... кухню. А он шел, не сопротивлялся, улыбался и подчинялся. А она тем временем зачастила:
        - Понимаешь, пап, я не одна.
В ответ он легонько крякнул.
        - У меня парень.
        - Хорошо, что не два.
Ее шутливый тон передался и ему, хотя такие шуточки у них тогда не были в ходу. И чтобы как-то объяснить, почему у нее парень в 9.30 утра, она быстро-быстро продолжила:
        - Понимаешь, пап, парень в солдатской форме. Так что ты, мон дженераль, не очень...
Она хотела добавить «разоряйся», но он ее опередил. Отстранив одной рукой, он первым отправился в комнату, а следом потрусила и она.
        Дальнейшая сцена происходила у нее на глазах. Папка,  мужчина небольшого роста, хоть и генерал, вошел в комнату. Ничего не подозревающий  солдат не упал, однако, в обморок и не свалился со стула. Он с большим достоинством поднимался, очень красиво и четко, но без излишней спешки, правой рукой застегивая верхние пуговицы мундира. Когда он поднялся во весь рост, генерал Квадратько невольно им залюбовался "хорош, чертяка" и подошел ближе:
       - Здравствуйте, я Олин папа, Виталий Николаевич. Откуда родом, где служите?
И протянул руку для знакомства. В ответ солдат протянул свою и произнес:
       - Володя Доронин.
Дальше она не слушала. Поняв, что скандала и криков "смирно" не будет, что мужчины друг другу понравились, что ни отец, ни Вовка не ударили в грязь лицом, она помчалась искать этих предательниц, без которых папка не мог бы войти в квартиру. Ведь могли бы окликнуть, как-то предупредить, все это очень подозрительно...
   Она нашла их у Марь Николавны, обеих "преступниц". Теть Зина, держась за сердце, сидела на диване у двери - это уже становилось традицией - сползать по косяку на этот диванчик. Марь Николавна, как вы догадываетесь, сидела за столом нога на ногу и курила в волнении, и была окутана облаком дыма.
       - А... Вот вы где, мои ненаглядные...
       - Понимаете, Оля! Стук в дверь. Я услыхала, что Зинаида Несттна пошла открывать. Никаких особых звуков. А потом резко открывается моя дверь - и Зинаида Несттна падает на диван, хватаясь за сердце, выпучив глаза и с немым криком: "Отец приехал!" Вы же понимаете, если бы я, я бы что-нибудь придумала, а так... немая сцена да и только.
       - Не волнуйтесь, можете выходить из укрытия, бомбежки не будет. Теть Зина, вы еще не актриса, а еще только учитесь у Марь Николавны. Но именно то, что вы не стали восклицать: - Ой! Виталий Николаевич! Вы приехали? Как там Екатерина Александровна, Светочка? - видимо, насторожило папку, и он внутренне подготовился к чему-то такому. А тут всего-то солдат с утра.
       "Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом" - частенько любил он приговаривать и раньше, но так прилично и мудро вел себя впервые.
       - Дальше закрутилось-завертелось. Оля стала соображать насчет завтрака, т.к. как украинский человек папа любил творог и ряженку. Ряженки в их городке не было вообще, а творог редко. Поэтому именно эту еду он всегда предпочитал по приезде в Н-ск. Зинаида Нестеровна притащила из своей комнаты заначку еще с 20-летия Оли - бутылку коньяку, которую взялась тогда сохранить как раз для Виталия Николаевича со словами: "А то все твои девчонки вылакают"- и про которую Оля совсем забыла. Заглянув в комнату, она увидела приятную картину - оба сидели, уткнувшись в утренние газеты, привезенные из Москвы. Володя из-за газеты, увидев бутылку, стал ей подавать знаки: - Убери, ты что, и украдкой показывал на погоны, мол, субординация. Но она не придала этому значения, была уверена, что раз все так хорошо, то и выпьют за знакомство все вместе, и вообще все будет еще лучше.
       Однако, молодой генерал был мудрым в свои 42 года, не делая никаких резких движений, сказал, что вчера они  якобы слегка перебрали в гостинице и он сегодня ну никак не может выпивать, и что такой хороший коньяк им и самим пригодится, только на улицу потом не выходите, а то и на патруль можно нарваться. Потом все хорошо позавтракали. Потом Володя опять укрылся за газетой, а папа сказал, что хоть и планировал у нее тут переночевать, но понимает ситуацию и как коротки увольнительные... а потому отчалит сейчас:
      - Если бы только не электричка и не этот чертов трамвай... Ну да ладно. может и такси поймается.
      Напоследок надавал Оле заданий от мамы и сестренки кое-что им купить в столице и назначил свидание через три дня в гостинице в Москве.
      Оля вышла его проводить до парадного:
      - Пап, ну как он тебе?
Он ответил вопросом на вопрос:
      - А он тебе кто?
      - Друг, наверное.
      - Так имей в виду, в дружбу между мужчинами и женщинами я не верю.
А из следующей его фразы:
      - И заруби себе на носу, в вашем возрасте друг - это потенциальный жених...
она поняла, что понравился Вовка и ему, ее отцу, который гонял от нее этих самых друзей от одноклассников до лейтенантов  в городке очень последовательно и даже радостно.
За сим со смехом он попрощался:
     - Ну, я поехал. Иди, а то замерзнешь. И смотри, все зависит от тебя самой, глупостей тут не наделай.

               


      Конечно, бутылку они тут же усидели, еще и Надька Московцева им помогла. С Володей они уже были знакомы. Посмешила их своими рассказами про Нинку Семенову, про то, как они знакомились с итальянцами - это в те-то времена, форменная измена родине налицо. Потом  похвасталась, как на третий раз наконец сдала древнюю историю - в черном платочке и с неподдельной грустью перед экзаменатором.
      Через несколько дней встретились с папой в московской гостинице, видимо, это была гостиница Министерства обороны, кругом были одни военные. Поднялись в номер оставить покупки. Поимели инцидент с дежурной по этажу:
      - Товарищ генерал, с дамой в номер нельзя, как вы понимаете.
      Самое лучшее, что нашел в ответ отец:
      - Да какая это дама!
А "даме" было обидно, ведь она так старалась. В ажурных чулках, изящных ботинках, в черном пальтишке и спущенном на плечи капюшоне, который сливался по цвету и пышности с копной волос - она была очень даже ничего. Вот и дежурная это отметила.
      - Это моя дочь! Тут и без паспорта видно, как мы похожи. Или предъявлять?
      - Извините, Виталий Николаевич. Проходите, конечно. И правда, похожи. Это я так, по долгу службы.
      Отец еще брюзжал, пока шли по коридору к номеру:
      - Да она меня сто лет знает. Это ж надо, дама... Да только б на носы глянула.
И по-новому смотрел на дочь.
       Спустились в ресторан. Там было немноголюдно. Официантка  во время заказа, как им теперь обоим казалось, смотрела на них неодобрительно. В тепле, в светлом зале, они постепенно оттаивали, начались их обычные подкалывания и переброс шуточками. Им было хорошо и уютно вдвоем, все-таки виделись теперь так редко.
      Папка заказал коньяк, видимо, себе, но официантка принесла  две рюмки и два бокала.
      - А это зачем?
      - Для дамы.
      На этот раз он только гмыкнул выразительно, а когда она отошла, они вдвоем рассмеялись.
Окончательно отсмеявшись, генерал решил поделиться с "дамой". Они и раньше, в ее старших классах, могли составить друг другу компанию по коньячку, при этом отец всегда приговаривал:
      -Только смотри никогда не увлекайся этим. А вообще в этой жизни выпивать надо уметь.
      А сам вот совершенно не умел. Страдал головной болью наутро даже от небольшой дозы. А вот компанию, застольные легкие разговоры любил, при этом сам был редким рассказчиком. А тут подошла официантка с бутылкой шампанского и коробкой конфет со словами:
      - Это вашей даме вот от того столика.

     За тем столиком сидели морские офицеры во главе с адмиралом. Оля заметила их пристальное внимание еще раньше. Уж чем-чем, а женской интуицией ее бог не обидел. Они,  уже подогретые спиртным, аж выворачивали шеи, чтобы  наблюдать за ними, такими смеющимися и естественными в ресторане военной гостиницы. Это, наверное, оттого, что им самим явно не хватало дамского общества. Они отчаянно завидовали ее отцу - весь их вид красноречиво и без слов говорил: "Вот лысый черт, какую девчонку отхватил и сюда не побоялся привести".
      - Передайте господину адмиралу, что моя дочь не принимает никаких подарков от лиц старше ее отца и по возрасту и по званию!
      Официантка была счастлива таким оборотом, надо же, дочка. На рысях помчалась к тому столику и передала дословно замечательную фразочку. Господа офицеры сыграли классную немую сцену, а затем вслед за адмиралом, у него и правда Оля увидела на погонах две адмиральские звезды, поднялись за столом и очень церемонно, но опять не без зависти, раскланялись перед ними. Это было здорово. Это было красиво. И она в центре внимания. А папка-то каков! Ну, все прямо чистые гусары. Поистине, жизнь ее меняется каждый день, и все к лучшему.
      Потом он ее проводил к метро. По дороге они долго смеялись, легко найдя нужную ноту для разговора. Отец признался-таки, что Володя ему понравился, да и его семья военнослужащего - тоже вполне понятна и привычна, свой брат офицер. При этом добавил:
      - Если б знал, что за 7 тысяч километров ты найдешь солдата, я б тебе дивизию построил!
       Она тоже за словом в карман не полезла и парировала такую вопиющую,  мягко говоря, неточность:
      - Вот ты бы как раз и построил...
И они опять хохотали.
      Напоследок она чего-то у него выцыганила на новую обстановку комнаты со словами:
     - А тебе не стыдно, в каком убожестве я принимаю "потенциального жениха", да еще и являюсь теперь генеральской дочерью.
     - Стыдно. Но никогда не называй себя так. Ты - дочь солдата. И только так. Ведь я, по сути, им и являюсь!

               
 
       Маме она передала письмо. Оно начиналось с "Мама, я люблю!" Папа, наверное, к письму дорисовал все остальное.
Вместе с Нэлкой Долговой, если помните, она жила рядом, работала на той же фабрике и ездила с Олей на тот же" Огонек", они купили набор румынской мебели "Жилая комната", прикатили в мебельном фургоне и расставили. Теперь и внешний антураж жизни тоже изменился к лучшему. Было дорого, но она же работала... Взяла как взрослый работающий человек кредит на полгода под всю зарплату, родители обещали продолжать ей помогать.
      Вскоре ей стало казаться, что ее пылкая любовь не осталась без последствий, но всерьез поверить в это она не могла. Ну не верят люди в те чудеса, которые творит с их неопытными телами мать природа, пока не увидят своими глазами мнение знающих людей.
      Чтобы не ходить в районную больницу, поехала в Москву, в платную поликлинику.
     - Да, деточка, вы ждете ребеночка - обрадовала ее докторица, такая бабулька - божий одуванчик. У нее все, наверное, были деточками и ребеночками.
     Совершенно убитая этим известием, она вернулась домой. Написала Володе. Много думала, как теперь быть с учебой. Неужели она, медалистка и вообще умница, так и останется  неученой работницей ситцепечатной фабрики. Правда, она могла себя представить каким-нибудь инженером на этой фабрике. Подумала - и, не теряя времени, поехала в текстильный институт, на разведку. Разведку уже вела умно, не только в приемной комиссии. Походила по этажам и коридорам, посмотрела расписание занятий технологического факультета - все то же самое, начерталка, математика, станки и очень много химии. Еще физкультура. Вот физкультура ей теперь совсем не грозила. Но заниматься  все тем же, что без жалости бросила в самом лучшем вузе - глупей некуда! А на модельера одежды - и это могло ей быть близким - другие трудности. Необходимо иметь рисунки в соответствии с особыми требованиями и потом всерьез заниматься рисованием всю жизнь. Это тоже не ее.

      В следующий раз Володя приехал в увольнение вчетвером, с друзьями. Среди них был один его одноклассник, Вовка Ракуленко, как оказалось, большой выпивоха и с недетской тоской непонятно о чем. Много лет спустя его найдут мертвым в туалете поезда Москва-Д-ск. Много покуролесил в жизни и очень достойно ее закончил...
      Она старалась принять их как в лучших домах, на белой скатерти и с крахмальными салфетками и со всеми условностями перед мало знакомыми, но очень достойными гостями. Со всеми этими "кушать подано", "прошу к столу" и т.д.  Уехали  сытые и довольные выше макушки.
       Только потом она поняла, что это было что-то вроде смотрин. Уехали и вынесли вердикт, что такая хорошая и без него устроится, а ему незачем жениться в 20 лет, портить себе этим всю жизнь. Письма стали приходить реже и с недомолвками. Поверить в разрыв она не могла, этого не может быть, потому что не может быть никогда. Но на всякий случай взяла направление в больницу - представить себя матерью-одиночкой она тоже не могла, хоть убейте.

       Вот так, юные девицы, будь вы хоть тысячу раз любимы, в определенной ситуации вы почему-то должны страдать гораздо больше своих избранников, и цена вам копейка, и именно вы разрушаете их жизни, а о ваших никто и не вспоминает. Просто так устроен мир. Свобода мужчин - очень дорогое нечто, и тем не менее сколько разбитых судеб именно у мужчин. А вот женщины как раз очень быстро адаптируются в любой ситуации.
       Оля не ныла и не скулила и не потеряла веру в мир, она просто написала ему:
       - Я очень удивлена!
Через несколько дней пришла телеграмма о свидании в Москве.
Была уже жара, пока доехала, с нее стек весь внешний лоск - просто усталая и беременная с рыжими конопушками, и еще и в рыжем каком-то платье. Несмотря на жалкий вид, вела себя уверенно и мудро:
     - Скажи мне, Володя, ты сможешь спокойно жить, зная, что у тебя где-то растет ребенок? Ты производишь другое впечатление, тебе не может это быть безразлично.
      Выяснилось, что кроме друзей, еще и родной отец уже успел ему запретить жениться. Оказывается, он  написал родным, а те в крик. Кроме письма сыну папаша успел уже настрочить и начальнику политотдела части, чтобы проследили за его сыном - и никаких ему увольнительных, стервецу.

      Володю вызывали, воспитывали. Когда он рассказал, что его избранница генеральская дочь, подполковник аж вспотел и долго вытирал шею платком. Затем выяснил, что вот об этом-то сынок не посчитал нужным сообщить родителям. Все это очень задело Владимира, особенно то, что ему так не доверяют родные отец и мать. Вот тут он и рассказал, что вообще-то мало их знает, что рос у деда и бабушки, которые в нем души не чаяли, а родители его даже где-то стеснялись поскольку он был толстым  ребенком.
      - Имей в виду, это меня в армии похудели, я могу снова растолстеть после демобилизации.

Свидание проходило на людях, на улицах жаркой июньской Москвы, и они впервые весь день просто прогуляли и проговорили, как взрослые люди, но ничего не решили, зато и не поругались. Оказалось, что на ближайший месяц-два ребят откомандировали из части на подмосковную фабрику музыкальных инструментов помочь предприятию и кое-что заработать для оформления части. Фабрика находилась на полпути в теть Тонин город, а жили они в помещении ведомственного детского садика. В общем, все разнообразие в солдатской жизни.

      Через неделю Оля встретила в Домодедово маму с сестренкой. Пока ехали до Курского вокзала, рассказала обо всем, что успела натворить без присмотра - во-первых, стала блондинкой. Кстати, на фабрике это было очень просто, всего лишь обмакнуть волосы в чан с отбеливателем на основе перекиси водорода, а потом закутаться и посидеть немного. Так все и делали в ночную смену. Потом, в ночную же смену решила покрасить кофточку и шапочку, связанные мамой. Опустила в емкость с красителем, добавила туда пару из шланга, стала помешивать, как требовалось по изобретенной левой технологии. И вдруг заметила, что размешивается все легче и легче - кофта и шапка растворились. Шапку удалось вынуть не без труда и закинуть в камеру для просушки - и вынуть нечто, похожее на баскетбольную сетку. А вот кофту не удалось даже вынуть, так ее из емкости слили в большой пакет, завязали и вынесли на помойку. Хохоту было! Это было еще зимой, вместо шапки нашли платочек доехать домой.
      Были и еще прегрешения, которые мама тут же отпускала. И только когда сели в электричку, она спросила о главном:
      - Ты что, уже и беременная ко всему прочему?
     Ей оставалось только с хохотом согласиться. И они вместе смеялись, как ненормальные. Что значила эта кофточка в сравнении с эти главным. Но это оказалось не так страшно, когда присоединить ко всему остальному да подключить чувство юмора, да и ощутить, что ты не одна со своими переживаниями.
      - А он что?
      - А ему папа не велит.
И снова хохот. Отсмеявшись, мама спрашивает:
      - Я про учебу уж и не знаю, как спросить.
      - Почему же, я решила, что иду на филфак в пединститут.
      - Ха-ха, она решила!
      Дома мама сразу нашла направление в больницу. И сразу нашлась:
      - Пусть пока полежит, чтобы мы не расслаблялись. Честно сказать, я тебя, Олька, ну никак не представляю матерью-одиночкой. Но пока будем посмотреть. Я бы на его месте на тебе бы обязательно женилась, несмотря на запрет. Черт их знает, этих парней, что им надо.

      В конце недели приехал Володя и предложил ей подать заявление в ЗАГС, что они и сделали. Заодно познакомился с мамой. Когда вернулись, немного посидели с соседками, которые были просто на седьмом небе от радости. Наивные, им казалось, что их кто-то обвиняет, что не доглядели, хотя о будущем ребенке не было сказано никем ни слова. После отъезда жениха, он отправлялся на свою музыкальную фабрику, как снег на голову уже затемно свалился папа - прилетел в Москву в командировку, после рабочего дня поехал к ним. Форма одежды на этот раз была штатская - такое бывало не первый раз.
     Мама огорошила его у порога известием:
     - Оля и Володя подали заявление в ЗАГС.
На это он отреагировал своеобразно:
     - Вот черт, а я его только что на вокзале пытал:
     - Как ты думаешь, Володь, такси в этом городишке еще ходят или нет?  Да что я спрашиваю, ты сам тоже ни черта не знаешь. Вот! Разве так с женихом разговаривают?
     Будучи в штатском он не представлял, конечно, предмета  для усиленного разглядывания в том самом трамвае, но  просто ценил время, которого занятому человеку всегда мало.

               
   
     До регистрации оставалось совсем немного времени, а еще не было даже колец. А кольца в те времена в Подмосковье продавали по справкам из ЗАГСов только  в нескольких ювелирных магазинах. Город Н-ск относился к магазину в Химках. Накануне поездки за несколько дней дали телеграмму Володе на музыкальную фабрику о встрече в Москве.
     Через день получили ответную телеграмму: - Доронин срочно выбыл отпуск.
Было похоже на предательство. Семейство приуныло. Мама успокаивала дочь:
      - Да что ты, не мог он так поступить. Зачем тогда дурака валять с подачей заявления. Знаешь как, взяли и срочно отправили в отпуск, он и сообщить не успел, а может такой краткосрочный, что надеется успеть вернуться.

      Кольца все-таки купили, причем жениху досталось лучшее кольцо из нормального золота 583 пробы, а ей - низкопробное колечко, других такого размера не было. Еще и за этими надо было выстоять дикую очередь из половины женихов и невест Подмосковья. Поскольку вопрос с замужеством после телеграммы оставался открытым, то и менять не поехали, чего ради.
 
     Регистрация была назначена на 5 августа, а экзамены на 1 и 3 августа. Экзамена было два - литература и русский язык, но для медалистов считалось, что по одному предмету. Первым было сочинение. Необыкновенное везение - та же тема о классике русской литературы как зеркале русской революции, что и в Бауманском. 3-го августа сдала русский на 5 и узнала, что сочинение тоже на 5. Все! Считай зачислена! Тем более, что с 7 августа предложили являться на отработку.
Вот так, еще не зачислена официально, а уже отрабатывай. С вузом все, отстрелялась, теперь осталось замуж выйти - и все, казалось ей тогда. Но теперь, по крайней мере, она хоть начнет учиться, а там видно будет - академотпуск или что там еще положено студенткам для рождения детей.
     5 августа почему-то долго валялись в постели и болтали, оттягивая момент подъема и неопределенности, потом накрутилась на бигуди. Особой подготовки не учиняли. Платье - выпускное, у жениха - его очень приличный костюм, который она забрала в Москве еще весной у знакомых его родителей, чтобы он мог чувствовать себя человеком во время увольнительных.  Стол на 6-8 персон можно соорудить в момент, паче бракосочетание состоится.
     Смешно, но замерла в ожидании  жениха вся квартира. И он появился где-то в 11.00, точно за 2 часа до назначенного времени. Вот тут уже все и завертелось. Только отсмеялись по поводу странной телеграммы - ее жених объяснил их же наивностью:
     - Ну, кто на этой фабрике знает солдата Доронина? Там у них главный инженер с такой фамилией. Он и выбыл, наверное, в отпуск.
     А уже всерьез надо спешить, а еще помыться, поесть с дороги, одеться, найти машину.
     Однако, со всеми делами управились, даже нашли "Запорожец" в соседних гаражах. И свидетели были - водитель и подруга из соседнего дома, тоже Ольга, одна из участниц посиделок. И шампанское было, и депутат рядом с регистраторшей необъятных размеров, и все желали счастья и успехов. А у них и так все это было. А потом уже дома посидели за накрытым столом. И у соседок нашелся подарок - набор тарелок, частично доживший до 21 века.
    И свидетельница принесла замечательное французское трикотажное платье, все из золотистых узелков и строго по фигуре - и мама купила его в подарок. И жених сам расплачивался в  ЗАГСе и за машину, как оказалось, продал баян, привезенный ему отцом в часть, когда были в Москве проездом.
     Не было только родителей жениха, хотя он уверял, что сообщил. Отпраздновали, а потом пошли все гулять в лес.
 
Вечером опять собрались за столом, а тут уже затемно и папа приехал, на этот раз в отпуск, с ним в Крым отправлялись и жена с младшей дочерью Светой.
     Первая брачная ночь была смешной. Они просто не могли наговориться, а до остального и дела как бы не было. Усталость, волнение последних дней и этого самого дня. Но самое смешное, им казалось странным, что для этого есть ночь, а они привыкли  заниматься любовью днем, как бы таясь ото всех. А теперь всем известно, чем они тут должны заниматься, и именно это ощущение все и портило, вот поэтому, мол, они этим и не будут заниматься. Но это только так им казалось... ведь любовь возьмет верх в любых условиях и при любой уверенности  ей противостоять непонятно почему,  по глупым каким-то и детским причинам. Но все-таки их особенно  расстраивал тот факт, что ее очень серьезный отец, ночевавший с женой и Светкой в соседнем подъезде у дочери Марь Николавны, тоже знает сейчас, чем они там увлечены вдвоем, и это почему-то было нестерпимо. Вот было "низзя", "низзя" и вдруг можно. Объясните, умные люди, почему это так. Ведь это же элементарно глупо!

                6. Вперед - к знаниям и за первенцем.               

    Отработку она проходила, такое странное совпадение, в отделе кадров института. А лет через 12 попадет в кадры другого вуза  на 30 долгих лет. Другим отработчикам было полегче. А здесь работы невпроворот. А коль заметили, что аккуратно, Олечка, выполняешь простую работу, то вот тебе работенка посложней. Подшивка личных дел выпускников последними документами - зачетками, студбилетами, обходными, приказами о выпуске и копиями дипломов. Так сказать, завершение дел производством на языке канцеляристов. И не путая фамилий и не вверх ногами, в установленном порядке,  все очень четко и правильно - и все в тысячах одинаковых последовательных действий. Она работала, и все время вспоминала известный маленький детектив под названием "Месть делопроизводителя". Такая изощренная продуманная месть, поданная как холодное блюдо.
    1 сентября она уже знала, что быть женой солдата  лучше, чем дочерью полковника или генерала. И стипендию дали, и место в общежитии, том самом, где раньше жила Надька Московцева. И даже соседкой в комнате оказалась та самая Нинка Семенова, девица под 30, секретарша ректора. Она сразу же взяла Олю под свое доброе покровительство, хотя могла оказать и совсем другое, судя по рассказам  Надьки. Особенно ее умиляло, что вот первокурсница, классная девочка, а вот уже и беременная, замужем. А ей-то уже давно надо было иметь семью да забросить свою разгульную жизнь, да все не получалось как-то, да и денежки Нинон очень даже любила. Так Оля однажды, потеряв что-то в шкафу, нечаянно обнаружила иностранные деньги или валюту, которую видела первый раз в жизни и которая была запрещена в стране. И практически до 90-х годов валюту никто и не видел, а занимавшихся ею - строго судили. А у Нинки была еще тогда.

   А в самой Нинке для Оли ничего зловредного не было, она ее жалела и холила, всячески опекала и отправляла на прогулки по вечерам, строго расспрашивала, что она ощущает, внимательно рассматривала, как растет живот, как увеличивается грудь и меняется лицо. Кстати, лицо у Ольги, несмотря на природную веснушчатость менялось мало, просто выражением лица в сторону какой-то самоуглубленности внутрь себя, как у всех беременных. А маршрутом вечерних пеших прогулок выбрала дорогу к родильному дому. Там, в темноте, фантазировала, когда родит, кого, какой он будет, их с Володей ребеночек, который учился вместе с ней. Девчонки часто прикладывали руки к ее животу прямо во время занятий - послушать, как он там брыкается и что вытворяет, несмотря на строгую аудиторию. Иногда из роддома отчетливо слышались крики, скорее нечеловеческие, чем женские. Это навевало некоторую оторопь, но не более того. Мать природа - не она первая и не она последняя!
    На картошку она, естественно, не поехала, при этом после активной отработки  в пыли и тесноте отдела кадров испытала мстительную удовлетворенность в деканате, когда привезла справку:
    - Надо же, на 1-ом курсе уже рожают. Знали бы, что поступаешь беременная, так и не приняли бы.
    - Ну да, уже поздно об этом говорить. Да и никто не имеет права по этой причине отказывать в поступлении, если сданы экзамены.
    - А... Так ты еще и медалистка, еще и разговаривать умеешь.
К концу первого семестра стало совсем тяжело. Отекали ноги, ходила и переваливалась, как утка. Пригодились мамины платья и халаты, оставленные с лета. Очень доставали огромные переходные мосты через железнодорожные пути, общежитие тоже было в Подмосковье, правда, в ближнем, в Лосиноостровской.  Училась хорошо, филфак со своими занимательными предметами вроде старославянского языка, нравился.
    На экзаменационную сессию, сразу после зачетов, перебралась в Н-ск. 

               


   Накануне первого экзамена на голову свалились гости - Володя вместе со своими мамой и бабушкой, маминой мамой, которая его и вырастила. Оля была очень рада, но экзамен... Вдобавок предстать первый раз перед свекровью с пузом выше носа - тоже не очень весело. Сначала они приехали к Володе в часть, а оттуда вместе с ним - в Н-ск. Володя быстро уехал, вот и все свидание.
 
    Свекровь оказалась дебелой громогласной тетенькой, которая сразу стала всеми командовать, ну, по крайней мере пытаться это делать. Бабушка оказалась изящной дамой в стиле сельской учительницы или старухи Шапокляк, правда, этого мультфильма еще не было и Оле пришло на ум именно сравнение с сельской учительницей. Темный костюмчик, блузка с жабо и брошкой, пучок на затылке и взбитые надо лбом волосы. Боже мой, ведь ей тогда было столько лет, сколько сейчас Ольге Витальевне. К бабушке Анастасии Даниловне Оля сразу прониклась теплым чувством, может, потому, что ей тоже было очень плохо, она паршиво перенесла поездку, да и вообще давно страдала после неудачной операции.

     Каково это, 17 лет питаться пищей без единой капли жира, будучи при этом настоящей хлебосольной украинской хозяйкой? Когда у нее бывали приступы ее болезни, она отлеживалась, не разговаривая ни с кем. Бабушка лежала, Оля пыталась что-то читать, свекровь бегала по магазинам, усиленно готовила на целую рать, судачила с соседками.

 Перед отъездом Володи, когда сели за стол, говорила одна она, нимало не смущаясь присутствием Оли тараторила про одноклассников и все почему-то про девчонок. А Оля точно знала, что среди них была и Володина девушка. То есть ее в ее собственном доме держали за беременную дурочку. Надо же, такой роли она еще не играла. Кроме того, она впервые услышала историю Володиной женитьбы с той стороны. Оказывается, обиженный за письмо в часть, на свадьбу он вообще никого не позвал. А в письме, сделавшем переполох вплоть до политотдела, вообще не написал  на ком женится и почему. Уверенный, что ему должны доверять, ничего не детализировал…

  В общем, мальчишка  он мальчишка и есть. И его папа написал своему папе в Брянск, тоже бывшему офицеру, а тот ответил,  что сын с ума сошел, не знает, что ли, на ком в армии женятся – на солдатке, официантке или  записной вертихвостке. Не правда ли,  с активной черноротой перепиской мы уже встречались в этом повествовании. Тот же почерк. А злые языки хуже пистолета, как известно.

    В результате она завалила экзамен по древней мифологии. Где там запомнить все родственные связи  римских и греческих богов, когда свои новые родственники  смутили весь покой, да и на сносях девушка…
     Пришлось ехать еще раз по холоду и скользоте, на этот раз успешно. Остальную сессию сдала на «отлично». А ведь первый экзамен мог все разрушить и нарушить. Перед 3-м экзаменом прилетела мама с сестренкой-первоклассницей, подкинула ее беременной студентке и поехала в подмосковный санаторий. Таким образом, она экономила на дороге из Читы. А вот с первоклассницей пришлось разбираться дочери, да еще и два последних экзамена сдавать.
   Светка еще не научилась учиться, а тут перелет посреди года и новая школа, и совсем другие условия – все в одной комнате. И буковки писать, и форму гладить, и из пластилина лепить, и даже питаться -  и все это с капризами, которые были ее вторым я.
 
     Наконец наступили каникулы у нашей студентки, а дней через пять – мама уже вернулась – рано утром наступили схватки. Только-только начали ходить трамваи… в заснеженное и очень морозное утро они вдвоем с мамой и поехали… Разыскать в этом городе телефон, вызвать скорую или поймать такси в 5 утра - это уж совсем проблематично. Решили добираться самостоятельно,  правда, по дороге несколько раз прихватывало. Но вот и ворота  городской больницы, еще немного по парку и вот оно, здание старинного роддома постройки начала века. Именно здесь и ее рожала, если помните, после войны, лейтенант Катя, ее мама, которая сейчас рядом и изо всех сил  пытается шутить замерзшими губами:
     - Посмотри-ка, на что в разрезе похоже это окно?
Окно на звонок осветилось изнутри, и действительно, старинный витраж  удивительно стал похожим  на то самое, чему посвящено это здание… откуда все и произошли. Тонкое наблюдение в стиле «Гавриилиады»… А за этой бравадой  на самом деле  пряталось множество самых разнообразных чувств, в том числе и звериный первобытный страх.
      К вечеру родился сын. За зимним окном опять было темно, солнечный мучительный день был позади. Измученная, она вместе с сыном еще была в родзале, когда туда принесли кашу с молоком и апельсины от мамы, которая  отвлекалась тем, что съездила за ними в Москву. И записка:
     - Ну что, доченька, видела кузькину мать с горбинкой?
Медперсонал хихикал:
     - Это бабушка такая?
А Оля вспоминала, как мама по приезду рассказывала, как объясняла отцу, что ей пора лететь к дочери. Его интересовал один вопрос:
     - Ну, и когда я по вашим подсчетам стану дедом?
После ответа, поразмыслив, все-таки не преминул показать, что тоже считать умеет:
     - Вот чертова кукла!
На что мама моментально нашлась:
     - И ты еще не доволен? Да мы ей должны оба спасибо сказать, что она нам в 15 лет не родила. При ее сексапильности  и туче кавалеров. Нет, слово сексапильность еще не было в ходу, но у постоянных читателей иностранной литературы, коими были  и папа и мама, оно уже существовало в  лексиконе.
     - А этот муж, тоже хорош гусь…
На этом вся буря и закончилась. Вот так вот, меняются времена, меняются и люди.

               
    Телеграмма застала Володю в подвале клуба, где ребята отсыпались среди теплых труб отопления после дежурства или наряда.
    Смог приехать только тогда,  когда Олю уже выписали. Вместе с тещей поехал покупать коляску. В гражданском, вполне подходящем по сезону, облаченье, тут и пригодилось папино пальто, оставленное для Володи после одной из командировок в штатском. Вот только туфли не по сезону. Тут и прицепилась Н-ская трамвайная проводница, чем немало смутила тещу с зятем:
     - Ишь ты, сама-то вырядилась в меха и сапожки, а муж-то совсем замерзнет щас.
     - Ну что вы. Это не муж, а зять. Едем внуку коляску покупать. – невольно вступила в порочный круг всеобщего знакомства мама и сразу получила:
     - А внук-то чей?
     - Да мой же.
     - Во, блин, и бабка…
Словечко-то было выпущено покрепче, в духе местных традиций. При этом, конечно, в представлении участвовал весь трамвай. С дружным беззлобным ржанием. Для сугреву в ледяном ограниченном погромыхивающем пространстве. Довели нашу «парочку» до краски в лице, правда. Зато и холод куда-то отступил…
      Сына назвали Виталием, в честь деда. Дед, правда, возражал, называл себя только бабкиным мужем, но ему было приятно, чего греха таить.
      Володе дали отпуск на родину. Через 10 дней он явился с огромным немецким кофром - чемоданом, набитым всякой всячиной. Украинские съестные припасы пошли на «ура», а вот тряпье удивило и поразило – это было нарезанное на подгузники  бывшее в употреблении  нижнее белье свекра и затрапезная зимняя шапка для Володи. Его собственная, еще школьная. Оля и мама перенесли это спокойно, а вот теть Зина аж сплюнула:
      - Вот стыд-то какой. А распинались тут, как хорошо они живут, и в Германии служили. Видать, не зря их Володя на свадьбу не позвал…
      Но главный сюрприз был в самом Володе. За 10 дней он прибавил в весе 10 килограммов.
      Время шло, Виталька подрастал. Занятия решили не прерывать, тем более, что полтора месяца была медпрактика в московской больнице. А там старшая медсестра, посмотрев на страдания юной студентки,  сцеживающей молоко, отозвала ее и сказала:
     - Чтоб я тебя здесь больше не видела. Сиди дома и занимайся ребенком. Сейчас каждый день для него важен. Практику я тебе и так зачту. В конце концов, ты же медиком быть не собираешься, надеюсь.
      На том и порешили.

     В ее летнюю сессию Володя демобилизовался. Давно этого ждали, но все равно свалился как снег на голову… Завтра второй экзамен. А еще раньше все решили, что молодые после увольнения Володи поедут в Д-ск, на Украину.
Ну, не в Забайкалье же, в закрытый городок вдали от областного центра  ехать. Там  все временно, как на всякой военной службе, и очень далеко от всех.
 Пару дней он побыл в Н-ске, за это время  они успели  отправить его на вокзал, чтобы заказать контейнер для вещей. Когда он вернулся, то сказал, что там сегодня  этот отдел не работает…
      На следующий день засобирался в Д-ск и попросил Олю как о чем-то непреложном:
     - Ты дай мне денежек, не пилить же мне на поезде. Это долго, я доплачу и полечу самолетом.
     Она как раз получила стипендию и сразу всю отдала. С деньгами был кошмар… Что значит жить на 2 семьи, да еще и содержать молодую семью со всеми ее потребностями. Тут никаких денег не хватит. Ну, бог с ним. На самолете, так на самолете… Договорились так, что после сессии Оля переедет к нему в Д-ск и переведется в местный университет, 2 года назад созданный на базе педагогического института.
     Сдав следующий экзамен, она поехала на контейнерную станцию и тут обнаружила, что молодой муж и папаша там даже и не побывал. А зачем7 У него радость. Он летит на родину. А ты тут как хочешь… Однако, обидно и досадно, ну да ладно.
     Вдобавок еще были такие драконовские правила, что контейнер можно получить только доказав, что ты меняешь место жительства. То есть с отметкой в паспорте о выписке.  Что она и сделала очень срочно.

     Дел было невпроворот. А еще оставалось 3 экзамена. А тут еще через пару дней пришел контейнер, спасибо  папа прилетел накануне. Тут он все им и разобъяснил, какую незрелость мальчишескую допустил его молодой  и здоровый зять. Оказывается, семейным солдатам положен отпуск возле семьи, подъемные и проездные документы на всех членов семьи  железнодорожным транспортом и прочие мелочи. А наш мальчик летел изо всех сил от всех трудностей и проблем. Когда втроем с водителем грузили контейнер, отец вдруг спросил:
    - А может, ну его к шутам, а, Олёк!  Разве это не его дело - грузить контейнер. Такому борцу Бамбуле. Вот что это за спешка? Куда помчался? И так на всем готовом завел семью, не прикладая рук.
     Оля уж молчала, что он с контейнером и то ее подвел как-то по-детски. А вслух взялась защищать этого пацана-переростка и их любовь, ради которой все стерпит. Вот такая она была верная и с детства за все ответственная, родившаяся в год Собаки под знаком Стрельца.
     - Ну, давай, давай, езжай навстречу своему счастью. Не вытаскивать же все из контейнера, в самом деле.
      Все правильно, иллюзии иллюзиями, а первые же столкновения с реальной жизнью могут разбить любые мечты. Где же набраться стойкости и терпения и уметь различать истинную любовь и мелкие житейские проблемы, о которые разбивался не один семейный корабль.
      Она еще сдавала сессию. А уже поняла своей женской интуицией, что стойкости и терпения ей надо запасаться на всю жизнь.



                Глава II. Донецк во время оно.


               
                1. Новое окружение


      Вот она и выходит на перрон  областного города Д-ска. 8 июля 1968года и дикая жара.
    Свекровь потом  однажды призналась, что это было одним из самых ярких впечатлений ее жизни – выход ее первого внука на руках у мамы из вагона. Оля и малыш переоделись за 5 минут до прихода поезда во все новое. 4-х-месячный внучек был весь бело-голубой и в кипени белоснежных кружев. Оля для контраста с сыном была в ярко-оранжевой гамме. Фурор произвести удалось, но и ее ждало немалое удивление – Володя за это время катастрофически поправился еще килограммов на 10. Был в какой-то рубашонке в поперечных складках на груди, как у раскормленной тетки. Так вот куда он спешил!

    Контейнер пришел, но ждали почему-то ее. Потом стало понятно, почему. Чтобы оплатила провоз и выгрузку. Володины родители сразу объявили, что  они пенсионеры, что у них денег в обрез и чтобы молодые думали, что делать дальше. Оля тоже получила практически последнюю дотацию от родителей, на них и так практически  пали все траты на молодую семью. Им еще в отпуск, а потом снова в Забайкалье надо долететь на то, что получил отец в качестве отпускных.

    Несмотря на жесткие условия свекров, их сын усиленно изображал  активную подготовку к экзаменам в медицинский институт, для чего целыми днями пролеживал диван с учебниками. Оле все время рассказывали, какой у них хороший знакомый есть в мединституте, который, правда, до армии их обманул и не помог Володе. Именно поэтому он и работал до армии лаборантом на кафедре микробиологии в этом институте.
    Олю удивляли эти разговоры, ведь она всегда и везде поступала сама. Но соглашалась из вежливости, что медицинский – это особый разговор. А тем временем сынок ел, лежал, больше спал, чем читал, и набирал вес.

     Дней через 10 решили совершить вдвоем первую вылазку «в город». А до сих пор все их прогулки ограничивались прогулками  к бабушке Володи, которая вместе с дедом жили неподалеку в частном доме. В этом же доме проживали раньше и свекры после демобилизации отца, пока не получили неподалеку трехкомнатную квартиру.

     У бабушки было раздолье. Очень опрятный тихий дом. Лавочка под окном. Абрикосовые и ореховые деревья. Кружевная тень от виноградной лозы, обвившей весь двор. Гараж и «Москвич», на котором почти никто не ездил. Потому что принадлежал он дедушке, Даниилу Михайловичу, который уже очень давно, чуть не совершив в начале своего водительского пути, наезд, напрочь отказался садиться за руль. А зятю беспрепятственно пользоваться машиной как бы не позволялось, всегда надо было просить разрешения и мотивировать острую необходимость. Надо сказать, что в этой семье всегда работали только мужчины. Ни одного дня трудового стажа не было ни у свекрови, ни у ее мамы и обеих звали одинаково – Даниловны. Но у Анастасии Даниловны  всегда были частные дома, и она крутилась по хозяйству больше, чем иная работающая женщина. Крутилась и Людмила Даниловна, но это был не тот масштаб. Хотя кормила обильно и вкусно. То, что не работала, объясняла просто:
     - В военных городках негде было, - чем явно грешила против истины.

    Вот Олина мама, Екатерина Александровна, работала везде, где служил отец. Когда не было работы, вела кружки при Доме офицеров, то вышивки, то вязки. Организовывала какие-то выставки, обмен мнениями после прочитанной книжной или кино-новинки и т.д.
     Бабушка глубоко презирала своего зятя и называла этого видного бравого майора в отставке  46 лет от роду просто Жоркой за глаза и не без иронии Жоржем, обращаясь к нему лично.  Дело в том, что Георгий Владимирович после войны в 45 году надул нашу бабулю, а свою будущую тещу, когда стал ухаживать за ее дочерью. Пришел свататься  в г. Луганске, почему-то усиленно показывал паспорт, какой он холостой и неженатый.
    - Мне бы и смекнуть, что честный жених не будет трясти паспортом, но не сообразила  и согласилась. Сколько потом каялась – рассказывала бабушка  Оле как своей. В их семье она была настоящим лидером, все решала она, изящная невысокая  «сельская учительница», у которой было всего-то два класса, как она говорила, за себя и за деда, доброго молчаливого большого мужчину необыкновенной физической силы, А по Олиным соображениям, не было и тех двух классов. Но какова была разумница: и интересная собеседница, и отличная хозяйка, и мудрейшая женщина по жизни, без комплексов и суеверий. И такой она сделала себя сама. Человек активной жизненной позиции. Но не без своих закидонов. Так, она считала, что всегда права и свято верила в это заблуждение.
    Оле очень нравилось с ней общаться, это был кладезь всяких познаний и умений. Уже потом Ольга поняла, почему они так сошлись. Просто обе были представительницами знака огня по гороскопу, а отсюда и похожесть в чем-то. Бабушка, например, также  могла в минуту преобразиться в даму полусвета после изнурительной работы, например, по очищению дымохода или после побелки в кухне, где все сверкало.
     Женившись, наш Жорж  запретил своей жене закончить какой-то финансовый техникум на уровне сдачи выпускных экзаменов. Так и осталась у нее на всю жизнь справка о том, что Бондаренко Людмила Даниловна  прослушала курс такого-то техникума и выпущена без диплома. Да и эта справка пролежала без пользы всю жизнь…





                ------------------------               

     Итак, они собирались посмотреть город. На Володю напялили какой-то ужасный сине-серый костюм  из немецких запасов. Не подумайте, что послевоенных, нет ГДР-овского периода службы  Георгия Владимировича, совсем новый и красивый, но ужасно не шедший Володе. Да и он себя в нем чувствовал ряженым. А не толстей, мил друг. На прогулку дали 3 рубля. Олю все это шокировало. А младший брат Володи Игорь, 14-летний  длинный балбес все приговаривал:
    - Бей жену молотом – будет золотом!
Вот на эти пенензы и разгулялись на трамвае и полакомились мороженым.

       Город был хорош. Увидела и обещанные 2 театра – оперный  и драматический и здание министерства, расположенного в этом городе, центре  горнодобывающей промышленности. Широкие улицы, очень солидные здания. Необыкновенная для промышленного города чистота и миллион высаженных роз, о чем непременно сообщал каждый житель этого областного центра. Красивые магазины  в стиле 60-х, т.е. универмаги и гастрономы на целый квартал. Конечно, он не шел ни в какое сравнение с такими городами, как Москва и Ленинград, которые Оля знала не понаслышке, но и Чита и Н-ск заметно ему уступали…
        Одновременно выяснилось, что  в университет никто из родственников не то, что не обращался, но даже и не узнали, где находится  приемная комиссия по переводам  и даже хотя бы филологический факультет. А поскольку университет располагался тогда в 6 учебных корпусах, ей пришлось побегать по жаре по всему городу, пока она нашла то, что ей нужно, не опаздывая на кормления.

        С переводом была проблема… Никто ее здесь не ждал. И вообще  ее дальнейшая учеба была под большим вопросом. Вот это было нестерпимо. И так уже потеряно 2 года. Она стала бегать активней, тем более, что уже знала, куда. Декан вопросов не решал, а к ректору ее не пускали: то день не приемный, то самого нет, то совещание. А бесконечно она ждать не могла со своим маленьким ребенком. Многое, правда, удалось все же узнать. Во-первых, нельзя отчисляться в Москве пока не решится  с учебой здесь. Во-вторых, курсы пединститута и университета   очень разнятся, поэтому предстоит сдача или пересдача с зачета на экзамен и наоборот более 8 предметов, в том числе и университетский курс украинского языка  и литературы отдельно.
       С пересдачей академразницы ей было все понятно, кроме украинских предметов. Почему для становления специалиста русского языка и литературы  надо на том же уровне изучать украинский язык и литературу? Чтобы не знать ни одного? Этим установлением практически закрывалась дверь для перевода из других  республик на эту специальность.
       Правда, для изучения украинского языка и литературы давалась отсрочка в один год,  но с таким же успехом можно давать отсрочку и для изучения китайского языка, ведь ясно же, что с нуля до университетского курса очень далеко. Проблемы языка в Украине не было никогда, поэтому, когда говорят, что в советское время язык зажимали и ущемляли – не верьте.
    Совершенно так же, как и сейчас, преподаватели  соответствующих кафедр  говорили только на украинском языке из профессиональных и других соображений. При этом их совершенно не смущало, что собеседник говорит на русском, ну и пусть себе говорит. И это в то время, что во всем мире  собеседники спокойно предварительно обговаривают, какой язык представляется им наиболее приемлемым в их разговоре. Но ведь один язык, в конце концов.
 
       А пока дело не сдвинулось с мертвой точки, и пустили в ход тяжелую артиллерию – в горком на прием пошел свекор. Спасать невестку, тем более, что сын  ни в одну приемную комиссию даже не подал документы. К чести его будь сказано, видя, что у него действительно есть теперь семья, за которую он в ответе, он вместе со своим дедом пошел к знакомому директору завода и поступил на работу к станку, сначала просто учеником.
      Заодно и тайну приоткрыл, почему он не поступил до армии. Действительно, ему обещали помочь, возможно, и помогли бы, да только мальчик, явившись на экзамен,  взял билет, прочитал его, положил на место и удалился. И оказалось, что навсегда.
      И честно проработал, стараясь обеспечить семью, ни много ни мало около 40 лет. Где-то через пару лет и Олин папа сказал всем:
      - Да перестаньте вы цепляться к парню, не треплите ему и себе нервы. Дай бог каждому  иметь такую сознательность и чувство ответственности.
     Вот ведь какие бывают метаморфозы. Обычно зять любит взять.  Из мальчишки, который и контейнер не в состоянии заказать, он превратился в кормильца семьи, когда того потребовали жизненные обстоятельства.
     И только однажды  Ольга взвилась аж под потолок, когда  он ей лет в сорок, когда она  уже лет восемь работала в университете, вдруг заявил:
      - Я-то тебя выучил, а ты меня – нет.
Она  верещала в ответ:
      А ничего, что для этого хотя бы как минимум надо было изъявить желание учиться и подать кое-какие документы!
       Впрочем, читатели и сами знают, как умеют сыпать соль на раны самые близкие люди.

               

       Тем временем лето подходило к концу, а с учебой все было более чем непонятно. Ее допустили к сдаче академразницы, что она и делала в августе. Так она познакомилась с замечательным человеком, своим будущим преподавателем и добрым другом. Назовем его Учителем. А началось все с пересдачи имевшегося зачета по его предмету на экзамен. Что она и сделала почти блестяще, на «отлично». Но сама атмосфера  сдачи первого в этом городе и в этом университете экзамена в пустом корпусе, в аудитории на 4-м этаже, один-на-один запомнилась им надолго.
       Уже потом, когда Ольга Витальевна пришла на работу в университет, они часто вспоминали  этот экзамен. Виталий Степанович все эти годы ее работы был бессменным деканом факультета, доктором наук и профессором, заведующим кафедрой. С годами не подурнел, зато  разговорился. Часто, смеясь, он вспоминал:
       - Какой же я был  неправильный!  Сидеть битых полтора часа наедине с такой девушкой  и всерьез пытать ее экзаменом, вопросами и ответами.
       - Но я же справилась неплохо, кажется.
       - Да блестяще справилась. И это было особенно приятно – видеть, что к внешности придана еще и неплохая голова.
       - А что, бывает наоборот?
       - И очень часто.
Разницу она сдала, а с зачислением была проблема. До самого декабря  из Москвы не приходили документы. Полететь она не могла, а звонки и телеграммы не помогали. Это было ужасно, и  она была вынуждена написать  в «Комсомольскую правду»
        И в течение недели  авиапочтой  документы прилетели с припиской  Нинки Семеновой:
       - Ну, ты, Олька, даешь. Ты что, забыла, что у тебя есть я?  Скажи спасибо, что запрос из газеты сначала попал ко мне – и я все закрутила, а так бы ждала еще долго-долго…
       Со своим «спасибо» Оля отправила ей телеграмму.
       Но на этом сложности не закончились. Перед ее явкой с документами как раз прошла инспекция  университета, которая выявила четырех  студентов сверх лимита на дневном отделении. И в связи с этим Оле было отказано в зачислении на дневное отделение, и поступило предложение зачисляться на вечернее, с последующим переводом летом на стационар.

       Она потом всю жизнь помнила свой первый учебный день. Декабрь. Холодный темный затрапезный актовый зал. В первых рядах кучка  студентов, закутанных в верхнюю одежду. Все очень неприветливы и показались Оле несколько староватыми.
       - Подумаешь, новенькая. Садись и учись.
Ну, чистый ликбез. Какой тут университет! Да он ни в какое сравнение не идет с московским  педагогическим, хоть он и расшифровывался студентами как Московский Питомник Идиотов.  Шутники, однако. Да там преподаватели  через одного на обложках учебников, которые рекомендованы в этом университете. Кто-то только изучает, да и то в полглаза эти учебники, а она видела эту профессуру живьем…
       Но делать нечего, надо наверстывать потерянные полгода, она и так соскучилась по занятиям, а еще больше по студенческому коллективу, где все равны. Постепенно она привыкала, и неприглядное первое впечатление сглаживалось.
       Многие оказались не такими уж буками, просто не на ту нарвалась в первый день. Аудитории тоже были неплохими, в здании старинной послевоенной постройки, с высокими потолками и большими окнами  на улицу Университетскую.
       Уже появились и подружки, три девчонки, с которыми обычно сидела в аудитории за одной  (второй) партой. Девчонки были на пару лет моложе. Все правильно, как раз на ту пару лет, что она потеряла.
       Да тут еще нарисовалась  перспектива потерять еще пару лет, так как на вечернем отделении учеба была на 2 года дольше, чем на дневном в Москве и на 1 год, чем на дневном в этом же университете.
       Учеба давалась легко, а то, что на вечернем, так в этом есть свои преимущества. И главное – можно днем быть при ребенке, растить сына самостоятельно. А вечером  - папа и дедушка с бабушкой. Это уже не так обременительно. Все ужинают, потом  смотрят телевизор и одновременно забавляются с малышом, пока мама не появится. И это только 4 раза в неделю, все остальное время она  воспитывает сына  и крутится по хозяйству.
       Так, взвесив все за и против, а также то, что снова сдавать разницу в учебных планах дневного и вечернего отделений, она решила позже и не переводиться. Тем более, что из-за отсрочки по украинским предметам ее не торопили и с работой. Последовала удобному бабушкиному правилу «Что бог ни делает, все к лучшему».

               
       Еще с лета, во время прогулок, Оля чувствовала на себе  иногда очень недобрый взгляд  немолодой женщины из дома напротив. Когда гуляешь с ребенком, поневоле изучаешь жителей микрорайона, их нравы, кто, куда и зачем. А Оля всегда отличалась живым интересом к людям, ее окружающим, и даже к чужим. Например, в общественном транспорте  или в кинотеатре. Перед тобой разворачивается такая  яркая  палитра лиц, судеб, стилей и образов, что дает удивительную пищу для ума и души. А ведь она изучала литературу, а писатели, как известно, инженеры человеческих душ…
      Так вот, этот недобрый взгляд пронизывал ее, и «терпеть ее не переваривал». А за что это, интересно? Приглядевшись к семейным альбомам, она вскоре и вычислила, что это мама Володиной одноклассницы, Эллочки. Ну, назовем ее Ивановой.
      Вот оно что, ее ненавидят уже за то, что она без всякой на то вины виновата в том, что Володя предпочел Олю ее дочери. Она пыталась представить, каково это и поняла, что для них она столичная штучка, генеральская дочка и все это с негативным оттенком.
     Разобравшись глубже, она узнала, что когда пришло известие о Володиной женитьбе, Эллочка три дня просидела в кресле, отказываясь от еды. А мамочка начала всем и каждому твердить, что они и не хотели его в женихи, и на что им такой толстый урод сдался и т.д. и т.п. Вот это уже просто ее возмутило. Если вы так переживаете свою неудачу, то переживайте достойно, зачем же человека чернить. Если бы это коснулось ее, никто бы и не узнал, что у нее за переживания. И первое, что бы она сделала, разрядила бы ситуацию, попросила бы познакомить с женой, ведь с другими школьными друзьями  ее очень мило познакомили и уже завязались какие-то приятельские отношения, ведь в конце концов все переженятся и совсем не на школьных первых привязанностях.
     Если бы да кабы. А пока ее ели поедом глаза мамаши. Хорошо еще, что сама Эллочка училась в музыкально-педагогическом институте в другом городе.
     Однажды летом года через два после ее приезда  они отправились к бабушке всей семьей. Но что-то было не так. Какая-то нервозность в Володе привлекла ее внимание. Там она к нему и прицепилась:
     - Что случилось, мил друг?
     - Да как будто ничего…
     - Давай не темни, я же вижу.
     - Глазастая ты моя…
Он долго не рассказывал. А потом  не выдержал и признался, что получил приглашение через друзей на день рождения Эллочки  и в честь окончания ею института. Естественно, без жены. А там будут все их ребята. И ему, конечно, тоже хочется.
     - Так. Быстро собираемся и идем домой.
     - А зачем, ведь только пришли. Виталька еще не нагулялся…
     - Вот пока будем возвращаться, он и догуляет.
     - Нет, а все-таки?
     - Зачем-зачем? Собирать тебя буду, чистить и блистить, чтобы в гостях сиял, как новая копейка.
     - Ты что, я не пойду.
     - Пойдешь, как миленький. Ты же хочешь этого, значит, надо идти.
     - А как же ты?
     - То, что меня не позвали, пусть останется на их совести, но ты должен побыть с друзьями.
      Надо сказать, что остальные семьи друзей вместе с родителями уже давно ее приняли, правда, осматривали вначале очень придирчиво, а то и отпускали сомнительные шуточки насчет того,  кого это им Володя привез из дальних краев.
       Своей общительностью и веселым нравом она давно уже растопила  лед недоверия, но здесь был особый случай. Это семейство  ее ненавидело и вообще не контактировало. А как глупо, однако…
       А пока суд да дело, собрала и отправила в гости. Причем в окно видела, как между домами напротив потянулись гости,  теперь уже из их общих друзей, как неловко они ее приветствовали в ответ на ее взмахи рукой. Но марка была выдержана, она вела себя так, как подсказала ее интуиция, а дальше началось самое трудное – ожидание.
       Наступил вечер. В доме напротив звучала музыка и молодой смех. Им там было хорошо… А каково ей – никто не интересовался. Уже давно вернулись Володины родители. Не застав сына дома, свекровь стала приставать, где он. Оля крепилась долго, не говорила. Вот уже и музыка стихла. И там же между домами  около полуночи  назад  к  главной улице города, где ходили троллейбусы, потянулись гости, среди них и Эллочка с Володей пошли вместе всех провожать…
      Когда он не вернулся и через полчаса, достаточное на ее взгляд время, чтобы всех проводить и вернуться домой, она  уже не вытерпела и на очередное приставание  свекрови, ответила, где ее сын.
      - Ты с ума сошла!- завела она в своей скандалезной манере, -  своими руками отправить мужа к сопернице. Да знаешь ли ты, какая у них была любовь…
      - Любопытно, вы-то откуда знаете? Вас и не было в этом городе. Да вы вообще о своем сыне ничего не знаете, так же, как и он о вас, пока вместе не поселились.
       - А! Так ты еще с больной головы на здоровую. Не знаю, если что, сама будешь расхлебывать. У тебя ребенок, хоть бы о нем подумала. Кому ты с дитем нужна?
       Этого она уже стерпеть не могла, и вежливым  ледяным тоном попросила оставить ее в покое.
       А, в самом деле? Еще ничего не известно, а ее тут уже развели  и отправили с ребенком  куковать в одиночестве. Ну что это такое?
        А время  шло, хоть медленно, но неумолимо. Вот уже и пол-второго  ночи.
Но вот уже кто-то поскребся в дверь. Это он, они так договаривались, чтобы   звонком  не переполошить весь дом. Впрочем, и так никто не спит…
        Открыла. Вот он, красавчик. Навеселе и в добром расположении духа. А что она тут пережила за этот вечер и часть ночи – ему и невдомек.
       - Ну, ты соображаешь, сколько сейчас времени?
       - Со-о-бр-жаю!
       - А у тебя совесть есть?
       - Еще какая!
При этих словах он подхватывает ее на руки  и несет в их комнату. Она слегка отбивается, бурчит:
       - Ну и таскал бы свою Эллочку-людоедочку! Ведь часа полтора вместе прогуливались наедине.
       - Молчи! Далась  она тебе. Больше скажу, она такой заяц, а ты такая  у меня,  такая… львица!
       Ну, какие тут могут быть комментарии? Все и так ясно. Трудный ход дается трудно, но зато приносит свои плоды. И любовь горячей, если она строится на доверии друг к другу.
 
               

       Вот уже и сыну три года. И Оля идет на работу  статистиком  в сектор партучета  ближайшего к дому райкома партии. Полностью это называлось сектором единого партбилета и партийной статистики. Там ее и научили четкой работе с документами. А это в стране было самое-самое организованное  служебное делопроизводство и самая точная статистика.  Правда, была еще попытка найти себя в качестве воспитателя детского сада  близлежащей шахты. Но нет, уж это явно не ее, поэтому она без сожаления быстренько уволилась, как только мама позвала ее в Крым вместе с сыном, куда прилетала и она со Светкой.

       Приняли ее вместо девушки, ушедшей в «декретный» отпуск. Так странно, на занятиях им все время твердили, что они являются сознательными носителями языка и должны говорить грамотно, даже если все вокруг говорят иначе. Так вот, декретных отпусков не бывает, или, наоборот, все отпуска являются декретными, потому что слово «декрет». как известно всем, имеет синоним  «закон». А все отпуска так или иначе определены тем или иным законом. А здесь длинное и неблагозвучное, на взгляд многих, название «отпуск по беременности и родам» или «отпуск по уходу за ребенком» заменяется  кем-то придуманным «декретным», именно это название подхватили и стали употреблять иногда даже в официальных бумагах. В языке такое явление называется  эвфемизмом. Вспомните другие распространенные  эвфемизмы: она «в интересном положении», пришел из лесу «Михаил Потапыч», девушка стала «тяжелая», этот парень «с набекренем» и т.д.
 
       Но мы как будто отвлеклись. В работе Оля очень быстро сориентировалась и стала необходимой, чего нельзя было сказать о ее предшественнице. Так, когда пришло время ей возвращаться на работу, ее трудоустроили в другом месте, чему она была несказанно рада. Так распорядился первый секретарь, который и принимал Олю на работу, и к которому она довольно часто заходила с бумагами на подпись.

      Работа в райкоме – это, конечно, особая работа. Политес и условности. Убежденность, что все там избранные. Желторотый инструктор после вуза, который еще нигде себя не попробовал на практической работе, уже учит других, в том числе и седовласых профессионалов, с убежденностью профана или избранника партии. Диктат в хозяйственной, экономической и даже моральной жизни района. Чуть кто согрешил – сразу рассматривается персональное дело.
      Ей достался самый хлопотный участок работы – оформление документов  вновь принятых кандидатов и членов в эту единственную тогда партию.
     Где-то через год  надумала туда вступить и Оля. Это решение она приняла абсолютно убежденно  и без надежд на какие бы то ни было поблажки, как нередко делали это другие. Ну, например, из-за карьерного роста.

     Да и то сказать, и папа и мама были членами партии. И свекор тоже. Год назад вступил и Володя, который к тому времени уже отрастил бороду и приобрел тот самый свойственный только ему незабываемый облик. Кто только и как только его не критиковал за эту бороду. И однажды он ее сбрил… И оказалось, что те, кто критиковал, в том числе родные отец и дед, очень привыкли к бородатому образу и радовались, что он хорошеет с каждым днем по мере нового зарастания, даже в той стадии, когда борода ни то ни се, ведь это много лет спустя  необыкновенными красавцами стали мужчины с гладко выбритыми головами и с трехнедельной небритостью. Образ бородатого доброго богатыря очень шел Володе, к нему настолько быстро все привыкли, что он остался с ним на всю жизнь и стал как бы определяющим. Хотя если честно сказать, Оля всегда понимала, что это очередная дань Володиным комплексам, взращенным с детства. Но она его любила и была готова защищать его от всех.
      В райкоме к ней отношение было неоднозначным… Мужчинам она явно нравилась. При этом они ничем  не рисковали – девушка была серьезной, и дальше зубоскальства и флирта  дело не заходило. А вот женщины ее невзлюбили сразу, особенно две руководящие дамы – одна - третий секретарь,  из бывших директоров школы, а другая – начальник отдела пропаганды и агитации,  только-только не назначенная на должность третьего секретаря.
 
     Между собой они были показушно дружны, а как же иначе, если секретарь руководит твоим направлением работы. Во всем же остальном – очень разнились. Начальник отдела была бездетной чьей-то дочерью и чьей-то женой. Хороша собой, и  умело поддерживала это мнение окружающих. Иначе говоря, ежедневно она была разодета в пух и прах, и каждый день в новом. Секретарь была проще, она только вступила на эту дорожку – беспрепятственно пользоваться  дефицитом на торговых базах, иметь приходящих парикмахера и маникюршу. Но очень быстро наверстывала упущенное. Вот они вдвоем и невзлюбили Олю неизвестно за что. Впрочем, известно и старо как мир – за ум и оригинальность, да за грамотность и независимость, в конце концов.
      С того и повелось в Олиной жизни – где бы она ни работала, она всегда страдала от женской неприязни. Да ладно бы просто неприязни, бог с ней. Но она всегда сопровождалась интригами на почве зависти, оговорами  и, в результате, непонятными унижениями. Как поработать, так она, как поощрить, то совсем других, тех, кто доносит, пресмыкается перед начальством и напропалую ему же льстит. Нет, увольте, вот этого она никогда делать не умела и не собирается учиться. Правду все равно все видят, кому надо. А ее работа  всегда говорила сама за себя.

               
   
      А дома никогда не работавшая свекровь, дама прекрасная во всех отношениях, всю жизнь втайне мечтала про общественную значимость. Много и подолгу рассказывала, как она была во всех городках в женсовете, как ее уважали и ценили. Когда Оля стала работать, и по утрам  в прихожей  прощалась:
       - Пока, я ушла!
  В ответ в разных вариациях неслось из комнаты свекров:
       - Вот, хорошо, что можно так заявить: - Я ушла - когда есть на кого надеяться. Как бы я хотела хоть раз вот так заявить: - Я ушла!
      На самом деле сына именно Оля отводила в детский сад прямо под окнами и свекровь нередко с балкона наблюдала, как гуляет ее внучек и как к нему относятся воспитатели, а то и встревала в процесс, поскольку голосок был необыкновенной силы и скандалезности в каждой ноте. Поэтому оставался он дома только когда прибаливал. Да и то в стадии выздоровления. Однозначным было также и то, что посещение больниц тоже только на Оле.
     Со временем и вовсе был создан миф, что Людмила Даниловна только-только собралась на работу, а тут Володя приехал с семьей и все ей поломал. И где это видано, чтобы в 45 лет начинали трудовой стаж, да еще и в неизвестно каком месте работы. Ну, натуральное  мифотворчество для пущей значительности.

      Когда Володя только начал работать, две трети своей первой зарплаты он потратил на новый костюм. И это можно было понять – просто ему ну совершенно не в чем было ходить. Скромный такой костюмчик из лавсана, на первые заработанные деньги. Оля была очень рада, ведь пройтись рядом неудобно, все в каких-то еще школьных непонятных рубашонках ее родной муж. По ее мнению и родители мужа должны были порадоваться обновке, ведь сам заработал. Другие родители  могли бы, если честно, и получше подготовиться к приходу сына из армии. И прошло-то всего два месяца с их приезда. До сих пор ее семью и их сына поддерживал  Олин отец, ведь это только через пару лет и Оля начнет  работать.  Но реакция свекрови была непредвиденной:

    - А! Так вы будете одеваться, а мы будем вас кормить?!
Заметьте, это была первая  в жизни их семейного сына зарплата. Он был раздет совершенно, а впереди осень и зима. Оле, с их точки зрения, вообще ничего не нужно было, у нее все есть. Но почему-то покупка сына распространялась на них обоих.
      Вслед за этим,  пришел с работы свекор, который, кстати, в семью отдавал только пенсию. А зарплату всю забирал себе, на свои неуемные нужды. В общем, старшая семья порешила, что с завтрашнего дня они начинают питаться отдельно. Или предлагался второй вариант -  все имеющиеся  деньги из разных источников, в том числе и те, которые Оле присылали родители, но кроме тех, которые зарабатывает Георгий Владимирович, отдаются свекрови в общий котел и на… семейном совете решается, кому и что надо купить. А поскольку самыми раздетыми были Володя и его брат, на котором все горело, и он из всего вырастал, то Оле и ее ребенку не дождаться ничего и никогда.

     Такая перспектива молодых не устраивала – и решили разделиться. И вот представьте, 6-ти–метровая кухня и две хозяйки, причем одна из них тоже пошла на работу. Чуть звякнет холодильник – крик: - Что ты там хотела (или хотел)?
    Вечером, когда приходишь с работы, обвешанная сумками с продуктами, на кухне ужинает свекор.
Запрещающим тоном он заявляет:
    - Ты чего сюда вышла, не видишь разве, что я здесь ужинаю?
А ей тоже палец в рот не клади. Она отстояла после работы несколько очередей, усталая и злая:
     - Ах, вы ужинаете… Так это можно отнести и в комнату и поужинать там. Или поужинать здесь, но без  недовольных комментариев.  Ведь мне еще и приготовить надо изловчиться этот ужин, чтобы и  моя семья, а ваши сын и внук поужинали тоже.

      Но самое противное во всем – это была злопамятность свекрови. У Оли характер был взрывной и отходчивый, а у нее тоже взрывной, но злопамятный. Она могла не разговаривать неделями, хотя Оля забывалась, обращалась к ней, да и невозможно это – жить не разговаривая. Но стоило Оле проходить мимо свекрови на улице, где она болтала с кем-либо из соседей по двору этого большого пятиэтажного сдвоенного дома, в который они въехали как раз после  женитьбы молодых  в Н-ске, как она приторно расплывалась в сладкой улыбке, останавливала ее, начинала расхваливать, расспрашивать, устраивать этакий спектакль одного актера. Сначала Оля искренне радовалась, думала, что, слава богу, заговорила, бойкот снят. А не тут-то было.
      Как только они возвращались в квартиру, свекровь вновь замолкала и только взглядывала недобро. Впоследствии  Оля  перестала принимать участие в таких дешевых спектаклях. Ей было абсолютно безразлично, что подумают о ней чужие люди. Но таким образом втягивать ее в лицемерные игрища больше не позволяла.
      В общем, ничто так не разъединяет людей, как общая квартира…

      Она знала, что в свои двадцать с небольшим  она  гораздо более сложившаяся личность, чем ее свекровь. Такие семьи, где папа солдафон, а мама  - дама, побывавшая в ГДР, обвешанная чернобурками  и завесившая квартиру коврами  «Утро в сосновом бору» - были ей знакомы  по военным городкам. Одна их соседка, помнится, вообще говорила «кипично» и «манка небесная». Ну что же поделаешь, это целый культурный слой в армии.

      Были и другие. Как ее отец, который любил и знал оперу, сам неплохо пел, восхищался старинными казачьими фолиантами  в Читинской областной библиотеке им. Пушкина, где работала мама, и где ему было раздолье… Немного рисовал маслом, когда позволяло время. Неважно, что это были копии знаменитых пейзажей. Важно, что и у Оли  именно оттуда любовь к литературе, живописи и музыке.

               
      
        Все эти годы Володя соблюдал позицию нейтралитета между родителями и Олей. Он не хотел вставать между любящими его мамой и женой. Обеих выслушивал, но ни на чью сторону не становился.  В какой-то мере он был прав. Нельзя сказать, чтобы уже тогда он был мудр. Скорее, просто добр или лично его такая ситуация устраивала. Да и то правда, его-то обе контры любили и баловали. Но в один прекрасный момент он стал свидетелем безобразной ругательной сцены между мамой и Олькой, и принял  сторону молодой жены.

      Дело было в выходной. Естественно, стирка, готовка, банный день и сразу в обеих семьях. Понятно, молодым откладывать эти мероприятия некуда. Впереди – рабочая неделя. А свекровь во все вмешивается по принципу – я здесь хозяйка. Слово за слово, на кухне началась женская разборка, довольно горячая, с оскорблениями  со стороны свекрови, на что Олька отвечала, что ей стыдно за свекровь, немолодую, но смешную и нелепую в этих претензиях. В ответ понеслось уж совсем немыслимое: и черт, и сатана и другие всякие эмоционально окрашенные украинские словечки.
       И вдруг вышел Володя, весь бледный и какой-то парящий над полом. Звенящим голосом он сказал:
- Мама, если бы мне кто-то сказал, что ты так кричишь на мою жену и кидаешь в нее такие оскорбления, я бы  ни за что и никогда не поверил.       
    - Какие еще оскорбления в эту сатану, в этого черта с рогами? Ишь, она еще и ухмыляется…
    - Вот эти самые! Которые ты выкрикиваешь и считаешь, что так и надо. Ведь ты же сама  страдала, когда  твоя брянская свекровь тебя недолюбливала. Но вы-то жили в разных городах.
   - А чего она ухмыляется?
   - Да это защитная реакция. Она чуть не плачет. Неужели вам мало, что всю уборку по дому она взяла на себя, ползает там в вашей спальне, под кроватями, пыльный пол за вами моет, все окна в квартире автоматически тоже ее, нет, тебе еще и поорать на нее дай.
   - Как же, такая заплачет, ирод, хавронья, а не человек.
   - Все! Оля, собирайся! Я здесь не останусь ни одного часа, не то что дня.
Оля пошла в ванну отжимать замоченное белье и складывать его в пакеты, достирывать у бабушки. Именно туда и собирались направить стопы молодые после такого скандала.
    Свекровь забегала вокруг сыночка  мелкой рысью:
   - Да куда вы пойдете? Да где вас ждут? А что скажут люди? А о Виталике вы подумали?
   Сын оставался непреклонным, а потом и просто умолк. Сборы ускорились, и они ушли.
   Идти было недалеко, и приняли их нормально, хотя и без особой радости. Впрочем, радость была бы в этой ситуации слишком неискренней, поэтому простой нормальный прием их вполне устроил.

               

     Было лето. И под каждым «кустом был готов и стол, и дом».
 Разместились в летней кухне. Вокруг - украинская  природа. Абрикосы, падающие в рот. Птицы, поющие свои песенки поутру. Красота, да и только.
    Виталика  прадед с прабабкой  пустили жить в дом. А молодые  впервые оказались одни  в отдельном помещении. Ни соседей, ни родственников ни за стенами, ни вверху, ни внизу. Одна-единственная дверь распахивалась прямо на улицу. На улице  и еду уписывали, и с ребенком занимались, и стирка, и сушка. В этом вся прелесть частных домов – вся примыкающая территория тоже как бы твоя.
  Конечно, и работы больше. Но кто о ней думает в 25 лет? Все горит в руках, за что ни возьмись. И печку каждый день топили, и еду на целый день готовили – одна готовка на весь день, как бабушка научила. Старикам было всего-то по 67 лет к тому времени. Конечно, у них был свой уклад, свой сложившийся образ жизни, но они смогли справиться с тем, что на них нежданно-негаданно свалилась семья внука. И главным и определяющим была необыкновенная любовь к Володе.
     Да и как иначе. В послевоенном 46 году бабушка Анастасия Даниловна  увезла  Володю от родителей из Белоруссии, чтобы спасти ребенка. А было ей тогда всего-то 42 года. Болел долго и тяжело. Но стараниями бабы Наты /так , и никак иначе, всю жизнь она себя именовала/  окреп, подрос  и еще долго жил у них, то есть практически навсегда остался  у «стариков».
 
   Жорж тоже учился в Ленинграде, получал военную специальность организатора спортивной работы, жили очень стесненно в общежитии института.
  Затем служил в Сибири, а потом и в Группе Советских войск в Германии.
Володя бывал эпизодически у родителей, даже за границей, но редко. К тому же у него уже был младший брат, который всецело отвлекал внимание папы с мамой на себя.
   Да и сподручней было всем, что ребенок находится у стариков – мальчик стал очень сильно поправляться, в школе его дразнили жиртрестом, а родители  стали его несколько стесняться…
   Во всем этом был один замечательный плюс – воспитание деда с бабкой позволило ему вырасти  с одной стороны, замечательным бабушкиным внуком, а с другой – удивительно воспитанным, начитанным, с музыкальным образованием  и высокими человеческими качествами  человеком. Особое обрамление получила и порода, ведь дед Жорка был красив, что там говорить, но жиганист и солдафонист одновременно.  Вовочка же приобрел черты  благородного русского аристократа, хоть парадный портрет великого князя с него пиши, и не менее того. Хоть и был шлифовщиком. Правда, высочайшей квалификации и на сложном штучном производстве, где  изготавливали  сложнейшие прессформы – основу любого пластмассового литья, которого становилось  в жизни все больше – от ручек утюгов до емкостей различной конфигурации.

   Но опять обратимся к памяти. На выпускной вечер  бабушкин внучек  явился в галстуке-бабочке и с перстнем – и это в 65 году! А было поразительно красиво и органично. Так Ольга понимала историю своего любимого мужа, разглядывая фотографии и слушая бабушку.
   Надо сказать, что и в армию  Володю провожали старики, а потом еще  бабушка мчалась на вокзал вместе с соседом на мотоцикле, когда нечаянно узнала об отправке эшелона.
   Так что ничего удивительного в том, что Володя почти не знал родителей, а они его. И вдруг сразу такое испытание для них в виде молодой семьи. Но и молодая семья испытывалась тоже.


               

               
   Лето очень быстро пошло на убыль. По вечерам еще звенели цикады, небо было усыпано звездами, но изменился цвет листьев, от желтого до багряного, поставили виноградное вино в больших кастрюлях.
   И незаметно подкралась зима. Зима – испытание на прочность. И таких зим было две, а потом  через год еще одна.  А перерыв был в связи с тем, что родился еще один сын – Сережа, на семь лет моложе Виталика.
   Но мы пока еще на пороге первой зимы… Печку топили целыми днями, раскаляли ее докрасна, но к утру все равно голова как бы примерзала к подушке…
   В общем, держи ноги в тепле, а голову в холоде – все в соответствии с народными традициями. Нет, флигель не был ветхим. Добротно сложенный из шлакоблоков, с хорошим чердаком и солидным слоем штукатурки. Просто не был он предусмотрен для зимовки, это летнее строение – вот и все.
   Однажды прилетел отец Оли. Явился сразу к старикам. Чувствовал себя ряженым попугаем – ведь в Д-ске генералы  пешком и на такси в полном облачении  не  ходят и не катаются. Побелел лицом, увидев, как его дочь живет. Но ничего не сделал, и ничем не помог, хотя Олька подкидывала идейку сходить к первому секретарю райкома, где она работала.
   Как грамотный почитатель Булгакова  только и сказал:
- Никогда ничего не проси. Придут и сами дадут!
  А прилетев в Москву,  как-то к слову бросил матери:
- Да что ты все сочувствуешь Ольке, ведь ты даже не представляешь, как она живет. А я, я своими собственными глазами это видел. И она, вообрази, счастлива и вообще из нее настоящая дочь солдата вышла.
 
     А учеба меж тем подходила к концу. Четыре месяца отпуска, но в томительном ожидании защиты. Университет уже давно, еще в первый же год  ее учебы, стал родным.   Уже и учились в самом старинном его здании на традиционно одноименной улице в центре города, рядом с которым выросла великолепная высотная новостройка главного корпуса, а внутри двора – приземистое  характерное здание плавательного бассейна.
               
                2. Переезд родителей и диплом.


     Зимой она ездила в Ленинскую библиотеку в Москву с письмом от университета, вместе с подружкой. Как ехали в Москву порознь, так и размещались там у разных знакомых. Оля – у Надьки Московцевой, которая к тому времени вышла замуж за сына  однополчанина своего отца, с которым они прошли войну, и жила в Сокольниках.
      Одновременно Володя взял путевку в подмосковный дом отдыха и тоже был неподалеку. Виталика впервые за пять лет оставили  на попечении дедушек и бабушек.
      В Ленинке было интересно. Только своих было человек пять. Особенно запомнился диссертационный зал и курилка. В общем, подготовка к диплому шла серьезно.
     В один из дней, когда она вечером приехала к Наде, у которой уже тоже был ребенок – дочка Анечка, девяти месяцев от роду, Надька с округлившимися глазами заорала прямо с порога:
     - Где ты так долго болтаешься? Звонил твой отец – он переведен на службу в Москву! Ты понимаешь, что это значит?
     - Еще бы не понимать…
Это означало, что конец всем  мытарствам по диким степям Забайкалья и  Дальнего Востока. Чего только не нахлебались… Был момент во время событий на острове Даманском – они в это время находились в каких-нибудь 40 километрах от русско-китайской границы. Да и комнатенку в Н-ске до некоторых  пор сохраняли за собой как раз на случай непредвиденных обстоятельств…
     Разговоры о переводе или еще одной учебе  велись иногда, когда отец прилетал к ним. Знал он и о ее практике в Ленинке, и Надькин телефон на всякий случай взял, еще любил подшучивать:
     - Ну, и какая тема твоего диплома?
И не дожидаясь ответа – хохотал заранее над своей остротой:
     - «Роль дательного падежа в развитии общества?»

     Разве бывают такие замечательные совпадения  в жизни?  Оля и Володя вместе, считай, в Москве, и родителей переводят именно тогда на новую службу в столицу, в Главное управление. Для многих это так и остается розовой мечтой всей жизни, а батько Квадратько, как за глаза они звали отца с мамой, добился, что его заметили и перевели. И тоже всю жизнь ненавидел интриги, его визитной карточкой  была только служба, и еще раз служба, практически днем и ночью.

               

     Главное управление располагалось в ближнем Подмосковье. Живописная  станция, на которой останавливалась электричка. Дальше автобус  без опознавательных знаков. Так нам туда. 15-минутная поездка  уже среди  своих, внимательно присматривающихся к новеньким. Весь маршрут по нескончаемой  березовой аллее, высаженной, как говорят, еще до революции  местной помещицей, которая и оставила кроме удивительной аллеи и свое имя, переиначенное на русский манер, в название городку.
      Аллея впечатляет даже зимой. Черно-белые огромные стволы  в таком количестве создают удивительное ощущение  парения в воздухе. Нет, эти березы не назовешь белыми подругами. Это слишком фамильярно. Это величественный символ  страны, эпохи  и, как ни странно, того рода войск, которому служили  отцы.    
     Автобус подъехал  к небольшой площади перед воротами рядом с большим  контрольно-пропускным пунктом. Сколько их перевидала и повидала Оля на своем небольшом веку. Она пересекала их с родителями, а лет с 14  и вовсе по отдельным пропускам, даже в школу и обратно.

      Но этот КПП был особенный. Он поражал своими размерами и  деловым  каким-то столичным лоском.  Пропуска были им заказаны заранее. От принимающей стороны  их ждала мама. Как всегда, в пушистом светлом шарфе  на высоко поднятых пушистых волосах. Радость, поцелуи, сбивчивая речь обо всем и ни о чем сразу. Папа на работе, Светка в школе. Временное жилье тоже пока здесь, в гостинице при войсковой части. Прошлись по городку мимо замечательного Дома офицеров, магазина  военторга, почты, бассейна. Живописный мосток через пруд. Вдали накатанные ледяные горки для катания на санках и на чем придется. Опоясывающий городок след лыжни. Несколько строек, в том числе и возле гостиницы.

       В гостинице две комнаты со всеми удобствами, кроме плиты, поэтому готовили пир на электроплитке. Когда подготовили, появился и Виталий Николаевич, собственной персоной. Много шутил, был возбужден. Весь светился, как новая копейка. Шутка ли, только-только переведен на службу в Москву. Еще сам мало верит в такое счастье. И сейчас, среди семьи не скрывал своей радости, что, наконец,  перевез семью в Европу, как называлось это в Забайкалье.

       На следующий день – снова в Библиотеку, оттуда - домой, к маме. Как это здорово, чувствовать, что и здесь появился свой дом и закончилась некая неприкаянность, ощущение которой  Ольга терпеть не могла всю жизнь. Особенно в разъездах и командировках, когда взрослых людей  искусственно отрывают от семьи, кидают в непривычные условия,  и ты не знаешь, чем себя занять, все представляется каким-то ирреальным и неправильным. Кроме  рабочего времени, где все ясно, где бы ты ни был.
 
      Доронин, естественно, «отбыл в отпуск», утром, в свой дом отдыха, где зимний отдых перемежал  продолжительными застольями. А что еще делать в морозном зимнем засыпанном снегом доме отдыха? Правда, пару раз ездили в театр, так в один из этих раз  автобус не довез до места, обломался, показалось – близко, так чуть ноги не обморозили  вдвоем с таким же отдыхающим…

      Три  недели пролетели быстро, и снова обычная жизнь в Д-ске. Воссоединение с семьей. Студенческий отпуск для написания и защиты дипломной работы. Виталик ходил в садик. Оля занималась сыном и учебой.
 
                3.Университетский выпуск

      Не подвел  ее родной университет и в день защиты. Да и она его тоже не подвела.
    Однажды, зайдя в деканат филфака,  нечаянно сосваталась выписывать дипломы своему выпуску. Просто кто-то заболел из «записных писак» и заменить было некем. И тут вспомнили, что Доронина имеет отношение к выписке партбилетов, а это намного  сложнее дипломов, говорят.
    Оля согласилась, тем более, что за это еще и платили. А что? Защита позади, а отпуск еще не закончился, вполне можно подработать.
    Повели на инструктаж к начальнику отдела кадров. В кабинете сидел моложавый стройный мужчина с седеющими висками. На столе – ни единой бумажки. Ряд стульев напротив стола.
    Инструктаж -  минимальный:
- Где вы работаете?
- В секторе партучета райкома партии.
- К выписке партийных документов имеете отношение?
- Да, прямое.
- Тогда все ясно.
- А что конкретно ясно?
- Просто я несколько знаю эту работу по политотдельской службе, так там все это в десять раз сложнее.
- У вас политотдел был на правах райкома?
- Ну, я же и говорю – инструктаж  вы нам могли бы провести, а не наоборот, чтобы хотя бы бланки не портили…

   На следующий день она явилась писать дипломы. Мешки  с чистыми «корочками» выдавал сам  Алексей Ефремович, поскольку опять же,  бланки строгой отчетности. Писали целой толпой  в комнате по соседству с его кабинетом. Абсолютно чистые бланки старались не носить по этажам и корпусам, только уже позже, заполненные, на подпись, регистрацию и печать.
   Вот так впервые Оля познакомилась с работниками разных факультетов в тесной, так сказать, рабочей обстановке.
   Работа хоть и напряженная и ответственная, но без трепа не обходилось. А куда же без него, да еще в девчачьей компании. Среди болтовни не раз беззлобно упоминали Алексея Ефремовича, мол, вот он тебе задаст, если испортишь диплом. Не раз называлась его фамилия – Лесняков.
  И только на третий день в голове Оли стало складывться как по слогам: - А ведь есть в этом что-то очень знакомое – Алексей Ефремович Лес-ня-ков. Фамилия-то из «лесу», т.е. из Читы-46. И где-то она слыхала, что Лесняковы демобилизовались в Д-ск. Но встречаться не приходилось, да и совпадения вполне вероятны в миллионном городе…
    В этот же день она пошла сдавать мешок последней. Сейф стоял слева на входе перед барьером. Оля зашла за барьер, отдала мешок, а сама стала пытаться завести разговор на интересующую ее тему. Алексей Ефремович мешок взял, сейф открыл, обернулся к нему, а на нее и глаз не поднимал. Но на вопросы отвечал, источая неприступность и даже некоторое раздражение, мол, чего ей надо, этой девчонке. Уже конец дня, жара, выпускная пора, какие тут пустые разговоры,  и о чем, спрашивается.
    Но она не отставала, хотя и побаивалась недоразумения и ошибки:
- Алексей Ефремович, вот вы на инструктаже обмолвились про политотдел, значит, вы военнослужащий?
- Ну да, бывший.
- Бывших офицеров не бывает… - польстила она ему, ничуть не погрешив против истины. Стройности, росту и подтянутости ему было не занимать, - а где, если не секрет, служили?
- Да зачем вам это, девушка?
- Да так, интересно.
- Да что для вас может быть в этом интересного, скажите на милость – не поднимая по-прежнему глаз, негромко пробубнил он в ответ.
- Ну,  хотя бы где было ваше последнее место службы? – не унималась она, хотя уже  нервничала все больше от  его полного невнимания и закрытости и от своей  несколько неприличной  настойчивости.
   Хотя вдруг, не поднимая глаз и тем же тоном – ведь не отвяжется же настойчивая девчонка, прилипла как банный лист – он сообщает:
 - Да было это в Забайкалье…
-  А не в Чите ли 46? – и дальше, чтобы добить, дожать несговорчивого дядьку:
- А фамилия  Квадратько  вам ни о чем не говорит?
    И тут он поднял глаза, довольно округлившиеся от удивления, уронил мешок со священными бумажками и закричал:
-  Оля?!
   Они смеялись и хохотали до слез уже по одну сторону барьера, который как-то незаметно преодолели как в прямом, так и в переносном смысле.

   И действительно, реакция после долгих мытарств была так быстра потому, что он тоже слышал, что Оля  Квадратько вышла замуж и живет в Д-ске. И много раз хотел ее разыскать, но она явилась сама, но под другой фамилией, естественно, а он об этом и не подумал. Разбежались не сразу, а после некоторых волнующих воспоминаний и заверений, что надо встретиться и с Валентиной Ефимовной, его женой и с семьей Лобановых.
    Ну, Лобановых она знала прекрасно, в Нерчинске жили в одном подъезде. Да-да, в городе, где была ссылка декабристов. В одном подъезде  дома, о котором надо рассказывать в отдельном месте с глазу-на-глаз. Их дочь, Лида Лобанова  была на пару лет моложе. А потом вместе с ними жили еще в двух городках. Это очень близкие знакомые – и дядя Гриша, и тетя Аня. А вот Леснякова самого только по слухам и знала, а тут еще Валентина Ефимовна какая-то.

   Каково же было удивление Оли, когда  она с семьей все-таки явилась к Лесняковым, а дверь открыла Валентина Ефимовна,  та самая Валентина Ефимовна, которая ей более чем знакома – она работала в библиотеке Дома офицеров. А поскольку наша героиня  была книгочеем с пеленок, а в последних двух городках – очень последовательной  поклонницей  литературы, желающей знать о ней не только по школьным учебникам, то библиотекарь  Дома офицеров – это даже  более, чем подруга  в той ситуации.
- Ура! Валентина Ефимовна, это вы? Как я рада!
- И я тоже, Олечка! Ведь нас так много связывает.
 

               
                5. За вторым сыном.
               
      У Оли теперь есть диплом, и она  где-то
 считала, что  теперь могла бы  подняться на ступеньку по служебной лестнице.
 
     В райкоме была, конечно, своя иерархия и неприкрытый дележ на ответственных и технических работников. Начиная с инструктора – это уже ответственные. А инструкторы были разные, зачастую прямо со студенческой скамьи, нигде не работавшие ни дня. И часто такой «специалист» сам ничего не знал, зато других был посажен учить и учил, да еще как, чувствуя за собой непререкаемый партийный авторитет.
    Были и в секторе партучета два ответственных. Само собой – завсектором со смешной фамилией Хренова, хорошая, в общем, тетка. И инструктор с говорящей фамилией Плохих. В знакомстве со вторым персонажем  и произошло первое Олино знакомство  с подлостью, низостью, изворотливостью и все под соусом партийной демагогии и трогательной заботы об окружающих.
   Но время шло, и от счастливой изолированной жизни в летней кухне  появился Сережа.
    Рожала у мамы в Москве. Прямо перед Новым годом – 30 декабря. И опять в роддом ее отвозила мама. Смеясь, они говорили, что не стоит нарушать традицию.
    Но схватки оказались ложными, и почти целый день ее просто наблюдали, оставив в родблоке. А это значит, без еды, без личных вещей, да еще перевели в палату реанимации, напротив родильного зала, где под аппаратами лежала другая роженица, лишь иногда просыпающаяся и обводящая комнату блуждающим взором. Из родзала неслись нечеловеческие крики, а для похода в туалет надо было идти мимо распахнутой двери туда, где свершалось таинство рождения, но куда лучше не заглядывать, особенно будущей маме.
   Целый день о ней как бы не вспоминали. Поэтому она решилась на отчаянный шаг, резко повернула из коридора к столу врача в холле, сняла телефонную трубку, а уж потом извинилась и попросила разрешения позвонить. И уже с плачем кричала маме:
 - Забери меня отсюда. Обо мне все забыли. К родам я не готова, а просто чумею здесь от криков и обстановки. Вдобавок меня не кормят – прямо тюрьма какая-то.
  Следом за ней в палату сразу пришла врач:
 - Отпустить вас домой мы не можем – по справкам у вас закончился срок отпуска. Но отсюда мы вас немедленно переводим – на 4-й этаж в отделение патологии.
- Да нет у меня никакой патологии.
- Найдем. Вот у вас вес большой. Первый ребенок был крупным, значит, этот еще больше.
 - Да я просто сама толстая, с детства. Но всю беременность была на диете, никого не раскармливала.
 - Нет, нет и нет. Единственное, что я могу сделать для вас, так это извиниться за  то, что  не перевели  раньше.
   Мамочки новых времен! С отдельными палатами, окруженные заботливыми родственниками, с телевизорами и мобильными телефонами, подключенными к Интернету. Что вы знаете о том, как рожали  в советских роддомах?
   Но когда бы вы ни рожали, это своя история, только ваша и памятная на всю жизнь.
 Так, Оля всю жизнь в день рождения сына со смехом вспоминала, что на Новый год в роддоме давали бутерброды с икрой и копченой колбасой. Это были неимоверные по тем временам деликатесы.
    Здесь радость, счастье, душа хотела петь. Сережа родился довольно легко с весом в 3 килограмма ровно через неделю. Она, а не врачи, оказалась права. Толстела сама, а малыша не раскормила. А не пелось…
Над семьей повисла туча, и не было от нее спасения ну, никакого.
 
    Уже целый год болел отец, сам Виталий Николаевич, батько Квадратько. Болел жестоко и неизлечимо и в результате своей службы. Они вместе с мамой вспоминали, что однажды  в забайкальский период он приехал домой, страшно усталый, издерганный и с неведомым сильным запахом от всей одежды, а дело было зимой, значит, от костюма на меху, состоящего из огромных штанов и куртки. Только через много лет он рассказал, что присутствовал при аварии, а точнее, при разливе топлива для заправки ракеты. При этом присутствовало 12 человек. А еще отец как-то невнятно приговаривал:
 - А они все умирают. Я их отслеживаю, - и на мамин вопрос:
 - В каком смысле? – отвечал:
 - В прямом. Все разъехались по разным гарнизонам, солдатики демобилизовались, но все умирают постепенно, друг за другом. Я это знаю. Осталось только двое.

   Оля и папа выписались в один день. Она – из роддома, папа – из госпиталя им. Бурденко. У него уже были операции, курсы химиотерапии, это было очередное длительное лечение, выматывающее его не менее самой болезни, но все-таки продлевающее жизнь и службу.
 
   Несмотря на  все это домой он приехал с красивым мягким зеленоглазым котом  в подарок новорожденному – заехал в магазин игрушек несмотря на аховское самочувствие. В этом был весь папа, тем более, что у дочери родился опять сын, а он им, мальчишкам, очень радовался, сам будучи отцом двоих дочерей.

               
                --------------------

   Через полтора месяца  в Москву позвонила Олина начальница:
  - Олечка, мы тут все тебя поздравляем с рождением сыночка!
  - Спасибо, Зинаида Яковлевна! И всем передайте.
  - Когда приедешь?
  - Да я мечтаю весь год пробыть у мамы, мне здесь комфортно, и малышу тоже.
  - Оля! Я не просто так звоню. У нас из сектора ушла инструктор – и я рекомендую тебя. Чего греха таить, ты и так у меня была не по должности надежной и грамотной. Чего молчишь?
  - Это так неожиданно. И совсем непросто.
  - Да, ты должна в течение недели быть здесь и выйти на работу. Давай думай и позвони мне.
   Они целый день обсуждали и поняли, что отступать нельзя. Жизнь ведь состоит не только из семейных дел, надо и по служебной лестнице расти. Жаль, что так некстати, но она об этом мечтала, а поэтому нельзя спасовать перед открывшейся возможностью.
   Звонила мужу, его родителям, ведь всем придется туго – а особенно свекрови, да и возьмется ли  заниматься со вторым внуком. Ведь не в летнюю же кухню возвращаться с младенцем зимой?
   К чести Людмилы Даниловны она легко согласилась на это – ее любовь к внукам была неизмеримо выше всех разногласий и трений.
   Не будем рассказывать здесь о поездке в зимнем поезде с месячным ребенком со всеми возможными ванночками-колясками, пеленками и прочим скарбом. В общем, это было непросто.
   Через пару часов после приезда Ольга мчалась на работу по заснеженному февральскому городу, вся еще оставшаяся в Москве с родителями, где было тоже как-то тревожно.
   Прибежала, радостная, раздала московские сувениры, рассказывала о малыше и всех родных, какие они молодцы – поддержали ее.
  Пробыла в этом возбужденном состоянии около двух часов, при этом Зина куда-то уходила, приходила, ее саму при этом никуда не приглашали.  Никаких тревожных симптомов Оля не видела, слишком яркий был хоровод прощаний, встреч и ожиданий.
   Она все поняла только когда появилась покрытая красными пятнами Зина, прячущая глаза и едва выдавившая из себя:
  - Извини, тебя не назначают инструктором, как я ни билась за тебя.
  - Это что, шутка такая? – еще не веря случившемуся, тихо спросила Оля.
 - Да какая там шутка.
 - Тогда почему вы сорвали меня от моих родных, ничего не узнав заранее?
Как вы посмели мне позвонить и поднять на уши всю семью?
Да я ребенком рисковала, зимой, в ледяном вагоне. Я могла радостно и безбедно прожить целый год в окружении своих близких, с больным отцом.
  - Да я не знала, что так получится, все казалось решенным. Я не виновата.
  - Ну, нет, я обвиняю именно вас. Нельзя так поступать с людьми, тем более, что я всегда приходила к вам на выручку в трудных ситуациях. Господи! Что меня ждет в этот год по вашей милости!
   Разгневанная, уничтоженная, она уже бежала по заснеженному городу – и только оказавшись дома, заметила, что бежала без шапки и волосы все в снегу.
   Она уже догадывалась, кто так по ней проехался – это была бабская месть за независимый вид, за начитанность и образование, за 2-х детей в 28 лет, когда у некоторых их вообще не предвидится никогда. Одно утешало: - Переживем!

                5.Траурные дни.

        Ну, кто сказал, что   обман надежд – это самое плохое? Бывают события и похуже.
   Это плохое, хуже чего не бывает ничего – произошло через два с половиной года.
   Оля тогда едва получила квартиру – 5 лет ее ждала – и поменяла работу. Работа не нравилась – в отделе кадров областного управления бытового обслуживания. Как говорила ее новая начальница:
  - Вы отлично работаете, Ольга Витальевна, но вы все это бытовое обслуживание глубоко презираете.
  Ну, это было сильно сказано, просто, получив квартиру, она немедленно ушла с прежней работы, куда глаза глядят, в первое подвернувшееся место.
  Работка была та еще. 76 предприятий быта по области. С отчетами приезжали иногда забитые тетки из сел, не способные сложить 2+2. А из этих множественных убогих отчетов она должна была свести отчеты по области. Возня с приказами на номенклатуру, разборка жалоб, в том числе и анонимных, типа:
 - Зав ателье такая-то в 11 часов пьяная и сползшем парике целовалась у памятника с армяшкой-сапожником.
  Но зато узнала область, ведь могли отправить неожиданно в такое местечко, которое не на всякой карте есть. Побывала в техникумах и вузах региона  на распределении студентов, которых затем встречала и отправляла по предприятиям.
   Летом с детьми  поехала в отпуск в Москву, а далее на дачу возле Жуковского вместе с сестренкой, которая только что закончила школу. Дача принадлежала соседке родителей по лестничной площадке.
   Мама одна оставалась в Москве, поскольку отец опять лежал в госпитале. К этому семья, да и он сам уже поневоле привыкла. Летом обещал приехать в Д-ск, глянуть на их квартирку.
   Как обычно, в госпитале - отдельная большая палата с красивой  белой мягкой мебелью, на которой при желании могли заночевать родственники. Все возможные удобства в этом почти гостиничном блоке. Все в соответствии со статусом больного.
 
   Только белые халаты и военные доктора напоминали, что это больница, да еще и радиологическое отделение. Где-то раз в неделю Оля выбиралась к нему. Эти посещения запомнились ей на всю жизнь. Наш просвещенный больной и раньше изучил всю возможную литературу о своей болезни, знал ее убийственный ход и жестокие примеры об уходе знаменитостей, в том числе и Майи Кристалинской, например. Иногда сетовал:
- Я-то хоть пожил, а за что страдают мальчики-солдатики?
- Да что ты все об одном, у всех все по-разному в течении любых болезней.
  Все, как могли, держали марку и не позволяли себе вопить и заламывать руки, потому что это «пожил» было на этот день всего 50 небольшим  лет.

   На этот раз все было гораздо хуже во много-много раз, но человек никогда не верит в свою конечность, всегда надеется, что вот именно он  преодолеет все сложности и выкарабкается. Не будь этого, неизлечимые болезни убивали бы людей сразу при их появлении. Вернее, мы сами себя  уничтожали бы мыслями,  бесплодными попытками  понять, что  значат два этих слова – «больше никогда» и «навсегда».

   Было похоже, что на этот раз уже приступили к другим процедурам . Сон был тяжел и неровен, а когда папа мог очнуться от этого сна – внимательно всех оглядывал. Если замечал хоть какие-то следы слез и уныния – немедленно требовал это прекратить и начинал рассказывать, что ему там чудилось, под этими уколами:
  - Представляешь, несусь в какой-то трубе, как на санках, как в бобслее. А потом вдруг бритва рассекает мне кожу на руках, на груди, оттуда каплет кровь.
 - А больно?
 - Нет, хорошо так и занимательно. Ярко и красиво. Это наркотики, я знаю.
 - Ну вот. Ты у нас еще наркоманом станешь.
На это он очень четко и удивительно  сильно заявлял, глядя в глаза:
 - Никем я уже не стану!
 Однажды утром на дачу приехала ее хозяйка:
 - Оля! Тебе надо ехать в Москву.
 - А дети? Светка не справится.
 - Не думай ни о чем. Я тоже останусь здесь. Ты должна быть с мамой – отцу очень плохо.
   Она поехала, и успела побывать в госпитале. И даже залить соседей. Когда она собиралась – отключили воду, видимо, кран так и остался открытым. Но об этом узнала потом.

  Снова испытала эту муку мученскую, когда хочется плакать навзрыд, а нельзя. Папа начеку, хотя из-за него эти слезы и льются, и не останавливаются, а надо, чтоб и голос не дрожал. Каждую минуту – к окну, чтобы ветерок высушил те слезы, что выкатились, а остальные -  стоять и глотать у этого спасительного окошка, куда он не может достать взглядом. При этом все понимали, что это прощание. И обещанной поездки в ее новую квартирку не будет. Не будет ничего.
  В пять часов вечера следующего дня из госпиталя позвонила мама:
 - Олечка! Пять минут назад папа скончался.
 - А-а-а! – Она просто заорала. Слезы куда-то делись.
 - Держись! Папа велел держаться и жить весело!
 - О чем ты? Как ты можешь?
 - Так надо! Я скоро приеду.

                --------------------

    Эти траурные дни вспоминаются как во сне – семья не живет в прямом смысле, когда случается горе.
    Во-первых, жуткая сила горестных переживаний:
 - Как же так? Неужели это с нами? Почему именно он, наш батько Квадратько, как любя они его называли. Как мы все будем без него? Ведь он основа всех основ, главный добытчик, надежда и опора в семье.
   Во-вторых, огромное количество звонков и посетителей:
  - Екатерина Александровна, дети, внуки, мы вам искренне соболезнуем.
  - Мы все любили и уважали Виталия Николаевича.
  - Он был очень редким человеком, его талантов и ума хватило бы на десятерых.
  - Ваша и наша потеря невосполнима, но держитесь, просим вас.
  Каждый звонок, приезд родственников или близких друзей  заканчивался рыданиями и плачем.
   Приходили теперешние сослуживцы и  сослуживцы по Забайкалью. Потом полетели телеграммы из частей всей страны – его многие знали по службе в главке, а также везде служили его ученики и соратники.
   Все это притом, что о похоронах им вовсе не пришлось беспокоиться, просто отдали парадный мундир в госпиталь для последнего одевания служаки и ждали дня, когда его привезут перед похоронами для прощания в Дом офицеров его части. Туда же привезут и семью. При этом было добавлено:
  - Просьба выглядеть траурно, скромно и прилично, и избегать по возможности громких рыданий и воплей.
  Вот так, все должно быть солидно.
И семья - тоже часть ритуала, прописанного по нотам. А куда спрятать чувства – горя и отчаяния - это кто-нибудь спросил?

    Поздно вечером, часов в 11 этого же дня, 21 июля, прилетел Володя. Оля и мама дожидались его, сидя в лоджии. Они к вечеру были одни и могли, наконец, поговорить. Кстати, за все дни похорон – это было  желанной мечтой – чтобы их все оставили в покое, дали погоревать и осмыслить.
   Но нет, следующим утром все началось сначала. И так все пять дней до похорон.
   Когда утром 25 числа они показались из подъезда их респектабельного дома, целая процессия женщин в черном вместе с мамиными сестрами, неожиданно заголосил Васька, водитель отца, терпеливый и добрый мужичок, который все эти дни держался очень хорошо и  мотался по разным поручениям. Его просто сразил вид этих обычно веселых нарядных и молодых, даже юных, женщин в черном. Светке всего-то месяц назад исполнилось 17:
  - Все. Безотцовщина.

  Их долго везли. Было очень жарко – ведь самая середина лета. Перед входом в зал их завели к медсестре и накололи успокоительными.
   В зале одуряющее пахло цветами, и было очень много народу. Вот и состоялась их последняя встреча  с мужем и отцом.
 
    Цветы охапками лежали  вокруг виновника этого большого собрания. Среди букетов были огромные ветки экзотических цветущих южных растений – крымский санаторий прислал свои дары вместе с прилетевшими на похороны соратниками и их женами, прямо из отпуска, чтобы затем вернуться назад.
   - Смотри, какой наш папка лежит спокойный. Отмучился.
   - Ну да, и за слезы не отругает, - с навернувшимися слезами, усаженные  в центре зала, пытались тихонько переговариваться они.
   - А плакать опять нельзя.
   - Как я хочу домой, упасть и реветь, реветь всласть, и чтобы никого не было, только свои.

   К ним подходили, говорили какие-то слова. Многих они не знали. Среди них мелькали и знакомые лица. Оля была очень рада своей бывшей учительнице, Вале Осиповой, с которой после школы летела учиться в Москву. Они расцеловались, одновременно плача. Валя только и успела сказать, что она теперь в Москве, а вот со Львом разошлась.
 
    На кладбище, где было подготовлено захоронение, был прощальный митинг. С трибуны говорили друзья, солдаты замерли в почетном карауле. Оля помнит только комдива из Забайкалья – Ракитина Ивана Григорьевича.
  Потом стали прощаться. Все как в тумане. Оля помнит только, что кроме поцелуя ей удалось тихонько погладить такого безучастного ко всему отца по ставшей вдруг такой маленькой и беззащитной голове. Как в детстве, но только как будто они поменялись местами:
  - Спи, папка. А мы как-нибудь проживем. Нет, не как-нибудь, а весело и счастливо, как ты велел. Только без тебя, - все это промелькнуло в голове, а ее уже отводили в сторону – как бы не нарушила протокол.
  Потом залпы в небо – и готова новая могила в ворохе цветов, пугающая своей свежестью и неотболевшей болью.

  Во время поминок в ресторане опять говорили много и хорошо. В зале стоял большой и очень удачный портрет. Квадратько смотрел на всю эту панихиду и как будто бы несколько иронично улыбался всем и каждому в отдельности. Еще вместе с живыми, но уже  совершенно не здесь – и исправить это никому не дано.

  На поминках наревелась наша Ольга Витальевна, 30 лет от роду, всласть. Еще и водочка плакала – и это было правильно - наконец дать волю слезам. Они сидели с Володей напротив друг друга среди теперь уже знакомых людей, которые выступили все до единого.
  А в конце их поразила генеральша, вдова, Олина мама. У нее хватило сил после всего этого встать и сказать ответную речь хорошо поставленным голосом диктора центрального телевидения:
  - Благодарю всех собравшихся за то, что почтили память Виталия Николаевича. – в свои 50, с черным кружевным крепом на высокой прическе, без единой слезинки в голосе, - она была завораживающе красива.
   - Поверьте  его самому близкому человеку – это был редкий ум, удивительно красивая личность и добрый человек. Пройдя страшную войну еще в ранней юности, он как никто другой любил жизнь во всех ее проявлениях и нам завещал жить весело и счастливо, как ни кощунственно это сейчас звучит, - здесь она выдержала паузу - И мы намерены это выполнить. Верьте в нас, как всегда верил он. – В зале стояла мертвая тишина. Но она продолжила:
 - Заверяю вас и еще раз благодарю своим вдовьим словом! – здесь она поклонилась.
  Плакал весь зал, плакал даже зять Володя, повторяя:
 - Да где она силы-то берет? Я бы сейчас и двух слов не смог бы выдавить из себя. Ты теперь понимаешь, что они  оба генеральской породы?

                ------------------

   Домой вернулись врозь. Оля с детьми оставалась все положенные сроки с мамой и Светкой. О работе  как бы не вспоминали. Много было всяких дел, приезжали финансисты из части, шло оформление  пенсии вдове и несовершеннолетней дочери. Однажды она услышала разговор  об оформлении  наследства. Как оказалось, отец не оставил завещания, за что его мама не раз винила в разговорах:
 - Ну, что же ты, батько? Как же ты не предусмотрел такого важного шага?
 - Да некогда ему было.
 - Ты, Оля, ошибаешься. Он так много и долго гулял  по городу пешком. Устраивал многочасовые прогулки на свежем воздухе, все пытался свою болячку преодолеть. Он мог посетить нотариуса  много раз, да и в госпитале  есть такая функция у администрации.
 - Мама, значит, он не мог. Ты понимаешь, не мог! Поверить, что конец близко. Не мог довериться чужим людям. Не мог переступить порог нотариуса и начать говорить о таком трудном и тайном, не залившись слезами. Ведь он был так сентиментален в последнее время, любая ерунда увлажняла ему глаза.
   Так вот, в разговоре матери с военным юристом  Оля услыхала:
 - Но у вас же есть и старшая дочь.
 - А моя дочь очень порядочный человек.
 - Но у нее же есть муж и дети.
 - Дети еще ничего не решают по малолетству. А мой зять – еще более порядочный человек, чем моя дочь.
 В этот же день состоялся разговор с мамой о том, что Оля должна отказаться от всего в пользу своей несовершеннолетней сестры, поскольку так выгодней все оформлять. И еще было обещающе так добавлено:
 - Ну, ты же понимаешь, что все это только формальность. А на самом деле, Ольк, я тебя не обижу.
   А она и не перечила. Ведь клеймо «порядочного человека» она же недаром заслужила, причем вместе с Володей. Короче, не время и не место торговаться.
   Гораздо больше волнения мама испытывала по поводу матери  Виталия Николаевича, что вместе с его братом приезжала  из Жданова на похороны сына:
 - Баба Мотя и Петро уж точно будут претендовать на часть наследства.
 - Да ну, с какой стати!
 - А с той, что мать всегда была на иждивении сына. У нее сохранились все квитанции о денежных переводах за многие годы.
 - Но у нее же пенсия за мужа.
 - Но эта была бы больше. Но одновременно наша со Светкой сразу бы уменьшилась.
 - Да брось, ты. Не поверю, что они так поступят с тобой. Причем понятно, что это не сама бабушка, а Петька только может на это повлиять.
 - То-то и оно. Представляешь, он на похоронах просил уступить ему нашу «Волгу».  Отец ее так любил и холил, а братец просто хочет ее унаследовать.
 - Ну, это, конечно, резкое заявление. Кстати, а что ты с ней собираешься делать? Ведь по сути машина и гараж – это и есть основное из наследства.
 - Пока не знаю.  А ты помнишь, как мы ее покупали?
    Эту историю Оля прекрасно помнила. Очередь на 21-ю «Волгу»  в военном городке Чита-46 подошла как раз тогда, когда отец был в длительной командировке, переходящей в отпуск. Так мама  собирала нужную сумму сама, не имея доступа даже к сберегательным книжкам мужа.
   О машине, естественно, мечтали давно, тем более, что по военной специальности  Квадратько был автомобилистом и как раз проходил производственную практику на Горьковском автозаводе как слушатель Ленинградской военной академии тыла и транспорта, когда с конвейера сходили первые ГАЗ-21. Есть даже историческая фотография офицеров возле новенькой машины, сверкающей лаком и  оленем в броске на капоте.
   В общем, машину формально купила Екатерина Александровна и очень этим обстоятельством гордилась. И этой гордости хватило на то, чтобы из новенькой по сути, машины сделать мемориал своей прежней жизни. Но это еще все впереди.
  А тогда  было много слез и растерянности, а также поминки на девять и на сорок дней, которые не дают расслабиться – и в этом их великий смысл, ведь семья все время при деле, а время тем временем идет, это всепоглощающее и со всем примиряющее время, которое лечит душевные раны и постепенно заволакивает сознание  дымкой забвения. А иначе люди бы не выжили от груза того горя, что сваливается на них в течение жизни.

  Так постепенно выживали и они. Звонки, поездки на кладбище. калейдоскоп лиц, какие-то поездки по присутственным местам, закупка продуктов на поминальные обеды. За сорок дней  папин ряд на кладбище заметно заселился. Были там и публичные люди  - брат могучего маршала-конника, академик, автор травополья, которому без всякого памятника в настоящем каждый год кто-то сеял новую культуру, в отместку, что ли, за застой  советской науки, в общем, «за кибернетика» и за генетику. Были там и знаменитый актер, любивший в жизни «Анну на шее», и такие же служивые люди, как их отец и муж. В основном, люди пожилые и заслуженные. И только совершенно дико выпадали  из их числа  один молодой и знаменитый актер  и через несколько лет погибший знаменитый  хоккеист.

   У Бориса Акунина есть сборник рассказов «Кладбищенские истории». Совершенно уникальные и полумистические  маленькие шедевры, в огромной степени познавательные, не говоря о совершенной художественности и даже изысканности.

   Так вот, огромный портрет актера, признанного самым лучшим в мире жюль-верновским капитаном Немо  с его огромным лбом, переходящим в не менее великолепную лысину, с подсветкой и спереди и сзади на черном фоне, где на лбу был виден даже светлый пушок, над больными огромными глазами,  как у белого генерала, к которому приходит призрак убитого им красного бойца, производил огромное впечатление, просто завораживал и долго тревожно напоминал о себе. Почти как названные замечательные рассказы. Эти глаза приковывали к себе и смотрели прямо в душу. И это не актерство и приобретенный профессионализм. За этим взглядом чувствовался огромный и глубокий внутренний мир со всеми противоречиями и личной трагедией.
 
   Причем, понятно, что один картонный портрет, как бы он ни был ламинирован, не выдержал бы погоды в наших широтах. Его наверняка каждый год меняли на точно такой же, который  неизменно стоял на отведенной лужайке из незабудок, долго без всякого памятника, совершенно завораживая сознание.
   А знаменитый хоккеист нашел свой приют  через несколько лет, тот, что погиб в автокатастрофе  вместе с женой. И такая гибель  вызывала  ощутимый протест, даже у неболельщиков. Как же так? Что за судьба такая, когда погибают двое молодых и успешных, а дети остаются сиротами.

                ----------------------

   В Д-ск Оля с детьми вернулась уже в сентябре, в основном закончив все дела у мамы.
   Сама себе наметила  и дела по отказу от наследства, для чего посетила местного нотариуса. Время шло,  и она даже смогла собственной рукой вывести эти слова «в связи со смертью моего отца».  На всякий случай  оформила такое же заявление от имени бабушки по отцу и отправила его в Жданов для дооформления. К чести отцовых родственников, несмотря на плохие мамины прогнозы,  оформленное, как положено, заявление очень быстро вернулось на Олин адрес с тем, чтобы она  переправила в Москву оба отказа.

   Вот так мы бываем иногда приятно удивлены  благородством не очень близких людей и жесткостью и безразличием очень близких.
   Проходили дни, каждый заявлял о себе своими проблемами, радостями и горестями, и Оля ловила себя на том, что ей уже гораздо реже хочется уединиться, чтобы всласть выплакаться от своей потери. Одновременно  она всерьез занялась поисками нормальной работы.
   А это было совсем непросто в их областном центре. Много где побывала, предлагая свои услуги, но не в действующих традициях было брать работников без протекции.
   Намыкавшись, она обратилась к Леснякову, с которым они когда-то встретились в отделе кадров университета. Анатолий Ефремович  уже года полтора  в университете не работал. Ушел не без обиды, проработав  6 лет. Они продолжали общаться.  И до сих пор эту обиду не изжил, ни одну работу после вуза так и не полюбил. Уже много позже Оля поняла, почему это произошло.
   Просто люди, хоть однажды  работавшие в вузе, никогда не могут забыть это особое состояние  постоянного времяпребывания  среди молодежи, надеюсь, лучшей, в атмосфере университетской вольницы, среди  талантливых и умных людей, на передовом рубеже  знаний  и науки.

   Все полтора  года  вуз  существовал без начальника отдела кадров, достойной замены офицеру в отставке так и не нашли. Анатолий Ефремович навел справки среди  бывших знакомых вуза, Олину биографию поизучали и доложили ректору. Изучали даже ее студенческое личное дело, достав с этой целью его из архива. Вплоть до оценок. А потом и ее саму стали приглашать  в разные университетские инстанции для  всестороннего «одобрямс». Уже на этой стадии все ее поражало. Ну, зачем, например, согласование с парторгом  группы  двух или трех управленческих отделов, где-то в закутке одного из 10-ти корпусов, найдешь-то с трудом. Сидел там эдакий замшелый дедок из бывших  руководителей  где-то чего-то, сейчас он ничего не решал, естественно. Не он ее нашел, но зато вопросов задавал, как на парткомиссии в райкоме перед выездом за границу. Потом партком, профком, проректор, курирующий управление, заодно еще два проректора просто так. В парткоме  секретарь удовлетворенно порадовался, что у нее в ее 30 с небольшим уже двое детей. А это значит,- он так решил, - что в ближайшее время начальник отдела не пойдет в декрет.

   Ольга всему этому дивилась: то полтора года никого найти не могут, то придираются и попросту нарушают законодательство. Так, в один прекрасный день ее пригласил зам. начальника той областной организации, где она работала и прямо спросил:
 - Так что, Ольга Витальевна, в университет от нас сбегаете?
   Это был запрещенный прием – кто-то на уровне согласователей типа замшелого дедка удосужился позвонить  и расспрашивать об Ольге, предлагая, так сказать, ее начальству ее охарактеризовать. Ситуация же на теперешней работе, где руководили бытовым обслуживанием области, была совсем непроста.

   Начальник отдела  Юлия  Ильинична Дольникова, парторг организации, с приходом Ольги Витальевны всю работу переложила на нее, занимаясь, якобы, общественной работой. А на самом деле ни той и ни другой. Она просто отвыкла работать, прикрываясь важностью персоны парторга. Дама была высокой, сухопарой, без признаков женственности и вкуса, жила недалеко в новой квартире, полученной от работы. Имела мужа – начальника отдела кадров строительного треста, что неподалеку, и сына – подростка лет 13. Ко всему прочему, дама не имела высшего образования.
   Нет, работать за Юлию Ильиничну Ольге позволялось, организовывать работу других – тоже, при равных с ними условиях оплаты. Одновременно, не дай бог кому-то похвалить Ольгу Витальевну ее  начальнице за грамотное и интересное выступление на производственном собрании  здесь или на предприятиях области, за авторитет у руководства – начиналась травля на почве ревности и всяческого умаления ее работы. Поистине, кто не занят работой, тот занят интригами.
 
   Ольга Витальевна всерьез считала, что честная работа – это все, что от нее требуется. Ан нет, надо было еще хвалить сыночка, всячески подсюсюкивая, как было заведено до нее, Тот, кстати, излишне часто толкался у них в отделе. А чего его расхваливать, если у нее своих двое, а Димка - мальчишка как мальчишка. Еще надо было после 6 часов вечера не уходить домой – была такая манера, если отсутствует в комнате начальник отдела – все сидят и ждут.
     Естественно, Ольга поломала и это.
После работы начинается, по ее мнению,  личное время, которое принадлежит семье, да еще домой всем добираться около часа. Она отправляла трясущихся девчонок домой, закрывала кабинет и шла искать Дольникову, где бы она ни была. Чаще всего она оказывалась в одном из 2-х кабинетов. Ольга спокойно входила туда и отдавала ключи. Без нерва и вызова, но с бурей протеста тех, кто сидел в кабинете и чаще всего, просто трепался без зазрения совести.

   А вот теперь она попала к ним на растерзание. Еще не известно, возьмут ее или нет на работу в университет, а на второй день после разговора с замом  она утром на своем рабочем месте обнаружила нового человека, складненькую такую бабенку постарше нее и в очках. Новенькая заявила, что ее приняли на ее место, и она теперь будет здесь работать.
 - Ну что ж очень приятно. Давайте знакомиться. Но  пока  я здесь работаю и, возможно, вообще никуда не уйду. – На самом деле это было очень неприятно, девчонки сидели открыв рот с перекошенными физиономиями. Они, оказывается, знали эту даму, и счастье их не переполняло вовсе.
   Пересадив  Раечку на приставной стульчик сбоку, Оля  приступила к работе, которой всегда было выше головы.

  Пришедшая часа через полтора Дольникова  никак не комментировала ситуацию. Она надеялась на скандал, в которых Раиса мастак, но оного не произошло. Все мирно работали, и даже новенькая, которую Ольга тут же с места в карьер взялась хоть чему-то научить, раз такой дополнительный  трудовой экземпляр  появился в отделе.
   И только где-то через месяц состоялась аудиенция у ректора университета, который дал  «добро», почти  как таможня. Ректор произвел на нее неизгладимое впечатление  и ростом, и стройной элегантностью, и седовласой головой с орлиным профилем. А также  пустым рукавом безукоризненного костюма, что красноречивее всех слов говорило, что перед  ней  инвалид войны,  ныне ставший доктором исторических наук. А также предупредительными простыми манерами, которые контрастировали с сановными манерами его ближайшего окружения.
 
   А тем временем вместе с месяцем подходил к концу и год. А у ректора она узнала, что ее должность является номенклатурной – и предстоит еще утверждение в управлении кадров министерства. Тогда еще все образование находилось в основном в ведении двух министерств. Так вот, университет относился к Минвузу – министерству высшего и среднего специального образования Украины.

   Утверждаться поехала  4-го января, сразу после Нового года. Управление кадров Министерства располагалось в самом центре столицы, на Крещатике. Это уже много позже его перевели во второе здание, где в те времена располагались вспомогательные службы.
 
   Потом уже, дома, Ольга вспоминала, что прогнали ее  как сквозь шпицрутены через всех работников управления – и каждый говорил о том, что его направление работы – самое важное. Их было - 4 комнаты народу, а ей все эти направления  надо было сконцентрировать на себе. Работа с преподавателями, со студентами, трудоустройство аспирантов, статистика, подготовка наградных документов и еще много чего по перечню. Потом ей дали время прочувствовать, что на нее свалилось, оставив просто в ожидании под дверью начальника, который несколько раз выбегал, громко на кого-то орал, хлопал дверью, но ее не приглашал, несмотря на то, что она всячески пыталась на себя обратить его внимание. Уже хотелось на улицу, на свободу, да и дело было к вечеру, и поезд уже скоро, а еще и ребятам ничего не купила. Как же с пустыми руками возвращаться, нарушать заведенную традицию?

   Наконец ее провели к этому «медведю, бурбону, монстру», как она его уже мысленно  окрестила. Разглядывал-разглядывал, изучал бумаги-изучал, бурчал-бурчал, что, мол, молода слишком. Взывал, что это очень серьезное назначение – и не дай бог ей через пару месяцев не справиться. Наконец, отпустил, почему-то зло согласившись.
   Она ничего не могла понять, чем же, в конце концов она провинилась, а вкупе со всеми неласковыми напутствиями  даже возмущалась таким ходом утверждения. Это уже много позже она узнала, что ее литературное прозвище – это еще очень ласково – называли его и похуже. И что хамская манера начальника называть всех на «ты», даже если перед ним  вдвое старший ветеран войны и хоть трижды профессор, была  его повседневной манерой общения со всеми и вся.
   Когда вернулась домой и все рассказала, Володя задал замечательный вопрос:
- А сколько же ты у нас теперь будешь получать, дорогая мамочка?
- 120 рэ, папочка.
- Да ты что? А суеты-то, суеты. А еще больше важности за такие-то крохи.

                6. В университет на 30 лет.
            
   Вот так с начала 1979 года она и оказалась в университете. В своей alma mater в роли университетской няньки взрослых людей – от руководства и преподавателей до студентов и аспирантов, естественно, по определенным  вопросам в пределах компетенции. Часть вопросов  была на стыке работы ее отдела, но почему-то тоже сваливались к ней, мол, что с того, что там созданы свои отделы по проблемам – они это не потянут. Вот такие аргументы.

   Где-то с неделю ушло на увольнение-прием, но практически с начала года она и стала себя считать работающей  в университете. Пока бегала туда-сюда, встретила знакомую по работе в исполкоме, поделилась своей радостью о новой работе, а та даже отшатнулась от нее слегка – Оля, я сейчас в обкоме профсоюзов работаю, поэтому знаю, что говорю – нигде, как в науке и образовании нет такого количества склок, конфликтов и жалоб. Ты хоть соображаешь, куда ты попала? А отказаться еще можно?
   И даже Анатолий Ефремович, рекомендовавший ее, в ответ на ее благодарность за участие, недвусмысленно изрек:
  - Это ты сейчас благодаришь, а через месяц, может, и проклинать начнешь.
 - Ну, что вы, никогда. Я буду работать, и не привыкла отступать.
 - Иногда бывает так, что от тебя ничего не зависит. Хорошо будешь работать, будут все больше грузить, а плохо – заклюют. А помощи ни от кого не жди, только от своего отдела, в нем есть очень хорошие, редкие люди, вообще, несмотря ни на что, коллектив очень здоровый и трудоспособный – сама увидишь.

         Университет принял ее хорошо. Познакомилась с отделом – 12 милых женщин разного возраста. Улыбчивые и располагающие к себе. А может, они просто приняли ее манеру и улыбались в ответ. Кто знает? Но всех это устраивало.

    Накануне ее прихода та тетенька, помощь которой все ей обещали, срочно уволилась, так и не передав ей «заветную папочку и тайны профессии», как все согласователи ей обещали. Она так и не смирилась, что ее, участницу войны, опытного работника, так и продержали долгое время в и.о., а приняли какую-то девчонку. Так их знакомство даже и не состоялось. Зато был открыт простор для собственной деятельности и модернизации отдела.

    Это уже потом Ольга узнала от одной из работниц, что тогда они решили, что такая мягкая, хорошенькая  и улыбчивая блондинка в белой меховой шапочке  убежит через два месяца с этой бешеной работы, где не выдерживали закаленные вояки из отставных офицеров.

    На университетском уровне ее представили  на первом же заседании ректората, в красивом зале административного или, как его называли, главного корпуса, где сверкал лаком паркет и большие столы, расставленные буквой «Ш». Представлял  ее первый проректор, который и вел заседание  по просьбе присутствующего ректора, вначале официально отрекомендовал, а затем и пошутил, что особо ретивым  поклонникам  красоты сообщает, что Ольга Витальевна замужем и растит двоих сыновей.
    Накануне приехала мама – у нее уже был первый заработанный отпуск. А поскольку он случился зимой – пора, наконец, навестить Олю в их с Володей новой квартирке. По вечерам Оля приезжала домой и в подробностях и лицах рассказывала  о прошедшем рабочем дне. Все было новым. Хотя был еще один уровень встреч, который ей тоже очень помог на новом месте. Ей встречались ее однокурсники, работавшие на филфаке и на международном факультете, а также девчонки, с которыми несколько лет подряд летом вместе писали дипломы.
   Так, одна из них, Галка Демура, эдакий на первый взгляд «синий чулок», а на второй и последующие – хулиганка, озорница  и анекдотчица, каких поискать, заловила ее в университетском коридоре, где она значительно так вышагивала на высоких каблуках, и завопила:
  - Ольга! Ты какого черта тут болтаешься? Еще не лето, смекаю, да и частенько ты стала появляться, да еще и под ручку с проректором. Какого дьявола? Ничо не понимаю.
  - Галь! Я пришла сюда на работу.
  - Да ты чо? И кем?
  - Не поверишь, начальником отдела кадров. А помнишь Леснякова? Это он меня рекомендовал.
  - Вот это да! И она молчит! Вот здорово! Ни фига себе!
    Этот пласт встреч и восклицаний очень грел душу, был абсолютно личным, свойским, только к ней относящимся, независимо от того, чего от нее ждут и сверху, и снизу, и на что она способна.

    Был у нее и собственный кабинет, вернее, кабинетик. Она помнила, какое это было симпатичное солнечное помещение, где царил порядок, граничащий с пустотой  и аскезой, даже на столе, когда она приходила к Леснякову. Но с тех пор прошло 6 лет, да и в отсутствие начальника кабинет облюбовали ночные дежурные для ужинов и сна на стульях. Паркет был в выбоинах по основным двум   линиям топтания людей, полосатые шторы давно перестали быть белыми вообще, да еще и местами в пятнах. Разносортные стулья тоже были снесены, видимо, отовсюду  за ненадобностью, мол, в наличии - и ладно. Действительно, спать на них можно – и то хорошо. Замечательно милые женщины и сидели, и работали, и принимали посетителей  в ужасных условиях – вчетвером сидели в такой комнате, как у нее, да еще и все стены в полках и папках. А мы уже упоминали, что даже  для одного человека это можно было назвать кабинетиком, а не кабинетом.А здесь принимали одновременно и профессуру и сантехников, последних нередко в спецовках и с инструментами. А протиснуться к своему инспектору можно было только бочком при условии, что у ближайшего к двери работника никто не сидит или не стоит. А в студенческом секторе и того лучше – по периметру двух комнат открытые неструганые деревянные стеллажи  с личными делами  студентов, отъединенных разделителями по специальностям и курсам.
   Начала с охраны труда  и стажировки в министерстве. Заодно побывала в Киевских вузах. Убедилась, что каждый вуз – свое государство в государстве. Разным было все – и штаты, и условия труда,  и круг обязанностей разных отделов. Одним было законодательство, которое предписывало деятельность вузов. Но, бог мой, как оно на деле по-разному интерпретировалось  в применении.
 
    В будущем она немало поездила  по разным городам страны и по вузам своего города и области  в составе различных комиссий по проверке или  обмену опытом. Причем,  в своей манере набиралась опыта и проверяла творчески – здесь действительно применение не может быть однозначным – а здесь может быть и так, и эдак и еще так-то. Но здесь-то, здесь вообще не может быть двух мнений, написано предельно просто и черным по белому, без вариаций. И не переставала удивляться, насколько все вузы совершенно оригинальны. И задавала себе вопрос: - А может, это и к лучшему?

   Месяц-два пролетели  незаметно, к этому времени начались заседания по распределению студентов. А это на 10 факультетах по 22 специальностям. Сколько факультетов - столько и зданий  в университете. Огромная организационная, конролирующая и отчетная работа за этой сложнейшей в советское время работой – на начальнике отдела кадров. Причем отчетность в два министерства – в Минпрос, куда распределяли в школы учителями с университетским дипломом по педагогическим специальностям, а после сдачи отчета  в этом министерстве – в Минвуз, где сдавался сводный отчет по направлению специалистов  во все министерства и ведомства республики и всей страны. Но об этом она пока знала только в пугающей теории.
   Сначала надо было зарегистрировать все поступившие заявки о вакансиях и передать их на факультеты, а затем поучаствовать в этом колоссальном спектакле на весьма торжественных заседаниях по распределению.

   Студенты же вообще ни о чем таком серьезном не думали. Что такое какая-то работа, когда весна и преддипломная практика, а значит, просто свобода. Придет время – придет и работа. Поэтому места выбирали от фонаря, никто не хотел понимать, что на его имя придет направление на работу, более чем официальный документ за подписью зам. министра  министерства по подчиненности  того предприятия, куда  ткнула рука незадачливого выпускника. А если не явишься – тебя будут искать и университет, и предприятие, вместе взятые. А для открепления нужны уважительные причины по перечню и т.д. и т.п.

    Конечно, система была несовершенна. Нередко ломались судьбы, хорошие места оказывались занятыми, жилье выставлялось уже тогда виртуальное, хоть никто этого слова и не знал. Труднее всего было с семейными выпускниками, зачастую с дипломами разных вузов и специальностей. Все это Ольга Витальевна знала не понаслышке, а по своей прежней работе, где она участвовала в заседаниях комиссий по  распределению как заказчик.  А затем от областной организации принимала их  в областном управлении, в последующем отправляя их к местам работы, а после в течение трех лет контролировала и регулировала  многие вопросы по молодым специалистам  на предприятиях области.
   Учитывая прежний опыт, ее знания сошлись как бы в единый круг – от вуза к предприятию, правда, в обратном порядке.

   В студенческом секторе работу по распределению  возглавлял и осуществлял  единственный мужчина в отделе, а вернее, сухой,  как стручок,  дедок, бывший капитан пограничной службы – Филипп Григорьевич.
   Когда-то после демобилизации  он попал на службу по делопроизводству за каллиграфический почерк. Но этим все его достоинства, собственно, и исчерпывались. Его любимым занятием  при беседах с новым начальником  было то пугать ее будущей командировкой с отчетами, то голословно заявлять и заверять, что все будет в порядке, и что она на него может положиться и находиться, как за каменной стеной.
    С одной стороны – полностью довериться ему было бы безумием, а с другой стороны - Ольга как-то привыкла доверять более чем взрослым людям, тем более, что  на нее одновременно, кроме обычной сумасшедшей текучки свалилась работенка, о которой здесь уже вскользь упоминалось.

   Еще за два года до ее появления  была начата работа  по эксперименту, затеянному союзным министерством – по компьютеризации учета преподавательских кадров. Тогда, в 77 году к ней отнеслись спустя рукава – и сведения о профессорско-преподавательском персонале в количестве более 800 человек  были  зашифрованы  на специальных карточках, по 84 позиции каждая, посторонними и не очень ответственными привлеченными людьми  с вычислительного центра и  лаборантами с факультетов. Корешки от этих карточек без всяких описаний и сопроводительной документации валялись в шкафу в Ольгином кабинете,  и, натыкаясь на них, она вообще не могла понять, что это такое.

   Разбираться пришлось самой и в срочном порядке, когда пришла бумага о немедленной корректировке  информации  за два  года в русле, так сказать, начатого эксперимента. И приложена распечатка, где совпадало более или менее только количество преподавателей, а в остальном – ни количество докторов и кандидатов наук, наиболее лелеемые цифры каждого вуза и научной организации, ни качественный состав проректоров и деканов. Самым ярким просчетом было отсутствие в вузе ректора и наличие 20 Героев Советского Союза при наличии первого и полном отсутствии уже упомянутых Героев.
   Ольга Витальевна схватилась за голову – и было от чего: на сверку, уточнение и добавление новой информации отводился всего месяц.

   О! Позже она еще не раз будет привлекаться к совершенно дурной работе  в исключительно сжатые нереальные сроки, научится отличать одну от другой, где надо всерьез считать средний возраст 100-150 человек, а где  можно просто нарисовать его же для 900 человек, если запрашивает какая-нибудь местная организация, например, для изучения пассажиропотоков в городе. Потому что считать всерьез  все, что запрашивается, просто невозможно. Есть же еще и основные обязанности, например, прием на работу, переводы, предоставление отпусков и пр.
               
   Ее первый год в университете пробегал очень активно и бурно.
   Сначала затеяли сверку информации двухлетней давности. При этой процедуре на каждом шагу натыкались на бред сивой кобылы. Мало двадцати орденоносцев, так  обнаружились в большом количестве двойники, тройники, четверники и даже пять пятериков. Это значит, что кто-то от балды запускал в шифровку одних и тех же людей, таким образом забыв о двух сотнях действующих работников, причем, самых стабильных и давно работающих. Среди них ректор и двое старейших проректоров, деканы, профессура и прочие менее заметные кадры. Зато таким образом сошлась численность того года. Кто такое сотворил – неизвестно. Помните, как у Райкина, один ответ на все – А у нас узкая специализация.  Едва успели сверить списки для министерского вычислительного центра, как подошло время отчетности по молодым специалистам.
 
   Эту поездку Ольге Витальевне не забыть никогда. А в зависимости от обстоятельств можно было вспоминать, хохоча до слез, а можно было рассказывать потомкам  о ситуации, в которой не дай бог кому оказаться. Ехали в столицу вдвоем  с капитаном. Соседями по купе оказались снабженцы облпотребсоюза. И этим все сказано для тех, кто жил в советское время. «А хорошо жить еще лучше». Эти-то жили очень хорошо. С места в карьер они выложили на стол и на полки такое количество выпивки и еды, да такого дефицитного ассортимента, что глаза разбегались. И все это богатство сдабривалось в апреле такими свежайшими овощами и заморскими фруктами, что долго отказываться не стали. Их малые запросы не могли отразиться на этом изобилии  в смысле кого-то объесть, ведь это был настоящий рог изобилия.
   В результате  изрядно окосевший капитан занял нижнюю полку и прохрапел всю ночь, а Ольга с тревогой наблюдала за ним сверху: - ему явно это изобилие повредило, чего не скажешь о ней – как говорится, знай меру.

   Утром ее сослуживец сидел на полке худой, несчастный, мрачный, небритый и всклокоченный, да еще и в голубом теплом армейском белье. Это еще была та картинка. Побриться он так и не смог, так и заявились в Минпрос. Там его хорошо знали и сразу нашли все слабые места в отчете, хоть он и составлял страниц 500. Но указывали на них именно ей, Ольге Витальевне, молодому начальнику старого пограничника, который очень специфически складывал и умножал  два и два, не говоря о таких серьезных цифрах, как выпуск будущих учителей.
 
  Да, симпатичный и достаточно ехидно-любезный министерский инспектор преподал ей урок на всю жизнь. А было это сакраментальное: - Доверяй, но и проверяй!
 
  Раздосадованная, она пошла выправлять отчет, для чего сама выпросила свободную машинку в канцелярии и до позднего вечера все успела, хотя по преданиям, были случаи, когда сидели за этим занятиям отдельные вузы и ночами. Помощи, естественно, от товарища капитана ждать не приходилось. Спасибо еще, что вообще не завернули отчет. Здесь помогло личное обаяние, не иначе, потому что инспектор, уже видя, что ей, по крайней мере, понятно, в чем их ошибки, вскользь как бы заметил:
  - Ну, чего уже никак нельзя в который раз простить   старому пограничнику, вполне можно простить на первый раз молодой красивой женщине. В будущем, я надеюсь, у вас с отчетами все будет прекрасно.

   Утром  они получили все визы и все подписи на отчете, побывали у замминистра и  поставили у него факсимильные подписи в его присутствии на всех направлениях студентов на работу в школу и профтехучилища, а затем и наставили в канцелярии  еще более 500 гербовых печатей. А часам к 11 уже были в своем Минвузе, где их ждал родной проректор, Геннадий Павлович, тот, который представлял ее на ректорате и с которым сложились уже к тому времени хорошие деловые отношения. Вот ему-то пришлось вкратце рассказать об их приключениях в соседнем министерстве. Он отнесся к ним философски, ведь уже все урегулировано, а вообще-то ему было не привыкать к этой ужасной отчетности, которая весила-то в сумме килограммов 20, не говоря о деталях:
 - Это не так уж страшно, бывало и похуже. Мы в вас верим, Ольга Витальевна.
А Филиппу Григорьевичу нужна хорошая помощница с перспективой на его место.

               

                7. «Так трудно любить ежеминутно».


    И в этом же таком насыщенном году состоялось одно знаковое знакомство. Вот какая тавтология. А все началось так просто, как очередная ангина.
    Ангины мучали ее с детства, отнимали много сил, были затяжными и изматывающими. В поликлинике по месту жительства оказалась очень приятная докторица  с интересным для отоларинголога именем  - Лора Акимовна. Она настойчиво стала рекомендовать удалить миндалины, иначе она ни за что не ручается. И порекомендовала обратиться к ее хорошему знакомому, зав. соответствующим отделением в одной из больниц в центре города.

    Она явилась на консультацию совершенно спокойная – вопрос о ее горле уже много раз консультировался еще с детской поры, особенно в Ленинграде, где она просто пропадала  в сыром климате. Но родители так и прозевали  самое благоприятное время, им всегда было некогда. Сама она тоже  обращалась к врачам, но не отваживалась на резкие движения. А тут, во время  ожидания в коридоре среди других болящих, появилась конкретная мысль – а что же дальше? Судя по всему - пора было призадуматься.

   Вот тут и вышел из кабинета Он. Красивый дядька  в высоком колпаке и с седыми висками. В халате  на голое тело – была  жара  конца апреля, тяжелая и гнетущая в силу своей непривычности. Дядька был великолепен. Довольно большой, он двигался очень легко. Быстро обвел всех взглядом, который как бы никого не видит, но все замечает. Такой взгляд был у ее отца. Как сказал бы Козьма Прутков, он зрил в корень. Развернувшись к ней спиной , он легко двинулся прочь от кабинета, в прорехе белоснежного халата на спине сияя наклейкой крест-накрест на повязку из бинта.
  - Надо же, доктор, а болеет, как и все.
Когда он возвращался уже совсем с другой стороны, Ольга вдруг поняла, что этому доктору она доверится. А почему вдруг?  Да потому, что она просто в него влюбилась, да, опять с первого взгляда. Уже второй раз в жизни.
   А посему уже войти в его кабинет было счастьем, а потом еще и разговаривать, строить планы на операцию, задавать вопросы, в том числе и на выходе:
  - Дмитрий  Евгеньевич, а как вы думаете, мне не слишком поздно делать операцию, ведь всем известно, что с возрастом бывает больше осложнений и противопоказаний. Она стояла при этом уже почти у дверей, во весь рост, в летнем финском платье, а он что-то писал, окруженный двумя помощницами.
 
  Здесь он вдруг оторвал свой взгляд от писанины, глянул на нее смешливо-иронично и одновременно как-то оценивающе и очень по-мужски, а вслед за этим пророкотал:
  - Посмотрите на нее. Ей всего 32 года, а она думает, что уже. А еще начальник отдела кадров. – И, довольный своей шуткой, сочно  расхохотался, добро ее подкалывая.
   Оставалось только попрощаться до назначенной даты на 14 мая. Попрощаться на веселой ноте, ведь она тоже любила эту приятную иронию, это было ее привычной волной  в  семье  родителей, а теперь в своей семейке. И вдруг еще один совершенно незнакомый человек вот так легко поднастроился на эту волну.
   И она стала ждать новой встречи. А ради этого можно и претерпеть все, что с ней будет связано.
   Время летело быстро, а до болезни надо было переделать еще кучу дел и дома, и на работе. Домашние дела более или менее понятны, а на работе надо подготовиться к работе в больнице, не могла же она отдыхать в безделии, там она будет шифровать карточки для  вычислительного центра министерства, всех тех недостающих, каких она выявила в сверке. Теперь она никому не может доверить эту работенку, чтобы опять не распутывать новые ошибки. Объем работы на вынос  был немаленьким, а с другой стороны – где же еще ее делать, как не в больнице, эту рутинную и дурную работу?
   Иногда, правда, замирала душа в преддверии чего-то необыкновенного  и неизведанного, но она относила это к волнению перед операцией.

   В больнице в течение суток ее изучали, а на следующий день пригласили  в операционную, которая была прямо напротив палаты. С доктором уже несколько раз виделись и общались, в том числе и о том, что нового в «Иностранке», которую она читала.
   В операционной он был в своей стихии, а она изо всех сил старалась не показать страх перед тем, что ей предстоит, а также и волнение совсем другого характера. И да здравствует это волнение, потому что в нем можно все перенести гораздо легче, потому что оно само по себе превышает любую боль и страх, и неизвестность. Она вела себя идеально, в конце концов, наркоз был всего лишь местный. За такое послушание доктор ее похваливал, ну, примерно такими междометиями, как хвалят собаку или лошадь, когда просят ее потерпеть. Разве что по голове не гладил и по крупу не похлопывал. И только один раз воскликнул:
 - Это ж надо, какая неслыханная аккуратность. Она боится выпачкать салфетку в такой ситуации, где все забывают обо всем на свете. Первый раз такое вижу.
   И действительно, боясь показаться отвратительной в залитой кровью салфетке, коробом стоявшей у нее на груди – ну, так повязали – она  пальцами пристегнутой правой руки пыталась расправить ее снизу, чтобы  все пролетало  мимо, в подставленный на уровне груди тазик, или как там оно называется.
 
   Но вот, наконец, все и закончилось, и ее отвели в палату. Пребывая в состоянии эйфории, что так легко отделалась, а ведь столько лет не отваживалась, она лежала, и снова, и снова переживала  такое яркое  впечатление от настоящего профессионализма, такого уверенного и  даже красивого. Снова видела эти глаза над стерильной маской, слышала этот замечательной красоты мужской голос во всех его модуляциях и понимала, что пропадает  прямо здесь и прямо сейчас.
 
   В этот же день он несколько раз к ней заходил, но объясняться она могла только жестами, разговаривать пока ей не разрешалось. После этих визитов  она долго удивлялась, насколько ярким может быть такое бледное  породистое лицо и насколько выразительными - большие и тоже светлые глаза. Как будто человек в отличие от других сделан из благородного металла, ну, скажем, из серебра, а, может,  даже из платины. Но верхом совершенства в этом лице был, конечно, большой чувственный бледный, но так красиво очерченный  рот, постоянно  тронутый загадочной усмешкой, эдакой одновременно самоиронией и иронией к окружающему миру.
 
   После операции она чувствовала себя паршиво, поэтому не читалось и не плясалось. Зато пелось, в душе. В результате она допелась до того, что поднялось давление и горлом хлынула кровь. А обнаружили это только на рассвете, и сразу потащили ее в другую операционную, где она и испытала все прелести  от грубой дежурной тетки, изрядно помучившей ее, чтоб операция перестала казаться медом. При этом она резко вопила и слова:
  - Понабрали тут гипертоников, - были еще не самыми резкими и обидными. А возражать она по-прежнему не могла, только жестами, на которые всем было глубоко наплевать.
Поэтому она схватила листок и ручку, валявшиеся на столе и написала:
  - Делайте свое дело и не орите! Пожалуйста.
    Уже потом она поняла, что получилось что-то вроде «Кушать подано, идите жрать, пожалуйста». Это могло бы быть смешно, но смеяться было некому. Зато и цель была достигнута – врачиха моментально заткнулась.

  - Ну, как вы, моя дорогая Ольга Витальевна? – это было первое, что она услышала  утром после пробуждения. Перед ней стоял склоненный Гуревич собственной персоной. Во всем облике настоящая обеспокоенность и забота. Куда подевалась ирония в квадрате?  А глаза!  Или ей показалось? Спокойней, спокойней, сердечко, не стучи так, а то услышит – и снова изогнутся губы в усмешке. И она выдавила из себя улыбку и взмахнула рукой, мол, все хорошо.
  - Ну, отдыхайте, у вас было достаточно волнений. У, какая вы непростая, оказывается, пациентка.
  В этот день он забегал еще несколько раз, сам смотрел ее температуру, задержался после работы, это значит, после двух часов. Заставлял ее говорить, полоскать горло, в общем, начинать выздоравливать в активном режиме. Правда, днем пару раз удалось и поспать. В общем, жизнь налаживалась. А при активном участии  зав. отделением  налаживалась даже приятно. Чего там вспоминать ночную экзекуцию. Откуда-то стали приходить рифмованные строчки:

    Уже читаю, пью (кисель)                Быть может,   
               

     ;Смеюсь                Вы во мне               
     И даже говорить я не ленюсь                открыли божий дар.
 
     Пишу стихи,                Возможно,
     Плохие, но свои,               
                что ему
     Хоть раньше этим, право,                миндалины мешали             
     не грешила               
         

  Первый день прошел.               

   На второй день  она уже  расположилась после ужина  в столовой, где  в вечерние часы занимались студенты, ведь скоро начиналась сессия.
   Она самозабвенно трудилась, разложив на двух столах огромные шифраторы  кафедр и специальностей, шифруя недостающие карточки. И какой только идиот придумал шифраторы, каждый из которых накрывает квадратный кухонный стол. Таких было два (не идиотов, а шифраторов), а потом еще несколько в формате обычных книжиц. Вот уж действительно гигантомания во всем, ведь это всего лишь подручные справочники, ведь книжицами гораздо удобней пользоваться. Вот засадить бы этих умников за шифровку самих, посмотрела бы она на них.
  Так бурчала Оля себе под нос, одновременно  умудряясь лопатить  саму работу, да и в столовой, среди студентов, это было нормально. И столы опять же кстати пришлись.
   Тут ее и застукал милейший зав:
- А что это вы тут делаете такое интересное,  как все непонятное, курсируя меж двумя столами с простынями?
- Шифрую информацию, - проблеяла она, застигнутая врасплох.
- А! Так вы еще и пианистка-шифровальщица? А где же ваш Штирлиц с чемоданом? – и он захохотал, довольный своей шуткой.
  Сбитая с толку, она одного не могла понять, он со всеми такой  веселый провокатор, или выбрал для насмешек лично ее?
  А он продолжал:
- Это вам приволокли?  Жаль я не видел.
- Нет, я это сама принесла, когда поступила  к вам. – А поскольку он удивленно поднял брови, тут же добавила, чтобы не было сомнений – в отделение, разумеется.
- Да я догадываюсь, что не ко мне лично. Хотя жаль.
   И он опять расхохотался:
- А я дежурю сегодня, дай, думаю, загляну, не шалят ли тут промокашки-студентики. А тут не зашалишь, если  такие  пациентки  тон задают.
- И добавил уже серьезно:
- Хотите совет? Никогда не делайте работу, которую могут сделать подчиненные.
- Совет хорош, я и сама этому правилу следую. Но вот эту работу уже однажды сделали  незнамо кто и незнамо как, я просто за это и отдуваюсь сама, чтобы не было кого винить, тем более я здесь свободна. И столы у вас хорошие.
- Никогда бы не подумал, что у вас все так сложно. Ну, желаю здравствовать.

   После этой легкой болтовни ни о какой работе не могло быть и речи. В душе чирикал хор птичек, а руки предательски дрожали, да и слаба мать, слаба после такой кровопотери. Это так она себе объясняла, а на самом деле стремилась уединиться, если это возможно в большой палате и помечтать. Ведь все очевидно – она влюбилась в этого  бурбона и насмешника.

  Вот так, кто-то болел и охал, а ей было некогда даже там – она  мечтала, читала, да еще и работала. Все предписания и процедуры выполняла, естественно, тоже.
  Однажды она вышла на лестницу – ее навестила в этот раз свекровь – и  перекладывала  передачу к себе в пакет и вдруг замерла с большой литровой бутылкой молока в руках – по лестнице спускался  Он – ее сердца чемпион.
  Оля впервые увидела его без высокой накрахмаленной шапочки и в цивильных джинсах. Он был так хорош, даже несмотря на  лысину в обрамлении  седых завитков – и прекрасно сознавал это, и прекрасно прочувствовал моментик, чтобы  опять захохотать над ней, скукоженной, с негнущейся пока шеей:
-  Кормите, мама, свою Оленьку, а то она у нас тут похудеет…
  И пошел себе, довольный, по пролету уже вниз.
А Людмила Даниловна:
- Оля! Это кто?
- Мой доктор.
- Тот самый знаменитый  Гуревич?
- Ага.
- А совсем как мальчишка!
- Угу! Видели бы вы его в работе!
- Ну, и слава богу!  Такие люди и должны быть талантливы. Но он же еще и интересный какой! - подлила она масла в огонь, сама того не сознавая.
  Таки в отделении она похудела  из-за слабой проходимости горла, скажем так. Побледнела и очень себе к выписке понравилась. Выписывать ее пришли трое – Володя с бабушкой Анастасией Даниловной, в руках у которой был букет из своего сада, да еще Сережка, ему тогда было всего-то четыре с половиной года.
  Перед выходом на улицу попрощалась с доктором. Он был суховат, от гонорара категорически отказался, добавив лишь:
- Польщен знакомством.
   И, ставя цветы в воду и убирая бутылку коньяка:
- Ну, вы сильно-то не прощайтесь навсегда. Приходите, Будем вам рады. Еще вас понаблюдать нужно какое-то время, хотя сейчас  к Лоре, к Лоре… Акимовне.
- Да-да, конечно. Большое спасибо.
   А сама замирала от этой такой милой церемонности –«Польщен знакомством». Это хорошо, это хорошая литературная речь, подмечала она про себя, а сама все глядела на него, боясь расстаться.
- Ну, вы там еще погуляйте чуть-чуть, там выписка, больничный, все такое.
- Хорошо, хорошо, мы подождем. Я пошла! - это уж было совсем отчаянное, - и он перешел на привычное:
- Пошла она. Я вас никуда не посылал.
- До свидания. Спасибо за все.
- Желаю удачи. Не стоит благодарности.
   На том и расстались.
   Но  жизнь перевернулась.
В нее отныне вселилась еще одна любовь, эта, вторая - тайна ее жизни. Потому что первая была тоже при ней. И потому, что любовь – всегда тайна.
    Эта новая тайна окрыляла и несла ее по жизни с удивительной легкостью. Играючи,  она брала барьеры и препятствия, любила и холила свою семью и себя, любимую, тоже.
   Да и как же себя не холить и не наряжать, если ты – вместилище такого яркого красивого чувства, что само по себе есть целый мир. При этом не распадался и весь ее целостный личный мир. Ей ли не справиться с некоторым раздвоением чувств, хотя все их проявления все равно принадлежат ему, любимому мужу:
  - А не вводи мил-друг жену в заблуждение… Кто когда-то обещал быть врачом? А? Вот то-то! Сам виноват!
    Впрочем, она всегда умела себя подать как женщина. Еще в школе, в военном городке,  командные дамы, тоскуя о чем-то своем, упущенном, видя ее блистательную популярность у парней, говорили  ее маме:
 - Екатерина Александровна! Олька у вас выросла очень привлекательной, но если бы только это, она же просто пикантная штучка.
 Командные мужчины реагировали  по-своему. Но об этом напомните позже, если все-таки доберетесь с нашим новоиспеченным автором до ее юности, т.к. идем мы туда, хоть и в обратном порядке.

  Начав худеть в больнице, она продолжила это уже сознательно, отсекая от себя все ненужное, как умелый скульптор. Ведь она, настоящая, где-то там, внутри напластований от двух детей и всего связанного с их рождением. У нее это получилось, и это тоже все заметили  со знаком плюс.
   Но самое интересное, что с ней произошло, так это ощущение постоянного поиска любимого лица, на улице, в толпе, в магазине, в общественном транспорте, в конце концов. И даже на работе – а вдруг войдет?
  Нет, до конца года они пару раз виделись, то сама на консультацию приходила, то Сережку приводила.  Она могла дословно пересказать эти встречи, но этого было слишком мало. Потом договаривалась о консультациях для сослуживцев и знакомых, иногда с ними приходила и сама, чтобы просто повидаться.
   Еще она взяла себе за правило – поздравлять по телефону его со всеми праздниками. Он охотно поддерживал разговор, ответно ее поздравлял, никогда не раздражался и не прикрывался занятостью, но и только. Все было строго в пределах общения хорошо воспитанных людей. А она впитывала в себя звуки его богатого голоса, его словечки из прошлых времен: «жировка», «барышня», «управдом». И была рада хотя бы этим малым крохам общения.

  А орбиты жизненного вращения были так далеки и совсем не пересекались, и поэтому она инстинктивно всегда продолжала искать его взглядом везде. О! Это было увлекательно! Но и затруднительно, требовало большого напряжения, как внутреннего, так и внешнего. И создавало некую отрешенность от всего окружающего. Иногда она продолжала грезить наяву, с трудом переключалась на какое-то деловое обсуждение, складывала никому не нужные слова в никому не нужные фразы. Но потом, конечно, встряхивалась и плыла со всеми. В общем, все симптомы влюбленности налицо.
  И начала творить глупости. Будучи влюбленной в одного человека  иногда стала обращать внимание  на других. А кавалеров было предостаточно, только выбирай. И выбирала, но никогда - из среды университетских донжуанов.  Помня первое правило  - никогда там, где живешь и где работаешь. Да боже избавь, она бы лучше вообще на себя наложила епитимью, чем позволила бы кому-нибудь  из своих сказать  что-то вроде  того, что они более чем тесно дружат.  Нет, она этого не боялась, это было просто для нее исключено.
  Ее жизненного огня хватало  на маленькие симпатичные влюбленности-флирт, где никто никому ничего не должен, зато приятно.  Она чувствовала, что это пора ее наибольшего цветения и самой большой отваги  на женском поприще.  Но главнее ее родных мальчишек не было никого в ее жизни. Никогда!
    Заканчивались эти приключения тоже прелестно. Часто еще долго приятельствовали, с некоторыми  до сих пор практически. 
   У, это вообще высший пилотаж  отношений между мужчиной и женщиной. Обмен мнениями, комплименты, кокетство, стихи и пародии на них. Искрометное обожание и желание прийти на помощь – это  тоже было замечательно. Особенно, если у обоих есть главное в жизни – семья и работа, то почему для еще более полного счастья вдобавок не пококетничать и не поухаживать, скажите на милость? Если глаз горит, а сердце просит?
   Вот так и прожила она пять лет, ярко  и с успехом, а сама все искала в толпе одного его.

                ---------------------


   Однажды в начале осени он позвонил ей сам:
- Ольга Витальевна, а я очень нуждаюсь в вашем профессионализме, - заявил он после приветствия.
- Да как же это может быть? Но я рада, - не без удивления и радости ответствовала она.
- Представьте себе.
- Я вас очень внимательно слушаю, - а сама одновременно вслушивалась в эти модуляции и ликовала от счастья, но все же успевала и размышлять, что бы это могло быть. Ну, наверное, какая-нибудь консультация по трудовому праву для себя или близких.
-  Я тут волею судеб оставлен за главврача.
-  Поздравляю. А он где?
- Да не с чем. Просто в отпуске. А тут нужно запросы в вузы разослать о первокурсниках. Вы же знаете, мы по договору обслуживаем вузы, - начал он.
- Я для вас все сделаю, что касается нашего университета.
- Да нет. Тут несколько иное. А вы не получали мою бумагу?
- Пока нет.
- Так вот, из двух вузов уже ответили, что для выполнения нашей просьбы надо закрыть отдел кадров на месяц и непрерывно считать.
- О, нет, такого и мы для вас не сможем сделать. Правда, лично я могу в свободное от работы время лично для вас, так сказать.
- Я вас прошу, никаких жертв. Хотя вы можете. Я же помню, как вы в больнице работали как пианистка Кэт, - и они оба засмеялись.
- Я о другом. Не могли бы вы прийти  в порядке оказания помощи старому больному поклоннику, чтобы мы вместе составили этот запрос  на основе того, что в вузах уже имеется на наш счет о первокурсниках.
- Конечно-конечно. Это разумный ход. Я подойду. Когда лучше?
- А давайте завтра, в конце рабочего дня, часов в пять.
- Хорошо, Дмитрий Евгеньевич, я буду. До свидания.
    Положила трубку и сначала расхохоталась, чтобы выпустить пар:
- Так у вас, Ольга Витальевна, есть старый больной поклонник. Занятно. Ой! Мамочки! А ведь она, заслушавшись этого гипнотически-красивого голоса, даже и не возразила насчет  старого и больного, вроде согласилась с таким определением.
   Уже потом задумалась, как она к нему пойдет, что наденет и как причешется, что они будут делать. Она совершенно не могла себе представить, как  вдвоем они смогут работать над запросом. Ха-ха. Да у нее будет полный ступор, как тогда, во время  операции, когда он сидел напротив, вжав свои колени в ее. Это уже потом ей сказали, что это профессиональная посадка, чтобы чувствовать безголосого пациента с пристегнутыми руками, его, так сказать, реакцию  на происходящее. А тогда она все вжималась и вжималась в кресло, подальше от его колен.
 
   Но час пробил. И вот она уже летит по слегка желтеющему сентябрю в наряде таких же цветов, на высоченных каблуках на деловую встречу. А со стороны посмотреть – так  девушка летит на свидание.  Стремительна и неудержима. А внутри – сжатая пружина долгого ожидания. Ой! Что же будет? А, может, и ничего.
   Прилетела. Взбежала на второй этаж. Здесь себя притормозила, в приемной. И очень спокойно вошла:
- Здравствуйте, дорогой Дмитрий Евгеньевич!
- Здравствуйте! Здравствуйте, моя красавица! Как жаль, что у нас просто рабочая  надобность, а не  свидание в праздности и неге.
   Ого?! Приветствуя ее, он вышел из-за стола, приобнял за локоток и подвел к стулу  напротив стола и его рабочего кресла, вернее, не совсем его, а главврача-отпускника.
    Неловкость все же ощущалась, несмотря на светские легкие разговоры, поэтому сразу перешли к делу. Оно не заняло много времени. Было найдено компромиссное решение, которое устраивало всех.
 
    Наверное, пора было уходить. А так не хотелось. Да что там говорить, она бы и не смогла подняться без дрожи в коленках, а потом еще и развернуться, и прошагать до двери под его пристальным взглядом. Ишь ты, в неге и праздности. Слова-то какие знает, почти чеховские, ну вообще из начала века.
    Как хозяин, он нашелся сам, предвидя ее скорый уход и стараясь его оттянуть:
- А не выпить ли нам  по некоторой толике коньячку, раз мы встретились и так быстро все разрешили. Приятно  работать с таким деловым человеком.
   Она неожиданно резко запротестовала и отказалась. Он поднял в изумлении брови. Но его ждали еще более удивительные вещи:
- Я просто не могу  с вами, вот так, один на один, еще и выпивать, как ни в чем не бывало.
   И, окончательно решившись, добавила:
- Я и так влюблена в вас с того самого дня, как пришла к вам на первую консультацию. Я и операцию решилась сделать, чтобы видеть вас. Вот уже пять лет я постоянно ищу вас глазами, где бы я ни находилась, но наши орбиты не пересекаются, к сожалению. Выпить! А вы представляете, что я вам наговорю, если сейчас выпью?
   Все это она выпалила на одном дыхании, не отрываясь, глядя в его глаза. Это было так восхитительно – ему же жаловаться на него, хотя он ни в чем не виноват, по сути.
   Бог мой, как красиво он все это выдержал, не перебил светской шуткой, не поддакнул, только спросил:
- Выговорилась?  А можно теперь мне?- и перегнувшись через стол, тоже глаза в глаза, от чего она почти теряла сознание, положил свою руку на ее, добавив:
- Ну вот, а я думал – у меня никаких шансов, когда смотрел не отрываясь на  тебя  с твоим необыкновенным мужем, скрываясь у окна за занавеской.
   От соприкосновения рук обоим было жарко, его обычно бледное лицо разрумянилось. Ольга же вообще полыхала, - ну и что нам теперь делать?
  О! Ей очень понравилось это «нам».
 - А давай мы даже целоваться сейчас не будем, мы же все тут разнесем. Девочка моя! Красавица! Неужели бывает такое счастье? Мне это не снится?
   Оля отрицательно замахала головой из стороны в сторону. Говорить она уже не могла, только зачарованно глядела на его реакцию, которую потом будет еще и еще раз переживать в памяти.
  - Ну, беги, подарок судьбы! Скажи, а куда мы дели пять лет?
Она уже на пороге набралась сил и говорила «до свидания», когда он добавил:
- Я позвоню.
   
     Назад она не летела, а бежала, до первой скамейки в сквере на соседней улице. Бежала, чтоб только движением сбросить с себя пережитое наваждение. И собраться с мыслями  под каким-нибудь желтеющим деревом.
 
    Великолепие природы было созвучно ее мыслям. Наверное, именно это, первое признание было самым трудным в их отношениях. Потом все будет хорошо и даже замечательно, повторяла она про себя, отдыхала, перебирала впечатления и радовалась  тому, как прекрасна жизнь, когда есть любовь и мечты о ней. И как легко стало ей после взаимного признания.
 - А ведь он мог  преподать ей что-то вроде урока после ее признания, что-нибудь вроде онегинской отповеди Татьяне.   И дальше об умолкнувших чувствах.
-  Тьфу! Что лезет в голову! Зачитанная вы девушка, Ольга Виталльна! Онегина-то с Татьяной оставьте в покое. Интересно, а о чем Он думает сейчас? Наверное:
- Вот задала задачку, чертова кукла! – так всегда папка говорил.
- А может, именно его мне и не хватает вот уже семь лет. Все может быть, но облеклось в чувства вовсе не дочерние, и слава богу.

 - Ну, вот, а теперь можно и в толпу, в народ. В общественный транспорт, где улетучиваются любые грезы или, наоборот, обостряется у кого-нибудь одиночество.
  Марина Цветаева: Неподражаемо лжет жизнь, сверх ожидания, сверх лжи, но по дрожанию всех жил, можешь понять – жил.
               
                ---------------------------

   Она не возвращалась к этой странице полтора года. Делала все, чтобы рассказывать о чем-то другом, переключалась с пятого на десятое, и это тоже было важно. Но в голове застряла и мозжила мысль – а что я буду делать с этой своей историей, такой прекрасной и запретной одновременно? И все оттягивала и оттягивала, нет, это нельзя назвать работой над текстом, она оттягивала самые творческие страницы, если не считать своей ранней любви в Подмосковье, которая прошла с ней через всю жизнь.

    А теперь снова любовь, и уже не только умозрительная с ее стороны, а жгучая ответная, на совсем другом возрастном витке  и в совсем других внешних обстоятельствах, как всякая запретная любовь.
    Вот интересно, а не уместен ли здесь такой провокационный вопрос – а сколько на белом свете расцвело именно любви тайной, по сравнению с любовью реальной, всем видимой. Особенно этот вопрос злободневен в свете  всех последних поступательных освобождений и провозглашений  всяческих свобод в личной жизни. Вроде, как и не преступление это вовсе – супружеская неверность, вроде  чувства человека – это самое главное в его жизни. А любовь – это чувство, которое не ко всем приходит даже один раз. Поэтому она всегда права.
 
    Если честно признаться, то тогда у нее совсем не было никаких моральных терзаний. Это было, как тогда, когда к ним с Володей нагрянул неожиданно ее отец – она на волне любви могла творить чудеса, и коня, и избу впридачу – и остановить и войти – и все бы ей было нипочем. Мало того, она становилась сильнее и отважней  во всем, даже в работе. Ей были по плечу невероятные трудоемкие проекты, которые она преодолевала на одном дыхании, впрягшись в очередную лямку. Она несла свой дом тоже как-то особенно уверенно, чувствуя вдохновение любви, окрыляющей ее.

    Написав все это, она призадумалась – а может и не стоит писать о самих событиях любви, пусть они останутся при ней. Ведь было все – сумасшедшая ревность с его стороны, вдобавок полное неумение любить, как будто до их встречи самоуверенный красавец  за 50 лет, питался каким-то суррогатом этого чувства, не приобретя никаких навыков и умений. Приходилось разбивать стереотипы, выдерживать его же возмущение, чтобы насладиться любовью без дурацких препон и ограничений, чтобы услышать:- Я люблю тебя больше жизни! Бог мой! Ведь я мог сдохнуть, никогда не узнав такого счастья!
    А история была проста, как сибирский валенок. Просто в семье, где два врача, которых все всегда считают циниками в силу их профессии, а они таковыми зачастую и являются, в любви оба закомплексовались еще в молодости, и никогда не выныривали из этих комплексов, будучи гордецами и ревнивцами одновременно. С возрастом она узнала, что таковы многие счастливые советские семьи, где все привычно тянут лямку, забыв о главном – о чувствах, а секса вообще в стране, как известно, «не было».

    А любовь к Ольге приходила откуда-то вместе с опытом и знаниями всех ее бабок и прабабок, как все смывающее половодье, где жажда любви и наслаждений была самой определяющей в ее отношениях и поведении. Ну, и потом, ее страсть копилась пять лет, так неужели она спасует перед какими-то вбитыми с юности в его голову условными «низзя». Смешно, честное слово. Тем более, что виделись они крайне редко. Значит, при встречах надо было тонуть в любви, потихоньку выплывая на берег до новых встреч из тех глубин, которые только что изведали. Самым же замечательным было то, что ее визави был чувствен и одновременно чувствителен почти как женщина, и долго пребывал в плену чувств и часто звонил, чтобы подпитать их вновь и вновь, даже просто услышав голос. И это была абсолютно ее манера и ее повадка, вернее, она была обоюдной, и в этом была исключительность их отношений.
 
     Их взаимное притяжение было так велико, щедрость их любви была настолько взаимной и равноценной, что во всей этой истории она как-то совсем забыла, что бывают еще и щедроты несколько другие, ей было просто не до этого. Но когда два года подряд тебя забывают  просто поздравить, хотя бы по телефону, с днем рождения, то поневоле начнешь задумываться, почему это так?
    Что греха таить, Дмитрий не был бедным человеком, не был жадным, наверное, в своей семье, но совершенно забывал, что не ими придумано, и не им менять, что свою любовь неплохо бы иногда и побаловать. В общем, в этом любовном сюжете на нее свалились дополнительные заботы, хоть и косвенные, о его дочери и маме, какие-то консультации по ее профессии для его других родственников. Она умудрялась даже что-то ему иногда дарить, какие-то мелочи, естественно. И однажды не выдержала и в ответ на его замечание:
  - Ты меня так балуешь! – отпустила не без горечи по отношению ко всей своей судьбе:
  - А хотелось бы узнать, когда все-таки хоть кто-то побалует меня?

     После этого «бунта на корабле» они, помнится, даже не звонили с месяц друг другу, что было само по себе невероятным, ведь до этого перезванивались каждый день. И это тоже было одним из самых замечательных завоеваний этой любовной истории – понимать и чувствовать, что о тебе постоянно думает другой человек, что его вопрос «Ну, как ты сегодня?» - это неподдельный интерес к ее особе, вдобавок, звук его такого богатого и тембром, и эмоциями мужского голоса, продолжал ее завораживать, как в первый раз, когда она его едва только услышала.
    Потом началась перестройка. И пришел новый руководитель страны, удивительно внешне похожий на героя ее романа, о чем ему не раз говорили в самых неожиданных местах. В общем, здесь подходит знаменитая фраза няньки императора: - Пусть лысый, но Цезарь!
    На работе в это время происходило много неожиданного – гласность и демократизация входили во все звенья общественной и частной жизни. Люди стали выезжать за границу – и в гости, и на постоянное место жительства. Добавилось поначалу много проблем, многие из них остались навечно, вплоть до обслуживания разнообразных туристических компаний и агентств по оформлению заграничных паспортов.
    В университет стали приезжать иностранные преподаватели – и с ними можно было с удовольствием общаться.

 

                Глава III. Жизнь только начинается.


               
                1. Три сына и есть сын.
    

    А тут произошло совсем уж неожиданное – вот то, о чем она неоднократно твердила раньше: - Если до сорока вдруг забеременею, то обязательно рожу.
     А время как раз к этим сорока и приближалось. Но если ты громогласно заявляла такое,  а самое главное – сказала эти слова себе, а значит, своей судьбе, то и вилять в сторону – было не в ее характере, ведь данные обещания надо выполнять! Тем более, что от чувств такого накала появление ребенка было естественным итогом и самим продолжением ее величества любви.
     Самым трудным было не убедить мужа, он с радостью и даже восхищением представил, что у них снова будет малыш. Самым трудным было привыкнуть к этой мысли самой, ведь должна была поломаться вся налаженная жизнь, из которой она выпадала на пару лет как минимум. Еще проблему представляли и старшие дети. Виталик был в армии, т.е. далеко, его можно будет просто известить, хоть и сообщением из серии «очевидное, невероятное». А Сереже уже было 12, и она сама еще помнила, как реагировала на появление младшей сестренки в свои 13 лет. Это было нечто, сопровождающееся борьбой и ревностью, а поначалу даже откровенным хамством по отношению к ее родителям.
    Немногословный Сережа реагировал  задумчивым неодобрительным видом и опусканием своих голубых глаз в черных ресницах.
    А однажды, когда на улице был замечательный денек поздней осени, когда все было усыпано желтыми листьями, и они прогуливались всей семьей, уйдя довольно далеко от дома, вдруг неожиданно восторженно заметил:
  - Ой! Смотрите, какой классный малой!
   И действительно, забавный маленький человечек шагал по листьям в капюшоне, спиной к ним, между своими родителями, и был так уморительно хорош своей детской неуклюжестью и настоящестью, что покорил даже Сережу, хоть никто не видел даже его лица. Из этого они поняли, что у сына идет внутренняя работа по привыканию к новой мысли, раз он даже на малышей теперь обращает пристальное внимание, почти как они.
    А ее «престарелый любовник», как он сам себя называл, восхищался затаенно-испуганно:
  - Нет, ты все-таки удивительная женщина, - здесь она вставляла, - и ненормальная, и он этим словом и заканчивал свое восхищение, - и ненормальная совершенно! Но, наверное, за это я тебя и люблю! А сам с радостью и безропотно был готов принять такое серьезное испытание судьбы. Хотя в этот период ему испытаний хватало с лихвой – похоронил маму, которая была у него тоже врачом, и настоящим другом. Потом на свою лестничную площадку, совершив обмен, привез парализованную тещу, чтобы рядом, но все-таки в отдельной квартире. А тут еще началась целая кампания по расформированию его отделения в  больнице по причине якобы, что оно не было дежурным в обычном порядке, здесь для студентов делали исключение. Но зато взяли и расформировали, не подумав совершенно об этих самых студентах и квалифицированном персонале.
     И бывший зав. отделением, кандидат наук, известный в городе доктор, был трудоустроен простым врачом в стационаре большой центральной больницы. Правда, его пациенты пришли постепенно за ним, а его популярность как специалиста значительно превосходила популярность тамошних ведущих отоларингологов. 
    А время шло. Свое 40-летие она отмечала, собрав дома большую компанию, никто из которой еще и не знал, какие у них грядут вскорости перемены в семье.
    Но когда уже все стало очевидным, все усиленно стали обсуждать – а зачем? А надо ли? Причем как будто никого не волновал вопрос, что это их с Володей личное дело, и только их одних, и никого другого. Особенно изощрялись сплетники в университете, в том числе, бухгалтерско-управленческое «бабье», даже не всегда женского рода. Уж среди мужиков этого самого бабья – навалом, как ни странно. Руководителей, естественно, интересовал вопрос, кто же целых полтора года будет охранять их руководящие кресла от всяких неожиданностей. Но ничего, справились и с этим.
    А Ольга тем временем планировала поехать с Сережей к маме в Москву, да два месяца нагуляться по ней, как когда-то гуляли они с Витюхой, дожидаясь маленького Сережку. Она и сейчас вспоминает, как зимой, в кинотеатре «Зарядье», они  попали на фильм про римских центурионов, а билетерша не хотела пускать с ребенком, а в результате, когда из центурионов очень натуралистично полезли  кишки из вспоротых животов – ребенку было все нипочем, а плоховато стало ей, мамаше беременной.
     До середины июня она бегала на работу, а жара стояла невообразимая, даже асфальт плавился. Не раз и не два она, топая с работы по солнцепеку, задавала себе вопрос:
   - Ты подумай, уже 7 месяцев, а ты еще справляешься, хоть тебя и записали все медики в группу риска по возрасту.
    Когда приехали к маме, что-то не гулялось ей в этот раз на природе и не посещалось кино с магазинами, до которых, московских, она всегда была охоча. Так только, 2 разика с Сережей выбрались в лесок между их домом и смотровой площадкой на Ленинских горах, если идти напрямик – этим все и закончилось. Потому что ровно через неделю после приезда попала она в роддом, даже не встав на учет и, как ей казалось, не доходив целый месяц. На учет она пошла становиться именно в этот день, но поразилась резкой грубости зав консультацией по месту маминого жительства:
  - Никакого учета вам здесь не будет, а рожать надо возвращаться в Д-ск.
  - Ну, это не вам решать!
  - Насчет учета – мне.
  - Да как же так, ведь раньше все это делалось элементарно и вежливо.
  - А с тех пор страна изменилась, что вы еще хотите? У нас такие указания.
    И опять ее отвозила на скорой мама, на этот раз в Фили, по старой доброй традиции, тем более, что раньше всех она ее поддержала по телефону, когда только возникла проблема «рожать-не рожать»:
  - Ты что! Еще раз испытать, как бьется в животе ребенок, еще раз потискать малыша – раз бог дает – рожай!
     Так и получилось, что Доронин не возил ее в роддом ни разу в жизни, и не забирал, детей ему привозили  готовенькими, а вот воспитывать и ухаживать – здесь лучше его не было няньки в целом свете – с ним и засыпали быстрей, и капризничали меньше, и вдумчиво общались – глаза в глаза чаще с ликующим агуканьем или еще какими-то радостными звуками. Просто сначала он в армии был, а потом она ездила в Москву, куда перевели отца, и все отыгрывали по сложившемуся сценарию.
    Так уж сложилось, что в 40 с половиной лет у нее были самые легкие роды, если это действо вообще можно определить таким словом «легкие». Часов в 10 утра, т.е. через каких-нибудь полтора часа после родов, она встала и позвонила маме из телефона-автомата на лестничной клетке маршем выше. От звуков ее голоса мама чуть не свалилась со стула на работе: - Оль, это ты? Правда, она уже знала, что снова мальчик, и рост, и вес, но никак не ожидала услышать ее саму.
   Все опасения, что не доношен, улетучились после разговора с педиатром:
  - Это у вас в Д-ске так отпуска дают, не в вашу пользу.
  - Да, но я тоже была согласна со сроками.
  - Ну, значит, такой скороспелый мальчонка, чтоб не мучить маму долго.
  - Ну да, наверное, так, - ответила Оля, сама замирая от ужаса, что могла родить и в поезде, ведь прошла всего-то неделя. Этого ей только не хватало! Но, чего пугаться задним числом, все хорошо – и слава богу!

                2. Дружба была или сплыла?

         Года через три после появления ее в университете у нее появилась подруга, такая симпатичная блондинка постарше  нее самой, но уж совсем  обаятельная и привлекательная. Это ей принадлежит замечательная фраза – «А как бы мы узнали, что наши мужья – самые лучшие?» И добавляла: – Если бы мы им не изменяли? Нет, принадлежит в смысле авторства, она, конечно,  не ей, а вот впервые услышала ее  Оля - именно от  Гали, так звали ее новую подругу.
   Галина была родом из Мариуполя, там же у нее не сложился брак, но была дочь, замужем за поляком. А у самой Галины был  Кузьмич, ее последний муж лет на 15 постарше нее, участник войны с Японией. Но дедком-ветераном он явно не выглядел, был симпатичен, демократичен, очень ухожен, презирал всякие чрезмерные ветеранские  сопли, но память о войне, куда попал совсем мальчишкой, чтил до глубины души.
   Он иногда подвозил ее домой, забирая с работы Галину, жили практически почти в одном районе, т.е. им было по пути. Кузьмич еще работал, а в прошлом на юге страны был главным инженером большого химкомбината. Жена при нем выглядела балованной  куколкой, но Оля уже понимала, что это весьма обманчиво, что эта раскрасавица  сама, своими руками, создает и поддерживает и свою красоту, и красоту дома, и ухоженность мужа и так далее.
  Собственно, узнала это она много позже, после одного знаменательного случая.
  Подружились они скорее из-за полной независимости друг от друга – Галина была в университете директором студклуба – это студенческие вечера, концерты, дискотеки, самодеятельность и тому подобное. Это было ее делом – по диплому она была режиссером массовых мероприятий. В общем, массовиком-затейником, как сложился у нас стереотип этой работы. Должность была от профсоюза, т.е. в буквальном смысле в университете она не работала. А значит, не могла прийти  в отдел кадров с какой-нибудь неразрешимой бякой вроде прогула, неисполнения обязанностей или еще чем-нибудь, что явно мешало нашей Ольге заводить подруг и друзей – они потом сваливались на ее голову с невообразимыми проблемами. Это всегда ее раздражало, ей почему-то всегда было проще прийти на помощь  просто работникам  ее университета и не только по долгу службы. Наверное, это была неправильная позиция. Но, поверьте, нет ничего хорошего и в том, когда тебя по дружбе поздним вечером, звонят на домашний телефон и просят срочно отправить твоего сына  в башкирский город Й., чтобы найти утерянный документ о рождении  или  разобраться, почему бухгалтерия перестала перечислять 60% зарплаты твоей подруге, уехавшей в загранкомандировку в Англию. При этом ее семья, получающая эти 60%  не потрудится постучать пальцем о палец – ведь есть подруга, хоть и не в бухгалтерии.
   С Галей все было просто, обе были независимы друг от друга, но кабинеты имели в одном корпусе и формально встречались по общественной работе.
   Вдобавок обе родились в декабре, друг за другом, 10-го и 11 числа. Это сейчас очень модно размышлять про гороскопы, сходство и различие  людей, рожденных под одним знаком. Да, обе были стрельцами, огненными по определению, но рожденными под разными знаками разных лет. И в этом было все дело. Галина вызывала в ней непреходящее раздражение своими взглядами, может и более правильными, но совсем ей чуждыми.
    Так, (о! ужас) она не верила в любовь:
- Какая к черту любовь. Сказки это! – говорила, как отрезала, она в ответ на ее трепыхания на эту тему, близкую и понятную ей, влюбленной в жизнь, - только золотой телец, деньги, имеют реальную ценность, за них можно приобрести все, даже твою любовь, - дразнила она Олю, заводившуюся с полоборота на такое кощунственное понимание  самого главного по ее мнению, в жизни.
   Так они и дружили, споря  и радуясь, что есть с кем и о чем поспорить. Незаметно стали вместе проводить обеденные перерывы на месте, или даже ходить в кафе, изредка – в ресторанчик.
   Вот так однажды в ближайшем от университета кафе на пересечении двух улиц – за столиком, кроме них, сидела еще  молоденькая девушка - они опять о чем-то заговорили или вспомнили что-то из прошлой жизни, или кого-то обсуждали. Как вдруг Оля, стукнув себя рукой по лбу, воскликнула по ходу рассказа:
 - Ну, думаю,  ты даешь, Квадратько!
 - Что? – вдруг в изумлении переспросила Галина, - что ты сейчас сказала?
 - Я сказала «Квадратько». Это моя девичья фамилия. А что? Что-то не так?
 - Господи, Олечка! Да все так! А я-то думаю, где я видела этот нос, эти смеющиеся глаза, этот рот с характерным  «флажком» верхней губы и соответствующей артикуляцией…
 - Гал! А ведь ты из Мариуполя, хоть и помотало тебя по белу свету. А у меня почти все родственники отца  тоже живут в Мариуполе.
 - Ну да, и я многих из них знаю, ведь фамилия такая редкая. В общем, моя тетка по матери была замужем за одним из Квадратько.
 - Да ты что! Вот тесен мир! Неужели такое бывает? А за кем? И как ее звали?
 - А тетя Нюся. У нее еще были две дочери – Люся и Лиля.
 - Ну, обалдеть! И Люсю, и Лилю я отлично помню, красавицы такие, но при домах и виноградниках, а значит, и труженицы несусветные. У Люси еще сын стал крупным чиновником в министерстве металлургии в Москве.
 - Да, это они!
 - Их отца я не помню, скорей всего, его уже не было, а его вдову, тетю Нюсю, прекрасно помню – она была уже старенькая, и у нее мелкой дрожью тряслась рука  – как сейчас сказали бы – болезнь Паркинсона, что ли.
 - Да. Это они. А еще был Борька Квадратько, он ближе всех был мне по возрасту, сын дяди Вани и тети Любы.
 - О да, Борька Квадратько – это особый случай. Я его застала еще в Д-ске, когда приехала сюда за мужем и пришла учиться в университет. Так вот, Борька преподавал здесь на биологическом факультете, был уже кандидатом наук. Он не раз позже бывал в Москве у моих родителей, а сейчас переехал то ли в Херсон, то ли в Мелитополь, в более чистый климат.
 - Ха-ха. Так с этим Борькой мы вместе под стол пешком ходили, а потом и до выпуска вместе в школе учились. Все Квадратьки были нашими родственниками – гостеприимные, хозяйственные и непростые, размышляющие и к чему-то стремящиеся.
 - В чем это, по-твоему, выражалось?
 - А хотя бы в том, что всем детям дали прекрасное образование, учили музыке и языкам – и это в те времена…
 - Ой, а с Борькой у нас какая история вышла смешная. Вот представь себе, мне пятнадцатый год, мы приехали в Мариуполь в отпуск из Нерчинска. Солнце, море, жара.  А у родителей маленькая сестренка, с ней на пляж  просто так не выскочишь, тем более, что домик деда был за железнодорожными подъездными путями к «Азовстали». Там сейчас стан 3600 построили вместо нескольких поселков.
   А мне – ну просто страшно хочется купаться и загорать. Кроме того, у меня куча платьев с большими карманами и  масса желания от всех оторваться.
 Хотя в Мариуполе бывала всего один раз – в четвертом классе. Можешь себе представить, какие за это время со мной метаморфозы приключились.
  - Ну да, девочка созрела.
  - Вот однажды еле-еле выпросилась на море, на центральный городской пляж, там еще такая немыслимая гора к пляжу с немыслимым спуском.
   Полежала, искупалась, снова загораю – благодать. Как вдруг появляются двое парней – и такие смешные – один длинный-длинный, а второй маленький-маленький. Разваливаются возле меня, видимо, издалека приглядели, и сразу начинают «кадрить», как тогда говорили. А я смотрю – и мне так смешно, такое ощущение, что маленький – это мой троюродный братец – Борька. Но уверенности – никакой, я видела его один только раз в жизни, он тогда заканчивал 10-й класс, а я была в 4-м.
 - Ну да. Я сказала – вместе под стол пешком ходили и чуть не поперхнулась - сразу представила, какой Борька  сейчас, ведь почти с тех пор и не вырос, зато умен, чертушка. Этого у него не отнять!
 - Так вот, оба соловьями заливаются, вокруг меня копытами по песку бьют. В стойки становятся – ну весь набор пацанского обольщения включили – а я, раскрыв глаза и без всякого жеманства, с небольшим прорывающимся смешком, за ними наблюдаю и даже по-дружески разговариваю. Наконец, не выдерживаю и со смехом выкладываю:
 - Мне даже жаль ваших усилий по отношению к незнакомке. Но дело в том, что я-то вас знаю! - сказала, а сама замерла, а вдруг ошиблась – и они ее на смех поднимут. Тон ухаживаний  сразу изменился – у меня просто стали изо всех сил выпытывать, кто я такая и откуда их-то знаю?
 - Но ты все-таки призналась? Или это был не он?
 - Нет, на жарком пляже молчала, как рыба об лед, чтобы себя не выдать. Ну, постепенно они тоже как-то свернулись и ретировались.
 - А дальше что?
 - А придя с пляжа, полезла по стенкам разглядывать фотографии в общих рамках, развешанных на беленых стенках в промежутках между «живописью» папиной сестры Лиды.
  - Почему «живопись»?
 - А потому, что у народа за отсутствием ковров были популярны «картины» маслом размером в стену, к кровати, так сказать, по-богатому. Вот Лида их и «малевала», используя украинизм в названии этих «живописных» полотен на заказ. Нет,  на рынке – Подходи, торопись, покупай живопись! – она не торговала. Так, помню, у деда с бабкой  были на одной стене египетский фараон в соответствующем антураже и с невольницами, держащими в руках опахала. А на другой – дама в белом и с зонтиком на берегу очень зеленого пруда с лебедями на синей-синей водной глади. Эти полотна видимо были неликвидами – и так оказались у родителей. У себя она такое не вешала, они вместе с братом, моим отцом, имели тонкий художественный вкус, и многое могли порассказать о художниках разных времен и народов. Впоследствии и папа тешился  «малюнками» в  свободное время, которое выдавалось не часто. Это были в основном копии картин Левитана, пейзажи, созвучные его душе.
 - Ты отвлекаешься. А с Борькой-то что?
 - Вот за этим рассматриванием на стенах семейных фотографий меня и застал дед Коля, до старости красивый рыжеусый казак: - Олечка, внученька, а что ты там делаешь? – обратился он ко мне, стоящей под низким потолком ногами на диване и прилепившейся к раме с фотографиями. Пришлось сознаться, какой с ней казус произошел на пляже – троюродный брат с другом цеплялся на предмет познакомиться и вечером в парк прогуляться. Дед сразу расплылся в улыбке:
 - А ты что?
 - А я все время смеялась и потом сказала, что я его, кажется, знаю.
 - А он что?
 - А он все спрашивал, откуда знаю и кто я такая.
 - А ты бы и сказала.
 - Еще чего! А если я сама сомневаюсь – я его один раз в жизни видела в 4-ом классе.
  Дедушка уже откровенно хохотал и созывал всех послушать про Олькино удивительное приключение – из многотысячной толпы на пляже встретились нечаянно, но по обоюдной необъяснимой симпатии троюродные брат и сестра, один – студент в Одессе, другая – школьница в Нерчинске за тридевять земель. И не признали друг друга:
  -  А вот через день его родители придут семью военного племянника проведывать – у них все и узнаем, Борька это был или не Борька.
  То-то было смеху, когда выяснилось, что это был-таки Борис, который вчера уже отбыл в Одессу. А далее – в кругосветное путешествие на научном судне, изучавшем флору и фауну мирового океана. Вот тебе и Борька. Мал золотник, да дорог. Он потом и защитился после Одесского университета очень быстро, по материалам этой кругосветки.
  Галя слушала все это, восклицала. Разрумянилась. Им было радостно. Как вдруг их идиллию нарушила вставшая из-за стола девушка, о которой они практически забыли. Она давно пообедала, оказывается, а потом просто сидела. А теперь встала и, смеясь, заговорила:
 - Спасибо. До свиданья. Было очень интересно. Даже лучше, чем в кино…
Следом  удалились и они, едва пока осознавая факт, что они теперь родственницы.  И их встреча не менее удивительна, чем на пляже с Борькой.
 - До чего же тесен мир! – в этом они были единодушны, как никогда.   А потом стали дружить семьями, ходить друг другу в гости. Прояснилась и непростая Галина судьба – дочь вырастила практически сама, без мужа. Выйдя замуж за Кузьмича, с детства растила двоих его сыновей, ведь они жили с отцом. Но особой любви не завоевала, наверное, была слишком требовательной и строгой, как думалось Оле. В общем, взрослые сыновья к ним не приезжали.
    А тем временем  у Кузьмича умерла мама, но остался отчим, уже довольно старый, в прошлом какой-то  руководитель в области. Через какое-то время он женился на Галиной матери, жившей в том же городе.
    Через какое-то время Галя забрала ее к себе – она была безнадежно больна – и ухаживала за ней до самой смерти. Не прошло и двух лет, как забрали и старика, он уже разменял 9-й десяток к тому времени. У сына с невесткой, нет, не так, у пасынка с падчерицей, (чудеса!) ему выделили отдельную комнату, но иногда, когда приходили гости, и все  собирались за столом, старик выходил и садился в кресло с бокалом вина. Огромный красивый  пожилой человек, весь благоухающий и ухоженный, в красивой клетчатой рубахе на белой футболке – этакий американский дедушка. Сидел, всех разглядывал, в разговоры не вступал, только изредка подносил к губам бокал непременно с хорошим вином и говорил: - Хорошо! – и снова замолкал, тоскуя о прошедших днях.
   Когда через некоторое время похоронили старика, засобирались в Польшу, к дочери, где уже было двое внуков, родившихся тем не менее, в Д-ске, у бабушки Гали, хоть она и не разрешала так себя называть.
   Однажды было у них с Галей забавное приключение. В университет по почте с надписью  «Начальнику отдела кадров лично в руки» пришел солидный пакет. Канцеляристы его, конечно, вскрыли, а уж потом принесли ей. Девица-курьер ухмылялась при его передаче от уха до уха. А потом не сразу ушла – ей была интересна ее реакция на содержимое. А там был мА-роман, мА-поэма.               

   Вот здесь, наверное, и пришла пора  написать об одном из подзаголовков своих  записок. Дело в том, что в студенческие годы у нее в группе был замечательный преподаватель с кафедры русской литературы – Солодовников Станислав Васильевич.  Вся его речь высоко образованного интеллектуала сквозила едва заметной иронией ко всему вокруг, и в том числе, к студентам, к предмету, но главное – как ни странно для преподавателя – к самому себе.
  Ну, например, входит в аудиторию и начинает шутливо распекать за прогулы именно присутствующих одних и тех же, как правило, студентов. Кто-то с места восклицает:
- Нас мало, но мы в тельняшках! – на что он моментально находится:
- В тельняшках вижу одну, причем все время одну, но в разных.
  И даже не смотрит в Олину сторону, хотя все и так понимают, что это о ней – у нее было штук пять излюбленных одеяний в черно-белую и бело-синюю полоску в поперечно-продольных вариациях.
   Так вот, ко всему прочему, что, возможно, отчасти и было источником его самоиронии, он слегка-так заикался.  А чтобы избежать  заторов речи, он делал приставку в начале слов в виде легкого сотрясения  воздуха  изобретенным им самим слогом «мА-».  А поскольку он преподавал литературу, то самыми частыми были слова «мА-роман» и «мА-поэма». Постепенно это стало его вторым именем, о котором он прекрасно был осведомлен и воспринимал его как должное, ибо был одновременно человеком самооироничным  и мудрым.
   А со временем  эти два слова  стали  поговоркой, которую произносили уже совсем в отрыве от ранее обозначенного объекта, в случаях особо романтического события в стенах родного вуза и др. Случился у кого-то служебный роман – все со вздохом и улыбаясь, немного закатив глаза, говорили:
  - МА-роман. мА- поэма!
  Влепили кому-то по десятое число – и это тоже такой своеобразный  мА-вон чего.
  - Прислали из министерства непомерно многостраничные материалы очередной коллегии  – и опять они самые, родные слова «мА-роман, мА-поэма!» и так далее.
   Вместе с учебой Ольга Витальевна провела в стенах университета 35 лет и прекрасно могла отследить историю этих слов, помня  самое начало. А многие произносили их просто потому, что так было всем понятно и здорово для обозначения определенных состояний. 
   Так вот, это же замечательное определение как нельзя лучше подходило и к ее мемориям. Ну, чем не «мА-роман, мА-поэма»? - и при этом воздеть глаза долу.
    Да, она опять отвлеклась, но и время наконец пришло пояснить, что это за такое-этакое в подзаголовке этого самого.
   
  Роман-не роман, но поэма точно. Это было послание в стихах на 15 страницах.
Она доставала из конверта это письмо и брови у нее поднимались все выше и выше, а рот расползался в улыбке, а потом  и смешком разразился, нервным. Девица осталась довольной и полетела назад, ей было что порассказать среди девчонок канцелярии. А Оля стала читать:

    Много видел я красавиц                Но к чему мне эти крали
    И в журналах, и в кино                На душе моей тоска
    Меня даже целовала                Лучше нет на свете
               
                Оли   
    Самурайка в кимоно                Слышу голос свысока.
   
  И так на всех пятнадцати. Герой там побывал и в царстве у Садко и золотой рыбки, и в космосе, и в Антарктиде, и на Джомолунгме – и везде делал такой панегирический вывод. Смешной, гротесковый, но приятный во всех отношениях. Сначала хором читали в отделе. А это шесть комнат, но сбивались и читали трижды. Потом она понеслась к Гале в студклуб. И снова хохотали до слез. Уже размышляя, кто бы это мог быть?
               


  Целых три месяца она по-разному проверяла всех шутников вокруг нее, от прямых допросов до незаметного тестирования. Никто не проявлял никакой осведомленности и хорошо скрываемого знания предмета. Она уже и прекратила попытки узнать стихоплета, как вдруг помог случай.
   Сидели в гостях у Гали и Кузьмича. Хорошо сидели, душевно и тепло. Еще были Лара, подруга Гали по Мариуполю с мужем Виталием.
   Тут они с Галей и Володей стали всем рассказывать про Ольгино приключение с анонимом. Смеялись, шутили, удивлялись, только Кузьмич несколько раз как бы с недоверием переспросил по ходу рассказа:
  - Вот так прямо и принесли, ухмыляясь, вскрытое письмо? Это ее несколько озадачило, и она тут же наклонилась к Володе, чтобы рассказать ему о своих только что возникших подозрениях. И он с ней быстро согласился, и они рассказывали и смеялись дальше, как это водится за столом, перескакивая с пятого на десятое и поминутно отвлекаясь от темы на тысячи мелочей, не менее важных, ну, например, на очередной тост.
   В результате вдруг также прозрела Галина, вскричавшая:
 - А ведь это ты, Кузьмич, старый греховодник. А еще ветеран войны!
     Он изо всей силы отнекивался, а глаза при этом были хитрющие-прехитрющие. Галя напирала:
  - Ну, граждане, посудите сами, кто из нашего окружения мог использовать такой образ, как «самурайка в кимоно», кроме участника войны с Японией.
     А Оля для себя сделала вывод, что это был стихотворный ответ – ода, панегирик, слава богу, хоть не эпитафия, Кузьмича на ее помощь в стихотворном ответе на вопросы анкеты выпускника какого-то там далекого года местного политехнического института, который когда-то заканчивал не только он, но и Н.С.Хрущев.
   Кузьмич еще тогда, похвалив ее, признался, что в молодости запросто рифмовал строчки по поводу и без. А потом, значит, про себя замыслил такой оригинальный розыгрыш вне всяких подозрений на него. А что? Здорово! Жив еще курилка! – вот что все это обозначало.
  Потом они затеялись переезжать в Польшу к детям и внукам.

  Но переехали еще не скоро – случились неполадки на работе. Верхушка профсоюза, чтобы себя не замарать, все недостатки в работе слила на бессловесную и интеллигентную Галину, директора студклуба. Она, правда, незадолго до этого поспешила уволиться и забрала у главного профсоюзника свою трудовую. А потом, когда в областном профсоюзе своим решением ее уволили  «по статье», пришла к Оле и попросила ее сохранить  трудовую книжку.
  А тут началось форменное безобразие, которое еще раз убедило Ольгу Витальевну, сколь непорядочно может себя вести мужское руководство разного уровня. Профсоюзник, ранее уволивший  ее, требовал, чтобы она вернула свою трудовую для пакостной записи. Нет, здесь Галя была непреклонна:
  - Вы меня уволили, а потом подставили под разбирательство вместо себя, так имейте мужество на этом и закруглить вопрос. Ведь фактически на президиуме и надо было сказать, что я уже не работаю у вас.
   Нет, он ее всячески донимал, являлся к ней домой без предупреждения – и это к Гале, у которой было строгое правило, чтобы к ней без звонка даже друзья не приходили – ведь тогда еще был жив их общий с Кузьмичем отчим – мало ли что может быть в доме, где находится лежачий больной.
   Мало того, этот трус приходил и к Ольге Витальевне, спрашивал вроде бы совета, а сам требовал, чтобы она повлияла на его бывшую подчиненную… или хитрил и требовал выдать ее трудовую, якобы он знает или догадывается, что она у нее. В очередной раз Оля убеждалась, что дружба на работе, даже если человек числится в другой организации, чревата тем, что будешь дополнительно оказывать скорую помощь в чрезвычайных обстоятельствах. Нет, конечно, не выдала, а выстояли испытание вместе, а потом через некоторое время еще и нашла подруге работу в другом вузе – от звонка до звонка, никакой творческой массово-затейницкой и ненормированной. Отработала с людьми и бумажками – и домой, каждый день в одно и то же время.
   Дружба продолжалась уже который год – а Ольга Витальевна смутно и явно чувствовала  сплошное неудовольствие от этих отношений. Дело в том, что Галя любила ее потиранить всяческими замечаниями вроде:
 - Ты такая толстая, как будто надутая воздухом со всех сторон.
 - Когда вчера ехали от Ларисы все вместе, ты была такая пьяная и, как дура, в трамвае улыбалась какому-то ребенку, а он на тебя показывал пальцем.
 - Ты не должна носить дубленку в обтяжку, - и так далее. При этом себя она считала верхом вкуса и эталоном внешности. Но в ней не было жизни, а одно жеманство и энергетический вампиризм. Это уже Ольга потом поняла. А тогда страдала после вечных замечаний и различности жизненных позиций. Ее, почти не пьющую, трудно и нелепо было обвинять в том, что она была пьяна в трамвае, просто весела и улыбалась хорошенькому мальчонке, ведь она и в своих пацанах души не чаяла. Ну, дубленка уж такая досталась, кстати, не без помощи Гали. Знаете, были такие испанские, с опушкой и спереди и понизу. В общем, Снегурочкин наряд. Она себе очень в ней нравилась, и не только себе! После таких разговорчиков, особенно если дело касалось любви, в которую Галина не верила, Ольга чувствовала себя выжатым лимоном. Недаром сейчас экстрасенсы советуют избегать людей, оказывающих  такое негативное влияние.
   Кстати, так оно и получилось, вполне естественным образом – теперь работали в разных вузах. И Галя была очень довольна, каждый год покупала по новой шубке. Олю это не удивляло – ее родственница  любила вещи, деньги и служила золотому тельцу во все величие или низменность, как знать, своей души. Все было бы хорошо, пока однажды она не прислала из Польши ей посылку с книгами. А возвратившись, не забрала их со словами : – Это мой бизнес.
   Оля об этом и раньше знала – Галя привозит и торгует книгами. Хорошими изданиями из Польши на русском языке, на которые здесь был дефицит, как и во всем.
 - Давай тебе на твой адрес книги будет присылать моя дочь, ты их будешь передавать мне, и иметь свой процент.
   Это было недостающей каплей, переполнившей чашу ее терпения:
 - Нет, Галя! Это совершенно невозможно. Ты забыла, кем я работаю? И ни за что ни про что, только потому, что тебе это выгодно, хочешь втянуть меня в иностранную переписку и связь?
 - Да что тут такого?
 - А ничего! Просто нет, нет и нет! И все на этом! Закругляйся. При твоей щепетильности  ты и так меня поразила своей посылкой без предварительной договоренности. Нельзя так использовать людей, как тебе вздумается.
    Отношения испортились. Потом, чтобы помочь детям в строительстве дома в Польше, они стали распродавать имущество, совершили какой-то сложный обмен квартир и позвали на отвальную в ресторан. 
   Они с Володей на приглашение откликнулись, посидели все, правда, очень хорошо. Галя не поскупилась, накрыла щедро в новой ресторации, которых в перестройку появилось великое множество, недалеко от их новой квартиры. На обратном пути зашли к ним, но это Ольга вспоминать не любит. Они оказались в маленькой полуподвальной  однушке, где навалом были сложены остатки прежней роскоши с тюфяками на полу. Куда девалась их респектабельность и соблюдение всяческих условностей. Люди были на колесах и выглядели, как все беженцы.
   На вокзал их пошел провожать только Володя, Оля была занята на работе. На этом, собственно, и закончилась вся любовь.
   Дом в Польше они построили, у родителей был отдельный вход.  Иван Кузьмич  вскоре умер, у него были очень слабые легкие, даже уже только их часть – он перенес несколько операций еще в Д-ске.
   Галина работала почти лет до 70 – и не кем-нибудь, а косметичкой в частном кабинете. Оля представляла себе, как эта рафинированная дамочка должна была многому научиться, чтобы в результате обслуживать своим руками польских пани и паненок. Наверное, даже какие-нибудь медицинские курсы пришлось пройти, не говоря о языке. При этом  лебезить и занимать разговорами. А как еще можно обслуживать? Разве только критикуя фигуру и лицо…
   В редкие ее приезды они не встречались – Галя нашла и здесь подругу с  двухэтажным домом. Так, звонки с вокзала – и не более.
   И вдруг, здрассьте – в «Одноклассниках» от нее приглашение дружить. Интересно, а кто мешал это делать все эти годы? Страница в сети пустая, даже без фотографии. Просто даме скучно и она так развлекается. Если честно, Олю это совсем не обрадовало, ведь это совсем не то, что найти одноклассников из далекого Забайкалья, из городков, откуда военных тасовали и перемещали без согласия их самих и их детей, терявших друзей по всей стране. И поэтому она впервые это «дружить» тормознула – и еще долго трепыхалась – вампиризм опять на нее сваливался без спроса с ее стороны.
  - О нет, Галя, «я с тобой не дъюжу», - сказала она себе при этом словами Вовки-внука, когда он был еще маленьким. Это сейчас он уже мужчина без малого пяти лет от роду… Теперь они и дружат,  и хулиганят понемножку к взаимному удовольствию .
    А через несколько дней появились фотографии из серии  «Про жизнь совсем хорошую». Такие голливудски-показушные, все на фоне ярких и светлых интерьеров, с безукоризненным макияжем. Прямо студийно-рекламные  какие-то для обложки журнала «Покупайте это – и будете, как мы».
   Галина, правда, выглядела отлично. Да и разве могло быть иначе? В том же цвете, в том же весе, практически как бы не изменилась. Но стоило Ольге увидеть ее – все несоответствия «фьюг фьюгу» полезли с новой силой. А от нее снова – предложение дружить, как будто фотографии, на которых она никого не знала, могут что-то изменить в их отношениях. Нет, пока не «дъюжила», а чтоб не делать резких движений, просто «отмораживалась», хоть это было ей  совсем несвойственно в жизни. Может, человек сам поймет, что дружба – она или есть или ее нет. Она не может, как окно в сети, открываться и закрываться. Тот, кто однажды потерял дружбу, вряд ли может рассчитывать на ее возобновление. В дружбе нет такого значка о «спящем» режиме до поры до времени, когда появится свободное время, например.
 
                3. Женитьба старшого.               

       А жизнь тем временем шла своим чередом в это непростое время. Сначала Перестройка, всеобщий дефицит, купоны с талонами.

       Давно вернулся Виталий из армии, не прошло и года, как женился на такой же неустроенной девчонке, как и сам. Служил он в Азербайджане, на близком от границы аэродроме. Однажды туда даже вызвали отца - местные командиры обвинили группу солдат в сливании спирта из самолетов. Володя платил какой-то дикий штраф прямо кому-то в руки, без оприходования суммы, ну, форменное вымогательство в чистом виде и облыжное обвинение, чтобы скрыть грешки в части. Вдобавок якобы исключили из комсомола. От Ольги эту поездку скрыли – это произошло в ту же неделю, когда она только приехала в Москву рожать.

     Потом начались бакинские события во время демобилизации – и солдат с Украины отправили домой уже в июле, в объезд через Грузию, без сухого пайка и предварительно обритыми наголо – в качестве дополнительного развлечения местных вояк над «стариками». И длилось это целых 7 дней.
     А потом обязательное обследование и двухнедельный прием профилактических лекарств «от лихорадки» без документов, отобранных в военкомате – и вот результат – приемная кампания вузов оказалась недоступной в этом году.
     Так сын попал на работу водителем АХО в авиаотряд – развозил продукты и прочее по точкам и детским садам, там же и встретил ее, Эллочку, девушку с говорящим именем, прилетевшую из  Красноярского края к деду с бабкой поступать в стюардессы. Но в стюардессы ее не приняли, так она и оказалась тоже в АХО авиаотряда  на разных хозработах.
     Женитьба происходила стремительно, после такого «хитрого» вопроса сына к ней, Ольге:
  - Мам, вы когда поженились? А я когда родился? – что сразу возник контрвопрос без и так известного ему ответа, теперь уже у нее:
  - А что? Уже надо? Вопросики-то неспроста подкидыаешь!

      Девицу приняли, как родную, хоть и была она из «кулинарного техникума», с громогласным крикливым голосом и умением всех строить, уперев руки-в-боки. Правда, была веселой и контактной, за что ей пытались простить хамство и неряшливость.  А поскольку стояли у Володи на заводе в очереди на расширение квартиры – быстро прописали ее в своей двухкомнатной, для получения жилья. У Элки в Д-ске были дед с бабкой, проживавшие в частном доме и мама в городе  А-ске  в Сибири.  Когда ездили «сватать», где-то поняли Виталькин интерес  - их сын женился на богатстве, которое им в ту пору и не снилось, потому что иначе понять его с его женитьбой было невозможно. Судить и отговаривать было поздно – в проекте значился ребенок.
 
     Свадьбу справляли у бабы Наты, предварительно затеяв там уборку и необходимый декор с целью спрятать изъяны давно не ремонтированного дома. Однажды Сашка, двухлетний сынок, было это в марте и еще стояли холода, двумя руками влез в ведро с теплой водой по самую шею, забежав с улицы и играя. Потом сушили на печке и пальто на меху, и всю другую одежонку, содранную с шалуна, ведь еще при зимней температуре надо было после очередной порции уборки дойти до дома.

     На свадьбу приезжала и мама Ольги Витальевны, это был практически ее третий и последний приезд к ней в Д-ск, в остальном все больше они наведывались в Москву. Характерен ее приезд был еще и тем, что нечаянно припомнилась ею еще одна история времен войны и чуть позже, которую до сих пор Ольга как-то ни разу не слышала. Поводом к воспоминаниям послужило чье-то оброненное слово «Пески» с ударением на «е». Ну, Пески и Пески, это поселение возде Д-ска, знаменитое овощными хозяйствами и песчаным карьером, наполненным водой – ближайшим водоемом  как местом отдыха, не считая Азовского моря. Но это название почему-то заинтересовало ее маму, лицо которой стало каким-то задумчивым и молодым одновременно.
     А оказывается, на этих самых Песках стояла их часть на отдыхе и переформировании, что во время войны – уже само по себе благо, хотя у девчонок в штабе было не меньше работы, чем обычно. Но по вечерам устраивали спевки, какие-то танцы под гармошку или баян, в зависимости от того, что было в наличии. Отъедались всякой зеленью, ведь все-таки Украина благодатная, когда еще доведется так поблагодушествовать.
     В части был молодой кудрявый сержантик Сережа Скоробогатов, парень на все руки, в том числе и художник. Он  усиленно рисовал портреты всех в карандаше и угле, приглашая позировать и Катю, в которую был немного влюблен. Всерьез его никто не воспринимал, уж больно легко из него вылетали комплименты всем девчатам вокруг.
   И надо же было такому случиться, что именно этот Сережа оказался ординарцем у капитана, пролежавшего в госпитале в городе Н-ске, и выписанного для долечивания на постой к бабушке Евгении Дмитриевне.  Ординарец бегал по поручениям капитана, совершал с ним прогулки, сопровождал на консультации в госпиталь, расположенный довольно далеко – в школе им. Короленко, о котором  (о госпитале) мы еще вспомним на этих страницах, ибо мир так удивительно тесен…
    И здесь тоже нашлось этому подтверждение – однажды Сережа увидел на комоде у бабушки недавно присланную фотографию Кати, чему очень удивился:
   - Так это ж Катюша из нашей части, в которой я раньше служил.
   - Ты знаешь нашу Катю? Откуда?
   - Да все оттуда, с фронта. На Украине мы переформировывались, да она мне так понравилась тогда и запомнилась, конечно.
   - Ну и ну, - рассуждали они уже втроем с капитаном, бывают же такие совпадения, - так у вас же еще есть дочь – Тоня, то-то я смотрю, она мне кого-то напоминает…
   - Да Тоне всего-то 16 лет, - спохватилась бабушка.
   - А вот война кончится, Тоня подрастет – приеду и женюсь.
      И что вы думаете, приехал и женился, и увез в подмосковный Червоноармейск, куда можно было позже добираться по бетонке, минуя Москву, в комнатку на втором этаже уже упоминавшейся мной старой двухэтажной квартиры с лестницей.
     Но вернемся в Д-ск.  Сын у молодых родился в сентябре, Ольга и в роддоме навещала невестку вместе со своим малышом, ведь Сашке было всего-то два с небольшим года. Потом, примчавшись с работы, забирала с сыном и Элкиными дедом с бабкой, внука из роддома, и ехали все вместе домой к старикам, любуясь и восторгаясь малышом, у которого нечаянно к пушистой байке пеленки «присохла» влажная губка, которую уже дома отмачивали водичкой и маминым молоком, чтобы не травмировать.
     А потом – новая напасть – величиной со сливу нарыв на грудке, типа запущенного мастита. И она каждый день после работы моталась к ним, делала перевязки, чтобы облегчить страдания малыша. А однажды  в дождь, возвращаясь с Сашкой – их провожал  Виталик, когда уже перешли железнодорожную насыпь и переход по настилу через множество путей – это был самый трудный участок пути до трамвая – вдруг услышали, проходя мимо частных домов в тихой низинке, какой-то посторонний звук – хлюпающе-шелестящий – оказалось, что это Сашка давно потерял туфельку с ноги и так шагал по лужам под проливным дождем, хлюпая и шелестя намокшим длинным чулком от колготок, удлиняющимся при каждом шаге, а в темноте не было ничего видно. За туфлей пришлось возвращаться довольно далеко, да и найти ее было непросто – она оказалась на переезде, между доской деревянного настила и рельсом, но там хотя бы в это время было светло от фонарей маневровых электровозов, зато и увиделась стена косого дождя. Все это было, было, а быть бабушкой и одновременно «молодой мамой» - было совсем непросто.
     Когда  Лешке было чуть больше года – молодые пришли жить к ним, правда, Олина семья буквально через месяц  уехала встречать Новый год и Сережино 16-летие на Черное море, в совершенно необыкновенный пансионат одной из знаменитых в Донбассе шахт.
     Там они провели волшебные две недели, по-настоящему отдыхая в двухкомнатном современном люксе от работы, от быта, от скученности и тесноты, гуляя по берегу моря, посещая бары и кинозалы, а также многочисленные елки и детские праздники.
     Там же появилась знаменитая фразочка из уст  маленького сыночка. Дело в том, что на территории пансионата еще велись строительные работы и при общем великолепии парка, дорожек, лестниц к морю было одно местечко сплошь из рыжей глины, замешенной огромными колесами самосвалов. Вот это месиво и нашел их сынок в белой меховой куртке, побежав за птичкой-синичкой, упорхнувшей в мгновение ока с парадной дорожки на безопасную грязную территорию. А поскольку по глине невозможно бегать, он и поехал, упав на спину, да так удачно, что текло рыжее месиво даже с кончика полосатой красно-белой шапочки, как у Буратино. С двух сторон зацепив его за сухие участки на рукавах они отволокли его вверх по лестнице ко входу на мраморную лестницу в многоэтажное здание пансионата. На лестнице, вдобавок,  был расстелен ковер, внизу – щетка для вытирания чистых ног, а у их дитяти были резиновые сапожки, полностью покрытые жирной жижей.
      К счастью, сбоку был приспособлен железный ящик с водой, для мытья обуви особо отличившихся. Виновника события разули, посадив на лавку, ведь было достаточно тепло для зимы, снимали с него сапожки по одному и на вытянутых руках мыли в этом корыте, куртку тоже сняли, вывернув наизнанку, штаны и шапчонку, естественно, тоже – иначе было не войти в здание. Оставшись в рубашке и колготках, невинное создание сидело и наблюдало, как его великовозрастные родители, краснея лицами вниз головой, в парадных теплых одежках чупахаются с его сапогами, да вдруг взяло и, чтобы разрядить обстановку, изрекло:
  - А это все эти блинские птички-синички!
    От последовавшего после этого хохота всех троих вместе с 16-летним братом Сережей, казалось, содрогнулось массивное здание шикарного пансионата, так с хохотом, держа всю грязюку в руках и поднимались вверх, а потом в лифте на свой этаж и в свой номер, по пути смеша всех встреченных по дороге отдыхающих. Картинка была еще та – трое хохочущих взрослых  с кипой грязного меха и ярких тряпочек и раздетый безмятежный мальчуган, который явно нашалил, но его никто не ругает, а почему-то все смеются. Так, ничего не поняв, смеялись и остальные, ведь смех, как известно, вещь заразительная. С тех пор «птички-синички» у них синоним изысканного ругательства и одновременно вечно виновные в том, чего как бы никто не делал, а есть на кого свалить, это ведь все они, те самые «птички-синички».
 
     Возвращение домой было кошмарным – и тогда они поняли, насколько их сын с невесткой не уважают ни себя, ни их, хотя бы просто как людей, не говоря уже о том, что это их родители, в конце концов.
     Поезд  приходил очень рано, около шести утра, но дома их ждали «итальянские чердаки» из многочисленного не очень ароматного белья, видимо, дня два-три пролежавшего в замоченном виде в ванной, и выстиранном ввиду-таки их приезда, иначе оно могло лежать так и дальше. Ободранные постели, оборванная вешалка в прихожей,  папины носки и пинетки дитяти с грязными подошвами в серванте – и – вершина всего – подозрительные грязно-«бурдовые» пятна на простыне вокруг основания елки, которую наряжали перед отъездом еще они сами – оказалось, это следы капель в нос из свеклы, которые с переменным успехом многократно закапывали ребенку.
     Все это вместе – влажная вонючая атмосфера при входе со свежего воздуха, постель, вешалка, гора обуви и прочая, прочая, заметьте, здесь ни слова еще о кухне… составляющие такой жуткий контраст их замечательному  отдыху, заставили отца переодеться с каменным лицом, ни на кого не глядя, и отправиться на работу – он успевал к смене, хоть ему туда надо было только на следующий день. Уходя он только шепнул ей:
   - Так жить нельзя!
     Было еще рано, и всем так хотелось спать – молодым после их стирки, а им с Сережей и Сашкой – после ночи в поезде – что все так и улеглись, кто где, кто на чем.
    Она лежала на своей широкой кровати с Элкой и детьми, которые спали между ними, и ее мучил один вопрос: - За что? Почему ее взрослый сын не мог по-людски приготовиться к их приезду, по крайней мере, не занимать их постель в день этого самого приезда?  И, в темноте беззвучно сглатывая слезы,  понимала, что им обоим на все это глубоко наплевать, они просто потребители, это их все должны любить и холить, а пошевелить  хоть пальцем в обратную сторону – это им совсем ни к чему, ну, что вы, в самом деле, ишь, чего захотели. Поистине, нахальство – второе счастье.
 
               
                4. Бабушки Наты дом.

     Правильнее было бы написать «Дом бабушки Наты», но дом – это на втором месте. На первом все-таки сама бабушка, изящная пожилая дама с внешностью сельской учительницы, а на самом деле – вечная домохозяйка с двумя классами образования, которая с утра нередко была в земле и саже, как Золушка, но выходила «в город» при полном параде, неизменно в капроновых чулках, с белым кружевным воротником или жабо и в туфельках на каблучках, с сумочкой а ля «ридикюль» того же цвета. О! Бабушка Володи была истинной личностью и  могла себя подать, и это совсем не зависело от ее образования, скорее, как сейчас говорят, от ее харизмы.
    Так случилось, что дедушки Дани уже не стало, но до 84 лет они жили вместе. Когда на хозяйстве остаются одни старики, дом, естественно, ветшает, как и заборы, дорожки, хозяйственные постройки.
    И тут надо вернуться несколько назад, когда Виталик еще только собирался жениться.
     Свадьбу тогда  решено было проводить у бабы Наты – просторная главная комната, высокие потолки, наличие подвала и кладовки, а также холодной веранды – все это вкупе с территорией двора, куда могут выйти гости покурить и потанцевать – все это играло решающую роль в таком выборе.
     Бабушка тоже совсем не возражала, хоть это и сулило ей несказанное беспокойство.

    Шел март месяц, и все субботы и воскресенья проводили  в напряженной уборке и подготовке. Здесь и столкнулись с тем, что цветная когда-то побелка изрядно закоптилась, местами отвалившись вовсе. Эти выбоины бабушка подмазывала рыжей глиной, но выглядело это не очень. Вынесли всю мебель из большой комнаты, завесили портьерами и драпировками, одновременно Олю мучило чувство стыда за то, что в такой большой и вроде бы дружной семье  старенькая баба Ната живет в таком помещении, а они еще и явились его эксплуатировать.

     Тут и подготовку-то было трудновато осуществить, ведь Сашке тогда еще было меньше двух лет, он несусветно мешался, влезая во все дыры и закоулки, вылезал в паутине и грязи из-за только что отодвинутого старинного буфета или комода, один раз даже, одетый в пальто, нырнул рукой в ведро с теплой водой – и сразу промок всем пальто и тем, что было надето под ним. Пальтишко тогда подгорело на печке, когда пытались его сушить быстрыми темпами, ведь после уборки надо было еще возвращаться домой, а назавтра, «отдохнувшим» еще и мчаться на работу.

     Но именно в эти дни Ольга Витальевна дала себе слово, что летом устроит в доме ремонт, чего бы это ей ни стоило. На самой свадьбе ее поддержали, подключилась и семья Володиного брата, Игоря, и было решено, что все вместе они это осуществят еще быстрей.

     Сказано - сделано, хоть никто и не подключился, но ведь сама Ольга не привыкла бросать слов на ветер, тем более, что стыдно – как дом понадобился – они тут как тут, а как элементарно навести порядок – так и нет никого. На работе она дала клич всем, кто может, тащить ей, за плату, разумеется, любые обои, которые никому не нужны. Ведь просто купить обои в магазине было невозможно по причине их полного отсутствия. Себе, например, они привозили из Москвы, да и вообще, чего они только оттуда не тащили во времена всеобщего дефицита на все. Ей наносили всякой обойной всячины, в том числе и остатков, и она мысленно уже компоновала эти с этими, чтобы получилось не только чисто, но и эстетично.

    Лето прошло в трудах, как обычно, наклеенные вечером черные и мокрые обои, утром натягивались и сияли свежестью и чистотой. Бабушка плакала от счастья, ведь это были первые обои вместо вечной побелки, быстро терявшей первоначальный вид в доме, отапливаемом углем.

     А в конце августа, насладившись ремонтом, прогладив собственными руками все стены, вдруг ставшие еще более родными, однажды в субботу, в присутствии свекров, она начала разговор о том, что в дом надо проводить газ.  Да и то сказать, ведь обидно же, что 87-летняя старуха таскает уголь с осени по весну и топит целый день пусть одну, но топку, чтобы как-то обогреть дом. И это в то время, когда по фасаду дома подвешена газовая труба уже лет 7, с тех пор как соседи по улице создали свой кооператив и провели газ на паях. Тогда деду и бабе было уже по 80, своими силами они бы не справились, а дочь с зятем им в помощи тогда отказали, мол, они сами пенсионеры и живут на военную пенсию Жоржа, а то, что он еще и работает, никого не касается, он работает для себя.

     Так и случилось, что  имея на доме трубу, они в нее не включились – и это был бред чистой воды. На дворе уже был 90-й год, какое-то оживление с деньгами при отсутствии товаров позволило им даже упросить деда Жорку встать на очередь на автомашину при военкомате как военному пенсионеру.
      А «Москвич» дедушки Дани уже колесил по дорогам города и области под водительством  внука Игоря, Володиного брата.
      Разговор получился тот еще. Бабушка сидела радостная, но в сомнениях, виданное ли дело, провернуть такое дело в одиночку, ведь когда тянули все вместе – было наверняка и дешевле и легче. Родители Володи заявили, что за эти семь лет они не стали моложе, и денег у них не прибавилось,так что зять с дочерью у бабушки в этом деле отпали сразу.
      А Олин распрекрасный муженек, он же  бабушкин внучек вопил, что это бред, им этого никогда не осилить:
  - Да там только на вентиляционную трубу требуется  «тыща» кирпичей. Где ты возьмешь тыщу кирпичей, я уж молчу про трубы, котел, плиту и прочее.
  - Две.
   - Чего две?
   - Плиты – говорю, - две.
   - Куда вторая-то?
   - Как куда? В летнюю кухню. Ведь летом вся готовка там ведется и заготовки всякие – ну, не в доме же париться бабушке.
   - Все! Она совсем ненормальная!
     И тут встряла бабушка:
  - А я вот верю, что Оля всего добьется, она слов на ветер не бросает.
       И началась эта гонка на выживание. Кирпич она пошла просить на шахте, ведь работал же там дед много лет, да он ее даже строил вместе с начальником стройки  в транскрипции бабы Наты «Бомажным», который  вызвал его из Дружковки после собственного назначения.
      А когда приехала на ЗиЛе, законно выписанном по квитанции в одной из организаций своего района, получать этот кирпич по накладной на стройке шахтных жилых   домов, долго смеялась вместе с бывшим проректором по хозяйственной работе, ныне ставшим главным прорабом этой стройки. Так он потом еще много чем помог, ведь газовой втулки, бачка для унитаза – в открытой продаже не было ничего– вопрос с газом решали комплексно, меняя и  «дореволюционную» сантехнику и входные ворота.
      Трубы разного сечения для воды, газа и отопления она выписала в одном месте, в каком-то «Металлоснабсбыте», но получала их на трех складах, находящихся в прямо противоположных концах 35-километрового города.
      Но самое страшное было – это пройти «газовые» инстанции, которые тоже находились в других противоположных оконечностях немаленького города. Такое ощущение, что все специально было сделано, чтобы отбить всякую охоту проводить газ у скорбных пенсионеров, сидящих в жутких очередях на получение этих самых труб, приборов и разрешений и прочего. Тут она сразу и решила, что «мы пойдем другим путем», ведь официально только труб можно лет пять ждать. Она терпеть не могла «доставать», но пришлось бить челом и просить о снисхождении, правда, люди ей попадались очень душевные и понимающие.
     Что кирпич? – это малая малость в сравнении с триумфальным приездом Олечки однажды  с колонкой для подогрева воды и двумя плитами… Подвез, правда, Игорек, у кого-то заняв «Волгу», чтобы это все уместить. Но она-то, она ехала, полуизогнувшись, из самого дальнего района, придерживая раскачивающиеся плиты в опалубке, которые опасно шатались на каждой колдобине, грозя придавить их месте с водителем. Бабушка, поддержавшая ее так лихо, в душе, конечно же, сомневалась в успехе предприятия, а тут вся расцвела от счастья, что и действительно что-то приобретается и красиво стоит прямо в комнатах, являя собой обновление.
      Проект у них был уже готов, вот просто пошла к проектировщикам в институт и нашлась замечательная  тетенька, которая отвела ее к другой не менее замечательной тетеньке – и через месяц он был готов вместе с проектом вентиляционных каналов, вдобавок со всеми необходимыми согласованиями.
     Здесь надо оговориться, что первая замечательная дама оказалась тещей одного университетского преподавателя физкультуры, который преподавал именно в спортзале недалеко от  ее кабинета, и который каждый день практически с ней здоровался, ну, как нарочно. Но это они выяснили уже после проектирования. В общем, не имей сто рублей, а имей сто друзей. Эта теща потом лет через 7 спроектировала им 2-х этажную пристройку к летней кухне, приезжая на измерение фундамента  и осмотр помещения с целью создания на бумаге  еще одной вентиляционной трубы. Но этот проект, скажем так, родился преждевременно, и был отложен на долгие 10 лет, а потом все-таки взят за основу, когда и в стране, и в семье произошли грандиозные перемены. Сам проект замечательно устарел ввиду появления огромного количества новых стройматериалов и возможностей. Одно уточнение – были б только деньги – и уже не надо в наше время обивать пороги и стоять в очередях, найдутся и строители, и проектанты, и исполнители. И это правильно, но «кто не знает, тот не понимает – амба».

     Во многих делах ей помогал Сережа. Ему тогда было лет 15. Особенно помнится эпопея с цементом, которого тоже не было нигде, только всякими окольными путями. Так, однажды они вдвоем прибыли на одну базу, где  им предварительно выписали, а теперь они «брали» импортную раковину, всякую мелочевку и, наконец, цемент. Подъехали  с Васей (это все тот же водитель ЗиЛка, которому они уже просто звонили, и он находил для них время в своем графике), со стороны высокой эстакады к складам; перед ними распахнули ворота одного из них, а там – вроссыпь белейший пылеобразный цемент доверху. Правда, на этот случай у них были мешки. Так вот Сережа эти все мешки и насыпал, и завязал, и вместе с водителем отволок в кузов, и был весь как мельник после смены. Мешков было поболе, чем требовалось, но он заполнил их все – это она уже потом узнала, дома, а тогда побежала на работу, только водитель подвез ее в кабине до остановки троллейбуса и вернулся к цементной галере.
 
     Самой интересной была покупка котла – и это осуществил ее Володя, собственной персоной, в открытой продаже, в «скобяном» магазинчике на привокзальном рынке. И отложил, и сбегал за деньгами к брату, живущему поблизости, и купил, и частника поймал, и привез. Честь и хвала его заботе и неожиданной предприимчивости. Одна незадача, дефилируя с котлом  в обнимку перед собой к машине, зацепился за бордюр, ничего не видя из-за котла на земле, упал вместе с ним, одновременно порвав куртку на локтях и джинсы на коленях, вместе с коленями, и немного погнув как-то ось этого котелка.  Но каков подвиг? Тут Оля всегда вспоминала «случАй» из своего 4-го класса, когда прыгнула из трамвая с вазой для учительницы в руках. 
     А затем начался период поиска рабочих – и нашла, и руководила работами, и домашнее вино с ними пила, примчавшись на попутной с работы, еще и сглаживала бабушкино полупрезрительное отношение к «прохвессии» «трубочист», как называли себя «вентилляционщики», что, по сути, было правдой. И мирила с теми, кто тянул отопление, разбивая стены год назад отремонтированного дома, и урегулировала денежные вопросы с газовщиками, где за каждую подпись и втулку требовались «мани-мани».
      И совершенно неважно, что позже бабушка и свекровь  говорили частенько знакомым, даже при ней, что газ бабушке Володя провел, ведь это просто детали, наверное, имелось в виду, что его семья, так сказать.
       Зато, какое наслаждение было видеть в результате радость бабы Наты, которая говорила:
 - Я теперь живу, как царица. Лежу хоть утром, хоть вечером, протянула руку – и вот оно, тепло, теплая труба, даже обжечься можно.  Это ж какая красота!

    У нее в доме, помнится, отметили Володино 45-летие. Было много тостов, поздравлений, тем более, что и племянница, если помните, тоже родилась в один с ним день, только на 30 лет позже и на этот раз праздновала свое 15-летие.  Застолье само по себе было замечательным  еще и потому, что происходило во дворе, на свежем воздухе, здесь же и танцы до упаду, все еще были сравнительно  молоды и счастливы. Но запомнилось оно одной уникальной фразочкой,   которую произнес сам именинник:
 - Вот были тосты за родителей, за жену, за детей, за всех родственников, а я,  как известно, уже и сам дед. Но сейчас хочу предложить выпить за удивительное явление – за дедушку, у которого есть бабушка!
    Естественно, тост был поддержан с великим энтузязизмом, ведь до этого никто не додумался, однако факт был налицо – вот она, Анастасия Даниловна, пра-прабабушка  Володиного внука и бабушка ему самому, деду Лешкиному. А попробуйте поиметь такое! То-то и оно, что не каждому выпадает!


                4. Начало  90-х.

               
     Время тем временем шло, а в результате беготни по городу у нее вдруг очень сильно стали болеть ноги. Дошло до того, что однажды она утром не смогла на них подняться по обыкновению, а уж шагнуть – и вовсе было невозможно. На такси она отправилась в свою студенческую больницу, к знакомому невропатологу, но врач сказала ей, что по своей специальности она у нее ничего не находит, но вот ей очень не понравилось, как она ходит – и направила ее на рентген  нижнего отдела позвоночника и соответствующих суставов, откуда ноги растут, так сказать. А уж после рентгена, прочитав расшифровку снимков врача-рентгенолога, она и сама все поняла – врожденная дисплазия обоих суставов плюс артроз.

    Съев последнее мороженое во дворе больницы, она поплелась на работу, к этому времени она уже немного расходилась, и вспоминала почти забытые случаи из детства и юности, когда она жаловалась на ножки, но никто не обращал на нее внимания – мол, капризничает  пухленькая девочка от усталости – и все тут.
    Вот они ловят попутку на трассе возле подмосковного Д-ска, чтобы доехать к Тоне, маминой сестре, живущей в другом городе, в который через Москву надо было добираться часов 5, а на попутке, если удачно поймать – так можно добраться минут за 45. На этот раз с транспортом не везло, было жарко, поэтому все время шли пешком в ту сторону, куда мечтали ехать. Она, Олька, очень устала, снимала туфли, садилась на обочину, ныла и вопила, что она больше не может, шла в гольфах по обочине, чтобы не так жестко, а потом и вовсе босиком, но было колко. На нее сердились и подгоняли, считая лентяйкой.
    Или вот еще эпизод – в 7-м классе в городе Нерчинске в Забайкалье, все лихо запрыгивали на грузовую машину через боковой борт, встав на колесо, а она не смогла, ее так и затаскивали практически боком и волоком, поскольку ногу она перекинуть не смогла…
    Или еще – перед Домной они с мамой вдвоем стояли в очереди в Московском ГУМе за детским трикотажем, и это было часов 6(!). Она не могла стоять на месте, топталась, ходила, куда-то уходила, рискуя остаться вне очереди, там же контролировали  отдельные  борцы за справедливость из числа таких же покупателей. Мама поглядывала на нее неодобрительно, но ссориться не собиралась – перед ней была задача – одеть Светку. Зато и накупили на пять лет вперед разных костюмчиков, да таких хорошеньких.

    Все, хватит воспоминаний, их найдется слишком много, надо действовать. И первое – надо сбросить вес, чтобы ножки разгрузить хоть чуть – это мороженое – последнее. Добравшись до работы, она немного поплакала, закрывшись в кабинете, но постепенно решила не унывать, а даже попытаться найти хоть какое-то добро в этом худе про врожденную инвалидность.
    Ну, например, что было бы, если бы она о ней знала? А ничего хорошего, это наверняка.  Ее бы все жалели, она бы вряд ли вышла замуж, родила детей, ведь каждая беременность усугубляла ее врожденный дефект. А так – у нее даже есть Сашка, которого она родила в 40 лет. Так стоит ли жалеть себя? Надо бороться, лечиться, ведь она так верила в нашу прекрасную медицину, с помощьюкоторой все можно решить.

    Это уже потом, в разных больницах и на консультациях у разных медицинских светил, она поняла, как ей повезло, ведь они почти не верили, что у нее трое детей, рожденных самостоятельно, без оперативного вмешательства, а последний – вообще в возрасте риска. А если еще вспомнить ее отрицательный резус-фактор, который ее муж называл обезьяньим фактором, что было по сути очень верно. В общем, несмотря на наличие серьезных дефектов она «родилась в рубашке».
 
    Она не будет здесь перечислять все, что она выдержала в смысле разнообразного консервативного лечения в разных стационарах на протяжении двух лет, это утомительно даже читать. Позволит себе лишь один эпизод в результате очередного лечения в течение месяца однажды осенью.
      Был первый день ее выхода на работу после больничного, а тут как раз часы перевели на зимнее время, был октябрь, золотая осень, замечательная пора, но она ничего этого не видела, поскольку на улице была полная темень,  и она минут двадцать простояла  возле проезжей части улицы, не отваживаясь перейти  дорогу. Это было ужасно! Ведь она стояла не на переходе – до него она не смогла бы дойти, а в том месте, где переходила и перебегала тысячи раз вместе с другими работниками и студентами. Ее страшил несущийся поток машин с яркими фарами, почти беспрерывный, а если и случался перерывчик – то не для нее, она была не уверена в своих ногах,  хоть она и была уже в ужасной обуви для старых теток - в болгарских спереди закрытых  тупорылых босоножках синего цвета на два размера больше. А в голове  стучала  одна мысль: - Как же я теперь буду жить дальше?

    За год до смерти бабушки Наты  сын с невесткой переехали к ней. Нет, она их не звала, но и не возражала, хоть затем и наступила нелегкая для нее пора, когда с ней, привыкшей жить самостоятельно полноправной хозяйкой, поселились молодые пофигисты. В общем, долго она этого не выдержала, да и одной оставаться тоже было непросто, ведь «бабке» шел уже 90-й год.
    Когда ее не стало, у Ольги  вскорости начинался отпуск и поездка в очередной санаторий, практически безрезультатная, как мертвому припарки. На работе получила отпускные, плюс неплохую премию, и они с Володей решили купить в дом новую мягкую мебель.  Утром она походила и выбрала, а после работы он поехал и купил диван и два кресла и повез их в дом, где теперь остались одни молодые. Пока с водителем выгружали прямо во дворе, появился внучек Лешка, которому было уже года четыре, и глубокомысленно изрек:
  - Дед, ты чего сюда диван привез? Ты здесь не живешь, здесь мы живем!
     Вечером она позвонила домой из специализированного санатория в их же области, рассказала, как доехала и устроилась, а в ответ услышала эту детскую фразочку и вдобавок Володин комментарий:
 - Может, зря мы туда собрались переезжать, скоро ведь свою квартиру получим, - к тому времени они уже несколько лет стояли в заводской очереди на расширение жилплощади, для чего прописали и невестку с внуком.
 - Ты еще сначала получи ее, а потом отказывайся от дома, в котором прошло твое детство и юность, где мы  пахали все эти годы. А сам тем временем пропадешь от тесноты в своей двушке. Даже и не заговаривай, мы туда обязательно переезжаем и начинаем ремонт сразу после моего возвращения. Ремонт делали все вместе, как ей казалось, было весело и хорошо в их немаленькой семье из двух семей. Вдобавок летом она договорилась с Добрым Доктором (отныне будем называть его так или просто ДД), и он сам сделал ее внуку операцию по удалению аденоидов и миндалин – были к тому показания. Продукты она удачно покупала в открывшемся для иностранных студентов магазинчике при международном факультете – там было почти все - от круп до сгущенки с тушенкой, с молодых, естественно, ничего за это не брали, только варите, не ленитесь. Что они и делали, не сидеть же сиднем, когда родители на работе.
     Даже собаки – и те были две, их Дик, помесь бульдога и бультерьера, добрый и красивый пес, год проживший с ними в квартире, и с подворья Элкиной бабушки, русская борзая Неля, мать которой дед самолетом привез с Алтая. Это было вообще чудо природы. Высокая, тонкая по позвоночнику, с длинной мордой и умными глазами, в опахалах красивой бело-рыжей шерсти, настоящая графиня от собак. Имея немалые габариты, она при этом занимала удивительно мало места, всегда терпеливо стояла в сторонке, а если укладывалась полежать, то предварительно делала несколько кругов, складываясь всей длинной статью в своеобразную спираль. Временами ее было очень жаль, ведь борзая должна бегать в поле, расстилаясь в беге в погоне за добычей, радовать мир своей красотой и ловкостью. А за ней, или даже сворой борзых,  должны скакать всадники на лошадях и егеря с доезжачими.
 
   А тем временем  шло начало 90-х, в магазинах – шаром покати, зарплату тоже стали задерживать, а на заводе было мало заказов на прессформы для легкой промышленности, которая вместе с тяжелой и машиностроением начали приходить в упадок. На освободившуюся квартирку рассчитывали как на дополнительный доход на какое-то время.
      На сына с невесткой она возлагала большие надежды из-за младшего сына Саши, которого той осенью отдавала в школу  6-ти  лет от роду, поскольку набирала класс родная Зинаида Яковлевна, выучившая с первого класса уже двух сыновей Дорониных. А ведь его надо было забирать из школы еще до обеда, и до  прихода родителей он бы мог побыть с семьей брата, тем более, что невестка не работала. А сын работал в пожарной части через двое суток, а потом даже и через трое, учась в университете на вечернем отделении.
      Причем, против учебы были все его новые родственники, ведь им так нравилось, что он несколько дней свободен – можно поехать на рыбалку, на поля, на заработки, или потом торговать овощами, маслом, семечками, арбузами и прочим, чем разжились. Лично ее и их семью вся эта «коммерциализация» мягко говоря, озадачивала и переносилась ими с трудом.

     Так вот, Сашку невестка забрала из школы ровно три раза, там Сережа-студент выручил, там папа был во вторую смену, а числа восьмого сентября и вовсе пропала вместе с внуком. Виталик ходил чернее тучи, на все вопросы отвечал, что они поругались, и жена ушла к бабушке. В какой-то понадобившейся книге Сережа обнаружил письмо молодой жены к мужу в духе дешевой оперетки, что она не в состоянии так жить, варить еду на всю команду, ходить в школу за Сашкой и т.д. и т.п.
     Дней 5 Виталий  выдерживал характер, а Ольга все это время в свободное от работы время, естественно, мыла и драила бывшую новую мягкую мебель. посуду, полы, банки со вздувшимися овощами под телогрейками, детскую и взрослую «обувь» с налипшими килограммами травы и чернозема. Собирала по двору бутылки, игрушки, какие-то пакеты и тряпки. А потом ушел и сын, как сказал, тоже за женой и сыном к бабушке.
      Никто особенно не сожалел, наконец, они остались одни, Сашу на себя взял Сергей, пропуская часть занятий по делу, а не по студенческой манере, а потом и группу продленного дня открыли.

      Как-то ей довелось ехать срочно домой, чтобы забрать Сашку. Как нарочно, троллейбус сломался под мостом, возле которого они до этого жили. Выбравшись из-под него, она решила заодно навестить свою квартиру, благо рядом нечаянно оказалась. Подойдя к двери, она услышала за ней громкую музыку, толкнула машинально, оказалась в клубах сигаретного дыма, успев только подумать, что это, наверное, Володя с мужиками, при наличии отсутствия работы заглянули выпить бутылку-другую в пустой квартире. И тут к ней из дыма вышли – из правой комнаты – сын, а из левой – невестка, а за ней и внучек подтянулся.
      Нарядной и подтянутой с утра матери, изрядно потрясенной при виде их, чтобы не потерять себя,  только и осталось сказать:
  - Привет, ребята, вы хорошо устроились!- и хлопнуть дверью.

      Она летела домой, не чуя под собой своих больных ног. Как можно перенести такое редкое вероломство – самовольное вселение в квартиру, которая всех их могла спасти материально – ведь времена на самом деле были очень трудными. Даже если они с чем-то не согласны – ведь есть же необходимые слова, человеческая речь, способность говорить, утрясать какие-то спорные моменты. Почему же так складывается, что они для своих детей – все, всегда готовы подставить плечо и оказать помощь, а в ответ не получить ничего, даже  Сашку им слабо было забирать из школы. Почему в тот момент, когда они с отцом, нездоровые уже, в общем, люди, совершают свои трудовые подвиги на работе – их великовозрастный сын с невесткой в прямом смысле «курят» и развлекаются под громкую музыку, и в 12 часов у них конь не валялся, и постели не прибраны – какой-то шалман, честное слово, особенно с улицы, с солнца, из золотого сентября, которым  пронизано все вокруг.

   Когда пришел Володя, вызванный ею по телефону, - на работу они тоже больше не пошли, теперь уже  вместе повозмущались, но устраивать скандал с выволакиванием своих чад не стали, не их манеры эти действа. Утерлись и запомнили, однако, и констатировали, что все воспитание насмарку, когда у сыновей появляются жены. Правда, в будущем жизнь им подарит и обратные отрадные примеры, как достойные жены меняют сыновей в лучшую сторону, как и должно быть, по сути, ведь таким образом они и мыслили до сих пор.

                6. Кто инвалид? ОНА – инвалид.

               
      В этом же богатом  на события году от своего Доброго Доктора  она услыхала о практикующем в области ученике знаменитого Илизарова, который провел у него в клинике в городе Кургане в свое время несколько лет, перенимая накопленный опыт лечения травм и ортопедических болезней. А к тому времени она уже совершенно отчаялась в тех методах лечения, которые предлагались ей до сих пор. Дело было перед поездкой ДД в Америку вместе с женой:
   - Вот вернусь и мы найдем пути попасть к В.Б. Млинскому - так звали местное светило, который поднимал на ноги в отделении при городской больнице своих местных травмированных шахтеров и, по возможности, приезжих хворых.
      Так получилось, что услышав заветное имя, вселившее в нее надежду, она не стала дожидаться возвращения своего покровителя, а сама нашла пути  в довольно известную благодаря Млинскому больницу. За нее и о консультации договорились на одну из осенних суббот и даже подвезли прямо в искомый город, прямо к больнице. Просто один из их доцентов  был родом из этого города и регулярно навещал там родителей. И даже лечил свою маму у Владимира Борисовича, как звали Млинского.
      Она поднялась на третий этаж по обычной типичной для больниц старой постройки лестнице, такой, когда одна большая и широкая на каждом этаже раздваивается на две вдоль стен, а затем те опять сходятся  через пролет в широкий марш. Увиденное на этаже поразило ее: справа – обычное обшарпанное отделение общей хирургии, а слева – искомое травматологическое отделение как будто из другого мира – начиная с прекрасных дверей и ярко отлакированного светлого паркета солнечного цвета. Впечатляла и мебель как возле, так и в самой ординаторской. Но оттуда ее вернули назад в огромный холл перед двумя такими разнящимися отделениями, который пересекала огромная очередь в кабинет Млинского. Как оказалось, суббота – день его консультации  приезжих больных.
      Стоять она уже не могла, поэтому вернулась к ординаторской на удобный диван, откуда ее сразу же попытались согнать по той причине, что она не была пациенткой отделения. Пока она препиралась  с бдящей нянькой, увидела по сверкающему коридору приближающуюся процессию – иначе это и не назовешь.  К ординаторской шли  ортопеды, огромные парни в зеленоватых костюмах – такие в то время  все мы видели только в фильмах про заграничных докторов. Впереди этой впечатляющей группы шествовал небольшой  доктор  с трехнедельной модной небритостью, очень ему шедшей, в белом халате и белой,   не очень большой накрахмаленной шапочке, за счет которой он явно не намеревался прибавить себе росту и значения. Значительности было достаточно в свите и в уверенном шаге. Он мгновенно уяснил себе ситуацию с Ольгой, хоть нянька при виде его и нейтрализовалась:
 - Вы на консультацию? – обратился он к ней – и получив утвердительный ответ,  бросил на ходу: - Идемте со мной!
    Так она нечаянно  в сопровождении искомого доктора  пошла мимо всей очереди к его кабинету и вошла в него следом за хозяином. Часть свиты они потеряли возле ординаторской, остальные  сопроводили их до кабинета, чтобы нейтрализовать очередь и пропустить их в предварительно открытую  дверь.
     В результате такого везения она  практически   оказалась  на консультации самой первой.  Но времени благодарить и восторгаться не было. Последовали конкретные вопросы, требовавшие четких конкретных ответов, ведь ее уже успели предупредить о краткости аудиенции. После непродолжительного диалога  и разглядывания ее рентгеновских снимков последовал вердикт:
  - Вам показаны операции на обоих суставах, последовательно. Так что, записывать вас?
     Пока все это стремительно происходило, она уже внутри для себя решила, что такому доктору в таком отделении она непременно доверится, поскольку всегда привыкла доверять своему субъективному интуитивному впечатлению.  Такая она была импрессионистка. И она не колеблясь ответила «да». Тем более, что тут же был назван срок ее операции – последняя неделя года, до которой еще оставалось ни много ни мало, как два месяца.
     Она вышла на улицу в незнакомом городе, пройдя еще запись в той же самой шикарной ординаторской, где в центре по кругу стояли нехилые бежевые диваны из рытого бархата в полоску, где работали и  отдыхали  мощные – все как один - костоломы в зеленых одеяниях.

     Добираться она должна была своим ходом, было время для раздумий, а направление движения было ей указано еще их преподавателем. Туда она и направилась – на трамвайную остановку, которая оказалась так далеко, как она уже давно не ходила. Зато было время для раздумий, они-то и помогли ей добраться до остановки, до которой она доплелась уже под сеющимся снегом, первым в этом году. Трамвай догромыхал ее до автостанции, а снег уже пошел всерьез, при этом совсем не повысив температуры воздуха. Но в автобусе было тепло, отчего ей сразу стало жарко, и сильно покраснело промерзшее лицо. Но это тоже не мешало думать:
   - Как же все-таки все отличается  в таком городке от областного центра, все какое-то нереально-бедное, пустынное, один трамвай чего стоит, почти как Н-ский знаменитый «трэмчик», как называли они его с девчонками. А отделение-то вон какое богатое, такого и в областной травматологии наверняка нет. А доктор Млинский со свитой  добрых молодцев? Эта картинка явно впечатляет…
Ладно, чего там, будь что будет! Ведь не зря же к нему со всей Украины едут, не говоря уже об области. Да и ученик Илизарова он настоящий. А не примазавшийся, он реально несколько лет прожил и проработал в Кургане, и это не легенда.

    
                ---------------------------

               
     Так она и попала  20 декабря, прямо перед Новым годом,  в больницу. А до этого, поскольку  всегда была предельно искренним человеком,  пошла к первому проректору сообщить, что уходит на длительный больничный, чтоб нашли ей вовремя замену и не забывали позвонить хотя бы и поинтересоваться, как она там, ведь не безродная же все-таки. Ректор же сам был уже четвертый месяц на больничном, поэтому и отправилась она к его заму, о чем не раз потом пожалела.  Не о том, что к заму, а о том, что вообще пошла предупреждать и сообщать, болея прежде всего за интересы дела, о том, что ее не будет на работе на протяжении что-то около года.


     Все в отделении, и палата, и даже колоссальная специальная комфортная кровать, а также порядки в отделении, ее поразили. Докторов все хвалили, и обслуживающий персонал – тоже, они здесь всерьез выхаживали больных, и даже еще кормили, ведь в отделении было много иногородних. Но – и это было удивительно, больные должны были соблюдать столько всяких «но», что в это даже верилось с трудом. Во-первых, они  должны  были соблюдать неукоснительный порядок, и в это понятие входило даже то, что на вешалке сверху должен быть непременно халат, закрывавший всю одежду – при ней была уволена медсестра, когда при обходе в одной из палат сверху висела шерстяная кофта – а на шерстяные вещи вообще был наложен строжайший запрет. Вот это, например, все-таки хотя бы понятно, шерсть в объекте стерильности действительно нежелательна.
      А вот такие требования,  например, чтобы костыли были всегда подвешены параллельно кровати, казались ей излишними. Вот ее собственные, например, пока они не нужны ей, вполне могли бы постоять в уголке, а то сползай каждый раз с кровати через них и крюки подвеса. Питаться можно было только в столовой, хотя в палатах были холодильники, телевизоры и даже неплохие картины маслом – все дареные благодарными пациентами. Были драконовские предписания насчет посещения душа и прочих богоугодных заведений, где сиял глянцем кафель, такой скользкий для людей на костылях, что его не раз проклинали болящие, для которых совсем непросто влезть по скользким ступеням в душевую кабину, например, а потом  оттуда спуститься.
     Бедные больные пускались на разные ухищрения, стелили свои полотенца, сползали на четырех точках, кто как мог – и смех, и грех. Красота, как известно,  страшная сила, и в этом отделении это было в прямом, а не в переносном смысле.

     В первый же день она пережила не один стресс. Когда палатный  врач  и медсестры говорили ей, что у них в отделении ей, скорее всего, зафиксируют больной сустав, который после этого вообще не будет сгибаться. Трудно также было выбрать самой, с какой ноги она начнет длительный процесс.  Это было вопросом вопросов, ведь сначала у нее начала болеть левая нога, но побаливала себе и все. А вот с функциями более или менее справлялась. Но в последнее время очень активно разболелась и правая, стремительно сдавая позиции, что привело к тому,  что в ней она и была менее уверена на сегодняшний день. В такой ситуации хорошо бы исправить обе – мечтала она. Но за такой длительный наркоз и кровопотерю в двойном количестве никто бы не взялся.

    Каждый день до операции Млинский сам лично, приходя после обхода, на ее снимке показывал и рассказывал, что они будут с ней делать, как менять положение сустава, где подпиливать, где и как крепить. Неосторожное высказывание палатного доктора, повергшее ее в изумление и уныние, давно было им отметено как не имеющее места быть, ведь ей надо вернуться в строй, продолжать активный труд, а не валяться на печке, залегши туда на негнущейся зафиксированной ноге.
     Оставим здесь все переживания, все  ее мысли в эти дни накануне операции. Кто переживал плановое  хирургическое вмешательство  - тот и сам поймет.

     И вот он, этот день. Ранним утром  ей закрепили иглу в подключичной вене.
В операционную позвали часа через два-три, предварительно  введя успокоительное, иначе это время ожидания было бы совершенно невозможным.

     А дальше наркоз – и ничего не помнишь, а потом тебя будят, а тебе кажется, что не может быть, чтобы все уже произошло, ведь только-только уснула, а прошло уже часа два с половиной, да не может этого быть. Потом  тебя везут, перекладывают сильные руки, и снова сон, немного очнешься – и опять спать. Теперь уже на обезболивающем, заметив, правда,  что из тебя торчит дренаж и повязка на пол-бока.

      И вот, наконец, ты окончательно  приходишь в себя. Бледная, с кружащейся головой, осторожно пытаешься сесть. Тебе это удается, но от увиденного сдавливает и без того трудное дыхание – то, что она увидела, потрясло, хоть сознание еще и не было абсолютно ясным – на  одеяле, аккуратно укрывавшем ее, она увидела рельеф своих ног и то, что ее колени находятся на разном уровне…

    А потом было только стремление поскорее  выздороветь, заживить все раны, научиться заново ходить, ведь буквально через день ее поставили на костыли. Встать было так трудно, что она, только вновь улегшись, раздумывала о том, на сколько же все-таки прооперированная нога стала короче другой, ведь она явно зависала где-то, не доставая до пола, если стоять на выпрямленной «здоровой».
    Нет, об этом будем думать потом, сейчас – только заживление, чтобы не было никаких осложнений. Свои вопросы она, конечно, задавала и Млинскому, и его заместителю, на что получила краткий ответ:
 - Эта нога при поступлении в отделение у вас и была короче на 3 см (?!), естественно, что она еще укоротилась, ведь сустав переформировали и всю ногу подняли выше, зафиксировав титановой конструкцией, которую через полтора года необходимо будет удалить.
 
  - Но это еще один сюрприз, о котором вы ни разу не упомянули до того. Я пока что с ужасом думаю, насколько можно успешной считать операцию, в результате которой теперь будет еще и значительный перекос позвоночника, я его уже сейчас чувствую. В ответ доктора делали хорошую мину при плохой игре.

    Новый год она встретила в больнице. На ее памяти это был уже второй Новый год  в больничных стенах. Но первый случай был в роддоме, в Москве, когда под Новый год родился Сережа, а это совсем другое дело, когда  находишься там ради рождения новой жизни, ведь  это замечательно радостно.
 
     Перед праздником, как и неоднократно за истекшую неделю, приезжали ее ребята, которые любили ее в любом виде, даже таком подпорченном, и очень ждали ее домой.  Звонили и передавали передачи ее друзья. ДД звонил каждый день, хоть она и не подходила к телефону, стоявшему очень далеко на посту медсестры. Но все звонки записывались и передавались приветы и от кого, так там было заведено. На то, чтобы порадовать больных не жалели в этом случае сил. А вот звонка родного руководства она так и не дождалась, ни ей самой, ни докторам.


                ----------------------------

               
     Ее выписали через 21 день, едва сняли швы,  произошло первичное заживление и освободили от повязок и наклеек.
 
     Когда ее выкатили в инвалидном кресле на крыльцо больницы в великолепном бельгийском пальто, только недавно купленном, и к которому она еще совсем не привыкла, она просто задохнулась от ветра и свежего зимнего воздуха. А потом встала на костыли, а впереди были четыре ступеньки крыльца, а по ступеням она еще не умела ходить.  Здесь Володя просто снизу, с земли сгреб ее в охапку и уложил в машину, а она просто была ему очень благодарна за такую находчивость, ведь проезд или скорее, прокат по длинному сияющему отделению в каталке, спуск в лифте, все любопытные взгляды и, наконец, свежий зимний воздух, отняли у нее последние силы.

     Начиналась с этой поры совсем новая жизнь, с такими, казалось, непреодолимыми трудностями, которые ни в какое сравнение не шли с трудностями прежней жизни. Если бы она могла себе позволить остаться дома и сидеть себе на инвалидности, как тысячи других несчастных  на территории страны, это была бы еще совсем другая жизнь, но она всеми силами стремилась выйти на работу, хоть пока и не представляла себе, как это возможно, просто верила и стремилась, вот и все, а раскисать ей не позволял характер.

   Обещанного года по больничному ей не дали, да она и сама не хотела, правда, ей в первый раз повезло на нормального председателя врачебно-трудовой экспертной комиссии:
 - Ну, что, мать, небось до операции лучше ходила? – совершенно убил он ее этим откровенным вопросом в такой  своеобразной форме, хоть она только и нашлась, что ответить «да». А что? Это было очевидно!
 - И как это тебя угораздило? – продолжал  этот жизнерадостный молодой мужик ортопедической специальности и наружности, - операции на суставах пока еще terra incognita для нашей медицины. О! Он еще даже латинские крылатые выражения помнит, значит, не совсем еще примитив с обращением «мать». И только спустя время она поняла, что его бодрячество было правильной профессиональной уловкой по отношению к  женщине, которую беда застигла врасплох. Возможно, при другом обращении  она лила бы сейчас слезы тут у него в кабинете над своей несчастной долей. Да и себя он ограждал одновременно от трудностей председательства в такой комиссии, с которой, похоже, с трудом мирился. Ведь приходилось ей  потом на перекомиссиях встречаться с совсем другими людьми, делавшими этот процесс совершенно унизительной процедурой. Вроде за истекший период у нее ноги сравняются в длине или суставы вдруг избавятся от всех дефектов.
    Как бы там ни было, а тогда ей впервые установили инвалидность с детства, хотя, значит, все эти годы она при ней и была – вот ужас какой.

     Ее домашние были к ней очень внимательны, но и она, как могла, заботилась о них, ведь даже мать-калека  дома – это все равно заботливая мать, впервые так долго оказавшаяся рядом. А свободное время она посвящала чтению,  читая все подряд в домашней библиотеке, причем были начаты сразу несколько книг, в ту или иную минуту выбираемые ею по настроению. Тут ироничный детектив, а тут – пару страниц из Толстого или Булгакова, чтобы проникнуться всей полнотой жизни и ее философией, поскольку ее собственная жизнь была совсем в тот период непроста.
     Особенную обеспокоенность вызвало то, что на некое сетование  Володи по телефону ее матери:
  - Ну, что же вы, Екатерина Александровна, ни разу не приехали ни в больницу, ни домой к дочери своей, ведь она так нуждается в вас с  младшей сестрой. А в больнице еще нуждалась и в уходе – мы же, мужики, не могли там с ней ночевать в женской палате, хоть и из двух человек, на что ее мама, ее самая любимая и дорогая мама ответила четко и лаконично:
  - Ты муж, ты и ухаживай!
  - Да кто спорит, я и так делаю все возможное, да она и сама – человек с характером, не позволяющим раскисать. А по телефону мама все выговаривала ей, зачем она эту операцию делала вообще, на что она, конечно, тоже нашлась:
  - А тебе не кажется странным, что я эту операцию делала в Тьмутаракани в то время, как моя мать и сестра живут в Москве?
     А ее родная свекровь, с которой столько всего пережито вместе, и вовсе сетовала знакомым, как ей передавали, мол, как не повезло ее сыну, что у него жена такая больная!

     Было и еще одно обстоятельство, выбивавшее почву у нее из-под ног – в ее родном университете ровно через неделю после  операции, когда в больнице ее только ставили на костыли, сняли с нее все надбавки и доплаты под тем соусом, что  человек ушел на год, так какие надбавки, но при этом пусть обращается за материальной помощью.

    Это было такое безобразное решение, какого она совершенно не ожидала в ответ на искреннее признание, что уходит надолго, тем более, что сам ректор только что находился на длительном излечении, и его помощник, да и другие работники, как преподаватели, так и управленцы, и ничего подобного с ними не проделывали, ведь доплаты и надбавки устанавливались на учебный год. А здесь такая завидная оперативность – через неделю добили морально через материальное. Помощь они окажут! Да это все равно, примерно, как если бы  у нее забрали ежемесячную тысячу, а по заявлениям о помощи, с которыми надо пройти визирование в десятке кабинетов вуза, а в результате получить сто рублей не чаще, чем раз  месяц. Хоть и были тогда не тысячи, а миллионы, и не рублей, а карбованцев.

   Тут, правда, следует оговориться, что ее спасла «стабильность  Ставлинского», директора близлежащей шахты, бывшего в тот период премьером в действующем Кабинете Министров, который почти год не повышал зарплату бюджетникам, удерживая цены на определенном уровне, а если бы таковое случилось, она вообще оказалась бы за чертой бедности во время длительной болезни. Ведь ей оплачивали больничный, исходя из средней зарплаты за последние, наверное, двенадцать месяцев, вместе с надбавками и доплатами.
     Но как бы там ни было, а коварство руководства открылось ей в полной мере. Но зато это стимулировало ее к быстрейшему выздоровлению.               
     Вот уже и весна на дворе, а вот и первое июня – день, когда ей разрешили сменить костыли на палку. А затем и лето незаметно пролетело, а первого сентября она вышла на работу. Это только говорится, что вышла, на самом деле ее подвезли прямо от крыльца к крыльцу, помогли подняться на несколько ступеней и затем дойти до кабинета по вестибюлю ее учебного корпуса и коридору со старым  кафельным полом. Здесь можно оговориться о трудностях с обувью, которую она уже испытала до этого момента, но дома можно было просто носить разную обувь, одна туфля из которой была на танкетке. На работу же она вышла, просто отрезав на одной из лодочек с тонким ремешком на щиколотке каблук, а по коричневому кафелю, такому, как раньше в банях, в такой обуви идти было вообще опасно для жизни.
   Но ничего, постепенно все утрясалось, решались сложности ее нового состояния, зато она была у себя в кабинете, как рыба в воде. Свой стол она называла столом автономного плавания, ведь в нем можно было найти все, что было необходимо для рабочего и биологического существования – документы, папки, чайник и чашки и пр. Все недостающее по работе могли принести подчиненные, намаявшиеся за год под началом бывшей преподавательницы кафедры философии, продлившей себе этой заменой работу до выхода на пенсию. Она была совершенно замечательным человеком, но тем более страдала от своего непрофессионализма, как и весь отдел. Она, кстати, и навещать ее на больничном приезжала  вместе  со всеми ее девчатами, и они тогда замечательно посидели, так и не наговорившись до конца.

     Иногда ее смущали любопытные  взгляды и разглядывания  со стороны, в основном, женщин. А мужчины вообще реагировали непредсказуемо. Так, преподаватели кафедры физвоспитания, работавшие в спортзале рядом с их отделом, такие бесшабашные и даже грубоватые дядьки, вдруг дергали лицом и увлажнялись глазами, да так, что на них было жалко смотреть. Плакать с кем бы то ни было в коридоре она не собиралась, поэтому, сама сжавшись в кулак, шла им на выручку:
 - Ну-ну, смотрите веселей! Просто я теперь так хожу – привыкайте, ведь бывает и похуже!
    А первая встреча с руководством в главном корпусе, куда она приковыляла не без труда с непривычки, оставила у нее смешливое впечатление. А дело было так – она перемещалась по коридору со своей палкой, а группа деканов и их замов, стоящая в холле ректорского кабинета, где было назначено заседание ректората, буквально замерла с вытянутыми лицами и отвалившимися челюстями – и это мгновение явно затягивалось – не помогало даже кое-какое имеющееся в наличии  воспитание  ученых людей.
    Когда она дошла-таки и присела на диван с краю, на котором сидело еще несколько человек, реагировавших практически также, т.е. в холле повисла неожиданная тишина, хоть ей и было все равно в тот момент – она была рада месту и тому, что добралась, наконец, из другого корпуса, да еще и на третий этаж. А посему просто  сидела и спокойно смотрела как бы сквозь всех.

     Обстановку неожиданно разрядила  Арина  Петровна, декан биологического факультета, высокая красивая ухоженная дама  под шестьдесят, большая оригиналка, пробивная, как реактивный снаряд, если ей что-то заблагорассудится:
 - Ну вот, Доронина опять оригинальней всех! – только и сказала она с широчайшей улыбкой, исключающей какой бы то ни было подтекст. После этого все заулыбались, стали подходить к ней, здороваться за руку, с поцелуями в щечку и в ручку от записных любителей такого рода внимания. В общем, все встало на свои места, и было как всегда.

    Постепенно все становилось привычным, утряслись вопросы и с обувью, и с транспортом – она теперь со средним сыном-студентом ездила на своей подержанной «Вольво» такого замечательного цвета, как перламутровые зеленоватые тени для век польского производства. В свое время только они иногда и были в продаже, поэтому этот цвет практически знают все. Машинка была старенькая, но все равно выгодно отличалась от  продуктов отечественного автопрома, сама была красива и вдобавок имела такие красивые бархатные сидения цвета «Кэмел», которые даже зимой были теплыми, как сам верблюд со своей щерстью. На машинку в университете поглядывали неодобрительно, но не объяснять же всем, что каждый спасается как может, и что они вложили в нее все свои сбережения плюс то, что с нее не взяли в больнице, видимо, по этическим соображениям, говоря открыто, «изуродовав, как бог черепаху».  Да еще и потом платили целый год долг за «красавицу» и «кормилицу». Кстати, в больницу она продолжала ездить  на консультации, ведь ей предстояло еще пережить удаление конструкции.

    Наконец, было пережито и это через полтора года, потом два месяца санатория – и она окончательно отказалась теперь и от палки, которая практически ничем ей не помогала, а даже, наоборот, была опасность, что она в ней запутается и сверзится, пусть даже со своей небольшой высоты. По сути, при ее заболевании, ей нужен был посох, как у «калик перехожих» или царственных особ. В санатории у нее была соседка по комнате, профсозная деятельница с одной из шахт Донбасса, которая просто заявила ей:
  - Все! С сегодняшнего дня ты ходишь без палки!
  -  А если она мне вдруг немедленно понадобится?
  - А я для чего? Я буду ее за тобой носить, пока ты не убедишься, что и сама справляешься. И ведь носила! То на плече, как солдат, то за спиной, обеими руками, то просто одной рукой, перехватив ее по центру – какие все-таки бывают удивительные люди. Такими же, помнится, были и ее соседки в больнице у Млинского. Одна, вообще, когда Ольга неуверенно перемещалась на костылях, следовала за ней после операции, вцепившись сзади в ее халат, обернув его комом через руку, т.е. готовая в любой момент поддержать ее за этот жгут из халата. На ее недоуменные вопросы «на что она им?» обе отвечали:
 - Да мне себе дороже сидеть тут и представлять, как ты - там на кафеле грохнешься или – как ты всю жизнь будешь ходить с этой уродской палкой, которая тебе совсем не идет, ей-богу.
    -Девчонки! Ау! Вы – настоящие и я вас помню!


                7. «Битый небитого».

         
   Однажды летом она шла по вестибюлю главного корпуса. Была жара, накаленным казался сам воздух и предметы интерьера – от больших зеркал во всю стену до каменного пола – в самом разгаре был прием документов в приемной комиссии.

    Вдруг на минуту она замерла – так велико было впечатление от увиденного – впереди нее, вся распаренная до кончиков волос в  убогом обыденном перманенте шла на костылях ее родная сестра по несчастью. Это была корпулентная тетенька, скорее всего, деревенская, которая привезла, видимо, свою  дитятю поступать. Позади у нее долгий путь в автобусе, поэтому ее ситцевое двухшовное платье без затей в цветочек, собралось сзади в поперечные складки – где там инвалиду с костылями в обеих руках  еще и платье обдергивать, таким же неправильным гофре оно было измято и на животе. Из-под платья виднелись жуткие синие тренировочные штаны, знаменитые  «треники», заправленные в высокие заношенные ботинки на шнуровке почти до колен, с разными подошвами из-за разницы в длине ног – жуткое  изделие областного заводика ортопедической обуви.
    В довершение всего она рдела щеками со сбегающими струйками пота и вертела головой, чтобы их смахнуть. Жалкое привычное зрелище отечественного инвалида. Она, помнится, тоже собиралась шить себе там обувь, но Володю отговорил главный механик этого предприятия, бывший директор завода, на котором Володя и продолжал работать:
  - Ты знаешь, я хоть здесь и работаю, но тебе бы не посоветовал здесь ничего заказывать, ведь я же помню твою жену – изуродуем – и не узнаешь.  Все шьется из грубой свинятины, подошва в вашем случае будет из деревяшки, без всякой амортизации, потом нужно будет приезжать несколько раз на примерки, а там такого насмотришься – и ампутированных, и спинальников и церебральников – зачем вам это?
  - А как же быть?
  - А искать сапожника или на фирму по ремонту и пошиву, у них и подошвы можно разные подобрать, и верх одинаковый красивый присобачить – вроде так и надо. Врагу не пожелаешь эти наши шнурованные ботинки таскать. Да, еще чтобы их заказать надо десяток подписей разных специалистов и социальников собрать, для чего их всех объездить.

    Так она в основном и поступала – и шила, и покупала обувь на платформе, а потом переделывала одну из туфель пары, и нашла  лабораторию на обувном заводе, где проектировали образцы-прототипы будущего ассортимента, где изготавливали ее «инженерную» пару с одной примерки – от шлепанцев до сапог…

  - Ах, сестрица ты моя по несчастью, крепись! Тебе, похоже, неизмеримо трудней и еще более несладко идти по этой жизни - только и прошептала она в спину  матери абитуриента – и пошла себе по своим делам, однако запомнив этот эпизод как ярчайший пример того, что все познается в сравнении. А характер закаляется в терпении, и что инвалидность инвалидности рознь, поскольку условия жизни у всех разные.

                ----------------------------
               
     А тем временем жизнь текла стремительно, и у них с Володей было уже двое внуков от старшего сына, а младший сын уже учился в старших классах, вернее, иногда присутствовал на уроках, совершенно не желая грызть гранит наук.  При этом был умным, но крайне самонадеянным максималистом, а они с отцом и сердиться на него долго не могли – чем бы младшее дитя ни тешилось, лишь бы не плакало, да еще и их продолжало умилять своими выходками, но, однако, не всеми.
 
     А «мальчуган» уже с детства имел одну, но пламенную страсть, хотела написать, ко всему, что движется, но побоялась, что это будет истолковано превратно, ведь она имела в виду, любое средство передвижения – от мотоциклов до автомобилей. Да он, едва начав говорить, не умея читать, абсолютно четко различал  одинаковые фургоны, безошибочно называя одни машины как «Подукты», а другие – «Писевая». Ну, что ты с ним поделаешь? Лет с 10 он конструировал немыслимые щитки к велосипедам вместе с приятелем постарше, в 14 имел пару неработающих мотоциклов, и постоянно возился с этим хламом во дворе, лишь изредка изрыгающем  мотоциклетные звуки без глушителя, а родители были этому только рады – чем меньше будет ездить, тем лучше, зато научится терпеливо возиться со всеми деталями, бесконечно их промывая и смазывая.
 Собственно, такой же путь проделал и средний сын. Помнится, он был  классе в 9-м, когда выкатил со двора усовершенствованный им самим мотик, который сразу же обступила мелкая ребятня с улицы, и один, очкастый  типичный «киньлокш» из «Пионерской правды» - помните такой персонаж в очках, который читается задом наперед как «школьник», серьезно обратился к нему на «вы»:
  - Скажите, вы рокер или байкер? – и в это самое историческое мгновение Сережа увидел тогда ее, маму, в открытом окне,  и несказанно застеснялся, едва выдавив любознательному  карапету:
  - Ни то, и ни другое! Я такой же школьник, как и ты! – чем очень разочаровал  ребятенка, зато насмешил и себя, и ее. Правда, осталась историческая фразочка, очень часто находившая применение: - Скажите, вы рокер?
     А старший сын и вовсе заявил им с отцом, вернувшись из армии:
 - Вот если бы у меня в детстве был мотоцикл, мне бы  в армии в автовзводе служилось бы проще.

    Потом в центре внимания были ее болячки, потом развал Володиного завода, его смешное акционирование, долги по зарплате, зарплата  газовыми плитами из области,  концентрация собственности в одних руках, кои даже из бесхозных деревьев абрикоса, растущих на заводской территории,  сделали статью дохода – продавали в счет зарплаты компот из абрикосов тем самым людям, которые эти деревья и посадили когда-то, и плодами которых могли раньше полакомиться в сезон все работники завода, придя на лавочку в перерыв. Но Володя уже ушел к этому времени совсем и два года пробыл дома, не работая.  Что такое неработающий глава семьи, который всегда хорошо зарабатывал и любил побаловать их всех славными обновками и «яствами», как он говорил о вкусной  еде, в наших реалиях знает если не каждый второй, то каждый пятый- это точно.

     Поэтому в столь трудный период вся надежда была на нее, ведь она оказалась тягловой силой в семье, где есть студент и школьник. Ничего, тянула и не ныла, еще и боролась изо всех сил с унынием и перепадами настроения у мужа, который превратился в домашнего сидельца, правда, походы по магазинам и готовку почти полностью взял на себя.  Жизнь продолжалась, хоть и роли были перераспределены в их семейной труппе. Да какая, в конце концов, разница! Зато как хорошо, что в доме есть постоянно живой человек, который и собаку с  котом накормит, и членов семейства с ужином вечером будет ждать, ожидая новостей с работы и учебы.
    Но потом и работа нашлась, только все это было не то – каково это человеку, всю жизнь ходившему на завод пешком – ехать в любую погоду тремя видами транспорта к черту на кулички, а там еще идти пешком, чтобы попасть в почти неотапливаемое помещение без соблюдения всяких норм производственной санитарии и техники безопасности,  и что-то там еще производить, а зарплату опять частично получать теперь уже автомобильными аккумуляторами.

    Тем временем закончил учебу Сергей и пошел добывать опыт работы, получая за свои 120 рэ шишки и синяки. Потом, правда, еще дважды поменял эту самую работу, пока не попал в новую живую струю крепкой хозяйственной структуры нового типа, практически капиталистического, которая все набирала обороты, а вместе с этими оборотами  росли и ее работники, имевшие некоторые льготы и гарантии, не сравнимые с таковыми же у работников  государственных организаций, предприятий и учреждений. Ну, и, слава богу!

     А папа тем временем еще раз поменял место работы, гораздо ближе и приличней, на бывшем опытном заводике большого НИИ, который создал и возглавил бывший научный сотрудник, обеспокоенный тем, что никто ничего не производит и решивший возрождать промышленность в своих, пусть малых, но масштабах.

     А на месте родного завода уже велся снос зданий и сооружений, и велись изыскательские работы  под какое-то грандиозное строительство – будущий, как потом оказалось,  торгово-развлекательный центр «Д-ск-Сити». И чего тут удивляться – какое  может быть производство на главной городской улице. Как оно  могло сохраниться в наши дни, когда и земля дорогая, и тысячи экспертиз о чистоте воздуха от небольшого завода  были явно не в пользу последнего.
   
   Как-то очень теперь незаметно прошли счастливые десять лет Сашкиной школы, омраченные только тем, что за два года до ее окончания  тяжело  заболел Володя, и тоже с ногами, хотя причиной его болезни был диабет, диагностированный еще лет десять назад, когда он попал в хирургию с незаживляющейся  гематомой  от ушиба.  Да, они действительно были счастливыми, потому что все неприятности этих лет были просто мелочью по сравнению с последующими  поистине страшными пятью годами.
               
    Дело в том, что  теперь появилась  «диабетическая стопа» с постепенным ослаблением всех жизненно важных органов. В течение пяти лет он много раз попадал в больницы, то с сердцем, то с глазами, но более всего – с ногами.
    Уже было перенесено частичное «членовредительство», как они, невесело смеясь,  это называли – отсутствие мизинцев  на ногах. Но раны удавалось залечивать. Не сразу, но постепенно, за полгода, а то и более, всеми методами, от лазера до варварских «знахарских».

    А перед первым членовредительством она тогда обратилась за помощью к ректору, благо он  сам позвонил по какому-то вопросу в минуту ее полного смятения.
  - Да, помогу, можете на меня рассчитывать, я вам позвоню, мы же дружим все-таки с медиками, - он имел в виду медицинский институт, вернее, теперь университет. Через день он действительно позвонил, когда она уже не знала,  что делать, ведь лечащие врачи настаивали на ампутации пальца, а это было страшно, поскольку лиха беда начало в этой болезни.
 - Так, Ольга Витальевна, я тут переговорил с кем надо. Вам надо обратиться к Марьянову Михаилу Кирилловичу, только вот то ли в 16-ю, то ли в 19-ю больницу.
    Она половину суток провела в телефонных поисках этого самого Марьянова, но ни в той, ни в другой больнице его не оказалось. Совершенно удрученная, она не знала, что делать, пока не догадалась позвонить в кадры медицинского университета, ведь, скорее всего, он был практикующим доцентом или профессором  кафедры в какой-то иной больнице.
    Услышав ответ, она не могла сдержать удивления – Марьянов, дедушка 70 с лишним лет, не имел никакого отношения к лечебному процессу ни в какой больнице – он был зав. кафедрой фармакологии. Одним словом, ректор помог так помог, после ее неимоверной суеты – результат на нуле. На следующий день Володе сделали операцию, на этот раз терапевтическими средствами  с прижиганиями не обошлось.
 Когда операция уже началась, ей позвонил Геннадий Павлович, и как ни в чем не бывало, продиктовал ей фамилии двух специалистов в нужной области, которые сегодня же проведут консультацию прямо в той больнице, и продолжат лечение с тамошним профессором. Она терялась в догадках, что бы это могло означать, то ли бумажку не ту ей прочел, то ли этих специалистов только сегодня ему нашли, кто его знает, только время было упущено.
  Единственное, что поимелось от этих хлопот,  так это испуг Володи, очнувшегося после операции в абсолютно новой, аж светящейся палате с евроремонтом и всеми  новейшими причиндалами  для одноместной комфортной палаты, с развевающимися легкими шторами  над головой и прохладной простыней, скользящей по атласному матрацу. Его замутненному еще сознанию в этот миг тогда показалось, что все, его песенка спета, и он уже на небе – и первой реакцией была не радость, а нешуточное смятение  от этого великолепия.

     Теперь в доме было двое инвалидов, и оба – с ногами. Но они не теряли присутствия духа, много шутили и хохотали. Когда кто-нибудь приносил другому чай или тарелку с чем-нибудь прямо к телевизору, любимой подначкой было:
- Ну, вот, опять «битый небитого везет»!

    Самыми страшными были дни, когда после относительного благополучия вдруг резко поднималась температура, бедного ее Володеньку трясло всего с ног до головы – это начинался новый процесс, поэтому главной задачей было остановить, обезопасить его продвижение и развитие, и начинались сразу же  таблетки и уколы, кроме обычных снадобий, сильные антибиотики и прочая, прочая.  Но этот момент еще надо было поймать, поскольку взрослый мужчина замыкался в себе, прятался под  одеяло с головой, вместо того, чтобы кричать, что плохо ему, и снова началось.

    За это время папиной болезни Сережа уже  женился, жил недалеко, продолжая возить маму на работу, теперь уже вместе с женой, бывшей одноклассницей, однажды случайно встреченной им в обладминистрации.

    Родители никогда не вмешивались в личную жизнь своих сыновей, тогда давно уже наладились отношения и со старшей невесткой, которая в окружении родных мужа и сыновей каждую пятницу приходила к ним на week-end, но в данном случае отец только вздыхал иногда:
 - Ну, что он в ней нашел, ни кожи, ни. И умолкал, недоумевая.

   А маме еще и приходилось ездить с ней каждый день, наблюдая, как меняется ее сын – и разговоры какие-то все мелкие – кто что купил и куда ездил, и хвастовство у девочки не по чину и не по внешности, зато апломбу! Вот ей, например, вздумалось защитить диссертацию, хоть и работала она просто экономистом в одном чиновничьем управлении. Видимо,  для самоутверждения,  вместо того, что не рожала детей. Это уже потом одноклассники проболтались, что в первом браке она сделала аборт, не считая себя готовой рожать для того мужа, с которым собиралась разводиться.
    Возможно, она и не могла теперь, но серьезно лечением не занималась, пару раз возила сына к каким-то знахарям, и так прошло пять лет.  У девушки, к слову сказать,  были очень симпатичные родители, которые изо всех сил ее баловали,  да и к Сереже относились очень хорошо.

    Жизнь все рассудила по-своему – пока Люся защищалась, Сережа полюбил другую, познакомившись с ней на работе. И девушка Оля уже ждала от него ребенка. А тут начался форменный кавардак – случилось, что папу накануне выписали из больницы, он бледный и несчастный лежал у себя в спальне, тут Сережа должен был приехать к 8 утра, чтобы ехать с женой по диссертационным делам, а он опоздал, еще младший на тот момент внук Рома ночевал у них, они вместе с бабушкой завтракали и ворковали на кухне, как вдруг фурией влетела  корреспондент журнала «Коневодство», как за глаза называли эту крысу-белобрысу. Оба прозвания имели свою историю – более короткое вырвалось у Ольги Витальевны, когда она впервые ее увидела из машины после работы, а первое впечатление, говорят, самое правильное.
      А про корреспондента, это вообще курьез - однажды в гостях у старшего сына все фотографировались бессчетное количество раз, пока папа не сказал: - Ты что, корреспондент журнала «Коневодство»?  На что их Люся, без пяти минут кандидат наук, сморщив носик, заявила: - А я что-то не припомню у нас такого журнала! - на что все разразились долгим несмолкающим хохотом, ведь кто же не знает знаменитую цитату из Ильфа и Петрова? У них – знали даже детишки в количестве трех человек.
    Комизм усиливался еще и тем, что она работала в управлении по делам печати и считала себя докой в этом вопросе. Так и хохотали, где открыто, где таясь, придумывая причины смеха, каламбуря и блестя глазами. А еще как штрихи к портрету можно было добавить абсолютное отсутствие вкуса и связанное с этим неумение одеваться. Так, на свою свадьбу с Сережей она вырядилась в золотистую узкую юбку и вишнево-фиолетовый жакетик, а в обыденности запросто надевала белые туфли и босоножки с черными колготками.
 
     И проскакала тогда по всем комнатам, даже не боясь потревожить больного свекра, и посыпала, как потом оказалось, какую-то гадость по углам, и кричала, что она этого так не оставит, что Сергей ее обманул и вовремя сегодня не приехал.  Ольге оставалось только посоветовать ей научиться проигрывать достойно и не терять лицо. На что она тут же закричала:
 - Я - проигрывать? Да никогда! Приползет как миленький, на коленях, - на это матери оставалось только предложить ей отправиться вон из дома, поскольку ее никто не звал и не ждал для разборок, и что взрослые люди должны сами разбираться между собой, не вмешивая больных и детей.

     А тут и предмет скандала появился, выведя жену из дома и поехав по ее диссертационным делам, как и обещал. А через день в понедельник они опять все разместились в машине, поскольку Сергей продолжал развозить их на работу.
     Последней забрали тещу, и у Ольги Витальевны была еще надежда, что она утихомирит свою дочь, ведь она от нее тоже немало терпела всякого такого – и резкости, и высокомерия, они не раз это видели. Но надеждам не суждено было сбыться – мамаша, едва усевшись рядом с водителем, начала проповедь в их адрес – и как им не стыдно, и как она могла выгнать невестку из дома, и какие они все безбожники и прочая, и прочая.
 Еще дома мама заявила Сергею, что она только один раз подняла голос  на его бывшую жену, а теперь, даже если она и будет провоцировать ее, она найдет в себе силы сдержаться, тем более, что он уходил, все оставив жене, и даже обещал оставаться с ней вплоть до ее защиты и банкета после нее – она же не могла остаться без машины… кстати, машину тоже забирала себе, правда, тесть обещал вложенную зятем  часть ему компенсировать.

     Заранее оговоримся, что все, что было обещано, Сергей выполнил с лихвой, ушел, в чем был, остальную одежду она отдала в испорченном виде – с земелькой и соломой во всех карманах… очень по-божески. Развод длился целых полгода, в суде, куда бывшая жена не являлась, хотя мог произойти просто в загсе, тем более, что назад дороги не было.  Да еще эти «божеские» люди всячески пытались опозорить Олю  новую, разузнав ее адрес и телефон, звоня и подкидывая письма с угрозами, и даже размещая в ее районе мерзкие объявления. Дело дошло до того, что  знакомые,  облеченные властью люди  обращались к руководству той организации, где работала тетя  Люси, взявшая на себя такие мерзкие функции, чтобы все это прекратить.

      Но это было потом, а тогда они ехали вчетвером в одной машине, причем двое из них молчали, а двое кричали, пока образованная невестка не крикнула своей мамаше про бывшую свекровь:
  - Да что ты распинаешься перед ними, она вон сидит себе и ухмыляется. Сережу они не трогали, он за рулем, а вдруг еще и вернется, а вот она-то и есть главная виновница их бед, и ее кажущееся самообладание, стоившее ей немалых усилий, бесило обеих склочниц  хуже всякого крика и скандала, более им понятных и близких.

                ----------------------

     Несмотря на затянувшийся развод в ноябре весело сыграли свадьбу. Невеста была хороша, как  «гений чистой красоты», вся белоснежная, в великолепном открытом платье с меховой накидкой. Родителям понравился проявившийся сильный характер новой невестки, заявлявшей:
 - Когда бы ни произошел развод, все равно будет свадьба, - и ее заявление не разошлось с делом, торжество прошло красиво и достойно, хоть и стоило большого для нее напряжения – ведь совсем непросто не только отплясывать на 8-м месяце, но и вообще выдержать в роскошном наряде, на высоких каблуках, с привлечением максимума внимания большого скопления людей  все свадебное  многочасовое  действо.

     В конце января у них родился  сын, уже третий внук Дорониных. Ольга была примерной матерью, женой, дочерью  и даже невесткой, что признали за ней новые родственники. И красивая, и серьезная, и в работе хваткая, а уж заботливая! Правда, свекор, недавно так обжегшийся вместе с ней на Люсе, говорил со смешком:
  - Не говори три дня, говори три года!- а три года еще нужно было прожить.    Внука назвали Владимиром, да  потому,  что  у Оли новой, будем ее так называть, других вариантов не было вовсе. Так звали не только свекра, но и ее родного брата, и просто это имя ей нравилось практически  с детства.
 Когда уже значительно потеплело, ему было уже около 4-х месяцев, и это уже был абсолютно ангельский ребенок с тонкими и нежными чертами лица в Олину родню.  Молодые весной стали часто приезжать к ним, и Вовчик гулял во дворе в своей коляске, подставив солнышку  крепенькие ручки и ножки,  и являл всем своим видом великую гармонию  природы, когда новый житель планеты абсолютно уверен  в своей защищенности  и улыбается всему миру.  Папа  его папы, а попросту дед частенько поговаривал:
  - Нет, ты посмотри только, сколько он в минуту делает всяких движений, да таких энергичных, а сам так уверен, что он пуп земной, и такой важный от этой своей уверенности!

                --------------------------

     В конце мая  должно  было состояться торжество – Володе стукнет 60. Подготовка шла полным ходом, хоть и перенесли  празднование на следующую субботу, а это уже был июнь. Снимали столы с чердака летней кухни, выносили мебель из большой комнаты, затаскивали диваны изо всех комнат, чтобы всем было комфортно – Ольга Витальевна терпеть не могла сидеть на досках, лежащих на двух табуретках, вплотную фьюг фьюгу, как это зачастую бывает на юбилеях и свадьбах – неудобно и неустойчиво, тем более, что началась жара, такая тяжелая и труднопереносимая первая летняя жарища.
     Попутно с переносом и выносом всяких предметов шла большая уборка всех углов за мебелью, в общем, в большой комнате остались только столы под белыми скатертями  с диванами, креслами  и стульями вокруг них. В доме было хорошо – прохладно  и приятно после зноя и яркого солнца во дворе – дом еще не успел прогреться  за эти несколько дней жары, да и ночи еще были прохладными.  Все это установили еще в четверг, а с пятницы взялись за готовку – жарили, парили, нарезали и крошили на пару в четыре руки на кухне, и вели свои нескончаемые разговоры, прерываемые взрывами веселости для разрядки усталых спин и склоненных голов.
  Терпели уже многодневную усталость, изредка отдыхали, даже  мимолетно целовались – все это один нескончаемый день рождения, с самого понедельника. В субботу был выполнен основной объем работы, приехавшим Сереже с Олей досталось многое перетаскать на столы перед самым приходом и приездом гостей, и частично прибрать на уже вполне прилично выглядящей кухне. У Ольги Витальевны была фишка – все должно быть готово к приходу гостей, а на месте побоища – полный порядок. Она терпеть не могла, когда приходишь в гости и еще ждешь самого застолья не меньше полутора часов, а то еще и тебя обряжают в фартук – и вперед, нарезай или заправляй, а то и мой посуду. Осталось только переодеться, но на это тоже требовались силы и время.

                -----------------------------
             
     Не забыли они и устроить изрядный прикол для гостей – установили во дворе, на самом солнцепеке стол для пинг-понга и накрыли его скатертью, и оставили его абсолютно пустым, хотя  начавшим подходить гостям устало сообщали, что все идет полным ходом – сейчас и накрывать начнут, от чего у всех практически вытягивались физиономии – ведь накрыть стол для пинг-понга – это, доложу я вам, задача не из легких. А дальше они, смеясь, всем сообщали, что это стол для вечернего чаепития из самовара, когда и солнце уйдет, и чайную посуду с тортом и конфетами не в пример легче накрыть, чем все праздничное застолье.

     Гости поздравляли, все целовались, обнимались, затем проходили в затененный прохладный дом, где витали упоительно-аппетитные запахи вокруг красивого и торжественного стола, вернее, трех.  Кто-то задерживался во дворе, на веранде, приветствовали друг друга, размышляли, куда бежит их жизнь, интересовались здоровьем – в общем, все, как обычно.

     Застолье  снималось на видеокамеру, было много тостов, в том числе в стихах. Когда она начинала застолье, так сама себя растрогала, что вдруг не удержалась от слез, от этой самой растроганности или от усталости. А может, от всего вместе. Как они погуляли в тот день, помнят все присутствовавшие – и Володины друзья, ставшие их общими друзьями, и Галя Долгова, что из Н-ска, работавшая с ней когда-то на фабрике и бывшая свидетельницей их знакомства   в воинской части на «Огоньке», давно уже замужем за Володиным  товарищем по работе.

   А также новые сваты, Олины родители, и родственники – брат с семьей и прилетевшая тогда из Швеции Люда, племянница моложе  Володи ровно на 30 лет.  Да и сама семейка Владимира Доронина, включающая в себя трех сыновей, из которых двое с женами, и трех внуков.

     Гуляли допоздна.  Замечательно удалось и позднее чаепитие во дворе с дымящим и булькающим самоваром. Уже перед полночью уехали все друзья и родственники. Задержались только самые близкие, старший сын с невесткой, любители погулять до упора. Пока шло застолье, вроде и усталость куда-то улетела, взамен нее были   нерв и оживление. В том числе и от горячительных напитков, хотя никто и не напился. Зато весело танцевали во дворе, но это, в основном, молодежь. Маленький Вовчик даже умудрялся поспать средь этого бедлама, а когда просыпался, заинтересованно взирал на всех голубыми глазищами в длинных ресницах.
 
       С веранды были открыты окна в темноту двора, и Володя с сыном принялся распаковывать  переносной телевизор для кухни, подаренный сватами и Сережей на пару. Подключили – и выставили в окно, показывая им с Эллой футбол к их обоюдному веселому негодованию.  Во дворе и дома было много цветов, посуду с обоих столов собрали и снесли в кухню – Ольга терпеть не могла при  гостях мыть посуду, тем более, кому-то поручать, ведь люди пришли хорошо повеселиться и пообщаться. Но и сама за полночь мыть ее не собиралась. Для этого будет утро, которое, как  известно, вечера мудренее, тем более, такой замечательной ночи. На небе – звезды, все довольны. Пора и спать.

                -------------------------

    Спать улеглись в той же большой комнате, ибо их постель  из двух мягких кушеток – бывшего углового дивана – была  растянута вокруг столов, сдвинутых в центр комнаты. Здесь же уложили и Ромку, 12-летнего внука,    частенько ночевавшего у них, особенно после общих пятниц, на диване, постоянно стоявшем в этой комнате с двумя такими же креслами.
 
     Кушетки стояли под углом друг к другу, как и задумывалось когда-то в угловом диване. Володина перекрывала вход в их спальню, непривычно пустую, а она сама расположилась параллельно одному из окон. 
     Засыпая, еще чего-то обсуждали в полудреме, дед особенно восхищался малышом:
  - Я от него пропадаю просто, - с умилением  повторял он, - лежит такой важный, всех разглядывает, всем улыбочки строит, наш еще один Доронин. Слава богу, Сережа обрел свое счастье.
    Утром в 5.20 их разбудил проклятый будильник, стоявший в спальне на подоконнике.  Будильничек вопил: - Ку-ка-ре-ку, - и это повторялось без конца. Они уже смеялись, окончательно проснувшись, ведь доступ туда был только через диванную спинку с диваном, перекрывшим  вход:
  - Гадом буду, но не полезу, - смеялся Володя.
  - Да выдохнется он, наконец? – вторила она ему. Отсмеявшись, обменялись впечатлениями о самочувствии:

  - Ты знаешь, уж сколько мы вчера натрудились, напахались, выпили и съели, а все нормально. Смотри, у меня даже ноги не отекли, как было в последнее время. А я так и красное сладкое шампанское  пил от души, уже к ночи полировался. Ты подумай! – и он поочередно поднял  свои длинные ноги, на которых к тому времени не было ни одной ранки.
  - Да-а-а. Ты совсем молодец, но спи пока, а я пойду посуду разбирать и мыть, пока никто не мешает, тем более, что прокукарекало мое обычное время.
 
    И она пошла на кухню, сначала вымыв все, что наставили на котел и стиральную машинку в кладовке, где тоже была горячая вода от колонки, а затем перешла в саму кухню, и села разбирать нагромождение из посуды на тамошнем столе. За этим занятием ее и застал внук Ромка, вдруг выскочивший из двери, ведущей в жилые помещения и крикнувший:
  - Бабушка! Дедушка упал!
      Она подхватилась, возмущенная такой новостью, тем более, что находясь в кладовке, видела по осветившемуся  вентиляционному окну, что он вставал, заходил в ванну, вышел, выключил свет, а тут еще и падать надумал, после вчерашнего, что ли? - да нет, с утра ведь поговорили, он в порядке был. Все это стремглав пронеслось в голове с мыслью – вот она ему сейчас задаст – на его усеченных ногах без мизинцев надо осторожней ходить…

                ------------------------------
            
      Она распахнула дверь – и то, что она увидела в панораме большого коридора, ее просто потрясло и не оставило никакого сомнения – он сидел у входа в большую комнату на полу,  после распахнутых двухстворчатых дверей,  опираясь спиной на кресло, не дойдя одного шага до постели, и был мертв. Она сразу поняла это по неестественно изогнутым под большим углом больным его ногам, которые у живого не могли бы так изогнуться ни под каким видом.
 Она, крича, бежала к нему, из своей комнаты уже выскочили Сашка с ночевавшим у него Лешкой, и тут началась какая-то невообразимая суета, которую сейчас она видит как в замедленной съемке. Они делали Володе искусственное дыхание, брызгали на него водой, подносили зеркальце, светили на зрачки – все было безуспешно – он падал с высоты своего роста уже замертво, уже потом Ромка сказал, что только чуть поскреб одной рукой возле сердца и сразу затих, когда внук уже мчался к ней. Самой страшной была реакция сына, которому не исполнилось еще и 19 лет. Он бегал по коридору и орал:
   - Так же не может! Это неправильно! Так не должно быть! Не может и не должно! Еще вчера он был такой веселый и радостный!  А теперь вот что? – его вопли рвали душу, да и было опасно оставлять его в таком состоянии – и она поручила ему позвонить братьям. Внуки реагировали спокойней, ведь пару месяцев назад они уже встретились со смертью в семье – умер их прадед - дедушка Толя,  совершенно замечательный, но…  старик 87 лет от роду.

   Когда ты не можешь справиться со своими чувствами, спасает какая-нибудь будничная работа – и она пошла мыть посуду, позвонив только одному из вчерашних друзей и почти  в неадекватном состоянии сообщив ему о таком внезапном их горе.  Она все мыла и мыла посуду, обдумывая теперь все, что предстоит, наверное, произошедшая перегрузка всех эмоций  что-то в ней отключила, что позволяло жить и действовать как запрограммированному автомату, а иначе бы она просто сломалась.
   Все это произошло в 6.10. а уже к 7.00 и позже во дворе вновь были почти все вчерашние гости из тех, кому сообщили. К этому времени  ребята втроем  на покрывале затащили деда на его диван, и позвали ее.  Он лежал  в одних трусах, удивительно спокойный и красивый, но только непривычно ко всему безучастный.               
      И началась рутинная работа над следующим действом, называемым похоронами, к  которому был готов один только дом, вымытый и вычищенный к юбилею и со свободной комнатой, где только накануне «стол был яств»



                8.Одиночество. Начать ремонт.

               
     Она не возвращалась к своему повествованию месяца два, вернее, останавливалась на чем угодно в других его частях, только не на этом трудном и тяжелом воспоминании. Да это и не было воспоминанием в полном смысле этого слова – отныне это стало их жизнью, ибо не было ни одного дня в прошедшие уже пять лет, чтобы они не вспомнили об отце и муже, не обратились мысленно к нему, не посетовали, что он сейчас не среди них и ничего не скажет ни по какому бы то ни было поводу…
     А тогда, тогда  его забирали на вскрытие, поскольку воскресенье  и внезапно умер в нестаром еще возрасте, правда, в этот же день часам к четырем уже и привезли назад, поколдовав над  сохранением лица и тела, уже обряженного и в гробу. Судмедэксперт в знак особого расположения, узнав, что сын Сережа слушал в университете лекции его бывшего начальника, водил его по моргу, показывая и рассказывая, что ждало их папу в случае дальнейшего развития его болезни…

     Сережа был вне себя от увиденного, что добавляло ему и так немалых страданий. Диагноз был одновременно ясен и непонятен никому и никогда – остановка сердца. Просто оно устало – от болезней и трудностей, от любви и обид, от ужасных ожиданий  и даже от радостных эмоций, что тоже не исключается.
 
    А теперь он лежал  посреди большой комнаты, где только вчера отмечал свой юбилей и слушал самые что ни на есть лестные слова в свой адрес, самый красивый и спокойный из всех. Что может быть прекрасней такой смерти?!

   А то, что  именно живым труднее всего пережить  такие внезапные  расставания, когда не сказано никаких слов прощания, когда на сердце образовывается кровоточащая ничем незаполнимая брешь – так ведь это другой разговор, о трудностях жизни живых людей…

    Как прошла эта ночь, лучше не вспоминать, поскольку это было трудно, очень трудно. В изголовье старушка, живущая при церкви, монотонно читала Псалтырь, время от времени прерываясь для чаепития или отбивания поклонов.  И это создавало какое-то умиротворение, если можно сказать так о доме, где поселилось горе.
   Внуки и Сашка пытались уснуть в веранде заброшенной  летней кухни, где было сыро и шуршали мыши. Кроме старушки, в доме оставались они с Эллой, всю ночь придумывая себе всякие занятия согласно обряду, а то и просто сидели  возле покойника или на улице, якобы карауля детей в кухне.

    Где-то около трех часов ночи, в веранде дома, где в эту пору сидела Ольга, над ней начала биться крылышками большая бабочка-капустница, привлеченная ночным светом, а тогда казавшаяся мистической  легкой душой ее мужа, которая как бы не могла отлететь из дома и навсегда покинуть его пределы.

     Утром  Саша повез старушку в церковь, Эллу с детьми  - переодеться домой и в школу, где в этот день у Лешки был выпускной экзамен, ведь жизнь продолжалась,  несмотря ни на что. Так и получилось, что она тогда осталась на несколько часов с мужем наедине – и это было торжественно и замечательно.

    Она легла на кушетку, на которой он спал в предыдущую ночь, практически параллельно чуть поодаль стоящему на возвышении гробу, лежала, плакала и разговаривала с ним совсем одна, без свидетелей. Там было все – и заверения в любви, которая досталась теперь только ей, и жалобы, что как же теперь жить с этим, поскольку ушел, ни слова не сказав напоследок, и обещания, что она понимает, что Сашку ей теперь одной в люди выводить, не ожидая от него отцовской, так нужной парню, роли.

    А также была ужасная усталость еще с прошлой пятницы, которая никуда не уходила, поскольку она совершенно не могла спать, уж какой тут вообще может быть сон. И все время казалось, что все происходящее – нереально, плод невыспавшегося мозга, чья-то дурацкая жестокая шутка. Вот сейчас возьмет и встанет из гроба, этот великий приколист и скажет: - А что, здорово я вас разыграл? – и засмеется, а она ему сразу же все простит, лишь бы был живой. Но, увы, такого не может быть, потому что не может быть никогда!
          
     Она понимала, что еще в полной мере не сознает, что на нее свалилось, теперь на всю оставшуюся жизнь, одиночество. Самое настоящее одиночество, хоть и в толпе детей и внуков. К этому она будет привыкать потом, да и то сказать, каждый человек одинок от рождения до смерти, просто в любви и с близкой своей второй половинкой этого не замечаешь и переносишь это самое одиночество легче.
    Потом пошли  и поехали люди. Одних она знала, других ей представляли, о третьих она догадывалась, что это именно тот или иной человек по меткой характеристике в двух словах и яркому прозвищу от Доронина. Это Валя «Скалозуб», а это «Таблетка от похудения», а это «Голодное детство» - это все товарищи и подруги с завода, которого давно уже нет, а поди ж ты – всех кто-то как-то оповестил, спасибо им за это. Лично сама она в этот день сделала один –единственный звонок себе на работу и сказала, что сегодня похороны. Слушавшая ее Ольга Антоновна, уяснив, в чем дело, громко прикрикнула на всех в комнате возле нее – и работников, и посетителей:
 - Да тише вы! У Виталльны муж умер! – и какая там, на том конце провода возникла сразу тишина после этого вскрика!

    А теперь они тоже приехали, обнимали и плакали вместе с ней прямо в прихожей, и несли свои цветы дальше, к виновнику этой незапланированной встречи. Приезжали люди с Сережиной работы:
  - Ах, папа, если бы ты знал, сколько молодых и красивых людей – мужчин и женщин, да каких! -  соберет твой уход, ведь знакомый с тобой хоть непродолжительный период человек, да хоть на свадьбе у сына, уже не мог забыть ни тебя, ни твоих шуточек-прибауточек пополам с приколами, и сейчас тоже об этом вспоминали.
 
    Среди друзей приехала  и его первая любовь, с которой за полгода до этого они впервые в жизни оказались в одной компании напротив друг друга, и где Ольга сказала тогда во всеуслышание, что если бы друзья так усердно не оберегали их друг от друга, то они давно бы уже подружились, и все острое уже давно бы сгладилось.
   А сейчас она встретила ее, приобняла, проводила к дивану, приговаривая:
  - Проходи, Элла, садись, давай поплачем о Володе вместе!
     Приехавшим из области сватам, которые также были на дне рождения, она только и смогла сказать:
   - Вы уже поняли, с кем связались? – это она так шутила, надеясь, что две бомбы в одну воронку никогда не падают, иначе эта фраза обещала им и впредь нечто такое же ужасное.

    Приезжали и руководители из университета – проректоры по финансовой работе и по административной,  известные  «закадычные враги», здесь проявившие человечность и понимание, тем более, что «все под богом ходим». Хотя возможно, здесь было и любопытство – а как она себя в горе чувствует и где и как она проживает – в такие дни вся жизнь человека открыта и доступна всем, ведь недаром поэтому и калитку не закрывают.
 Но руководители ее поддержали не только посещением, но и в значительной степени материально, что очень ценно в дни горя.
 
    Когда приехали на кладбище, на котором Ольга Витальевна была впервые, как раз звонили на церкви. Она специально не написала  «колокола», потому, что колоколов как таковых не было. И кладбище, и церковь были очень новыми, без оградок, только кресты и памятники, а вместо колоколов нечто железное, настроенное, как колокольный звон – но это все она разглядела много позже – тогда же ей это все как-то пришлось по душе, умиротворяло и примиряло вместе с жарой. Отпевание прошло в церкви, сияющей новизной и торжественностью.

    Потом ее подвезли к отрытой яме, а остальная процессия добралась туда  позже, впрочем, все хорошо просматривалось из-за аккуратности  и новизны кладбища, заполненного где-то на две трети. Впереди за забором – летное поле знаменитого нового  местного аэропорта. За их спиной расстилалось поле, пахло летними травами, проносились в полете быстрые птицы со своими пронзительными звуками и стрекотала мошкара в траве. Идиллическое место для единения с природой – никаких пугающих зарослей  и железных изваяний. Если б только не было так тяжело.
    Подъехала скорбная процессия. Стали прощаться. Она не ожидала от себя, что может так рыдать.
  Могильщики были сноровистыми ребятами, скоро все закончилось. Сашка довез ее до ворот, а оттуда все поехали  поминать в кафе близлежащей шахты, где до этого поминали и Володиного отца.               
    Длиннющий стол и стулья были в этом заведении очень прочны и величественны, как будто восседаешь в древнем замке. А поминальный стол был в лучших традициях советской столовой – давно забытый вкус и борща, и пюре с мясом и сакраментальной «подливой». Голубцы, колбаса, селедка, салаты – все как будто было из давно забытой столовки. Но тогда, в горе – это было именно то, что нужно, имело дико ностальгический вкус, как будто усиливающий  состояние горечи утраты. Ведь на такой общепитовской еде мы взращивались и поддерживались долгие годы  жизни в нашей общей стране.
     Едва выпив первые две рюмки, Ольга снова впала в рыдания с причитаниями. Она помнит теперь, что качала головой из стороны в сторону и все заклинала:
 - Я не хочу, чтобы он там оставался! Я не могу жить без него! – и так без конца,  - Я не могу жить без него! Я не хочу, чтобы он там оставался! - пока сама не затихла. Постепенно приходило какое-никакое расслабление.

    После похорон дети и их друзья вернулись к ним домой, и продолжили поминки во дворе, а Ольга еще долго сидела теперь уже в своей красной нарядной машине как бы в оцепенении. Сыновья твердили ей, чтобы шла спать – но как можно там спать, она не хочет и не может, она уже почти не спала три ночи, но и дальше не будет. Когда стемнело и похолодало, она вернулась в дом, а на улице все вспоминали, какой был он, их папа.  Затащили силой и Сашку, который все время был за рулем, а поэтому не пил и не ел в столовой, а теперь очень быстро напился, бегал по двору, падал, набил синяков на ногах и все повторял, приводя себя и других к надрыву, как это он умел со своей эмоциональностью.

  - Как они могли – вот так – моего папку – засыпать…  бульдозером – я плевать хотел, что это у них малая механизация - и плакал, безутешно плакал при этом, размазывая слезы грязными от падений руками.
    Потом сыновья собрались возле нее в доме, где еще посреди комнаты стояла тумба, но уже были раззанавешены зеркала и стекла шкафов, и вели бесконечный разговор о том, что они с ней, и все вместе уже чувствовали  фальшь этих слов, ведь у каждого свои семьи, только Сашка действительно с ней, но пока в качестве подопечного, а не надежды и опоры. Может быть, потом, когда-нибудь. А когда? Поневоле приходили мысли о своей  жизни, сколько ей осталось без него? И как?


                -----------------------------               
  На следующий день вместе с Сережей, который тоже взял положенный отпуск, после поездки на кладбище к папе,  повезли совсем никакого Сашку на экзамен за третий курс – началась летняя  сессия, и все приговаривали:
  - Вот тебе папа даже своей кончиной помогает сессию сдавать… - а потом повезли его в хорошие магазины за одеждой и обувью, вроде папа недавно говорил: - Вот зарплату получим, как будто  ничего срочного, Сашку приоденем к его 19-летию. Встреча с людьми на факультете, поездка по магазинам, новые шмотки  все-таки отвлекли его от его ужасных переживаний, так дико вырвавшихся накануне – и цель была достигнута.

    Все сорок дней они так и не растаскивали мебель на свои места. Она спала по-прежнему под окном, каждую ночь дожидаясь рассвета, и только потом засыпая. В эти бессонные ночи она много передумала, и наметила план, как жить дальше. Вот пройдут сорок дней – и сразу – в ремонт с головой:

   - Начну с двух комнат, пустой спальни и этой, большой комнаты – и забот мне хватит на годы вперед, потому что за один год такой ремонт не осилить материально. Ремонт серьезный, с заменой окон и пола, чтоб все по-современному и на долгие годы.

   А дня за два до сорока дней ей приснился Володя, хотя до этого не снился совсем.  Он был почему-то в куртке, в которой ездил в Финляндию, ведь дело было как бы зимой. На нем был тот костюм и туфли, в которые его обрядили в последний путь. Он был улыбчив и красив, даже задорен – на голове была пыжиковая шапка с распущенными ушами на манер почтальона  Печкина, одно ухо выше другого и подпрыгивало в такт шагов – а шагал он очень красиво строевым шагом, как мог иногда продемонстрировать сыновьям в хорошую минуту.
    Лишь едва поглядев на нее, находящуюся у своего теперешнего окна, у которого дожидалась рассветов, он зашагал прочь. Шагал,  высоко поднимая прямые длинные ноги и печатая шаг, как солдат на параде.

    Так и вышел во двор, не оборачиваясь, лишь подняв правую руку для прощального приветствия, пройдя по прямой кухню и веранду, а там – на фоне снега много народу до самых ворот, и один небольшой занятный  мужичок, как бы Николаич – один из гостей с Сережиной и Олиной свадьбы – протянул ему его собственные очки, такие цельные, из оргстекла, одно время очень популярные в силу симпатичности, легкости  и дешевизны, со словами:
  - Вот, вы очечки-с обронили! – на что последовал радостный ответ с одновременным выбрасыванием очков в сугроб:
  - А они мне теперь без надобности-с!
    Из этого сна она сделала простой вывод, что он простился с ними навсегда именно теперь, и что ему там хорошо.
     На следующий день она начала ремонт.

 
                9. «А уходить так неуютно».


          -  Ирина, иди формируй приказ о моем увольнении. С 31 декабря. Сегодня последний день начисления зарплаты. Ну, что ты изумляешься?
  -  А как же мне не изумляться?
  -  Мы много раз с тобой об этом говорили. Сама знаешь, как много у меня причин. И главная - пора использовать всю эту смешную зарплату для пересчета пенсии, ведь именно на нее мне предстоит жить.
          - Да, все так, говорить-то говорили, но все равно как face`ом об table.
  -  Ничего, привыкнете. Каждая новость – только 3 дня новость.
  -  Конечно, и вас понять можно - 30 лет на одном месте не каждый выдержит, особенно на этой жаркой  университетской кадровой кухне.
  - Вот именно, ну, сколько же можно?
  - Да и срочный договор с вами как раз заканчивается одновременно с годом.
          - Ну да, а если вспомнить, как 2 года назад продлевался предыдущий и работающий трудоголик – «умывальников начальник» два с половиной месяца вообще не получал зарплату и не потому, что забыли продлить, а такова политика работы с неугодными и неудобными, но неожиданно необходимыми людьми.
         Пусть ездит на работу, пусть пашет, выручает сотни людей и советом и делом, но при этом пусть сама побудет бесправной, пусть помучается, а на сколько продлят, а на каких условиях, может, принципы свои  и вечные возражения спрячет подальше.
          - Нет, этого бы они не дождались никогда!
          - Молодец, всего за каких-то пару лет ты меня хорошо изучила.
          - Не подумайте, что я критикую вас, просто непонятно, почему руководство всегда хочет всех людей причесать под одну гребенку, даже если явно стрижет купоны с достижений отдельных  людей, которых нельзя затискивать в кем-то организованные рамки.
          - Ну, ты уж совсем меня вольным художником считаешь. А я надеялась, что ты увидишь, что моя внутренняя дисциплина и понятие, что хорошо и плохо, даже жестче всех предначертаний свыше. Типа, "совесть лучший контролер"
         - Так и я о том же. Ну, и потом, а мы как же? А кто придет на ваше место?
         - Я бы рекомендовала тебя, если спросят. Но моя рекомендация, как ты понимаешь, может дать обратный результат, от противного, назло кондуктору. Ведь все те, с кем я пыталась бороться, много лет дают мне понять, что еле меня терпят, в том числе и этой политикой коротких договоров по типу коротких поводков. Короче, иди и неси приказ, да, и не забудь указать компенсацию неиспользованных отпусков - их у меня сто пятнадцать дней.
        - Вы что, пять лет не отдыхали?
        - Ну что ты, да только этим летом я брала 60 дней, потихоньку выбирала долги. И до этого каждый год отдыхала, просто неполно, поэтому отпуска постепенно и накапливались. Ничего, деньги мне очень пригодятся, если их кризис совсем не съест.
        Ирина побрюзжала, но пошла выполнять такое необычное задание, своими руками увольнять свою "подружку", именно так их и называли, несмотря на разницу лет и сравнительно недавнее знакомство.
        А дело было так: два года назад, в сентябре, в самом  разгаре начала нового учебного года, из соседнего вуза, наслышанные об организации работы в университете на уровне высоких технологий, к Виталльне в отдел прислали девушку на стажировку. Весь политес был соблюден, стажировка и даже оплата предварительно согласованы, осталось только выделить время и уделить внимание.
 
   Девушка была высокой и серьезной, предпочитала носить брюки в вариациях, была незамужем и считала себя некрасивой. Все это наша начальница с тридцатилетним опытом работы с людьми, а значит и сама уже неплохой психолог, моментально сфотографировала,  и стажировка началась. И рассказывала, и показывала, и давала самостоятельные задания. Уже за день стало ясно - наш человек. Глаза умные и схватывает налету. На второй день решила познакомиться ближе - кто ты, что ты, откуда родом и так далее.
       - Ой! - отвечает.- Вы не поверите, что может быть такое место рождения. Хоть паспорт показывай. Никто обычно не верит.
         - А ты не бойся. Я много чего повидала, особенно в смысле географии и административного деления - отвечает она этак многозначительно.
         - Я родилась в Чите-46.
         Что тут началось! Сначала вскрик:
       - Я не только поверю, но я сама там школу закончила аж в 1965 году. Господи, ну разве так бывает?! Я никого с тех пор оттуда не встречала, кроме своего предшественника, который  и меня  рекомендовал на эту должность в одна тысяча девятьсот семьдесят каком-то году, в общем, почти 30 лет назад.

         Где-то в течение получаса они пищали и верещали, восклицали и ахали, изумлялись, как тесен мир, что даже в миллионном городе они нашлись, не говоря уже о том, где Чита и где восток Украины.

         Выяснилось, что Ирина и дочь и внучка офицеров, служивших в военном городке Чита-46. Ее мама, Лена, лет на пять позже нашей героини закончила ту же школу. Потом закончила в областном центре музыкальное училище и вернулась в городок, где работала в музыкальной школе и в детском саду, и там же вышла замуж за лейтенанта. А сейчас и ее отец, и муж вышли в отставку после того, как поколесили по стране и приехали жить сюда, т.к. здесь жила младшая дочь и сестра с семьей, Лариса.

                -----------------------------               

          Приказ написан и своей недрогнувшей рукой она вносит его как проект. Дальше собрали визы трех очень ответственных лиц, которые отдали свои визы не без удивления: Как? Сама себя увольняет, когда нет еще на то высочайшего волеизъявления? А где его взять, если верховный жрец, он же ректор, находится в служебной заграничной командировке  в Австралии, за счет принимающей стороны, делится  и черпает необходимый в нашем губернском городе именно австралийский опыт. Да ладно бы европейский, австрийский, как сказал бы Джордж Буш, который путает эти понятия, ан нет, именно в стране сумчатых, 22 часа лету. Хотя всем известно, что там живет его сын с семьей и очень просто ларчик открывался насчет заокеанского опыта.

          Хороший хозяин, уезжая на месяц, продлил бы заранее, чтобы все было по закону. Однако тупая практика все решать задним числом с приходом прикладных математиков на руководящие должности в бухгалтерии уже давно вошла в практику, хотя и не согласовалась с трудовым законодательством. Возглавлялась бухгалтерия амбициозной молодой особой с мертвой хваткой, которая при очень среднем интеллектуальном развитии уже и кандидат наук, и проректор по финансам и "лучший враг"  Ольги Витальевны.
 Так вот, эта бухгалтерия завела свои законы, а когда отдельные недовольные трудящиеся  возникали вплоть до судебных разбирательств, виноватой всегда делали ее, Ольгу Витальевну. Вот такая интересная роль.

          Визы собраны с поднявшимся шорохом, но неожиданно не захотел ставить окончательную подпись и.о. руководителя, проректор по международным связям. Одним словом его можно определить как хорошего человека, да это и действительно так, к нашей героине он всегда относился с теплотой и одновременно пользовался в ответ таким же градусом отношений. Пришлось уговаривать звонком:
         - Подписывайте, Михаил Петрович! В чем проблема? Должна же я наконец наиболее грамотно пересчитать пенсию? Да и потом, если очень нужна, всегда можно принять назад. Но я думаю, что этого не случится. Подписывайте, еще все рады будут.
          - Только не я, Ольга Витальевна! Мы с вами очень хорошо работали. Хорошо, я подпишу, хоть чувствую, что это и не согласовано с Г.П.

          Увольнение состоялось, на календаре только 23 декабря, много мыслей о том, как это, стать пенсионеркой, на полном скаку выскочить из привычной жизни. Такие мысли рано или поздно приходят или придут ко всем, кто достигнет определенного возраста. И если в 40 лет жизнь только начинается, то в 60 - достигается определенная зрелость, если плясать от этого нового 40-летнего начала. И в самом деле, голова еще варит, энергия бьет  ключом по этой голове, масса задумок, планов и прожектов. Как приблизительно сказала одна героиня Виктории Токаревой, уходя с работы:
         -  Наконец-то я пришью все пуговицы в доме!

         А пока она размышляла, куда потратить расчетные с отпускными и как лучше очистить кабинет от личных вещей, лишних бумаг, цветов, почистить персональный компьютер в части личных файлов и документов, которые никому не могут сгодиться.
      Недаром компьютер назвали персональным, он невольно вбирает в себя часть личности каждого своего пользователя, каким бы сухарем и аккуратистом он ни был. А Виталльна не была сухарем никогда. Там было все и много: стишки, причем подчас собственного производства,  фотки нескольких актеров, но не актрис, конечно. Но и актеры очень специфические, отнюдь не записные красавцы, а очень характерные лица, которые достойно старятся, становятся все интересней с годами. Ну, например, Жан Поль Бельмондо.

 А красавцы что? Все, наверное, замечали, как бывшие красавцы и красавицы становятся к старости типичными мартышками на одно лицо.
          Но главная интрига ее работы состояла в том, что  30 лет назад она участвовала в эксперименте, начатом еще Москвой, по компьютеризации управленческих процессов в вузах, в том числе и по автоматизации управления персоналом. Еще не было ПК, еще шифровали громоздкие карточки с 84  позициями на каждого работающего и при отсутствии  в те годы электронной почты засылали обычной в город Киев, в республиканское министерство, для поддержания информации о преподавателях всех вузов.

 Этот проект, как все в период гигантомании, просуществовал 13 лет, никому ничего не дав, кроме видимости работы всех и на всех уровнях. Один простой пример: по тщательно отобранной и зашифрованной информации университета Главный информационный центр присылал дикие распечатки, в одной из них, например, на долю университета приходилось 20 Героев Советского Союза. Ездила, ругалась, доказывала, анализировала, переделывала - и постепенно вошла во вкус. Стала агитировать тех, с кем работала, что за компьютеризацией будущее. Не правда  ли, сейчас это очевидно, а тогда продиралась сквозь непонимание, нежелание вникнуть, а то и просто насмешки.

           До одного счастливого дня, когда в Киеве, на этом злополучном Головном ВЦ случайно встретилась с тетенькой из университетского ВЦ. Пообщавшись,  мудро решили, что делают незнамо что незнамо для кого, да и еще совершенно безуспешно.

    И пора, наконец, начинать компьютеризацию персонала у себя дома, имея оперативную память под рукой для всяких прикладных нужд. И не шифровать карточки вплоть до пребывания за границей, а пойти путем работы специалистов за ПК. А на дворе уже начинались 90-е годы. Сказано-сделано. Тетеньку звали Галина Петровна Кузенец, она была лет на пять постарше, возглавляла один из отделов вычислительного центра и была серьезным специалистом в области прикладной математики.
 Потом уже, в процессе работы,  они все с удивлением обнаружили, что сама она не любила и даже недостаточно  умела работать на компьютере, для этого у нее были прекрасные программисты. Но сама она была уникальным постановщиком задач, иными словами, по придуманному Ольгой выражению, «умела систематизировать бедлам».

                ------------------------------               

            Но вот вернулся он, сердца университета чемпион, из далеких странствий,  и сам весь далекий от всего и от всех. А здесь такие сюрпризы. Часов в 9 утра звонок. Привычные приветствия:
            -Доброго утра!
            - С приездом.   
           - А что я узнал по приезде? Вы, оказывается, уже сами себя увольняете? - Голос взволнован и даже с дрожью, то ли от обиды, то ли от волнения, то ли от гнева. Но и то, и другое, и третье приятно, чего скрывать.
           - У меня же заканчивается срок, надо пересчитать пенсию, а для этого получить всю причитающуюся мне невыплаченную зарплату до 31 декабря. А в последний расчетный день вас не было и вообще не у кого было узнать, продлеваете ли вы со мной контракт.
           - Завтра у нас ученый совет, я вас прошу подойти на него.
Надо сказать, что разговор происходит между двумя разными учебными корпусами, в которых кроме факультетов находится ректорат и другие управленческие отделы, что, кстати, всегда было очень неудобным практически для всех.
 А последние 15 лет, после неудачной операции для Ольги походы в Главный корпус стали на грани подвига,особенно зимой. Одновременно она  была устроена так, что это неудобство с лихвой компенсировала постоянным присутствием на рабочем месте. Уже никуда не выскакивала в рабочее время, как это постоянно делали другие, ни в парикмахерскую, ни в магазины, ни к врачам, ни в школу, ни в садики, ни к банкомату, в общем, никуда, т.е. в этом смысле проявляла идеальное постоянство и усидчивость. А к этому слишком быстро все привыкли и никто не ценил.

 Ее сыновья,один постоянно, а двое других на подхвате, привозили ее утром, а забирали довольно поздно вечером. А будучи человеком целеустремленным и увлеченным, она умудрялась, несмотря на короткие договоры, которые любого отучат излишне париться и гореть на работе, самой себе ставить перспективные цели по совершенствованию работы не только своего отдела, но и других. Именно поэтому пусть вас не удивляет ее ответ.
           - Геннадий Павлович, вы, наверное, хотите мне цветочки вручить за долголетний добросовестный труд?
           - Да, поблагодарить, мы так недавно Шалалаенко провожали.
           - Ну, причем здесь Надежда Никитична? Все люди разные. Она ушла в 70 лет.  Вы и раньше ее не раз чествовали, меня же этим не баловали, не стоит и начинать.  Кроме того, для меня непросто дойти до главного корпуса, а, дойдя, совсем непросто выйти перед очи ученого совета с моей хромоногостью, это будет фарс, а не  респект.
            - Но тогда завтра, до совета, приходите ко мне в кабинет.            
            - Вы  хотите вручить те же цветочки, только в своем кабинете? Но мне-то тащиться по снегу в ваш корпус то же самое расстояние.
            Дело в том, что 2 года назад он с особой изощренностью и цинизмом несколько раз гонял плохо ходящего человека  с 28 декабря по 15 марта по поводу продления срока, нарушая все законы, и человеческие, и юридические. И еще тогда она самой себе сказала, что больше никогда и никому этого не позволит.
             - Нам нужно встретиться и посоветоваться.
             - О чем, скажите, пожалуйста. Вы столько раз обижали меня сверхкороткими контрактами, среди которых были  даже на 4 и на 9 месяцев, что у меня сложилось мнение, что у вас есть человек на это место и без моих советов. Хотя сейчас уже никаких обид. В моей душе покой и удивительное равновесие: 50% за то, чтобы остаться, 50% за то, чтобы уйти. Скажете по телефону: - Оставайтесь! - и я, как человек дисциплинированный, останусь, и снова буду тянуть этот воз за себя и за всех, кто на нем уселся. А нет, так перекрещусь и уйду, такая работа на износ меня давно не устраивает. Свиданье в 30 лет было без любви, разлука будет без печали.
         Этого он стерпеть не смог – она ему диктует, как продлить договор по телефону, так не бывать этому.

             Здесь опять не обойтись без воспоминаний, как в 90-е годы О.В.Доронина  вместе с вычислительным центром и отделом Кузенец создали замечательную программу, которую сначала все приняли в штыки, а потом всем скопом ее эксплуатировали и эксплуатируют до сих пор, и заставляли создавать все новые выходные формы из готовой базы и для научного отдела и для  охраны труда и для библиотеки и для профкома и даже для бухгалтерии.
              Как 10 лет и она сама на своих ногах и вместе с ней весь отдел ходили на ВЦ каждый день, чтобы в отведенное машинное время ввести максимум информации о работниках университета. И как лет десять назад, с приходом нового главного  бухгалтера, у них отняли одну из рабочих комнат, чтобы создать компьютерную комнату для бухгалтерии, где был сделан прекрасный ремонт, куплена и установлена техника прямо напротив кабинета Виталльны. А кроме того, сделана шикарная презентация этой комнаты во главе с первым проректором, в штат набрали прикладных математиков из студентов и аспирантов, которые, не имея ни жизненного, ни профессионального опыта, очень рьяно стали программировать зарплату.

             А кадровики еще 5 лет продолжали ежедневно мотаться на ВЦ. И хромая  начальница тоже. И первый компьютер получили только в начале нового века, да и то нечаянно, просто попали под раздачу, когда началась всеобщая компьютеризация.


                --------------------------------
               

             А тогда, 2 года назад, так и покатилась их стажировка, вперемешку дельное с ахами, вздохами, воспоминаниями. Но по делу -  все-таки преобладало.
   Ирина рассказала о такой несусветной встрече дома, ее воспоминания 10-летней девочки пополнились воспоминаниями папы и мамы, а уж потом и дедушки с бабушкой, живших в пригороде. А затем состоялось и само знакомство в день рождения Ивана Ивановича, этого самого дедушки, который отмечали у дочери, в симпатичной трехкомнатной квартире улучшенной планировки на первом этаже в одном из спальных районов города.

   Была только семья и Ольга Витальевна. Семья сама по себе замечательная, 3 поколения за одним столом, только как бы застывшая на одном этапе. Как в детстве: мама, папа, дочь, самый младший - сын, но дочери за тридцать, а сыну- красавцу Антону, под тридцать. Им бы уже самим быть и мамой, и папой, и играть в дочки-матери в своих семьях, но пока не сложилось, личная жизнь, похоже, на точке замерзания, у нее - подружки, у него - друзья. Причем, подружки серьезные, деловые, сделавшие карьеру, а у него друзья так себе, просто приятели.  Если бы это касалось только ее новых знакомых из очень далекого прошлого... а то сейчас это повальное явление. И замуж выходят поздно, и женятся из-под палки часто по необходимости.
           Но вернемся к застолью, самой большой примечательностью которого, конечно, был Иван Иванович, подполковник в отставке, такой вкусный большой старик в модной пайте, похожий на белого медведя. Он восхищался, вспоминал, рассказывал, правда, Виталия Николаевича Квадратько, отца Оли, главного инженера ракетной дивизии совсем не знал, был в каком-то отряде "позвоночников" при той же войсковой части и зять, похоже, служил там же. Папа Иры, Анатолий, напротив, с годами не раздобрел, а подсох, при этом явственно в нынешнем Антоне угадывались его черты вперемешку с мамиными. А если идти тем же путем, что все люди похожи на каких-либо животных, был похож на таранку.
   Самой интересной, талантливой и непререкаемой, конечно, была мама Елена Ивановна, учительница музыки в двух средних школах, красивая,  как  на юных школьных фотографиях, так и  сейчас.
           Вот представьте себе, люди встретились впервые. Обычный обмен приветствиями:
           -Здравствуйте, я ваша тетя, приветствую вас в вашем доме.
           - И мы вас.
           - Так вот она какая, Оля Квадратько. Проходите.
           - У вас хорошая квартира, мне такая планировка знакома, очень удачная.
           - Да, мы тоже рады. Можно сказать, что после переезда из Хмельницкого и проживания с родителями в двушке в далеком пригороде нам здорово повезло, тем более, что вскоре демобилизованным  из армии вообще надолго перестали давать квартиры, такие настали  времена.
            - Какой замечательный стол.
            - Это все наши девочки, Лена да Ирина.

    Стали выпивать да закусывать. Необходимого в таких случаях стеснения как не было, так и не наступило. Ведь люди, хоть и видятся впервые, но с единым прошлым, крещеные в одной забайкальской суровой купели. И даже пропустили эту замечательную славянскую минуту-предвкушение застолья, когда все замолкают, оглядывают тарелки и наличие приборов и уже мысленно причащаются, но пока не дано сигнала, не хватает какой-нибудь очень нужной ерунды, томительно-торжественное ожидание как моление за хлеб насущный продолжается, но, слава богу, не вечно же. Традиция есть традиция, замерли - и понеслась.
            - А давайте посмотрим фотографии.
            - С удовольствием, я тоже привезла. Интересно же, какие мы были.
            - Хорошая девочка Лена. Красавица.
            - А это что?
            - Это госпиталь в Домне. Там работала наша бабушка.
            -Так вы и в Домне служили, Иван Иванович? А мы туда приехали в 60 году, я, мама и сестренка, а папа переехал туда эшелоном из Нерчинска. Слыхали о таком?
           -  Да, но никогда там не был. Это же вообще места ссылки декабристов.
           - Совершенно верно. А в Домну я вернулась, когда мне было уже 16 лет, в девятый класс.
           Многих повспоминали. С одними общими знакомыми жили в Домне в одном подъезде огромного единственного, кроме Дома офицеров,   каменного дома, с другими учились, с третьими общались. А с моей одноклассницей Аллой Иванчиковой Лена вместе работала в музыкальной школе в нашем городке. Так Оля  впервые что-то узнала об одной из одноклассниц.
 
            А коронным номером вечера стало замечательное пение Елены Ивановны таким сильным и неожиданным для городской квартиры голосом, которому подходил любой репертуар, что и было исполнено - от старинного романса и оперной арии до народной и детской песенки. Особенно пришлась по душе Ольге любимая "Помню я еще молодушкой была", естественно, не забыли и соответствующий анекдот. Ведь давно замечено, что никакой бородатый анекдот не будет бородатым, если о нем вспомнили к месту и в масть, свежий и настоящий хохот обеспечен.

            Вечер прошел замечательно, но в дальнейшем имел только одно продолжение, на Рождество у Ольги дома. Так бывает, трудно подружиться в более чем зрелом возрасте. А вот Ирина оказалась настоящей подружкой и находкой.

  Молодая женщина, коллега из другого вуза, при отсутствии у Виталльны собственных дочерей, да и просто очень хороший человек, со своим собственным богатым внутренним миром и слегка ироничным взглядом на окружающую действительность - это замечательный подарок судьбы.
           Они перезванивались, Ирина советовалась по работе, просто хохотали и что-то обсуждали, им было хорошо.
            Но вот однажды по телефону ответил чужой голос и так выяснилось, что Ира уволилась с неделю назад. Стала звонить ей домой и сделала  приглашение к себе на работу, что она и приняла с удовольствием. Где-то через месяц, когда очередная кругленькая кадровичка пошла за прибавлением семейства, они стали работать вместе.
           Это было очень хорошее время, хотя и трудное. Именно тогда у самой-то Ольги шел самый длительный знаменитый процесс продления договора, т.е. Ирина уже работала во временном штате, а начальница, пригласившая ее, сидела на птичьих правах. И только одно оставалось у обеих неизменным - жуткая пахота с перелопачиванием информации параллельно с неимоверной текучкой, постоянные стрессы и подвохи, особенно со стороны бухгалтерии.

                ------------------------------   

       А если говорить о сути противоречий,то Ольга Витальевна напрямую обвиняла ректора в ошибках компьютеризации управленческих отделов и в целом  управления университетом, в результате которых ее отдел оказался на пике жутких противоречий на долгие годы, практически на два десятилетия, и с ее уходом они не прекратились.
        Напомним, что кадровая программа и к ней более 70 выходных форм была в основном готова  уже в 1991 году. В 1995 году, вместо создания компьютерного класса и неимоверного отдела прогнозирования и учета при бухгалтерии, надо было цеплять к каждой уже внесенной фамилии любого работника университета его оклад, надбавки, премии, снимать налоги, печатать ведомости на зарплату -  и была бы единая корпоративная система учета, которая расширялась бы на другие отделы. Ведь козе понятно, что все те же работники являются членами профсоюза, читателями библиотеки, получают ежегодную учебную нагрузку, регулярно проходят медосмотры согласно требованиям охраны труда, состоят на военном учете и т.д.

         Вместо этого рьяные программисты-прикладники создали новую чисто бухгалтерскую программу, где вновь вводились  и зачастую с ошибками, фамилии, имена, отчества работников, места и даты рождения. А тут еще подоспела новая национальная проблема, перевод этих фамилий, имен, отчеств на державную мову. Что тут началось…

    Как перевели бухгалтеры, можно себе представить, и это в то время, когда в кадровой программе уже велась единственно правильная работа в этом направлении - не перевод, а сверка с паспортами, где черным по белому зафиксировано это написание на двух языках, что требуется  сохранить в базе на все случаи жизни. Ведь не секрет, что в нашем регионе все поголовно пользуются русским языком как родным, и звук собственного имени воспринимают только на этом языке.

        Да ладно бы перевели, и это осталось для внутреннего пользования, а то ведь бухгалтерия регулярно сдавала персонифицированные отчеты в налоговую инспекцию и в пенсионный фонд, ни о чем не заботясь, а оттуда пошли кипами так называемые протоколы разногласий, где возле одного цифрового идентификационного номера работника шло до десятка написания вариаций на тему фамилии, имени, отчества.
       При этом надо напомнить уважаемому читателю, что в вузах это все идет в многотысячном количестве. А как вы думаете, куда засылались эти протоколы разногласия? Правильно, в отдел кадров, т.е. создалась невозможная ситуация: одни гонят совершенно искусственный брак, и получают свою хорошую зарплату и при этом априори всегда правы, а другие должны исправлять, страдать от неимоверной нагрузки и получать гроши только  потому, что так установилось, т.е. ты уже только тем виноват, что у тебя правильно.
 
       Исправили один раз, а через определенное время - еще раз и те же самые ошибки. Доходили до отчаяния, но достучаться ни к кому невозможно. Ответ один: А кто же будет исправлять? Да никто! Таких ошибок в разумном вузе и быть не должно. Но при  очевидной установке, что бухгалтерия всегда права, такое положение дел длилось десять лет. А почему она всегда права? Да потому, что началась эра договорных отношений.
 
      Уважаемые вузы стали получать колоссальные средства, вдвое превышающие суммы государственного бюджетного финансирования, за счет оказания платных образовательных услуг. А в значительной степени эти средства распределялись руководством при посредничестве университетских финансистов, а с годами, возможно, и наоборот, финансистами при посредстве руководства, т.е. почти, как в пословице, хвост стал руководить собакой. За эти годы бухгалтерия выросла в два с половиной раза, стала финансово-экономическим управлением, а отдел персонала, как давно уже называются эти отделы в крупных фирмах, остался на уровне численности 1979 года, когда Ольга Витальевна только пришла на работу. Зато этот отдел мог похвастаться самым высоким уровнем организации труда за себя и за того парня, в том числе и за математиков-программистов.

        А что Виталльна? А она, с лозунгом в руках и убеждением в душе, мол, кто же, как не я, пахала и пахала за всех, временами устраивая некоторый слышимый всеми ор и хай, чтоб другим служба медом не казалась и чтоб получить хоть какую-то разрядку.
    Разрядившись, быстро отходила и с новыми силами впрягалась и тянула свою привычную лямку. Но никогда ее не забывали одернуть, наказать и морально, и материально, сделать именинницей заказных  проверок и прочее из арсенала мудрого руководства.
          Несмотря на все это у нее был колоссальный авторитет, когда надо было резко поработать, придумать, решить, форсировать, спасти, написать и согласовать. Разве вы сами не встречали и не участвовали в таких ситуациях?
          Да, совершенно верно, еще от великого классика это называется горем от ума. Когда все тебя используют, но не дают все организовать по уму, а значит, просто не дают  быть счастливым от хорошо сделанного дела. А народная мудрость и вовсе четко определила такое положение дел: Один с сошкой, а семеро с ложкой.
               

          Как человек разумный она прекрасно понимала, что вечно так продолжаться не может. Не должно быть в одном вузе несколько баз, обслуживающих один и тот же персонал. Да и агитация околобухгалтерских 2-х великих докторов наук возымела свое действие:
         - Давайте объединять усилия, создавать единую корпоративную систему, на вас - общие данные о человеке, на нас - зарплата.
         - Да объединяйте две базы в одну, что-то оттуда и оттуда и будет одна. достоверная на все случаи жизни.
         - Нет, вы слишком упрощаете, это не может быть путем объединения. Это будет создание абсолютно новой программы, в которую информация из вашей программы будет импортирована только частично, а кое-что  нужно  будет добавить, немного сверить и все будет тип-топ.
         - Мне не совсем понятно, почему информацию из одной программы нельзя перелить в другую и сразу практически можно увидеть, получается или нет на небольшом объеме, в котором отразятся все трудности и недостатки.
          - Нет, это невозможно, это разные системы программирования.
А дальше шли заумные выкладки чисто профессионального напора. Мы, мол, такие умные, что вам этого просто не понять. 
          А как же им не агитировать всеми силами, если за 10 лет работы, кроме бракованных имени, отчества и фамилии и ряда цифирей, обозначающих коды,  табельные номера и деньги в виде оклада, надбавок, налогов и т.д. у них ничего до сих пор нет. Ни должности, ни степени и звания, ни размера стажа и ни его вида, ни работы во вредных условиях, ни совместительства, ни вида пенсии, ни срока конкурсного избрания, ни отпусков, в общем, ничего.

          Давая согласие объединяться, она твердо знала, что будет очень трудно, но что до такой степени... В этой, казалось бы, общей работе они все время были кому-то чего-то должны, а им - никто и ничего, даже элементарной культуры общей работы. Отключение системы без предупреждения, порча огромных файлов их родной системы, беспардонное и бездумное, если не безумное, импортирование информации, влезание в такие тонкие системы, как автоматическое накапливание разных видов стажа, предоставление отпусков, память сроков конкурса и т.д.

          Кое-что, правда, удавалось автоматизировать, например, подготовку приказов и выдачу выписок из них, но "если б видел кто" текст этих приказов, подумал бы, что это бред сумасшедшего. Основная идея, как оказалось, заключалась в том, чтобы руками вполне подготовленных кадровиков заполнить и поддерживать всю общую базу, в том числе за трудовиков - штатное расписание, за бухгалтеров - зарплату. И не больше и не меньше. Влезая во все это, она смела еще надеяться, что если она с коллективом делает такое важное общее дело, то хотя бы материально им станет легче, их доходы станут выше, что приобретут им новую хорошую лицензионную технику, не говоря уже о ремонтах и бумаге, в которой всегда был недостаток.
         Ничего подобного! Мучайтесь, варитесь в собственном соку, проклинайте себя и других, а мы на это все посмотрим со стороны.

         Не правда ли, весело. Да еще и собственные подчиненные взроптали, ведь закончился период опытной эксплуатации и спешат внедрить такой сырец в промышленную, что и было однажды сделано приказом по университету. С этой замечательной даты, с этого рубикона началось такое!
      Практически все приказы, в том числе о приеме во все хозрасчетные структуры, которые раньше это делали сами, все это свалилось опять на  бедные головы этих заложников просчетов самого высшего руководства. А плавной работы не получается, а информация о конкурсах не сохраняется, вместо этого есть только информация о нагрузке на текущий учебный год, т.е. весь университет зачислен каждый год только до 31 августа, а в сентябре перестает выплачиваться зарплата более чем тысяче людей. Кроме того, не обсчитывается стаж, нет файла отпусков и не восстановлено ни одной выходной формы кадровой программы, где есть уникальные - графики конкурсов, весь персонал по полу, по возрасту, по стажу, по наличию степени, звания, наград, почетных званий и т.д. Многие из этих форм полностью соответствовали отчетам в министерство, в обладминистрацию, в пенсионный фонд, в госстатистику и т.д.

          Эти отчеты бухгалтерским  программистам как бы неизвестны, совсем неинтересны, так поэтому их как бы и нет. Очевидно одно - работать в единой системе - это и есть работать на них. А как быть с ежедневной отчетностью? Переходить при наличии двух программ на старый дедовский метод галочек и палочек? Да и невозможно это, все рабочее время занято обслуживанием программы-монстра.
 Одна отдушина и единственно возможный выход - продолжать поддерживать свою программу в достоверном состоянии, а для этого, ну не смешно ли, эти идиотские автоматические приказы "Предоставить отпуск без сохранения заработной платы по уходу за ребенком с окладом 956 гривен на 1234 дня" отрабатывать вручную в своей родной уникальной программе, чтобы иметь возможность составлять отчеты, иметь из системы подсказки, у кого и когда заканчивается срок конкурса и когда наступает стаж в 3, 10 и 20 лет с точностью до одного дня.

         Да еще и через день грозят отключить старую программу, им же она не нужна!
         Ситуация патовая - выбрось своего выпестованного ребенка, который платит тебе любовью, сообразительностью и помощью, а взамен тебе предлагают любить недоделанного монстра.  О чем она и кричала и пыталась до всех достучаться.
 
        Очень знакомая картинка. Кто кричит и пытается хоть что-то выстроить по уму - тот и виноват. Не мути воду, не беспокой занятых людей. А чем заняты - это уже вопрос. В основном, защитами. Сколько диссертаций наклепали по этим программам. И не секрет, что мысли, алгоритмы, справочники в этих диссертациях в немалых количествах от Дорониной,  филологини несчастной, которая сама-то и воспользоваться ничем не может. Единственная для нее радость, что нечаянно большую часть своей трудовой деятельности занималась все же  ЭВМ и некоторыми аспектами программирования, на которые когда-то поступала в юности.
 
       Работали-работали, разагитированные и оскорбленные совершенно несуразным трудом почесывания левой пятки через правое ухо, как вдруг собирают экстренное совещание – презентацию. Слов-то понахватались, а зачем еще и дело делать к таким красивым словам?

       Оказывается, опять кадровики в именинниках. Опять взят призрачный след. Решено программу, в которой проработали полтора года, похерить за неудачностью / но прямо, как вы понимаете, этого никто не говорит/, назвать ее АСУП версия 1 и перейти работать в АСУП версия 2. Для демонстрации и собрали этих рабынь и заложниц и представили  совершенно другую, но еще более тупую и удаленную от нужд кадровика программу, на которой опять нужно учиться работать  с полгода, а текучку и вечный конвейер университетской жизни никто не способен ни задержать, ни отменить.

        Надо сказать, что и среди "звездных мальчиков", следуя обозначению Василия Аксенова, почитательницей которого неизменно была и наша героиня с самой своей юности из знаменитых 60-х годов. Вот именно, и среди мальчиков находились честные люди, которые соглашались, что все идет не так, как надо. Сколько внимания, своего опыта, знаний о законах и подзаконных актах, с которыми надо быть знакомыми, чтобы создать талантливую классную программу, передала она нескольким ребятам, в которых увидела хоть тень заинтересованности и понимания. Но лучшие стали уходить, и это было не всегда быстро восполнимо. Текучесть честных специалистов - это тоже надо пережить.

   А научить каждого нового ученого, а на самом деле еще неоперившегося юнца, сами знаете, чего наешься печеного. Остальные же - пустая трата времени. Ты уже сороковому отроку рассказываешь, какие виды отпусков бывают, чем они отличаются, какой они продолжительности, как исчисляется стаж, за который дается отпуск, а у него в одно ухо влетело, в другое вылетело - он идет и программирует подсчет продолжительности так называемых в обиходе "декретных" отпусков по типу ежегодных. Ну скажите на милость, кому это надо. что отпуск по уходу за ребенком в возрасте до 3-х лет составляет 1234 дня? А если вышла на работу раньше, то компьютер тебе напишет "Не использовано 310 дней". Ну, и что, что не использовано? Они же не откладываются на потом, тогда и подсчет – лукавое мудрствование – и только. Дурацкое жонглирование возможностями умной техники, приданной к дурным головам.

         Дошло до того, что выписки из таких приказов у них перестали брать уважающие себя организации вроде соцобеспечения, пенсионного фонда, почты, книготорга и т.д., с кем университет  заключал разнообразные договоры о разных видах деятельности, и где дивились приказам, где в бесплатный отпуск отправляют с окладом.
         Итак, дурдом, версия 2. С ней и работала наша Доронина до самого ухода, а параллельно в родной программе. И все это время шу-шу-шу. Программа финансового менеджмента, частью которой и была АСУП представлена к государственной премии. И так было раза 3. Представляли, отклоняли, снова представляли и что вы думаете, одни дали, а другие, наконец, получили... премию за развесистую клюкву.

         А вас, кто в ней батрачит и знает, что это за идиотизм, никто и не спросил и не спросит, и даже не вспомнят, что с вас все начиналось и продолжалось. Так получите свои 30 карбованцев за каждый из 30 отработанных лет / так оценили ее вклад при выплате премии  перед пенсией/ -  и отчаливайте. Воздуху будет больше и откроются великим менеджерам великие горизонты.

        "Смешно, не правда ли, смешно? Смешно! И он ушел, недолюбив, недо-"
И еще: "Я не люблю, когда мне лезут в душу, особенно когда в нее плюют"
   Что тут еще скажешь после великого и непревзойденного Высоцкого?

               

         На следующий день ни на какой совет  и ни в какой кабинет она не пошла, хотя все окружение очень и очень настаивало, хотя тут же признавали, что ей видней, что они, прежде всего, думают о себе. За пять минут до совета был звонок первого зама, недавно произведенного в чины, но уже доктора наук.  Ну и что, что доктор наук?

      Вы расспросите как-нибудь на досуге нашу героиню, что такое современный доктор наук, это - практически даже не всегда элементарно грамотный человек, но зато чванливый и истеричный сверх всякой меры. Не говоря уже об отсутствии широты знаний и кругозора, об отсутствии энциклопедических знаний и  гениального умения просто рассказать о сложном.
 
         Помнится, несколько раз приезжала из Крыма доктор экономических наук, которая всю жизнь работала в НИИ, а теперь вдруг стала зав. кафедрой в местном классическом университете. А чтобы заиметь профессорское звание надо иметь соответствующий педагогический стаж. А ей мнилось, что она в молодости, якобы,  несколько лет преподавала в Д-ском университете  по совместительству. Поднимали архивное дело, стажа нет, какие-то крохи часов в 30 при нормативе 180 в год.
   
     Но каков был напор! И через ректора со всеми проректорами и через профком и через обладминистрацию, не говоря уже о зав. кафедрой, где она подчитывала. Но зато, о чудо, в кадрах все получили истинное удовольствие от листания личного дела. На фото - смазливое личико, которое работало секретаршей директора института и в личном листке писало "не учавствовала" и "не избералась". Вот он, простенький оселок или как бы сейчас сказали тест на ученую степень. Ведь если до 20 лет ты не обучился грамоте, т.е. не приобрел необходимый базис знаний, то вряд ли ты сделаешь рывок сразу в доктора через кандидаты, обойдя всех, кто этот базис имел, показал склонность к научным исследованиям, и мог резко развиваться в той или иной области знаний.

   Значит, тянули, протекционировали, а то и просто писали диссертацию другие люди, а защиты - отрепетированные,  ведь все свои - и директор, и спецсовет, и все экспертизы по принципу "вы - нам, а мы - вам",  которым доверяет ВАК. Зато она теперь доктор именно экономических наук, как известно, экономика  у нас экономная и экономисты тоже, сделанные из того, что было под рукой.
 
  И не надо говорить, что доктора и кандидаты наук до перестройки были выше качеством. Нет, именно советский  период создал практику протекционирования бездарей. Как говорится, помоги умному, а дурак пробьется сам!
 
          Хотя, были и еще есть замечательно образованные люди, и Ольга Витальевна имела честь быть с ними знакомой, испить из этого чистого источника, набраться культуры самого глубокого и широкого плана, в том числе и общения, а также подивиться и поучиться  величию поступков при скромности и непоказушной интеллектуальности и интеллигентности.
 
          Итак, простите такое длинное и не совсем  лирическое отступление. В общем, когда поручено, то и антагонист позвонил и ласковым, не предвещающим ничего хорошего голосом, пропел:
          - Я хотел бы узнать, придете ли вы, Ольга Витальевна, на совет или нет, ведь он  практически уже начинается.
 
   Да здравствует ее величество последовательность в вопросе "Уходя, уходи!". И она ответила, что не придет и незачем ей зря снег месить, чтобы на этом совете фигурировать.  Посудите сами, если вас приглашают вручить цветочки и какую-нибудь "мыльницу", то и советоваться о возможном продлении уже не будут, не зря же букет покупали. Сказала, что 50 на 50 , значит и продолжай ту же линию. Хорошо бы остаться, но и уйти столь же хорошо и уместно.
      Слишком к тебе все привыкли, как к воздуху, присутствие и наличие которого не замечают. А вот если его перекрыть, то и наступит вполне ощутимое удушье. В данном случае, какой-то период "через пень колоду".
       Всем своим опытом она от теоретического и профессионального знания давно пришла к очень практической мысли, что  "свято место пусто не бывает". И что незаменимых людей нет. Хотя в последнее время уже и историки признают роль личности в истории. Ну, в истории вообще - это громко, но в истории университета, которая тоже, несмотря на маститую редколлегию  двух богато изданных  книг,  в значительной степени писалась ее руками, за что и поблагодарил ее авторский коллектив безымянно, указав только должность среди тех, кто редактировал и набирал текст.

     А той истории всего 70 лет, если считать от пединститута и 40, если считать от преобразования его в университет. И из этих 40 - 30 лет ее, т.е. она сама носитель этой истории, имея хорошую память, очень многие факты может выдать прямо так, навскидку. А вот когда праздновали эти 70 и 40 лет, да и другие юбилеи, этого человека никто не вспомнил для  поощрения среди других, хотя многие поощрительно-наградные документы были подготовлены ею. Да что юбилеи, ведь все 30 лет награды руководства, ордена, медали, почетные звания, Почетные Грамоты и знаки разных уровней делались ее руками.

                ----------------------               

      Но даже насчет "мыльницы" она погорячилась. Даже такой ерунды ей не подарили. Букет из одиннадцати роскошных розовых роз на длинных ножках и пакет с университетской символикой и содержимым из нескольких мелких коровок, ведь на носу год быка. Были и календари с портретом ректора, которые она никогда у себя не вешала - кому это надо - постоянно видеть своего шефа, который является твоим главным мучителем - не разновидность ли мазохизма.

      И приказ с премией в размере смешного должностного оклада, что на круг составило аж по 30 гривен за каждый отработанный год. А себе в тот же период выдали штук по пять премий к Новому году и каждая по несколько тысяч, хоть в гривнах считай, хоть в долларах. И это при том, что все утро, как потом оказалось, ее же людей гоняли из корпуса в корпус, чтобы  переделать уже изданный 23 декабря приказ в смысле расширения слов, а не размера премии, которые и списали из приказа о 60-летнем юбилее, где она сама скромно и перечислила все свои заслуги.
   
     Вот такая кухня. Нет, разве можно дальше среди этих людей жить и работать, которые, надо сказать, и не работают толком давно, только стригут купоны, ходят по юбилеям, и все больше верят в свою  вседозволенность, не считая людей за людей кругом, не умея уже отличить черное от белого.
 
         С этого дня она стала собираться и паковаться, чистить стол и шкафы. чтобы успеть до 31 декабря. А успела до 30-го, чтобы 31, когда рабочий день до 12 часов, не являться вовсе, чтобы в последний день не сидеть одной до 7 вечера, т.к. мы уже говорили, что забирал ее младший сын Саша ежедневно именно в это время, когда заканчивал свою работу. Тем более, что 30 декабря для нее очень памятный день - день рождения ее среднего сына, Сергея.
         Правда, ходили ходоки:      
        - Типа, вы еще материальную ответственность не передали.
        - Я готова. Скажите, кому.
        -  А пока некому.
    Больше всех удивились и не знали, как они будут дальше работать по совершенствованию своей бредовой программы великие замы главного бухгалтера и программисты.

        А еще 30 числа в ректорате все переругались, кого назначать. Из отдела никому не предложили, как и думала Ольга Витальевна. Хотя двое - Ирина и Татьяна, недавно вышедшая из декретного отпуска, две умные  молодые женщины 30 с небольшим лет, которые в голос говорили, что им этого не надо, вполне могли бы справиться. Могли также и продолжить  общее дело, потому что путь совершенствования бесконечен, и  так хотелось бы плавного и последовательного его продолжения.

        Рассказывали, что предлагали двум работникам из других отделов, но они благоразумно отказались. И тогда всерьез стали обсуждать совершенно неподходящую, но из кожи вон лезущую на это место секретаршу административно-хозяйственного проректора Валюшку Дубовую, девицу лет под сорок, даже не имеющую высшего образования, но студентку-заочницу исторического факультета, на котором она практически и не бывала. А потому, что  ее хозяйственный проректор в прошлом выпускник и комсомольский секретарь исторического факультета, а в настоящем - кандидат исторических наук из тех самых, о которых мы уже здесь вспоминали.
      
         - Да, с Валюшкой Дубовой, все таланты которой сводятся к очень четкому умению с хорошей скоростью отвечать по телефону "да" или "нет" и с той же скоростью вешать трубку, они на меня еще молиться будут.
         - Но самое смешное, что за особые заслуги уже и не секретарша давно, а помощник проректора без изменения функций секретарши, при этом и оклад и зарплата в целом с надбавками больше, чем у вас.
        - А вот такая жажда власти. Да и шеф хочет ее пристроить к делу, поговаривают, что его скоро из проректоров турнут.
        - А что она будет делать с подчиненными, если у них возникнут вопросы?
        - А ей ее шеф сказал, что она будет только сидеть и ставить подпись. где укажут.
        - Да нет, ее ни за что не назначат.
        - Все, ее решили не назначать, большинство против.
        - Да бросьте, это же не выборная должность, назначение происходит по решению ректора.
        - В общем, так, Ольга Витальевна, - в разговор вмешалась  старейшина кадровой работы, которой бы точно давно надо уйти, компьютер она осваивать отказалась еще в 90-е годы, так, работала на подхвате, да и то, когда заставят, а больше сплетничала, болела, но при профкоме была очень нужным человеком в совете ветеранов, практически зам. председателя, а председатели были из числа старейших преподавателей, сменялись и возглавляли организацию только номинально, а она была там величиной постоянной -  4-го января приходите на работу и без разговоров, и сходите к ректору.
        - Вы так решили? А я имею другую информацию. Мне только что звонил Валюшкин шеф и просил подписать приказ о ее назначении.  - Все, по домам. Сколько можно в пальто стоять у меня под дверью? С наступающим Новым годом.
       А еще несколько часов назад они этот наступающий Новый год успешно и несмотря ни на что отметили, девчонки подарили Виталльне 12 чешских стаканов богемского стекла с золотыми изящными ободками, а она накрыла им стол. В общем, и Новый год отметили, и на пенсию проводили. Все, как водится в хороших домах. Отмечали, вспоминали, как 30 лет назад она пришла тоже после Нового года и как одна из великих старух отдела, Софа, сказала:
         - Такая молоденькая и хорошенькая, покрутится пару месяцев и сбежит, здесь же "черные полковники" не выдерживали больше пяти лет, а тут девчонка!
          Да и было кому вспоминать, в отделе еще 4 человека помнят этот приход, а теперь уже и уход легендарной Виталльны.

         Кстати, именно с нашей Виталльны и началась эра замещения отставников-офицеров в роли кадровиков вузов на образованную не то чтобы молодежь, а представителей скорее среднего возраста. Новые времена требовали новых грамотных людей.
       Неужели начался обратный процесс, но уже не к отставникам, а к блатным пустышкам?
      
         Народ ушел, сумки упакованы, а тут звонок проректора, с которым были неплохие отношения, да и розовые розы он принес и не столько по поручению, сколько потому, что имел такую хорошую привычку делать людям приятное,  и никогда не забывал поздравить Ольгу Витальевну с днем рождения, к тому же имел для этого некоторые возможности, и делал это всегда вместе с Валюшкой, что и надо отметить для пущей объективности повествования:
        - Ольга Витальевна, не волнуйтесь, спешу вам сообщить, приказ подписан. Будьте здоровы. Все будет хорошо.
        - Ирина, ты меня узнаешь? – она поймала ее по телефону в пути до дому,-  Да, чтоб вы не питали иллюзий весь праздник. Приказ подписан. Только что звонил тот, кто в этом очень заинтересован. Говорит, что все будет хорошо. Я думаю, что жизнь ваша преобразится, сделают ремонты, заменят, наконец, эти двери и окна образца 50-х годов.
        Вот такой парадокс, компьютерная техника у них была самая новая и прогрессивная, это чтобы за всех работали, а двери, как у кадровиков в 50-е, обитые драным дермантином с клоками ваты. И это в то время, когда в отдельных кабинетах меняли уже все по нескольку раз вплоть до туалетов. Да, и в общественных навели блеск тоже. Сами знаете, нас всю жизнь весь мир презирал за эти ужастики. Так теперь там навели дикий комфорт, который в диссонансе со всем остальным антуражем! Но за новыми окнами и дверями  люди первого, а здесь - рабы, люди второго сорта.
        Все. Ушла. В том числе и поэтому!

 
    С тех пор прошло пять лет на пенсии. «Пенсия – это такое состояние, когда  платят, но работать не надо» - примерно так провозгласили в «Стариках-разбойниках» со всеми последующими  вытекающими из этого состояния плюсами и минусами. Но жить можно, причем желательно именно жить, а не доживать. Это же словосочетание под вопросом не менее глубоко, чем «Быть или не быть?».
 
    За эти годы в ее жизни появилась Ирина, зарегистрировавшая ее на «Одноклассниках», потом и сами немногочисленные, но стОящие многого одноклассники. Своей чередой шел ремонт дома каждое лето из прошедших 5-ти. По большому счету он еще не закончен, т.к. вмешались очень серьезные другие  заботы и возникшие в связи с этим мысли и обстоятельства.

   Одновременно Сережа начал строить дом на бабушкином участке рядом с их домом, как и задумывалось когда-то раньше.
    Но обо всем этом уже в следующих двух главах мА-романа, мА-поэмы.
    

                Глава IV. И стало многое «зя».


                1. Эра интернета.
               

      Когда Ирина регистрировала ее на «Одноклассниках» еще на работе после долгих препирательств, она только и успела подумать:
- Ну, хоть бы Яшка был на сайте.
Оп-ля!  Сказано – сделано. Городок Чита-46. Первый выпуск в новой школе посреди тайги. Сказать страшно – 1965 год. В наличии два выпускника – она сама и он – Яшка!
Только теперь  JACOB  M. Гражданин США и житель ну очень гангстерского города, как их учили в школьные годы.

      Ольга Витальевна хохотала от радости, это было потрясающе - такой подарок судьбы. Да и что говорить, она и не мечтала увидеть хоть кого-нибудь из школьной жизни. Ведь прошло-то ни много ни мало – 45 лет.

       Дети военнослужащих появляются в школах и исчезают из них не по своей прихоти, просто  отцов переводят по причудливым мановениям чьей-то руки, почти руки судьбы. Так и обрываются дружбы, привязанности и даже первая любовь, в конце концов.
        Она сама училась в 12 школах, даже перегнав количество классов, ведь именно на их выпуске ввели тогда 11-летку. А на Забайкалье пришлось 5 школ.        И именно с Яшкой  она сидела за одной партой в 11 классе, где ей в этом выпускном классе довелось учиться только последние  полгода.
        Они верещали и хохотали с Иринкой, которая родилась в этой самой Чите-46. Об их встрече  в областном миллионном городе уже говорилось, хотя можно рассказывать  долго и многостранично, в силу необычности совпадения и попадания в «одну воронку»:
- Нет, ты посмотри, ну чистый Jacobs , который Монарх
- Да нет! Это имя читается как Джейкоб. Ай да Яшка, - на них с фотографии смотрел, чуть улыбаясь, седоволосый, с густой шевелюрой  и черными усами  дядька «нашего возраста» - Да он интересный какой!
- А он таким и был всегда, только почему-то его никто никогда так не воспринимал.
- Ну, это в школе…
- Ну да, в школе это был отличный товарищ: то кошку принес, когда на нас наехали лесные мыши, то с вечеринки проводил, почти дотащил домой в праздник – ведь мороз - 40, чуть зазеваешься – и превратишься в сосульку.
- Небось хотели бы свою первую любовь увидеть?
- А вот и нет! Это слишком опасно! Надо делать хорошую мину при плохой игре. А вот с товарищем возможна настоящая искренность, ведь практически другу все равно, какие руины от тебя остались – живописные или не очень.
- Да ладно! Вы у нас еще хоть куда!
С той минуты и началась активнейшая переписка, а затем и «переговорка» по Skype. С завидной систематичностью. Раз в неделю. Если пропускала – писал сообщение за сообщением:
- Оль! Ты куда подевалась? Что ли спецназ вызывать на поиски? – и в том же духе в вариациях. Очевидно, что кроме ностальгии по юности, как у всех,  была у него и некая тоска по родине, а она в силу своей разговорчивости, могла ее разогнать с его горизонта.
      Это было трогательно и приятно. Это никому не мешало и никого не касалось, в том числе и семей, которым они и так принадлежали всецело.
      И как миллионы друзей в целом свете, они одновременно понимали, что человеческое общение – это и есть то, что самое дорогое на свете.
      Но самое фантазийное – они даже рюмки поднимали по обе стороны экрана и океана. Не часто, только в связи и по поводу. Куражились, прикалывались и чуть-чуть хулиганили.
 
    И именно с появления в ее теперешнем бытии Яши, она вдруг со всей очевидностью поняла тогда, что до ее семейной жизни, временами полностью поглощавшей всю ее, у нее была еще жизнь до семьи, такая яркая и незабываемая,  целых 20 лет, у которой теперь и свидетели появились.
    Конечно, хотелось увидеть всех, скопом, и Славика Семиглазова, и Юрку Иващенко, неоднократно лупившего первого  просто так, для острастки и по дурному молодечеству.
               
    Но находились совсем другие люди – и это тоже было замечательно, потому, что приоткрывало доселе неизвестные факты, хотя вот это уж совсем казалось невозможным.  Так, в их школьную группу зашел  бывший лейтенант их школьной поры, который многократно извинялся, что зашел в школу, хоть никогда там не учился. Ну и что, зато он служил с 21-летнего возраста, начиная с Нерчинска, от самых истоков дивизии, где служил Олин отец. И вот именно этот Юрий  Павлицкий  прибыл в Нерчинск вместе со Славиком Семиглазовым, но тоже, к сожалению, ничего не знал о нем с момента его отъезда в Калининградскую  область, на Балтийский флот из их последнего городка Чита-46.

    А следующий факт вообще ее потряс – оказывается, в городе Нерчинске, когда они всей семьей уехали, папа – на учебу, а они с мамой и сестренкой – к бабушке в Подмосковье, папа оставил их квартиру именно на Славика Семиглазова, и Юрий даже помнит, бывая у него в гостях, развешанные по стенам картины маслом, в основном, пейзажи Левитана, по возможности тщательно скопированные главным инженером, Олиным папой.
Нет, ну разве можно в это поверить через 50 лет, когда в поселке Домна, куда они через год вернулись, и куда тем временем   передислоцировалась  их часть,  ее папенька поедом ел этого Славика, хоть он и не очень поддавался съедению, только за то, что он его «дщерь» проводил с катка, а значит, имел на нее какие-то виды.

     Очень интересно было также получить от Юрия всякие побасенки из части, когда она упомянула семьи двух молодых офицеров, талантливых и перспективных, которым отец в свое время помог с переводом в Подмосковье.

    Он явно в них не ошибся, они много лет вместе ходили к отцу на кладбище  и не токмо потому что, а потому, как иначе не мыслили и уважали память. Так вот, Ольга была знакома с обоими уже по московскому периоду службы отца, на сайте нашла сына одного из бывших молодых офицеров, а он сообщил в свою очередь вместе с приветами от родителей, что второго, назовем его Володей  Серебряковым, уже нет в живых.
    Юрий отлично помнил этих офицеров, посетовал, что Володи уже нет и вспомнил анекдот из жизни инженерной службы уже после отъезда Квадратько.
     На должность главного инженера был назначен полковник Тимкин, рыхловатый дядька  с довольно характерным лицом. Он изо всех сил пытался подражать Квадратьке, хоть и явно с переменным успехом. Так вот, остряки придумали анекдот:
   Послали солдатика на квартиру к главному инженеру. Звонит в дверь, ему открывает  некто в шали на плечах, он возьми и брякни: - Бабушка, а передайте полковнику Тимкину, что его к комдиву вызывают!
   Дошел этот сюжетец и до самого Тимкина, так вот он и разоблачал при всех Володьку Серебрякова:
  - А ты бы уж молчал, только и знаешь, что анекдоты про меня сочинять. Вроде я старуха, е-мое. Так что анекдот оказался с продолжением. 


    
                -----------------------
               

  Весь город в снежном плену. Уже четвертый день. Снег доходит до середины окон частных домов!

  Собака с порога прыгает с крыльца в снежное плавание… Но плавание длится недолго. За углом флигеля есть чистое пространство. А возвращается домой, побегав вокруг этого флигеля и прочертив перешейки в снежных барханах. И снова к крыльцу через  короткий бросок в сыпучей  и холодной субстанции – и морда в результате удивленная-удивленная – и сразу в дом, минуя холодную веранду, где его законное место. Ведь знает, что во время такой погоды есть в доме дополнительное  место для него на коврике за дверью в кладовку. Хоть и не такое комфортное, как подушки в веранде.

  Каждая божья тварь знает свои права и возможности, а сама источает море любви, нежности и даже где-то  чуткости, не говоря здесь о том, что требуется  повседневная забота о них, Олиных собаке Блэре и коте Кысыче.
   За сорок лет обитания в этом городе она видела  такие снега вкупе с морозом впервые. И все остальные тоже.

    А прошел тогда уже почти год  с момента ее ухода с работы.
И прошел он удивительно. Сначала был Новый год во всех вариациях, т.е. с Рождеством и всеми январскими праздниками, включая старый Новый год.
   Во время праздников соскучиться невозможно, не правда ли?
 Но это состояние  - скука – было ей совсем несвойственно. Правда, немного напрягало отсутствие  Интернета и даже просто Офиса в Сашкином компьютере. А ведь она мечтала  начать писать свои заметки.  Вернее, они мечтали об этом еще вместе с Володей…
    Одиночество, особенно если оно от тебя не зависит, а просто так сложилось, не такая плохая вещь. А свобода – это просто замечательно!

    Да и как не выполнять свои собственные планы? Это просто невозможно при ее-то натуре. Уронила  слова, значит, выполни. Противоречий и так в жизни хватает, так хотя бы последовательность в поступках и обещаниях должна  быть непреложной.
   И вот еще одно наблюдение – человек счастлив, если не нагружает свою жизнь невыполнимыми желаниями. Записывать свои  мысли – ведь это появилось не на пустом месте, она была хорошим рассказчиком, умела формулировать свои мысли, много читала. Ну да, скажете, чукча был писателем, а не читателем.
 
   Но и всего этого мало, мало, чтобы писать. Несмотря на личный богатый жизненный опыт и меткий глаз. Надо, чтобы все это сошлось и излилось на бумагу, или на экран компьютера, как это происходит сейчас. Да еще чтобы  не мешало владение русским канцелярским, коим она овладела  за годы работы.

    О! Русский канцелярский – это особый язык. Это такие слова и предложения, которые специально выхолащиваются, освобождаются от эмоциональной окраски, строго следуют правилам, придуманным деловыми людьми.
 
    В письменах на канцелярском или деловом языке (как угодно называйте это средство коммуникации)  обязательно есть преамбула, завязка и просьба  или пожелание, в чем и состоит основной смысл того или иного послания.

    На этом языке создаются такие казенные шедевры, которые сами по себе могут стать памятником наскальных надписей нашей эпохи, а есть просто курьезные тексты вроде милицейских протоколов или объяснительных записок.

    Но и без этого языка невозможно обойтись. Нейтральные тексты снуют по офисам и предприятиям, что-то кому-то объясняют, иногда весьма запутанные ситуации про апельсины и бочки. А что-то запутывают, создавая видимость работы в деловой переписке. И опять вспомните  Аркадия Райкина.

   И если лет сорок писал и частично изъяснялся на этом искусственном  наречии, то и  создать свой особенный язык, близкий к литературному, совсем непросто.
   Да еще вдобавок  и писать не на чем - ну не на бумаге же ручкой, в самом деле, после 30 лет знакомства с электронно-вычислительной техникой.
   А мысли разрывали голову. И о том вспомнить,  и то не забыть. А в реальности это так и оставалось только мыслями.
  -  А что писать? А о чем? Рассказы или сразу большую форму?
Постепенно что-то стало выкристаллизовываться в мыслях:
  - Сначала о последних событиях. Они-то волнуют пока больше всего.  А именно – уход на пенсию.
  - Да подумаешь, - скажет оппонент, - тысячи людей уходят – и ничего, это естественный ход человеческой жизни.
  - Ну да, а откуда берутся  сюжеты про стариков-разбойников? Жгуче-обидные и потрясающе смешные истории  про пенсионеров.
  - Ну да, ты еще анекдот вспомни, что кому-то становится разрешенным на красный свет переходить и за буйки заплывать  и  называться впредь в семье «Ты бы».
  - А что? Анекдот – это квинтэссенция события и явления в трех словах, но четко и метко и совсем не на деловом!
   Так появилось рабочее название – «И стало все «зя».

  - Гляди-ка, еще ни строчки, а уже название  - и такое, как бы это сказать – все оправдывающее. Ведь это не только время, когда все уже можно, но и неумение писать, проба пера  тоже в стадии  этого детского «зя», а также события личной жизни, когда  ты болеешь за свое дело, но с тобой лично вместо уважения и признательности поступают тоже по типу вседозволенности.

   А вокруг, а вокруг все тоже «зя». Низкопробные фильмы и «мыльные» сериалы. Песенки из трех слов с забойным ритмом и в сверхоткровенных нарядах и  с такой же пластикой. Выросшие коттеджные поселки  совершенно циничных нуворишей. Обман и оболванивание народа в «пирамидах»  и строительстве жилья по программам кредитования. И еще много-много всего в огромном масштабе, чего даже и представить раньше было невозможно.

   Нет, такую тематику Ольге Витальевне было не поднять, да она к этому и не стремилась. И не только потому, что ее личная жизнь сейчас выглядела более или менее благополучно, кто знает, надолго ли.  А просто она всегда была среди той основной народной массы, на ком все держится в любом государстве, и на ком оно же в первую очередь отыгрывается. И один из ее девизов «Кто же как не я?» никогда не был голословным.
 Пока все митинговали, она всегда делала, и в этом ее жизненное кредо. Но оттенок этого пресловутого «зя» включал в себя  и глубинную обиду таких, как она, прошедших все непростые послевоенные годы и повидавшие на своем веку мно-о-го чего, в разноцветном спектре хорошего и плохого.   
   Вот так и получилось, что нарисовался период обдумывания и осмысления. Что бог ни делает, все к лучшему.

  Голова была занята основательно, поэтому грустить было некогда. Домашние дела делались в значительно большем объеме, но они не были самоцелью – и это было замечательно.
               
                --------------------------

    Иногда Ольга ловила себя на мысли, что впервые в жизни в прямом смысле может «считать ворон» на двух деревьях  грецкого ореха, вольно раскинувшихся во дворе. « В одночасье листы облетели с благородного древа ореха». Напомните автору потом об этой цитате из самой себя!

    И какое это было счастье – сидеть во дворе как бы бездумно и в безделье. А вороны садились и взмывали в небо, орали и хлопали крыльями, перекусывали  орехами на земле, оставшимися с осени. В общем, вели себя нагло – и было их:
  - Две, пять, шесть, семь… пятнадцать. Минус две куда-то сорвались с воплями и карканьем. А тут еще тройка. Какие они бессовестные и красивые, какой размах крыльев у нахалок, какие зорко-настороженные и одновременно любопытные глаза-бусины. Улыбка не сходила с ее лица – человек и природа – едины, особенно, когда появилось время последнюю заметить. Когда закончился период сдачи внаем своей собственной  рабочей силы. Нет, это тоже было творчеством, ее работа, ведь иначе она просто не могла.
  - А потом, - все размышляла Оля, - рассказать «за жизнь».
  -  О чьей, о чьей?
  - Конечно, о своей и о жизни близких, связанных с ее жизнью.
Ведь в каждой жизни найдется сюжет хотя бы для одного романа.

  - Гляди-ка, она уже называет это  нечто, что есть ничто, романом. Однако!
Но Оля уже не слушала  своего оппонента, а, может, свое второе я, ехидно-осторожное, иронично-неуверенное создание, эдакий противовес ее устремлениям.

   А уж потом, дойдя в этой жизни  к самому началу описания – уходу с работы – вдруг вспомнить, что была еще юность, тоже трудная и богатая событиями.
   - Ну да, а для этих частей твоего триптиха, да и вообще для задуманного  нужен Интернет, а у тебя даже офиса нет.

    - Будет! Куда же они денутся, эти компьютерные возможности, - шептала Оля в ответ. А пока только просматривала фотографии на флэшке, скопировавшей ее личные  бумажки с рабочего компьютера.

    Среди прочих были там и философские такие картинки, найденные в Интернете Ириной, и обозначенные Олей как «сюр». Она к ним привыкла, над каждой можно было поразмышлять. Ну, например, белый дом на краю моря  со вздувшейся на ветру вместо крыши ярко-синей рубашкой  с воздетыми рукавами… Что это?  У дома снесло крышу? Или  джинсовая рубашка как идол этой семьи или мира? Или одежка и есть самая надежная защита семьи из этого дома?

   - Нет, примитивные объяснения типа «на крышу денег не хватило»  вообще сюда не лепились Или  вот еще: на берегу моря закрученная рожком ракушка.
А приглядевшись, видишь, что в воронке этого рожка, как в свертке, лицо умиротворенного младенца. Это символ того, что жизнь на Земле родом из воды, из мирового океана. Одновременно это символ любви на Земле, такая новая нежная жизнь в жестком коконе ракушки. Есть над чем поразмышлять!


   Пока разбиралась с прошлым, настоящее мощно о себе заявило во весь голос. Ведь пошел второй год  домашней кутерьмы, хоть уже и в вольном режиме.
   Пока пишешь о делах давно минувших и параллельно о последних событиях прошедшего, современность теснит мысли и наталкивает их друг на друга, как ледяные торосы. Только зазеваешься, потом не разгребешь стихийную свалку, что, когда, зачем и почему так, а не эдак.
   Короче, пришла мысль записывать мысли и события, как в дневник. Вот интересный поворот – дневников она и в юности не вела.
   Но из этого благого намерения пока ничего не выходило – просто появились главы, в которых остро присутствует день сегодняшний. Правда, говорят, что каждая новость только 3 дня является новостью, а потом к ней привыкаешь.
   Что и говорить, в современном  информационном поле и при очумелом темпе жизни, эти 3 дня значительно подсократились. Новости пропадают под наплывом текучки  и информационных волн со всего света. И этим 21 век  значительно отличается от века предыдущего.

               
               
    Вот уже и два года минуло с тех пор, как ушла из университета. Давно уже имеется интернет, и свои мысли она уже записывает около двух лет.  Сначала, как и собиралась, все о событиях перед уходом с работы. После написания разослала нескольким друзьям. Все хвалили. И только Яша из своего далеко ответил по существу:
- Ты что ли прокурор, что так резко-обвинительно?
 Конечно, ему там хорошо судить в его состоянии вечного американского благодушия, наверное, сам подзабыл о своем увольнении из армии в 90-е годы и о том, какие фразы вылетали у него.
   Но в высказанных претензиях было много справедливого, и она это запомнила. И постепенно то, что открывало  описание ее современной жизни, было передвинуто на место, соответствующее хронологии. И после некоторой редактуры.



                ----------------------


     И вновь декабрь - непонятный период, сплошь состоящий из праздников.
     Сначала свой день рождения в привычной теплой компании – и даже погода в этом году после теплого ноября стояла на диво теплая.
   Потом ожидание Нового года со смутным чувством веры в чудо, сколько бы тебе ни было от роду. А тут и Рождество заграничное – а на сетевой связи по крайней мере 5 стран – и ты всех одноклассников уже поздравляешь, почти сразу после  поздравлений с Днем ракетных войск стратегического назначения.
 
   А дальше, 30-го - день рождения Сережи, вечная разминка перед Новым годом.
  Его день рождения встретили в недостроенном доме, правда, несколько не так, как мечталось – его Оля попала в больницу с температурой, а Вовка заболел еще раньше, а теперь оказался на больничном с папой.

 А папа  суетился вдвое больше, чем в обычные дни – отвозил и привозил жену – ее перевели на такой режим, чтобы вечер и ночь проводить дома. Одновременно мотался на свою стройку  и лечил Воваську, который хандрил и ныл, как все болеющие дети, и был совсем не похож на ясноглазого ясноглазика, а больше – на красноглазого  соплюшку.

  Но 30-го с утра все встрепенулись, закупили, приехали, разгребли угол, пренесли один из диванов, которые у Ольги Витальевны давно были лишними, но не выбрасывались как раз для таких случаев – посидеть, поспать до новой мебели, а потом сразу и выкинуть с триумфом во двор, как делают под Новый год, например, итальянцы.
 А во дворе, вернее, за ним, с тыльной стороны гаражного кооператива, и так росла очередная куча строительного мусора до грядущего вывоза заказным самосвалом. Надо заметить, что и поселок не дремал –  регулярно подбрасывал подобный же мусор. Они, люди, видимо, размышляли  так – ведь все равно вывозят – вывезут и наш. И никто не ставил себя на место хозяев этой стройки, возмущению которых не было предела. Если их заставали, то какая-нибудь проштрафившаяся бабка кричала:
 - Внучок, я только баночки поставлю - вроде баночки можно, вроде из них не вырастают горы, а на вопрос:
 - А почему бы вам их возле своего двора не поставить, ведь мусор же стали четко и регулярно вывозить, - начинала хлопать глазами и несла несусветное:
 - Так это ж возле своего, а для вывоза их упаковывать надо!
   Железная логика постсоветского менталитета.
Впрочем, она  не о том. Вернемся в недостроенный дом, но уже на стадии шпаклевки стен – весь светлый, со множеством лампочек по фигурным профилям потолка. Поставили стол, накрыли всенепременно белой скатертью, затопили камин – и получилось так хорошо, так здорово – уютный веселый угол с елочкой и натуральным огнем в топке – это ли не праздник.
 
  Пришли друзья, все вместе лопотали и хлопотали за столом. Посудой воспользовались разовой – кроме рюмок и стаканов – все любили, чтоб они звенели при сдвигании разом. Разве можно качественно чокнуться разовым стаканчиком – одна маята. Всю нарезку сделали дома. Из горячих блюд остановились на печеной картошке с парусом из сала – эдакие «корабли». Благо газовая плита уже тоже функционировала, как и котел – и в доме уже больше месяца было тепло, что тоже неплохо для ремонтных работ, и особенно, для ремонтников. А уж как хорошо для гостей и застолья!

   Потом во дворе был фейерверк. И все хохотали над орущей и верещащей мамой и бабушкой, зная эту ее особенность – кричать от восторга и страха одновременно. Таким образом, аттракциона было два – второй бесплатный, в воспроизведении Ольги Витальевны.
   Разошлись быстро, уборка минимальная – все сгрузили в пакеты – и снова чисто. А завтра! А завтра – Новый год, год то ли кота, то ли кролика.
  А затем, как по маслу, прошел и Новый год с его послевкусием, когда еще пару дней практически не убираются столы и рады всем, кто заглянет в дом. Прошло и Рождество. Остался не отмеченным только Старый Новый год – этот уникальный праздник  по старому стилю. А нам что: нам – лишь бы праздник.

               
                2. Внучек в невесомости.
               

   Но накануне произошло одно знаменательное событие – маме пришел e-mail с цветным видео УЗИ ее будущего внучека(чки).
  Нет, она, конечно, была среди посвященных в эту до поры до времени тайну, тем более невестка Оля в прошлом году перенесла такое испытание.
   Уже и Вовчик знал об этом, и однажды так рассмешил ее во дворе, когда разбежался по дорожке от их нового дома к ней, сидящей на лавочке. И блестя глазенками, вдруг сообщил:
 - Бабушка, а ты знаешь, что у мамы…- и вдруг запнулся, с видимым усилием взял себя в ручонки, опустил глаза и добавил – да так, ничего особенного, это я фантазирую ни о чем.
   А бабушка тут же подхватила:
 - А мне кажется, что тебе доверили какую-то тайну, а ты ее чуть не разболтал. Но вовремя нашелся и вывернулся. И это правильно. Человек, и особенно мужчина должен уметь хранить тайны, чтобы на него можно было положиться.

   Но есть одно но – Вовчику внушили мысль и сами свято поверили, что будет девочка. И комнату называли «для сестренки». И игрушки подходящие призывали сохранить «для сестренки», и еще много всяких мелочей, тем более, что и так уже три сына и три внука – и ни одной внучки в семье Дорониных.
  Впрочем, что-то предисловие к УЗИ затянулось…

  А ведь это - нечто. Цветное видео на весь экран, где в каком-то красноватом мареве плавает, как космонавт в невесомости, маленький человек с красивой головой, абсолютно круглой, с классическим детским профилем, подпертым толстыми щечками. Живет, хоть и не отдает себе отчета, что живет уже на этой земле – так естественно и прелестно, как сама мать-природа.

  И даже немного страшновато, что вот вломились в это таинство и подглядываем за ним, а с другой стороны – до чего дошел прогресс. И уже видно, что это опять мальчик, ( правда, предварительно уже сказали), значит, уже четвертый  внучек, ну и ладно. Ну и пусть – ведь Ольге Витальевне, еще когда родился Сашка, кто-то сказал запомнившуюся фразочку – А вы других не умеете!
   Ну и хорошо, лишь бы все было хорошо.

   Ольга позвала к экрану Сашку, и они вместе с удивлением и замиранием своих сердец рассматривали, как бьется его сердечко, как будто в красноватой туманности  бьет более темный родник. Как странно, что головка лежит строго в профиль, а тельце с ножками как бы развернуто к зрителю, почти как на египетских фресках. Сквозь тонкую кожу временами ощутимо проявляется весь скелетик, особенно ребрышки и черепок – и это малость страшновато. А что, и рентген-снимок собственного черепа, сделанного когда-то для исключения гайморита, вот также странно взволновал и испугал ее, хоть все  отчетливо со школы знают, что внутри каждого из них есть череп и скелет. Страшновато потому, что это единственное, что дольше всего остается от людей после их земной жизни – и с этим никто не поспорит.
   Ура новому человеку! Ему еще надо явить себя миру!
 
  - А сначала подрасти, прямо там, где ты бездумно колышешься, как на волнах, привыкая к маминому сердцебиению – самому надежному и узнаваемому на этой Земле.

   Ничего, и Вован Сергеич тоже быстро привыкнет, что сестренка им не досталась, были только мальчики. Вот ведь парадокс – он, как современный ребенок, прекрасно знает, что у мамы родится ребенок, который сейчас находится в животике, как когда-то и он сам. Но одновременно верит, как в Деда Мороза, что детей выдают родителям, кто кому достанется, почти как в то, что Дед влетает в окно с подарками. И замечательно! И пусть верит! 
 - Вырастешь, внучек, узнаешь!


                3. Московцева
               

   Она давно искала свою Н-скую подружку в Одноклассниках – и все впустую.
Это именно к ней звонили ее родители о переезде в Москву в 73 году, это с ней болтали о мальчишках  и критиковали учителей вместе с директором, это с ней друг за другом проживали в одной комнате в Лосиноостровском общежитии вместе с Нинкой Семеновой. Это именно она свидетель ее влюбленности в Володю и участница всех девчачьих посиделок, вплоть до знаменитой незавершенной «уборки  территории» перед его приездом с песнями  и частушками, когда и верхний свет уже лень было двум уставшим девахам выключать известным способом.

   И вот Надька обнаружилась на сайте. Под другой фамилией, но узнаваемая стопроцентно. И нашлась в 19-й Н-ской школе, той, где Оля училась в 4-м классе. Ликованию не было предела. Ведь это очень близкий человек из прошлого. Но вот уже месяц, а она не отвечает на ее письма. А последний визит был в июне. А сейчас уже конец января следующего года. Что бы это значило?
   - Надежда Михайловна! Или как они ее переиначили с Володькой в юности: Мидежда Нахайловна!  Отзовись! Жду и надеюсь.

    Дней через 30 – о радость! – Московцева обозначилась на сайте:
- Оля! Неужели это ты? Господи! Я и не чаяла тебя никогда увидеть.
- Надька! Как же долго я тебя искала! Я это, я! Господи! Есть еще один человек, которому можно сказать: - А помнишь?
- Где ты? Как ты?- и перешли на Скайп, поскольку обе имели адреса, дальше уже видеовосторг взахлеб, обо всем и ни о чем сразу, но для них – верх информативности.
- А ты? Ты зачем на сайт вышла, на который не заходишь? И почему только в 19-й школе  нарисовалась, где вместе учились в 4-м классе.
- А я слабо разбираюсь в этом сайте, вот и не захожу.
- А где школа, где нас учил Зимергуз? Помнишь Зимергуза? Кстати, какой у нее номер?
- Ой! Помню. А школа №18.
- Как твоя дочь, Аня, кажется, зовут. Ей было 9 месяцев, когда я ее видела в первый и последний раз в 73 году, когда мои прилетели в Москву, а я была у тебя.
- Анна живет в Голландии. У нее две дочки. Ну да, в 73 вы были с Володей у меня.
- Надя! А Володи моего уже три года нет, умер на следующий день после своего 60-летия…
- Ай-яй-яй, Ольк! Как  жалко! Помню его таким большим и красивым. Ты еще рассказывала тогда, что его образ – это образ раскормленного кота на диване, который лежит себе и мурлыкает. Но в любой момент может вскочить и начать охоту, резвую и беспощадную.
- А твой как бывший, Сережа, кажется?
- Правильно, но Женя.
- Ты все в той же квартире обретаешься?
- Нет, но там же, только ближе к метро.
- Так, дочь в Голландии, а ты как?
- Как-как, одна. Был у меня один  мужчина, лет 10 вместе прожили, но он уехал в Америку. И меня звал, но я не решилась. Зато каждое лето езжу в Амстердам. У Анны это второй брак, и дети уже в зрелом возрасте у нее появились, так она такая сознательная мать, что просто диву даешься.

- Надь! Надо же! Дама из Амстердама. Мы о таком и мечтать не могли в наши времена! Вот, был еще такой детектив немецкий «Дама из Амстердама» из серии «Инспектор Деррик» Ну да, немецкий. Там еще красное пальто у этой дамы – загляденье.
 - Ну, у тебя и память, особенно про пальто.
- Да ладно, его недавно по телевизору показывали, вот пальто и восторг прошлых лет и всплыли. А память – это такое, не знаешь, как и определить, чудо, наверное. Кстати, а помнишь Нинку Лукину? Тоже вот ее никак не найду. Из нашего класса вообще нет никого на сайте.
- Да, Нинку бы повидать или услышать. Вот тогда в 73, когда ты приезжала, предпоследний раз виделись. А потом я ее в больнице встретила, была больна более чем серьезно.
- Да ты что? А про кого из наших еще помнишь?
- С Сашкой Колосовым  часто перезваниваюсь. С компьютером он не дружит. Помнишь Сашку-то?
- Еще бы! Такой аккуратист и денди с дальним жизненным прицелом выбраться из Н-ска. Симпатичный, конечно, парень из соседнего с моим дома. Да он и постарше был. Удивительно, никакой влюбленности, просто весело дружили и мечтали о будущем.
- Да он и выбрался. Кстати, а я не ожидала, что ты в своем Д-ске останешься.
- Да ты что! Это у нас сейчас и всегда был о-очень заметный город. И политиков и олигархов.
- А тебе-то чё с того? Неужели в Москву не тянет?
- А я, Наденька, давно отрезанный ломоть. У меня трое сыновей. Младшему всего 22, а старшему внуку -20. – Оля часто  произносила это вслух или писала в письмах на сайте, почему-то этот факт из ее биографии всех приводил сначала к раздумьям и легкому ступору, а потом к восхищению. Вот здесь можно было перейти  и к еще одной заметной ее особенности:
- А помнишь, как в компании с Сашкой  хватили водки почти по стакану и меня это сразу накрыло?  Хорошо, что уже было темно, так я оттуда по стежке в чужой картошке понеслась домой. По дороге потеряла белую лодочку на большой шпильке, но домой пришла в одной туфле, хотя меня качало и бросало от такой ходьбы. Ну, дома и стены помогают, хотя они тоже качались. А в 5 утра на смену вставать, помнишь мою работу на фабрике?
  Так вот!  Где-то через час в окне Сашкина удивленная-удивленная физия с одной туфлей в руках:
 - О-ля! Ты дома? А как же ты дошла без туфель? – и показывает трофей в руках.
- Да в туфлях я!
- Неправда! Туфли у меня! И показывает свою.
- У тебя одна, а вторая у меня.
- Не верю! Покажи! Как же ты в одной могла дойти? Это ж только ноги ломать. А мы волновались, что потеряла. Мы и сейчас волнуемся. Немедленно покажи – мы все волнуемся. А вы втроем – кто еще двое - убей бог,  не помню, за палисадничком, группа поддержки вусмерть, но кивают и поддакивают дружно.
- Это было все! – посмеялись и сейчас, картинка как живая, еле-еле угомонились и туфельку снаружи к окну пристроили.
- Так вот это я к чему? Надь! У меня сейчас ноги  как раз на высоту каблука друг от друга отличаются. В 46 лет мне поставили врожденную дисплазию, потом неудачная операция на одном бедре – бес меня попутал попытаться себя исправить – а в результате  этой операции одна нога стала намного короче…
  Так что я эту смешную историю частенько вспоминала, как  комическое предзнаменование, что ли.
- Да, Олька… Это ты меня убила. Я часто все размышляла, почему ты сигналов никаких не подаешь о себе. Неужели в Москву не приезжаешь? Ведь и мама, и сестренка здесь.
- Представь себе, и не езжу. Пока была здоровая и сильная, была им нужна во время отпуска и ремонт затеять, и все текущие дела попеределать. А как заболела, то ко мне никто и не приехал ни разу. Плюс все-то они волновались чересчур, что я буду на папино наследство претендовать, хотя давно все уже было обставлено с моим отказом в пользу Светки. Мама дословно сказала Володе по телефону, когда он им намекнул, что я нуждаюсь в них:
- Ты муж, ты и ухаживай!
- А он и ухаживал, спасибо ему большое! А когда заболел он – ухаживала я. А как же – закон жизни – и в горе, и в радости.
- А с ним-то что? А Светка-то как тебе в Н-ске досталась, не говоря уже о других городах. Да что там тебе, даже нам, то ей гулять, а всего-то два года, то ей кушать, то одеть, то раздеть. Когда пошла в первый класс, то и то к тебе ее маман привезла и оставила на месяц, а сама в санаторий, а у тебя зимняя сессия и беременность на 9-м месяце. Все вместе было очень весело вместе с бабками-соседками, я и то помню! 
- Нет, Надя, обо всем этом в другой раз, да и то если сложится. Темки-то непростые, как говорится. А бабки – раз вспомнила, то и я скажу – у меня жива  моя вечная благодарность этим людям за их след в моей жизни.
- Понято. Ну, давай что ли прощаться.  А напоследок: - А помнишь, как в поход в Н-ске ходили?
- О-о-о! Еще бы!
И они залились хохотом, как девчонки.
- А Вовка Ракуленко   как там поживает? Ты его видишь, Оль? Вроде тоже как ухлестывал немного за мной.
- О нет, Надя! Ракуленко кончил свой путь плохо. Его уже давно нет. Как –то дико то ли сам, то ли кто помог в поезде повеситься.
- Надо же! А симпатичный ведь был парень! Водка, наверное, проклятая.
- А так никто ничего и не знает. Но не без водочки, конечно.

   На следующий день в гости на сайте зашла дочь Анна, что из Амстердама. Бог мой! И какая же красавица с пышной копной волос, в которой заблудилась детская ручонка. Самодостаточна, современна и глубоко уравновешена или довольна жизнью. А на Надьку как похожа в цветущей молодости! Хотя Надежда и сейчас легко узнаваема, но никогда не была так уверена в себе. Или просто мы все были бедней и зашорены правилами поведения советской девушки, а потому и взгляд был напряженным, как будто все хранили одну военную тайну.

  А сама девушка пропала куда-то, не отзывалась на приглашение в друзья и в группу Олиной юности, которую она назвала, если помните, «Это было недавно». А ведь там было столько фотографий из разных периодов жизни, столько переписки, попытка познакомить всех со всеми, кто нашелся на сайте из разных школ ее детства и из современной жизни.

   Недели через две они пересеклись на Скайпе и вновь всласть наговорились, при этом вместе нашли все приглашения и согласились с ними. Скажем прямо, Надежда не была сильна в компьютерном общении, она все больше фильмы копировала и потом их смотрела.

  Между делом получила Оля и привет от Саши Колосова, с которым Надежда успела созвониться и сообщить, что Олька нашлась. При этом Сашка сказал почти дословно следующее:
 - Стоило разменять 7-ой десяток, чтобы снова встретиться с молодостью.
Надя обещала поизучать Олину жизнь в фотографиях и сообщениях на форуме группы и в следующий раз прийти на Скайп  вельми обогащенной новыми знаниями. Потому что разве все расскажешь про 40 лет разлуки?

    Ну, разве только то, что Надя тоже около 30 лет работала начальником отдела кадров на каком-то заводе. И они весело посмеялись над такой жизненной схожестью, тем более, что кадровики всех стран понимают друг друга с полуслова.
 - «А напоследок я скажу»:
 - А помнишь Мячикова? – и снова взрыв хохота. Потому что этот восьмиклассник, в которого Олька была влюблена, вместе с приятелем был нечаянно ими выслежен однажды зимним вечерком у окна женской бани.
  А утром по классу уже гулял стишок:
                Пред баней ящик из-под угля
                На нем два дурака стоят
                И распластавшись на окошке
                На чьи-то прелести глядят.
  То, что вполне нормативное «на чьи-то прелести» моментально стали переделывать каждый на свой лад в меру испорченности, воображения и воспитания, об этом и упоминать не надо, само собой. Автора, конечно, тут же сдали, и Мячиков  угрожающе показывал Оле  кулак  практически два урока подряд. Но его внимание ее уже не интересовало. Любовь прошла окончательно прямо на задворках помывочного предприятия.
   И снова хохот двух теток.

   А сегодня от Нади получила сообщение: Оля! Я после просмотра всех твоих фотографий пребываю в состоянии нереальности. Не ощущая себя здесь, я вижу всю нашу жизнь в том времени, испытываю чувство большой радости, что все это было. Я там оставила комментарии на нескольких фотографиях. Вовка чудо. Жаль, что не могу этого ему сказать, но говорю тебе. В воскресенье, надеюсь, будешь в сети. Выйдем на Скайп. Ведь мы уже нашлись? Повтори мне это. В реальности в это не верится.
   А комментарии были таковы, что растрогали  ее до  слез:
 - Олечка! Вы роскошная пара. Смотрю на ваши фотографии с щемящим чувством утраты чего-то большого  в моей жизни, что пролетело, а я не смогла заострить на этом свое внимание. Суета жизни не позволила видеться с вами, а сейчас Вовки уже нет. Люблю вас и все, что с вами связано. – Это возле  портрета на чьей-то свадьбе, где они получились во всей красе, спокойные и с очень выразительными, даже одухотворенными, лицами.
 
 - Оля! Очень смешанные чувства. Я вас помню именно такими. Влюбленными и смешливыми. – А это возле фотографии  на очередном «Огоньке» в Володиной части. Их и было-то всего два, где первый – памятное знакомство.

                4.Галина Чернова.               
 
  И кто бы мог подумать, что из этой пигалицы вырастет такая красивая женщина, смешливая и занятная, влюбленная в жизнь и томимая жаждой все познать – столько в ней было вопросов к себе самой  и к другим.

   А была-то она всего лишь сестренкой Наташки Черновой, Олиной одноклассницы, симпатичной и серьезной девушки, но, видит бог, такой зануды, даже в 15-17 лет. И звали сестренку Галина Бентеж. Их отец служил в Домне, в эскадрилье, и был отцом трех дочерей да плюс жена. Целая бабская команда. Жили они в том самом единственном каменном доме, в подъезде, где жили Оковитые и Корсаковы. Вот подъезды как раз не делились на летчиков и ракетчиков.  Все жили вразбивку, но взрослые дружили все-таки по родам войск.

   А дети дружили больше всего по классам, конечно. Старше них были только Ленечка Кравцов и Алька Корсаков. Смешно сказать, Ленечка Кравцов был всего на два месяца старше Оли, но пошел учиться в почти семь, а она, декабрьская, почти в восемь лет. Так и получилось, что мальчишки, ее ровесники, уже закончили по два курса института, когда они с Наташей и Лехой Прийменко только выпускались из школы.
   У них уже была совсем взрослая жизнь в Новосибирске, откуда регулярно прилетали на каникулы.
   Так вот, еще до появления  Гали на сайте Оля вспоминала их Натали  с еще одной подругой подруги, моложе на пару лет, рассматривали фотографии, так та прямо так  и написала:
  - Как увидела Наташку, ее кисловатую физию, так как будто и сорока лет не прошло.
  - А! вот откуда ты так проассоциировала, ведь она была комсоргом школы, но ведь  я-то была комсоргом в нашем классе.
 - А дело не в должности, а в занудстве не по годам и вечных обидах, что ее не ценят и не любят.

   Так вот, именно Корсаков сообщил, что на сайте есть самая младшая из сестер Черновых, Галка, которая в их там бытность вообще была едва ли первоклассницей.

   Оля с ней срочно поприветствовали друг друга. И очень друг другу понравились. И теперь вряд ли расстанутся. Такая занятная человека получилась из бывшей пигалицы с выгоревшими бровями и волосами. Она жила в Крыму, занималась чем-то геодезически-метеорологическим, имела симпатичную семью. В довершение ко всему притягивала к себе разных людей из разных стран. Ни у кого в форуме не было столько стихов. Ей даже в комментарии к фотографиям цепляли рифмованные столбики.
    Хорошие стихи, а это ведь редкость на сайте. В основном-то рифмованные поздравлялки на все случаи жизни, от которых уже воротит. Или дамские нескладушки «за любов». Нет, среди серьезных стихов признанных авторов помещали авторские, иногда перепадало и посетителям ее страницы. Поистине, всегда сам человек красит любое место.
   Так, через 45 лет от нее Ольга узнала, что Наташка живет в Новосибирске, кстати и Ленечка Кравцов, когда учился в этом городе, жил на квартире у их тети, сестры отца Гали и Наташи. Так тетя Нина до сих пор вспоминает этого мальчика, такого толкового, чистюли и просто хорошего человека она в жизни своей больше не видела.
  Видит бог, даже через полвека приятно слышать это о твоих хороших друзьях. Но сам-то, Ленечка! Почему тебя нет на сайте? Ведь ты всегда был самым продвинутым среди домнинцев, да и в институте, наверное, тоже. Компьютер для тебя, технаря, семечки. Что, почему и как, - терялась Ольга в догадках.
   А у Наташки муж – морской офицер в отставке, двое детей. Оля попросила телефон и сразу, не откладывая, набрала Новосибирск.
    Ответивший женский голос был очень знакомым – и как всегда занятым:
- Алло! Да это я. А это кто? Да говорите же.
- Наташ! Ты сядь, если стоишь,- но в ответ понеслось, несмотря на Олин совершенно дружелюбный и смеющийся голос:
- Что случилось?
- Да ничего особенного. Просто ожидала ли ты, что в один прекрасный день тебе позвонит Оля Квадратько, ты меня хоть помнишь?
- А, это ты, - практически без эмоций ответствовала «кисловатая физия» (ей-богу, придумала не Оля),- я тут внука кормлю.
- Ну, не грудью же?- подначила раздосадованная Оля.
- Какой еще грудью? – сердито так ответствовала Чернова.

   Тут Оля и поняла, что не все такие, как она и другие девчонки и мальчишки, с кем она встретилась на сайте или нашла через сайт  телефоны  тех, кто не дружит с компьютером. У этих-то, на взгляд Оли, нормальных людей вырывались вопли восторга в телефонную трубку или немыслимое количество восклицаний и смайликов  в компьютерных сообщениях.
  Поэтому она поспешила закруглиться:
- Ну, прости, Наташа, что помешала. В следующий раз, лет через 40, может, позвоню. Так у тебя, может, хоть тогда найдется время  для радости. Будь здорова.

  В ответ прошелестело на пике раздражения то ли внуком, то ли собой, то ли суетой, с которой ей не справиться:
- До свидания.
   Раздосадованная, она пожаловалась  Галке. Та ответила:
- Ты что, Наташку не знаешь?
- Ну да, это очень актуально. Ты знаешь, некоторые люди меняются.
- Она и себя-то по праздникам любит, да все суетится, просто спасу нет. Мы и в детстве скорей к маме пошли бы нагоняй получать, чем к ней – разнудится, только держись. А тут муж инсульт перенес, внучек маленький. Хотя ее это не оправдывает, конечно. Вот я в Новосибирск полечу, узнаю, чего она такая балда.

                ----------------------------            

   Такой зимы  не было в Д-ске давно, наверное, года с 72-го. Декабрь – снег и мороз. Вот уже и январь на исходе, а сегодня минус 26. Правда, было потепление до и после Нового года. Вот когда все плывет и тает – это нормальная здешняя погода, а чтоб минус за 20 – это сбой программы. Но самое невероятное – и февраль по прогнозам тоже ледяной.
  Что делается?
Снег сверкает, сугробы имеют праздничный белоснежный вид с небольшими завихрениями на верхушках конусов. Мимо окна изредка пробегают люди  и бесшумно проплывают машины – снег глушит все привычные уличные звуки. Даже собаки лают реже – а чего зря глотку драть на морозе.
 
   Три дня отсутствовал Кысыч. И это в такой холод. Ольга уже потихоньку горевала – ведь свое же создание, кот-мурлыка, который вдобавок очень любит помурлыкать, сидя у нее на голове, и время от времени запуская в эту голову свои острые коготки. Но всегда на пределе терпения.
  - Это он тебя лечит! – говорили домашние.
  - И правда, я себя после этого лучше чувствую,- признавалась Ольга, - давление, что ли, снижается после этого взаимодействия человека и кота. Ох, и Кысыч!
   А тут нет его несколько дней. То ли замерз где, то ли собаки порвали? – Оля рисовала себе «жалисные» картины.

   На четвертый день, рано утром, когда выпускала Блэра из ледяной веранды на еще более ледяную улицу – в дом ворвался кот. Именно ворвался, иначе не скажешь. Обычно молчаливый, он отчаянно орал, громко жаловался на неизвестную никому обиду и одновременно давал понять, что съест быка. Радости не было предела:
  - Где ж ты был, ликарю! Кто ж так гуляет в морозы? Вот чертов кот! Без тебя так плохо маме, - и сама себе отвечала:
  - Меня какие-то идиоты в чужой сарайке заперли. Там даже мышей не было.
  - А не ходи по чужим! А сиди дома! Так ведь снова пойдешь, шкодник. Ну, ешь пока, голодающий.
  Наевшись, он долго спал на газовом котле, в самом теплом и уютном, на его взгляд, месте в доме. И они вместе тихонько мурлыкали – кот и котел.
   А однажды Сашка вдруг захотел взять «на ручки» Блэра, этого собакина весом килограммов в 20. Он его тянул, подпихивал и поддерживал коленом, потом  располагал на руках и наконец разместил удобно, под спину, к неописуемому собачьему  удовольствию. Удовольствие выражалось в капризном изломе  всех четырех лап, причем в разных направлениях, в развешанных ушах, в удивленной морде и увлажненных глазах. И, разумеется, в мерном помахивании хвостом в необычном положении сверху вниз. А кокетливо наклоненная морда при этом улыбалась, благодарная-благодарная.
   Мама с сыном смеялись, собака наслаждалась вниманием и особым почетом, оказавшись на высоте человеческого роста. Но интересней всех реагировал кот.
   Сначала он напряженно и возмущенно всматривался в эту сцену сверху, с микроволновки, стоящей на холодильнике, при этом голова с округленными глазами была ниже зада. Затем он заорал, что тоже было довольно редко, только в минуты большого душевного волнения, причем с видом, говорящим:
  - Вы что тут, совсем спятили? - а на секунду замолкнув продолжил:
  - Ты кого на руки взял? Этого здорового пса? Этого дурака? -  люди хохотали до слез. А кот продолжал:
  - А этот придурок разлегся – все лапы как сломанные бамбуковые палки – в разные стороны. Да еще и лыбится!- модуляции голоса сначала нарастали в силе, а затем перешли в скулеж, почти собачий:
   - Это меня, меня надо брать на ручки! Это я умею красиво лежать и мурлыкать, и мурчать от удовольствия. Это я – маленький, красивый и пушистый. – голова все также свисала сверху, но уже без обалдения и угрозы. Наконец он замурлыкал:
  - Ну возьмите меня на ручки! Мур-мур-мур.
Вот такие вот ослики Базила Окселотла, куда без них в глубокой внутриличностной жизни?

                ------------------------
 
   В первый  год стройки  к ней прибился щенок по имени Шарик. Это потом его уже так назвали, а сначала из-за нового строения по вечерам, часов в 5, одним словом, как говорят англичане, at five o*clock, почти к чаю,  все время с одной стороны, появлялся ну самый беспородный, какой может быть, щенок. Замирал на безопасном расстоянии и любопытными глазами всех изучал, кто это, мол, тут, на  моей территории,  так вольно  расположился?
  Поднимал вихрастые брови, никогда  во дворе не лаял. Постояв, куда-то уходил.
 
  Дворняжистое создание  так и прозвали Шариком, особенно это закрепилось, когда  он пришел в день рождения Сашки  к дворовому застолью без изысков, где братья и племянники расселись кто где, но с тарелками и рюмками. Ну, это уж как водится.
  Тут Шарик и прикатился, тем более, что время было как раз его.
   Разогретое общество его сразу полюбило, тем более, что даже традиционный стол на этот раз отсутствовал и никого не стеснял.
   Шарик был на верху блаженства. Его и подозвали, и угощали всякими вкусностями, которые он еще за свою короткую жизнюшку и не пробовал. И гладили, и ласково называли его так сладко, его собственным именем – ШАРИК.

  Среднего брата с семьей не было, и поэтому никто не говорил, что это негигиенично – и вообще черт знает что.
  А на самом-то деле  они, несмотря на вечные строгости, его уже тоже любили, особенно их восхищало, что вот, затеяли дом, а к нему уже прибился житель, который воспринимает его всерьез и уже считает своим и даже охраняет.
  А не было ребят из-за того, что прихварывала  Оля.
- Все болит, а что со мной – никак не пойму.
- А врачи? – интересовалась  Ольга, но Витальевна.
- Что врачи? Уже всю меня заисследовали, не могут разобраться.

  Проходило время, полное забот. На стройке кипела работа. Тяжелая, трудная,  но продвигалась. Частично менялись рабочие, заробитчане из соседней области. Трудились вперемежку с нарушениями режима. Заводили интрижки. Чуть не написала – романы. Нет, это называется как-то иначе, наверное. Хотя, кто знает, что есть что и у кого как. Один так уж точно нашел себе здесь и семью, и будущее. Хотелось бы надеяться, что навсегда. Мальчик-то был непростой.
  Эдакий Лундгрэм  местного  пошива, а может, и разлива. Высокий и могучий блондин  без указательного пальца на левой руке, как оказалось, с детства. Шалун был, однако.  В свои 24 уже успел отсидеть за хулиганство, при этом  был модником, аккуратистом  и любимцем женского пола. Но у себя на родине жил с приютившей его матерью-одиночкой, о которой говорил очень хорошо, что не помешало ему с ней расстаться и переехать к новой девушке, с которой всерьез решил связать себя в будущем.
  И даже для обзаведения взял у Оли книжный шкаф и цветок. Шкаф отработал, наведя порядок в подвале, к взаимному, так сказать удовольствию. Что и символизировал подаренный  Ольгой цветок, большая пятнистая дифенбахия.
  Нет, звали ее в этот год  не Ольгой Витальевной, а как на работе, Витальевной. Нет, не так это было, а эдак громогласно  и с делением на два выдоха, и с двумя ударениями в одном слове, когда вызывали ее из дома  за какой-нибудь надобностью молодые здоровые жеребячьи глотки:
 - Виталль-на!!!
 - Это стало так привычно, что родной последыш о двадцати двух лет от роду, приезжая домой с работы, орал, хохоча, почти от ворот:
-  Ви-талль-на!!!
   Шарик тем временем  уже со всеми задружился  и был всеобщим любимцем, что напрягало всего одно существо. Да, правильно, сэра Блэра.
  Но вот внезапно Шарик заболел. Не ел, не пил, как тень появлялся в назначенное время, ложился на лавке и лишь позволял себя гладить.
  Естественно, лечили. В доме, где есть животные, всегда умеют прийти на помощь – и народными средствами, и уколами. Ничего не помогало.
 
  В этот день он приковылял и едва взобрался на скамейку. Такие говорящие глаза-вишенки смотрели невыносимо жалобно…
  Допоздна Оля засиделась  с ним, гладила  худенькое щенячье тельце, успокаивая и пытаясь подбодрить, укрывая его собственным стареньким халатиком. Уходя спать, она оставила его на скамейке, и была уверена, что утром найдет его  там же, поскольку сил у него совсем уж не осталось. Она чувствовала,  что это его последняя ночь.
  И так привязываешься к ним, к этим животным, что хотелось  плакать от бессилия, хотя, казалось бы, ну что там, просто приблудная собачонка. А поди ж ты!
  Утром Шарика на лавке не оказалось,  ушел, малявка, из последних сил, чтобы никому не докучать и не расстраивать. Можно было только дивиться, как он , обессиленный, полз со двора в какое-нибудь укромное местечко. Только остался на скамейке свисающий одной полою до земли старенький халатик…
  Через несколько дней Оля, которая невестка, выписалась из больницы, куда попала по скорой с внематочной беременностью. Вот что это было, уважаемые эскулапы, которые ищут каждый свою болезнь пропорционально средствам пациента. А не видят всего организма и причины серьезного сбоя в нем.
  Так вот, на вопрос Оли:
- А где Шарик? - Пришлось свекрови ответить, как есть.
- А когда это произошло?
- Во вторник. Задумчивая и бледная до прозрачности Оля чуть задумалась и неожиданно выдала:
- А знаете, я ведь именно в этот день попала на операцию.
Надо же, собачонка, которая появилась откуда ни возьмись и хранила наш дом, оказалась и моим ангелом-хранителем.
- Да уж, вот как ты это видишь. А кто знает? Все может быть на этом свете, даже невозможное.
             

                ------------------------
   

 Кстати о собаке и снежном плавании. А на самом деле все о том же, нашем, человечьем…
    Она сидела в кресле стоматолога с открытым ртом и не могла поддерживать разговор. А разговор шел о том, что выпал первый снег, и сегодня собака Якова Григорьевича, так звали симпатичного бородатого доктора где-то одних с Ольгой Витальевной лет, впервые увидела снег. Пес радовался и прыгал, после того как с опаской несколько раз запустил в белоснежное холодное крошево свои лапы. Резвился и кружился. Глаза выражали восторг без всякой примеси. А уши были топориком, как всегда.

   Доктор был профессионалом. Совсем недавно открыл личный кабинет в здании бывшего  Госстраха и еще каких-то арендованных контор и конторок.

   Это уже был второй визит. А в первый раз во время процедуры вдруг заглянул ее муж, поздоровался, огляделся и закрыл дверь. Пока доктор повернулся к двери, его помощница быстро сообразила:
- Это группа поддержки.
   На что он ответил или спросил:
- Нашей пациентки?
    Кабинетик тоже был очень симпатичным. Все новое, нарядное и с претензией на вкус владельца. Поскольку  Оля пришла по предварительной записи, других пациентов не было.
    Взаимная симпатия была такой очевидной и необременительной, что на душе было тепло, а лечение проходило практически безболезненно. Впрочем, от такого доктора, высокого, поджарого, в очках и с трехнедельной модной щетиной, можно было все стерпеть.
    А он все продолжал так же незатейливо разговаривать то ли с ней, не ожидая ответа, то ли с молоденькой вышколенной медсестричкой, в общем, все было хорошо.
    После приятной, а в прошлом помнится очень болезненной экзекуции  возник вопрос  об отправке Оли на работу. Если помните, она ходила с заметным трудом. Утром ее подвез сын, а теперь бородач лично вызвал ей такси.
    Пришел следующий по времени пациент, Оля расплатилась не без сокрушения со стороны доктора – так он заметно смягчил и этот момент, ну, куда же деваться, без этих проклятых денег в этой жизни ни шагу.
    Успел поинтересоваться:
- А где вы работаете?
- В университете. Начальником отдела кадров.
И огорошил сочувствием:
- А вам это  надо?
- Пока надо.
- Как вы понимаете, я, как смог ограничил оплату, типа, сделал скидку.
   Вот так, мы еще и современным сленгом владеем.

   Одевшись, Оля плюхнулась в кожаное кресло в малюсенькой приемной, вся взбудораженная хорошим приемом и добрыми словами, да еще и наркозом. А когда поднималась из кресла, чтобы идти к такси, зацепилась карманом за деревянный подлокотник и порвала пальто, тоже кожаное, от кармана почти до самого подола. Вот такой подарочек на память… Слава богу, этого никто не заметил, уходила она, повернувшись спиной, на улице тоже шла таким же образом, в кармане придерживая прореху. Потому что чувствовала – он стоит у окна и провожает ее взглядом. Так и оказалось. Садясь в машину, она повернулась боком и увидела его у окна в этом новомодном тогда  медицинском  бирюзовом облачении – штанах и рубашке с короткими рукавами.

   Нет, она не питала дурацких иллюзий в своем грустном положении – человек просто эвакуирует пациентку с проблемами в ходьбе. А у окна стоит, чтобы убедиться, что все в порядке – и тетенька укатила. Но в душе было тепло и даже как-то волнительно. Поскольку она, душа, влюбчива несмотря ни на какие физические недостатки.

   Разум, этот внутренний контролер, говорит одно, а сердце все решает по-своему. Кстати, с некоторых пор  ей очень помогла повесть Стефана Цвейга, прочитанная еще в юности, под названием в тему «Нетерпение сердца». А еще жизнь замечательного человека из серии ЖЗЛ – ни много ни мало -  лорда Байрона. А что? У каждого свои  ценности в стремлении к подражанию и самоусовершенствованию.

   Так это замечательное знакомство и продолжалось на протяжении десятка лет, со взаимным приятством  и наслаждением от общения. А тогда, в тот незабываемый день, приехав на работу, горела нахлынувшими стихами, обо всем том, чего не высказала при встрече. И даже сочинила эпиграф на злобу дня:               
                В одночасье листы облетели
                с благородного древа ореха

И даже снабдила названием: Монолог диалогический
                с открытым ртом
                в кресле у стоматолога
                белым стихом:         
               
На неделе погибла собака                это было бы очень
                смешно               
не успевшая снега увидеть                если б грустное так не
                пронзало
и понюхать его и потрогать                ну и что это с нами такое
и брезгливо махнуть своей лапой                это грустное или смешное?

юркий, маленький, лез он в ворота                или радостно – жив же
                курилка
лаз заделать кому же охота                и душа молода и
                открыта
и вины мы с себя не снимаем               
за смешного Чака-собаку                вы наверное где-то ровесник 
               
                все, что было мы видели
                вместе   
что любил всех обгавкать вдогонку –                одногодки идут по планете
а чужак здесь устроил гонку                с полуслова тебя
                понимая

мы его подобрали лопатой                Битлы, Кеннеди, Одри
                Хэпберн,      
положили в красивый мешок                Дуглас Керк
что когда-то служил нам для круп                и
                Гагарин с Титовым          
из х/б и в веселый горошек                всех не вспомнить
и наглаженный без примененья

Май, наш кот, запропал на два дня                хотя мы и в новом
Дик, наш старый и мудрый пес                мире-времени ищем себя   
неохотно вышел из дома                беззаветно работу
                любя
и из всех дворовых предметов               
моментально нашел лопату…

А у вас библейское имя                P.F.      
и хорошие сильные руки                Почему ты стоял у
                окна?               
настоящего, скажем, профи                лишь прослеживал    
/и мужчины, наверное, тоже/                иль расставался?      
борода же а ля небритьё                или радовался,
                что дождался   
               
                то ли осени то ли весны?
А когда я вчера вам звонила                -------------------
то не с вами совсем говорила               
                А таксист любопытный
                попался:               
но слыхала, однако, ваш рык                - И откуда, сияя от
                счастья?         
да и в нем услыхала так много –                - Из окошка, где есть
                бормашина
ровно столько же, сколько хотела                - Ну понятно, отмучились,
                значит
               
                Нет, меня там совсем не терзали
бородатые два анекдота                Там меня до небес
                вознесли…
так опасно меня рассмешили
первый – про стоматолога с дамой                ------------------
а другой – про начальника кадров                P.S.               

ой! прям в тему – какое везенье                Еду утром и еду в ночи               
но нельзя же смеяться, ей-богу                светит будто бы пламя
                свечи
вот такой вот поток сознанья                но нельзя же работать
                так много
от слезинки до грусти со смехом.                лучше снова взглянуть 
                на  дорогу


  А стиши отправила почтой только лет через восемь после знакомства. Просто однажды захотелось порадовать человека. Просто так. Ни с того ни с сего. Повинуясь внезапному импульсу.
 
   Все эти годы отношения были также теплы и приятны, как в день знакомства. Правда, искусственно они не поддерживались ни одной из сторон. Только визиты  строго по делу, по смягченному как бы тарифу, с приятными разговорами и волнением  обоих. Побывали у доктора и дети, и внуки. Иногда он их поучал, и это ей было даже приятно.
 
    За это время наш бородач значительно расширил кабинет, выкупив в здании почти пол-этажа и выстроив отдельный вход на одну из главных улиц города. А потом познакомил с дочерью, Алиной, которая пришла к нему на работу. А еще был несказанно рад  выходу Ольги на пенсию:
- Вот теперь я за вас спокоен. Дома и стены помогают. И теперь точно забегу как-нибудь в гости.
   Ведь жила она сравнительно близко и давно приглашала посмотреть на свое житье-бытье. И почти каждый день проезжала мимо кабинета, вместе со своими детьми за рулем, невольно фиксируя:
- Вот доктор уже крыльцо к окну подвел. Здесь будет дверь.
- Вот доктор уже ушел – это когда не виден свет и опущены роллеты по всему фасаду. Или:
- Вот доктор еще работает, - это когда полная иллюминация во всех окнах.
Или, когда его длинная фигура маячит на изящном крыльце:
- Значитца, перекур!    
   О стихах разговоров не заводили. А зачем? Все и так ясно. Свою цель они выполнили. Поволновали обоих с промежутком в несколько лет – и очень хорошо, приятные эмоции затеплились – и то радость.
   А сегодня, 10 января, она по просьбе сына позвонила впервые домой к доктору. Просто было воскресенье, а у Сашки распухла щека – и надо было договориться на возможно раннее время в понедельник.
   Автоответчику она начала наговаривать:
- Здравствуйте, Яков Григорьевич! Это Ольга Витальевна, если помните такую. Со всеми вас праздниками и Новым годом! Извините, что домой и в воскресенье.
    Здесь появился мужской голос и спросил:
- Вы кто? - на что она бодренько ответила, что пациентка и представилась уже с фамилией.
    Ответ:
- Дело в том, что Яков Григорьевич умер, 7-го числа, - ее уничтожил.
Еще не понимая до конца, она только и сказала:
- О господи! Да как же так?
- Да-да,- тихо ответили ей, - прямо в Рождество. Пошел всего третий день. А вы что-то хотели?
    Эти люди и в горе продолжали заботиться о других.
    И она ответила:
- Да нет уже, как я могу чего-то хотеть? Я просто не могу осмыслить. Ведь не только вы без него остались, но и все мы. Держитесь. А мы будем ходить к Алине.
-  Вы знакомы с Алиной?
- Да, нас знакомил Яков Григорьевич. И мы даже пару раз с ней обменялись приветствиями в Одноклассниках.
   Здесь Алина взяла трубку и еще несколько минут сквозь Ольгины слова ободрения и признательности к ее отцу  говорила, к кому им следует обратиться с этими симптомами, т.е. еще продолжала заботиться о подвернувшихся так странно пациентах. Впрочем, им еще долго предстоит вести такие речи с многочисленными  больными, а это совсем непросто.
   А Ольга все говорила. Конечно, она нашла самые хорошие и главные слова, поделилась своей непреходящей болью о своем муже и просила держаться и продолжить дело своего отца.
   А потом положила трубку и дала волю слезам:
- Господи! Как же это? И в такой день? И почему уходят лучшие? И какая теперь пустота в потаенном уголке души.
- Наревевшись, позвонила Ирине. Это вместе они заслали ему стишки, когда Оля однажды нашла их и показала своей новой подружке. А Ира, спасибо ей, нашла слова уже для нее:
- Душа вашего доктора еще здесь, и он слышит, что вы о нем помните. И откуда вы знаете, а не скрашивали ли ваши строчки его быстро убегающие дни, когда он знал о своем диагнозе и знал, что его ждет - и так скоро.


5. Страсти по-университетски.             
               
- Охо-хо!  Браво! Министр! –  воскликнула наша героиня в один очень, не скажу прекрасный, но и не самый худший день, увидев на местном сайте сообщение об отставке своего бывшего шефа, ректора университета.
   Это было неожиданностью, особенно форма  этого действа. Строго  на следующее утро после окончания семилетнего контракта,  новый министр, взошедший на свой престол  не без сложностей, связанных с его бывшей политической деятельностью, прилетел в их город и явился к областному руководству, куда был приглашен и наш «именинник».
   А там ему вручили приказ об увольнении в связи с окончанием срока контракта, поблагодарив за долгий добросовестный труд. Затем об этом министр сообщил членам ученого совета, кого нашли в вузе, ведь было лето, пора отпусков и где-то последняя декада  работы приемной комиссии.
   Министр улетел, на взгляд Ольги Витальевны, красиво сделав свое дело в строгом соответствии с трудовым законодательством, причем лично. Очень свежо и демократично.
   Чего греха таить, ведь именно министерские приказы, в том числе и о предыдущих контрактах руководителя, всегда приходили с опозданием, не раньше начала нового учебного года.
   Несмотря на эту четкость, которая всегда импонировала  кадровику, тут началось такое…
   Очень несимпатичный репортер замухрышистого типа, ведь стояла неимоверная жара, побившая все рекорды, прошел по узнаваемым кабинетам, где везде сидели как в воду опущенные  великие и незаменимые  проректоры и примкнувший профсоюз. А что читалось в их потерянных лицах?
   Ну да, отчасти недоумение, но больше всего – страх. За себя и за свое благополучие. Ведь при этом шефе все у них было так прекрасно, что как-то забыли, что они всего лишь наемные работники, а не вечные и непогрешимые вожди.
  Но самое непривлекательное зрелище  представлял собой  Сам.  Он возмущался, краснея еще более, чем обычно, лицом в красивых сединах, уложенных парикмахером:
- Меня как метлой вымели. Поступили строго по букве закона. Не предупредили об увольнении, - а и не должны были, ведь он сам прекрасно знал об окончании срока действия контракта, отправлял отчет о семилетней деятельности. Коллектив представлял его кандидатуру на новый срок.
- Обычно дают продление на один-два года, чтобы  плавно перейти к выборам нового  ректора. Я был готов к такому развитию событий.
   Что поделаешь, возраст. Через полгода  - 70, и он, конечно, намеревался с обычной помпой и роскошью  отметить и этот юбилей  за счет родного университета.
  При этом интервью он не забывал как-то судорожно обводить стены тоже очень узнаваемого кабинета, отремонтированного на новый лад, надо признать, уже после всех кабинетов проректоров и даже туалетов в административных корпусах  и зданиях богатых факультетов:
- Вот звание Героя Украины. Вот Грамота с личной подписью Билла Клинтона.
Вот копия о присуждении «Заслуженного деятеля».
  Хотелось крикнуть:
- Да перестаньте! Никто и не умаляет Ваших заслуг! Но пришло время новых и молодых. Уходя – уходи! – это ли не золотое правило?
  И одновременно злое:
- Не теряйте лицо! Строго по закону – это плюс, а не минус. А если вспомнить, как сам совсем недавно трех проректоров  день в день отправил заведовать кафедрами – они тоже были очень удивлены и верили в свою непогрешимость.
Поцарствовал – и хватит! Дай дорогу молодым. Да и то сказать, «метлой». Да ведь не на улицу же. Сейчас в отпуск, а с 1 сентября – руководить кафедрой, которой все эти годы  считалось, что тоже руководил, даже регулярно проходил конкурсы.
  Журналисты местного сайта рвались получить интервью у министра, который этого делать не спешил, а потом сформулировал свое решение следующим образом:
- Министерство очень ценит вклад  ректора Д-ского университета в дело образования, но человек, как известно, устает, а большой вуз не развивается. И требует  более молодого и современного менеджмента.
    О! Ольга Витальевна могла бы еще многое добавить к этому комментарию, но ее, по счастью, никто не спросит:
- Человек не ощущает, что он устал, а все больше  разводит стоячее болото в огромном вузе, где живут только близкое,  не очень приличное и грамотное окружение да престижные факультеты. А управленцы  ее бывшего ранга и  их окружения загнаны в такой беспросветный тупик «новшествами» финансово-экономического менеджмента, удостоенного Государственной премии, но по сути не принятого ни одним другим вузом, где есть еще головы на плечах.
  Но тут же возникал другой вопрос:
- А кто будет теперь?
- Ну, понятно, пока назначат и.о. в лице первого проректора, который сам без году неделя на этой должности  и  по сути не готов даже к ней. – отвечала она самой себе.
- Но чтобы «из денщиков в генералы»?  Ведь он совсем недавно был всего лишь его помощником со всеми вытекающими обстоятельствами. Однако! Нет, его не назначат.
- А кого? Да некого. Это тоже надо признать. У молодых докторов совсем нет опыта административной работы. Назначать старых – это менять шило на мыло, ради чего? Есть, правда, один декан из настоящих, но кто его знает?
- Скорее всего, пришлют варяга. А почему варяга, ведь в столице много выходцев из нашего университета, достигших нужных высот. Это то, что нужно, чтобы растревожить болото, а затем и превратить  его в плодородные земли, пока не загорелось в залежах торфа.
- Ничего себе, сравненьице.
- Самое то, актуальное для этого жаркого лета, полыхающего лесными и торфяными пожарами.
- А что теперь его клика? Их-то, финансистов и хозяйственников в интервью не показывали. Зажались и дрожат?
- Все может быть, чем черт не шутит, боятся за свои тепленькие места. Хотя до них может и не дойти разящий меч. О нет! Это слишком высокопарно. Простоватый  академик  сам нашел словцо – «метла»
Кому-то может показаться, что она злорадствовала. Нет, она четко себе этого никогда бы не позволила, да и признание  самого факта, «что нет пророка в своем отечестве» на эту должность все-таки подтверждал, даже кричал, что бывший был чертовски талантливым человеком, почти во всем. Только разучился  отличать друзей от врагов, поступал по принципу «бей своих, чужие бояться будут» и не удержался от многих соблазнов, сопутствующих власти.
  Да еще и уходит некрасиво, заявив напоследок:
- Если будет объявлен конкурс на эту должность, я подам на него. А пока поеду к маме, в деревню. Давно я не мог просто так побыть с ней вместе.
- А вот это прекрасно, Геннадий Павлович! Сколько всего наглоталась от вас ваша теперь уже очень старенькая мама, бывшая сельская учительница  в пригороде соседнего областного города.
   Пережила всех ваших любимых женщин, включая жену, и всегда была для вас единственным по-настоящему родным человеком. К маме, в глушь. Тем более, что у нее теперь не домик, а современный домище, по рассказам бывавших там. Мама, даже если она старенькая, маленькая и худенькая, одна только и способна  залечить все раны более чем взрослого сына. И спасибо ей за это. Уж она-то все разложит по полочкам и, невзирая на лицо своего большого руководителя, объяснит, что когда-нибудь это должно было произойти. Да еще и посоветует вспомнить всех тех, кому сам наступал на ноги, обижал без вины, походя, поверив в свою силу и безнаказанность.
- Просто потерпи, все образуется. Вот и твой предшественник, Григорий Яковлевич, уж на что был орел, так его вообще «ушли» в 65 лет с мотивировкой  «по состоянию здоровья».
- Как можно сравнивать? Разве ему достались такие трудные годы с ломкой всех устоев?
- Годы всегда трудные. У нас легких не бывает. Так вот, он уже через год перекрестился и зажил новой жизнью, и  прожил еще 24 года, в трезвом уме и здравой  памяти, по-прежнему гордо неся  стройный стан, венчаемый седой головой с орлиным профилем. Хоть и без машины, и без кабинета. Зато и без прихлебателей, окружавших трон. Очень достойный пример.
- О да! Ольга Витальевна могла это подтвердить.  Тем более, что среди старых работников, работавших при Григории Яковлевиче, при виде него невольно произносилось:
 - Ректор идет!
                -----------------

Четырежды падут все вехи и устои,
Исчезнут города, осыплются сады,
Но что бы ни стряслось, тревожиться не стоит,
Дождь смоет все следы, дождь смоет все следы.

Ведь время - тоже дождь, который вечно длится,
Который не щадит ни женщин, ни мужчин.
Он хлещет наугад по крышам и по лицам,
По инею волос и кружевам морщин.

Откуда поэт это знает?!

                ---------------------------

    Быстро пролетело «лето красное». Вот уже новый учебный год начался с и.о.
Как вдруг, хоть и ждали, но все равно неожиданно -  из столицы вернулся этот самый и.о., но уже бывший, и новый  исполняющий обязанности ректора, да-да, тот самый декан, которого единственного еще можно было представить в этой роли. Вместе с ними на этот раз прилетел замминистра, для представления  нового ректора.
 Обо всем этом Ольга Витальевна узнала из местного сайта Интернета. И первым порывом было засмеяться от своих правильных предположений – вот что значит опыт -  а уж потом позвонить новому ректору с поздравлениями.
   Так она и сделала. Правда, прямой телефон, известный немногим, не ответил, пришлось набирать телефон секретаря, чтобы соединила. А секретаря слышать совсем не хотелось. Эта дама, крепко за 70, была сущим университетским кошмаром. Деревенская девчонка, с аттестатом из одних троек ( это кадровики однажды вычислили из личного дела, когда готовили приказ к ее 70-летию), когда-то выскочила замуж за курсанта военного училища, давным-давно осела в Д-ске и попала в секретари еще в конце 60-х годов. Да так и осталась. Хоть и не умела грамотно сформулировать поручение Cамого, зато подбадривала возмущенного слушателя такими резкими замечаниями, на которые Сам никогда не отваживался. Хамила  всем, невзирая на лица. Очень удивлялась, когда получала отпор, в том числе и от Ольги Витальевны. При всех этих достоинствах иногда впадала в стихотворный раж – и писала восторженно-сопливые «женские» стихи, да еще и невероятно безграмотные…
   Нет, с эти крокодилом общаться не хотелось вовсе, но не отказываться же от своего искреннего порыва. Кто знает, может именно ее слов Владимиру Петровичу и не хватает, ведь бывали же у них иногда крамольные по тем временам разговоры о том, что не все в порядке в их университетском государстве снизу и доверху.
   На ее звонок ответил очень юный, очень приятный вышколенный голос профессионального секретаря, сделавший бы честь любому современному офису. Перемены, ах, перемены были видны во всем. Даже в том, что заменили эту ведьму, бессовестно вещавшую всякую галиматью от имени руководителя.  Девушка  очень быстро соединила с Самим, предварительно справившись только: - как о вас доложить? – и повторила в местный телефон:
 -  Вас спрашивает Доронина.
Ответ последовал незамедлительно:
 - Ольга Витальевна, неужели это вы?
 - Владимир Петрович, я понимаю, как вы заняты сейчас, но не могла себе отказать в удовольствии поздравить вас от всей души с новым назначением.
- Спасибо! Спасибо! От души благодарю! Вот уж от кого не ожидал звонка…
 - Вас сейчас многие поздравляют, я понимаю. Но вот именно меня вряд ли можно заподозрить в подхалимаже. Кроме того, я очень рада, что мои предположения совпали с министерским высоким волеизъявлением.
  В ответ он засмеялся весело и беззаботно, хоть  и был в кипучей работе.
  В результате этой работы были  освобождены еще 2 проректора, первым  проректором  назначен еще один декан, весьма авторитетный в университете. Бывший и.о. сам подал заявление об освобождении от должности первого проректора с переходом профессором на кафедру физического факультета. Да и то сказать, он даже заведующим кафедрой никогда не побывал, куда сразу в ректоры. А «хозяйственному» проректору, кандидату исторических наук, покровителю Валюшки Дубовой, было предложено написать заявление об уходе, хоть он и хотел перейти на исторический факультет. Правда, потом-таки его приняли на факультет, то есть тоже без работы не остался.
   Были озвучены и нелепости, связанные с бывшим ректором. Так, он не освободил кабинет  и продолжал весь этот период пользоваться служебной машиной. Сам же находился на научной конференции в Алуште. И уже довольно долго.
   Так и началась новая университетская эра.  И первым делом, с освобождения кабинета. Потом произойдет еще ряд громких увольнений , в том числе  и Валюшки Дубовой, начальника отдела кадров  не божьей, а проректорской помощью влезшей в эту должность, да так ничего и не сделавшей, кроме хороших ремонтов всех шести комнат отдела. Ее, правда, тоже не обидели, предложили поискать себе место. Так она все-таки и осталась в отделе, вместо недавно ушедшей пенсионерки.


               
                6. Ректор идет!
               
     Несомненно, Ольга Витальевна очень любила свой университет, свою  alma mater, все это многоцветье  лиц, в основном молодых, современных и одухотворенных общим делом – научить и научиться. Многогранность  знаний и специалистов,  преподававшихся и преподававших в его стенах. Хороводы голубых елей и фонарей у входов и в зонах отдыха. Тишину читальных залов и музеев, многокрасочность интерьеров заново отделанных кабинетов управленцев – наступила-таки такая пора – холлов и коридоров. Грохот спортивных залов, перемежающихся со свистками преподавателей и судей, зачарованность водной глади бассейна, переносившего в другое измерение из хлопотных будней. И много-много чего другого, даже особый воздух высшего учебного заведения.
     Она чувствовала, что ее связь с университетом столь по-настоящему глубинна, чтобы  на этом просто так закончиться. Звонили  бывшие сослуживцы, звонили те особые люди, которые  по каким-то им одним ведомым причинам не порывали с ней связи все эти без малого два года, для них она просто не могла выпасть из их жизни.
    Кому-то надо было посоветовать, с кем-то сопережить и неприятность и радость, кто-то просто хотел вместе с ней повопить и повосклицать по какому-либо поводу, таким образом скинуть переполнявшие их эмоции. Все это было ей интересно и не порывало тонкую невидимую нить. Что с того, что она теперь дома. 30 лет активной жизни никуда не выкинешь…

    Сегодняшнее утро началось почему-то с воспоминания о прежнем ректоре, Григории Яковлевиче Пономаренко. Это он принимал ее на работу. Это  при его стремительном и торжественном появлении до недавнего времени у старых работников поневоле вырывалось: - Ректор идет!
    Это его жизнь может служить примером того, как человек сделал сам себя, многого достиг и продолжал всегда оставаться просто человеком. Едва удержалась от написания с большой буквы.
    А начиналось все в его 19-летней жизни с войны, где  он, провоевав два месяца, остался инвалидом без правой руки на всю оставшуюся жизнь. Сколько таких послевоенных инвалидов спилось, повисло на руках своих семей, или вообще  расползлось по домам инвалидов, до сих пор самым ужасным в мире. А этот сельский паренек, высокий и стройный, с украинским мягким выговором, после госпиталей  оказался в Сибири, в колхозе из одних баб, детей и стариков, где вскоре его и назначили председателем. Так, в гимнастерке и проходил  председатель всю войну. И пахали, и сеяли. Урожай собирали и сдавали на нужды фронта, сами оставаясь полуголодными и холодными. Но выжил. И даже научился заново писать левой рукой. Потому что несмотря на председательское бытие имел мечту – пойти после войны учиться. С этой мечтой он опять в какой-то полувоенной одежке и оказался в числе студентов исторического факультета Киевскогго университета. Но не осел где-нибудь в музее после его окончания, а пошел преподавать. А там и защитил диссертации, сначала кандидатскую, а потом и докторскую. Уже доктором возглавил партком политехнического института, о котором в годы правления Н.С. Хрущева стало известно, что в его стенах он получил высшее образование.
    А в конце 60-х ему предложили возглавить базовый университет региона, которым он руководил  чуть менее 20 лет. А ведь это было совсем непросто – историку без опыта административной работы возглавить огромный коллектив молодого унимверситета, где  кроме преподавания и его организации существует множество финансово-хозяйственных вопросов.
   И именно в годы его правления был построен высотный по тем временам главный корпус, ряд общежитий на берегу живописного пруда или ставка, как их называют в Украине. А также плавательный бассейн, по тем временам небывалое инженерное сооружение, до сих пор с самой протяженной дорожкой в регионе, где проводятся крупные соревнования по плаванию.
   Когда ему было 65 лет, он ушел с этой хлопотной должности «по состоянию здоровья».
   И на следующий же день и кабинет, и машину занял новый и.о., тот самый, которого недавно министр освободил от должности ректора, но никак не желавший с этим смириться. А ведь надо иногда оглядываться на других, вести себя достойно, беря с них пример. Ведь по сути – уже все было в этой жизни, так почему же так быстро забываются уроки  чужих судеб, и продолжаем мы верить в свою исключительность и непогрешимость.
    Ольга Витальевна хорошо помнила момент, когда однажды утром они ехали с Григорием Яковлевичем параллельным курсом на работу: она – в трамвае, а он автобусом. И было это где-то дня через два после его освобождения. Знаете, это когда и трамвай, и автобус едут рядом и несколько раз останавливаются перед одним светофором. Не заметить друг друга было невозможно, и где-то после 3-ей остановки они помахали друг другу ладошками, хотя для обоих это было непросто. Но настоящие люди при всей любви к привилегиям и почестям, никогда не забывают, что это – преходяще. Поскольку они всего лишь наемные руководители на определенный период своей жизни. Нет, Григорий Яковлевич ехал, конечно, не на работу, а скорее всего к докторам на растерзание. Жил он не более чем в трех-четырех остановках от университета и всегда, в любое время года, прямой  стройный и элегантный,  почти торжественно проходил это расстояние, гордо неся свою седую голову с орлиным профилем еще около 20 лет, что позволило ему его «состояние здоровья».
    Помнится, еще во время его ректорства однажды их вдвоем вызвали в министерство после какой-то проверки, где присутствовал ее хамовитый шеф, который разнес кадровую работу университетского руководства в пух и прах.
    Ехали в СВ, вдвоем в одном купе. Взаимно предупредительные, ехали хорошо, понемногу разговаривали. Читали. Немного ели  и пили чай в большом количестве. Смеялись, что он к чаю пристрастился в Сибири, а она и вовсе  - подмосковная девчонка в прошлом. Но надо всем довлело неприятное ожидание нагоняя. Это прорывалось и в разговорах:
- Ольга Витальевна, вы у нас девушка горячая. Но я вас прошу, сдержитесь перед этим бурбоном.
- Да как же можно, если он ревет, как бык и все – без смысла.
- Так-то оно так, но все, что нужно, вы ему уже сказали еще дома, в университете.
- В смысле?
- Да он уж  ревел-ревел, как вы ему отпор дали в своем кабинете, из-за этих дурацких личных листков.
- А! Вот оно что! Да, так и заявила, что буду последней идиоткой, если подчинюсь ему и буду заставлять людей заполнять их заново при каждом переизбрании по конкурсу.
- А он что? – подначил ректор, хотя знал результат баталии.
- А он заорал, что буду заполнять, а иначе уволит.
- А вы что? – он явно радовался, заново переживая дурацкие по сути события, где  Ольга не побоялась грозы всего министерства из разряда «не тронь кое-чего»…
- Да увольняйте! И пусть кто-нибудь другой архивирует и хранит личные дела, где, курам на смех, по 10-15 личных листков, кроме списков научных статей, выписок из приказов и пр. Копите этот мусор, чтобы потомки смеялись!
- Вот! Потомки его, наверное, и доконали. Ведь каждый надеется, что он оставит след в истории К слову будь сказано, личные дела преподавателей – это документы вечного хранения, сначала в университете, а потом в недрах областных архивов.    Так и доехали. И выбрались из вагона в столице, и пошли к метро, возле которого седовласый профессор попытался, как истый джентльмен, забрать в свою одну руку еще и ее портфель Этого Ольга Витальевна никак не могла ему позволить. Ведь если со своим он справится на эскалаторе, то с двумя… а держаться-то чем?

- Григорий Яковлевич, я очень ценю вашу галантность, но это уж слишком. Я не могу нам с вами этого позволить.
   Дальше было очень весело. Их полдня гоняли по разным  кабинетам, в том числе и к бурбону. Тот разошелся вовсю. Сидя, орал и топал ногами, тыкал и ей, и ее ректору. В общем, вел себя как всегда. Если посмотреть со стороны,  в этом была своя доля смешного. Хотя  возмутительного было еще больше. Она больше переживала за ректора в этот раз. Получать такой разнос при ней – это было еще хуже, чем обычно. Лучше бы ее при  этом не было. Но грубо осадить мерзавца не посмела, ведь Григорий Яковлевич специально просил ее об этом!
    Но, наконец, и это хамское действо закончилось – и они вышли на парадную лестницу и встали вдвоем, облокотившись на закругление перил между лестничными маршами. Сначала помолчали. Потом ректор сказал:
 - А В.И. вам симпатизирует.
 - Да что вы, а я не заметила
-  Обычно он еще и матом кроет!
    И они оба освобожденно-весело  рассмеялись. А потом затихли, после минуты молчания он вдруг сказал:
 - Олечка! Вы свободны. А мне еще к заму и к министру, но это уже не так страшно, - лицо его посуровело и стало видно, чего стоило ему сдерживаться перед одним несносным дураком на все министерство, - но я вас очень прошу
 - Да! – не дала ему продолжить Ольга.
 - Я вас очень прошу, купите, пожалуйста, водки! На обратную дорогу!
                -------------------
    И она купила. Так что назад ехали не только с чаем. Потихоньку для разрядки пережитой напряженности потягивали и чистую, как слеза, водочку.
    Понемногу отпускало – и языки  немного развязались. Говорили о пустяках и о вечности, все вперемешку, но очень интересно и значимо. И засиделись за полночь, но потом все-таки угомонились, но долго ехали без сна и молча, с ощущением чего-то доброго и приятного.
    Утро было деловым и улыбчивым. Сборы, традиционный чай, чтение лежа, нарушаемое иногда поглядыванием друг на друга, мол, хорошо едем. А то, что позади, мол, пусть там и останется.
     Ректора встречал служебный автомобиль. И он подвез ее домой, разрешив в этот день не появляться на работе, а заняться делами домашними.
     Так странно! За все 30 лет – это был первый и единственный раз, когда  так благородно и естественно вел себя руководитель.
    Ведь с проректорами  приходилось ездить каждый год, но все было как всегда, т.е. в меру их воспитанности. Билеты доставай сама, сама добирайся, встреча в министерстве, там же пара едких замечаний, если  по ее работе были придирки. А дальше – как хочешь, о гостинице, обратной поездке, зачастую в соседних вагонах, дороге домой – никто и не позаботится, хотя и делали одно общее  дело, и машина университетская только за ними приезжала.
    Особенно обидно это становилось, когда у нее нестерпимо стали болеть ноги. «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих» - вот оно какое университетское равноправие на грани простого недостатка культуры и воспитания.
   Все 20 лет после отставки Григорий Яковлевич был с университетом. Лет 10 возглавлял кафедру, затем передал ее новому доктору наук. Еще лет через 5 оставил активное преподавание, поэтому уволился. Но на общественных началах возглавил последовательно две редколлегии по подготовке истории университета. Все это время регулярно приходил в отдел кадров, потому что началась эра нового пенсионного обеспечения, и бывший ректор оказался внутри его противоречия. Так, он несколько раз пересчитывал научную пенсию, которая именно с учетом  периода  его ректорства  оказывалась до смешного малой, а в последние годы при неполной ставке – тем более.  Самым парадоксальным оказалось то, что наиболее выгодным оказался период его профессорства в политехническом институте в 60-е годы. Но прежде чем этот парадокс открылся, надо было все периоды повытягивать вплоть до областного архива, и это свалилось на Олин отдел.
    То же  самое было и с работой редколлегий. Маститые историки не  имели обыкновения посещать архивы и копаться в документах, они хотели работать с готовыми справками, и наперебой заказывали их у Ольги Витальевны. Терпение ее было не беспредельным, и с некоторыми даже пошатнулись добрые отношения. Но Григорий Яковлевич  неизменно при появлении находил для нее какие-то очень славные слова:
 - Здравствуйте, дорогая и любимая Ольга Витальевна! - начинал он с порога, заполняя  свежестью седин, дорогим ароматом, наглаженностью костюма и зеркальной вычищенностью  хорошей обуви, пространство ее кабинета.
 - Здравствуйте, господин Пономаренко! – да, уж кому и шло это приветствие последних лет, так это бывшему секретарю парткома и ректору, по-прежнему прямо и гордо несущему себя и свою седую голову с характерной горбинкой носа.
 - А я снова к вам с челобитной. Как к главному специалисту по всяким вопросам, - и добавлял, - знания о том, что начальник отдела кадров является главным человеком в университете,  приходят, к сожалению, только с годами.
   И они смеялись и даже щедро расцеловывались при таких встречах – и с ее стороны это было абсолютно искренне, даже если он взваливал на нее  очередную несусветную  работенку\. Ну, например, выбрать всех докторов и кандидатов, работавших  в пединституте, а потом в университете, т.е. почти за 70 лет, а потом еще и кто из них закончил учебу в этих же родных вузах, т.е. доморощенных ученых людей. Конечно, редколлегии время от времени получали нехилые премии, а она работала всегда не за понюшку табаку. Да еще и приходилось  все эти оплаты фактически неработающего профессора объяснять для Пенсионного фонда, что и почему, да как.
   Григорий Яковлевич чувствовал себя в этом плане неловко, тем более, что и еще ряд работников помогали в этом непростом деле как бы совсем без оплаты – и это в эру договорных отношений и созданного фонда платного обучения в университете.
   И он задумал отблагодарить этих людей, вручив им чуть ли не горячие экземпляры 1-ой Книги «Д-ский  университет» с дарственной надписью  своего преемника, ректора университета.
   Их собрали в холле  ректорского кабинета, т.е. даже не доходя до приемной, не говоря уже о ректорском кабинете. Их было человек 10, руководителей «среднего» звена, кто добывал факты, готовил набор и гарантированные письма в редакции, все нарядные и торжественные. Их продержали с полчаса. Григорий Яковлевич переживал больше всех, уходил и возвращался от ректора с красным лицом.
    Наконец, в этот холл выскочил и ректор, тут же вручил эти книги в неимоверной спешке – и даже недовольно покосился на некий ропот в рядах удостоенных такой торжественной процедуры за кошмарную работу в течение тогда еще двух, а потом при подготовке второй книги – четырех лет, наряду с основной работой, которой в вузе – пруд пруди и все в тысячных количествах, за что ни возьмись.
    Их отношения не могло испортить даже такое «торжество».
Когда писались эти строки, пришло сообщение, что умер бывший  премьер, а затем посол  в Украине, которому принадлежит крылатая фраза «Хотели как лучше, а получилось, как всегда»
  А в год празднования  60-й годовщины Победы в Великой Отечественной войне 1941-1945гг,  в небольшой книжке, вышедшей в университете с воспоминаниями бывших фронтовиков, она с изумлением узнала из
воспоминаний Григория Яковлевича, биографию которого знала, кажется, наизусть, что после ранения он окончательно долечивался в госпитале, открытом в одной из школ г. Н-ска, т.е. там, где она родилась и где жили ее предки по маминой линии. Своим открытием она сразу поделилась с Григорием Яковлевичем, который как-то зашел особо торжественный по случаю праздников и почти без заданий…
   Это было так трогательно – открыть что-то новое  в давнем прошлом:
 - Да мы с вами почти земляки, - улыбчиво сообщил он ей, - то-то я смотрю и вижу в вас что-то родное и близкое.
 - Да… - продолжил он после минуты радости и удивления, - действительно эвакогоспиталь находился в самой красивой и старинной школе им. Короленко.
 - Эта школа, - добавила она, - это еще бывшая гимназия.  И до сих пор лучшая школа города, хотя расположена в одном из поселков – Истомкино.
 - Да-да, - радостно воскликнул он, - это место называлось Истомкино. Он почти по слогам вкусно произнес это название, - именно так, а я признаться, это подзабыл. А если учесть, что мне всего-то было под 20 лет, шла война, в городе было много красивых девушек… Да, незабываемо. И я так рад, что вы тоже так зримо представляете и эту школу, и городской парк за ней, и вокзал, на котором я провалялся дня 3 до госпитализации, - тут лицо его нахмурилось и сразу опять осветилось воспоминаниями. 
   
   
   Последний раз они виделись где-то за полгода до ее ухода из университета, а потом только слышали друг друга по телефону, поскольку Григорий Яковлевич уже никуда не выходил.               

                7.   Свято место.               
         
      А эдесь началась  форменная комедия.  Началась проблема с назначением начальника. И в этой ситуации уже и Валюшка не казалась такой плохой. По крайней мере, вежливая и понимающая, что сама ничего не стоит, как начальник, поэтому как бы благодарная и терпеливая к  знающим работникам.
  Сначала была мысль, что придет кто-то с факультета нынешнего ректора, ведь он уже не раз повторил, что создаст свою команду. Естественно было ожидать, что это люди из его ближайшего факультетского  окружения.  Однако, такого человека не оказалось. Теперь стали выбирать  из отдела. Таких, достойных и молодых, было по крайней мере трое, включая  Ирину.
     Была в отделе и такая, что рвалась и мечтала об этой должности уже лет двадцать. Она отклонялась руководством за плохой характер и чванливость. О той, кого бы рекомендовала Ольга Витальевна, и которая более других работала за Дубовую, как-то не вспоминали. К ректору приглашали одну Ольгу Антоновну, жену одного из завкафедрами,  даму  пенсионного возраста, которая отказалась сама, именно потому, что совершенно отдавала себе отчет, какая это должность с постоянной готовностью неизвестно к чему.
 Причем, когда Владимир Петрович убеждал ее согласиться, ссылаясь на ее опыт работы и обширные знания, интересно так ответила:
 - Я до сих пор живу багажом только того, чему меня научила Ольга Витальевна.  И все у нас такие, кто помнит об этом, кроме одной. Но если назначат ее, мы все поувольняемся…  Нет, я не угрожаю, но просто с человеком нельзя работать  даже в ее небольшой должности узкого специалиста.               

    И такое безвластие продолжалось еще пару недель. Формально Ольга Антоновна подписывала проекты приказов, ходила к ректору, но фактического начальника не было.
    В это время к Ольге Витальевне  зачастил ее старший сын. Причины были разные, но между делом обменивались университетскими  новостями, в курсе которых она была более того, чем – работающий там – он. А что? Преподаватель пришел, отчитал свои часы и ушел, тем более, что у него начались ускоренники и заочники, что обозначает, в основном, работу по выходным. Кто его будет информировать в выходные?
   Слово за слово – поговорили и о делах в отделе. В конце концов, ему было всего 11 лет, когда она пришла в университет. А сейчас уже 42. Женат и двое сыновей, внуков Ольги Витальевны. Кстати, старший внук всего на 2 года моложе ее младшего сына. По этой возрастной близости они в основном и дружат, а теперь даже вместе работают на фирме, торгующей автозапчастями.  Собственно, дядя и привел племянника в ту организацию, где сам начал работать на последнем курсе. Сначала думал, что просто подработает, да так и остался, пройдя должности  четыре – и все не по специальности. А какой из него юрист, если самое ненавистное у него – работать с документами, даже со своими.
  Помнится, загранпаспорт он оформлял полтора года. И получил его только после подключения друзей Ольги Витальевны. Да и сейчас бегает  по совершенно идиотской причине – переоформляет утерянные при катании на мотоцикле, заметьте, в трезвом уме и здравой памяти, документы на машину, а заодно и на мотоцикл.
  Хотя тут еще вопрос, что заодно? Зачем, спрашивается, было для катания брать еще техпаспорт и права автомобильные. Вот такие вот дела «заумные» донельзя.  Как же ему доверить чужие личные и деловые бумаги фирмы какой-нибудь? Да он и не рвался. Хотя на своем месте его ценили, даже взяли второй раз после некоторого перерыва, когда он собирался заняться своим бизнесом. Но занимался он им своеобразно – пару месяцев провалялся на диване – и созрел, таким образом, к возвращению  на прежнюю работу, где во многом  о нем уже позаботились. По крайней мере, заняли на полную катушку, а то и больше, от 7 утра и до шести вечера, шесть дней в неделю.
  Итак, поговорили со старшим сыном о делах в отделе, папа частенько называл это «выездное заседание отдела кадров», о том, что никого не могут найти, и что Валюшка, бывшая секретарша  бывшего АХОвца, тоже осталась в отделе, что декан Виталия стал первым проректором. Поговорили, да и разошлись.
   А через пару дней – опять знакомая машинка у окна. Входит сыночек старшенький какой-то удрученный, если не сказать чем-то смущенный.
 - Что случилось – первый ее вопрос после обычного приветствия.
 - Да ничего, - а сам видно - мнется, не знает с чего начать, - Ма, ты скажи, ты веришь в интуицию?
 - Что-то ты издалека начинаешь. Давай  сразу, начни с начала.
 - Ну, дело такое. Вызывает меня наша завкафедрой, Алевтина Григорьевна, ей, мол, поручили подобрать юриста на должность начальника отдела кадров, а она, мол, хочет предложить меня, - а сам поглядывает на мать. А мать, к слову сказать, все уже поняла, да как захохочет:
 - Что, сама Алевтина или с кем-то посоветовалась? И надо же какая комичная ситуевина. Ха-ха! Семейный подряд.
 - Ну, чего ты смеешься? Как ты к этому относишься? И что мне делать?
 - Да как же не смеяться. Ха-ха-ха! Они решили, что это семейный бизнес и фамилия – как знак качества. Что-что? Соглашаться, а что же еще? Тебя там 30 лет в отделе знают. Будут только рады. Если будешь себя плохо вести, есть кому на «мальчика» пожаловаться – маме. И она опять захохотала  во весь голос. Успокоившись слегка, продолжила:
 - Да и помочь на первых порах тебе есть кому. Это мудрый расчет за смешную зарплату поиметь двух начальников, одного платного, а другую – бесплатно, готовую служить «из любви к искусству» и от радости, что все, что ей было глубоко отвратительно, стронулось, как в ледоход, и уже видна чистая вода.
 - Да, но ведь это тоже протекционизм.
 - Не смеши.  Ты юрист по образованию и начальник по опыту общения дома, с детства. Дальше, ты же идешь не должность занимать, она как бы даже менее престижна, чем преподавательская, а работать. Мало того, не надоело тебе по расписанию бегать, да перед очередным конкурсом трястись, изберут или не изберут.
 - Ну да, и это  тоже. Я думаю, мое начальство и это учло, что я опять же, не защищаюсь, а им преподавателей со степенью подавай.
    Здесь надо сказать, что  его ближайший шеф, Алевтина Григорьевна, доктор наук и профессор, когда-то тоже работала в отделе  Ольги Витальевны – вот такая это была купель кадров. Заочно училась в  юридическом  институте в другом городе – в университете еще не было такой специальности. А затем с дипломом юриста очень хорошо пригодилась на вновь созданном экономико-правовом факультете. И при очень хорошей работоспособности, а также неоспоримом желании браться за любую работу, очень быстро пошла вверх по карьерной лестнице и в ученых званиях, и в административных должностях.
 - А Алевтина что, сама это придумала?
 - Да нет, она сама мне сказала, что это бывший декан, Фролков. Ты же знаешь, к нему по-прежнему прислушиваются, тем более, что действующий декан назначен и.о. первого проректора.
 - Да, а что ты про интуицию? – она снова смеялась.
 - Да вот, когда пару дней назад мы с тобой на улице болтали о делах в родной  alma mater, я еще подумал:
 - Себе бы, что ли, начальником пойти.
 - Ха-ха, так и я не раз думала на эту тему:
 - Сашку рекомендовать, так  молодой еще  будет. Как Сережа в соседнем вузе после университета в должности начальника юридического отдела. Ну, об этом потом,- как говорилось здесь уже не раз, - да и то, если случится. А Виталия посоветовать, да кому? И понравится ли ему, что зарплата будет меньше,  дел и ответственности – больше, да еще от звонка до звонка – на рабочем месте, извольте быть, как штык. Так что тут интуичил не один ты. Нет, обхохочешься! Вот такая вот mater. И весь университет обхохочется, если не сказать резче. И она опять залилась смехом.
 - О, нет! Этого бы точно не получилось, сочли бы бредом сивой кобылы. Это такая разновидность протекционизма. Но будь готов, досужий народ такое и придумает. Хотя я тебя не пряники собирать посылаю, а, скорее, шишки еловые да сосновые.
 - А, может, не соглашаться? Я же помню, ты вечно кляла эту работу, где ты нянчила весь университет по многим вопросам.
 - Но кто-то ведь должен ее делать. И ты – не худший вариант и для университета и для отдела, не говоря уже о семье. А зарплату можно отрегулировать,  ведь в университете есть договорные деньги, также как и то, что можно читать у студентов по совместительству. По положению, у нас даже предполагается, что  иметь учебную нагрузку  можно ученому секретарю, зав. аспирантурой и начальнику учебного отдела, тогда у них отпуск 56 дней, как у преподавателей. Но они, как раз, этим никогда и не занимались. А! Вот еще зав. канцелярией  работает преподавателем у документоведов по совместительству. Еще и ты добавишься.
 - Вот-вот, еще и двухмесячный отпуск терять жалко.
 - Там тоже в сумме 31 день, и это неплохо. Все зависит от позиции.

  На том и расстались. Оставшись одна, она еще много смеялась и позвонила обоим братьям. Договорились, что пока больше никому, чтоб не сглазить, а то вдруг еще есть кандидатуры. Самое смешное, что с экрана телевизора тоже все время неслось о кандидатурах на пост   мэра столицы. И она снова засмеялась:
 - Во-от должность, на которую никто не хочет. А во-от несопоставимая аналогия.
  Вечером, правда, ну очень хотелось позвонить Ирине, но она себя сдержала, чего зря людей дергать, вдруг настроятся про -, а выйдет, как всегда, какая-нибудь контра-.
  А утром, а утром, Ирина сама, смеясь, позвонила ей с «девчатами», и они втроем, хором чуть ли не завопили:
 - Ну, что, притаились, помалкиваете? А мы уже все знаем. Ольга Антоновна была приглашена к ректору, а в приемной увидела вашего Виталия Владимировича – и все сразу поняла. И с тех пор рот не может собрать из улыбки от уха до уха. Какая с нее свалилась ответственность, как тут не улыбаться. Да еще человек придет знакомый с детства, никому и никогда не сделавший в отделе ничего плохого. Да еще вашей фамилии, с разницей всего в одну букву. Если раньше любой обалдевший от внутренней бюрократии  отправлялся к Дорониной – она поможет, распутает клубок. То теперь будут идти и посылаться к Доронину.  А еще, а еще, если он нас обидит – можно маме пожаловаться! И они опять хохотали хором.
  И не пришлось объясняться, что боялись опростоволоситься раньше времени, если есть еще кандидатуры. Оказалось, что и нет.
  Назначение произошло с понедельника, а пока ему только показали кабинет, который скорее смутил, чем порадовал. Ну, хороший ремонт, ну, новая мебель. Но шторы с фестонами и ламбрекенами и стол спиной к окну, - все это похоже на дамский, если не сказать иначе,  будуар. Не мужской антураж. Это уж явно.
  Но Ольга его успокоила, это все решаемо, его же предшественница осталась в отделе, там тоже одно окно, где она уселась вместе с одной из самых уважаемых специалистов по научным работникам. Вот возьми с ними и поменяйся на жалюзи, а заодно поручи ей остаться материально-ответственной в отделе, чтобы на себя не принимать, и человеку дать фронт работ. А то она трясется, что ее уволят за ненадобностью, ведь никаких нужных профессиональных знаний она не приобрела  даже на уровне простого инспектора.


-----------------------------          

    А университет, резко поставленный на путь обновления, продолжал  это самое обновление резвыми темпами. Уже много кого сменили. Казалось, остались те, кто останется. Должна же быть поставлена точка, в конце концов, по крайней мере в этом году, пока процесс еще принудительно подогреваем. То, что будет потом – это уже изменения в нормальной жизни, без резких движений. Ан нет! Процесс, оказывается, пришел к  кульминации – в одну из пятниц в конце рабочего дня, замечательной бухгалтерской начальнице был объявлен вердикт о разделении министерством ее двойной должности – проректора  и главного бухгалтера – на две - половинчатого наименования. А она, как особа крупного масштаба, переводится ведущим бухгалтером для решения своего трудоустройства. Проректором назначается ее зам, в народе – Митя. А главным бухгалтером – завкафедрой аудита и бухгалтерского учета, которой заодно поручено и провести этот самый аудит.
   Эту новость Ольге Витальевне сразу же в пятницу принесла «сорока на хвосте», из самого обезглавленного коллектива, люди волновались о своей судьбе, в первую очередь, хотели узнать свои права и гарантии. Так она и узнала об этой новости не через свой отдел, правда, быстро созвонилась с сыном. Его первый вопрос был:
 - А ты откуда знаешь? Ведь решено было никому не говорить. У меня даже в отделе не знают.
 - Да вот принесли такую удивительную новость. Боже мой, неужели справедливость все-таки иногда бывает? Великую и могучую  вдруг сместили, несмотря на ее дутую степень и лауреатство.
 - Да уж! Она этого никак не ожидала. Что теми методами, какими она расправлялась с людьми, кто-то поступит и с ней. Безнаказанность ведь замазывает собственные глаза.
 - А почему перевели, почему на 2 месяца. По идее ее надо предупредить за эти самые 2 месяца и идти строго по процедуре.
 - Да и я того же мнения. Но рекомендации министерства были такими, да и приказ готовил наш новый юрист, - старого юриста тоже «ушли», хотя и здесь от нее толку тоже бы не было.
 - Вот оно как! В таком разе у нее есть основания обратиться в суд…
 - Я тоже так думаю. Но пока она поехала с Зойкой в больницу. Наверное, сядет на больничный, - Зойка – это еще один зам и подруга. Толстая и смешливая, полная бездарность, но как эти девочки поднялись вместе! Говорят, когда они появлялись в министерстве вдвоем, метя воланами дорогих шуб министерские коридоры, и каждый раз – новыми - чиновники горели классовой ненавистью…
                --------------------
   В понедельник новость обсуждалась всем университетом, а уже во вторник стало известно, что больничный не помешал даме высокого пошиба подать в суд иск о восстановлении на работу с выплатой колоссальной материальной компенсации.
   Вот они, парадоксы нашего времени – человек, который все 15 лет своего правления грубо нарушал трудовое законодательство, освобождал людей в своем коллективе по желанию левой пятки, внедривший противозаконную компьютерную систему, согласно которой  весь коллектив считался временными работниками, зачисленными на один учебный год, кто по три месяца в начале учебного года не выплачивал полную зарплату, заставляя в течение этих трех месяцев лепить приказы задним числом, т.е. с 1 сентября… так вот, эта персона  вдруг ищет защиты под сенью этого самого закона, который всегда грубо попирала.
 
  Впрочем, была одна ситуация, когда на нее подала в суд простая молоденькая бухгалтерша, мать двоих детей, которую она уволила во время второй беременности, плавно произошедшей после первой, не вникая в ее новое состояние, охраняемое всеми законами, да еще и с опозданием на 3 месяца, кстати, ничем не оправданное. Бог мой, какие громы гремели в адрес этой  молодой женщины, посмевшей подать в суд на нее, благодетельницу. Какой закон? В университете нет другого закона кроме ее, Великой и Прекрасной, решения.

  А теперь, смотрите-ка, закон, оказывается, есть, и он ее защитит!
  И что вы думаете – защитил. И для этого  были формальные  основания. Самым мудрым было понести прямо на предварительное слушание самим приказ о восстановлении – и сразу же там начать новую затяжную и правильную процедуру, пока встретились с ней нос к носу – ведь человек формально на больничном, хоть и появляется там, где только и считает нужным появляться.

  Но на это никто не пошел – ведь выполняли требования министерства. А оно как раз в данном случае никакой ответственности не несет за свои рекомендации. На это есть первый руководитель, он, и только он - за все в ответе.
  И в течение недели  даму восстановили, а что будет дальше – поживем – увидим. За это время, зато, успели и кассу снять и аудит развернули во всю мощь – поистине, нет худа без добра.

               
                8.  Вчера будущее - это сегодня.

   Обновление и дальше шло по всем законам борьбы старого с новым. А она, Ольга Витальевна Доронина, случайно и незапланированно стала  «летописцем» этих событий. И кто бы мог подумать, что отставной козы барабанщик  нечаянно снова окажется в центре жизни университета, причем не сама, а только опосредованно, описывая события и прошлых и теперешних лет.

   Да и что греха таить, были, были у нее некие сомнения, особенно, когда освободили ректора – на этом самом интересном месте ее история вроде становилась никому не нужной, вся ее оппозиционность как бы теряла смысл – все и само пришло к логическому заключению. Это почти как в 90-е растерялся отечественный  underground –критика сама по себе стала им неинтересна, ведь повсеместно грохотала  гласность, да еще какая.

   Нет, почва не ушла из-под ног, ведь много страниц хотелось посвятить и дню сегодняшнему, и далекому детству и юности, ведь они во многом были показательны для послевоенного поколения, не видевшего войны, но чувствовавшего ее дыхание  долгие-долгие годы.
 
   Однако, день сегодняшний  опять мощно о себе заявил в связи с университетской борьбой за власть – и там не было ни правых, ни виноватых, одна циничная жажда власти.
    В конце ноября был объявлен конкурс, в интернете – появилось ряд публикаций о пока единственной кандидатуре – нынешнего и.о.
 
   Бывший ректор однозначно дал интервью, что на него оказывается прессинг, чтобы не подавал. Он вообще оказался на распутье – как подавать, если одновременно обратился к ученому совету с просьбой  ввести для него должность почетного ректора за счет внутривузовского фонда с сохранением оклада ректора, как позволяет  законодательство о высшей школе.
 
   А через несколько дней все-таки подал на конкурс. Видит бог, Ольга Витальевна была о нем лучшего мнения, ведь должно же оставаться какое-то ощущение реальности  и своей роли в ней.
 
   Народ размышлял, а что будет, если изберут его, вернутся ли все, утратившие должности? У нее на этот счет был только один ответ – конечно, нет. Не может человек, столько лет возглавлявший один из крупнейших вузов страны, полностью потерять чувство реальности и не быть благодарным за ту очистительную работу, которую за него сделал другой. А сделал бы сам – глядишь и до сих пор был бы ректором. Но это ее размышления. Ведь подал же на конкурс, хотя тоже реальность была против этого.

   А на форумах тем временем вовсю ругали нынешнего и.о. Да так грубо и бездоказательно. Скорее всего, заказные комментарии. Пару раз засветилась там и наша восстановленная руководительница. С дурацкими, какими-то детски-злопыхательскими обвинениями.
   Вот, мол, какая она была хорошая, а он ее уволил. И ни слова о том, что уже и восстановилась судом, и «контрибуцию» получила, и проректором по каким вопросам была, а то бы ей быстро там назадавали вопросов - куда уплыли университетские денежки под ее таким хорошим руководством. Там народ злой, в выражениях не церемонится.
 
   Досталось там всем – от министра до мелких начальников, не миновав и ректора. Ведь это при нем пришли в дикое состояние общежития, ведь это при нем зарплата двух десятков людей  поляризовалась с зарплатой  основного большинства, в том числе и тех, кто составляет свет университетской науки и профессуры.

   Больничный продолжался, хоть и очередные бланки  приносили для оплаты посторонние люди. Все понятно, самочувствие вполне позволяло даме  обратиться в суд, но не позволяло приступить к работе в этой восстановленной должности. И это тоже понятно – она выжидала результатов конкурса, теперь все зависело от того, кто станет ректором.
   А вдруг ее  замечательный муженек, который  тоже подал на конкурс. Эта сладкая парочка, это порождение времени, где все дуто, богато и кичливо, а за душой – редкая бедность, давно мечтала сесть в кресло ректора – или он, или она, когда станет доктором наук. И стала бы, а может, и станет – ведь хватка-то железная, да события приобрели такой резкий поворот не в их сторону.
    Но мечта, заветная мечта – она  им не изменила, вот и рвутся к власти. Хотя он – староват, всего на 5 лет моложе Г.П., а она – это же надо додуматься, чтобы  не очень хороший бухгалтер на ходулях выше всех взошел над  профессурой  всех видов универсальных  наук
.
   Ольга Витальевна  заранее знала, что все будет так, как повернула жизнь, но конкурс будет непростым, даже жестоким, напоминающим схватку. А что, это даже интересно, ведь надоело  единогласное голосование, как в советские времена. И это при том, что в стране давно схватываются разные силы при выборах в высшие эшелоны власти, а тут до сих пор была тишь да гладь, да божья благодать.
 
   Да и что говорить – в университете ходила поговорка – можно критиковать Президента, министра, обладминистрацию, но ректора – никогда. Он просто не забывал малейшей критики и устраивал веселую жизнь его критиканам, даже если ему это только показалось.
    Да и вообще в последнее время он не отличал друзей от врагов, ведь именно его друзья своей сверхциничной деятельностью привели его к краху.
 
    А честный враг – он что? Он просто держит в тонусе, не дает расслабиться, указывает, что им упущено и что чересчур. Но враги колючи, а друзья так льстивы, что выбирать очень трудно, недолго и запутаться.
 А в результате оказывается, что мнимые друзья забывают о тебе в первую очередь, а настоящие враги оказываются верными друзьями, способными на поддержку.

                ---------------

    Вот уж поистине – друзья познаются в испытаниях. Университет буквально 
  разделился снизу доверху в борьбе за своего кандидата. А выявила она это совершенно неожиданно.
    Дело было за неделю до ее дня рождения. Она, умозрительная мечтательница, все еще чувствовала свою связь с коллективом – и придумала своеобразно его отметить. В прошлом году она приглашала отдел домой только один  раз, на 8 Марта, и они так славно посидели, без тогдашней начальницы, разумеется.

 А в день рождения приезжала Ирина ее поздравить. И тоже было хорошо и приятно.

    А теперь – а теперь такие изменения, она вообще решила предложить сделать этот день Днем отдела. Пусть когда-нибудь потом забудется повод, останется только сам день… Она нашла листок с гимном отдела, написанный ею  лет за 5 до ухода, поручила Ирине распечатать одну строфу и вставить в две рамочки – в кабинет к сыну и в их комнату, где работали с руководством и преподавателями.
   Гимн исполнялся на мотив  Yesterday группы Beatles:

   ЕСТЬ ОТДЕЛ! В университете  ЕСТЬ ОТДЕЛ
                Небольшой такой совсем отдел
   Но в нем так много личных дел
   Не наших дел, а ваших дел -
                ЕСТЬ  ОТДЕЛ!
 
    И так далее,  в том же духе, четыре куплета от Beatles с припевом на мотив «Я помню все твои трещинки». Здесь  декларировались воспоминания о всех пенсиях, стажиках и ставочках. И радовались, что  ЕСТЬ ОТДЕЛ и есть EXCEL.   
   Начальник отдела тоже согласился, правда, поинтересовался, под каким это соусом подавать. Она и нашлась сразу:
 - Я, мол, уже 2 месяца, как вступил в должность, а до сих пор это не отметил. А тут день рождения у Ольги Витальевны, она с вами трудилась столько лет и в такие сложные времена. Так получилось, что и я ей сын родной, тоже не чужой человек. Предлагаю это сегодня и отметить и впредь иметь свой праздник.

  В свою очередь обговорили, так сказать, меню. Чтобы скромно, изящно и без запахов на весь корпус, как с Маланьиной свадьбы. До осуществления этих маленьких, но приятных планов осталось каких-то семь дней. Ну, семь-не-семь, а три дня она уже точно мечтала, представляла, ведь ей только и оставалось, что представлять – приехать она категорически отказалась. В корпусе шел ремонт, где она там будет хромать по ямам в полу. Надо сказать, она вообще ни разу не была в университете с 30 декабря 2008 года!
    Но тут и прозвучал негодующий звонок Ирины:
 - Мало вы для них сделали, для этих кадровых инспектрис.
 - Она похолодела:
 - Что такое, Ир! Не хотят Дня отдела имени меня, любимой? Имеют право. Или вы опять пытались деньги на подарок вытянуть? Я же просила, без всяких глупостей.
 - Нет, об этом еще никто и не знает. И вообще мое мнение – ничего не затевать.
 - Да что случилось?
 - Я вам много раз намекала, что отдел давно совсем не так един, как при вас. Да и при вас, за лишнюю прибавку и тихое болото по крайней  мере 2 комнаты маму родную продали бы.
 - Ты все равно ничего еще не сказала.
 - Так вот, прошли профсоюзные собрания  по выборам делегатов на конференцию трудового коллектива, где будут выбирать ректора.
 - Ну да, я всегда была бессменным их делегатом, они много разных вопросов обсуждают для университета.
 - Так вот, а вашего сына – не выбрали, и это сделали работники его отдела – 75% - за другого делегата, а значит - против.
 - А кого выбрали?
 - А Лешу!
   Леша – это был второй зам, который с ее уходом сильно пострадал бы в зарплате, вместо зама проректора он становился замом главного бухгалтера.

 - Интересное кино. Да здесь все понятно. Ушедшие не ушли и не сдаются, идет борьба за власть. В этих условиях все средства хороши – и они распропагандировали  нестойких, слабых, в том числе и кадровиков, которым в болоте было теплее, а резкие меры нового руководства их несколько отпугнули.
 Вот и выбирают делегатами тех, кто будет голосовать за бывшего или  замечательного муженька.
   Да, но начальник отдела кадров просто обязан быть на конференциях, в том числе и потому, что через него проходят документы на эти конференции, да и выборы – типично кадровый вопрос – вдруг что-то не так пойдет, надо за этим личное наблюдение из кадров.

 - Да все так! Но почему Президента мы выбираем всенародным голосованием, а ректора – отобранными  делегатами. Ведь явно и профсоюз поработал и сторонники бывших. И та, небось, с больничного руководит на проводе.  А вы говорите День отдела. Его еще заново создавать надо.

 - Ну, это, разумеется, снимается. Когда кипят такие страсти… надо же, за своего начальника не проголосовали. А что? Им «здесь прекрасно, тепло и сыро».

    А насчет делегатов – так это не нами придумано, что конференция является высшим коллегиальным органом  вуза.

                ------------------

   А дальше события разворачивались и того интересней и стремительней. Выборы были назначены на ее день рождения. Даже если бы все обстояло иначе, она все равно не праздновала бы его в университете, ибо в этот день всем было не до того.

   Вечером того дня они все сидели за праздничным столом дома, в том числе и Виталий с сыновьями  да Ирина. На минутку отвлеклись  в Интернет и узнали  ужасающие новости  на местном сайте – победу на выборах одержал сановный муж. А действующий и.о. не набрал положенных  30% голосов для утверждения в должности.

  Не успели они ужаснуться этой вести – ведь победивший в конкурсе был им прекрасно известен как автор их замечательной идиотской компьютерной программы «Все для бухгалтерии руками кадровиков».
   Эта парочка нашла друг друга после смерти первого ее мужа. Замечательный доктор наук уже женился на главном бухгалтере, предварительно разведясь второй раз. Они друг друга стоили, это факт, поэтому и сложился этакий мезальянс. Впрочем, в эпоху рынка бухгалтеры – его движущая сила. Но она опять отвлекается.

  Итак, не успели ужаснуться, как прозвучал звонок – начальника вызывали на работу, срочно, хоть и было уже   на часах около 9 часов вечера. Конференция заседала 6 часов!

   Последующие дни  были не менее накаленными, чем день конференции. Каждый день – не менее 2-х-3-х статей в Интернете, с обширными форумами, такими ядовитыми в адрес действующего и.о. и славословиями в адрес «семейного кандидата».
   Особенно показательна была статья-отчет с конференции, с говорящими  фотографиями  всех участников. Они, эти фотографии, сделанные чьей-то мастерской рукой, крупные, яркие и четкие, высвечивали все гораздо больше, чем все комментарии на свете.

   Вот франтоватый  замминистра, которому всего-то чуть за 40. Решительный  и норовистый, бьющий копытом землю, зло парирующий вопросы из зала и комментарии журналистов с балкона.
 
   Вот претендент, набравший большинство голосов, ну очень крупным планом. По сравнению с ним бывший ректор у микрофона на следующей фотографии  выглядит более  моложаво, чем  победитель, хоть и старше на пяток лет. Рядом с ним жена победителя, главный бухгалтер и бывший ректор скооперировались у микрофона.
   Он – чего-то доказывает, сжав губы, напоминающие ороговевшие трубочки, она – такая усталая и старая от длительной болезни, которую провела в суде, о чем не преминул напомнить ей замминистра:
  - Ведь вы же только сюда вышли первый раз? С больничного?  Это не легитимно. Если болеете, надо находиться дома.
   И, наконец, действующий и.о., сидя, обширным лбом вперед и с рукой на затылке. Так ему на форуме потом и писали:
 - Почеши, почеши потылицу!  Недаром не выбрали. Своими действиями как и.о. напугал весь коллектив. Сроду такого не видели, чтобы не хватило одного голоса для счастья - и так далее в том же духе.

   Сын сокрушался иногда:
 - Вот моего голоса и не хватило. Может быть.
   А дальше события развивались еще стремительней, хоть хронику составляй.

   А что? Когда в ее бытность откуда-то «пахло жареным» она составляла эти самые хроники по какому-нибудь гадостному вопросу, а то потом что-то забудешь – и своих не узнаешь.

   Так вот, выяснилось  (все из статей интернета, а их еще надо было уметь прочесть сквозь потоки грязи, оскорблений, откровенного бреда и заказных  комментариев), что за день до выборов заведено уголовное дело на бывших руководителей  о злоупотреблениях в использовании денежных средств.

   А на следующий день в министерстве обнаружили победившего доктора наук, который самовольно оставил кафедру и выехал в столицу. Администрация составила акт о его отсутствии на работе.

    В ответ интернет взорвался  статьей о его увольнении. Краски сгущались, комментарии подливали масла в огонь, вплоть до невозможных жареных «фактов» из личной жизни. Не щадили действующего и.о., даже наоборот, почти все комменты были зло направлены против него и его реформ.
   Правда, иногда прорывались слабые голоса о том, что все происходящее – из-за поведения бывшего ректора. Не сумел красиво уйти, имел недостатки в управлении вузом, позволял его разворовывать, некрасиво показался в истории с конкурсом – то подал на него, то снял свою кандидатуру.
  Таким образом, сделал все, что мог, для  расшатывания ситуации, не пожалев родного вуза. Вместе сотоварищи и давно прогнившим университетским профсоюзом, значительно повлиявшим в период подготовки и проведения конференции.

  А дальше последовали обыски в квартирах и кабинетах «сотоварищей», которые изображались в интернетных форумах  как дикое преследование, гонение, притеснение победившего претендента, хоть в уголовном деле фигурировала его жена.
 
   А потом и вовсе напечатали статейку о совершенном на нее нападении возле ее дома и подъезда  с возгласом двух нападавших в масках «Это тебе за мужа».
И «скорую» вызывали, и в милицию обращались.

   А милиция, возьми и сообщи через день, что одной из версий нападения является его инсценировка. Что греха таить, на форуме в тот же день, как это случилось, возникла такая версия, ведь для таких людей – в борьбе за власть все средства хороши.

   И они, эти многочисленные выступления в пользу победителя с неизменным перечислением его лауреатства за пакостную программу, директорства в некоем институте, кроме заведования кафедрой. И только посвященные знали, что институт этот в университете – мыльный пузырь из директора и двух его замов, создан как еще одно средство получения запредельной зарплаты легальным способом.
   А у народа тем временем складывалось мнение в пользу этого самого победителя и неплохого менеджера на уровне своей кафедры. Мол, его, белого и пушистого, травят плохие дядьки из министерства вкупе с действующим и.о., который черней черной ночи.

   Следующим этапом хроники был выигрыш в одном из столичных судов некоего завкафедрой из милицейской Академии  по поводу отмены результатов конкурса в Д-ском университете, в связи с тем, что его кандидатура не была рассмотрена в ходе этого конкурса, хоть и приняты документы в установленном порядке.

   Появление этого претендента вызвало большой и продолжительный вой всех, кто был в этом заинтересован.
 
   Самое интересное, что личные знакомые автора, далекие от университета, начитавшиеся и наслушавшиеся  этого всего в сгущенном виде, звонили ей и возмущались, что попрано мнение коллектива, проводятся незаконные преследования и т.д., т.е. комментарии попали в точку, общественное мнение региона сформировано так, как это было надо определенным кругам.
 
  Что и говорить, коллектив стоит своих руководителей. Коллективу не хочется реформ, им бы сохранить свою надбавку, надбавочку, в 40 % или сребренников.  А кто-нибудь подумал, как назначать ректором человека, на жену которого заведено уголовное дело?

  Не успела она об этом подумать, как на следующий день появилось сообщение о том, что они развелись. Вот оперативность! А какие деньги плачены за эти суды, комментарии и разводы. Теперь они - каждый за себя! Опять же при конфискации имущества – а вдруг и до такого дойдет? – очень удобно и предусмотрительно.
  Хотя в данном случае Ольга Витальевна этим слухам не поверила, она и так читала через строчку и между строк любого сообщения, видя везде злопыхательство и явные фактические ошибки.

   Да-а-а! Как говорится, без комментариев. Будто вскрылась гнойная рана – и оттуда изливается все, что там накопилось больного и гадкого. Такого хода событий она не предугадывала в самых страшных снах, хоть и чувствовала всегда большое неблагополучие в коллективе.
 
    
               
                Глава V. Мои цветные витражи
               
               

                1.А эта нить с названием «меланж».
 
     Не прошло и года, как Ольге Витальевне доверили внучека. Распрекрасного Вовчика. Синеглазого ясноглазика почти четырех лет от роду.

      Уходя с работы -  сидеть иногда с внуком – было одним из аргументов «за». Но сначала невестка продлила отпуск, оставаясь с малышом, а тут еще кризис вмешался – можно было одновременно с выходом на работу ее потерять, попасть под сокращение.

     И все были рады. Но произошло неимоверное, из отдела ушли двое работников – и почти одновременно, так что 5 октября пришлось выйти на работу. Но баушке внучек достался на растерзание  /или наоборот/   только  25 декабря, прямо с утра вместо садика с последующей ночевкой  с пятницы на субботу, т.к. у родителей случился новогодний корпоратив…

     А поскольку папа с мамой работали в разных зданиях, но в одной организации, то и корпоратив общий.
 
     Надо сказать, гулять в этой организации умели.  С размахом и  мощью. С  упавшими поутру туфельками  с одной ноги и даже оброненными шубками, не говоря о часах, телефонах и ключах. Потом целый год рассказывали анекдоты, одновременно ждали и страшились новых гулянок  с приключениями.

    Но это у взрослых. А у «старых с малыми» свои игрушки, занятия и приключения. Дело в том, что эта компания из баушки с внучеком любила похулиганить, причем самым неожиданным образом.
   Но начнем по порядку.

    К 8 утра принца привезли  трое взрослых и каждый с двумя пакетами – тут одежда, тут еда,  тут игрушки, тут детский компьютер,  тут фрукты, тут  тапки, варежки и носки в ассортименте. На улице впервые за много дней с утра – нормальная погода, поэтому нянчиться начали прямо на улице, не раздеваясь.

   А поскольку снега лежали  почти нетронутые, к лавочке невозможно было подойти, то тут же прорыли лаз к стенке флигеля, где была запасная скамейка  и куда Блэр доплывал, а затем бежал по свободной земле метра 3, а затем снова -   невиданный снег.

    Лаз быстро расширили, и получилась небольшая площадка перед скамейкой, куда и были выгружены уличные игрушки – 2 самосвала, лопатка и совок, несколько мелких машинок, которые то и дело терялись в снегу.
 
    Играли и копались в снегу всласть, Вовка ползал на коленях, но иногда, вышколенный  маминым воспитанием,  все-таки  вскакивал и судорожно отряхивался.

    Было здорово! Но все-таки не хватало тяжелой «игрушечной» артиллерии  в виде  старой дореволюционной швейной машинки еще Олиной бабушки из Н-ска, которую она перевезла в Д-ск еще в 68 году, при переезде.
 
    Надо отметить, что машинка еще долго служила по назначению, выдавая швейные шедевры  для Оли, а также строча постельное белье, новые шторы,  штопая множественные дыры  в одежде пацанов и просто  латая  лопнувшие швы, и прекрасно со всем справлялась.

    Но пришла эра электрических машинок  и старую забыли и спрятали куда-то очень далеко. А обнаружилась она  почти  как родное существо этим летом, когда ломали  крышу летней кухни, к которой  пристроили двухэтажный дом.

    Помните старый анекдот – внучек спрашивает у бабушки:
-  Ба, ты скоро умрешь?
-  Скоро, Ванечка.
-  Вот здорово!
-  А что так?
-  Я тогда буду твою машинку крутить! 
    А на этот раз крутили на улице вместе, прямо в снегу. Вот это была игрушка!    
 
      
                2.«Для кого-то просто летная погода».               

   Она сидела вечером под звездным небом. Светила луна. Звенели цикады. Лаяли собаки. Темнота окутала и скрыла все безобразия и несообразности стройки. Хорошо дышалось после жаркого дня. Прямо перед ней  светился и благоухал куст пиона.
   - Господи, хорошо-то как!
А по небу, а по небу вдруг пролетел самолет. Очень низко и медленно. И как-то нереально. Кругом – вневременная  внеисторическая первобытная ночь, а тут вдруг летит чудо-птица, а в ней – летят люди, каждый по своим делам, на время оторвавшись от земли.
    Самолет ярко светился и почти не был слышен, как будто в кино без звука, и в этом тоже была своя нереальность и загадочность. Невольно придумывались истории этих людей и судьбы. Ведь  давно известно:
 -  «Для кого-то просто летная погода, а кому-то проводы любви».
    Да-да, это было много-много лет назад, ей тогда было года 34.
 
    Замечательная пора. Весна. Злополучный ежегодный отчет о выпускниках в столичных министерствах. На прием к замминистра сбилась кучка служилого народу из 6-7 вузов. Они вместе  отчитывались внизу, теперь вместе вошли в высокий кабинет на втором этаже, ближе к старинному стеклянному потолку-куполу.
  Теперь  вместе отвечали на разные попутные вопросы,  и вместе лепили  факсимильные печати - подписи этого зама в его присутствии на документы о направлении на работу своих выпускников. При этом помогали «фьюг фьюгу», ведь у каждого в руках эдакие бумажные простынки под пол-тыщи штук.
 
   С Ольгой  оказался рядом  высокий и очень стильный  директор одного очень творческого училища из Западной Украины. И был он всего на каких-нибудь лет пять постарше нее. И внимания вроде они друг на друга никакого не обратили, торча с утра в одних и тех же помещениях. Это уже потом она поняла, что  в этом кабинете он оказался рядом совсем не случайно.
   Но это ему дорого стоило, господину директору. В те советские времена его только так и можно было назвать. Эдакий  импозантиш  в чистом виде. А тут ему пришлось поставить  около  400 факсимильных печатей  для нее, а потом какие-нибудь 80 для себя. Ее помощь заключалась в листании   бумажных разворотов, опять же для ее университета и его училища.
 
   Этого ему показалось мало, и он пошел за ней в канцелярию, где их усадили в отдельной комнатке, и все повторилось сначала, но уже с гербовой министерской печатью.
   
   Обстановка в канцелярии была более непринужденной. Под восклицания, что он никогда так много не работал, они со смехом и познакомились.

    Перенапрягшись от печати, он за двоих решил, что им необходим небольшой отдых, а затем новая встреча, тем более, что как-то привыкли друг к другу в официальной обстановке.
   К своему удивлению, она согласилась, хоть и имела строгое правило – в командировках ни с кем не знакомиться.  Но ведь не на улице  же состоялось знакомство. Оба из одной системы. Довольно интересный тип. Уверенный в себе и ироничный. В иронию  умело вплетает дозы лести,  такие незаметные. Легко проглатываемые.

    Решено – через пару часов -  у памятника Ленину. Кстати, его гостиница и ее – обе были неподалеку от памятника, т.е. добираться совсем недалеко.

   Чуть отдохнувши, она принялась за сборы. Включался сюда и боевой раскрас, ныне совсем неинтересно называемый макияжем, как какая-то медицинская процедура.

   Когда она прилетела к памятнику на высоких каблуках, в неотразимом наряде и естественно более оживленная, чем в министерских стенах, она увидела и одновременно ощутила, что он ахнул. Хотя самообладание ему было присуще всегда и во всем как вторая натура. Ее это порадовало, хоть и шла она всего лишь на встречу с сослуживцем из одной системы.
 
    Ну, а он был просто счастлив, ведь  девушка, толково отвечавшая на вопросы в министерстве, еще и собой оказалась весьма. Как тут не порадоваться.  Так, балагуря на эти темы, она отказалась категорически идти к нему в гостиницу, в смысле в номер. Это совсем не входило в ее планы.
  Зато согласилась пойти в ресторан на первом этаже,  сияющий хрустальными люстрами.  Мест, конечно, не было, но молодой человек оказался завсегдатаем, его знали. Практически во все приезды он останавливался в этой гостинице и проводил вечера здесь.

   Хороший столик в  тихом уголке огромного зала, учтивый официант,  соответствующий неслабый заказ – естественно, его будут помнить – и пара приступила к знакомству. Он начал первым:
  - Хрусталев  Андрей Андреевич, 38 лет. Рост – метр восемьдесят пять. Женат. Детей не имею, - и сопровождал  каждую справку  серьезной миной  при смеющихся озорных глазах. Тон был задан, ей оставалось только восклицать, а потом ответствовать о себе:
 - Доронина Ольга Витальевна. 34 года. Рост - смешной, с каблуками и без-. Замужем. Двое сыновей.

    Единственное, что им было известно – должности, места работы и города - они не упоминали. А зачем повторяться, время так дорого, рядом такой интересный собеседник, вечер должен оправдать их ожидания.

   Потом стали приносить выпивку и закуски.  Коньяк, естественно, не испортил их разговора, он стал еще более непринужденным и откровенным.
 
   В таком ключе прошел весь вечер. Менялись коньяки и закуски, а веселый разговор не прекращался ни на минуту, даже когда выходили танцевать в центр зала. Он хвастливо  оглядывал зал и удовлетворенно сообщал ей, что они здесь самая красивая пара. 
   В этом застолье, подогретые теплым общением, непринужденные и естественные, они так много узнали друг о друге, все в том же иронично-юмористическом ключе о довольно серьезных вещах – о его первом браке и разводе, громком бракоразводном процессе на потеху всему городу, о другой женитьбе, о проблемах и удачах этого брака. Об истории семьи, о родителях и отчиме, о доме в Крыму, где сейчас живет мама, очень близкий и родной человек.
 Было в рассказе и то, что не могло ее не насторожить – показное денежное благополучие с детства этого типичного в прошлом представителя «золотой молодежи». Мама в торговле, у него  - машины и квартиры. Очень дорогое застолье  бывалого гуляки  и неправедные доходы на работе. Это было очевидно.
 
   Она же, хоть и генеральская дочка, была привычна к более скромному досугу в кругу верных друзей, таких же, как она. Особенно ее возмущало его недоверие к ее  беззаветному служению своему университету за  «смешную» бюджетную зарплату.  О! Это особенно его забавляло, ее возмущение с пылающими щеками:
- Знаем, мол, таких праведниц. Небось, и «борзыми щенками» и прочая, прочая!

   Это было странно и как-то даже опасно, как ей казалось. Но интересно, черт возьми. И не только потому, что она считала себя достойной такого ухаживания, нет, просто ей всегда  было интересно с представителями так сказать, разных социальных слоев. Так, в детстве, после войны, живя у бабушки, она  любила ходить в гости к своей однокласснице Нинке Обареновой, живущей с братьями и сестрами, а всего их было человек 10, в подвале  того дома, где у них с бабушкой была лучшая  в квартире, где еще было две семьи, комната.

   Сытые, подогретые, счастливые хотя бы потому, что относительно молоды и благополучны, а на текущий момент относительно свободны, они  выпали под апрельское киевское небо в центре столицы. К нему она по-прежнему идти отказалась  -  и они медленно побрели провожаться.
  На пути был очень знаменитый сквер. Цвели каштаны. Их благоухание  было особенно дурманящим после жаркого дня.

    Присели на лавочку. Продолжали непринужденно болтать, потом поднялись и двинулись дальше. А вот тут и поцеловались, так же смешливо и весело. И уж потом – сладко и страстно, как бы узнавая друг друга, с замиранием сердец и выпадением мыслей. Но путь, по крайней мере,   для нее оставался строго сориентированным, туда, домой, к себе, отдохнуть от переизбытка впечатлений.
    Так и дошли, и почти церемонно откланялись, ну, непросто же расстаться, когда так целовались, ведь не девятый класс, все-таки.

   Только договорились назавтра пообедать вместе, для чего встретиться там же, в час дня. Утро было у обоих очень занято присутственными делами уже в двух других министерствах, такая у них была подчиненность.
 
   Это самое утро в своем министерстве выдалось не из легких: практически все управленцы к чему-нибудь да прицепились – вспомнили все долги и недочеты университета по всем кадровым направлениям – и мало защит, и аспирантов плохо трудоустраиваете. И по конкурсам есть жалобы т.д. и т.п., как будто и не по молодым специалистам конкретная поездка.
   А здесь уж старались придраться к каждой буковке в большом пакете документов, проверяли по всем линиям – и не оставляем ли родственников – искореняли, так сказать, семейственность (а она, к слову сказать, все равно процветала), не влепили ли в больших городах в графе «обеспечить жильем» крамольное слово «квартира».
 
     Смешно сказать, ведь это не вуз такое написал сам, а заказчик специалиста в своем гарантийном письме – вот там бы и искали, ведь не секрет, что детки больших начальников приходили с видом на квартиру и в течение первого же года в течение 3-х, якобы положенных, получали их в областном городе, где многотысячные очереди многодетных и прочих льготников.

   А когда часов в 10 появился с поезда проректор, Геннадий Павлович Кобзаренко, то и вовсе пошла веселая жизнь, претензии и замечания уже несли из других управлений и инспекций, накачать именинников, чтобы запомнили и другим передали, всем сестрам по серьгам.

   Но главный отчет, наконец, был принят, слава богу, практически к обеду. И вот, свободная, она полетела к памятнику, ведь все утро  затаенная улыбка внутри себя помогала ей перенести весь этот чиновничий раж.
  Бежать было недалеко, но все-таки она опоздала, минут на 30, такой  небольшой  допустимый  девичий  «задержончик», да еще и по уважительной причине, должен бы вроде понимать, сам человек подневольный.

  Так она рассуждала, но напрасно.  Андрея у памятника не было. Это она увидела  с противоположной стороны улицы. Ах, какая жалость. А она так и представляла себе живо – длинный силуэт в длинном кожаном пальто на фоне длинного памятника, вернее, постамента черного цвета, взметнувшегося  в устье улицы с видом на Бессарабку.
 
   Оставалось только надеяться, что и он задерживается по не менее неотложным делам. Что ж, подождем! Заодно и отдохнем под теплым апрельским солнышком. И она пошла  к скамейке, которая не может быть видна из окон его гостиницы, оставаясь на той стороне Крещатика, где начинался знаменитый рынок. Ведь еще и оставалось в душе опасение, что он и не собирается прийти,  а может с насмешкой наблюдать из окошка ее ожидание. Кто знает? Парень-то балованный! А потому и непонятный!

  А на скамейке было так хорошо, так чирикали птички в кустах и в деревьях, так красивы были знаменитые киевские каштаны, расцветшие в конце апреля.

   Так далеко были все стрессы этого утра в министерстве, что она была рада этому сидению вроде по делу, а на самом деле расслабляющему отдыху после всего, в том числе и «после вчерашнего». Так она и просидела часа полтора, зажмурившись от удовольствия и неги. Никто не знает, может, это и к лучшему. Встреча предполагает собой опять мобилизацию всех жизненных сил, от прямой спины до умных и приятных речей.
   Нет-нет, только не сейчас. Ведь она почти  дремала в этой  тиши и красе, если такое может быть в центре мегаполиса со всеми его шумами  и звуками, которые могут быть и монотонными и убаюкивающими.
   В прекрасном настроении  она пошла к себе  по не менее прекрасной улице мимо памятника, по замечательному вчерашнему скверу – и всей этой благодати вкупе со вчерашними поцелуями было вполне достаточно, ей-ей.


                -----------------------------
               

  А однажды, где-то на третий день после приезда, она с кем-то разговаривала по телефону, одновременно лихорадочно листая  свою записную книжку, видимо, должна была кому-то продиктовать чей-то телефон. И вдруг ее пронзило какое-то смутное подозрение, скорее догадка, хотя она и умудрилась при этом закончить разговор на приличной волне.
  Так вот, при листании на одной из страниц  она увидела нечто незнакомое и корявое – из левого нижнего угла в правый верхний шла запись неизвестным почерком  каких-то цифр, даже не разделенных черточками, хотя это был явно какой-то телефон.
  Она нашла эту злополучную страницу – и краска залила ее лицо от резкого узнавания, которое только что посетило ее  своей чужеродностью и непонятностью.
   Господи! Это Андрей  написал ей свой гостиничный телефон под светом фонаря в скверике, между поцелуями. Так, на всякий случай, вдруг днем встретиться не удастся.
  Ну, что же, рецепт ясен, рецепт на все времена и народы, всем ближним и дальним – «пить меньше надо», «надо меньше пить». Полный провал памяти, нет, не только от коньяка, от особого эмоционального состояния накануне. Ну, что ты скажешь – полная балда. Или как у Хоттабыча – «о! великий балда»

  Нет, влюбленным нынешнего века  с их мобилками и визитками  этой дурацкой ситуации не понять никогда. Хотя у них есть свои глупости и провалы – забыла зарядить, забыл телефон дома.
  А тогда так она и сидела в пока пустом кабинете, с красным лицом, горящим от стыда. Ну и прекрасно, значит, еще может стыдиться, это уже неплохо, а потом решила действовать, ведь есть же междугородный телефон, справочная служба, человек ведь не иголка в стогу сена, да еще и с конкретным местом работы.
  У нее получилось все очень быстро – и вот она уже после рабочего дня говорит с его секретаршей и просит  соединить с ним.
  Незамедлительный ответ:
- А как вас представить? – хотела разнообразить словами «балда балдой», но это было явно не для его секретаря, поэтому представилась фамилией как коллега из Д-ска.
  А потом услышала густой смех нескольких мужских голосов, один из которых,  машинально отмеченный как самый красивый, очень громко, взволнованно и удивленно ответил чуть ли не по слогам:
- Я - вас - слушаю!
    В ответ она принялась рассказывать:
- Здравствуйте, Андрей Андреевич! Вы не поверите, я только сегодня обнаружила ваш телефон…
- Но ведь не этот же!
- Конечно, нет! Найти этот – дело техники.
- Естественно, не поверю. Как я могу поверить человеку, из-за которого,  как дурак, два дня, в свободное время  (это ж надо!), в столице,  в такую погоду просидел возле телефона.
- Я понимаю, что виновата, не спорю. Но ведь я и сама попала в дурацкую ситуацию.
- В дурацкую? Это ерунда! Я передумал бог знает что, а она рассказывает какую-то нелепую историю, да еще и думает, что кто-то поверит.
 
  Из его кабинета уже все разошлись, это было слышно, при первых же звуках разговора. Да и рабочий день уже закончился, у мужчин уже явно были посиделки, которые она как бы испортила своим вторжением, так изменившим их шефа.

  Но она не собиралась сдаваться на злой ноте. Ей хотелось его примирить с ситуацией, а он явно считал, что она специально его проигнорировала, эдакая ветреница, привыкшая обманывать людей в их самых лучших чувствах.

  Постепенно и он сменил гнев на милость:
- Это была такая редкая удача, такой замечательный вечер, с тобой так интересно общаться, я был счастлив, а это так редко удается в этой собачьей жизни – и вот – неправдоподобная нелепость снова меня просто уничтожает, лучше бы ты вообще не позвонила – это что, у тебя метода такая, издевательская? – он снова  закипал.

  Пришлось резко ответить:
- Так, Андрей Андреевич, я позвонила просто - чтобы - извиниться. На мой взгляд, я уже достаточно всего наслушалась, хотя и понимаю, что думаете вы обо мне еще хуже. В меру своей испорченности! Но на этом довольно! И я все равно не жалею, что позвонила. Я считаю, что должна была извиниться, как бы вы тут ни выступали. Будьте здоровы!
  Она уже укладывала трубку, когда услышала:
- У тебя только один выход – прилететь сюда. Я жду!
Ого! Мужчина оставил за собой и озвучил свое последнее слово. Оч-чень интересно, ха-ха!

     И что вы думаете – и полетела. Правда, не сразу – а ровно через год, после сдачи такого же отчета, который, кстати сказать, на этот раз сразу не приняли.

     Они стояли на лестнице – зареванная помощница, впервые приехавшая в министерство, удрученный проректор и она, едва скрывающая свои чувства,  поскольку они неадекватно отличались от их ощущений.
 А как унывать, когда у тебя в кармане авиабилет  до старинного города «на западе», купленный в перерыв, когда она смогла оторваться от своего окружения. И впереди – радостная встреча… Мысли авантюрные  и пугливые одновременно. Это ж лететь в совсем неизведанные дали.

    Наконец,  она смогла выскочить на улицу, лицо горело, оно так и продолжало гореть все это время. Официально – она летела в Москву, туда она и позвонила о своем местонахождении, попросила только  быть начеку, а подробности при встрече.  Предполагалось, что  она прилетит туда после своего западного вояжа.
 
    На улице начался нудный моросящий дождик, такой весенний, только подчеркивающий великолепие природы  в опять цветущих каштанах.

    В аэропорту накрутилась на бигуди, у длинного пальто был объемистый капюшон, да так и не снимала его  до предпосадочной лихорадки в воздухе. Отвернувшись к иллюминатору, под капюшоном же и причесалась, да так, что сидящий рядом командировочный дядька, пахнущий чесноком, наконец, разглядев ее, сразу принялся назначать ей свидание. Увы – ему, ее встречают.

               

    О! Как ее встречали!  Она шла по закатному полю, на каблуках и в длинном пальто, с легкой сумкой через плечо, с подсвеченными закатным солнцем пышными  светлыми волосами, и испытывала удивительное состояние удачи и легкости. Издалека она рассмотрела  Андрея и рядом не менее симпатичного парня с  цветами. Она внутренне выпрямилась и пошла еще легче, хоть позади был трудный день и перелет.

   Когда она вышла в город, ее обступило шестеро таких интересных мужчин, что она внутри даже немного испугалась – а что бы это значило? Как оказалось, значило это только одно – он ею хвалился и одновременно преследовал другую мысль - в толпе легче затеряться.
 
   Все церемонно представились, приложились к ручке. Угловым зрением она еще успела заметить обалдевшую физиономию чесночного дядьки – вот это встреча так встреча! Со стороны это выглядело теплой полуофициальной встречей. Сели в две машины и, сделав почетный круг, вновь подъехали к зданию аэропорта с парадного входа. Войдя в здание, поднялись по боковой лестнице в ресторан, располагавшийся на втором этаже.

   Да здравствует типовое строительство  на огромной территории бывшего Союза. Такие аэропорты встречались ей  уже городах в пяти, в том числе и в Чите, и в Киеве, откуда она и свалилась.
   Вот если бы на этом все и закончилось – и то осталось бы неизгладимое впечатление радости, свободы и триумфа. А оно все подпитывалось прекрасным ужином, замечательными кавалерами, занятной беседой, где  ей удалось не раз блеснуть к радости  главного кавалера.
   Столик был заказан заранее, подавались  как сейчас бы сказали, эксклюзивные блюда, вплоть до фаршированной рыбы, которая несколько часов назад была еще живой. Напитки, деликатесы, фрукты.

    Уже совсем стемнело, когда теплая компания вывалилась на улицу. Сели и поехали. И тоже очень недалеко. Эдакий многоэтажный микрорайон  недалеко от аэропорта. Остались только втроем с тем парнем, что был с цветами. Его звали Вадимом, среди друзей – Вадиком.

    Вадик был ангажирован для продолжения банкета. Сервировка, откупоривание, настойчивое угощение, музыкальное сопровождение, от магнитофона до фортепиано живьем, беглыми гибкими пальцами.

    Было так нереально приятно и просто, а одновременно загадочно и волнующе.

   Вадик ушел вдруг и быстро, испарился, как будто его и не было. И они остались вдвоем. И это была замечательная ночь в ее жизни, так же как и все подсчитанные ими 32 часа  в этом городе.

  Еще в ресторане Андрей продемонстрировал  ее билет до Москвы на раннее утро послезавтра, отсюда и считанные  часы. Днем появлялся Вадик. С ним вместе жарили картошку под комментарии счастливого Андрея. Счастье его буквально распирало, и он говорил всякую чепуху, которая всегда оказывалась дополнительными комплиментами:
 - Вот посмотришь на Олечку, такое ощущение, что она каждый день в ваннах с шампанским и молоком купается… а, поди ж ты, еще и картошку жарить умеет, после того, как ее почистит, и даже будет ее есть с нами, грешными,- говорил он как бы Вадику, но предназначалось это ей, ей.
 И у нее сладко замирало сердце, хоть она и сознавала, что это просто  наваждение, взаимное притяжение, попадание в точку в смысле всей мужской повадки и манеры.
   Но любовь, любовь у нее дома. А это просто  какое-то ослепление, приятная неправильность, но ведь как здорово, черт возьми.
  Прошла еще одна бурная ночь. А рано утром на рассвете стали прощаться. Приехал Вадик с такими тюльпанами, которых у нее не было никогда в жизни. Вышли притихшие на улицу – а там снег метет. Холодно. Весны и солнца нет и в помине. Погода соответствовала настроению. Быстро домчали в аэропорт. Разобрали свои одинаковые командировочные портфели, Андрей при этом пробубнил-прошептал:
 - Для кого-то просто летная погода, а кому-то проводы любви.
И когда звучит эта песня где бы то ни было – у нее всегда в памяти эта сцена прощания.

  Уже получасом позже Оля летела в столицу, держа на коленях букет огромных, каких-то нереальных тюльпанов. Москва встретила ее метелью из мокрого снега.
    Цветы никак не вписывались  в автобусное окружение – рядом какой-то дядька вез свежие невыделанные шкуры северных оленей, да и прочий менее экзотический багаж  был более к месту. Потом был еще троллейбус к дому мамы  и сестры, цветы уже вообще оттягивали руки.
   А потом, а потом этот невиданный букет удивительно быстро отошел в домашнем тепле, и еще целую неделю закрывшиеся на ночь тугие бутоны открывали по утрам  какую-то совершенно бесстыдную красоту и волновали, волновали ее.

                ----------------

  Они перезванивались еще целых два  года. И это было очень здорово – знать, что где-то далеко кто-то помнит о тебе, и этот кто-то тебе не безразличен, как и ты ему.
   Нет, в Киеве они больше не встречались – это было бы слишком показательно, но все время мечтали о новой встрече.
 
               
                -------------------

       И, наконец, такая возможность появилась – в его городе запланировали серьезный трехдневный семинар для руководителей вузов. Вместе с ректором ехало четверо. С ними напросилась и она с целью обмена опытом по компьютеризации  управленческих процессов.
 
   Был январь, самый разгар зимы. Ехали долго, более суток. Очень волновалась, ведь ехали в одном вагоне – и без конца присаживались к столу. Шутили, как шутят все мужики в обществе одной молодой женщины, форменно, как жеребцы. Ее это напрягало, тем более  мысли были так далеко – все о встрече, все о встрече.

   В результате у нее так разболелась голова от постоянного напряжения. Хорошо еще, что ехала в другом конце вагона – такой интересный вагон – у них СВ, а у нее – обычный купейный. И соседка оказалась такой славной, быстро подняла ее на ноги перед очередным приемом пищи и не только.

   В знаменитый город приехали  в середине вечера. По ее версии она ехала к родственникам. На вокзале с цветами встречал один из родственников – это был Вадик с цветами. Такому внимательному родственнику ее и перепоручили не без придирчивого его оглядывания. Назавтра наметили встречу в университете – это чтоб не пропала, случаем, с симпатичным «родственником».
 
   С вокзальной площади поехали в центр. Вадик был предупредителен, как всегда, но за рулем успевал еще и обращать ее внимание на местные достопримечательности. Приехали в самый центр. Отсюда было рукой подать и до городской ратуши и до оперного театра и до университета, и даже до их училища. Но сам дом… Двухэтажный, из эпохи средневековья, на 3 окна. Вдобавок на лестнице очень пахло кошками и мышами. Вадик понял ее состояние, и не переставал извиняться – зато рядом со всеми искомыми точками, ведь Андрей тоже принимал участие в знаменитом семинаре, и даже кормил завтраками и ужинами немолодого замминистра, да-да, того самого, в кабинете которого они познакомились, - и не где-нибудь кормил, а у себя дома.

   Как потом выяснилось, из-за всего этого ему явно было не до нее. Вдобавок хозяином квартиры оказался  дядька-фотограф, участник войны, пьяница со стажем, от которого ушли по этой самой причине жена и сын. Правда, в периоде  «завязки», Квартира, правда, была вычищена и даже кое-где выкрашена, но впечатление производила убогое, чего там говорить, под стать лестнице.

   Ей выделили отдельную комнату  с замком, запираемым изнутри. Утром явился Андрей. Встреча несмотря ни на что прошла тепло – ведь не чужие же люди. Более пространно он повторил то, что уже рассказал Вадик – и умчался.

    А она отправилась в университет. Легко его нашла, подивилась старинной лепнине великолепного здания, парадной лестнице и высоте потолков в коридорах и кабинетах. В кадрах не задержалась, хотя там ее и разыскали собственные начальники, но скорее формально, на бегу – они уже влились в жизнь сжатого и плотного семинара во главе с двумя заместителями двух министров.

 Поинтересовались, как она определилась с жильем, и посоветовали посетить пару выставок старинных книг, хранящихся в  университетской библиотеке, но разложенных для всеобщего обозрения на стендах и столах конференц-зала. Признаться, эти выставки стали одним из светлых моментов этой ее поездки.
 
  На второй день эта встреча была еще более формальной, зато она отпросилась у ректора  в Москву после этого города. В этот же день был куплен билет  по традиции - к маме.

  После университета они встретились с Вадиком и гуляли, заходя в знаменитые кофейни, которыми славится этот город. Рассматривали памятники  архитектуры и скульптуры, слушали звон часов на ратуше, хотя этот мелодичный звон при всей своей мелодичности несколько раз будил ее ночью, наверное, потому, что на новом месте и в одиночестве.

   Вечером на пару часов приезжал Андрей – и даже без дубленки. Как потом объяснил Вадик, он изображал то ли дома, то ли на работе, что он на месте, просто куда-то вышел. Ей все это мало нравилось, но заинтересовала работа, которую уже проделали в этом вузе, хоть она и слышала критику в их сторону в министерстве – мол, их многостраничные  информации, выполненные  компьютером, невозможно читать, глаза сломаешь.
   И действительно, еще не было  персональных компьютеров, не было красивой и четкой печати, все это придет потом. Зато у них был огромный задел по внедрению АСУ в управленческие процессы. Причем, занималась этими процессами отдельная лаборатория, отрабатывавшая в компьютеры всю информацию, вплоть до приказов  по личному составу.

 Она вбирала в себя все увиденное  и одновременно на чужом опыте делала свои выводы, что идти надо другим путем, сначала надо механизировать общую информацию о людях, причем делать это должны ее работники, специалисты по кадрам, а затем и сами приказы должен выполнять компьютер, хоть и рисовалось ей это только в общих чертах. Да и на дворе было только начало 80-х.
 
   А потом, после работы, она ходила по музеям. Особенно впечатлила ее  местная Картинная галерея с богатой и тонкой по вкусу экспозицией.

    В Картинной галерее, где так скрипит паркет,
    По залам я бродила, хотя следов там нет.
   Душа теснилась мраком, хоть на дворе  весна.
   – И в этом странном городе я счастлива была?

 - Нет, - говорила она себе, - я не буду скучать, чего бы мне это ни стоило. Вечером опять явился ее кавалер и застал свою даму за ужином со старым пьянчужкой, изо всех сил старавшимся быть интересным собеседником и просто нормальным человеком. А она его таким и видела, тем более у него такой богатый фронтовой опыт.

 Лично для нее это было синонимом человеческого доверия. Их мирный ужин был высмеян, одновременно с озвученным приглашением пойти в ресторан. Она отошла к зеленой изразцовой печке в углу большой комнаты, прислонилась к ней, и в ресторан идти отказалась. Во-первых, ее задело, что их мирный ужин был подвергнут осмеянию: – ей что, сидеть еще и голодной, как и забытой им?
   Во-вторых, для него это был почти подвиг, в своем городе, при непосредственной близости начальства отправиться еще и демонстративно в ресторан, с ней – а это, мол, кто такая? И, в-третьих, у нее так отчаянно болели ноги после ходьбы на каблуках по скользкой зимней брусчатке мостовых и паркету галереи, не говоря уже о рабочем дне в университете, где она упорно перенимала заинтересовавший ее опыт, да  еще и ходила по книжным выставкам, совершенно потрясшим ее как филолога.
   Ведь все-таки  он, филолог, где-то глубоко сидел в ней и не мог равнодушно пройти мимо таких сокровищ – старинных книг периода первопечатника, создавшего свою мастерскую именно в этом городе. Не говоря уже о рукописных творениях.

   На том и расстались до завтра. Оба чувствовали, что все не так, как хотелось бы, но каждый мысленно обвинял другого.

   Последний день прошел подобным образом. С тем лишь усилением минора, что она посетила знаменитое кладбище, а потом, усталая, забрела в кино недалеко от  дома.
 
   Вечером опять нагрянули гости. Признаться, она их одновременно ждала и в то же время хотела, чтобы и не приходили вовсе. На этот раз затеяли банкет, видимо, задетые за живое своим «гостеприимством» накануне. И даже  в комнатку удалялись, чтобы попрощаться наедине. Что и говорить, они притягивались друг к другу. Такое совпадение  чувств, желаний и вкусов   встречается очень редко – оба это чувствовали, но изменить ничего не могли, да и не пытались в этой ситуации понять друг друга.
   Расставаясь, договорились о встрече утром и поездке в аэропорт, за проводами любви, хотя влюбленности уже никакой и в помине не было. Так, по привычке, в память о первой встрече.

   Она пошла собираться, шел уже 11-й час. И тут началось невообразимое: в закрытую комнату ворвался ее  квартирный хозяин с перекошенным личиком горького пьяницы и начал орать  на нее, совершенно не владея собой:
 - Что, думала, раз есть ключ,  то ты в безопасности? Да у меня этих ключей!
Да я каждый день все твои вещички перерываю по одной, когда ты уходишь. Я уже все вычислил – ты работаешь в министерстве культуры (как тут не вспомнить анекдот про прачечную и министерство культуры, но тогда ей было не до смеха).

 - Слава богу, - пронеслось у нее в голове, - что я носила все документы с собой, даже касающиеся  профессиональной деятельности, а вслух она, тоже со злостью  попыталась призвать его к порядку:
 - Вы что, пьяны?
 - Ты что думаешь, этот Вадик  здесь просто так болтался? Он бы тоже от тебя не отказался.
 - Да прекратите вы! – тут она вспомнила, что в этот вечер этому тихому на вид алкоголику налили выпить коньяку – и теперь он съехал с катушек долой.
 - Щас! Прекратил! Я еще до тебя не добрался.
 - Что? И вам не стыдно? Я заботилась о вас в эти дни.
 - Да я плевать хотел на твои заботы. Все! Оставайся жить со мной – и баста.
 - Да вы спятили совсем
 - А у меня имя, квартира. Вам всем только этого и надо.
 - Давайте без обобщений! Пожилой человек, а ведете себя…

 - А-а-а! Брезгуешь. Ну, так ты у меня сейчас узнаешь. Запру, привяжу и сделаю, что хочу, - в ответ на ее смех он придумал вообще уж гадость:
 - Или еще лучше, притащу сейчас пьяную чухонку и заставлю на нас смотреть.
 - Прекратите этот балаган! – она еще не теряла дара самообладания, но когда в старинный буфет полетел тяжеленный утюг и посыпались стекла – от лица отлила вся кровь и она стала соображать только в одну сторону – скорей отсюда, пока этот сумасшедший  не угробил  ее.

  Вроде просто кружа по квартире, она схватила портфель и оказалась в прихожей. В шубку они вцепились вдвоем, но она уже не шутя боролась за жизнь, а поэтому вдавила его в стенку, накинула на себя шубу хотя бы в один рукав и просвистела ему звенящим шепотом прямо в лицо:
 - Если в вас еще осталось что-то человеческое, оттуда, с фронта, то вы немедленно отцепитесь от меня.

   Он опешил от такого поворота – инициатива была выиграна – и она уже мчалась по вонючей лестнице прочь, на улицу, на чистый воздух, к людям.
   На соседней улице, в метель-завирюху, ей удалось остановить такси – на видневшейся остановке было полно народу.
 
   В машине она оттаяла, да и таксист попался  очень  располагающей внешности, такой всеобщий дядька для всех. Поневоле она ему вкратце рассказала, что люди, рекомендовавшие ей остановиться у фронтовика, совсем не знали, что он спился и представляет  лишь жалкое подобие человека, а поэтому она сбежала, едет в аэропорт, а самолет  - только утром.
   Посочувствовав ее горю, дядька покатал ее с собой и пассажирами где-то с час, а к полуночи доставил ее в аэропорт. Тот самый, типовой, где из зала ожидания вела лестница в замечательный ресторан.
 
   А сейчас, а сейчас сидел перелетный народ, битком набивая собой этот самый зал ожидания. Причем почему-то очень много из Закавказья и Средней Азии. Нашлось и ей местечко в укромном уголке. Страхи ее к этому времени поулеглись, осталась только обида. На кого? Да на саму себя. В одну воду нельзя вступить дважды. Ну, отважилась на дерзкую выходку однажды – так и довольно. Не бывает лучшего повторения. Но ладно. Съездила все равно не зря, она теперь многое поняла из того, как ухватиться за интересующую ее рабочую проблему.

   Время было ночное, народ дремал, кто как мог – и вдруг она похолодела – посреди зала стоял ее замухрышистый мучитель с луженой глоткой и уже намеревался ее включить:
 - А-а-а! Вот вы где! – представление начиналось, народ заерзал и начал просыпаться, -  а что я утром скажу вашим многочисленным мужчинам, куда я дел красавицу-замминистра культуры?

  При этом он продвигался в ее сторону – и все головы тоже, ведь народ любит бесплатные представления. Думая, что получил поддержку слушателей, он завопил еще громче:
 - Вот, напросилась на квартиру, устроила  в ней чер-те что и сбегает, не оставив и привета. А я догадался. Я догадливый!  И мы сейчас поедем домой, баиньки, не гоже такой дамочке сидеть в этом зале, что люди подумают о нашем гостеприимстве.
 
   Для кого-то это была потеха в вынужденном ожидании, а для нее – самая дурацкая ситуация в жизни. Да и не привыкла быть в центре такого внимания чужих насмешливых лиц и рож, тем более в таком контексте. А ее мучитель уже подобрался к ней вплотную и попытался потянуть  за рукав.

  И из всего зала нашелся только один настоящий мужчина, который за нее заступился и посоветовал  ему отстать:
 - Вы же видите, дама вас не желает знать и тем более куда-то идти.
 - А что я скажу ее мужчинам, когда они утром понаедут, - завопил он свою любимую фразочку, от которой у нее все холодело внутри.
 - А ничего не скажете, растворитесь, сбегите, если боитесь, но дайте ей покой. Это ее выбор, куда и когда уезжать, черт возьми.
 
   Это заступничество ее несколько поддержало, но ненадолго – где-то через полчаса  мужчина засобирался на самолет до Новосибирска, на который объявили посадку. Как только он ушел, атаки старикашки возобновились. В одну из них ему все-таки удалось утащить ее портфель, он размечтался, что она побежит вслед. А ей уже было все равно – унес и унес, переживет. Есть еще сумка со всеми документами.
 
    Как вдруг явился ее преследователь с сержантом милиции. Он орал, тыкал пальцами в ее сторону, разоблачал ее перед представителем закона. Наконец, тот подошел и попросил предъявить документы. При проверке был явно смущен. Не найдя ничего предосудительного в паспорте, командировочном и билете в Москву на всякий случай спросил:
- Вы действительно работаете замминистра культуры или это ваша легенда?
 - Это его легенда.
 - И путешествуете без багажа, только с этой сумкой?
 - Багаж отнял у меня этот непонятный гражданин. А вы можете его попросить уйти из аэропорта? Ведь это именно он тут находится в ночное время непонятно зачем. И потешит летучий народ.
 
 - Ну, народ у нас любит посмеяться над чужими приключениями. А как его выгнать? Зима. Он нетрезв, еще замерзнет, а мы с вами будем виноваты. Он еще и ветеран, вон колодки выставил напоказ.

   Он посчитал инцидент исчерпанным - и отошел. А публика стала приглядываться к ней еще внимательней – вон уже и милиция  интересуется – кто-то оттаскивал даже свой багаж подальше от ее кресла.

   А потеха продолжалась, было еще несколько наскоков, продолжавшихся не менее активно – куда он девался в промежутках – бегал, выпивал, что ли?

   Где-то часам к 3-м она не выдержала и поплелась со своим портфелем, возвращенным ей в один из выходов трагикомедианта, в отделение милиции, откуда и был тот сержант, который еще раз подходил к ней и напоследок ей сказавший:  - Если не выдержите, приходите к нам.

  Пришла, постучалась, вошла и, наконец, расслабилась (в отделении!) после такого дня и половины ночи. Сержант спал на каком-то сундуке, завернувшись в тулуп, что ли. А за столом сидел очень приятный и симпатичный старший лейтенант, как потом выяснилось, на пару лет моложе нее.

   Она рассказывала  свою историю, а ее поили чаем и отнеслись с пониманием, причем не раз со вздохом было произнесено:
 - Ох, не туда и не к тому вы, барышня, приехали.
   Он явно намекал на себя, но ей было не до новых приключений, что не помешало ей прочесть ему несколько стихотворений, написанных за эти дни.
   Парень удивлялся, сопереживал, сержант из-под тулупа делал вид, что спит, а сам топорщил ушки. Не каждую ночь, вернее, дежурство, бывают с ними такие приключения.
    У нее была к нему просьба – отправить ее в Москву самым первым самолетом вместо  ее рейса.
 Она уже подходила к окошку – там ей ответили, что билеты проданы, а будут ли места, станет известно после регистрации на четыре  рейса, которые предшествовали ее родному.
   Она улетела первым самолетом в 5.30. Виктор, так звали  молодого человека в погонах, все быстро уладил, и они обменялись телефонами на тот случай, чтобы он мог ей рассказать, как события будут развиваться далее. Ей это уже было малоинтересно, но на этом настоял он, а может просто по привычке  иметь телефон то ли нарушительницы, то ли пострадавшей – кем она была, кто знает наверняка?

    Она летела, постепенно освобождаясь от кошмара и даже вспомнила, что «Для кого-то просто летная погода, а кому-то проводы любви», а еще и охапку тюльпанов в прошлый ее полет.

    Домой добралась без приключений. Опять шел снег, и было холодно. В автобусе ей не хватало невыделанной диковинной шкуры оленя возле металлической стойки  и, слава богу, не было цветов, они опять оторвали бы ей все руки. Вот странное  дело – об этой шкуре она и не вспомнила ни разу, а оказавшись в тех же обстоятельствах – сразу, как будто это было вчера.

   Дома мама ахнула, увидев ее, столь измученную и невеселую. У сестры были гости и поэтому они с мамой, не сговариваясь, отправились на кухню, а чтобы никто не мешал – затеяли стрижку, ведь назавтра она улетала, а считала своей святой обязанностью привести маман в порядок. Так им и удалось уединиться, и Оля рассказала о своей теперешней поездке, стараясь не сильно испугать самого близкого человека. Но та все равно пугалась все больше по мере рассказа:
 - О господи! Да этот придурок тебя и убить мог!
 - Да ну, слабоват будет!
 - Ну, он же швырялся утюгом!
 - Так не в меня.
 - А следующий  раз мог и в тебя.
 - Именно поэтому я и убежала.

   Она помолчала немного и добавила:
 -  Все хорошо, что хорошо кончается, но поделом тебе, дочечка: от добра добра не ищут!
 -  Угу! А еще: Нельзя вступить дважды в одну воду. Именно это я и сама себе сказала:
Жила в
позоре окаянном,
а все ж душа - белым-бела,
и если кто-то
океаном
и был - то это я была.

Ах, Бэлла Ахатовна, слова ваши ценные, ни с чьими не спутаешь, а твердила их себе я, как и эти  строки:

Что ж, он навек дарован мне -
сон жалостный, сон современный,
и в нем - ручной, несоразмерный
тот самолетик в глубине?
И все же, отрезвев от сна,
иду я на аэродромы -
следить огромные те громы,
озвучившие времена.   







                3. Встреча через 50 лет.
               

       А в октябре произошло такое знаменательное событие. Но об этом чуть позже, сначала предыстория. Все эти годы она среди всех своих памятных одноклассников искала Галю Трубчанинову, с которой училась в 47 школе города Читы. Фамилия довольно редкая, поэтому едва нашлась всего одна с такой – некто Светлана Трубчанинова в Израиле, она сразу ей написала, а не знакома ли она с Галей или, пуще того, не являются ли они родственниками.

    Увы, ее надежды не оправдались, хотя Света ответила, что у их прадеда было много детей, и всех разметало по стране, а вот ее даже в Израиль занесло. Все это еще и Ирина помнит, подарившая ей мир одноклассников и живо реагировавшая на все ее поиски.

      Но с Галей они дружили еще до Нерчинска, она пришла в их 5 класс на пару недель позже нее самой, где-то в середине сентября. Высокая девочка с двумя косами и все время как бы стесняющаяся чего-то, вплоть до своей собственной персоны. Папа у нее был военным врачом, сначала они жили на квартире, потом им дали свою в ДОСе. Оля бывала у нее, она бывала у Оли, особенно, когда родилась Светка. Галка прямо изнемогала от желания понянчиться с малышкой. А Оле только этого и надо было – судьба вечной няньки не так сладка, как просто прийти гости и поиграть с ребенком.

       А вот с тех пор она никогда ничего не слышала о своей однокласснице, как, впрочем, и о других из всех школ по совокупности.

      И вдруг однажды прозвучал телефонный звонок:
- Здравствуйте! Это Оля Квадратько?
- Да, здравствуйте! - а сама в это время лихорадочно соображала, кому бы это мог принадлежать такой густой и красивый мужской голос, который ищет «Квадратько», она и сама-то давно привыкла к фамилии «Доронина», все это жутко заинтриговало ее.
     А незнакомец продолжал:
  - На сайте вы обозначили 47 школу г.Читы, но я вас не помню, хотя тоже там в это время учился. Вы ничего не напутали?
  - О, нет! На отсутствие памяти еще не жалуюсь. Я действительно там училась в 57- 60 гг, но в начале седьмого класса уехала. А Вас-то как звать-величать?
  - Иван Степаницкий.
  - А, это тот, кто даже фотографию не разместил!
  - Он самый. А кого вы все-таки помните?
  - Витьку Веревкина, Свету Павлову, Люду Кисляк, Галю Рыжкову и Галю Трубчанинову.
  - Стоп! Все понятно, наша. Наша девочка!
  - А-а-а, так вы меня проверяли…
  - Нет, ну раз Витьку Веревкина помнишь, значит, наш человек. Он такой был популярный представитель нашего класса, на мотоцикле гонял по городу и стадиону ЗабВО.
  - Да, но я его помню только двоечником, забиякой и балбесом.
  - Так, а насчет Галки Трубчаниновой, так она тоже живет в Украине, на сайте ее сын Смирнов, и у нее фамилия такая же, живет в соседней с вами области. У меня есть и телефон, но сначала напиши сыну, он ей передаст, может, она и к компьютеру подъедет.
  - Слушай, Иван, а чего ты на сайте не написал ничего?
  - А мне удобней с телефоном, так что жди звонков, я тебе еще про многих смогу рассказать.
       И действительно, стал звонить с завидной регулярностью и неторопливо рассказывал, что был уже не один раз в Чите, собрал там всех местных:
   - Представляешь, они даже и не знают друг о друге ничего в одном городе, - одновременно собирал остальных со всей страны. В общем, чувствовались возможности и организаторский талант вкупе с наличием некой идеи всем встретиться.
      Трубчаниновой она позвонила в тот же день, написав ее сыну и получив быстрый ответ с телефоном.
     И вот ее звонок, а вначале – предвкушение звонка, тайное хихиканье в душе от предстоящего разговора…
  - Здравствуйте! Это Галя? Трубчанинова?
  - Да, она самая. А вы кто?
  - Ты сидишь или стоишь?
  - Стою, а в чем дело?
  - Тогда садись!  А помнишь Читу, нашу школу и девочку Олю Квадратько? Так это я и есть, - она еще не договорила, а в ответ уже неслось:
  - Конечно, помню. Но ты с нами школу не заканчивала. У тебя тоже папа был военный. А еще маленькая сестренка.
  - А у тебя папа был санитарным врачом, - на что она ответила тем же голосом и теми же словами, что и в школе 50 лет назад:
  - Мой папа – главный эпидемиолог округа, - ну, разве бывает такое, просто обалдеть, те же интонации, как бы исправляющие ее ошибку, мол, какой санитарный врач!
     Они смеялись и чего-то выкрикивали, вспоминали тех, кого помнили, и о ком хоть что-то знали, хотя бы со слов того же Ивана Степаницкого. У Гали было двое взрослых сыновей, она тоже была врачом, но сейчас на пенсии, дети живут отдельно, с мужем в разводе, живет одна в 4-х комнатной квартире, занимается дачей, весь урожай – подспорье в хозяйстве.

    А уже ближе к концу лета Иван стал конкретно настаивать на встрече. Она предложила встретиться у нее в Д-ске, для чего ей пришлось рассказать о своей  проблеме с ногами. Для встречи предполагалось еще пригласить  одного их одноклассника, Сашу Первинского, бывшего военного летчика, обретающегося в Луганске, а также двух «парней» из параллельного класса, один жил в Киеве, другой – в Харькове. А кроме того, конечно, Ирина как истая забайкалка с детства, и Толя Латынцев, один из трех братьев Латынцевых, которые всегда приезжали в очередной городок за пару месяцев до отъезда семьи Квадратько. Так было в Нерчинске, Домне и Чите-46. В Домне они вообще эти самые пару месяцев жили в одном подъезде.

       Сначала она думала, что это все химера, и ничего не состоится, мало ли, побазарят и бросят, уже одно это хорошо. Самое интересное, что ни Ивана, ни Сашу она по школьной жизни совершенно не помнила, только девчонок из класса, а их-то как раз и не было, кроме Гали. Сказывалось то, что в 5-7 классах еще совсем почти не интересуются мальчишками, разве только огреть портфелем по спине и получить в ответ нечто подобное.

     Но дальше – больше, их разговоры с Иваном становились предметнее, он уже говорил, что приедет с водителем, продукты и прочее он тоже брал на себя. Ей оставалось только их принять и разместить, да еще поломать голову, кто же такой этот Иван, то ли коммивояжер, то ли представитель гостиничного бизнеса, уж больно разброс его возможностей был похож и на то, и на другое.

     Они уже давно, с первого разговора, были на «ты», говорили естественно и просто, обсуждая подробности его прошлых встреч с одноклассниками в Чите и Подмосковье, а также  проблемы будущей встречи четверых  из забайкальцев.

      Детям она не говорила про эту подготовку, заранее представляя контрвопросы ее прагматичных и недоверчивых ребят, мол, чего ты тут, мать, затеваешь несообразное, никого практически не зная.

      И только в день выезда Ивана из своего города на севере Украины, рассказала приехавшему в обед Сергею, что к ней едут трое одноклассников плюс водитель.  Трое «параллельных» ребят так и остались параллельными линиями, не пересекающимися с ними, у каждого были свои веские причины – один только что вернулся из Крыма с волейбольных соревновний ветеранов - надо же, их сверстники еще играют в волейбол и выступают в команде на первенстве ветеранов, а не просто на пляже. Двое других отговорились тем, что они вовсе не знакомы, вроде она сама была знакома, по крайней мере, с двумя из трех предполагавшихся гостей?

     Была пятница и шел мелкий моросящий дождь, как и положено в октябре, на крыше у Сережи работали двое парней, быстро уменьшая штабель досок, завезенных накануне. Этот штабель никак не входил в ее планы, ведь она обещала, что во дворе достаточно места для машины. Но к вечеру штабель убрали, соорудив из него крышу, только из-за дождя не подмели, на его месте лежали пахучие полосы красноватой коры и стружки.
 
     Сережа также обещал подъехать к вечеру, его явно разбирало любопытство, да и мать поддержать вместе с женой и сыном, так, на всякий случай.

      С дороги Иван звонил по мере приближения все чаще, у въезда в город она их вела по улицам и закоулкам, в ответ иногда получала рычание, что ни фига свой город не знает, потом шли «просю пардону»,  ведь это они сами пропустили центральную улицу на въезде. Одновременно она узнала, что Галка едет поездом, а Сашка – автобусом. Наконец приехали, у ворот остановился микроавтобус «Мерседес» цвета морской волны. Увидела их в окно.

      Вышли незнакомые мужики высоченного роста, что сам, что водитель. Правда, кто есть кто определилась сразу по голосу, красивой седине, громким ругательным претензиям, что двор не подметен (хорошо еще, что досок не было, а то бы куда с микроавтобусом-то?) – Ну, одно слово, командир, человек явно привык командовать.

     Прошли вдоль дома, живописуя собой моросящую серость – Иван был в белоснежном спортивном костюме, который шел к седине ослепительно. Да и сам выглядел очень подтянутым и стройным, с красивым летним или бархатного сезона загаром. Встретила их на пороге в веранду, где ремонт еще и не начинали тогда, зато жилая часть дома была в полном порядке:
   - Ну, заходите, гости дорогие, рада вас приветствовать!
   - Ага! Так значит ты и есть Оля Квадратько и здесь ты и обретаешься. – голос был резкий и не очень довольный, типа не статусно ему тут, на что она имела заветное словечко «перебьешься».

      Провела их в дом, ну, там гости подобрели, увиденное их и порадовало и успокоило – центральная большая комната с высокими потолками и современной отделкой, полупустая, не захламленная ничем, кроме диванов и кресел, в которой можно удобно разместиться, чтобы провести их sation. Ну, то, что надо.

  Вдобавок наличие еще трех небольших комнат для  «переночевать» каждому в отдельности тоже было подходяще. Иван упал с высоты своего роста в одно из кресел и испытующе уставился на нее, но она была не робкого десятка, могла сразиться в любом словесном поединке, которого вовсе и не последовало.

    После новых «здрассьте» и «как поживаете?» и «спасибо, что телефон не забыла зарядить и хорошо провела их по городу» мужчины – водителя звали Николай - принялись выгружать вещи, для чего ходили к машине, стоявшей на середине  двора вдоль дома.
 
       Ольга улучила момент и позвонила Сереже, что гости приехали, и вечером пусть подъезжает и он, а также Ирине и Толе Латынцеву, а заодно и еще одному жителю из ее семьи – Сашке, для которого это вообще было полным сюрпризом. – А что? Много будет знать – скоро состарится.

       Когда она вышла в кухню, соединенную с верандой, ее поразил вид  пяти-шести пластмассовых высоких ящиков, которыми пользуются в торговле, наполненных мясными и колбасными изделиями, стоящими друг на друге на полу. В веранде Блэр радостно лопал палку колбасы, имея про запас  между лапами на полу красивую упаковочку  розовой буженины! Еще одна упаковка валялась тут же, без признаков содержимого.

      На пороге показались гости с очередными уже не ящиками, а коробками, где было все, что только может понадобиться, от подсолнечного масла и вороха овощей с фруктами, до конфет в коробках и торта в отдельной огромной коробке. Да! Еще и соки-воды с горячительным.  Во-о-от! Дай бог гостей, да хороших! И еще: Смелость города берет, как и риск – благородное дело!  А рабочие с крыши уже кричали им всем:
  -  Виталльна! К вам гости что, на месяц приехали? Или вы все вместе отбываете на Северный полюс?  Их тоже поразили все эти припасы, да и как было  иначе?
     Ольга улучила минутку, когда Николай был один:
   - Вы что, с ума сошли, столько навезли, на роту голодных солдат! – на что он безмятежно ответил, одновременно хитро наблюдая за ее реакцией:
   - А чего мелочиться, ведь ваш одноклассник, Виталивна, - украинский олигарх!  При этом он так интересно произнес это слово – с украинским фрикативным «г» и  непонятным «х», как бы состоящим одновременно из  «х», «в» и «ф» и весело наблюдал за ее реакцией, которая была естественной, если не считать отвалившейся слегка челюсти и выпавших из орбит глаз – да что там, удары мы держать умеем, тем более радостно-изумляющие.

      Потом выгнали на улицу Блэра, частично освободили ящики и коробки от быстро портящихся продуктов прямиком в холодильник,  остальные – отнесли в дом в тех же ящиках и коробках, уже подсократив их невозможное количество.

      Между делом хохотали и вспоминали, всю соль оставляя на потом, когда все соберутся, потом рассказывала дорогу к автовокзалу, куда гости поехали за Александром Первинским. Потом, уже с ним, ведомые по телефону, они покатили на железнодорожный вокзал за Трубчаниновой.

      Когда все собрались, долго и почему-то на кухне разглядывали друг друга.  Ольга к этому времени накрыла стол в комнате, ведь она тоже готовилась к встрече.  Галя с Сашей были готовы сесть за стол, но Иван с Николаем твердили, что будут делать шашлык, для чего у них все имеется с собой, от дров до мангала с шашлыками в вакуумных упаковках. Остальным же казалось чистым безумием под дождем жарить шашлыки, когда стол накрыт да и в доме еще столько всего привезенного – «ешь-не хочу».

      Но Иван нашел место, где не было дождя, под новым капитальным навесом, уравнивающим линию нового дома с гаражом, оказавшимся до этого как бы в выемке, хотя там были клеенки от битумной черепицы навалом в немалом количестве, которые они просто, долго не церемонясь, запихнули поглубже в угол – и все это один из них в белоснежном спортивном костюме, оказавшемся рабочей одеждой, потому что к столу наш денди переоделся в обыкновенные синие джинсы и рубаху.

               
      
      А стол и гости тем временем ждали  сигнала: - Навались! – что и сделали с большой радостью, ведь воспоминания «всухую» =- это совсем не то, что под хороший молдавский коньяк, привезенный Ивановым предприятием в обмен на производимую им продукцию. Того, чего больше всего боялась Ольга, что кто-нибудь из незнакомцев окажется сильно пьющим гражданином и испортит всю встречу – не произошло. Почему? Да потому, что просто не было пьющих – Сашка Первинский не выпивал вообще, здоровье не позволяло. Остальные выпивали совсем по чуть-чуть, для приятной беседы и вкуса закуски. Да и не пьянило настоящее питье по причине высокого качества напитка, не смешиваемого ни с чем.

    Когда утолили первый голод, потекла беседа, до этого состоявшая все больше из восклицаний и воплей – А помнишь? А помните?     Теперь вспоминали чинно и расслабленно, в том числе, как Иванов отец шил всем мальчишкам, вернее, уже парням – это как раз без нее, брюки, будучи хорошим закройщиком-самоучкой. А научился он шить, будучи на поселении в области после выезда из Западной Украины, а потом переехал в Читу и обзавелся  там своим кругом  заказчиков – шил только мужскую одежду, поскольку на ней только и учился.

    Она вспоминала, как именно в 5 классе полюбила английский из-за замечательной учительницы-красавицы с высоким пучком волос на голове и как потом ставили в 6-м классе «Золушку» на английском, где они со Светкой Павловой были дочерями, а Галка Трубчанинова их матерью, мачехой для Золушки, и как потом выступали перед всеми 5-7 классами.

     Пацаны этого не помнили, зато для Галки это было откровением, приподнявшим некую завесу в ее памяти. Потом Иван сообщил, что ее подружки Галки Рыжковой, прозываемой «Папой Римским» уже нет в живых, а Люда Кисляк, жившая с той в одном доме, после 8-го класса ушла в техникум - и так с тех пор о ней никто ничего не знает. Потом пошли в ход фотографии, привезенные Галей и Иваном. Галины – давнишние, черно-белые с субботников и последнего звонка, где Оля впервые увидела своих новых и старых знакомых в юности. В том числе и Галку Рыжкову, завитую, кокетливую, курносую, хорошенькую, в платочке и без. Ах, как жалко, ну, что же ты, Папа Римский!

      Иван подначивал Сашку за его «безделье» в летных войсках и безделье теперь, на пенсии. Галка вспоминала, что Сашка в старших классах был героем-любовником класса, и на него заглядывались почти все девчонки. А что, он и сейчас ничего – очень живое лицо, озорные глаза, быстрая речь на замечательной волне юмора, когда  вовсе непонятно, серьезно человек говорит, или опять подначивает и шутит неимоверно.

   Кстати, юмора было хоть отбавляй! Так быстро сойтись за столом в одно целое и перейти на «ты» могут только бывшие одноклассники – и это особая каста, в которую ты никогда не войдешь, если только не учился вместе. Потом вспоминали взрывы на кислородном заводе, а потом - потоп в Чите-III. А иначе  говоря – на кладбище в сопках выше их 47-й школы.  После старых фотографий рассматривали  новые, из Читы и Подмосковья, с тех встреч, где были Иван и Саша. Взрослые солидные люди – а приглядишься, вот это Мальцева, а это Сумкин, а это Кочелаева, а это Юрка Лопатин.

      Потом Иван предложил, чтобы каждый вспомнил свою последующую жизнь вкратце с парой самых запомнившихся эпизодов. Пошли по кругу, и начали с Ивана.
 
     Закончил  химический факультет в Омске, женился на выпускнице Читинского мединститута. Галя Трубчанинова, оказывается, знала ее и ее отца – завкафедрой меда, в котором и сама училась, выбрав профессию  вослед за своими родителями-медиками.
   По распределению попал на Украину, налаживать производство заменителей человеческой крови и препаратов из нее. Двое детей, дочь в Германии замужем за иностранцем, жена уже не работает, была, естественно, врачом. Сын живет в Киеве, военный преподаватель в Академии. Может, назывались и города и вузы, но это не суть важно, она этого не запоминала, важна канва жизненная и чем человек дышит. На острый Галин вопрос:
  - А чего это ты вдруг стал всех разыскивать из одноклассников, может, нагрешил много, а теперь замаливаешь,- ответил, немного подумав:
  - А ведь правильно формулируешь, я сам-то и не додумался, а ты вот так сразу.

    Да вот как-то стали приходить разные мысли, для чего живем, и понял, что по-настоящему счастлив был только тогда, когда были родители, и было Забайкалье. Хотя жаловаться грех, всего достиг, везде сориентировался вовремя, особенно в трудные времена, - глаза его при этом увлажнились, и стало понятно, что он, такой громогласный, красивый и успешный здесь и сейчас абсолютно искренен с ними, даже больше, чем с родными людьми. А потому лишь, что они из одной купели и ровесники, прошедшие через те же годы.

     Потом рассказывала Галина, плотная дама с короткой седоватой стрижкой и в очках, в спортивном костюме, в который она переоделась по приезде.

     Была замужем, развелась, когда дети уже стали взрослыми. Сменяла свою квартиру с родительской, теперь живет в 4-х-комнатной одна. Лет в 50 с небольшим оставила работу врача и уехала в Италию на заработки, ухаживала за богатыми престарелыми пациентами, заработала на квартиры сыновьям – это и было ее целью. Пенсию заработала маленькую, но отдельное проживание детей – это того стоит. Возится на даче, все, что выращивает – большое подспорье  в ее жизни. Много читает, дружит с такими же огородницами по соседству, родителей давно уже нет в живых. Сашка вставил и тут:
  - Нет, Галя, зная тебя по школе этого представить было невозможно.
  - Чего, этого?
  - Да вот того самого, что ты станешь чьей-то женой, матерью, да еще и огородницей!
  - А что я, не человек, что ли?
  - Да человек, человек, но такая была заученная, вечно стесняющаяся, мамина и папина дочка…

     А сам Саша рассказывал и того меньше – служил, летал, потом и летать особо не давали из-за отсутствия горючего. Семья, двое детей, внуки, все в одном городе. В последнее время достают болячки, в основном, сердце. Поэтому и не выпивает больше, и давал торжественное обещание жене, когда уезжал на встречу. Как видите, сдерживает безукоснительно, и засмеялся, сообщив, что все свое уже выпил давно.

     Тут наступил и ее черед – и уж поверьте, она своим рассказом в грязь не ударила – ведь дар рассказчицы ей достался от ее отца по наследству, да что там, «заяц трепаться не любит». И она рассказывала основные свои вехи, немного задержавшись на своей встрече с будущим мужем, когда он служил в Подмосковье  во солдатах. Она рассказывала, а Иван промокал увлажнившиеся глаза  и приговаривал:
  - А душевно сидим! Оля, ты интереснейший человек! И как бы мне хотелось тебе помочь с твоими ногами, хоть в Киев, хоть дальше. Ты думай давай!

     Потом приехали ее дети, пришла Ирина с работы, ее читинка-46. Позже всех приехал Толя Латынцев, с которым практически тоже увиделись взрослыми в первый раз, хоть и представляли друг друга по фотографиям на сайте.

     Появление молодежи внесло особую ноту в застолье, в котором вообще не ощущалось никакой неловкости, что моментально передалось и вновь прибывшим. Наличие молодой незамужней Ирины вообще внесло в действо особую интригу, мужчины начали пыжиться и всячески острить, стараясь привлечь ее внимание, осторожно подшучивая над тем, а доложилась ли она маме, куда пошла и на сколько.

     Им казалось это очень смешным, но они были недалеки от истины, она именно была по вечерам на постоянной связи с домом, даже когда пропадала у подруг. Как ни странно, и Ольгу это очень порадовало, Ирина ничуть не смущалась, раскраснелась, несказанно похорошела, смеялась и флиртовала со всеми тремя мужчинами, в том числе и с Николаем, сидевшим у них на самом почетном месте, просторно, на закруглении нового помпезного дивана.
 
    Засидевшись допоздна, уже и проводив гостей, они все никак не могли угомониться и наговориться, тем более, что Иван с Николаем уходили спать в автомобиль, где Николай, собственно, и обретался уже после долгой дороги и долгого застолья.

    Уже улегшись, они долго не могли заснуть каждый в своей комнате, кто-то что-то изрекал – и опять смеялись и вспоминали, благо за закрытой дверью спал один ее младший сын.

    Утром все началось сначала, в том числе и сеющий серый дождик. Утренние водные процедуры закончились королевским завтраком, где они с Галей были кухарками, а Николай их надсмотрщиком и погонялой, требуя и того, и  сего. Этого и вот этого, причем, они были уверены, что все это он затевает более для себя, чем для своего шефа.

    Тот до удивления был неприхотлив в еде, наверное, поэтому и сохранил такую стройность. А что, недаром говорят, что богатые люди – худые. Их диеты дороже любого крестьянско-городского ассортимента.

      Во время завтрака Галина вдруг изъявила желание покататься по городу:
  - А то приеду домой, а город Д-ск и не видела, ничего никому и рассказать не смогу.
  - Мудро говоришь! – поддержал Иван. Едем на экскурсию по городу!

      К тому времени уже приехали и Сережа с семьей, Сашка укатил на работу еще раньше их завтрака, естественно. Ирина позвонила и сказала, что задерживается, на что с ней договорились, что она подъедет сама и возьмет ключ в условленном месте. Один Николай был недоволен:
  - Куда надумали ехать в такую погоду? Кака-така экскурсия? – а ему просто не хотелось убирать постели и сиденья приводить в походный вид, но уж тут они ему попеняли всласть с Галиной, в отместку за завтрак, так сказать. И все это радостно и не злобно, упаси бог, на волне постоянных неиссякаемых подначек.

     С хиханьками-хаханьками расселись в микроавтобусе, на этой же волне выкатились со двора с запотевшими окнами и изнутри, и снаружи. Впереди с водителем в качестве гида сидел Сережа. Маленький Вовчик был особенно счастлив, что все собрались кататься, тем более, что папа всем все показывал и рассказывал, иногда поддерживаемый мамой, сидевшей рядом с самым главным дяденькой в этой компании и с сыночком Вовой.
   Гиды из семейства получились первоклассные. Основной целью их поездки был недавно открывшийся стадион европейского уровня, построенный для чемпионата 2012 года, заранее, так сказать, с большим упреждением, чтобы было что показать отборочной комиссии или как там она называется.

    Стадион всех потряс, даже за сеткой непрекращающегося дождя, который позволил им почти объехать его кругом, для чего приблизиться практически к трибунам. Это было грандиозное зрелище!

     Назад поехали новой дорогой, которая вообще была под стать стадиону, но еще не вся была проложена, только изрядный кусок, который сливался в одном месте с обычной городской артерией, а строительство шло дальше. Но в эти несколько минут они все как будто побывали на скоростной просторной трассе  где-нибудь в Европе, коей Иван был явным знатоком.

     Лично она домой возвращалась под большим впечатлением, ведь до этого момента не видела ни дорогу, ни стадион вблизи. Вот что значит экскурсия даже по родному городу.

     Прежде возвращения заехали еще на железнодорожный вокзал, чтобы взять для Галины билет на завтра. Билетов не оказалось, поэтому прямо тут, в машине решено было отъезжать  сегодня ночью, часа в два, чтобы Галину подвезти в ее город, хоть это было и не по пути. А ночью – потому, чтобы  успеть до многокилометровой утренней пробки  преодолеть мост через Днепр.

    Когда подъехали к воротам, Сережа пошел их открывать, а назад вернулся обескураженный:
  - Там Ира простояла все это время под гаражным навесом, вся продрогла.
  - Да я же ей ключ в условленном месте оставила.
  - Говорит, не подошел!
  - Ах, батюшки-светы, неужели в этой суматохе я схватила не тот ключ, отдельный, чтобы не запрятывать связку ключей, более привычную на вид.
  - Да не волнуйтеь вы так!- тут уже и сама Иринка подошла, - я совсем недавно приехала, - а вокруг уже все гомонили, обещая согреть ее коньяком и горячим чаем вместе с теплой застольной беседой.

      Снова накрывали на стол, вернее, добавляли все разложенное снова из холодильника на стол, снова открывались бутылки, лилась душевная беседа, все чувствовали себя одной семьей, такая создалась необыкновенно теплая беседа.

    Включали музыку, но репертуар контрастировал с их душевным состоянием, какие-то песни более старого поколения, Утесов, Русланова, Шульженко.  Нет, хорошие певцы, кто же спорит, но они-то выросли и разменяли свою молодость под  другие мелодии.  Сейчас бы «Чита, Чита, сопок таежных сплошная гряда…» или « Идут по общей лестнице, звонок услышав звонкий, ровесники, ровесницы, мальчишки и девчонки». А потом что-нибудь из Хампердинка и Тома Джонса.

     Застолье  в своем теплом градусе дошло до того, что ее сын с невесткой по отдельности сказали тост, смысл которого сводился к тому, что у их мамы было замечательное детство, потому что были такие одноклассники. Тут мама, конечно, не преминула возопить словами Райкина: - Вот почему я стала такой веселой и жизнерадостной!
      А дети продолжили:
  - Мы вот видим вас всего второй день в жизни, а полное ощущение, что вы наши самые близкие родственники, и мы знаем друг друга тысячу лет – это значит, что вы все очень хорошие люди!

      Постепенно  одноклассники остались одни, погомонили еще немного, но потом решили, что перед отъездом в 2 часа ночи не мешало бы и отдохнуть, ведь как-никак им всем уже за 60, об этом тоже иногда полезно вспоминать.

      Разошлись по своим лежанкам где-то на часик, но потом Галка пришла к ней в комнату – и они в темноте, не зажигая света, поговорили, наконец, как две подружки, наедине, без застольного мажора, о том, что основная часть жизни прошла и как быстро она все-таки пролетела, и что всего в ней было – и хорошего, и плохого. И как замечательно вот так встретиться и поболтать, наконец. Да могли ли они представить себе такое?! Спасибо интернету, спасибо Ивану, который сентиментален, однако, хоть и виду не подает, и собирает  их по всей бывшей стране, и сам черпает в этом какие-то новые силы или совершает какое-то покаяние.

     Потом опять полежали  на своих местах «согласно купленным билетам», потом подгреб Сашка Первинский и сказал, что нечего дрыхнуть, вот он, например, совсем не может.
  - Конечно, - тут же парировала Галка, - это нам с Ваней ночь не спать, трястись в дороге, а ты уляжешься, и будешь дрыхнуть после нашего отъезда…
  - Да не буду я «дрыхнуть», столько навалилось всего из прошлого, совсем не спится, я и прошлую ночь все ворочался от нахлынувших воспоминаний.

      Слово за слово, все трое проснулись, вернее, поднялись со своих мест, каждый нашел чем заняться. Галя собиралась, Олька ставила чайник, а Саша нашел возле телевизора несколько хрусталинок от люстры, лежавшие на видном месте, чтобы их не потерять и вернуть на место. Потребовалась проволока, щипчики были при мастере, он всерьез занялся креплениями этих хрусталинок. Тут с улицы подгреб и Степаницкий:
  - А… не спите! Смотрю - окно давно зажгли. Чай будем пить? Хорошее дело после застолья и чтобы в дороге не уснуть.
      Вдруг стали вспоминать школьные прозвища, хохоча от радости:
  - Ты – Первак! Ты – дядя Стёпа или просто Степа, ты Куба – а почему Куба?
  - А потому, что Квадрат! Очень логично!
  - А я - Трубча, - скромно вставила Галя, и тут же получила громкое хоровое  исполнение ее настоящего прозвища, несколько отличавшегося от ее интерпретации:
   - Трубча-Гэ… - почувствуйте разницу.
   - Вот черти! Я думала, что вы все забыли, - хохоча, причитала Галка, - а вы не забыли, черти полосатые.
       Под общий хохот одноклассников вешать подправленные хрусталинки  под потолок полез олигарх, для чего взгромоздился на стул:
  - Ты же, Сашка, ниже меня, мне легче достать.
  - Ты не выше, ты длиннее!- Эта замечательная ночная сценка никогда не изгладится у нее из памяти – хорошо с вами, ребята!
      
     Утром проводили на автовокзал Первинского, подкатив прямо к его автобусу, для чего сын  проехал в служебные ворота.

      А днем… Днем она была приглашена на юбилей в кафе, к другу ее мужа. Такая активная жизнь  ей явно была тяжеловата, поэтому, появившись там, среди нарядных гостей, из которых была знакома едва ли с десятком человек, почувствовала, что  это - уже перебор. После  того стола уже  не елось и не пилось. Только мечталось.
    Поэтому она полностью отдалась послевкусию их быстро промелькнувшей встречи, вдобавок и было в чем представить себя отстраненной и многомудрой, как черепаха Тортилла, тающей от переживаний и уносящейся куда-то вдаль, то ли на облака, то ли к звездам, то ли просто  в теплую и одновременно будоражащую воду.
 
     А дело в том, что на юбилее была парочка – тамада, маленький, юркий лысоватый с ненавидимым ею зачесом набок, который набором своей пошлости несказанно ее раздражал:
  - Кто родился в январе – давай наливай! – ну типичный массовик-затейник.
Но с ним был брутальный немолодой детина в простом черном растянутом свитере – и он оказался саксофонистом, а играл – как бог. И все то, что она не услышала на своей встрече дома, она с нескрываемым волнением получила здесь: и «Свою судьбу «на бис», и школьный вальс, и Хампердинка, и Тома Джонса. И все вживую, исполненное спокойно и страстно. А она сидела с закрытыми глазами и улетала далеко-далеко.

     Когда маэстро садился за стол со своим коротышкой, лично он ничего не говорил и не пил, что тамада объяснял как то, что он за рулем. Похоже, что он теперь за рулем всегда, и все уже когда-то выпил, возможно, когда блистал в каком-нибудь симфоджазе. А мастерство не пропьешь!

     Когда она шла к машине в сопровождении сына, приехавшего за ней пораньше, было уже темно, по-прежнему шел дождь, тихий и шелестящий, а из окна ревел и плакал саксофон.   
   

                4. Запах бетона и «городок».


   На второй год начали строить раньше – в середине апреля, сразу после всех пасхальных праздников.



   А вот уже и конец ноября, а стройка все идет, да и как ее замораживать, когда уже подвели тепло – и в новом доме можно работать в тапочках на босу ногу, что и делают двое постоянных ребят, обустраивающих дом изнутри.

  Уже есть камин, лестница на второй этаж, полностью оборудованная котельная, теплый пол, потолки и стены в финишной шпаклевке. Дел еще невпроворот, но это уже дом, настоящий дом, теплый и свой, в котором еще никто не жил, со своей историей и своими запахами новостройки.

  Ах, как она любила этот запах. С той самой поры, как отец привез их в «лес», в военный городок вдали от цивилизации, куда он и другие отцы все время исчезали из Домны, где оставались семьи.

  Ехали двумя машинами, впереди газик с семьей, сзади – грузовик с вещами. Только проехали КПП, великолепную бетонку вдруг пересек перед самым их носом  яркий румяный лыжник – и остался стоять на обочине с открытым ртом, из которого вырывалось облачко пара. Увидев его, отец крякнул эдак неодобрительно, а Оля с мамой на заднем сиденье залились смехом. Да и было от чего засмеяться.

  Подъехали к дому – небольшой такой дом о два этажа. Серый кирпич, большие окна, лоджии, даже на первом этаже. Так вот он какой, знаменитый Ракитинский дом, построенный  командиром дивизии для себя и своих замов.

  Оля пошла в дом вслед за родителями, с большим зеркалом в одеяле, которое везла в машине на коленях.

  И вот он – незабываемый запах – смесь запахов цемента, краски, паркетного пола, натертого мастикой. Прекрасный холл с подвесной вешалкой, почти как в театре, длинный коридор, ее комната в самом начале этого коридора. Гостиная с эркером и выходом на лоджию, люстры под высокими потолками, эдакий советский ампир под бронзу. На кухне – встроенная мебель – и кафель, прекрасный кафель во всех нужных уютных комнатах и комнатках. И еще – горячая вода. Впервые здесь, далеко-далеко от Москвы, практически, в тайге.

  Они бегали и восхищались, присматривались ко всему, лица раскраснелись, глаза сверкали радостью. А потом вдруг заметили, что папа снова вернулся в холл. Смотрел на эту их метушню оттуда и  тихо заливался слезами  счастья, что смог привезти их в такую квартиру.

   Недавно на сайте «Одноклассники» на снимке городка из космоса она с волнением и радостью увидела рядом со школой этот их дом, возле  которого было написано: генеральский дом. Да, впоследствии он стал так, наверное, называться, когда вслед за первым генералом – Иваном Григорьевичем Ракитиным появились новые и приходили  в него жить. Но тогда, тогда, в дивизии еще не было генералов, а дом уже был. А через пару месяцев  Ракитин стал первым генералом в части, хоть и попало ему одновременно за дом такой комфортности.

  Ну что же, все не приходит сразу. Первые командиры без семей жили в Нерчинске в старой заброшенной «синагоге», как они ее называли, в каком-то бывшем то ли складе, то ли непонятно чем; потом с семьями жили в домах с печным отоплением, где печки регулярно взрывались от спекания плохих местных углей, с выгребными ямами в вечной мерзлоте. А если вспомнить еще и послевоенную Белоруссию, съемные сырые комнатки в Ленинграде, то невольно навернутся слезы, что смог после всех этих мытарств ввести семью в такую квартиру.
 - Да, - воскликнула тогда мама, - такую бы квартиру – да в Москве!
 - Ну, ты скажешь,- сразу парировал отец, - и не мечтай!
   А мечта как раз и сбылась, буквально через каких-то восемь лет и сбылась, да только пожить ему почти и не довелось. «Жаль только, жить в эту пору прекрасную уж не придется ни мне, ни тебе»…


                ------------------

  На второй год стройки, весной, задолго до начала работ, к дому прибился новый молодой песик опять же дворняжного потешного вида. Поскольку он как бы сразу задружил с Блэром, то и окрестили его Дружком. Это был верный ход – дружить с Блэром. Тогда и чувствуешь себя свободней, и много позволено, если «хозяин» – твой друг.  Особенно если у тебя такая славная подкупающая всех мордашка, нечто среднее между лисичкой и маленьким волчонком, и добрый нрав.

 Дружка не подкармливали и не приручали, помня печальную повесть о Шарике. А ему как бы и кормежка не была нужна. И на шейке у него среди пушистой серой шерсти с черными подпалинами разглядели  ошейник, который даже однажды кто-то заменил на другой. То есть Дружок по сути не был бездомным псом. Ну и пусть дружат.  Время  шло, Дружок часто наведывался во двор несмотря на стройку, начавшуюся  летнюю жару и цементную пыль.

  Это был скорбный семейный день – день рождения Володи. А поскольку и его смерть, если, помните, очень тесно была связана с рождением, то целая неделя на переходе из мая в июнь – с тех пор превратилась в печальную неделю.
 
  Как водится, Володю помянули, вывалились кучей во двор, на вечернюю прохладу, кто покурить, кто потолковать «за жизнь».  Вот тут-то и произошло знаменательное явление Дружка.   
   Песик пришел  похудевший, с озабоченными глазами и с отвисшими почти до земли – ножки-то у Дружка коротенькие – сосцами.
  Да, никто не ослышался, сосцами. И портрет Дружка, обычно безмятежного  и всем довольного, так разительно изменился. Одним словом, бедная мать и те самые дети.
  Все обалдели. А Ольга Витальевна, ёрничая, завопила:
- Дружок, вы мать?
И тут же:

- Господи, почему я так сказала?- И опять:
- А! Это, помните, в «Записках кавалерист-девицы», ну, иначе, в «Гусарской балладе»:
- Корнет, вы женщина?
В ответ вопили, перекрикивая друг друга:
- Какой к черту корнет? Так бы и сказала, Кутузов и Лариса Голубкина!
- О!  Самку назвать Дружком! 
- От кобеля не отличить! Ну, вы даете!
- А щенки где?
    Слава богу, щенков искать не стали, но чувствовали, что где-то на соседнем участке.
 
  По двору гоняет Дружок. Оказался отменной мамой. Пять щенят  окружили дворнягу – и для них она больше чем мир. А потом оторвутся и скажут, что для них только жизненный пир. Аналогий больше, чем хочешь,  аналогий не сбросишь тир – он тебя расстреляет  с излета. Все старо – но вращается мир. И все также родятся дети. И уходят, забыв отцов. И все также матери ждут, руку выгнувши  над лицом. А чего? Да никто не знает. Расспросите – вам скажут друзья. Ведь они уже все дождались. Это значит, дождусь и я.

                ------------------

  Здесь следует обмолвиться о соседнем участке слева. Справа, если помните, участок  Одудов, дяди Коли и тети Лены, как в детстве называл их Сашка. Так с тех пор и повелось, и привязалось к взрослым.
   А слева уже много лет стоял заброшенный дом. Много – это уже лет 25, как в нем никто не жил.

  Оля еще помнит, когда были живы баба Ната и дедушка Даня – их соседом был такой мрачноватый, но в общении как бы ласковый, старик Иван Захарыч. При встрече он всегда одинаково приветствовал:
- Доброго здоровьичка!
  Но как-то в искренность его приветствий слабо верилось. Его жены Оля никогда не видела, а потому и не помнила, поговаривали, что перед смертью она ушла из дома и не вернулась. И нашли ее в городском  лесу. Кто знает,  может, память потеряла и заблудилась, а тут и час предстать перед всевышним настал.
 
   А вот про него поговаривали и похуже, якобы  в войну служил немцам, потом сидел в лагере. Здесь тоже много непонятного, оговорить кого хочешь могут.
 
  Помнится, заходит Оля однажды к Володиной однокласснице,  Алке  Курловой. Она жила на одной улице с бабой Натой,  в аккурат по имени имения графа Толстого, только об этом на ней никто и не помнил, разве кроме Оли и ее окружения.
  А Алка с порога хохочет:
- Слушай, какую байку про вас на поселке сочинили.
- А что про нас можно сочинить, все счастливые семьи счастливы одинаково.
- Ну да. Да народ на выдумки досуж, что ему ваше счастье.
- Ну, не томи.
- Помнишь, Вовка с моим братом от  бабы Наты ко мне старый холодильник перетаскивали, и еще швейную машинку я у тебя брала на время?
- Сашка твой тогда был на каникулах из своей консерватории.
- Ну вот. Так теть Нина Кубочкина, она и меня и Вовку знает с детства, как мы с ним в первый класс пошли за ручку, мне и рассказала, смеясь, про образчик людской молвы.
- Да давай уже!
- Так говорят, глянь, мол,  какой внук  у «бирюков» - это уличная кличка бабы Наты и деда Дани, за некоторую обособленность и высокомерие, как им казалось, этих милейших людей. Глянь, этот толстый и бородатый красавЕц, мало ему, что у этой, из Москвы, двое, да ту оставил с дитем, ну возле шахты что живет. Так мало, он уже вещи к Алке перетаскивает.

   Тут они принялись хохотать вместе, до потери  пульса, как говорится в тех же  кругах, кто такие истории придумывает.
  - Ну, из Москвы – это понятно, я – сквозь смех выкрикивала Ольга. Тебя я тоже узнаю. А кто с дитем?
 -  Вот балда! Это Элка Иванова, наша одноклассница, вечный предмет  твоей ревности.
 -  Ну да? – охнула Оля, - да у нее дочка лет на пять моложе нашего Витальки, ей-богу.
- А народ все помнит! Как они до армии встречались. А твои факты никто и не сопоставляет, кому это нужно. Так жить не интересно.
- А зато так – ой, как интересно!

  Вечером Оля со смехом рассказывала это Володе. Но смеха не получилось. Недаром он был потомком «бирюков». Его это потрясло. Он только и сказал:
- Если из меня, порядочного семьянина, мужа и отца сделали такое, то что говорят  о других людях?
- Кристально чистых, согласно людской молве, не бывает.
- Ну, ладно, речь идет хотя бы о приличных людях.
- На чужой роток не накинешь платок. Просто мы с тобой заметные, вот и липнет.
- Нет, я не согласен. И в знак протеста я вообще перестаю верить в то, что кто-то где-то о ком-то говорит.
- И правильно. Уже давно кто-то умный вывел правило:
- Когда кончается сплетня?
- Ну и?
- А тогда, когда находится человек, который ее не передает дальше.
- Вот так просто?
- Да, как все гениальное.
 

                5. 3-ий год стройки.
               

    На третий год стройка началась, едва сошел снег. Да и то сказать – предстояло выполнить внешние работы по штукатурке и утеплению стен. А кроме того, крепко подвинуть реконструкцию кухни и прилегающих двух помещений в старом доме. Что и говорить, две пристройки стояли – одна 7 лет, вторая – 1 год, даже без штукатурки. А еще предстояло переносить отопление, выбивать часть капитальной стены под окном в бывшей узкой веранде, где столько лет фактически была кухня после газификации дома. Это – для соединения с новой пристройкой для придания кухне квадратной удобной формы, где все можно разместить, да еще и самим место останется.

     Кроме того, предстояло устанавливать четыре окна, срывать деревянный пол, проводить под ним новые трубы двух, естественно, видов, а потом еще и бетонировать его. Мечталось еще и облицевать старые стены гипсокартоном, но на этом реальные мечты заканчивались, а дальнейшее – отделка стен и пола, а также меблировка и декор – это уже из серии нереальной фантастики, хоть все равно к мечтам надо было уже привязывать конкретные точки выхода труб, разводку розеток и светильников и пр.

    Ее роль сводилась, как и раньше, к зримому, но ни для кого не обременительному присутствию представителя заказчика, который просто живет своей жизнью, но утром ключи выдает, расплачивается по мере надобности  за привезенные стройматериалы, может ответить на кое-какие вопросы, да, в конце концов, выдать зеленку и бальзамы на ранки строителей.

    Свой дом сын облицовывал по-новому, с утеплением ватой и штукатуркой поверх нее. Интересно так, мягкие по сути стены становились по мере высыхания жесткими, хоть и представляли из себя внутри настоящую подушку между ракушечником и верхней штукатуркой. Цель была одна – чтобы было тепло при минимальном использовании газа на отопление. Не правда ли, экономия энергоносителей поневоле становится идеей фикс каждой семьи вместе с экономией средств на жилищно-коммунальные услуги. Разве это секрет для кого-нибудь – вздорожание этих услуг в несколько раз за последние годы?

    Где-то через месяц после начала внешних работ, дошел черед и до нее. Сразу после Пасхи ее с  кухней и кладовкой вкупе с котельной просто подняли с места и перенесли в дом, оставив только голые стены. Правда, целый месяц до этого она протирала, сортировала и перетаскивала то, что было набито в шкафах, полках, мешках, пакетах в прежние времена ремонта в жилой части, ведь тогда в дополнительные помещения сносили все ненужное в доме, но такое необходимое по вечному «пригодится».

  Одновременно столько всего выбрасывалось безжалостно, если не представляло какой-либо особой памятности – это шкатулка Олиной бабушки с дамами и пастушкАми, это резная деревянная – бабы Наты, или ее же парные белые вазочки с довоенной рыночной майоликой, то папин фотоаппарат, то Володина фляжка.
    На новом месте, естественно, у нее не оказалось ни плиты, ни котла, ни раковины, только столик и новый холодильник внутри дома, на месте старой бабушкиной кухни в 5,5 квадратных метров площадью. В свое время в ней отказались проектировать даже газовую плиту, зато все помнили в этой кухоньке бабушкину настоящую плиту с топкой, которая обогревала весь дом и на которой готовились временами изысканные яства руками прабабки Анастасии Даниловны.
 Сейчас там была маленькая уютная комнатка, именуемая «предбанник», с дверью в ванную комнату, отсюда и название. Кстати, к большой радости обитателей – ванна с горячей водой осталась в их распоряжении. Уютные занавески, диван с подушками и феном, прямо вылезай из ванны и предбанничай, отдыхай, суши волосы – все очень удобно. А когда только переселились в дом, в этой комнатке жил младший член семейства – Сашка, и очень гордился своей настоящей комнатой, в которой царил вечный погром и неразбериха.
    Это позже, когда Сергей женился и переехал от них, Сашке досталась комната брата, побольше, и не проходная. Только бедлам остался прежний, погром и неразбериха переехали вместе с ним, хоть и Сережа в соответствующем периоде тоже был изрядным разгильдяем, но иногда производил трудовые подвиги и чистил «сергиевы» конюшни, сами понимаете, сходные с какими знаменитыми мифологическими.

    Из предбанника, естественно, на этот раз вынесли диван, который она теперь планировала после ремонта то ли в кухню, то ли Блэру в новую веранду. Надо сказать, что где-то раз в неделю, зимой, в основном, Блэр имел обыкновение ворваться обманным образом в жилую часть дома и прямиком, поджав хвост и опустив морду, добраться до этого дивана в предбаннике.  А потом моментально разлечься в цветных подушках, вытянувшись с красивым комфортом, всем своим видом показывая, что вот здесь он предпочел бы жить, а не в неоштукатуренной веранде. На этой надоевшей своей полиуретановой квадратной подушке от бывшего кресла, которое тоже когда-то было его, но безжалостно выброшенное в одно из приступов лихорадочной очистки от ненужного хлама по причине жуткой зачучканности последнего этим самым Блэром.

   А вот теперь она подумывала, не отдать ли этот темный бархатный диван в красивых лиловатых разводах  собацуре, ведь это предмет его давних вожделений, да и состояние у диванчика  явно как у хорошо повидавшего виды, хоть внешне совсем без явных изъянов, почему и в подушках, чтоб не чувствовалось продавленности.

    Теперь их с Сашкой кухонька состояла из стола и стульев, нового холодильника, купленного вместе с газовой плитой  заранее в обмен на проданную шубу, которая на пенсии ей была как бы совсем без надобности, разве только моль кормить. Пусть лучше кто-нибудь поносит и порадуется, она и надевала-то ее всего несколько раз, в особо представительских случаях, ведь от крыльца до крыльца на работу ездила в машине, где и без шубы тепло, и гораздо легче.
 
    Ну, еще микроволновка и электрочайник с электроплиткой. Последнюю привез Сережа, чтобы они на ней готовили еду. А вот этого как раз им и не хотелось, иначе дом быстро превратился бы в харчевню. Запахи, стреляющий на сковородке жир, испарения на стены, нет, не для того они наводили здесь чистоту и красоту, чтобы сейчас ее уничтожить. Так, раз в два-три дня варили какой-нибудь супчик или кашу с картошкой, а в остальном обходились салатами, консервами, бутербродами, молочными продуктами – и так жить было можно. Но вот прошло уже более пол-месяца, но работы - еще непочатый край. Ну и ладно, зато и поступления денежные предвидятся – нет худа без добра. Кабы еще не матерились, черти! Особенно один, который  ужасно заикался, зато матерился без запинки, залихватски, сам радуясь свободе и плавности своей гортанной «речи».

    На Пасху, 1 Мая и День Победы была хорошая погода. Сергей с семьей все время приезжали «на дом», как они называли сначала поездки по делу, а потом и для отдыха.  К ним тянулись их друзья, Сашкины – вообще себя считали своими, а  на День Победы приехали редкие, но долгожданные гости– ее собственные друзья, Лариса и Миша, ее брат из Москвы, а Лариса – местная. Это именно с ней  когда-то познакомила их Галя, что теперь в Польше.

    А Миша, познакомившись на каком-то юбилее сестры с Олиным Володей, просто прикипел к нему сердцем, да так и остался. Поэтому Сережа сначала свозил их к папе на кладбище, а потом и помянули и его, и всех погибших за Родину, поскольку праздник такой – со слезами на глазах. Все застолья, естественно, проводились на улице, с максимумом удовольствия, и с минимумом сервировки, хоть и на скатерти – так надежней, ведь разве отмоешь уличный стол периода стройки до стерильности. А скатерть – она и красота, и многофункциональность в этом смысле. Шашлыки, уха, овощи. Чай из самовара на щепках – все это очень любили, и знали, где находятся все составляющие процесса, хоть и великая перестройка в доме. А раз знали,  то и помогали скопом.

                ---------------------------


      Она сидела за столом в центре нарядного зала в восточном стиле, несколько перегруженного декором, вплоть до гипсово-пластмассовых кариатид, каких-то мелковатых и функционально-необремененных, просто «для красоты».
 
       Сидела на юбилее подруги, которую лет 7 назад вообще не знала.  Она стала женой их общего друга Володиного детства – Валеры «Матюхи» от сокращенной фамилии Матюшин, после  внезапной смерти его жены – Милы.

      Женился он тогда что-то очень быстро, за что его порицали даже собственные сыновья. Но сегодня и они оба были здесь, и даже работали Ольгиными «поводырями» по залу и далее, поскольку Татьяна давно стала и им не чужим человеком. Причем со старшим сыном Ольга Витальевна  работала вместе в университете, когда он пришел к ним по совместительству на кафедру. А постоянно не переходил, потому что еще вместе со своей матерью начинал в их институте ставить компьютерную управленческую задачу, там и защитился и остался уже после Милкиной смерти.

      Сначала они с Володей дольше всех не воспринимали новую Валеркину жену. Что и говорить – трудно это на месте Володиной одноклассницы - признать совсем другого человека. А потом на одном общем застолье  вдруг Оля оказалась рядом с Татьяной, живой быстроглазой казачкой из Ростовской области, которая уже тоже давно жила в Д-ске, а до Валеры была вдовой. Познакомилась же с ним давно, когда  вместе с Матюшиными водила  одного из своих детей в один класс ближайшей школы, где переучились уже два поколения и Дорониных, в том числе.
      Вот с тех пор они и подружились семимильными шагами – как-то так произошло, что она  как бы не нарочито осыпала их с Володей комплиментами, которых они себя считали вполне достойными, но которых уже давно им никто не озвучивал. Еще тогда общие друзья стали признавать, что Валерка с новой женой расцвел, похорошел и посвежел, ведь она выполняла все его прихоти, отлично готовила и всячески его ублажала, в отличие от Милки, по специальности прикладного математика, женщины умной и тихой одновременно, которая в своем интеллектуальном развитии была на голову выше своего мужа – горного мастера на шахте, человека эгоцентричного и со средними  запросами всякого рода. Но счастья и уюта их такой неоднозначный союз им не добавлял. А тут получилась пара, и оба были счастливы, только за каждым маячила своя непростая история.

      А в следующий раз была встреча на Володином 60-летнем юбилее, который прошел так замечательно, но с тех пор неотделим от – сами знаете, какая тогда трагедия произошла.

      В таких жестоких обстоятельствах Татьяна  оказала их семье неоценимую услугу – на ней был заказ поминального обеда в кафе ближайшей знаменитой шахты, где она была своим человеком. Впрочем, Татьяна везде, практически, была своим человеком, ведь кроме реализации трикотажной продукции на предприятиях и в организациях города, обладала всяческими талантами по утряске многообразных проблем и личных дел разновеликой  конфигурации всех своих многочисленных друзей.

      Татьяна в свои 60 была в розовом и свежее северной Авроры, источала, как всегда, массу энергии и положительных эмоций. Во всех тостах в ее честь все отмечали ее необыкновенную самоотдачу, что в наше время встречается довольно редко. Раскрывали все ее тайные карты, якобы о том, что за все хорошее ей уже и так воздастся там, где нужно, что пора и себя немного пожалеть и коняшку своего резвого осадить хоть чуть-чуть.

       Все было прекрасно, кроме одного – не любила Ольга Витальевна  ходить на пышные праздники одна, без своей пары. Это было непривычно и странно. Чувствовала себя не в своей тарелке из-за этого, как всякая одинокая женщина, а это ей претило, синдром одинокой и несчастной – это ведь не для нее. Но попробуй втолкуй это только своим независимым и гордым поведением, если ее и так сторонятся нормальные  постсоветские люди, как сторонятся всякого инвалида, или, наоборот, суетливо стремятся ему помогать, от  чего становится еще горше, правда, только на какое-то время – просто все эти глупости надо загнать в себя поглубже – и радоваться возможности  посидеть на красивом торжестве, среди нарядных и веселых людей. Не век же сидеть за своим забором, в изоляции от людей, которых, правда, во время стройки было во дворе больше, чем достаточно.

     Впрочем, было еще одно обстоятельство, сокрушающее все ее защитные бастионы  условных придумок и от ворот-поворотных средств на все случаи жизни. На периодических застольях все общие друзья так разительно старели и дурнели, даже самые морозо- и влагоустойчивые – и это было особенно трудно пережить, как за себя, так и за них, их с Володей друзей.

    Что с того, что они смеялись и шутили, рассказывая соответствующие случаю анекдоты и прибаутки – вокруг глаз залегли тени и морщинки, лица и глаза все больше раз от раза как бы присыпались пеплом – из них уходили естественные краски, несколько скукожились красивые плечи и бодрые тела, а на челе у каждого – читались те же мысли, что и у нее, о преходящести всего сущего, о вечном одиночестве каждого перед своей судьбой.
 
    А впереди маячила туманность своего личного будущего, хороший исход которого еще не каждому дается, и не знаешь, как его заслужить. А вот Татьяна творила добрые дела! И плясала, и плясала, как заведенная! Так пусть веселится, если может!

                ----------------------
               

      Ночью ей приснился сегодня интересный и радостный сон – будто происходит действие в их большой комнате, но возле окна стоит почему-то Сашкин новомодный диван из желтой «кожи», напоминающий бок слона. А на полу возле него копошится какой-то ребенок, а возле дверей – поодаль - как будто его родители, но чем-то занятые. Таким образом, к этому ребенку ближе всех она – Ольга Витальевна, она четко осознает себя внутри этого персонажа.

      А ребеночек тем временем ползал, становился на четвереньки, поднимался по косяку дверного проема, а потом вдруг развернулся к дивану и пошел - один-два - а на третьем шагу изо всех сил вдруг подался к дивану всем телом и бросился на его спокойную ширь и надежность, ведь ножки уже устали. И сам засмеялся, удивленный, глядя на нее радостными глазенками повернутой прямо по дивану светлой пушистой головенки. Засмеялась и она, бросившись к нему и завопив от радости:
  - Наш мальчик пошел! Да куда же вы смотрели?! Такое событие проглядели! – а сама была несказанно рада этой их великой и радостной тайне, которую больше никто не углядел.

      Утром она долго размышляла, что бы это значило. Вариантов было как минимум два:  или Сережина Ольга поехала рожать, ибо «наш мальчик пошел» или это касалось Сашки, которого с этого дня назначили на новую должность, это ведь тоже можно таким же образом интерпретировать, тем более, что давно мечтал, с месяц назад обещали с начала июня, но произошло на неделю раньше. Но уже полностью подготовлен, даже новая солидная одежда в соответствии с дресс-кодом висит на спинке дивана – мальчик подготовился, что и говорить. И тоже «пошел», по карьерной, например, лестнице.

     Когда вслед за ней встал и сам сын – ее сон показался значимым и для него, и тоже в этих двух вариантах. Ну, ничего, на сем порешили, что все скоро откроется, какой вариант толкования сна был в руку.

     А пока мальчик покатил на работу с особым настроением и горением, блестя, как  новая копейка, в «колесиках» на замшевом ходу.


                ---------------------
            

       Как она любила в себе это состояние – большого оживления, прилива немалых сил – как душевных, так и физических, с ощущением не иначе как ликования внутри.  А и понадобилось на этот раз совсем немного - просто чтобы ее назвали по имени из далекого Ульяновска. А  позвала ее тихо и неумело, почти все слова слитно – девочка из юности с таким же именем, как у нее, с которой они, оказывается, сидели некоторое время в городе Нерчинске за одной партой.
 
      Причем, сначала она написала Сереже Бакшееву, позвала в друзья, а через день раздружилась, чем доставила нашему кумиру неудовольствие непонятностью игры. А «ларчик просто открывался»: она просто «еще не была волшебницей, а только училась».
       А к этому времени Оля тоже написала ей, но не очень надеялась на ответ, они с Сережей решили, что это просто «невидимка», ведь и без фотографии вовсе, да и не помнили они Олю Суворову.
 
       А вот сегодня эта девочка развернулась, и посмотреть ее можно у дочери на странице, только в ее родном городе таких Елен Прекрасных оказалось  с пол-дюжины. Каким-то наитием она выцепила сразу правильную Елену, а там и Ольку с мужем нашла, и внука, и добротный дочкин дом под зеленой крышей. И переписка затеялась такая, он-лайн. Когда ждешь каждого сообщения – и сразу же отвечаешь – иллюзия обмена мнениями и рассказами ни много ни мало за последние 50 лет. Вот дочь шествует по университету  в Париже – значит, научный работник, кто же еще? Обменявшись опытом, вот и в Лувре побывала и на Елисейских полях.

      Сама Олька всю жизнь проработала в медперсонале, как она выразилась, в самом среднем. И тут же поинтересовалась: - А ты, наверное, профессор, не иначе. В ответ объяснила, что в профессора не вышла, зато 30 лет нянчила этих самых профессоров, не обо всех из которых в результате можно хорошо вспомнить. Она тут же подивилась, что все их дети – ее дочь и собственные Олины трое сыновей – юристы, значит, умные ребята.

       И так на душе как-то хорошо стало от этих наивных определений  черное-белое, хороший-плохой, умный-глупый, красивый - не очень, так повеяло детским восприятием окружающего мира, когда веришь в абсолютное «сказочное» зло и абсолютное добро, когда весь мир – радуга, а не черно-белые полосы с затяжными прогалинами серо-бурого цвета. Нет, не прогалинами, а пятнами. Прогалины – это что-то из небесной синевы между белоснежными облаками – там тоже временами такая ясность и красота, что и не верится, что эта высь и синь тоже сменяется свинцовыми тучами  и затяжными дождями.

      Ольгу Витальевну как-то очень эта встреча разволновала, хотя по опыту она уже знала, что уляжется и новизна этой встречи, и она снова будет ждать подарков судьбы на сайте, внутренне негодуя, куда же все подевались через эти самые непреодолимые для многих 50 лет.   
   

                6. Пифия.
               

      Временами она совершала удивительные находки. Тогда, давно еще, после второго своего более чем неудачного вояжа в один из западных городов, она долго разыскивала очень полюбившуюся ей картину в местной знаменитой Картинной галерее, где, если помните. «так скрипит паркет». Картина называлась «Пифия», как ей почему-то показалось, художника  Матковского.
      Она перерыла все каталоги и альбомы в университетской библиотеке, но, увы, не нашла ничего подобного. Затем многократно звонила в областной Художественный музей и просила его научных сотрудников найти, разыскать, подсказать, даже послать запрос в ту Галерею. Поначалу ей вроде с охотой взялись помочь, но вместо запроса через какое-то время вежливо послали ее, да так тактично, что и обидеться было не на что. А картина ей вспоминалась и почему-то не переставала тревожить ее воображение еще очень долго. Она уже все перечитала про служительниц и прорицательниц  Дельфийского Храма Аполлона, но еще больше убедилась, что запомнившийся образ очень далек от бесноватых впадавших в транс от специальных окуриваний – пифий, зачастую опасных и злобных, лишенных простого человеческого облика и существования, по сути, собственности  храма.
      На картине же была изображена сидящей в сине-голубой короткой тунике и высоких сандалиях совсем земная живая красавица, с почти гладкой вневременной прической надо лбом. Яркое лицо, вдумчивый взгляд, поза с опорой  обоими локтями на обнаженное колено – все это волновало земной притягательностью и даже какой-то монументальностью в ширине и силе плеч, мощной мускулистости колен и ног, характерных, скорее, для последующей настенной  живописи про достижения науки и сельского хозяйства периода развитого социализма.
      В общем, так она ее и не нашла – и тогда это было как-то неуютно, ведь она не привыкла отступать. А тут постепенно забылось, затушевалось, покрылось  патиной забвения – много и других проблем в повседневности – и больших, и малых.
      А тут вдруг – а прошло без малого тридцать годиков, вдруг по наитию она ее нашла – и как-то так легко, без проблем, в интернете, как будто этот поиск только ее и ждал. Вот она, «Пифия» Яцека Мальчевского, польского художника, представителя модернизма и символизма в живописи. Сидит, как ни в чем не бывало, вся в ярком сине-голубом и глядит круглыми глазами в душу, и спрашивает:
   - Ну, как ты? Отыскала все-таки? А я знала, ведь я же пи-фи-я!
   - Боже мой! Да ты еще лучше, чем хранилась у меня в памяти!
   - Конечно! Что память? Мираж и дымка! А я в красках и живая.
   - Что же меня так в тебе привлекло и сразило?
   - А мы с тобой похожи, девочка моя! Прости, что так, но я где-то на век постарше.
   - Ну да, если считать от создания картины.
   - И на целую нашу эру с хвостиком, если считать от возраста Храма и его прорицательниц как культа.
   - Ну да, ты же еще Before Christ/ Anno Domini. Да, я все время забываю, какая у тебя была немыслимая до завихрения мозгов работа – прорицать и прорицать.
   - А я ею не утомлялась до выворачивания черепушки – у меня просто хватало фантазии и здравого смысла. А, кроме того, я могла изучать и сопоставлять факты из жизни общества, оставалось только  выкрикивать прорицания. В основном, те, которых ждали люди.
   - А-а-а, так ты шарлатанка, обманщица по-крупному в лучших человеческих заблуждениях.
   - Люди сами хотят, чтобы их обманывали.
   - Может быть. И даже в любви.
   - О! Обман любовный – самый сладкий из обманов. Именно он будоражит все чувства, ведь иначе, без страстей, измен было бы так скучно в мире людей. Когда говорят о всеобщей гармонии – это такая скука, как бледная моль. Да ты и сама найдешь тысячи примеров из ваших великих.
  - Да, вот Пушкин: - Ах, обмануть меня не трудно, я сам обманываться рад. А вот Толстой: - Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастная семья несчастлива по-своему.
  - Какая глубина. Какие, должно быть, умные были эти люди. Кто они? Ваши жрецы? При этом  гиперборейцы, как и я?
  - Нет, они всемирно известные русские писатели. Хотя в каком-то смысле – да, наши главные жрецы.
  - Ну, что, насмотрелась?
  - Нет, но я тебя скопирую и теперь смогу часто тобой любоваться. А чем же мы с тобой похожи?
  - Вот получи – любовью к жизни и одержимостью к ней. Со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами. И для меня, и для тебя - это достоинство, а не наоборот, как для многих других. Запомни это! Ведь в своей копии я вряд ли буду к тебе частенько являться, чтобы поговорить, скорее всего, будешь просто смотреть на меня, а затем развязывать все свои тугие жизненные узлы – только не путай  мелочи с настоящими проблемами.
  - А-а-а, вот ты и призналась, что ты славянка – и в этом еще одно наше сходство. Да, славянки или как их тогда называли, гиперборейки – были лучшими пифиями. Значит, твой автор рисовал свою современницу!
    И она затихла, просто глядя с картины. Как много и как мало она успела ей сообщить, ее невольная подруга и соучастница давних событий. Ведь именно она тогда, глядя на нее с высоты своей стены, невольно подбодрила ее и настроила на философский лад, вырвав из уныния мрачных тех дней, о которых сегодня и вспоминать не стоит.
    Кстати, а они и не вспомнили!

                ------------------------------------------------

      А тут зафиндилила все это Сереже  в Иркутск по электронной почте, одновременно разместив фотографию картины, не забыв и  радость по поводу найденной «Пифии», а получила не менее ценное, чем отправила. На Сережу явно нашел стих, и из этого получилось такое…такое .. впрочем, судите сами.

Вот его реакция, подогретая увиденным и прочитанным:
                Слов-шуток пламенные звуки
                До сердца самого дошли.
                К картине той тяну я руки,
                А мышка знай: - Эй, не шали!
Но в синь и глубь большой Пифии
Я занырну прям щас (Стихия!)
В ответ сразу полетело: 
          Откуда дует нам Борей,                славянку хочет без изъяну,
где на полях растет пырей,                ручонки тянет  с океану.
затихли каменные бабы,                Есть исключения для вас -
и не растут там баобабы,                стихия примет прям сейчас...
но славен "бабский" генотип,                А дальше все по воле  божей -
 и всякий сам из типов тип                непредсказуема, похоже,               
чуть-чуть получше обезьяны
                ------------ 
        А дальше – «снова обратно»:   
. 
        Сейчас прохохочусь и (если пронесёт), может, отвечу. Предварительно, но уверенно заявляю: надо бросать (хотя б на время) прозу и переходить на розы-мимозы! Подобные категоричные призывы звучали (наверняка помнишь) в адрес Леонида Филатова после обнародования им "Федота-стрельца". А у тебя, оказывается, ещё один (а может, не один?) талант - экспериментально-экспромтная пародия! Если ещё не было такого жанра, то ты - его зачинательница-зачинщица ( "Шалунишка, куртизан»... ).
      Ответ фактически он уже сам и подготовил невольно:
Его остановила "мышка": - Вы куртизан и шалунишка! 
    Тут надо заметить, что Сережа для чего-то скопировал ярко-синюю «Пифию» в Ольгином  альбоме еще раз, то ли себе хотел этот шедевр поиметь, а он тут растиражировался, но нечаянная копия действительно напоминала лишь бледную копию настоящей. Он этому подивился тут же, написав в подстрочнике:
    - Но что за дело: побледнела, пропала синь, вся схолодела...

      Объяснение для нее напрашивалось само – там в занавесе слева – бледное лицо автора:

Увидела унылый лик, бледнеет, испугавшись, в миг.
- Ах! Это он меня создал, какой однако же, нахал...
И синь ее не от фарцовщицы -  как в "Голубых (Дега) танцовщицах"
Нахал и тот, что копиист, а копия - как белый лист.
А синь ушла, ушла и глубь, что ж, охладевшую голУбь...

       Натолкнулась со своим советом на  непримиримый ответ, и поделом тебе:
- Ну нет, пущай уж тот, что рядом, который сверлит наглым взглядом!
       Пришлось быстренько поддержать возражение:

 Какое наглое  желанье –                в виду имела
                справа  лица         
создать - и возжелать созданье.                она дика и сверх
                свободна,
Еще себя увековечить –                монументальна, не
                дородна.
и не посмей уж мне перечить –                Она - славянская
                пифИя,
 на уровне груди иль чресел,                она прекрасная
                стихия,
но что-то взгляд его невесел.                а если даже просто
                пИфия,
Созданье - будто кобылица,                не для такого
                чувырл-И-фия


                7. Ленечка Кравцов.

     Она нашла обещанное, но не специально, а нечаянно: во время ремонта попался сверток с письмами их с Володей армейской переписки. Объемистый такой, в пакете, перевязанный бечевкой крест-накрест. Хоть и времени не было совсем, но дрогнула, развернула, не смогла отложить бестрепетной рукой, просто поперебирала пальцами, закрыв глаза, как бы ощущая то время на ощупь, как бы материализуя то далекое далеко – вот ведь оно, никуда не делось, все при ней – и чувства и слова.
   Как вдруг выпало несколько листков со стихами, ветхие тонкие желтоватые листы с почерком, который не забылся – вот этот – Леши Ефремова «про власы», но только уже на обороте:
   
   Ты – Солнце, ты – мое Светило!           Ты мне мила, ты всех дороже
   В минуты мрачной пустоты                И здесь не нужно лишних слов
   Люблю тебя, и я не в силах                Да, я горжусь тобой, и все же    
   Забыть родные мне черты                Свобода лучше без оков.               
                26.7.64г. Утро

  Далее - подпись Ефремов, закрученная как скрипичный ключ в заглавной букве и в скобочках /Лёша/, именно в таких, квадратных. Да-да, именно июль и госпиталь. Она даже помнит, как разворачивала эти листы в поезде, который вез ее в Домну:

Я ожидал Вас и казалось,                И если шуткой
                неуместной
Что не увижу боле вновь                Вы мне решили доказать,
Я ждал, томился… Уж смеркалось,                Что божество вы, то мне лестно,
Но тщетно! Где ж моя Любовь?                Что я имею честь вас знать.
Момус – бог шутов, арлекинов                Довольно мучить мне Пегаса,
(Простите) сунул мне свинью,                Спускаюсь с кручи я Парнаса
И оком зорким вас окинув,                А как с сонетами вам
                быть?            
Услугу предложил свою.                Коль будут дуть зимой
                метели

Вы долго тешились в тот вечер,                Заклейте Оконные щели:
Когда страданья как чудак,                Не будет ветер нудно
                выть.
Я еле сдерживал до встречи?                А мне плыть дальше…
А не попали ль вы впросак?                P.S………………….

                Отныне Музе лишь служить
                Я буду верно, неизменно.
                Мы будем с нею век дружить
                И буду счастлив, несомненно.
                А коль дурным вспомянешь словом
                Помочь советом буду рад:
                Времен Эзопа иль Крылова
                Учи «Лиса и виноград»                26.7.64. Вечер
      
          Вот такая вот прелесть из восклицаний, подражаний высокому слогу, неожиданных выводов и умозаключений, все – сплошь монологического характера, героиня явно придуманная «Дама сердца». А вот читать все равно приятно и трогательно  через столько-то лет, да и тогда, признаться, очень тешило самолюбие и повышало самооценку, т.е. можно было и повоображать.

Прости меня за дерзость и любовь,             Прости за то, что денно и нощнО
За то, что выбрал средь цветов тебя,           Я с мукой в сердце так любя
                страдал!
Прости меня, что я сегодня вновь               Прости, что каждый день в твое
                окно
Слагаю вдохновенно и любя.                Я взгляды безнадежные бросал.

Прости меня за скромность и стесненье,    Прости меня за все мои грехи,
Что были спутником в любви порой,          Но не уверен, что их впредь не станет
Прости за легкое ко мне презренье,             И вновь придется мне писать стихи…
Меж нами ставшее стеной.                О! Пусть меня надежда не
                обманет!
                19.7.64 Утро.
 
    Вот оно как, эти написаны раньше на несколько дней, вот почему здесь еще надежда, а там он уже отчаивается, весь в мозговом бурлении, изложенном  по строго классическим канонам.

    Удивительное дело, наверное, пора об этом и рассказать, не годится ведь одной недоумевать на некий счет. Весь фокус в том, что еще при первом появлении на сайте, она, естественно, искала Алексея Ефремова, прикинув  соответствующий возраст, и чем бы он мог заниматься в этой жизни. Такой  пользователь «Одноклассников» сразу нашелся, выглядел похоже, т.е. именно так, как и должен выглядеть 70-летний Лешка Ефремов, но… он ей не ответил – и разве можно в это поверить?

    Соглашусь с вами – невозможно. Он стал профессором, что и взаправду очень может быть, помня семейные занятия, имеет сноски про печатные труды в своей области, на стыке классической философии и ее истории, если можно так выразиться. Но, возможно ли, чтобы он не ответил на ее невинное письмецо, где она спрашивает, а не преподавал ли он музыку в средней школе одного военного городка? И вообще, не служил ли он срочную службу в Забайкалье?  Если нет, то проще было бы так и ответить.
 
    Однако, не случилось – и это удивительно до невозможности, неужели человек может так измениться, что напрочь забывает свою юность и молодость, т.е. самое прекрасное, что было и что могло быть в жизни. И специально «отмораживается и не колется»? Но это противоречит всему образу в данном случае. Ну, и кому от этого хуже, вдобавок?

     Была, правда, мысль, что он не сам ведет свою страницу, а какой-нибудь ассистент, которому неудобно  расспрашивать профессора о молодости, а вдруг там серьезные похождения  с последствиями? Или – еще как вариант – что она просто ошибается, и это не тот Леша, складной двухметровый музыкальный верзила с характерной внешностью? Тогда откуда у этого professore  внешность Мефистофеля, хоть и постаревшего, с особо выдающейся челюстью?

      И она застыла в некотором недоумении  с пожелтевшими потертыми на сгибах листками  стихов на коленях вперемешку с листами из нотной тетради с двумя песенками того же автора «Песенка влюбленных» и «Ты придешь на свидание?» Ну, что ты будешь делать с такими находками? Купаться в любви и воспоминаниях – что же еще?
 Ведь это так приятно – перенестись со всем неоднозначным багажом с наслоениями разного толка и характера в теперешней голове – в ту далекую и светлую пору юности, хоть на самом-то деле какой -нибудь скептик из нынешних резко заземлил бы ее восторги – время ограниченности и бедности. Ну, что ж, кому как! С таким взглядом ей-ей легко и жизнь проглядеть и неудачником стать, ведь все так серо и непримечательно.

    В листе, размеченном  нотным станом, поскольку он был покрепче и лучше сохранился, нашелся  еще один стихотворный опус с середины текста, начала которого она не помнит:

 - Мне  не понятна речь твоя                Кавказ и Терек громогласный
 Ты молвишь странное признанье.              В миражах виделись ему
 - Открой мне сердце, слушать я                И аксакалов седовласных
 Готова с чуткостью, вниманьем.                Он слушал речь про старину…

Ну, что ж, раз выслушать готова,                В святой мечте, кляня чужбину,
То внемли бреду моему                Горел свободой наш               
                герой
И не суди меня сурово,                Увял, угас, затем в могилу
И будь Фемидой по сему.                Сошел с поднятой головой.

Ты помнишь Лермонтова «Мцыри»?                Быть птицей вольной – это счастье!
Как был герой тот угнетен                Вершина мыслей всех моих:
Разлукой с родиной! И в мире                Петь гимны солнцу в дни ненастья
Дороже не было ее.                Среди полей, лесов
                родных.


    Ах, Леша, не перестаю тебе удивляться, твоему юношескому максимализму, соединенному с утонченностью – тут гимны и Лермонтов, а тут – твой приезд с целью жениться, не спрашивая  вторую сторону – смешной ты и трогательный «Ефлемофф». И песенки, и стихи пролежали втуне долгие годы, но совсем не зря они были тобой придуманы и сочинены – они, оказывается, всегда были во мне и со мной, а теперь  становятся достоянием этих памятных ей записок.
 
                ----------------------               

      Ну вот, Лешино творчество отразилось неожиданно и приятно, но ведь вместе с его строчками нашлись и  вот эти, Ленечкины, в смысле Кравцова, времен его учебы в Новосибирске, для нее – еще в последнем классе в Домне, называются – «Раздумье»:

Прошла пора любви,                В безмолвии ночном
И звон ручьев весенних                Луне стихи читаю
Не слышится вдали                Ее лишь об одном
И птиц не слышно пенье                Сказать мне умоляю:

Угасли навсегда                - Ответь, скажи, Луна,
Моей души порывы                (Свидетельница счастья)
Нахлынут иногда                Когда ко мне Весна
Воспоминания приливы.                Придет взамен ненастью?

И звезды в вышине                И встречу ль, о Луна,
Не радуют сияньем,                Ту, что своим сияньем,
Как тяжко, грустно мне,                Тебя б затмить смогла            
И мучают страданья.                Красой, очарованьем…

                Но тихо все кругом,
                И яркое светило
                В смущении немом
                За тучи  лик свой скрыло. 

    Ах, какое «раздумье» минорное для его 18 лет. Это еще школьное с Ленечкой общение, который один был ее настоящим другом, безнадежно влюбленным в нее в течение без малого 10 лет, т.е. до настоящей взрослой жизни. Помнится, как он свалился на нее, как снег на голову, когда она еще сидела в Н-ске на своей фабрике, вся в преддверии больших перемен, с любовью по уши к своему Доронину, но в значительном смысле еще с явными неопределенностями своего будущего семейного и студенческого состояния.

 С Ленечкой же она не переставала переписываться, но без излишних подробностей. А он сдал последнюю в жизни сессию и госэкзамены в  своем Новосибирске, получил диплом и летел через Москву в Кишинев, где после демобилизации осели его родители с младшим братом.

     Нет, она была несказанно рада его появлению, как лучшей подруге, чтоб рассказать, какая она счастливая, глядя в добрые глаза.  У него уже был билет через несколько дней, поэтому решили, что он погостит у нее, оглядится, а она будет продолжать  свою трехсменную работу. Хотя в первый момент, когда она объявила о своей неземной любви к появившемуся неизвестно откуда Доронину, у него был нешуточный порыв сразу уехать, улететь, умчаться, ускакать, куда глаза глядят, но только не видеть ее, такую счастливую и уже все для себя решившую.

    Когда она улетучивалась на смену, он слонялся в четырех стенах, очень подружился с соседками, перечинил им все возможные приборы и кухонную утварь, много и с охотой рассказывал о себе, но во всем лейтмотивом сквозил  риторический  вопрос «почему?» неизвестно к кому и упрямое нежелание понять  простой ответ – «по кочану» и «никогда».

    Вот и диплом с отличием, вот и все он знает и умеет, и сам не дурен, и преданность свою доказал многократно, но почему-то – какой-то солдат, и возможно, дело уже идет к женитьбе, а все же не он?  Но ответов ни от кого не получал, да и не мог получить. Да потому, что заканчивается на «у», в конце концов, что тут еще скажешь? И все это тонко чувствовали Марь Николавна с теть Зиной, и где-то сочувствовали, но ничем помочь не могли. Просто рассказывали ей о его нешуточных переживаниях, психологи доморощенные на склоне мудрых лет.
   
     К ее приходу он готовил еду, в чем поднаторел, однако, в студенческих общежитиях за  годы учебы.  Ей – своей обиды не показывал, даже как бы желал ей счастья от всей души. Попутно рассказывал, что диплом с отличием достался ему более тяжело, чем другим, потому, что невольно вошел в конфликт с руководством, от имени студентов-выпускников кинувшем клич о добровольном призыве и  отправке на флот, где не хватало специалистов их профиля.
 
    Так вот он, Ленечка, категорически отказался идти добровольно-принудительно. Его куда-то таскали, стращали разными карами, вплоть до диплома под большим вопросом, но, наконец, оставили в покое. И вот он вольной птицей летит в Кишинев, с залетом к любимой девушке, хоть она и до сих пор не знает, каким ветром занесло его в Н-ск, и каким образом  старших Кравцовых занесло из Домны в Молдавию.

    В свободное время они гуляли по Н-ску, по окрестным достопримечательностям, ходили в кафе, и было просто замечательно, если бы не разительный контраст в ее сиянии от счастья и его хорошо скрываемой грусти от такой встречи, ведь он наверняка намечтал себе совсем другое. Когда он уехал, они обещали друг другу писать, и еще переписывались лет 5, она потом продолжала ему писать уже  из Д-ска, что несколько настораживало ее свекров, но якобы почти не волновало их сына.

      А если и волновало, у нее была масса контробъяснений:
  - Тебе хорошо, ты живешь в родном городе, в котором живут и твои одноклассники, с которыми поневоле вынуждена дружить и я, потому, что новых друзей найти не просто, – уже тогда она это понимала, - так почему я не могу переписываться с одним-единственным человеком, моим самым хорошим другом школьных лет?

     Нет, изредка она еще переписывалась и с Лешкой Прийменко, но это и перепиской назвать нельзя было: она ему 100 слов в красках, а он три односложных предложения  для первоклассника, чуть ли  не «мы ходили за грибами. Наша семья живет теперь в Чите. Видел Надю Китюх»,  в общем, «мама мыла раму». Что и говорить, такая переписка быстро ей наскучила, ведь эмоции должны были чем-то подпитываться, не могли существовать только в памяти, да и происходит в молодости все так стремительно, что и не уследишь, тем более, что переписывалась еще и с девчонками из Н-ска.               
 
     И вот среди пожелтевших разнокалиберных листков со стихами нашлось и последнее письмо Ленечки, которого  тогда же, в год выпуска, вернули из Кишинева в Новосибирск  по распоряжению вояк и призвали-таки на Тихоокеанский флот, как он ни сопротивлялся.
    Просто нашелся кто-то более предусмотрительный, не шумевший во время учебы, а тишком-нишком  не прошедший комиссию по здоровью – и вот он, Ленечка Кравцов, в черно-белом кителе  с золотыми позументами и с кортиком на боку – а куда деваться, бравый лейтенант героических Военно-Морских Сил.

    А когда обменивались последними письмами, уже и полюбил, о чем поспешил сообщить ей, своему другу, хоть и резало глаза от пылких признаний другой девчонке, которую он называл принцессой. И фотографию свадебную прислал, где вредная Квадратя принцессы вовсе не усмотрела из-за ревности, наверное, все-таки какой-то. Хоть она всем своим разумом желала Ленечке счастья, но до тех самых пор - это было приятно - знать, что безответно любят тебя, и как, оказывается, не совсем приятно, когда другую.

 Только вот где он теперь  затесался и затерялся на просторах родины? Так хотелось бы узнать! Но пока ни его, ни его брата Вовки на сайте не наблюдалось – и это было нехорошо и странно – ведь такой  технарь и головастый инженер-электротехник, наверняка, давно бы осилил  персональный компьютер  и общался бы со всем светом, будучи в отставке, судя по возрасту.
 
     Вот оно, его нашедшееся письмо к ней в Д-ск:
      Добрый день, Олюшонок!
Вот ты и ответила, быстро, здорово и веско. Ты сильно изменилась?
      По-моему, я неплохо тебя знал, по крайней мере, считал, что это так, но признаюсь, почему-то твое письмо меня удивило. Удивило некоторыми суждениями, хотя это нюансы. В общем-то, чувствуется, что писала ты, но есть что-то чужое, вернее – незнакомое, непривычное и немножко странное. Но я ведь знал тебя девчонкой, а сейчас ты уже «взросленькая», семейная, живешь размеренно, мечтаешь о мирском, поругиваешься (чтобы не сказать ворчишь – прости) и все такое.
 И у тебя уже такой большой, серьезный и степенный сын, внук, как оказалось, генерала. Только жаль почему-то, что это уже не те, далекие, письма. А может просто я не дорос до тебя?

      Детство. Друг детства. Первая любовь. Конечно же, первая любовь! Здравствуй, первая и предпоследняя моя любовь! Память. Грусть. Воспоминания. Что-то родное, но такое далекое, словно чужое, прочитанное. А ведь пережито все самим, этим вот сердцем и умом! И с ума сходил! И ждал, и верил долгие годы, и так мечтал. А теперь просто друзья, чужие. Зачем же тогда память?

     Мне очень не хочется, чтобы это письмо читал твой Вовка, ну, а если уже эти строчки прочитаны хором, то пусть он не думает ничего. Просто «закричит, позовет наша память нас – не уйти от нее никуда!»  Спасибо за те муки и страдания, обиды и стыд – я серьезно. Не обижайся – они мне пригодились. Жизнь!

      Любил ли я тебя? Да очень, ты же знаешь. А теперь? Видимо, нет.
      О боже! К чему все это? Ты великолепно написала: «все в жизни очень хорошо».
       Плевать на неурядицы, плевать на грязь. Верю. Люблю, мечтаю, живу же, черт побери!
       На кой дьявол я женился? Что мне дали полтора месяца?

        А я очень боялся потерять мое милое сокровище, элементарно просто потерять! Разве не так? Она для меня всё! И это не просто слова. Разве можно из-за пустяков расстаться с мечтой?
       Полтора месяца сказки, счастья, ожившей мечты.
        Жаль, если тебе мои слова покажутся смешными или высокими. Я буду рад, если ошибся в подозрении.
        А «родной комочек» наверно, будет. И я хочу этого несмотря ни на что. Хочу, чтобы была девочка. Девчушка, полностью похожая на свою маму, на мою прелестную Аленку.
        Безрассудно – пусть! Да здравствует безрассудство, «безрассуднейший человек»! Видишь, какое у меня настроение сегодня? Интересно, как ты отнесешься к этому сумбурному письму?
        «Давай живи, пиши». – Живу, пашу рогом землю, деградирую умственно, но не духовно, созерцаю N-ые стороны и удивляюсь.
         Пишу письма кучами, чуть ли не каждый день – это я-то, который с трудом  мог заставить себя написать несколько строчек. Что со мной происходит?
         А самое низменное желание – отоспаться, спокойно так поблаженствовать. Но оно невыполнимо. Уже очень поздно, а вставать рано. Три дня сидели по тревоге – иммунитет уже выработался против Морфея, только бы глаза чем-нибудь разодрать.
 
         Вместо анекдота – кусок объяснительной матроса: «… и я как таракан или какая другая последняя тварь, забился в умывальник и выжрал эту бутылку водки…»
         Серая жизнь, низкие грязные мужчины.
         Кончаю. Всего доброго, Олёк! Хоть и не вовремя, но поздравляю с «ангелочком» сына. Жду писем от Оли Квадратько. А что из себя представляет латынь? Старославянский я вроде представляю, ежели память не изменяет, из школы. Только убей, ничего не могу вспомнить. Да! И по латыни кумекаю, я же - homo sapience , что ли. Эх, Fortuna! До свидания, Ольгинка! Л.
   
      Вот как, Ленечка – “что-то чужое, непривычное и странное"… естественно, а если бы ты мог последовательно проанализировать и себя в своем письме, то увидел бы, как все мы изменились во многом – и нет в этом ничего удивительного – наступила взрослая жизнь, без дураков.  Вот тогда ты уже и сам женился по великой любви, которая тебя все-таки еще раз посетила.
 
   А еще – главное в себе мы не растеряли – и это тоже видно невооруженным глазом. Ведь можно тысячи слов извести о чьей-то неземной любви к тебе – и все это покажется ложью и придумкой искусственной. А в этом письме – все понятно, и бережно высказано и сохранено, хоть и происходит на дальнем берегу Тихого океана, в каком-то военно-морском подразделении, оторванном от мира.

      И судя по латыни, которую изучают на первом-втором курсе – это до 1970 года, а значит, не последнее письмо. В одном из последующих было  еще и фото их вместе с женой в белом платье, а Ленька в форме морского офицера, которой он сопротивлялся до последнего, но безуспешно.
 А потом еще были и другие, когда он отправлял жену в Кишинев из-за сложностей с беременностью, и Ольга точно  помнит, что-таки родилась девочка, а дальше след друга детства затерялся, хотя ее адрес сохранился как действующий адрес ее свекров все эти годы, вплоть до 2009, когда не стало Людмилы Даниловны.

      Ленечка! Да, они с мамой договорились именно его называть так из-за особой его привязанности к ней, а еще, чтобы как-то отличать всех трех Леш – Прийменко, Ефремова и Кравцова. Так они и обозначались как соответственно –Лешка, Леша и Ленечка. Где же ты, в самом деле? И никто не знает, даже из твоих летунов Домнинских, и даже твой одноклассник Алька Корсаков.


                ---------------------------
 
      Какая удача! Среди старых писем лежала почтовая открытка к 8 Марта 1968 года, адресованная в Н-ск всем троим – маме, Оле и Светке. Кто бы мог подумать, что была такая вообще, и что пролежала столько лет в их личной с Володей переписке. Представьте, от Инны Ксенофонтовны Оковитой, которую она знала с Нерчинска, и принимала некое участие в воспитании их со Спиридоновичем Светки. Она поздравляет ее с рождением сына и всех троих – с 8 Марта, ведь все в это время находились у нее, чтобы помочь ей закончить первый курс без академотпуска.
 
      Еще по рассказам  мамы она знала, что Инна Ксенофонтовна умерла в возрасте около 50 лет в городе Виннице, где семья обосновалась после  выхода Михаила Сптридоновича на пенсию. Света, по слухам, вышла замуж в Киеве. Вот ее-то она постоянно и разыскивала на сайте, пока однажды ей не написала ее одноклассница из Винницы, знавшая Светлану еще в Домне и Чите-46. Как оказалось, Спиридонович на много лет пережил свою жену и даже  почти дожил до смерти Светы, своей дочери, которая чуть не дожила до своего 40-летия, так что искать ее было уже бесполезно.
 
   Но у Светланы остался сын, правда его фамилию она не знает. А еще она смогла увидеть Светку на фотографиях уже совсем взрослой красивой высокой девушкой – и грустной душе стало немного теплей от этого, хотя, видит бог, какое это слабое утешение после большого потрясения.



                8. Сережа Бакшеев.
               

         В феврале выдались такие морозы, что возникло желание и необходимость заморозить стройку, до лучших времен, до весны, до тепла.

    А вот творческий процесс шел  повсеместно и постоянно. Однажды читала внуку про грузовые машины, умную такую современную богато иллюстрированную книгу-альбом и вдруг уяснила себе, что такое тягачи. А это, оказывается, большой автомобиль, состоящий из кабины и платформы сзади, служит для  навешивания различных прицепов – и сразу побежала  вносить исправления в текст, где под тягачами разумела крупные трактора на гусеничном ходу и даже рискнула их сравнить с танками. Вот уж, век живи, век учись.
 
   И даже в детской книжке, после которой читали традиционно «Муху-цокотуху», т.е. после умного чтива переходили перед дневным сном на  приятно-развлекательное  в классическом смысле – и одно никогда бы не заменило другое - можно найти  источник редактирования текста, который крутится в голове почти постоянно, но не всегда успевает лечь на бумагу, нет, скорее, в текст на экране.  А иногда и ложится, но сопротивляется – не тот тон, не то направление, сильная заумь или убожество, что также не подходило для нее ни в коем случае.

   После недельного отсутствия на сайте приснился пакет из плотно спрессованных пауков, лежащих стройными рядами.   Утром с Сашкой разгадывали сон.  Он, как всегда по утрам, лихорадочно собираясь на работу, вставлял, что это кто-то плетет интриги. А Ольга Витальевна  была склонна почувствовать в этом  призыв  Всемирной паутины.
   И точно, на сайте было десять писем от Сережи из Иркутска, единственного из друзей, которому она доверила кое-какие  свои страницы, начиная с  нерчинских  памятных историй  тогдашней семиклассницы. И здесь он уже неоднократно упоминался, причем не далее как в предыдущей главе.

   Да и вся-то дружба началась с нескольких заходов  симпатичного бородатого дядьки немного моложе ее по возрасту просто в гости на сайте, а потом и коротенького сообщения, что, мол, в классе его старшего  брата Жени, которого уже нет в живых, одно время, но совсем недолго, училась девушка-подросток, которую все прозывали «Куба».
   Ну, конечно, это была она собственной персоной. А для дружбы  среди малочисленных пользователей  «Одноклассников»  их возраста,  этого было вполне достаточно. Стали переписываться. Кроме благородной славянской внешности  Сергей имел  еще много достоинств – умел и любил переписываться, был обстоятелен в ответах, обладал прекрасной памятью, бывал в родном Нерчинске чуть ли не каждый год, да еще и отличался редкой грамотностью, что тоже уже некая приятная неожиданность  на  сайте.
 
   Наверное, что-то и он нашел в их переписке для себя интересное, в общем, постепенно знакомились и вместе вспоминали, не забывая о дне сегодняшнем.
 
   Правда, нашли и камни преткновения, немедленно  предъявив друг другу претензии по этому поводу. Она назвала его занудой, а он  ее – верхоглядкой. Задетые за живое, перестали писать друг другу  буквально целых три… дня, а потом угомонились и приняли замечания как  должное, как желание усовершенствовать  друг друга без нанесения морального урона – ни боже мой!  Посмеявшись и расшаркавшись, стали дружить еще более доверительно – и даже делиться своими записками о том, о сем. Вот такими, например:

 Это было совсем недавно, каких-нибудь 57 лет назад…
Старинный провинциальный городок, его богатая на славные события история - в прошлом. А тогда, на момент начала 50-х годов, основным примечательным местом проведения культурного досуга горожан был местный кинотеатр. Располагался на перекрестке, по главной улице между старым спортзалом средней школы и парикмахерской (позже в этом помещении обосновался Дом пионеров).

 Когда в очередной раз посреди киносеанса отключался свет, и надолго, публика сидела и терпеливо ждала, когда запустят дизельный движок для возобновления показа. Изредка на вечерние сеансы пропускали и детишек с родителями (девать-то некуда!). Детишки, бывало, уставали сидеть на коленях старших, спускались в проход между кресел, бродили, поглядывая туда-сюда, то на экран, а то и на ровесников, также "спущенных с поводка".
 В тот раз показывали "Лебединое озеро" - балет: на освещенной сцене под напряженную музыку двигаются дяденьки и тетеньки в странных коротеньких одеяниях. И вот, в один из моментов, когда на переднем плане тетенька высоко в повороте поднимает ногу, другую - из середины зала, откуда-то снизу раздается детский возглас: "У-у, бестын-ница!".
 Редкие смешки взрослых, действие продолжается... Малыш, видимо, уже усвоивший к своим 3-4 годам кое-какие представления о том, что такое хорошо и что такое плохо, не унимается, после очередного па-подъема и в третий, и в четвертый раз звучит еще более возмущенное: "У, бестынница!". Смешки в зале уже более дружные и веселые. Так в тот вечер публика и получала двойное удовольствие, как, конечно, и сам малолетний моралист-комментатор.
 
И при случае, попозже
Повторяла вся семья
Те словечки от Сережи
 (это был, понятно, я)...
 
                ------------------------
               

    Неожиданно давние события, отраженные еще в Детстве золотом, находили свое
продолжение. Вот только с Аллой Иванчиковой обсуждали ее байкальскую встречу
с одноклассником ее родителей, встреченным в автобусе на Байкал в 1963 году:

- А папка Сашка, рыжий такой? И родом они оттуда-то?
Получив утвердительные ответы, снова орет:

Так я их одноклассник! Из деревни там-то на Урале. Так этот рыжий Сашка и увел
Ленку. Конечно, он же офицером стал! Смеялись, фотографировались. И тогда мы
узнали, как тесен мир...

Одна из  новых подруг, жившая с Иванчиковыми в одном городе после демобилизации, неожиданно дорассказала  давний дорожный эпизод:

- А "как Сашка Иванчиков увёл Ленку" мне тоже известно из уст самой тёти Лены. Она сама мне давно рассказывала. Он вернулся после войны на родину. И там повстречался с "Ленкой". Пошли в кино. Что-то смотрели и, как это раньше было часто - порвалась плёнка, в зале заорали и засвистели.

 Включили свет. Через какое-то время наладили показ кино и продолжили, но свет в зале выключить забыли. Все опять заорали и тогда "Сашка" вытащил пистолет и натурально пострелял лампочки!!! И это ещё не всё! Его вызвали куда следует, начали вести допрос, типа:- Как это ты там в кинотеатре? Он и говорит:"Да вот так, как сейчас у тебя"- достал пистолет и выстрелил в лампочку под потолком!

  Вот такая вот история. Тогда после войны почти у всех фронтовиков было личное оружие!
И КАК ЖЕ БЫЛО ЗА ТАКОГО ОРЛА НЕ ПОЙТИ ЗАМУЖ!!!?

                ---------------------


   Сама по себе смерть близких - это ни с чем не сравнимое переживание, особенно если умер отец в 52 года, по жизни успешный и сильный человек. Но сейчас об Ольгиных воспоминаниях из этих лет.
 
   Просто на следующий день после похорон, это было в Москве,летом 1977года, в дверь позвонили и вошел молоденький мальчик в штатском и спросил, здесь ли живет Виталий Николаевич?
   Немая сцена.
   Ну,потом ему как могли - язык еще не поворачивался произнести без слез, что его больше нет…
   И  фактически он здесь  не живет уже 4 дня.
   Он был очень смущен, но представился и оказался курсантом Саратовского бывшего танкового, а теперь высшего военного ракетного училища, которое в войну ускоренно заканчивал отец.

   И что его портрет висит в одном из помещений училища, и что из выпускников училища он всего один в своем роде уникальный генерал-ракетчик, бывший танкистом, и что сам  вьюноша в отпуске с поручением попросить фотографии о жизни и деятельности, а может и какие-то личные вещи для стенда в музее училища.
   Вот так судьба  одного из выпускников времен войны совпала с судьбой военного училища.
    Конечно, показали эту судьбу в фотографиях, попутно накормили, всем помогли, только пусть простит за слезы и эмоции, ведь все было слишком живо.

30.08.2009 14:42

                9.   Одноклассные  размышлизмы.


     Огромной удачей было появление на «Одноклассниках»  по крайней мере двух «девчонок». Это ее однокурсница в университете Валя Щеглова, теперь Кузнецова, живущая  в Израиле, и Александра Лигус. А с ней она вообще никогда даже не была знакома, зато Саша во взрослой жизни дружила с ее одноклассницей по 47 школе  г. Читы, и знала многое про многих, хоть и была на несколько лет моложе и из другой школы.

   А кодовым словом для знакомства стал Витька Веревкин, ее товарищ в 5-7 классах. Витька, веселый и бесшабашный, оказывается, с годами стал популярной в Чите личностью, играл в местной футбольной команде, гонял на мотоцикле и был всеми любим, из-за чего и умер во цвете лет. Об этом печальном конце она узнала еще от своих одноклассников, которые приезжали к ней в Д-ск пару лет назад. Грандиозная была встреча, что и говорить!

       Так вот СашА, как прозвала ее Ольга,  пришлась всем ее друзьям ко двору, была очень интересным человеком, знающим и романтичным одновременно. Обожала забайкальскую природу, и не ленилась самолично ее фотографировать практически постоянно. Она передружилась со всеми ее самыми яркими друзьями, которые всерьез переписывались на сайте о всякой всячине, занимательной для таких же, как они сами, о прошлом, о настоящем, о поэзии и прозе, об интересных клипах, да мало ли еще о чем.

     Задружились они и с Сережей Бакшеевым, поскольку кроме общих интересов были одного возраста, детство СашИ, как оказалось, прошло в Нерчинске, а учеба – в одном с Сережей городе - Иркутске. Пошел такой обмен информацией, иногда рифмованной, что все только диву давались и читали с интересом и изумлением,  частенько переходящим в веселый смех.
 
     Так вот, Александра по ее просьбе нафотографировала на той территории Читы, где по-прежнему,  как оказалось, располагался квадрат тайги, их прежнее место проживания в разночинском доме подле дачи командующего округом.

   Бог мой, какое волнение ее охватывало, когда она рассматривала знакомые здания, отреставрированные и наверняка более красивые, чем в 50-х, роскошный глухой забор, который СашА с подругой обошли по периметру, снимая то, что могли увидеть из-за забора.

   Так она с большим волнением увидела, скопировала и увеличила те самые свои окна на втором этаже и те самые красные сосны. Волнение было чрезвычайным, хоть она уже и знала от приезжавших читинцев, что на том же месте как будто по-прежнему дома комсостава. Вот только с той стороны, где был обкомовский дом за внутренним забором, появилось еще два здания, похожих на пансионат или лесную школу, богато оформленные новострои.

       Ее старый дом был виден плоховато  в центре закрытой территории, но зато это был именно он, с новыми современными окнами, тоже ухоженный и выкрашенный, о котором ей виделись сны все эти годы, слишком необычна была их квартира в нем после Ленинградских полуподвалов, да и, по сути, сама по себе тоже замечательна, без всяких сравнений.

       Вслед за Сашиным подвигом, для Елены Воронцовой, «девочки» из Читы-46, значительно моложе Ольги, жившей теперь в Казахстане, просто посторонняя «одноклассница» из Риги, сделала ей фотографии ее родного дома на одной из центральных улиц. Радости было неимоверное количество, да и как иначе, ведь фотографии возвращали в детство.

       Ну, после этой фразы надо констатировать, что «девчонок» было трое, ведь Лена Воронцова, ставшая уже близкой одновременно с Кузнецовой, еще до Саши и Сережи, оказалась одноклассницей Саши по Нерчинску… и вспомнила такие невероятные подробности вплоть до того, что на дне рождения у Саши показывали диафильмы, а ее мама угощала их домашним мороженым, которое так потрясло Воронцову, что запомнилось на всю жизнь, как и редкая фамилия – Лигус:

  - Дети нового поколения, вам не понять, что такое диафильмы на беленой стене и домашние незабываемые лакомства, ведь вы давно уже засорили  и умы,  и желудки.
 
       Потом Сережа Бакшеев  отснял целый альбом «Чите от Иркутска» вслед за Сашиным «Д-ску от Читы». Там были виды города, вокзал с огромными буквами «Иркутскъ», да-да именно с «ъ» на конце, что выглядело  трогательно и заботливо, если вспомнить историю города, бережно хранимую и теперь.
    Потом шли фотографии университетских корпусов, которые в основном отличались классикой в архитектуре, если не считать новостроев 70-80-х гг. А позже уже и не строили. Ну, казалось бы, что ей далекий город и университет, в котором она никогда не бывала. Однако, было неподдельно интересно то общее, что связывало все крупные города бывшего Советского Союза.

   Это совсем новые многочисленные нарядные здания банков, гостиниц и офисов. Множество новых храмов – вон в Чите выросло грандиозное строение совсем рядом с вокзалом, только перейти вокзальную площадь – и это здание уже стало визитной карточкой города.
    Так же, как и в других городах, появились здания костелов и мечетей. Все это вместе создавало некую эклектику, но и она была узнаваема – никто особо не задумывался о сочетании стилей в архитектуре градостроительства, строили там, где «вырвали»  землю под застройку по принципу «потом сюрприз будет».

      Особенно внимательно она разглядывала  здания этого старейшего университета. Они были великолепны, в духе  позднего классицизма, с симметричными колоннадами по бокам, портиками и лепниной. В ее родном университете не было ничего подобного. Самое старое здание – это стройка эпохи сталинизма, послевоенное экономное строительство педагогического института в городе шахтеров, где до этого был один политехнический институт.

      Имелось в наличии и несколько корпусов советского времени, но эти здания были похожи на все вузовские здания, которые ей доводилось видеть в многочисленных командировках по стране. И облуплены они тоже были одинаково, т.е. содержались за сверхмалые дотации на ремонтные работы, а свои деньги вузы тратить не спешили – для этого была особая статья расхода – непомерные зарплаты доверенной группы лиц, похожей по составу во всех означенных вузах.
 
     Через какое-то время Сережа стал грозиться, что вот летом поедет в отпуск в Нерчинск, и сфотографирует ее родной нерчинский дом!

      И что вы думаете? Сергей слов на ветер не бросал, в конце августа исчез с сайта на какое-то время, сообщив, что поехал «в родные Пенаты» и намерен все задуманное осуществить, тем более, что у него уже было несколько друзей, кроме ее и СашИ, желавших увидеть свои дома в Нерчинске.

       Еще до знакомства с Сережей ей однажды ответили в группе «Нерчинск», что ее дом, а с ним и второй такой же, где раньше жили Ракитины и Оковитые, как стоял, так и стоит напротив стадиона, на том же самом месте. Это же подтвердил и Бакшеев, ездивший на малую родину практически  каждый год.

       Так получилось, что она была на сайте, когда он первый раз появился после поездки, что было само по себе здорово, ведь любому человеку приятно, когда его ждут из странствий. Был рад и Сергей, и тут же пообещал, что через какое-то время он все разместит, что обещал.

                -----------------------------               

       Прошло пару дней – и вот он, долгожданный миг - она видит свой дом, старый, странный и далекий, о котором она так много рассказывала и мужу, и детям, и просто знакомым.
    Казалось бы, ничего особенного, старый двухэтажный дом с разномастными окнами, крашеными в разные цвета, не более двух-трех окон из современного пластика – судя по чему, новое приходит в Нерчинск с трудом, его вообще теперь из города переименовали в «городское поселение». Точное название, там и жили-то военные да поселенцы испокон веку, но «город» было значительней.

      Дом обшит старым почерневшим деревом, вернее, досками. С той стороны, где стадион, в двух местах здания подобие украшения из двух ложных колонн из той же черной древесины, по одной с каждой стороны.
 
      Господи! Вот и их окна – третье и четвертое от угла на первом этаже. Под окнами был небольшой палисадничек, поэтому по вечерам зашедшие за ней одноклассники  кричали в сторону окон, причем, довольно громко, чтобы их услышали.
   Их дом был ближе к школе, а между их домом и вторым таким же был въезд во двор. Поэтому, чтобы выйти на улицу, даже если торопишься в школу, надо, сначала от ближнего к школе подъезда вернуться в обратную сторону к выходу из двора, а потом снова пробежаться вдоль дома.

     Вот эти окна в разном приближении. Надо же, там кто-то живет… и сколько сменилось за 50 лет в их квартире служивых постояльцев?
     Она все разглядывала и не могла наглядеться, вот и этот выход из двора, а вот и сам двор, и их подъезд, и окно кухни, а рядом – узкое оконце специального назначения.  Вот об этом «чуде» канализации с сантехникой она и рассказывала иногда своим домашним.
    Или вспоминала с родителями, когда оии еще были живы, от него и мама тогда сбежала через год из Нерчинска вместе с дочками, хотя и в Н-ске им было не лучше в квартире с двумя соседями и в одной комнате с больной бабушкой.

     Дело в том, что в тех широтах имеется вечная мерзлота, а дом был снабжен выгребной ямой в этой самой вечной мерзлоте. Водопровода и канализации в доме не было, впрочем, также, как и центрального отопления.
   Для всех гигиенических целей был умывальник и туалет, где зимой стоял трескучий мороз, а во вполне вроде бы цивильном унитазе была просто проделана дыра в яму под домом. А при минус сорока с хвостиком на этом «цивильном» намерзали такие сталактиты, что все хозяева регулярно проводили следующую процедуру – у каждого на длинной проволоке был молоток или топор, без ручки и топорища, естественно, и его раскаляли в кухонной плите или печке, прямо в топке, докрасна, а потом бегом летели и прожигали раскаленным металлом все ледяные торосы.
    Можете вообразить себе это амбре по всей квартире, но у них еще, слава богу, был первый этаж. На втором было посложней, и проволока была подлинней.

     Вот! Вот он, вход в их подъезд, где несколько ступенек внутри. К этому подъезду, помнится,  в определенные дни подъезжала цистерна с водой, сокращенно – водовозка - и ее, Олькиной, обязанностью было натаскать огромную бочку воды, стоявшей в коридоре, каждый раз постояв в очереди, а затем опрометью – в подъезд. Два ведра оттягивали руки, а эти треклятые две-три ступеньки казались непреодолимыми.

    Однажды она так разгорячилась, мотаясь туда-сюда, что, наполнив ведра, наклонилась их поднять, и, уже не особо соображая ничего другого, кроме этого ритма, взмахнула головой, как бы закидывая выбившуюся из-под платка прядь волос – и тут же поплатилась – ведра стояли под деревянным  подкрылком цистерны – и она со всего размаху ударилась об мерзлое дерево губами.

    На снег полилась кровь, да в таком ужасающем количестве, по любимому выражению папы «как из резаного поросенка». Все кричали во главе с ней, еще плохо понимающей, что произошло. Потом обожгла мысль:- Все! Я изуродовала себе лицо! Что теперь будет?
     Ее отволокли домой, мама силилась прижечь йодом. Ей же казалось, что такую ужасную рану надо ехать зашивать в госпиталь, и она ее не подпускала, а кровь все лилась и не останавливалась.

   А потом был всего лишь синяк, после того, как  спала отечность, поднимавшая нос и делавшая ее действительно похожей на поросенка, над чем не преминул посмеяться отец, вечером пришедший со службы.

     Вот ведь незадача, тогда она поняла, что просто губы на лице так полнокровны, и разбить губы – совсем не то, что порезать, например, палец – и крови больше, но и проходит гораздо быстрей, вот почему и целоваться не опасно – все равно к утру все пройдет!

     Если быть честной, она и раньше однажды на сайте в группе «Нерчинск» нашла свой дом на пару с тем, где жили Ракитины. Он был обнесен очень приличным «веселеньким» и солидным одновременно забором, коим нельзя было не залюбоваться, особенно по контрасту с самими черными домами из старого дерева, иссеченного дождями, ветрами и морозами, но летом обласканного солнцем большого забайкальского градуса.

     Но Сережа развеял ее заблуждение тем, что к стадиону такой забор, мол, не выходит, это с параллельной улицы, во что вообще было трудно поверить, ей все время казалось, что за их сараями в глубине двора и вовсе уже ничего не было.

   А теперь, значит, и сараев никаких нет, и с домом она определилась неправильно, указав ближний за  свой, в то время как это был Ракитинский, ведь картинка была развернута на 180 градусов. Кроме того, возле этого дома лежали фрагменты огромного металлического каркаса строящейся до сих пор колокольни, а в момент этой чьей-то съемки они еще лежали на земле. Их-то и вовсе разглядел глазастый Сережа, вдобавок знавший про эту стройку и видевший своими собственными глазами эти фермы.
    Все сомнения с Сережиными свежими фотографиями развеялись окончательно, и забор вдоль стадиона не такой парадный, а просто сетчатый, традиционный на 50% территории страны, и сараев уже нет. Но на душе-то как тепло и загадочно, как будто в детстве побывала.

       И вот ведь как бывает – деревянное невзрачное здание, вернее, два, стоят до сих пор, почти ничуть не изменившись, а их Домнинский, каменный, трехэтажный сверхсолидный дом комсостава сталинского периода постройки со всеми возможными тогда удобствами, на фотографиях стоит, зияя пустыми глазницами окон и  оскаленными пастями подъездов. И это навевает грусть и уныние на всех в нем проживавших, увидевших ныне такую картину.

       Вот их подъезд, где рядом жили Ракитины с дочерью Наташей, на год младше самой Ольги, во-о-т подъезд Ленечки Кравцова, самый дальний – Наташи Черновой, в нем также жили Корсаковы и Оковитые.

       Их собственных окон не видно, они все выходили на стадион. Опять стадион, как и в Нерчинске, с теми же действующими лицами в основном окружении, только в городке другом, в Домне.

      А вот и глазницы, из которых неслось «Quadro ke luna. Quadro ke mare»   и «Валентина-твист»… Прямо южный накал страстей  витал за этими окнами. А сейчас они  -  пустые и зябкие, даже летом, неживые.


                ------------------------------

               
    Вот оно и произошло – явление миру нового внука, увиденного еще на видео УЗИ.
Начало лета выдалось трудным – были здесь и причины стройки, и памятные дни по Володе, их папе и мужу, а также погода необыкновенной жаркости, трудно переносимая в конце весны-начале лета.

   Но самым главным оказалось долгое ожидание мальчонки, которого всерьез начали ждать уже с последней декады мая, с опаской,  что день рождения совпадет с дедовым, таким печально запомнившимся. Потом, правда, солнце перешло в июнь, где есть 1-ое число – День защиты детей, очень всем показавшийся привлекательным для нового рождения. Но, увы, не произошло оного и 2 июня, на который была выписано направление в роддом.

    Вот с этого дня все как бы устаканилось, как будто, так и надо, и никаких родов вообще не предстоит, да и только. Правда, оставалась опять опаска про 4-е число, день памяти деда, но размышляли так, что день сам по себе ничем не виноват, в конце концов, это скорей, человеческая психология так настроена, что лучше бы не совпадали такие дни, вот и все.

    Ольга регулярно посещала докторов, которые и в ус не дули, конечно, это ведь их профессия – пока не сказали, что если до пятницы не родится, то мама в пятницу извольте к ним с вещами. Это было сказано в среду утром, на приеме в роддоме тем врачом,  с кем договорились о родах. После этого Сергей отвез жену домой, купил стройматериалы, очередную безотлагательную порцию, выгрузил их на стройке, поехал на работу, успел и там наработаться, как позвонила часа в три с лишним Оля о том, что у нее началось…

    В четыре с лишним он только доехал домой, только к пяти они попали в роддом, а в шесть тридцать уже родился Димка сверхускоренным методом, никто не успел и испугаться.

    Но все это она узнала позже. С сыном расстались еще до обеда с информацией, что в пятницу «с вещами», это когда он привозил стройматериалы – и что Оля дома.

     А ровно в шесть тридцать звонок – вот она прелесть мобильных телефонов – и Оля ей говорит, что у нее с Сережей – сын, а у Ольги Витальевны четвертый внук. В первую минуту она решила, что ее разыгрывают. Потом услыхала плач младенца – господи, неужели это уже наш кричит? – и залилась счастливым смехом, что все так головокружительно быстро и благополучно.

    Итак, явился миру еще один Доронин! О чем немедленно были оповещены дяди  и подруги. Но едва она положила трубку после разговора с Олей, обнаружила один в пропущенных звонках, разумеется, ответила – а там ее поздравляла подруга из медиков, и совсем вовсе стоматолог по профессии, которая какими-то неведомыми путями уже знала, и даже на пять минут раньше нее самой. Правда, эта подруга была на 9 Мая у них в гостях с братом из Москвы, съездили к Володе в такой день, потом всех помянули – и перед ними вовсю фигурировала Оля на сносях, так что они вправе были не раз уже поинтересоваться, как там дела с внучонком.

   А потом – как круги по воде – тем, кто узнал от нее, не терпелось передать новость по цепочке, так что к концу дня поздравления уже лились, как из рога изобилия, тем более, что и на сайте «Одноклассники» тоже похвалилась событием. А что? Всем понятно и трогательно, даже тем, кто этого еще не пережил, но втайне ждет и одновременно страшится, что его отныне будут называть дедом или бабушкой, причем зачастую собственные дети, виновники такой метаморфозы.
 
    Вот уж к месту будь сказано – как много было в ней самой от ее бабушки Евгении Дмитриевны, а в ее муже – от его деда Данила Михайловича и бабушки Анастасии Даниловны – или как их называли,  бабушки Жени, деда Дани и бабы Наты. Многое двое последних значили и в ее собственной жизни в Д-ске.
    И вообще, как говорится, «любите внуков, они отомстят за вас вашим детям», с которыми так трудно, а без них – совсем невозможно.
 

                -----------------------
               

     Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Прошло два с половиной месяца прежде чем она вернулась в свою кухню, ремонт в которой остановила своим волевым решением по совокупности нескольких причин. Поскольку это был не простой ремонт, а какая-никакая реконструкция, то и деньги за два месяца закончились, а Сережу долгами обременять можно было только до известного предела – своя стройка идет полным ходом и высасывает все возможные средства.

   Во-вторых, завершен определенный этап, когда и стены обшиты и прошпаклеваны, и пол настелен, и вода подведена в новом месте, не говоря о новых сияющих трехстворчатых окнах с одностворчатыми заворотами как бы в качестве эркера. Красота! Вполне можно жить, тем более, что уже и мебель заказана, а до ее изготовления может пройти едва ли не месяц. Справиться хотя бы с этим! Да и поднадоело ютиться в комнатах с мини-кухней, душа требовала размаха в новой, вдвое увеличенной кухне с новой плитой и немыслимой чистотой новых белых стен.
 

    Все эти фартуки, обои и плинтусы со всяческим декором решено было делать через год, тем более, что и функциональность несколько определится, как новые тропки в новом районе, которые умные люди потом асфальтируют, чтобы не перекапывать ежегодно газоны на всей территории – ведь люди не любят ходить, делая в нужных местах прямые углы – так и в кухне – все определится в использовании и вечном топтании – и где соль с сахаром и маслом разместить, а где стол со стульями водворится, чтобы было удобно, а не только красиво. Хотя «красота требует жертв», как известно, но хотелось бы меньших.

    Новые стены, окно и пол были и у Блэра в веранде, хотя сыновья в связи с ремонтом грозились его от дома отлучить и выселить в будку. Она еще надеялась, что этого не произойдет, ведь будки еще не было и в помине. На вечную нехватку времени и настроя она и рассчитывала, веря, что Блэру ничего не грозит с этой стороны – и жить ему на его любимом бархатном диване, на который он методично раз в неделю прорывался в комнату, где он до сих пор  стоял, и укладывался во всю длину, показывая, что это именно его диван, хоть и держал при этом хвост поджатым, как и мечталось, в новой веранде с новым красивым полом, который, как писали, не боялся когтей домашних животных.

    Все. Переселение состоялось. А вот  Блэра  по причине летнего тепла было велено не пускать больше в дом. А он ведь вместе с ними пережил такие трудности – спал на своей подушке, положив башку на мешки с цементом и шпаклевками, укладывался от жары на цементный пол, шарахался вечерами, заходя на ночлег, от стеллажей и лязгающих металлических профилей, инструментов  и труб,  проваливался лапами в траншею для труб отопления, просто скакал по кирпичикам, когда в кухне не было пола, а только разложены камни в яме под бывшим полом.

    Впрочем, чего он только не пережил во время ремонта этого самого – а теперь его не пускают, это что же за свинство такое – вот Ваську пустили, а его – нет, оставили с этими бомжихами  собачьего роду – с Друзей (переименованной из Дружка) и Мухой, но и они жили  в сарае на полузаброшенном соседнем участке. Ведь это всегда было предметом его гордости, а их зависти, что он вечером идет спать в дом, где еще и накормят, а они остаются на улице, печально глядя ему вслед.

    Всю ночь он не давал им с Сашкой спать, не считая соседей с их улицы. Злобно лаял на всех прохожих и шевелящиеся тени, взывал к совести хозяев, устраивал свалки с «бомжишками».
 
    А наутро – был выходной, приехавший с семьей Сережа позвал Сашку строить будку для Блэра, хоть и не слышал всей ночной какофонии. Это был поступок! И это был самый правильный исход в данной ситуации.

    Строительство будки быстро приобрело черты стройки века – это было нечто на бетонном полу бывшего курятника в качестве фундамента, снесенного еще три года назад. В ход пошло все, что было на стройке – доски, блоки утеплителя,  пленочные «барьеры», пенопласт снизу и сверху и все это, в конце концов, от дождей и непогоды обшито  рубероидом.
    Ольга Витальевна на стройку века не ходила, она оставалась с крохотным Димочкой, а невестка Оля, довольная, что у нее развязаны руки, приносила ей фотоотчеты, снятые на телефон. Центровой фотографией был снимок, где в будке больших-таки размеров, раза в три превышающей нормальные, в проеме из облицовочной ваты, обмотанной зеркальным «барьером», задом к зрителю на корточках сидел зодчий Сережа и  укладывал пол из линолеума «Таркетт».

    Оставалось только прибить переднюю стенку и засунуть туда родную Блэрову подушку из полиуретана с его собственным собачьим запахом, что вскоре и было сделано.
 
    Ночью лай раздавался уже меньше, только «по делу», пес нес службу. А утром вновь прикатившие  дети, вернее, Оля, прилетела к ней и с радостью сообщила, что видела, как Блэр выходил из будки, сладко потягиваясь и как ни в чем не бывало, как будто с детства жил в ней.

   И это было так хорошо, что устраивало всех. Будку же прозвали блиндажом, хотя как только ее не называли, в том числе вместе с пришедшими в понедельник рабочими – и бункером и бомбоубежищем, за серые обтекаемые формы и значительный размер, и ставкой фюрера и вервольфом и музеем на Бэйкер-стрит, и даже Даунинг-стрит  – два последних с намеком на его отдаленное «аглицкое» происхождение, отчего возникло когда-то и само имя домашнего любимца.

    И как же это хорошо, когда плавно решается какая-то проблема, так ею и не ставшая. И что характерно, пес изменился на глазах – заложенные в нем гены сторожа-дворняги  так внезапно и к месту проявились – он постоянно нес службу, не забывая и поваляться по всему двору, прекрасно освоился с приемом пищи из миски во дворе. Но главное, ему по-прежнему было чем гордиться – теперь отдельным домом во дворе, своим собственным и ничьим больше – это обязывает, конечно, но он старался изо всех сил – и соответствовал новому статусу.

               
                --------------------------



    Иногда на нее наваливалась черная полоса какой-то хандры. А что? Ведь это только полные идиоты всегда и всем довольны. Тогда вспоминалась бабушкина припевка «Здорово, здорово у ворот Егорова, а у наших у ворот все идет наоборот». Тогда возникали обиды, в общем, довольно справедливые, на детей, нормальных и хороших, по сути, но погруженных в свои проблемы. Так, она месяцами сидела за  своим забором, тайно мечтая, чтобы ее хоть куда-нибудь вывезли или хотя бы просто покатали – ведь у всех троих были машины, у младшего и вовсе купленная ею.

   Особой мечтой была мечта съездить на море – вот оно, Азовское, всего в ста двадцати километрах. А так хотелось искупаться и поплавать всласть, размять все косточки, как только в воде и возможно. Но приглашений не поступало, а просить кого-то об этом – ей не хотелось. Казалось естественным, чтобы сами позвали, но нет, те с детьми, те на огород возле моря, тот с девушкой – к ним вовсе было цепляться неестественно как-то, ведь им хочется побыть наедине.

   А ведь были времена, когда к ним, взявшим путевку в свой университетский пансионат,   приезжали все кому не лень, семьями и в одиночку, и всем находилось  место и еда, взрослым – в качестве закуски, после обильных морских купаний и солнечных ванн всей толпой с визгом и воплями от полноты и жизни, и чувств.

    Хандра длилась недолго, она тут же старалась переключиться на позитив любого рода, а в последнее время им стал Димочка. Да-да, она так и говорила себе мысленно: - Зато у меня есть теперь Димочка!  Именно это малюсенькое, нежное, пока беспомощное и требовательное только по делу родное существо, еще ничем не обидевшее ее, даже вообще еще не подозревающее о существовании этой самой бабушки, было совершенно по своей природе.
 
     Когда все приезжали, и родители доверяли его ей, с радостью занимаясь чем-то на участке или в доме, это было восхитительное время их наиболее полного единения. Димка «гулял», делая разнообразные такие красивые движения голенькими ручками и ножками, в красивых летних одежках, на диване перед ней или спал в коляске, вертел головой, иногда застывал, как будто что-то разглядывал на потолке или стенах, иногда сосредоточив свой блуждающий взгляд на ней, особенно на ярких цветах ее платья, надетого специально по случаю его приезда.

  А когда он спал, подняв два сжатых кулачка над головой или шевелил пальчиками ножек, такими нежными, розовыми и изящными, она не переставала удивляться совершенству природы вообще, и человеческой природы в частности. И тихая безмятежная улыбка появлялась на ее лице и долго не сходила – так было хорошо подле маленького «детского человека».

    Ведь все эти похожие на всех Дорониных черты лица, уже угадывающиеся в крошке, где явно присутствовали и Квадратько с Гриценками по линии Олиной родни, заложены генами не нарочито, а естественно, как сама Природа. Эти именно 10 на ручках и 10 на ножках пальчиков – это вообще шедевр многотысячной смены эпох и длительной человеческой эволюции, и так страшат всяческие сбои в этой правильной и совершенной схеме, которые нередко случаются, легко уничтожая  слепую уверенность, что все идет прекрасно и окружающий мир всегда добр.

     Нет, все-таки появление нового внука – это восхитительно. Не освобождая тебя от прежних обязанностей, оно вселяет зато новые надежды и дарит необыкновенную радость, что все идет правильно и хорошо.

     А с хандрой она, слава богу, научилась давно справляться, с тех пор, по крайней мере, как сама стала матерью, а особенно, когда неожиданно стала инвалидом. Что говорить, уж им-то, инвалидам, вообще надо вести себя поскромнее, как было заведено всегда в их обществе, здесь здоровым людям  многого не хватает, в том числе и внимания.

   Тем более, что в особой заботе она пока не нуждалась, как говорится, сама себя обслуживала  и кормила, только завезите ей продукты. Эту обязанность, правда, регулярно, без всяких исключений и недоразумений, ее ребята выполняли  как свою самую первую необходимость, тем более что с Сашкой они жили одной семьей, а посему – не купишь еды – сам останешься с носом. Ведь давно уже кто-то умный сказал, что теория разумного эгоизма движет миром, и его надо отличать от простого эгоизма, такого труднопереносимого в людях вообще, и особенно в близких людях.

 
                10. Одна буква в фамилии.


       Так много всяких событий накладывались одно на другое, а с писаниной был полный провал и затор. И в прошлом застряла  на событиях болезненно памятных, на том, как вероломно влез в их квартиру старший сын.

   И в нынешнем времени тоже было много всякой всячины именно с ним, севшим в ее рабочее кресло в университете. Первая эйфория давно прошла, остались лишь трудовые будни и недоразумения. Одним словом, разница в одну букву в их фамилиях явилась решающей, ведь люди при этом очень отличались -  «две большие разницы». Короче говоря, ее занудистый сынок  имел свое собственное мнение по поводу новой работы, впрочем, как любой юрист, осуществляющий не надзорную, а практическую деятельность.

      Смешно, но она давно убедилась на своем университетском опыте, что юристы-теоретики  весьма слабы в практике, едва ли могут написать обыкновенный приказ. И только в особых случаях, при конфликтном, например, увольнении, могут, собрав все силы, создать это увольнение, соблюдая даже запятые закона, но обязательно упуская при этом «мелочи жизни». Вот так и появляются в серьезных документах 31 апреля и зачисление до 2399 года, типа бессрочное, ограниченное таким смешным сроком компьютерных программ.

      Вот уже и год подходил к концу со дня его начала работы в отделе кадров, а информация приходила неутешительная, чего греха таить.  И в компьютер он не заглядывает, разве что в компьютерные игры, и отчетность полностью передоверил подчиненным, и посетителей не считал нужным консультировать по разнообразным вопросам, сразу также отсылая их: в комнату напротив – преподавателей, в комнаты рядом – всех других, на второй этаж – студентов с их родителями.

     А сам отражал в очках пасьянс на экране, благо он так зелено-ярок и узнаваем любым входящим в кабинет, да сетовал на маленькую зарплату, необходимость проводить на работе ежедневно 8 часов, да еще и на значительно сократившийся отпуск.

     Зато он выполнил мечту своей жены – стать преподавателем кафедры физвоспитания, о чем Ольга Витальевна также узнала от своих бывших работников, сам-то сынок был неискренен, ох, как неискренен, даже когда нуждался в обсуждении какой-либо ситуации – ведь она много помнила и знала, «отчего и почему» в том или ином заведенном еще при ней порядке.

       События нагнетались скорым призывом старшего внука в армию, предстоящими проводами.  Перед ними внучек появился у бабушки, несмотря на то, что все лето отсутствовал – и даже не пришел похвастаться университетским дипломом юриста. Да и как не зайти – ведь тут и день рождения у старшенького, бабушка  всенепременно поздравит, как было заведено до сих пор. А то, что может и бабушке что-то надо – об этом никто и не вспоминал, это ее проблемы и ее более близкого окружения.

        Вместе с Сашкой они осуждали Лешку, работавшего с ленцой вместе с дядей в одной фирме, торгующей автозапчастями, весь последний год учебы в университете, чтобы оплачивать на последнем курсе эту самую учебу. Ибо  на бесплатное обучение на этот раз внучек не попал, ведь для этого, опять же, учиться надо было все предыдущие четыре года получше.

      Так вот, едва получив диплом, «родственник», как его там называли, потому, что трудно было называть двух парней дядей и племянником, с фирмы уволился и проболтался все лето и сентябрь якобы в поисках работы по специальности. Но работа нигде не валялась и не ждала такого великого специалиста.

   Для работы юристом требовалась практика или хотя бы студенческие навыки вкупе с большим желанием, поэтому ему везде отказывали или оставляли резюме или анкету с обещанием перезвонить. А в итоге - прозвучал совсем другой  звонок – в армию. И чего тогда было увольняться и все лето болтаться? Еще бы подзаработал да и проводили бы в коллективе, как водилось.

      И вот его призывают. Вслед за старшим внучеком явился его брат, военный лицеист Ромка, на сегодняшний день самый высокий из всех Дорониных ростом и светлый лицом.  От него, как бы невзначай, бабушка узнала, что в отдел, на обучение к Ирине, в комнату для преподавателей  Виталий взял Ромкину девушку, которая перевелась на заочное отделение и решила поработать. От самого же сыночка – и в этот раз – ни слова, ни полслова. Сынок развел семейственность!


                11. Новое знакомство.


  А в предыдущее воскресенье  Саша приводил к маме знакомиться  свою девушку, Иру. Ира была на 12 лет старше ее сына и имела дочку 12 лет.
      И вот, вместо того, чтобы метать всем громы и молнии на Сашкину голову, никто этим не занимался, а где-то даже его понимали, и,  по крайней мере, не ужасались, это точно.  Так получилось, что две Оли единогласно решили, что Сашка и здесь самый хитрый – от одной «мамки» он перемещается к другой, которая и позаботится о нем, как взрослый человек, тем более, что у своей мамы он  появился уже после сорока лет, и никогда не видел ее молодой, как старшие сыновья.

   Кто знает, может, это его детские комплексы? Помнится, совсем еще карапузом, если с ним гуляли в сквере или в парке, где было много лавочек, он всегда безошибочно шел к скамейке  совсем юных девиц и смело с ними знакомился, сияя от счастья, и предлагая свои игрушки и ведерки с совочками.

       Интересная история, однако. Ира была в юности знакома с компанией Сережи. Вообще-то их было три девицы, а Ира ни в чем не уступала двум другим, поэтому и видели в первую очередь именно ее, а потом две другие подруги, более предприимчивые, что ли, кавалеров отвлекали на себя.

      Потом она вышла замуж, да как-то так, всего на несколько лет. Затем были разные работы, где же работать биологу в их городе?

      Так и получилось, что  в определенный момент она обратилась за помощью к бывшему мужу одной из своих давних университетских тех самых подруг, он к тому времени уже имел свою фирму – так она  появилась в абсолютно мужском, вернее, парнишечьем,  коллективе на оптовом складе автозапчастей.

      Коллектив с ее появлением  резко  прекратил ругаться матом,  и стал бриться почти ежедневно и одеваться «тщательнее». Не отставал от других и Сашка. А потом они и вовсе были перемещены в одну комнату за экраны компьютеров, пытаясь учесть весь этот мелкий и крупный бедлам склада.

      Судя по всему, Сашка оказался самым настойчивым, и брал осаду долго и терпеливо, тем более, что других приключений в это время не случилось, а, может, и не требовалось,  благодаря этой постоянной увлеченности.

      С весны они встречались всерьез, вместе ходили в бассейн, на неделю ездили на море, в частный пансионат, открытый еще Сережиной семьей  у слияния Азовского моря  с Черным, где  на побережье встречались лишь редкие отдыхающие.

     Потом дважды ездили к матери Ирины в Белгородскую область, где Сашка даже участвовал в общих работах по сбору картофеля – впервые в жизни, ибо вообще презирал любые работы по дому и огороду, за что и был неоднократно поругаем всей их семьей.

   А тут – такие успехи от встреч с Ирой, которая исподволь сумела во многом изменить этого строптивца и вредину, вечного эгоиста и грубияна. Так чего же ужасаться? Разве лучше, когда два юных оболтуса сваливаются на родителей, удваивая требования и претензии, не отдавая элементарного участия в делах семейных?

     Так вот, с Ирой были знакомы уже все, даже маленький Димка. Остались только Вовчик и его бабушка, иначе – Сашина мама – Ольга Витальевна.


                ---------------------

       О! Это особое действо – встреча и знакомство с очередными избранницами ее сыновей, когда практически уже собираются жить вместе, когда уже становятся практически  новыми членами семьи.
 
        У нее уже был опыт этих, прямо скажем, непростых встреч и знакомств, хотя случай был особый – речь шла о ее младшем сыне, с которым они жили вместе. Случай-то особый, но переживаний особых не было, все-таки опыт – великая сила. Была убежденность, что так и должно быть – сыновья вырастают, мужают и улетают из гнезда, чтобы свить свое, как ни банально это звучит.

        Да и значение Иры в его жизни нельзя было недооценивать – парня как подменили, в хорошем смысле, как ни крути. И лишнюю лень преодолел легко, и поступки совершает абсолютно мужские, хоть раньше за ним этого не водилось. И свой надоевший всем девиз «А я при чем?» куда-то припрятал и засунул подальше. Не ходит, а летает, переделывая кучу дел, в том числе и до сих пор ненавистную уборку в своей комнате.

    Без напоминаний ездит в магазин за продуктами, а все потому, что и Ире надо одновременно. А заготовку на зиму овощей тоже не тянул по обыкновению, а вместе поехали  на какой-то рынок в пригороде, заранее разузнав о нем, навезли всякой всячины из последних осенних овощей, не считая собственно заготовки – картошки и лука. Из всего этого Ольга Витальевна делала правильные выводы – если твой сын счастлив, то и тебе удастся погреться в лучах его счастья, поэтому и саму причину этого счастья тоже надо возлюбить, как «ближнего своего».

      Когда приехала  Ирина, у них уже и стол стоял, и самовар во дворе был подготовлен к «постановке». Это же особая экзотика – без особого застолья попить чаю из самовара, вскипяченного на щепках и с настоящей трубой. При этом  надо предварить ремаркой, что Сашке до сих пор ни разу не удавалось самолично провести это действо от начала до конца, то щепки не горели, то дым шел такой, что был похож на осенний костер у кого-нибудь во дворе, то вода не закипала. Тогда, обычно, подключались братья или – раньше – отец, а он мирно отваливал в сторону.

       На этот раз все получилось более чем хорошо. Вот она – волшебная сила чувства – в руках все горит и любая работа спорится.

       А дамы в это время трепались обо всем понемногу, как будто были давно знакомы. Да и то сказать, были рождены под одним знаком гороскопа, то бишь Стрельца, а посему в любой обстановке чувствовали себя комфортно, а уж за словом в карман не полезли бы ни при какой погоде в доме.

      Ольге Витальевне понравилось, что незнакомая обстановка не гнетет Иру, свободный обмен фразами не делает ее нисколечко развязной, осматривается  приятно, без особого любопытства, но и без подчеркнутого равнодушия.

      В ее собственные планы и вовсе не входило чем-то пугать человека, читать нравоучения по поводу и без, спрашивать «как они докатились до жизни такой», выяснять обстоятельства ее прошлой и теперешней жизни – все, что надо, она и так знала - боже упаси! Ей просто хотелось пообщаться от души с новым человеком, не безразличным ее младшему сыну. И она его понимала уже в течение первых десяти минут этого общения.
 
      Ну, во-первых, хороша собой, и не столько лицом, на котором отразились  обстоятельства ее жизни и возраст, как ни крути, сколько необыкновенной стройностью, изяществом и хрупкостью, которые есть только в современных девчонках. Как ей это удалось в себе выработать и сохранить – один бог знает.

   Каждое движение было изящно и пластично – и этого не подделаешь, как ни старайся. Высокие каблуки и собственный хороший рост делали ее повыше  Сашки. Вернее, в этой паре он был как крепкий дубок, а она как гибкая лиана. Хорошая реакция на юмор, хорошая чистая русская речь, без режущих слух фрикативных «г» и «шо», присущих практически всем в регионе.

   Подтекстом проступала начитанность и культура вкупе с университетским образованием на биологическом факультете. Говорили обо всем, о чем и упомнить невозможно. О домашних цветах, коими и у Ольги Витальевны, были заставлены подоконники и часть комнаты, о каблуках, о косметике, о дочери и ее увлечениях, об их поездке на море и в деревню к ее матери, о привезенных баранине и кроликах, которые достались и им  с Сашкой, и которые еще не совсем съедены и мерзнут в холодильнике.

      Потом появился и ее недоросль, разговор стал еще оживленней, перекинулся на родной университет, и Ольга вспомнила некую сцену из ее прошлой университетской жизни.

      А дело было так: пошли они однажды  в четверг, который был санитарным днем, в бассейн с подругой – преподавательницей английского языка – Нинкой Боградской. Обе – кровь с молоком. Поплавали эдак хорошо в совершенно пустом бассейне, а потом потихоньку одевались в раздевалке. А надевание колготок на мокрое тело – это было для нее уже тогда нелегким делом, она мучалась, натягивала их, растянув чуть ли не по полу, а тем временем болтали, смеялись. Сушили волосы.

  И только они собрались, и направились к двери из раздевалки на лестницу, обе румяные и без всякой косметики, ведь был уже вечер, как вдруг дверь стремительно распахнулась – и один за другим вошли человек 15 мужчин и одна затесавшаяся среди них женщина, во главе с ректором и секретарем парткома, которого за созвучие фамилии звали  в университете «Бжезинским». А тут они, две «юные» купальщицы»…

  Это была явно делегация из других вузов, потому что Бжезинский обводил помещение руками, а перед ними, застывшими от неожиданности, обронил: - А это наша группа здоровья!
      Когда они все-таки выскочили на лестницу, распиравший их смех вырвался наружу:
  - Ой! Ольга! А что было бы, если бы они приперлись, когда ты колготки натягивала от одного конца лавочки до другого, изгибаясь в конвульсиях?
  - Ага! Или ты кое-чего застегивала задом наперед, а потом это перекручивала куда положено?
   - Или сидели бы мы под фенами, как облезшие кошки?
    - Нет, еще бы лучше, когда из душа выходили, в чем мать родила, зная, что раздевалка пуста вовсе!
    Они еле оделись в зимнюю одежду и обувь и вывалились из бассейна, окутанные паром, все еще хохоча:
 - Ой! Не могу! Да сориентировался как! – А это наша группа здоровья! – все еще разбирало их, когда живо представляли себя распаренных и красных перед делегацией, серой и бледноватой.
    И когда уже у нее в кабинете, куда зашли попить чаю, ведь рабочий день уже давно закончился, отсмеялись окончательно, вдруг единодушно задались неизбежными вопросами:
   - А чего было тащить делегацию?
   - Состоящую сплошь из мужиков?
   - Через  женскую раздевалку и душ в помещение самого бассейна?
   - Это все Бжизя! – к слову сказать, и это тоже было поведано Ирине, в университете ходили по рукам «бжезинизмы», фразочки, записанные за секретарем парткома, и даже такая эпиграмма:
 
                Форсист, фасонист и речист ты,
                однако мысли  и дела, и даже сам язык
                – нечисты.

    А фразочки сыпались из него, как из рога изобилия, например, перед местными писателями, приглашенными в университет: - Вы – кулинары нашей духовной пищи! Или с трибуны перед полным залом на конференции: - Мы давно уже выросли из штанов, подающих надежды! – он имел в виду «короткие штанишки».

   Причем, это было еще более уморительным, когда одновременно можно было видеть небольшого, жутко элегантного, всегда в изысканных костюмах и роскошных галстуках, что было явной редкостью в советское время, от нетерпения и полемического задора подпрыгивающего на ножках-пружинках, секретаря, который на полном серьезе и дидактическом кураже изрекал такие вот перлы.

    А потом перешли и на биофак, где Ольга Витальевна также знала почти всех и про многих помнила веселые сценки.

    Так, руководитель дипломной работы Иры, замечательная дама-профессор, давно уже приехавшая в Д-ск из Санкт-Петербурга, тогда еще Ленинграда, естественно, бывший декан родного  биофака, всегда очень красиво и со вкусом одевавшаяся, помнится ей в том числе и по такой истории:
  - Ольга Витальевна, я вас прошу, выручайте меня! – завела она как-то однажды такой разговор, зайдя специально к ней в кабинет.
  - Да что случилось, Зоя Андреевна?
  - Мне нужна девушка  для очень деликатной работы, среди своих я не могу найти такой.
  - Да что за работа такая, сверхделикатная?
  - Да, еще и очень аккуратная! Она должна под микроскопом вычленять гениталии у… комаров, - тут они вместе рассмеялись деланно и сдержанно, - ведь это не было шуткой, Зоя Андреевна была энтомологом с мировым именем, прославившая свое имя именно благодаря исследованиям систем воспроизводства кровососущих с целью  уменьшения их «поголовья». Правда, надо признать, комаров и прочих от этого не становилось меньше как в мире, так и в регионе.

     Ира смеялась от души вместе с ее Сашкой, а Ольга Витальевна еще раздумывала, чем бы их еще развлечь, как вдруг Сашка сказал, что они уезжают, поскольку времени уже было 12.02. Ну, кто бы мог подумать, четыре часа пролетели совсем незаметно, как «миг един».
 
                ----------------------
         
       Нет, спокойной ее жизнь на пенсии не назовешь – это точно. Пока  размышляла, как она будет описывать свою жизнь в прошлом – настоящее громко заявляло о себе и требовало ее внимания не меньше, чем вся прошлая жизнь целиком
.
       Два дня откуда-то повылезали все пауки в доме. Лениво перемещался по полу один – в большой комнате, потом Сережа, заехавший по обыкновению днем посмотреть на работы в его доме – увидел точно такого же на полу в Сашиной комнате, без зазрения совести перемещавшегося от стола к дивану, как будто это так и надо…
 - Сережа! Только не дави. Ради бога! Это к известию, серьезному, к слову сказать.
 - А как это ты определяешь?
 - А видишь, никуда не спешит, ведет себя, как у себя дома, да и сам матерый паучище, а не просто мелюзга. И это при том, что и паутины, вроде, нигде никакой нет…ведь пылесосили даже стены, как вытащили все временные нагромождения после ремонта в кухне.
 - Я и не думал, что ты такая суеверная…

 - Да ладно тебе, суеверная. С пауками уже несколько раз проверено. Вылезших нельзя убивать, только если во время уборки, фронтально, так сказать. Вон в большой комнате тоже расхаживает еще один, красавчик…
        Новости не пришлось долго ждать. На следующий день позвонила Ирина и сообщила, что ее распрекрасный сынок Виталий Владимирович, сбежал от них снова на кафедру к Алевтине, и помахал всем ручкой.
 
       Самое смешное, что ей – ни слова, ни полслова сыночек не выдавил из себя, как до этого не рассказал о том, что внедрил свою жену на кафедру физвоспитания, на полставки преподавателя. Она еще тогда, услышав эту новость от Ирины, возмутилась:
 - Ну, зачем он это делает, скажи на милость! Из нее преподаватель, как из меня балерина, - Да и физкультурный институт она закончила под сорок лет по специальности  врача-реабилитолога, с такой непонятной  квалификацией, позволявшей ей работать инструктором лечебной физкультуры  в интернате с больными детским церебральным параличом.

   При этом жалко было этих несчастных детей, которых громогласная невестка наверняка строила, как ей вздумается. - Да и не спортивная она совсем, - добавила она, вспомнив своеобразную фигуру и манеру одеваться, вернее, полное отсутствие этой самой манеры, - Да и то сказать, на кафедре такие классные девчата, яркие, сильные, гибкие и стильные. В роскошных спортивных костюмах – глаз не отвести. И куда их понесло! Вот что значит быть подкаблучником, и мои уговоры не подействовали. Сказала «хочу и буду» - и все – и он разбежался выполнять.
        Да, еще в отдел пристроил Ромкину девушку, а сам смылся.
 - Если честно, никто и не жалеет, только у нас опять проблема с начальником.
 - А давай ты! Я давно говорила, что это по праву твое место.
 - Так меня и так назначили с его подачи-рекомендации, но я у ректора согласилась только на временное исполнение.
  - А может, привыкнешь, обвыкнешься, да и останешься.
  - Нет, нет, и нет. При том отношении к отделу у руководства и работников университета, не соглашусь ни за что. Это только вы у нас такая были  железная, находили свои радости во всякой гадости. Да залечивали множественные стрессы хорошей литературой в перерыв и после работы, когда ждали своего сына с машиной.
   У меня другой характер, и другие жизненные задачи на сегодняшний день. Так что ищите нам начальника.
- Я?
      Вот так, ни много ни мало – задание не из легких. Ведь непонятно, то ли обрадовать кого-то, то ли свинью подложить. Еще Лесняков  когда-то ей говорил:

 - Ты погоди благодарить за то, что рекомендую. Может, через пару месяцев сбежишь, проклиная и меня и весь университет.

     А сыночек-то, хорош  гусь, ведь в пятницу приезжал к ней после работы, перед занятиями у заочников выдалось подобие окна. Поговорили о том, о сем,  что в понедельник их четверых вызывают к ректору по одному непонятному вопросу.  Странно, но раньше всегда вызывали только ее, а за своих работников она как бы сама  держала ответ… потом о том, что девочку взял хорошую на работу, хоть ничего ей и не сказал. Тут, он, правда, сразу же возразил:
  - Ну, ты же сама не любишь семейственность разводить, потому и не сказал.
   - Это не  я - не люблю, а жизнь многократно проверила, хоть ты и не прислушиваешься к ее постулатам.

        При этом про восхождение его Эллочки на университетский  спортивный олимп не было сказано ни слова, как и про грядущий переход на кафедру. Хотя он, видимо, уже задумал в понедельник подать заявление и показать из вызванных «на ковер» свою преемницу.  Отметили, правда, что вот уже и год прошел, как он ввязался в эту работу, потеряв и значительный отпуск, и свободный график преподавателя.

      Все это, наверное, и повлияло в конечном счете на его решение. Но как неискренен,  каналья, впрочем, это очень быстро произошло с тех самых пор, как женился на Эллочке, так и хочется добавить – «людоедке».
       В голове уже роились возможные кандидатуры на свою бывшую работу. Нет, все-таки не зря недавно написал ей один одноклассник на сайте:
 - А ответь мне, ты искренне считаешь справедливым приход твоего сына на твою работу? – и как догадался  только там в своем далеком Иркутске?
      Утром пришло на Сашкин телефон сообщение от Лешки:
  - Ну, все, я погнал.
Волнительно как-то, ведь парень погнал в армию. А девять месяцев тоже срок немалый, да еще и в ВДВ, нет, это здесь называется – аэромобильное соединение в соседней области.

                ------------------------


      А тут и еще одна проблема назрела – Сашка решил пожить вместе с Ирой, ищут съемную квартиру или дом, но все цены кусаются до ужаса – и это в то время, как их общая квартира стоит теперь практически пустая – сын с невесткой еще два года назад съехали к ее бабушке в дом, одной ей стало трудновато. Детей оставили в квартире, хотя и рискованный это шаг – оставлять двоих парней для самостоятельной жизни. Но ведь ход мыслей понятен – лишь бы оставить жилье за собой.

    Теперь Лешка в армии, Ромка – на казарменном положении в военном лицее, практически квартира пуста, а Саша должен почему-то платить бешеные деньги, которых нет, за свое счастье. А старшему брату вкупе с невесткой на это глубоко кучеряво. Вот ведь сказал однажды кто-то умный, что «человек определяется не в словах, а в поступках».
        А про визит в пятницу так и хочется  резюмировать словами из анекдота «И чего приходил, может, сказать чего хотел»!  Но не случилось.

        Перезвонил только в четверг, категорически отрицая, что в пятницу он хотя бы  догадывался о грядущем заявлении про перевод  на  свою кафедру в понедельник.
   -  Отношение к кадрам не изменилось ни в малой степени, а быть нянькой всему университету, да еще терпеть от всех во главе с руководством – я не намерен, тем более, что я больше потерял, чем приобрел.

    - Ну, может, ты и прав! – только и осталось ответить ей, - А чего зря мучить себя и других, если не испытываешь ощущения, что эта работа – твое призвание. Ведь когда он впервые пошел на преподавательскую работу в школу милиции, тогда он, помнится,  с уверенностью заявил:
  - Это – мое! – почему она тогда и помогла ему с работой по совместительству в университете, куда он по окончании  учебного года перешел в штат.
               
               
                ---------------------

      Как взволновала ее встреча со своей одноклассницей Ольгой Суворовой на Скайпе! И все-таки это совсем не то, что переписываться на «Одноклассниках», что они, правда, с успехом проделывали уже с месяц до этой встречи воочию.
        Оля долго не появлялась в сети, хоть в комментариях к фотографии о нерчинском классе тогда появилась запись дочери:
       - А это моя мама Оля Суворова в платье в цветочек в первом ряду…
 
   Тогда они втроем с Ниной Царьковой и Сережей Бакшеевым хотя бы узнали, что она теперь Суворова и мама взрослой дочери. Не прошло и года, как Ольга появилась сама, правда, в роли той, что «еще не волшебник», но училась быстро и грамотно. Она так всем восторгалась, как радостный новичок, что пару раз обиделась на нелицеприятные, на ее взгляд, комментарии ее слов на чужих форумах, фото и видео.
   Оля от души ей сочувствовала, и вспоминала для поддержки, на что ей доводилось напороться поначалу, и как она научилась с этим бороться.

       Чего греха таить, несмотря на сверхобширную аудиторию одноклассников, там, сколько людей – столько и мнений, подчас полярных по одному и тому же вопросу, подчас подаваемых в категоричной манере невеж и невежд.

    Нет, она могла противостоять грубости и цинизму, но… зачем тратить свои силы на это, ведь от ее борьбы, даже если убудет в одном месте, тобой посещенном, тут же прибудет в другом, где люди сидят такие же, и радуются чужому цинизму, как и своему собственному.
      Надо просто найти свою группу, свой социум, где ты свой человек, тебя знают и ждут, так же, как и ты знаешь и ждешь других.

      Ведь недаром психологи говорят, что даже в грандиозном застолье, ты, как и каждый его участник, можешь охватить только шестерых, а остальные и остальное пройдут как фон этому тесному общению. И правоту этого утверждения могут проверить все и сейчас же, если вскорости  доведется участвовать в чем-либо подобном или хотя бы  вспомнить что-нибудь этакое.

      И на «Одноклассниках» мы больше всего общаемся именно с одноклассниками или их родственниками, с теми из младших, кто помнит нас, поскольку младшие всегда помнят старшеклассников. А также с теми, кто выбрал вас по интересам, ведь зачастую в твоем окружении оказываются друзья друзей, или просто их знакомые.

      Олечка оказалась человеком, о котором она давно мечтала. Она, как и Сережа Бакшеев, всерьез готовы были читать ее экзерциции, высказывать свое мнение. А нашла она ее пробы в той самой группе «Это было недавно», которая  создавалась как средство общения всех ее многочисленных одноклассников из 12 школ. Нет, оставим здесь школ 6-7, где она училась хотя бы более полугода, и хоть кого-то запомнила на эти 50 лет.

      Оля с серьезностью и усидчивостью хорошей ученицы прочитала в группе, в которую редко кто заглядывал, практически все, и в результате оказалась весьма  осведомленной в ее жизни. Сама она жила в Ульяновске, куда переехала после демобилизации мужа – военного юриста. Замуж за него вышла в Нерчинске, где работала в госпитале после учебы в Чите.

     Имела дочь, которую мы уже видели на сайте, именно она усадила маму за компьютер, пообещав, что будет интересно. Обещанное подтвердилось сто крат, за что Оля была ей очень благодарна.  Елена была деловой женщиной, много сил и внимания отдавала любимому делу, а мама на пенсии помогала ей с внуком, особенно, когда он два года назад пошел в школу. Семья на фотографиях выглядела красивой и успешной, да так оно и было на самом деле, если не считать многочисленных возрастных болячек и хандры по их поводу.

     Но об этом они заговорили уже в самом конце, так и хочется написать, передачи. Потому что это и словами не описать, как могут верещать две солидные тетеньки, узнавшие друг в друге девчонок-семиклассниц, и гут же одновременно перевоплотившихся в них. Восклицания, вопросы, перебивания друг друга и одновременные замолкания из-за отставания звука от изображения, смех по разным поводам и без:
  - А помнишь?- повторяемые без конца. И уж в самом конце о болезнях и уходе близких.
 
                -------------------------


         И опять мысли, пришедшие на дворовой скамейке, когда наслаждаясь солнцем ли, сумерками ли, звездами ли  и звуком поющих цикад, создается особое состояние расслабленности и отдыха тела, но активной мыслительной деятельности, как ни  странно.

        За ажурным бетонным забором как всегда стремительно промелькнула соседка в длинном халате из ворсалана с богатой вышивкой по воротнику и карманам, в необыкновенно нарядном цвете взбесившейся фуксии.

         При виде соседки в халате Ольга Витальевна привычно настроилась на философски-томительно-печальный лад с грустной улыбкой. Дело в том, что и у нее был точно такой халат и в таком же цвете, так что «взбесившейся фуксии» - это обозначение скорее  цвета ее собственного халата, а не  Елениного.

         Да и как не замирать и не улыбаться загадочно через силу, когда этот халат она выбрала в первые дни своей пенсии для заветного пакета со своими пожитками.

          Она, мать троих сыновей, прекрасно могла себе представить их трудности  в подобной ситуации, да и личный опыт рисовал картины многих и многих нарядных дам, кои лежали, безмолвные, обряженные невестками, в чудовищных капроновых платках бурых расцветок со стеклянными двумя узлами под подбородками. Поэтому и об этом тоже надо было позаботиться самой – а там будь что будет. Именно поэтому она и посвятила некую толику времени на перешивание воротника и карманов в единый капюшон, поверх которого предназначалась шляпа, чтобы в целом было – а ля «боярышня» и не иначе.

      А за свою манеру все подготовить и предвосхитить, причем не только в этом случае, платила иногда резкой сменой настроения во дворе при виде знакомого объекта за забором. Да ладно, не стоит так уж погружаться, мысль, хоть и материальна, но это все же не само действие, и слава богу!

      Но и ерничать, напевая «Была бы шляпа, пальто из дря-а-па, а к ним живот и голова» почему-то не хотелось, хотя обычно при других обстоятельствах она выходила из транса, возопив нечто подобное, случаю подходящее.
    
    А вот все тот же бард Вадим Егоров, и снова отрывок из стихов «Дождь смоет все следы».

                И понял я в тот миг, от ливня изнывая,
                Что детский этот крик ворвавшийся сюда
                И есть тот самый след, который несмываем,
                Который негасим никем и никогда.

    Когда придет час последнего жизненного проявления с переходом в другое состояние, она бы хотела  вспомнить запах пахнущей солнышком детской головенки собирательного дитяти из череды сидевших у нее на коленях…

     Как думаете, провидение может  отказать ей в этой просьбе?
   

                12.   4-й начальник и  сайтинки.

            
     Ноябрь выдался ярким  на события.
     Во-первых, с 1-го ноября Ирину назначили начальником отдела кадров уже окончательно и бесповоротно. Вот и закончилось безвременье в ее отделе. По сути, она сама этого хотела еще со времени своего ухода, но ее рекомендация могла иметь обратный результат, да и Валюшка Дубовая рвалась на эту работу бессмысленно и беспощадно.

   Когда предложили ее сыну, она не могла посоветовать ему не соглашаться с заведомо незнакомой работой, поскольку он бы ей не поверил, ведь каждый сам норовит наделать своих ошибок, ввязываясь в авантюры, которые становятся очевидными только по прошествии определенного времени.

   Во-вторых, нашлась Надя Китюх, которую давно ждали, хоть она и мелькнула как луна на небосводе, т.е. зарегистрировалась – и исчезла. Только и информации, что живет в городе  с названием из украинской фамилии на –ко за Полярным кругом.
     Яша на Скайпе шутил по этому поводу:
  - А у них там в Ямало-Ненецком округе один компьютер на весь этот округ – зарегистрироваться очередь дошла – а теперь еще года через три дойдет и новая очередь чего-нибудь написать. Посмеялись, естественно, ведь радостью уже было то, что появилась фотография – блондинки их возраста из бывшей изящной блондиночки с крупными глазами и кокетливым личиком с подбородком треугольником, как у кошечки.
 
     Так случилось, что просматривая очередной красочный альбом фотографий про Забайкалье, среди комментариев Ольга Витальевна обнаружила некую Ольгу Китюх. Поскольку фамилия была довольно редкой, а у Надьки было две сестры, как и у ее подружки Аллы Иванчиковой, и обе семьи, в каждой из которых было по три дочери, жили друг над другом в Чите-46, то и сразу написала, а не приходится ли этой Ольге Надежда Китюх родной сестрой. Ответ пришел незамедлительно:

  - Да, действительно, Надя – моя сестра, и она сейчас в Перми, где живет и Ольга, что у них с мужем отпуск, а здесь есть собственная квартира, и что Наде она уже позвонила, а та визжит и пищит от радости. На следующий день они засели за компьютеры  и просидели он-лайн до изнеможения, отвечая на вопросы друг друга. Ольга, правда, все больше отсылала их за подробностями в свою группу, ведь там уже накопилась определенная база всяческих знаний про нее, в том числе и воспоминания о детстве золотом, послевоенном, где она как раз уже дошла до Домны и похода на Байкал, в котором и участвовала вместе с Надей и Аллой.

     На следующий день девчонки уже все разведали, побывали у общих одноклассников, выложили кучу фотографий, и с восторгом провещали, что среди ее друзей они с радостью обнаружили Валеру Троянова, а ведь его отец был лучшим другом их отца, и есть подтверждающие фотографии. А тут уже и Валера подключился, которого она совершенно не помнила по школам, зато который уже давно с ней задружился и  даже написал ей, что знает, где учился Юрка Иващенко.

    По его словам, он видел его в Киеве с маленьким сыном, уже на последнем курсе Киевского института инженеров гражданской авиации, в котором и сам только начал учиться. Тогда, помнится, ничтоже сумняшеся, она разнесла эту информацию дальше и разносила ее до тех пор, пока  не была разоблачена Инкой Войт.
    Бывшая соперница доподлинно знала, что Юрка закончил исторический факультет вроде в Смоленском пединституте, пошел, так сказать, по стопам своей матери – а дальше – полная неизвестность, хотя и это известие удивляло не меньше КИИГА, ведь из Юрки учитель, как из нее самой - балерина, ей-богу.
 
    Валерий же тогда долго извинялся, что перепутал Юрку Иващенко с Юркой Иванищенко, более знакомым ему, но совершенно безвестным для них, ребят из первого школьного выпуска в Чите-46.

     А в ближайшую субботу на Скайп вышла Надя Московцева из Н-ска, и разместила сделанные  еще летом по ее просьбе фотографии  окна и части дома, где она жила с незабываемыми теть Зиной и Марь Николавной, сыгравшими такую  заметную роль в ее судьбе и в ее любви.
 
     Нет, поистине,  это так интересно, сначала разговаривать с подругой, которую не видела лет 35 и которая  к тому же – свидетель их с Володей встречи, вдобавок помнит школу и Зимергуза, Нинку Лукину и еще много кого, да хотя бы тех же ее соседок, мудрых и жизнерадостных русских женщин. А потом – рассматривать, затаив дыхание, свое окно на первом этаже, все с тем же довольно частым переплетом  рамы, рядом – подобное окно кухни, дверь подъезда. Правда, палисадничка с низким штакетником под окнами уже не было, так, небольшие кустики. Да ведь в это самое окно Надька с Сашкой Колосовым, ужасно обеспокоенные и пьяные, совали ей утерянную туфлю. Под этим окном Витюнчик стоял до утра под снегопадом со снежной шапкой  поверх своей шапки, и сдвинуть его не могла никакая сила, разве только мизансцена Марь Николавны…

   Надя говорила, что в ее бывшей квартире теперь живут гастарбайтеры  из Средней Азии, судя по характерной внешности. Видимо, им сдают жилье теперешние хозяева, это сейчас сплошь и рядом не только в Москве, где Надежда и проживала, но и в Подмосковье.
 
    Так, прошлись по фотографиям вокруг дома, выстроенного в 34 году прошлого века, а сейчас отремонтированного и красиво оштукатуренного белым по продольным линиям, и выкрашенного в брусничный цвет по бывшим старым красным кирпичам. Ничего себе, красиво получилось. И подъезды с солидными металлическими дверями. А-а-а. вот и парадная часть дома, выстроенного буквой  «П» с несколько укороченными ножками и вытянутой спинкой, ну, да, как скамейка или лавочка.

Только вот настоящих скамеек и лавочек, о которых мы так своеобразно вспомнили,  на «переднем» дворе, обращенном к трамвайной линии, не оказалось теперь ни одной, а ведь когда-то это было любимое место посиделок женщин во дворе. Нет, не возле подъездов, а ближе к центру, ведь у подъездов были палисаднички, как и под ее окном. Нет и песочниц, как, впрочем, и стола, где мужчины «забивали козла», как и самого основного дворового забора, отделяющего двор от улицы, и замыкающего эту букву  «п» по периметру, создавая  свое  ограниченное пространство.

     У этого забора, которого теперь нет, а если бы был, возможно, и не вспомнила бы, (вот она, избирательная причудливость или причудливая избирательность (?) человеческой памяти) однажды вечером стоял парнишка, а она возвращалась с фабрики, с вечерней смены, было уже поздно и темно. Парнишка стоял во дворе, и над забором возвышалась только его улыбающаяся физиономия. Она тогда еще подумала:
  - И чего стоит и сам себе улыбается, ведь никого рядом с ним нет. Она тогда даже оглянулась на группку людей, так же, как она, шествовавших домой с трамвая – нет, никто ему улыбкой не отвечал – и вдруг просияла, еще до конца не уверенная – слишком велико было удивление и радость – Да ведь это же Ленечка Кравцов собственной персоной и улыбается он ей! Да и как не улыбаться – где его Новосибирск и где подмосковный Н-ск? И прошло ни много ни мало, а целых 4 года, как виделись в последний раз в Домне.

     А теперь весь двор был заросшим травой, и даже по дорожкам к подъездам. Отсюда возникала мысль, что во время красочного ремонта фасада все это убрали, поскольку посчитали излишеством, а раз двор теперь ничем не был отъединен от пешеходной мостовой, то и подъезды с парадного входа были закрыты и теперь пользовались только дверями подъездов с тыльной стороны здания. Вот к таким изыскательским выводам она пришла, видимо, народ посчитал, что в наши времена держать подъезды со сквозными дверями нараспашку – это слишком большое неудобство, и прикрыли их со стороны улицы.
  После этого и лавочки стали не нужны, ведь никто не будет обходить дом вокруг, чтобы угнездиться в одиночестве на скамейке, а раз так, то на лавках рассаживались подзагулявшие парочки и пьяницы, ведь двора теперь как бы и нет – заходи кто хошь.  Да, граждане, все течет, все изменяется…д аже там, где с 1934 года оставалось неизменным.

         
                13. Первая  «после дождичка».


      Она терпеть не могла этой фразы  - «Она испытала шок».  Да и не испытала его, так, легкое удивление, грусть и радость одновременно.  Иногда  все-таки происходят в жизни удивительные вещи, просто сваливаются, как снег на голову, и не знаешь, как на них реагировать.

       Просто она, как обычно, где-то раз в некий, ничем не ограниченный период, просматривала «потеряшек», которых хотелось бы увидеть и услышать на «Одноклассниках». Это были настоящие ее одноклассники и друзья, среди которых она иногда еще набирала имя и фамилию дочери ее  Доброго Доктора, второй своей тайной любви.
    Так случилось, что  после долгих лет дружбы, в которую преобразовались пылкие чувства, они расстались нехорошо как-то. Дело в том, что его тогда, еще лет 15 назад многие в городе числили выехавшим за границу, это когда расформировали отделение,  и не все его разыскали в недрах другой большой больницы.

   Он сам ей об этом рассказывал и при встречах, и по телефону, как и прежде, регулярно ей звоня и делясь всеми новостями – вот это качество было в нем исключительным – он умел привязываться к людям, которые были ему дороги, умел утихомирить ревность ради дружбы,  хотел по-прежнему все знать о ней и ее окружении – и это было ей очень дорого, поскольку встречается нечасто, такая глубина чувствования в мужчине и неподдельный интерес к ее персоне.  Это радовало, заставляло держать высоко голову.

      На ее естественный вопрос, а не собирается ли он, в самом деле, уехать, отвечал, смеясь, что она будет первой, кто об этом  узнает. И вдруг однажды в мае в том году, когда начинался новый век, прозвучал звонок из серии «Вот и все, я звоню вам с вокзала, я спешу, извините меня!»:
   -  Ольга Витальевна, я звоню вам, - вокруг слышался шум многих голосов и эхо, как она потом поняла, пустой квартиры, - чтобы попрощаться, поскольку через час с небольшим мы всей семьей уезжаем за границу на постоянное место жительства. Она только и выдавила:
   - А как же обещание сказать мне первой? Или хотя бы зайти, разве так прощаются навсегда?
   -  Виноват, но уже  исправиться у меня нет возможности, так что простите великодушно и не поминайте лихом.
      Они разъединились, но у ошеломленной совершенно Ольги еще долго стоял в ушах его необыкновенно совершенный  голос, который только что произнес самую большую несуразицу, которую только можно вообразить.

     В те годы и позже уезжали многие, в том числе и у них в университете. Бегали перед отъездом в запарке, что-то продавали  или просто дарили, даже им, кадровикам.  Некоторые даже приходили с тортом и шампанским, отмечая как бы отвальную, чтобы их помнили и не поминали лихом.  И подарки были простые, для хозяйства, какие-нибудь вешалки в шкаф, которых всегда во всех офисах не хватает, какие-то кухонные мелочи, что тоже не было лишним в хозяйстве отдела.

      Особенно ее поразило однажды явление учительницы всех  троих сыновей Дорониных с пятитомником Булгакова в качестве подарка – в противовес отъезду подруги, которая все книги, которые им не были нужны, ей продала-таки  по-родственному и по-дружески.  А здесь – даже не зашел, не посмотрел в глаза, не накапал в рюмку коньяку, не оставил чего-нибудь на память, чтобы легче перенести расставание, чтобы легче плакалось и уезжалось. Вот такая вот любовь и неземная привязанность.  То: - Я люблю тебя больше жизни, - то: – Вот и все, я уезжаю навсегда!
     Вот прошло уже десять лет с этого события, а она до сих пор в недоумении. А тогда  еще пару лет не знала даже, куда он уехал. Сама думала, что в Израиль.
Пока сорока не принесла однажды из детской поликлиники услышанный еазговор, что замечательный доктор Гуревич уехал в Германию, но там уже, естественно, не работает. При этом все участники того разговора  его так хвалили, что, мол, теперь таких уже  нет в смысле внимания и профессионализма.

     И хотя она четко запретила себе его вспоминать, но он являлся ей в снах, над которыми она не была властна. Сны, в которых Дмитрий фигурировал,  были  двух видов. В одних, в разных вариациях,  он шел весь в белом по отделению, легко подтрунивая над ней, бедной-разнесчастной своей пациенткой, глядящей на него, как на небожителя. Этот все равно приятный во всех отношениях сон всегда был к ее болезни.
   А второй сон, где он  в повседневной одежде куда-то исчезает, смеясь, а она остается один-на-один с его женой, которую и не видела никогда в жизни, и они с ней по-дружески спорят, кто из них его больше любит. Этот сон обозначал, что он прямо сейчас думает о ней.  А вскоре это и подтвердилось его двумя звонками, где он просил его простить за плохое расставание. И за то, что он не нашел в себе силы прийти и посмотреть в глаза и вместе поплакать  от горя, что отныне  «я тебя никогда не увижу, я тебя никогда не забуду».

    Она, помнится, ответила «Бог простит!» и перевела разговор, не позволяя себе вновь растаять только от звуков этого уверенного и красивого голоса с виноватыми горькими модуляциями, сказав, что хочет все-таки от него услышать, в какой стране хотя бы он обосновался теперь, просто так, чтобы знать и ориентироваться, так сказать, в постранственно-временном смысле. Тогда и услышала, что действительно в Германии. Затем он зачем-то долго переписывал ее почтовые адреса – и где сын живет, и где частный дом. В свое время он везде побывал как друг семьи, в значительной степени им помогавший.
 
     На языке и в голове тогда вертелся некий пикантный сюжет, рассказанный ей одной их общей знакомой, с которой и начался ее процесс адаптации к новой жизни усилиями обоих. Дама была из профсоюза медиков  и имела дочь – студентку математического факультета. Так вот, просьбой их обоих было подыскать перспективного для Стэллы руководителя курсовой работы, с которой можно плавно перейти к дипломной и даже к диссертационной работе. Ее тогда еще поразил размах амбиций и планирование карьеры – студентка была еще только на 2-м курсе, правда, отличница, спортсменка и знала два языка в совершенстве.
 
     Так вот, у Стэллы все сложилось, правда, не совсем так гладко, как им тогда мечталось, и в Киеве на квартирах намыкалась, и научный руководитель в одночасье умер, но с тех пор уже много времени прошло и маман похвалилась ее успехами – живет в Америке, преподает, замужем за профессором математики, есть дети, в общем, сбылись все мечты.   Но вот состояние самой матери тогда внушило ей опасение. Она выглядела очень странно, жаловалась, что она совсем одна – дочь и внуки далеко, она им не нужна, а с мужем развелась, и сейчас судятся из-за квартиры, доставшейся ей по наследству от родителей:
  - Могла ли я подумать, что со мной все это случится, ведь ни работы, ни личного счастья, ни детей поблизости. Наконец, речь зашла тогда и об их общем знакомом, Дмитрии Евгеньевиче.  Она еще не знала, куда он эмигрировал, поэтому напрямую спросила свою визави. Та ответила:  - В Германию, Ольга Витальевна.
   - А я думала, что в Израиль.
   - Да что вы, в Израиль им нельзя, у них же дочь родила от араба,  какой уж тут Израиль!
   - Да что вы, Людмила Петровна, да бог с вами, от какого еще араба, сами никому больше такого не говорите и другим не разрешайте  сплетни плести про эту семью.
   - Да, вы так думаете? – отчего-то очень быстро согласилась ее гостья, все более вызывавшая в ней смутные подозрения насчет своей адекватности, особенно тем также, кроме небылиц, что явилась в обтягивающей футболке без признаков нижнего белья – это было, по крайней мере, странно в ее под семьдесят годков.

      Она, Ольга, знала всю историю любви Жени и Миши не понаслышке, а от любящего папаши, вместе с женой переживавшего, что дочь, по их мнению, долго не выходит замуж. А потом прошло еще года полтора после свадьбы, и девочка родилась за месяц до рождения ее собственного внука и даже с подачи Дмитрия Евгеньевича под присмотром тех же врачей, что принимали роды у его собственной дочери.
  Она даже дату помнила – 22 июля.  Разве могла она рассказать дорогому человеку, пусть и обидевшему ее, такую препакостную историю, что на языке у одной из его хороших знакомых. Нет, лучше вовсе не знать, что говорят  о тебе за твоей спиной, тем более, когда ты отбыл «в далекие края».

     И вот теперь вдруг высветилась страница дочери без фотографии, а у нее есть друг – Елена Ольховская, ну да, она сразу вспомнила фамилию Миши,  значит, дочь, но самое интересное ждало ее дальше - у замечательно красивой девушки и внучки Лены  среди друзей был он, Гуревич собственной персоной, весь белоснежный, как всегда, но не в халате, а в футболке  Nike и с бокалом шампанского в руке – прекрасный образчик прекрасной европейской старости, ведь ему было уже 79 лет.

      Она испытала сложные чувства в данный момент, основным из которых была, несомненно, радость. А уж потом следовали удивление, любопытство, грусть о преходящести всего на земле – и загадывание, как теперь сложатся их отношения, да и будут ли они вообще, ведь вполне возможно, что за него на сайте зарегистрировались и общались, и  в данном случае общение становилось нереальным, к тому же он заходил в последний раз неделю назад, может, там вообще нет никакой периодичности, и ей и вовсе не дождаться ответа.

    По сути, ей и раньше казалось странным, что дочь, закончившая АСУ в техническом университете, так долго не была на сайте, да и сейчас без фотографии, ведь про «Одноклассников» не слыхал только ленивый. Внучка жила в другом городе, про который Ольга знала, что это город старинного университета. Ей было 22 года, ну да, как и ее внуку, загремевшему недавно в армию после университета. Да ладно, чего голову-то ломать: – Поживем – увидим!  А пока: - Ура! – или - Ура?

       
                -----------------------------

               
             Интернет – великая сила, и никто этого не отрицает. Без него не были бы возможны и эти воспоминания, ведь многое выветрилось из памяти, особенно даты, имена и фамилии известных и не очень, людей, географические названия и всяческие справки, например, про озеро Котокель, ставшее теперь мертвым озером,  и название села семейских, которым теперь негде ловить рыбу на зиму.

 В шальные 16-17 лет никто и не запоминал фактов, остались размытые воспоминания на уровне ощущений  и каких-то нечетких пятен на беленой стене. Остальное надо было восстановить и вообразить на этой зыбкой базе чего-то о чем-то.


                Леонардо да Винчи:

  Я не премину поместить среди этих наставлений новоизобретённый способ рассматривания; хоть он и может показаться ничтожным и почти что смехотворным, тем не менее, он весьма полезен, чтобы побудить ум к разнообразным изобретениям. Это бывает, если рассматриваешь стены, запачканные разными пятнами, или камни из разной смеси. Если тебе надо изобрести какую-нибудь местность, ты сможешь там увидеть подобие различных пейзажей, украшенных горами, реками, скалами, деревьями, обширными равнинами, долинами и холмами самым различным образом; кроме того, ты можешь там увидеть разные битвы, быстрые движения разных фигур, выражения лиц, одежды и бесконечно много таких вещей, которые ты сможешь свести к цельной и хорошей форме; с подобными стенами и смесями происходит то же самое, что и со звоном колокола – в его ударах ты найдешь любое имя или слово, какое ты себе вообразишь…

   Вот ведь, «новоизобретенный способ рассматривания», про Интернет точнее и не скажешь, цитируя великого предсказателя будущих технических новинок  вообще, а не о конкретном новшестве нашего века.

    Благодаря ему она разыскала тех, о ком даже не могла и мечтать услышать хоть какую-то весточку. Ее многочисленные одноклассники  не были ею забыты никогда, но как здорово, что они вновь появились в ее поле зрения. Кто-то скажет, что это случилось поздновато, на что она тут же возразит, что кроме одного состояния, остальное никогда не бывает поздно, тем более в их свободном и мудром возрасте. Ведь если вообразить, что это произошло бы лет на двадцать раньше, то еще не утихла бы жажда сравнивать успехи, достижения, материальное благосостояние, что было совершенно безразлично сейчас, когда жизнь воспринимаешь просто как жизнь, как радость проснуться утром вместе с солнышком.
  Отсюда и отношения ничем не замутненные, в том числе и любовными переживаниями, хотя у каждого их за спиной – несть числа. Они снова, как в детстве и юности, свободны  в изъявлении дружбы и радости, хотя и груз прожитых лет добавил  свою окраску к этим юным чувствам.  Вдобавок, это замечательная возможность сохранить свою душу по-прежнему молодой и счастливой, избегая этого вечного конфликта между молодостью души и старением тела.

    Девчонки и мальчишки моих лет, - хотелось ей обратиться к новым –старым друзьям, -  вы – это моя память и моя молодость, чем хотелось бы быть и для вас!
    И пусть это слишком притянуто-иллюстративно, но известные мучительные  стихи Мережковского – разве это для ее поколения?
Страшней, чем горе, эта скука.                Невыносимым оскорбленьем
Где ты, последний терн венца,                Вся жизнь мне кажется порой
Освобождающая мука                Хочу простить ее, но знаю
Давно желанного конца?                Уродства жизни не прощу,
С ее бессмысленным мученьем,                И  горечь слез моих глотаю,
С ее томительной игрой,                И умираю, и молчу.

      Казалось бы, и сравнивать невозможно, а вот незатейливость следующих строк неизвестного ей автора просто подкупает.

Пряду я жизни тоненькую нить,           Расцветок в ней намешано немало,
Скрывая узелки и узелочки.                Большой клубок - его я прясть устала -
А эта нить с названием "меланж"      Но в нем и пораженье, и – реванш!

               

           Целых долгих полгода она ничего не писала… Ведь практически почти все уже сказано, написана последняя часть. Хоть и не отредактирована, да и представляет собой лоскутное одеяло, где «расцветок (в нем) намешано немало». В таком фрагментарно-дневниковом виде она и рискнула ее размещать перед своими одноклассниками, на их дружеский теплый суд. И все вроде бы нормально, но увидела отдельные пробелы и пропасти в событиях и воспоминаниях, ведь в этой части она действительно писала, как вздумается, не утруждая себя даже хронологией.


   А разве наша с вами память устроена по порядку событий? Хоть далеких, хоть близких? Иногда такое вспомнится из давней давнины, а вчерашние события и вовсе трудно пересказать, нет не из-за специфики памяти при склерозе, нет, просто то, что было вчера, так очевидно, но еще так не устоялось в памяти и собственных оценках, что это труднее всего описать, возможна последующая кардинальная переоценка, а в этом случае – и вовсе напрасный труд спешить за ходом событий.

          Но сегодня! Сегодня особенный день! Она, наконец, осталась одна. Одни укатили к морю дальнему, в отпуск, другие – к морю ближнему, поскольку посреди недели выдался государственный праздник. С одной стороны – грустно, ведь побывать у моря до некоторых пор было ее тайным желанием, а с другой – как же хорошо быть предоставленной самой себе. И она как-то очень естественно и с упоением даже принялась строчить слово за словом, не напрягаясь и радуясь этому ощущению настоящего творчества.

         Все правильно. На море она уже не выездная – и на солнце нельзя, и климат лучше не менять, и детям она как-то там ни к чему – старики и инвалиды пусть сидят дома, так их меньше видно. У одних – и места ей не хватает в машине, у других – период медовый, она-то причем? А когда-нибудь специально и отдельно собраться ради мамы – это уже из области фантастики, научной. А ненаучная обыденность говорит четко и понятно – «каждый сверчок, знай свой шесток». Ну и ладно, ну и успокоилась, поныла чуть-чуть – и достаточно. Детям видней, где и как ей быть, самое лучшее место – в качестве домашнего цепного пса – и им не напряжно, и домашность  постережет.

        Да и чего роптать, ведь и в самом деле тяжело под солнцем на пляже, да еще доехать надо силы иметь. Вот если бы сразу – пять минут – и нырь в воду, ведь практически только купание ее и прельщало. Нарезвиться вдоволь неожиданной легкостью собственного тела, плаванием и барахтанием, свежестью брызг и морскими ни с чем не сравнимыми запахами – и сразу назад. Но такого идеального варианта уже точно никогда для нее не сбудется.

 Не успела пожаловаться всласть экрану, который, как и бумага, все стерпит, как отзвонился второй, уже доехавший до ближних морей. Эта выработанная привычка сообщать о себе, оставаться как бы подотчетными,  осталась и у взрослых ее сыновей, кроме старшего, ведь это так хорошо – сознавать, что тебя любят и ждут вместе с твоими новыми домочадцами в собственной семье.

       Конечно, было странновато остаться без обоих младших внучеков, которые вот уже полгода как переехали в новый дом и прекрасно обжились в нем, и с бабушкой общаются с замечательной регулярностью согласно личному распорядку дня. А он у них такой насыщенный! Да еще и летом! Когда поет, пахнет и жужжит каждая травинка и всяческое насекомое, а ты все это великолепие видишь в первый раз.

  Потому что, во-первых, раньше жил в квартире. А во-вторых, вообще видишь  все в первый раз в твоей годовалой необыкновенной истории, где уже успел столько познать, сколько потом не сможешь познать никогда в жизни даже при самой огромной тяге к знаниям – скорости познания будут другими, увы.


                -----------------------
               
       Несмотря на такое вступление, главную новость она все-таки сообщила – сын с семьей переехал в новый дом, и этому событию уже полгода. В нем встретили Новый год, отгуляли новоселье одновременно с Вовчикиным 6-летием, а летом уже и годик Димчика.
 То-то было веселье. На улице, с плакатами на стенах, где фигурировал именинник, среди разбитого цветника и всяческих грядок, кустов-деревцов. Шло усиленное обустройство территории бывшей стройки. Гнездо вилось несколько лихорадочно, силами приезжавших Олиных родителей и самих новоселов с малым ребенком на руках, который один мог собой занять все помыслы и деяния родственников.

       В стране шло Евро-2012, в том числе и в их городе. Поэтому внук - военный лицеист  выпустился из школы еще в мае, как и тысячи других выпускников и студентов, которых распустили по домам на эти футбольные святки.

       Но в принципе, это было очень интересно, быть центром футбольных страстей, тем более, что город удивительным образом похорошел и помолодел благодаря ремонтам и благоустройству всего и вся.

     Поскольку новости тоже никто не брал обязательства располагать в хронологическом порядке, то и вернемся к тому, что зимой она отметила 65-летие. Самым сногсшибательным подарком явился печатный и переплетенный том ее собственных записок с приложениями и поздравительными включениями ее друзей по Интернету. Тот, который про "Дочь солдата" и ее "Детство золотое, послевоенное".

 Его составление, разумеется, смог осилить единственно возможный человек – Сережа Бакшеев. Это была ее книга, имевшая формат А-4, переплетенная в красивую вишневую обложку почти как диссертационное исследование, дополненная множеством фотографий из ее группы и с личной страницы.
 
       Фотографии имели такое великолепное качество, какого они никогда не имели в натуральном виде. Что значит техника в хороших руках, влекомых умом и сердцем, вкупе с желанием поздравить друга из интернета. Посылки было две, одна – пакет с книгой, другая – диск с этим же текстом и картинками. А если учесть, что двигалось это из города Иркутска, то и вообще диву даешься, какие необыкновенные у нас люди, а местами так и вовсе уникальные.

  Посылки шли месяца два, так что праздник продолжался около полугода, не иначе. Особенно впечатлили посылки ее сыновей, которые посмотрели, повертели в руках, рассматривая фотографии, похвалили и погмыкали значительно, но никто не изъявил желания прочесть хоть страницу – ведь о чем-то ведь написан целый том - извините, они и с детства не читали, кроме очень начитанного старшего.

 Как выразилась Алла Иванчикова в телефонном разговоре: - Когда-то они вспомнят, где можно хотя бы увидеть мамины слова, которых вдруг станет не хватать. Это было с нами со всеми, также будет и с ними. А там – история семьи, как-никак.
     Тут бы хотелось добавить: - о детстве и юности в семье Квадратько – однозначно, хотя бы чтобы узнать о ней.

 А вот ее более поздние откровения у них вызовут и раздражение, и протест местами. Ну, да волков бояться – в лес не ходить, уж как сложилось. Именно поэтому она и не спешила пытаться издать свои «несовершенные и несекретные» материалы, ведь сейчас все можно издать небольшим тиражом - хоть черта с рогами, хоть полную «белиберду белиберденс» с «ашипками» в слове «раскас», не подумайте только, что замахнулась на великого  Василия Шукшина.

     Добрый Доктор отметил в феврале свое 80-летие, с чем Ольга Витальевна его и «проздравила», отослав страницы своих воспоминаний об их памятной встрече врача и пациентки. От благодарного Гуревича пришло благодарное растроганное электронное письмо.
        Дорогая  Ольга Витальевна! Спасибо за такой
неординарный подарок. Приятно осознавать во вполне зрелом
возрасте, что когда-то я мог всколыхнуть такие чувства. Стало тепло на
душе. Три вещи никогда не возвращаются обратно
время, слово и возможности. Что-то нас с тобой объединяло. Думаю, что
это любовь, убеждения и дружба. Надеюсь, что
когда ты говорила о нашей любви, ты имела в виду именно это, так как я
лично тоже верю в любовь с первого взгляда.
Несколько позже, когда накал страсти уменьшился, мне все равно всегда
было интересно и приятно общаться с тобой.
Думаю, что это эссе ты писала значительно раньше. Но все равно это
здорово. Целую тебя нежно.
твой гордящийся собой Гуревич  Дмитрий  Евгеньевич.
Пиши. Обнимаю.
 
       Но это не сподвигло его даже зайти на ее страницу и посмотреть хотя бы фотографии. И что взять со «старого больного человека»? С его теперешней точки зрения, общение – это пересылка ей полуспама со всех концов всемирной паутины, который дошел до него, а он – переадресует ей. Вот такое интересное кино! Лично ее это не устраивало никоим образом, ведь не было главного – настоящего общения, но и сильно бунтовать она не решалась, из уважения к сединам, чтоб не расстраивать, так сказать.

  И практически ничего не писала в ответ, ну не обсуждать же в ответ всякие сюжетики и сюжеты, особенно, если они тебе временами вовсе не по вкусу. Так что подкинутый ей опять же Сережей Бакшеевым однажды вопрос вопросов: - Ура! – или: - Ура? - читался во втором, вопросительно-сомнительном варианте, не требующем ответа. А как же любовь, - спросите вы? – А так, «она здесь больше не живет», - последует окончательный ответ, - да и не любовь это была, а так, влюбленность, правда, бешеная. И чтобы понять это – стоило найти живое напоминание о ней в сети, ей-богу, стоило!

      На «Одноклассниках» найденная тем временем Надя Китюх, в далеком северном городе Муравленко и в городе Перми, между которыми она курсировала, ничем особенным себя не проявила. Прошло несколько месяцев находки – и уже можно сказать, что особого общения там тоже не получается. Поохали, поахали поначалу, но Надя так и осталась ахать над цветочками и открытками, а интересной  переписки – увы, не возникло.

  Ее близкое окружение такие ахи вполне устраивают, только и видишь: - Бабулечка, ты красотулечка! А «бабулечка» (надо же, ведь это о юной некогда воздушной Надьке) внучке и дочке шлет в ответ нечто подобное. Ольгу всегда удивлял такой обмен письмами между родными людьми, вроде, надо непременно выйти в сеть, чтобы поздравить и похвалить друг друга, вроде уже нет других личных возможностей для слов любви и тепла, а надо вытаскивать их на всеобщее обозрение.
 
       Зато долгое уже время буйным цветом цветет привязанность к Галине Бентеж, Вале Щегловой, Александре Лигус.  Эти «девчонки» - несомненные лидеры их неформального сообщества. По всем позициям – тонкому пониманию духовных ценностей жизни, чувству локтя, образованности, да грамотности, наконец, что тоже немаловажно.
 Здесь надо напомнить, что Галя – это младшая сестренка ее одноклассницы по Домне, Валя Щеглова – это ее личная однокурсница по Д-скому университету, а СашА, как она ее называла – вообще подруга ее одноклассницы по Чите. И эти «три  девицы» под разными окнами в Крыму, Израиле и  Чите – вписались и спаялись удивительнейшим образом.

 Но самый беспрецедентный прецедент – это Саша Лигус, она оказалась жившей в Нерчинске, а посему слилась с Нерчинскими одноклассниками и их друзьями, знала Олиных читинских одноклассников, а в довершение всего выяснилось, что в Нерчинске была соседкой Лены Воронцовой и Тани Вальковой из Читы-46, обе соответственно теперь живут в Белоруссии и Казахстане, а еще и Олиной собственной одноклассницы Люды Бутко. Ну, как такое может быть, скажите на милость?

 Как тесен мир – это по-прежнему хочется восклицать по пять раз на дню. Вот простой пример этому самому утверждению. В январе на новоселье к Сергею Доронину было звано много народу, в том числе и бывшие соседи по квартирному блоку, семья Швыдких. По выезде соседей Швыдкие Володя и Лариса, помнится, Ольга Витальевна с ними один раз уже встречалась в застолье, делали у себя ремонт, переехав по согласованию к соседям на пустующую жилплощадь.

 За столом в Сережином новоселье оказались рядом с ней – приятная пара близко к 50 летам: муж громогласный командир, бывший выпускник местного военно-политического училища, одним словом политик и прирожденный тамада, жена – пикантная ухоженная блондинка ему под стать. И что вы думаете? В середине 80-х они служили в небезызвестной Домне… и их дочка Катя родилась в том же самом красном кирпичном роддоме в Чите, где и Светка Квадратько, но с разницей лет в 30. Помнится, ее Ирина  просто залилась смехом, когда об этом узнала:
 
   - Да вы просто притягиваете к себе всякие совпадения и переплетения судеб в связи со своей опять же жизнью! Ведь не спроси вы меня откуда я родом, так бы и мы никогда не узнали, что обе из Читы-46.
  – Но я же спросила, и даже настояла на ответе, хоть ты и сопротивлялась, мол, в такое название никто не верит, что может быть в паспорте!

      Постепенно  они с Сережей Бакшеевым стали уступать новым трибунам  свои позиции – и это тоже было естественно. Наверное, сказывалось нежелание повторяться, а также искусственно восхищаться всем и вся от новых – ведь все равно одноклассники немного разного возраста, а иначе – друзья по сайту – были все совершенно различными людьми, со своими вкусами, привычками, жизненными установками и предпочтениями. И хорошо, что разные! Но понимающие и не ссорящиеся, как сплошь и рядом из-за прямых оскорбительных замечаний отдельных злых на весь мир индивидов.

    Появилось очень много фотографий природы, цветов, музыки советских лет и ностальгических мотивов и даже кулинарных рецептов. Но все это вместе с тем  не затеняло главного – видов и истории Забайкалья, любви к детству и юности, своим близким и общей истории, радости и упоения жизнью и ее ценностями, приличного знания литературы, преклонения перед памятью декабристов, которые оставили в забайкальском крае свой неизгладимый след, прослеживания их пути, вплоть до сохранившейся церкви, где венчался Иван Анненков и Полина Гебль (впоследствии Анненкова Прасковья Егоровна).

   Так постепенно с приходом некоторого числа новых членов их неформального объединения по интересам его лидерами стали СашА и Валя. А когда Сергей выдал очень своеобразный и точный статус все наперебой бросились доказывать ему свою неизменную  стойкую дружбу. В том числе и ваша покорная слуга – и автор этих строк.
 
                14. Эх, Леха! Это плохо!

      
     Здесь все было и оставалось хорошо. А вот еще на одном моменте невозможно не остановиться. Естественно, она продолжала разыскивать своих друзей по всем Забайкальским школам, в том числе И Юрку Иващенко, и Лешку Прийменко.

 Лешка предположительно осел в Чите, и она обращалась по крайней мере к двум читинцам насчет поиска через адресный стол. Успеха это пока не принесло. Как вдруг однажды этой зимой она в очередной раз рылась в интернете – и на какой-то аж 21 странице поиска набрела на фамилию Прийменко и имя Леонид (от которого в школе именовался Лешкой) да еще и отчество Григорьевич (она четко помнила, как его громогласная мамаша кричала мужу: - Гриша, уйди от телевизора, - начиная имя с украинского «г»-фрикативного).

     Кто-то может себе представить эту радость неописуемую? Немедленно понеслась, зарегистрировавшись, на сайт одной из школ города Читы, где имелся таковой работник, наконец, с замиранием сердца нашла даже фотографию практически неузнаваемого плотного мужчины с седым бобриком коротко стриженых волос вместо прежней буйной черной «канадки» и какими-то опущенными на глаза уголками век. Но все же это был он,  Лешка, фигура которого так быстро превращалась в маленькую точку вместе с колонной аэропорта в Кадале, когда она улетала из Забайкальской юности навсегда.

   Оставив на сайте запрос, она  сообщила всем одноклассникам, в том числе и Алле Иванчиковой по телефону – и стала ждать. А вечером рассказала сыну, что нашла в интернете близкого друга юности, который теперь работает в школе преподавателем технологий или труда, как это раньше называлось. А поскольку у всех троих ее сыновей был один учитель труда по фамилии Выщипан, то Сашка сразу нашелся: - А-а-а! Так он Выщипаном работает! На том и порешили. – А вот ты запрос оставила, кому? – Кому, кому? Модератору! – А модератор в школе – это кто, завуч? – Щас он тебе ответит, - ехидненько подытожил знающий человек.

      В самом деле ответа не было целый месяц. Уже и каникулы закончились, и карантин, последовавший за ними, уже и списывать на отсутствие всех в школе стало не на что. А тем временем Александра Лигус, которая до этого безуспешно пыталась его найти, обрадовала ее, что в этой самой школе у нее работает знакомая, с которой пересекались на всяческих семинарах. Но сразу ее озадачивать не спешили, подождали, чтобы прошел хотя бы месяц со дня запроса.
 
    Все эти предосторожности,  помня со слов Аллы Иванчиковой, видевшей давным-давно Лешку с женой в Забайкальском санатории в Дарасуне, когда он при первом удобном случае показал ей, что о школьных привязанностях надо молчать, приложив палец к губам, поскольку жена у него – жуткая ревнивица. Об этом же говорила и Люда Рублева, встречавшаяся с ними уже во взрослой жизни в Чите, и даже разместившая фотографии с Лешкой в шляпе и с его этой самой ревнивой женой, кстати, прозываемой одним с Ольгой именем.

 Но ведь прошло столько лет, люди меняются. Но предупредить Сашу было все же необходимо. Чтобы предложили Лешке самому позвонить Александре, чтобы она рассказала ему о нашей группе одноклассников, может быть, даже оказала ему свою помощь в общении, но, главное, очень деликатно, ни на чем не настаивая.  Опыт общения уже подсказывал Ольге Витальевне, что люди имеют право быть такими, какими они хотят  быть, и у нее уже был опыт встречи с двумя одноклассницами, которые совсем не шли на контакт бог ведает по какой причине. Скучные, больные или просто плевать хотели на всю галиматью эту – юность?

    Лешка долго не звонил, ему даже пришлось напоминать через учительницу из той же школы. А потом, потом …эти письма от Саши надо привести здесь полностью.
       Ты, подруга, просыпайся, -
нефиг спать!
Позитивом заряжайся -
Тебя буду поражать...
Сего дня в 12.20. местного времени пропел мне Ив Монтан: "Жоли мэй, сетату ле журфэтэ...". Номер незнакомый. Ну, думаю, студенты вспомнили. Бархатный, с легкой хрипотцой голос - МУЖСКОЙ!- от которого можно в транс впасть, а тургеневской барышне - чувств лишиться...Но поскольку некому было на меня батистовым платочком махать и ароматическую соль в носик тыкать, я, взяв себя, разволнованную, в руки, на ногах удержалась. Услышав полувопрос, тактичный, по какой причине он заинтересовал меня, я махом сообразила, ихто ето есть... Назвала номер школы и его, любезного, по имени-отчеству... Получив утвердительный ответ, защебетала весенней пташкой - Домна, Одноклассники, "в частности, Ольга  Квадратько, помните такую?" - Ответ последовал сей же секунд: - Конечно, да...

    Но вот на вопрос, есть ли у него выход в Одноклассники, ответ был обескураживающе безнадежен: - нет, и вообще он "с компьютером в отношениях - вставить-выдернуть вилку из розетки". Я упомянула про их школьный сайт, на котором для него должно быть сообщение. Он искренне изумился, сказав, что он "далек от этого чуда техники". Я, набравшись наглости и извинившись, конечно, за навязчивость, предложила, "при случае" воспользоваться моим компом, чтоб пообщаться с его одноклассниками. С добрым смехом мое предложение на ура не приняли. Я рассказала о нашей нерчинской группе, о его одноклассниках по Домне, тысячу комплиментов - россыпью - выдала  тебе. С ощутимой обаятельной улыбкой мне сказали, что да, именно такой, притягивающей к себе людей, он тебя и помнит.

        Спросил, там ли ты живешь, подзабыв чуток город, который я напомнила. В том ли деревянном доме под номером 16... Номера я не знаю, но то, что из дерева, - уловила. Спросил про твою маму. Потолковали о нашем возрасте, о детях, которым почему-то ТАК много лет оказывается... Уж прости, но я проиллюстрировала эту часть разговора  словами твоей мамы:"Я могу понять, что тебе 60, но что твоему сыну 40..." Ему это понравилось, он припомнил, что в каком-то около 70-х, прости, не расслышала, он уже тебя видел "на сносях". Сказал, что его "дочке уже много-много лет", сколько, осталось тайной.

        Сказал, что тоже устал от сеяния разумного и вечного, собирается уходить из школы - не столько из-за здоровья, сколько из-за нынешних несносных детей. В чем я с ним согласилась. Сказал, что скоро станет миллионером, после того как поднимут зарплату, я ответила, что с нее и пенсию потом насчитают... он закончил, на которую невозможно жить... Поблагодарил за память - тебя. И мне перепало - "за неравнодушие и отзывчивость". Поскольку ясно, но мило, дали понять, что общения посредством сети от него не дождешься, (что я, конечно, уточнила, получив уже конкретное "нет", то я уж, прости, пошла ва-банк. А нельзя ли дать его номер телефонный, на что последовал незамедлительный ответ, со смешком:"Лучше не надо, т.к. у меня такая жена... Она не поймет и т. д." Я ответила, что предупреждена об этом нюансе, посему и действовала через свою былую коллегу, а его нынешнюю.

         Записал мои имя-отчество, переспросив. Попросил передать "огромнущий привет". Я заверила, что могу послужить средством связи, если он вознамерится что-нибудь более конкретное передать. Напомнив, что номер мой у него есть. Да, еще он сказал, в эпизоде про свою педдеятельность, что уже "заработал все необходимые регалии", и может спокойно идти отдыхать. А про супругу закончил весьма своеобразно:- Мы уже в таком возрасте, когда надо держаться друг за друга, поддерживать и помогать.  Иначе…" - Согласилась, ЧТО тут скажешь, в этом убеждаюсь ежечасно, в связи с отсутствием рядом руки-плеча...

            Он звонил на переменке, сказал, что сейчас у него урок, вон там его охламоны уже пошли МИМО урока... Распрощались весьма мило и любезно, сотни раз передав привет по твоему адресу и пожелав друг другу здоровья. И естественно, опять-таки с десяток раз поблагодарив друг друга - я за то, что откликнулся, он - за то, что напомнила ему о юности... Я и под конец разговора повторила, что если ЧТО, мой номер у него есть. И я с радостью...

            Ну, примерно так. Если что припомню... Но ГОЛОС - О-бал-деть... А если еще добавить людмилино - "приятный взрослый мужчина"... Я - в восторге! Жаль, что увы и ах...
            Пока-пока, вечером нырну. Убегаю.
11:06
            Ты, красавица моя, умнесенька дивчина, чего это молча удалилась?... Я, что, зря трудилась? Сейчас с Людмилой обмениваемся мнениями. Она у меня спросила, "понравился ли..." И на мои ответы, соответствующие, отозвалась: "да, он такооооой у нас, джентельмен"... А ты тут, видите ли, не замечаешь результаты нашего совместного труда!
11:07
          Или я что-то, в эйфории пребывая, не ТО сделала?
11:20
Ну. ничего себе. я от эйфории аж четырем девчонкам все твое скопировала, мечтаю и пребываю, так сказать, да ты ж сама написала - убегаю, вечером нырну, я и стала кроме всего коротать до вечера....
    Ну, я примерно ТАК себе и представляла - изначально. А потом, думаю, вдруг ты НЕ заметила...
11:27
          Как прочитала, пребывая в состоянии обалдения. так и до сих пор пребываю. Саша, какая ты молодец! Все правильно сделала и говорила, и предложила, хотя я о такой жертве не могла и мечтать. А он-то, тоже хорош! Отстал, отстал от жизни... но, с другой стороны - какая радость все-таки, что добились своего. Да и его всколыхнули! Голос специально не помнится, я тут вчера послание из Германии получила, от своей взрослой любви, вот там голос так голос, его помню всю жизнь, редчайший тембр и красота с модуляциями тончайшими... Ну, какая удача аж два дни... А на сайте, тоже артисты, целый месяц не могли снестись. Спасибо и тебе, и подруге нашей, хотя, как я думаю, ты и сама испытала приятное развлечение... Будем ждать! Вот подкаблучник бессовестный! Вроде мы его на публичную измену приглашаем, или уж совсем невменяемая ревнивица в женах.
 11:31
         Да, про себя на его вопрос, я сказала, что лично мы с ним не соприкасались, но меня ты привлекла в нерчинскую группу на Одноклассниках. Он сказал, что тоже жил в Нерчинске, я намекнула, что это вообще-то повод вдвойне - присоединиться ... Сказала, что видела его фотографии школьные, которые ты выложила... В общем, распиналась как могла - и весенним ручейком журчала, и соловушкой тренькала.. Но … домашняя муштра оказалась сильнее…
           Ну, голос в детстве, конечно, был не такой, но сейча-а-а-ас... Если б ты слышала, ты бы точно тургеневской барышней обратилась...
11:34
           Ха-ха, не заметила. Аж 10 сообщений - я, как увидела, сразу поняла, еще не входя - свершилось... Значит, говоришь, «умела притягивать людей»... Да, и объединять на общее дело или безумство, в зависимости от настроения и цели... Ха-ха-ха. Ах, Леха-Леха, нам без тебя так плохо! но мы смеемся и заливаемся. Хотелось бы, конечно, чтоб он увидел нашу группу и наши страницы, и мою писанину, да хоть бы про Байкал... как мы с ним тушенку из одной банки трескали, как его уменьшающаяся фигурка под самолетом у колонны в аэропорту - мое последнее впечатление о Забайкалье...Может, дозреет
Ну, молодца! «Мы могли бы ходить в разведку, мы могли бы снимать кино, только (жалко) садимся на разные ветки - и засыпаем в метро»...
 
Пардон! Мы могли бы служить в разведке, мы могли бы играть в кино. Мы как птицы, садимся на разные ветки, и засыпаем в метро.
 
           Сначала прилетает мысль, а уж потом - ты ее проверяешь, если проверяешь - и выправляешь. Но идея понятна сразу. Да потому, что буковок много! Но не у всех...
15:06
          Я недавно тесты музыкальные проходила, пока болела. Типа Музыка твоей души, Твоя песня, Нота твоей души... И очень часто мне советовали ... рок, самый что ни на есть тяжелый... Вот что значило для меня соседство с heavy metal старшего сына, а в училищную бытность сражала охламонов цитатами Касты, Басты ну и Високосного года - влияние младшего... У тебя так же? Но поначалу, когда в почте своей увидела начальные строки твоего сообщения, возгордилась было - какие мы с тобой изощренные, какую операцию провернули, разведчи...цы... А твой вариант слов интереснее выглядит - самостоятельнее, что ли... Сама думала, сама придумала, сама обиделась - какая же я самостоятельная... Да, спасибо за доставленное удовольствие - развлечение на грани приключения. Серьезно! Салют!
08:59
             Конечно, так же. А кто же им расшифрует, откуда взялась строка "Полковнику никто не пишет"... Так и будут думать, что это их гениальные групперы придумали и чеканно повторяют, а то и грустно. Спасибо за все, а также и за то. что мой вариант тебе ближе... а я-то, грешным делом, из-за тебя и выправляла, вот, - думаю, - Саша меня наверняка поправит...


                ----------------------
         
        Леха-Леха, ты  просто предатель, зато честно отказался – это лучше, чем показывать себя безграмотным неумехой  и подкаблучником. И память у тебя про какой-то деревянный дом под номером 16 явно грешит неправильностями, и мамы моей уже 4 года как нет… а, следовательно, и привет передать некому. А раз так все не в лад и невпопад, то и  жалеть не о чем. Только одна заноза на душе осталась! Но ничего, она честно сделала все что могла – и это отрадно, а занозы имеют обыкновение зарастать со временем.
 
            Бакшеевский полемический статус про стойких друзей разволновал всех друзей на сайте. Ведь с завидной регулярностью каждое утро заглядываешь, как в гости, к родным и близким людям. А полемичные вопросы – это только проблема здорового интереса, а все ли правильно у нас идет, ведь меняется и тональность, и градус, и предметность общения – и это нормально. А отсюда немного снижается и интерес, к сожалению. И не всегда введение новых членов в твой социум происходит со знаком плюс.

          
                15. Удар по графомании.
 
               
       А Ирина тем временем вышла замуж. И слава богу, и пора, в конце концов.
Одновременно  подруга-родственница Ольги Витальевны, проживавшая ныне в Польше, сообщила, что 8 июля хотела бы встретиться с ней, поскольку она прилетает в Д-ск, а затем едет в Мариуполь.

     Пока ждала ее приезда, обнаружили с Сашкой пол-люка стоячей воды и вычислили, что прорвало водопроводный ввод от магистрали. Ну да, разводки по домам были, естественно, пластиковые, а вот с улицы по двору лежали 56 лет еще чугунные. Латать не имело смысла, и на нее в отсутствие Сережи при наличии Саши, который как бы везде и всегда ни при чем, проживавшего с Ириной в доме брата, свалилась замена труб по двору.
   А это 5 дней веселого времечка в кошмарную жарищу. Нет, сама она не рыла лопатой, но организация процесса – это тоже что-то. Организовывал все мастер, но он был такой дотошный, словоохотливый, по 10 раз все согласовывал, показывал и рассказывал все операции технологического процесса, что это тоже было непросто – выдержать.
   Три дня один из рабочих являлся с похмелья и пил в течение дня, но работником был самым незаменимым – это тоже выяснялось по ходу действия. Все звали ее «теть Оль» в отличие от бывших строителей, вопивших «Виталльна!». И только один, по национальности грузин, обращался к ней «Мама». Почувствуйте разницу!

      Встреча с подругой из Польши и общей подругой из Д-ска, с которой они регулярно перезванивались и без Галины, и даже время от времени встречались, прошла в доме, поскольку их ждал сюрприз с перекопанным двором. В одном месте Сашка их переводил, подав руку, по кромке, состоящей из кольца чугунного люка. Заранее специально не стала говорить, чтобы зря не думалось дамам о страшном, но назад предпочли другой, более длительный, по буеракам, но безопасный путь к другим воротам, куда заказали такси.
      Посидели замечательно – три «старые клячи», три вдовы, помнящие и знающие мужей друг друга. Отметили, что сами еще держимся прекрасно, и никто не посмеет им дать их немалый возраст. Галя посетовала ей, какая она, Ольга, временами вредная, и в друзья ее в «Одноклассниках» даже не позвала. За что у Ольги сразу так легко нагрянуло раскаяние, и она обещала позвать и в друзья, и в группу, естественно, после возвращения Галины домой, в Польшу.

       Одним из центральных тем встречи была книга ее собственного написания, составленная с предисловиями и поздравлениями с 65-летием Сережей Бакшеевым и присланная из Иркутска. Дамы ахали и рассматривали фотографии, отвешивая комплименты составителю этого великолепия – Сереже. Время пролетело так быстро, что и не заметили, что уже 12-й час. Расставание было теплым до невозможности!

      На следующий после ухода рабочих день разразилась гроза с таким ливнем, что оставалось только радоваться, что не при них, а то и грязи было бы еще в пять раз больше, а так только сильное проседание земли по линии траншеи, впрочем, она и так оседала естественным образом, но настоящее замощение двора у них было еще впереди, пока только нарушили плиты и кое-где асфальт, но грязи, украинской жирной черноземной грязи – хватало!

       Завтра возвращается Сергей с семьей, а Сашка с Ирой переезжают в дом к Ольге Витальевне. Все вместе будут пробовать жить вместе, пока в отсутствие Анечки, Ириной дочери,  по причине каникул и наличия бабушки в Белгородской области.  Места хватит всем!


                -----------------------


        В принципе к осени с ее графоманскими экзерцициями было покончено. Но иногда хотелось что-нибудь добавить из новостей ее мира.

        Вот на сайте появилась Наташа Грецова, девочка из домнинской юности, если помните, удивившая всех своей силой в походе на Байкал, милая, с раскачивающейся на длинной цепочке фляжкой, притороченной к рюкзаку ниже спины.
       Натали жила в Ростове, еще в Чите выучилась на  библиотекаря, проработав по специальности практически всю жизнь, вышла на пенсию, вырастила сына.

       Она и осталась такой же милой, как и раньше, всем восторгалась и многих помнила, вдобавок имела значительное количество фотографий той поры и здравствующих родителей, самых главных очевидцев их тамошней жизни. Что характерно, так это  опять совпадение по жизни в Нерчинске и учебе в одной школе, правда, в Домну она с родителями переехала на год раньше, да и части были разные, ее отец был летчиком, еще с фронта. Служила в армии в военные годы и ее юная мама. Значит, в Домне они к «летчикам» и относились, хоть и жили также в одном с «ракетчиками» доме.
 
      Вот с Грецовой было очень интересно, и она плавно и радостно вошла  в жизнь ее собственных старых и новых друзей. Для Наташи, правда, к ее приходу уже много было поднакоплено и фотографий, и сценок из жизни, и историй одноклассников, так что тоже пришла не на пустое место, было на что посмотреть и прочитать, но при этом надо еще и уметь на все так непосредственно реагировать, как это делала только она.
 
      А когда все твое личное многократно по-своему повторяется, а в силу этого  становится близким и понятным твоим сверстникам, то, того и гляди. станет типичным для твоего поколения, без лишней экзальтации и муторошной ностальгии.
 

                --------------------


         От Наташи она узнала, что Ленечка Кравцов осел в Кишиневе, имеет двух дочерей. Его младший брат Вовчик, миловидный светловолосый мальчик, якобы живет в Москве,  но после смерти их родителей связь забайкальцев оборвалась.
 
        Она сразу в поиске нашла по крайней мере 20 «девушек», которые могли бы быть Ленечкиными дочерьми и всем написала маленький запросик.
        Одиннадцать в течение недели ответили  отрицательно. Восемь не ответили до сих пор. А последней ответила женщина на пару-тройку лет моложе ее старшего сына Виталия: - Да, Леонид Кравцов является моим отцом.   И это все. «Краткость – сестра таланта»

       Да что же вы, дочери одноклассников, так скупы на слова – или это ревность так своеобразно проявляется в вас? А к чему? Ленечка был ее друг-подругой (словечко принадлежит нашему окружению с подачи Сергея Бакшеева) и активно используется. Да она с детства и юности гораздо больше дружила с мальчишками, они и были ее настоящими друзьями:
    - Ленечку мы ищем все, вон нас уже сколько, и братьев, и сестер.
 
       В этом смысле насколько легче с сыновьями  одноклассников, ведь именно благодаря им она нашла не одну маман  из бывших девчонок, не осиливших по разным причинам компьютер и с которыми она общается всеми доступными коммуникативными средствами, включая и переписку с сыновьями.

       Конечно, она могла все предполагать в Ленечкином случае, для чего и написала вновь с просьбой откликнуться и более пространно рассказать им всем о папиной судьбе. Ответа пока не было. Но не было даже и фотографии самой Ленечкиной дочери, кто знает, может, она на сайт вообще не заходит.

      Про себя она решила, что еще немного подождет – и напишет еще двум девицам одного возраста, состоящим в родстве и в дружбе с первой.  Возможно, это родная сестра и дочь Владимира, Ленечкиного брата.            

       Она проснулась с ощущением светлой радости, овеянной необъяснимой печалью. В окно ярко светило солнце. Как только полностью выплыла сознанием в явь, вновь отправилась в сон, который  принес ей такое необыкновенное ощущение – будто бы в соседнем помещении Володя с неизвестными ей друзьями затеяли застолье, а она в другом помещении должна им приготовить  закуску. Она честно трудится, но как-то ничего не получается, пока не появился он сам, как бы виновник какого-то торжества. Смеясь и как бы со строгостью в голосе, притиснув ее, наверное, к столу или плите, вопросил:

  - Так вот ты какая, моя верная неверная жена… Можешь не отвечать… Это твоя личная жизнь… Я и сам, бывало, не терялся… А как написала… Какой душевный стриптиз устроила… не без художественного… Ладно, главное нашла, что показать, а это не у каждого…    А помнишь, я и сам тебя настраивал, что на пенсии будешь у меня писать, а на твои вопросики «о чем?» неизменно отвечал: - Да хоть порно! – и неизменно хохотал, представив тебя подобным автором, потому что и сам не знал, о чем. А ты вот нашлась, я бы это назвал  «Серобуромалиновый Квадрат»
        И все гладил и гладил ее по спине! А потом исчез, как и появился, совсем незаметно.

        И она со всей очевидностью вдруг поняла, что это приходила к ней ее Тоска, нахлынувшая против воли из подсознания, после вчерашнего просмотра видео с Сережиной свадьбы, коей уже случилась 7-ая годовщина, и которую тепло встретили в узком кругу обитателей подворья и Олиных родителей. И все, конечно, хоть и по-разному, порадовались многоцветью свадьбы и себе, любимым, но и погрустили, увидев со всей очевидностью красивого, но уже очень больного Доронина на огромном экране. А сон – это просто тот же экран, где показываются свои причудливые фильмы-фантазии, только что пришедшие в головы бесчисленных зрителей без режиссеров и актеров.
         А вместе с этим приходил и Одобрямс самого близкого в жизни человека, хоть и в такой неожиданной форме.

г. Донецк . 2012г.


                Вместо эпилога.
 

        А настоящий эпилог допишет жизнь…

        И она дописала: - Через два года была война.

г. Донецк. 2014г.



















            Часть вторая.    Донецк до и после.

                Содержание.

Глава I. Вверх по лестнице.
1. Вперед, в столицу.
2. Абитуриентские страсти.
3. Первые жизненные уроки.
4. «Как девушки бывают одиноки».
5. Под знаком любви.
6. Вперед - к знаниям и за первенцем.


Глава II. Донецк во время оно.
1. Новое окружение.
2. Переезд родителей и диплом.
3. Университетский выпуск.
4. За вторым сыном.
5. Траурные дни.
6. В университет на 30 лет.
7. «Так трудно любить ежеминутно».

Глава III. Жизнь только начинается.
1. Три сына и есть сын.
2. Дружба была или сплыла?
3. Женитьба старшого.
4. Бабушки Наты дом.
5. Начало 90-х.
6. «Кто инвалид?» ОНА – инвалид.
7. «Битый небитого».
8. Одиночество. Начать ремонт.
9. «А уходить так неуютно».

Глава IV. И стало многое «зя».
1. Эра Интернета.
2. Внучек в невесомости.
3. Московцева.
4. Галина Чернова.
5. Страсти по-университетски.
6. Ректор идет.
7. Свято место.
8. Вчера будущее – это сегодня.

Глава V. Мои цветные витражи.
1. «А эта нить с названием «меланж».
2. « Для кого-то просто летная погода».
3. Встреча через 50 лет.
4. Запах бетона и «городок».
5. 3-ий год стройки.
6. Пифия.
7. Ленечка Кравцов.
8. Сережа Бакшеев.
9. Одноклассные размышлизмы.
10. Одна буква в фамилии.
11. Новое знакомство.
12. 4-й начальник и сайтинки.
13. Первая «после дождичка».
14. Эх, Леха! Это плохо!
15. Удар по графомании.

 Вместо эпилога.