Дворы моего детства отрывок 1

Иркутский двор

***
Школьная жизнь тесно переплеталась с дворовой. Вот уж где было сообщество мальчишек и девчонок! Точнее, сообществ на любой вкус.
Мы, например, создали общество «Розовый эдельвейс». Да-да! Не больше и не меньше. Мы – это Танька Козлова, Танька Антипина и я, Лариска Кармиргордиева.
В ответ два друга, два наших одноклассника, окрестили себя «Блохастый коллектив». Фи, как примитивно! И так грубо!
***
Моя жизнь в иркутском дворе была особенно насыщенной во время четвёртого и пятого классов. И хотя я была тогда круглой отличницей и не выходила гулять, пока не сделаю все уроки, но и на дружбу и первую любовь времени тоже хватало.
Помню, весной (видимо, под влиянием погоды) все дети нашего двора стали разбиваться на пары.
Стояли стенка на стенку, мальчики напротив девочек, как будто готовы к драке, но на самом деле предлагали друг другу дружбу. Были среди нас активисты, которые выходили и громко объявляли:
– Таня предлагает дружбу Сергею.
По рядам шепоток. Мол, какая Таня? Какому Сергею? Но чуть позже секрет развеивался, и новоиспечённая пара уходила гулять «за дом». Точнее, за небольшое здание электрической подстанции. И уж о чём они там говорили, как общались, было ведомо только близкому окружению.
Ах, как это всё было волнующе! Как напряжённо! Ведь если тебя выбирал мальчик, а он тебе не нравится, то ты в неловком положении. Обидеть человека тебе не хотелось. Но и «гулять» с противным тоже не хотелось. Как быть? Проблема. И эта проблема в те годы была поважнее мировых кризисов и современной международной обстановки. Иногда она казалась неразрешимой.
Но это и называется, на мой взгляд, школой жизни. Школой общения.
«Годы детства – это прежде всего воспитание сердца», – писал педагог-новатор Василий Александрович Сухомлинский.
Вот и я влюбилась в мальчика на год старше себя. Я в пятом, а он в шестом. Почему влюбилась? Потому что случайно обратила на него внимание во время игр в пионербол. Уж очень ловко он играл в мяч. А я в этом деле была совершенный слабак. Мой удел был классики и прыгалки. «В резиночку» мы не играли, потому что не знали такой игры. Она пришла в наши дворы позже.
Так вот, выделив Володю Медведева (так его звали, и это я узнала с трудом и не сразу) из общего числа ребят, я обнаружила, что он живёт в точно такой квартире, как наша, на пятом этаже, только в доме напротив. С тех пор я часами стояла у окна (и где только время брала!) и наблюдала за его окнами. Часто видела, как он боксирует перед зеркалом шифоньера. Вот смеху! Но виду я не показывала. Не дай бог, мама узнает, что я за кем-то наблюдаю, а значит, так бездарно провожу своё время. Для конспирации я клала раскрытый учебник на подоконник и делала вид, что читаю.
В тот период мною очень много занимался папа. Он заставлял меня учить стихи. Запирал в ванной. И я талдычила Некрасова: «Ну, пошёл же ради бога! Небо, ельник и песок!» Вот галиматья! Какой ельник? Какой песок!
Не лучше дело обстояло и с поэзией Лермонтова. Папа выбрал сложное стихотворение «Три пальмы». Вот дальше первых четырёх строк я его выучить и не смогла.
"В песчаных степях аравийской земли
Три гордые пальмы высоко росли.
Родник между ними из почвы бесплодной,
Журча, пробивался волною холодной".
И снова ничего не понятно. Где эта аравийская земля? Зачем мне эти три пальмы? Мне бы про любовь!
И вдруг папа предложил мне выучить письмо Татьяны из «Евгения Онегина». Вот оно сразу легло мне на душу. Я его выучила легко до самого конца и обожаю до сих пор.
Мало этого, я добросовестно переписала первую часть письма и отправила по почте своему возлюбленному Владимиру. Зачем? На что я рассчитывала? Непонятно! Хорошо, что письмо было анонимным. Не так стыдно об этом вспоминать.
Боже мой, сколько глупостей мы совершаем в детстве! Сколько непонятного и необъяснимого! Просто душа хотела высказаться. Пусть и чужими словами, выплеснуть непомерное бремя первой любви, и даже не любви, а первых неясных чувств.
Помню своё удивление, когда мне дружбу предложил именно Володя Медведев. (Только сейчас обратила внимание на значимое сочетание имени и фамилии. Значимое для современного человека. Не правда ли?)
Вот так неожиданность. Но когда мы с ним пошли гулять «за дом», то после нескольких минут неловкого молчания и робкого общения выяснилось, что я так «съедала» его глазами, что он не смог сопротивляться моему немому натиску. И, как галантный кавалер, первым предложил мне дружбу.
Так или иначе, но в моей личной памяти Володя Медведев навсегда остался образом первой любви. Юрка Косинов и Сашка Ромашов, мои одноклассники из «Блохастого коллектива», не шли с ним ни в какое сравнение.

***
А между тем именно с ними и с моими закадычными подругами из «Розового эдельвейса» я пережила в те годы самый большое потрясение детских лет.
А дело было так. Наш двор, состоящий из трёх пятиэтажных домов, как я уже говорила, выходил четвёртой незащищённой стороной к реке Ушаковка. До реки было не так уж близко, может метров 500, может меньше, по каким-то пустырям. Ходить на Ушаковку строго-настрого запрещалось. Мы и не ходили. Нам и во дворе было очень интересно.
Но вот на осенних каникулах в четвёртом классе – время мерзкое, межсезонное, когда нет ещё зимних развлечений, а летние остались в прошлом, – нас потянуло на подвиги. Видимо, от скуки.
Пошли мы всей своей командой из пяти человек на Ушаковку. Точнее, просто гуляли и добрели до реки. Все знают, что город Иркутск стоит на реке Ангара. А невзрачная Ушаковка является притоком красавицы Ангары.
Речка эта неглубокая, неширокая и небыстрая. Точно даже не помню какая. Её уже сковал первый лёд. И мы начали кататься по льду. Разбежались и поехали!
Опыта жизни на реке ни у кого из нас не было. Мы не догадывались, что толстый лёд имеет белый цвет, а тонкий лёд серого цвета. Но ведь именно на сером льду кататься было лучше, он был более гладким, что ли.
И вот нашли мы такой едва затянувшийся участок – и!!!
Первым проехал Юрка Косинов. Проехал успешно. За ним, кажется, я, а за мной Танька Козлова, мы вместе, парочкой. Ну, и завершил когорту Сашка Ромашов. Во всяком случае, мы все трое оказались в воде. Танька Антипина не успела сделать роковой шаг и осталась на прочном снежном берегу.
Что тут началось! Не могу сказать за других, но я лично барахталась в ледяной воде в диком отчаянии! Меня охватил панический ужас. Я хваталась за чьи-то руку, одежду, за кромку льда, но тот обламывался. Опять хваталась за край, а он опять обламывался. И вот я почувствовала, что меня засасывает под лёд. Я просто иду на дно. А дна-то как раз и нет. Мне кажется, что в какой-то момент я увидела мир через прозрачный лёд над головой. Или я это выдумала позже и во мне говорил пережитый страх. Уж не знаю.
Плавала я не очень хорошо. Так, немного держалась на воде. Этого было достаточно на море в солёной воде, ведь она сама держит человека. Да и папа или мама всегда были рядом.
Но здесь, в пресной воде, уходить под лёд! Так страшно! Ведь это не пруд, а река с течением, со стремнинами. Вот и потащило меня.
Но, слава Богу, у каждого из нас был сильный и очень добрый ангел-хранитель. Они-то нас и спасли.
У Юрки в руках была большая палка-дубинка. Он шёл и размахивал ею всю дорогу. То снег на кочке сбивал, то по сухой траве ударял. Вот эта палка и пригодилась на деле. За неё я и ухватилась. Даже не помню, кто первый выкарабкался на берег, я или Танька. Но когда мы обе уже стояли на твёрдой земле и стучали зубами в полной растерянности, то услышали вопли Сашки Ромашова:
– А меня забыли!!! Меня забыли!!!
Его мы вытаскивали всем миром. И за воротник, и за рукав, и за шапку (она сразу слетела и утонула). Но Сашку мы вытащили.
Сказать, что мы, мол, не успели испугаться, было бы неправдой. Это книжный шаблон, враньё. Мы все успели испугаться. Я это отлично помню. Помню тот панический страх и ужас от невозможности вылезти на берег.
Домой побежали, хлюпая сапогами и истекая водой.
На ходу решили ни в чём родителям не сознаваться. Ведь на Ушаковку ходить было запрещено. Нам всем по 10–11 лет. А мы ослушались. Мы виноваты.
Ромашов пошёл сушиться к Косинову. У Юрки дома никого не было. А у Ромашова дома была мама и старшая сестра. Он очень испугался. Он был поздний второй ребёнок, изнеженный и избалованный.
Девчонки все по домам. У меня дома тоже никого не было. Все на работе.
Я разложила вещи по батареям. А кое-что замочила в таз, мол решила постирать.
Больше всего мне было жалко новую шубку. Мне купили её этим летом в Ростове-на-Дону. И это была не просто шуба. На внутренней этикетке я вычитала, что её сшили на фабрике № 4. И надо же, так совпало, что весной меня принимали в пионеры на этой самой фабрике № 4. Не в музее Ленина, не на Красной площади, а в пошивочном цехе ростовской швейной фабрики. Наш класс (или только его лучшие представители, уже и не помню) выстроился в проходе между столами со швейными машинками. И после короткой речи пионервожатой и нашей учительницы сотрудницы фабрики повязали каждому пионерский галстук. Вот в такой будничной рабочей обстановке меня приняли в пионеры в городе Ростове-на-Дону, что я отлично запомнила.
Но вернёмся в тот злополучный осенний день. Хотя именно здесь и наблюдается провал в памяти. Помню вдруг такую картину.
Мой папа в махровом немецком халате сидит на подлокотнике кресла и так спокойно говорит:
– Ну, откуда же городские дети могут знать, что серый лёд тонкий и опасный.
Напротив, на диване, сидят родители Таньки Козловой. И Танькин папа хочет докопаться до истины:
– Так кому в голову пришла эта идея – идти на Ушаковку?
Но они у нас так ничего и не выпытали. Да мы и сами не поняли, чья это была идея. Суть в том, что когда Ромашов при-шёл «недосушенный» домой, да ещё и без шапки, то не смог толком оправдать свой жалкий внешний вид. Он и раскололся про Ушаковку. Его мама дружила с мамой Таньки Козловой и тут же ей позвонила. Козловы жили в нашем подъезде на третьем этаже. И вечером сидели у нас, на этом мини родительском собрании, которое я описала выше.
Моя мама почему-то в тот вечер молчала. Её беспокоила только испорченная шуба и скукоженные сапоги. Хотя в этих вещах я ходила потом и на следующую зиму.
Самое удивительное, что мы с Танькой не заболели. Заболел только бедный Ромашов. У него была температура под 40. Ведь он бежал без шапки.
В этом месте своего повествования позволю себе небольшое отступление.
Удивительное явление – человеческая память!
Работая над книгой, я спросила маму, что она помнит об этом жутком случае на Ушаковке. Она честно призналась: НИЧЕГО.
А ведь другие истории из моего детства она помнит прекрасно!
Я объясняю это тем, что это были только мои личные переживания. Мой личный страх и ужас. Мама была косвенным свидетелем этой истории. Она ничего не видела. И всё закончилось благополучно. Значит, и переживать особенно не стоит. И всё это быстро стёрлось в её памяти. У неё шла своя деятельная насыщенная жизнь. У папы я ничего спросить уже не могу. Его нет на этой земле больше 10 лет.
И ещё одно правило вытекало из этой истории.
Родители всегда говорили мне: всё тайное становится явным!
Ох, как они правы. Позже и я внушала эту истину и своим детям.