Ночь в метро

НОЧЬ В МЕТРО

Подползти ему, кажется, удалось бесшумно - распластанное нагое тело не шелохнулось. Врата раздвинутых ног, запечатанные темнотой, угрожающе высились над его головой. То, что было там, в пещерном мраке, обнаруживалось лишь тяжким дыханием, подобным вздохам кузнечных мехов. Вытянутая рука легла без промаха, онемевшую ладонь подперло пружинистое курчавое лоно. И тут же неведомая сила, возвращая реальное ощущение в пространстве, бросила его в сторону. То единственное, за что он мог ухватиться в этот момент, коварно обернулось зубастой пастью, и ему ничего не оставалось, как вырвать руку из западни и отдаться падению.
Савелий мешком повалился на сиденье. Руку в кармане брюк защемило в связке ключей. Свет погас, кроме двух ламп в разных концах вагона. Поезд стоял в туннеле, упершись в гробовую тишину как в стену. Под прицелом этой тишины силуэты нескольких пассажиров замерли как фанерные мишени. Металлические ребра туннеля с одной стороны едва не упирались в окна, с другой стороны их отделяла от вагона встречная колея.
Хитро вывернув руку, Савелий взглянул на часы - было без пяти минут час. Ему и еще двум запоздалым пассажирам дежурная по станции, где он садился, с досадой сообщила, что это последний поезд, - растрепанная усталая женщина, уже снявшая щегольской форменный берет, не скрывала, что большую радость ей бы доставила возможность объявить, что до утра поездов больше не будет.
Савелий передвинулся к краю сиденья и упер голову в металлический поручень. Но надежность опоры оказалась обманчивой. Стоило чуть пристальней вглядеться в притаившуюся в углу тень, как металл у пульсирующего виска начал плавиться и проминаться, как пластилин. С каждым мгновением положение головы становилось все более невыносимым, зато наконец удалось разглядеть то, что не опознавалось прежде. Лицо как будто выдвинулось из темноты, и он увидел вывернутые распухшие губы с остатками помады, отекшие щеки в лиловатых мраморных узорах и усталое пьяненькое кокетство в мутных глазах. Содрогание от надвигающегося запаха вынудило его качнуться назад. Удар в затылок оказался бы более чувствительным, если бы женщина не успела ухватить его за рубашку. Губы женщины - под щеточкой вдруг обнаружившихся усов - разомкнулись, и он услышал сдавленный мужской голос:
– Слышь, парень… А может, он дальше вообще не пойдет?
Запах перегара и широченная грудь склонившегося над ним детины заставили Савелия еще раз отпрянуть назад.
– Ты что, в метро первый раз? Ну, постоит несколько минут и пойдет, - грубовато, как и положено с пьяным, говорил Савелий, но при этом невольно вжимаясь в сиденье.
– Я, это, правда, давно в метро не был, - кротко отвечал детина. - Но мы уже почти час стоим.
Савелий взглянул на часы. Действительно, с момента остановки прошло уже столько времени. Чтобы оглядеть весь вагон, заслоненный мощной фигурой детины, ему пришлось, как из-за колонны, качнуться в одну и другую сторону. Кроме них, в вагоне были еще двое: мирно спящая напротив бомжиха - единственное лицо, которое он заметил, садясь в поезд, - и некая неподвижная фигура в другом конце вагона. В соседнем вагоне наблюдалось большее оживление: несколько человек поочередно вскакивали с мест, припадали к окнам, возбужденно взмахивали руками.
– Чего ж ты сегодня-то в метро полез, если давно им не пользуешься? - вернувшись взглядом к детине зачем-то спросил Савелий.
– У меня, это, деловая встреча была, - с детской готовностью отвечал детина. - Ну, выпили там. Ну, я, короче, за руль побоялся сесть.
– Или у тебя деловые встречи редки, или ты пьешь обычно меньше - иначе у тебя был бы больший опыт общения с метро.
От напряженного усилия вникнуть в реплику Савелия лицо детины сделалось смущенным и по-девичьи миловидным, как у школьника, остро чувствующего вину за то, что не может оправдать добрые надежды строгого учителя.
– Так ты "новый русский", что ли?
– Ну да, вроде того, - закивал детина, благодарный за то, что ему пришли на помощь.
– Садись… Ничего не поделаешь - придется ждать. Не по шпалам же идти.
Детина послушно сел рядом. Ему долго не удавалось найти место большим лопатообразным рукам - пока он наконец не пристроил их на коленях, как монах перед исповедью. Спящая бомжиха сползла и уже почти лежала на сиденье, широко расставив ноги. Великодушная темнота облегчала мужским взглядам задачу не попадать под женский подол. Фигура в дальнем конце вагона порывисто меняла позы - по драматическому излому рук можно было заключить, что это тоже женщина. В соседнем вагоне продолжалась сцена из немого фильма.
– У меня в армии случай был, - заговорил детина, явно не выдержав молчания. - Я, это, ночью в карауле стоял, на складе ГСМ. Это на аэродроме, вокруг никого. Ходишь - звезды считаешь. Ну, короче, вдруг баба появляется. Я, как положено, карабин на изготовку, слова там всякие, стой, кто идет. А она бах! - передо мной на колени и просит, чтоб я ее… ну, это, как мужчина, оприходовал… - детина тихонько гоготнул.
– Ну и ты что? - подхватил его тон Савелий.
– Я, это, молодой был, перепугался… Ну, короче, гнать ее стал, стрелять, говорю, буду. А она платье расстегнула, грудь вытащила и просит как сумасшедшая. И меня, это, знаешь, как называла? - детина хихикнул совсем по-детски. - Мальчик мой сладкий…
– Ну и что дальше? - вполне искренне проявлял нетерпение Савелий.
– Ушла она. Когда я, это, уже карабин начал на нее целить.
– А ты ее знал?
– Не-е… Ну, короче, не видел никогда.
– А она молодая была?
– Да я, это, с перепугу и не разглядел. Ну, короче, не девочка, конечно, и не старуха тоже. Сейчас бы в самый раз.
– И потом ее никогда не встречал?
– Не-а…
– А почему сейчас об этом вспомнил? Глядя на эту барышню, что ли? - кивнул на посапывающую бомжиху Савелий.
– Не знаю, - растерянно вздохнул детина.
– А вдруг это она, - с азартом первооткрывателя воскликнул Савелий. - Представляешь?!
– Чего? - не понял детина.
– Ну может быть ведь так, что это вонючее бесформенное существо, потерявшее половые признаки, и есть та женщина, что приходила к тебе ночью когда-то, - дурашливо увлекался Савелий. - Тогда она была молодой и, может быть, красивой. Женская тоска и одиночество - ведь наверняка это происходило в какой-нибудь тьмутаракани - толкнули ее на безумный поступок. Она увидела в тебе чистого благородного юношу, способного подхватить ее над пропастью. Она кинулась к тебе ночью, как к последней надежде, а ты не только не принял ее чувств, но отказался даже попросту уестествить ее. - Детина, склонивший набок голову и смотрящий в рот Савелию, был похож на пса, наблюдающего за тем, как его хозяин делает стойку на голове. - Это окончательно сломало ее. После неудачной попытки самоубийства она начала пить и стремительно покатилась вниз, пока не превратилась в то, что мы сейчас видим перед собой. Давай разбудим ее и спросим, так ли это, - Савелий сделал движение, будто собирается встать и осуществить задуманное.
Детина со всей серьезностью ухватил Савелия:
– Ты, это, брось… Не надо.
– А жаль, - откинулся на спинку сиденья Савелий. - Как было бы красиво…
Помолчали. Свесив руки между ног, детина с туповатой пытливостью разглядывал что-то на полу. Савелий мечтательно глядел в потолок. Сопенье бомжихи перебивалось то ли всхлипами, то ли жалобными вздохами женщины в углу вагона. Слышны стали и звуки из другого вагона.
– Ты гляди, - ткнул пальцем в окно детина. Несколько человек выпрыгнули из вагона и сейчас стояли на соседних путях. - Во дают, - вскочил он. - Ну а мы чего, лысые, что ли…
Не сговариваясь, детина и Савелий кинулись к дверям, ухватились с двух сторон и начали разжимать автоматические створки.
– Нет, одна я тут не останусь! - Женщина, сидевшая в углу вагона, стояла уже рядом, истерически теребя ремень сумки, висящей у нее через плечо.
Первым выпрыгнул детина. Он подхватил женщину, которая кинулась к нему в руки с отчаяньем новичка-парашютиста. Потом в сжимающуюся щель протиснулся Савелий. Бомжиха продолжала мирно спать в вагоне.
Первым делом они узнали новость, к которой приобщались все, кто выпрыгивал из вагонов: машинистов поезда в кабине нет. Это исторгало из груди людей возгласы ужаса и возмущения, но и лишало их всяких сомнений в допустимости самовольных действий. Скудного света в туннеле хватало лишь на то, чтобы угадать десятка полтора человеческих фигур, стоящих на путях вдоль поезда. Кто-то громогласный уже успел одержать верх в споре и убедить всех, что до следующей станции ближе, чем до предыдущей, и поэтому идти надо вперед, по ходу поезда.
– Только, пожалуйста, не бросайте меня. Я плохо вижу и обязательно разобью себе голову. - Женщина говорила с явной неловкостью, не находя нужной интонации.
– Не беспокойтесь. Теперь-то мы уже вместе, - Савелий выдвинул в сторону женщины согнутую в локте руку.
– Спасибо… - Женщина не взяла Савелия под руку, но, двинувшись вместе со всеми, оказалась ближе к нему, чем к детине.
Насколько сумел разглядеть Савелий, женщина была немолода, но не настолько, чтобы ее присутствие не способно было повлиять на поведение находящихся рядом мужчин. Семенящий шаг людей, стреноженный расстоянием между шпалами, определял и ритм их разговора.
– В неслабую переделку мы попали. Теперь и в теленовости попадем, - с веселым возбуждением говорил Савелий.
– Какая гадость, - сказала женщина и тут же спохватилась: - Я имею в виду телевидение.
– Не хотите оказаться одним из тех очевидцев, кому телевизионщики суют в рот микрофон?
– Боже, упаси. Это все равно, что на публике… справлять утренний туалет.
– Но, согласитесь, в отличие от чистки зубов, такое случается не каждый день: машинисты исчезают из электропоезда, остановившегося в туннеле.
– Как бы то ни было, они обязательно все переврут - именно поэтому ни за что не хочется в этом участвовать.
– Но ведь вы будете рассказывать об этом своим друзьям и знакомым…
– Наверно, буду, но это будет моя и только моя история и только для моих друзей.
– И все-таки - куда же они делись?
– Может, они, это, что увидели на рельсах, - нашел возможность вступить в разговор детина, - и вышли, чтобы исправить там или убрать что.
– Этим "что" оказались крысы, - подхватил Савелий, - которые их и съели.
Женщина слегка вздрогнула и сбилась в шаге - в результате оказалась уже ближе к детине, чем к Савелию.
– У нас в армии, это, случай был, - нисколько не смущенный шуткой Савелия продолжал детина. - Лунатик у нас служил, ну, тот, который по ночам ходит. Я сам до этого не видел, ребята рассказывали, а тут… Как-то ночью встал, ну, это, по нужде. Еще один пацан вместе со мной встал… Ну, короче, входим мы в умывалку, а там лунатик этот - спокойненько так забирается на подоконник. Окно раскрыто, это летом было, а казарма у нас на третьем этаже, шею сломать запросто было. Ну, короче, стоит он на подоконнике в трусах, спиной к нам, и шагнуть туда собирается. А мы с дружком от страха как к земле приросли, знаем, что кричать нельзя, а то ведь проснется и упадет, и добежать до окна, чтоб его схватить, далеко. И тут Толян сообразил - открыл кран, который рядом был, вода тоненькой струйкой такой потекла. Этот, на окне, качнулся так пару раз, а потом - это, спустил трусы, посс… ну, справил это дело, слез с подоконника и пошел - мимо нас прошел, как будто нас не было, и в спальню пошел… Вот.
Пока детина рассказывал, женщина испуганно поглядывала на него, и так получилось, что она опять оказалась ближе к Савелию.
– Ничего не скажешь, - гася неловкость, усмехнулся Савелий, - кстати рассказанная история.
Они уже миновали головной вагон и теперь шли по темному пустому туннелю. Пространство между колеями было узковато для троих, поэтому мужчины, уступая женщине место посредине, где не было мешающих шагу шпал, то один, то другой оказывались на путях. Лампы, укрепленные на стенах туннеля на изрядном расстоянии друг от друга, давали так мало света, что временами нельзя было различить спины впереди идущих людей и темнотой размывались ребристые от сплошных кабелей стены. Звуки шагов и негромкие голоса людей, кажется, уплотняли и без того спертый теплый воздух, отчего могла возникнуть пугающая иллюзия, что по мере их продвижения туннель становится все уже и ниже. Словно подтверждая это, кто-то зашелся в спазматическом кашле.
– Каково тут было бы человеку, страдающему клаустрофобией, - сокрушенно произнесла женщина.
– Это боязнь высоты? - живо реагировал детина.
– Наоборот, - опередил смутившуюся женщину Савелий. - Боязнь замкнутого пространства.
– Ну да, я это и имел в виду, - как упрямый двоечник у доски, не позволял себе тушеваться детина.
– Господи, - пискнула женщина, сжав руки на груди, - сказала и тут же почувствовала, как стены эти давят на меня.
– Это как медицинский справочник читать, - нашелся Савелий. - Чем страшнее болячка, тем легче обнаружить у себя ее симптомы.
– Да, - уже с философским спокойствием согласилась женщина. - Мы и не ведаем, какие страхи таятся в нас.
– А я, это, в детстве отцовского храпа очень боялся, - поддержал тему детина. - Он хоть и не родной мне был, но мужик добрый. А я все равно боялся. Короче, один раз даже в чулан ночью залез - но и там сидел заткнув уши.
Туннель впереди разветвлялся. Каждая колея уходила в свое жерло. Без споров и рассуждений люди двинулись в правый туннель - тот, где можно было не опасаться встречного поезда. Но не прошло и пяти минут, как люди впереди остановились. Подойдя, остановились и шедшие последними Савелий и его спутники. Сгрудившись в тесную группку, люди с любопытством заглядывали в коридор, входящий в туннель под прямым углом. Хорошо освещенный, с гладкими стенами и сводчатым потолком он поворачивал коленом в нескольких десятках метров от проема. Высказанные вразнобой предположения сводились к тому, что это вход в какие-то технические помещения, где сейчас могут находиться работники, которые непременно возьмут на себя заботу по вызволению попавших в беду пассажиров.
Савелий и детина опять оказались замыкающими в колонне людей, двинувшихся по коридору. Женщина шла впереди, слегка, вполоборота поглядывая назад, как бы демонстрируя этим движением, что идущие сзади мужчины - так уж получилось - ближе ей, чем все остальные в этой случайной группе попутчиков. Поворот вывел их в другое колено коридора, которое уже заканчивалось дверью - замелькавшей за спинами идущих. Возгласы впереди засвидетельствовали, что люди никак не ожидали обнаружить дверь незапертой.
Комната, в которую они попали, едва смогла вместить всех, а было их - теперь это можно было сказать наверняка - десятка два. Вдоль стен стояли разномастные казенные стулья, в углу - другая дверь. Вот она-то оказалась запертой. Ни стук, ни крики ни к чему не привели - ни звука, ни движения за дверью не обнаруживалось. Тут же развернулась шумная дискуссия - что делать дальше: одни настаивали на том, что надо не мешкая продолжить путь по туннелю, другие предлагали остаться здесь до утра с тем, чтобы дождаться представителей обслуживающего персонала, которые и обеспечат их безопасный выход отсюда. Кто-то уже двинулся к выходу из комнаты, кто-то уже устроился на стульях - когда запертая дверь тихо щелкнула и открылась.
Цокнув в воцарившейся тишине каблучками, в комнату вошла девушка - в белой секретарской блузке и черной юбке, с дерматиновой папкой под мышкой. Лицо ее было строго и бесцветно, гладко зачесанные и туго стянутые на затылке волосы безжалостно, до блеска растягивали кожу на лбу. Притихшие люди зачарованно разглядывали ее.
– Пожалуйста, по одному. В порядке очереди, - сухо прошелестела девушка, стоя у открытой двери.
После ее слов в течение нескольких секунд сохранялась тишина - как будто люди с трудом наполняли легкие воздухом и поднимали давление в крови, - и только потом накатил вал голосов.
– Как это "по одному"? Вы что тут, с ума посходили? Мы - пассажиры из электрички, которая застряла в туннеле. Куда делись машинисты, черт подери? Немедленно окажите нам помощь. Газеты и телевидение устроят вам головомойку - мы об этом позаботимся…
– Чем меньше организованности, тем больше времени это займет, - с усталой невозмутимостью врача, привыкшего к шумным выходкам пациентов, реагировала девушка. - Пожалуйста - кто первый?
Хор возмущенных голосов взял октавой выше, но кто-то из стоящих рядом с девушкой тем не менее последовал за ее приглашающим жестом и перешагнул порог двери. Девушка едва успела скрыться, как на притворенную ею дверь обрушились кулаки нескольких мужчин, запоздало протолкнувшихся из задних рядов. Не прошло и минуты - на протяжении которой накал страстей не упал ни на градус, - как дверь вновь открылась и строгая девушка пригласила следующего. Это, конечно, не могло привести к полному успокоению людей, но попыток силового прорыва уже никто не предпринимал. Стал ясно, что при всей идиотичности этой процедуры она не займет и пятнадцати минут.
– Может быть, мы попали в какую-то спецпсихушку, размещенную под землей, - с бодрым смешком заговорил Савелий, присаживаясь рядом с женщиной, - И нас приняли за пациентов, добровольно явившихся на лечение.
– Вполне возможно, - серьезно ответила женщина, ежась как при ознобе. - Хотя в таком случае на этой девице был бы другой наряд.
– Так это для маскировки, - сказал Савелий, обращаясь уже к детине, который навис над ними с услужливо-кротким выражением нетрезвого официанта.
– Вот это-то меня и пугает, - женщина обхватила себя руками.
– У нас в армии случай один был, - с виноватой улыбкой вмешался детина. - На медосмотре. Нас туда, в санчасть, прямо с зарядки погнали, в одних галифе. А врачиха не наша была, из города, молодая такая, симпатичная. А у нас, это, парень был, Коля Муха, фамилия у него такая была, ходок по женской части будь здоров. Ну вот, значит, зашел он в кабинет к ней - и не выходит. Другие-то быстро выходили, а этого все нет и нет. Мы уже шуточки разные стали выдавать. Тут, это, начальник санчасти подходит. Хочет в кабинет войти, а дверь заперта. Стал стучать, врачиху по имени-отчеству несколько раз назвал. Ну дверь, конечно, открылась, - оттуда Коля выскочил, озабоченный такой и запыхавшийся, как будто до двери долго бежал. Майор его отпихнул и в кабинет вошел. А Коля к нам спиной повернулся - ну мы тут все сразу и повалились. У него сзади на галифе, как подтяжки, висел этот… ну, штука эта, которой врачи слушают…
– Фонендоскоп… - подсказал Савелий и по-жеребячьи гоготнул.
– Ага, - согласился детина, подавляя смешок того же рода.
– Вашей витальности можно позавидовать, - жалобно улыбнулась женщина.
– Это чего такое? - почти с детским испугом спросил детина.
На этот раз женщина рассмеялась вместе с Савелием.
Последними в комнате остались они трое. На очередное приглашение девушки с дерматиновой  папкой под мышкой отозвалась женщина. Прежде чем скрыться за дверью, она посмотрела на мужчин - как впечатлительная студентка, идущая на экзамен, почти не имея шансов сдать его. Следующим отправился детина. В продолжении учебной аналогии его прощальный взгляд можно было принять за взгляд смиренного двоечника, привыкшего полагаться только лишь на слепой случай.
Оставшись в одиночестве, Савелий, кажется, впервые внимательно оглядел комнату, которая по непостижимой логике послужила им подземным залом ожидания. Хотя, собственно, взгляду здесь не за что было зацепиться: бетонный пол, гладкие бутылочного цвета стены, казенный светильник. Внимание могли привлечь лишь черная горловина под самым потолком и прямо под нею - отверстие в полу, похожее на слив в ванне, - но поразмыслить о назначении этих странных деталей уже не было времени, поскольку опять появилась строгая девушка.
Переступив порог заветной двери, Савелий очутился в довольно длинном пустынном коридоре с рядами однотипных дверей без табличек по обе стороны. Девушка провела его почти в самый конец коридора и там открыла перед ним одну из дверей. Комната, в которую попал Савелий, никак не вязалась с помещениями, которые он видел прежде. Это был деловой кабинет, обставленный с явной претензией на роскошь: серебристый ковер с изысканным узором, вальяжные кожаные кресла, фасонистая мебель из темно-вишневого дерева. За массивным письменным столом, склонясь над бумагами, сидел человек - ни на миг он не поднял взгляда на вошедших. За его спиной высились застекленные книжные шкафы, мерцающие золотистыми корешками.
Девушка указала Савелию на стул перед письменным столом и удалилась из кабинета. Некоторое время он стоял в нерешительности, как бы ожидая момента, когда мужчина за столом наконец заметит его, - но так и не дождавшись этого, сделал несколько крадущихся шагов и осторожно уселся на указанный стул.
Савелий мог во всех деталях разглядеть лишь желтоватую лысину и прямой римский нос мужчины, склонившегося над столом, - остальное, нуждаясь в дорисовке, требовало усилий фантазии. Савелий издал несколько звуков, похожих на покашливание, но никакого эффекта это не возымело - мужчина продолжал сосредоточенно заполнять какую-то казенную, затейливо разграфленную бумагу. Не отвлек его и громкий бой часов, а вот Савелия эти неожиданные раскаты заставили вздрогнуть. Он повертел головой, но так и не обнаружил источника звука. То ли досада от невозможности узнать, сколько же сейчас времени, то ли стыд за собственный испуг привели к тому, что Савелий вдруг почти выкрикнул:
– Да что же это в конце концов значит?! Что это за идиотская контора под землей! Почему нас держат здесь, выстраивают в очередь, затевают какой-то прием, вместо того чтобы тысячу раз извиниться и немедленно на руках вынести отсюда…
Мужчина даже не повел головой, только его рука на мгновение скользнула вниз за тумбу письменного стола. Тут же открылась боковая дверь, и в комнату вошел безукоризненно, как манекен, одетый молодой человек крепкого телосложения. Он молча подошел к Савелию и вежливым жестом попросил его встать. Подчиняясь как бы автоматически, Савелий начал отжиматься на подлокотниках стула и одновременно открывать рот, чтобы что-то сказать. Но молодой человек опередил его: как раз в тот момент, когда Савелий выпрямился, коротким профессиональным движением ребрами ладоней с двух сторон он ударил его по почкам. Савелий охнул и мешком повалился на пол. Выждав несколько секунд, - очевидно точно зная, как долго человек находится без сознания после подобной процедуры, - молодой человек подхватил Савелия под мышки и по-медицински рассчитанным в своей небрежности движением бросил его на стул, после чего с усталым достоинством специалиста, в очередной раз исполнившего свое дело, удалился из комнаты. За все это время мужчина за столом ни на мгновение не оторвался от своей работы.
Ухватившись за стул, чтобы не сползти с него, Савелий судорожно хватал ртом воздух, силился что-то сказать, но ничего, кроме клекота, у него не получалось.
– Я вас слушаю, - мужчина за столом наконец отвлекся от своих бумажных дел и внимательно смотрел на Савелия. Лицо его выражало чиновничью учтивость и корректность - отмеренную настолько точно, что в ней невозможно было разглядеть никакой искусственности.
От тщетных усилий выдавить из себя что-либо членораздельное у Савелия на глазах выступили слезы. С безмолвно разевающимся ртом и выпученными глазами он был похож на рыбу на разделочной доске.
– В таком случае подпишите… - мужчина положил перед Савелием бумагу, над которой он так сосредоточенно трудился.
Савелий ткнулся в убористый текст, как голодный котенок в миску, опустил голову еще ниже, потом отстранился, - было очевидно, что он ничего не может прочесть.
– Что здесь написано? Я не вижу, - неуверенно произнес Савелий, как будто прислушиваясь к своему новому голосу.
– То, что вы нам рассказали, - без тени иезуитства ответил мужчина и протянул Савелию ручку.
– Я вам ничего не рассказывал, - Савелий, видно, намеревался произнести эти слова со всей твердостью, но голос на излете предательски дрогнул ноткой плаксивости.
– Но могли рассказать, - подхватил мужчина, - или, вернее, должны были рассказать, что, согласитесь, для законопослушного гражданина одно и то же. - Мужчина слегка улыбнулся, отчего стал похож на телевизионного журналиста, с одинаковым невозмутимым изяществом беседующего и с отъявленным негодяем и с важной государственной персоной.
– Я не буду ничего подписывать, - вбирая голову в плечи, глухо произнес Савелий.
Но получилось, что одновременно с тем, как свободная рука мужчины дернулась вниз под стол, рука Савелия дернулась к протянутой ему ручке. И когда открылась боковая дверь, Савелий уже ставил свою подпись на бумаге.
– Прошу вас, - удовлетворенно произнес мужчина, указывая рукой в сторону открывшейся двери.
Там стоял крепкий субъект в черном костюме и белой сорочке, не тот, что заходил прежде, - это обстоятельство оказалось решающим в недолгом раздумье Савелия. Проходя мимо, он не посмел взглянуть лощеному молодцу в лицо, но почуял его запах, смесь пота и одеколона, который воспринял как запах звериной силы.
Через короткий коридор и открытую дверь Савелий попал в комнату, назначение которой, при всей неожиданности, не вызывало сомнений: белый кафель, накрытая белой простыней кушетка, белый стеклянный шкаф со склянками и поблескивающим инструментом. Через другую дверь быстрым решительным шагом в комнату вошел мужчина в белом халате. Он уселся за стол, открыл лежащий там журнал, заполнил очередную строку в каком-то списке и, коротко взглянув на Савелия, скомандовал:
– Раздевайтесь.
– Зачем это? - сквозь надвигающийся ужас выдавил из себя Савелий.
Еще раз оторвавшись от журнала и обнаружив, что Савелий не реагирует на поданную команду, человек в халате взглянул на молодца, продолжавшего стоять в дверях, - тот сделал шаг, и этого оказалось достаточно, чтобы Савелий начал раздеваться.
– Могу я узнать, что означает эта процедура? - тщательно следя за тем, чтобы не дрогнул голос, спросил раздевшийся до пояса Савелий.
– Совсем, совсем раздеться, - мельком взглянув на Савелия, отозвался человек в халате.
Оставшись в одних трусах, Савелий старался принять непринужденную позу, но ему это явно не удавалось - вид у него, в мятых цветных трусах да еще рядом с манекеноподобным молодцом, все еще стоявшим в дверях, был, конечно, нелепый.
– Я же сказал, раздеться полностью, - голосом строгого учителя, дающего понять, что повторять больше не будет, произнес человек за столом.
– Нет! - едва не сорвался на фальцет Савелий.
Далее повторилось то, что уже было: взгляд врача, шаг охранника - и Савелий, всхлипнув, сбросил трусы на пол. Все последующие команды человека в халате Савелий выполнял уже безропотно:
– Руки в стороны… Повернуться спиной… Нагнуться… Раздвинуть ягодицы… Оттянуть крайнюю плоть…
Завершая быстрый, но цепкий осмотр пациента, принявшего очередную позу, врач что-то записывал в журнал. Так же энергично, как подавал команды, врач вдруг как будто сам выполнил некую беззвучную команду: не сказав ни слова, неожиданно вышел из комнаты. Но тут же в комнату вошел другой врач - женщина в белом халате с висящим на шее фонендоскопом. Она с ходу велела Савелию лечь на кушетку и, даже не присев, принялась его ощупывать.
Женщину сменил другой врач, того - следующий. Савелий переходил из рук в руки как тряпичная кукла, уже не возражая, не пытаясь задавать вопросы, не смущаясь своей жалкой наготы, а только лишь послушно исполняя требования врачей. Ему заглядывали в уши, мяли живот, прослушивали легкие, стучали по коленкам, у него брали кровь и измеряли давление, его заставляли приседать, вставать на цыпочки, приставлять палец к кончику носа, он ощущал чужие пальцы у себя во рту, в заднем проходе, под мошонкой, он слышал команды врачей, но в ответ не произносил ни слова. Он, наверно, понимал, что это не только бесполезно, но и бессмысленно - какой бы звук он ни издал, это будет воспринято точно так же, как скрип кушетки или стук стеклянной дверцы медицинского шкафа.
Наконец врач, оказавшийся последним, покидая кабинет, буркнул:
– Одевайтесь…
Савелий еще не застегнул последнюю пуговицу, когда охранник открыл третью дверь, которая до этого ни разу не открывалась, и кивком головы велел ему проходить туда. Пропустив его, охранник закрыл дверь, и Савелий оказался один в коридоре - с рядом дверей вдоль одной стены и стульями вдоль другой.
Некоторое время Савелий стоял неподвижно не в силах сделать ни шага - как будто потерял способность самостоятельно двигаться без чьей-то команды. Когда же он как сломанный робот все-таки ткнулся в ближайшую дверь, оказавшуюся закрытой, открылась другая дверь, и в коридор, кажется, на таких же деревянных ногах вышел человек. Утраченная способность двигаться моментально вернулась к Савелию - в два прыжка он очутился рядом с вошедшим и как ребенок повис у него на шее.
Это был детина - босой, в расхристанной одежде, с кровоподтеками на лице. Они тискались во встречных объятиях, попеременно отрывали друг друга от пола - у детины это получалось вполне, Савелий же только обозначал попытку, - не издавая при этом ничего более членораздельного, чем кряхтение и радостное всхлипывание. Они так и не произнесли ничего осмысленного - их ребяческое братание прервал здоровый мужской смех. Не разомкнув рук, Савелий и детина уставились на троих коротко стриженных крепышей, неведомо откуда появившихся в коридоре.
– Какая любовь, обоссаться можно.
– Пидоры гнойные, вместо того чтобы целок мающихся колоть, они друг с другом сосутся.
– Нет, это надо до конца досмотреть. Это еще не сосутся. Сейчас они нам покажут, как это надо делать.
Крепыши были в майках, плотно облегающих их рельефные торсы, один был в джинсах, другой - в камуфляжном галифе, третий - в спортивных штанах.
– Ну ты, шкаф, давай, первым бери за щечку у своей подружки, - сказал один из них, оскалив здоровые белые зубы.
– Ребята, кончайте. Что мы вам сделали? - Савелий освободился от рук детины и отступил к стене.
– Нет, кончать будете вы. А мы на это посмотрим.
– Если наше унижение способно утишить вашу боль, мы сделаем это. Но вы ошибаетесь. Результат будет обратный. - Детина протягивал в сторону крепышей свои большие тяжелые руки в скульптурном просительном жесте. Его густой голос переливался глубокими оперными обертонами. Как ни подавлен был Савелий очередным приступом страха, от удивления он разинул рот. - Сила, принуждающая вас делать это, получит лишь новое подкрепление своего права и дальше мучительно руководить вами. Так человек, томимый жаждой, пьет сладкую воду и лишь разжигает свои страдания.
– Ах ты падла! Так ты еще и философ…
Двое крепышей двинулись к Савелию и детине: один постукивал кулаком в ладонь, другой что-то наматывал на руку. Детина, как подстреленный, бухнулся на колени перед Савелием.
– Не беспокойся. Меня это не унизит, - взволнованно говорил он, протягивая руки к ширинке Савелия. - Чем их смех и издевательства отличаются от комариного писка, который сопровождает рукопожатие или дружеские объятия близких людей? - Савелий пятился, а детина, стоя на коленях, смешно и неуклюже придвигался к нему. - Да и чем самое это будет отличаться от того, когда люди соприкасаются руками или плечами. Мы не причиним друг другу боли, а потому не совершим ничего дурного. И в мире ничего не измениться, разве что не столь великий запас израсходованной людьми нежности пополнится малой порцией, пусть и такой нелепой.
– Да брось ты, брось, - говорил Савелий, отталкивая руки детины, пытающегося расстегнуть ему брюки. - Они же это несерьезно… Только чтобы посмеяться.
Подошедший к ним крепыш в галифе коротко размахнулся и кулаком ударил Савелия в лицо - дернувшаяся голова того звонко ударилась в стенку.
– Нет, нет, прекратите, - закричал детина. - Вы увидите то, что хотите, - и уже другим голосом, обращаясь к Савелию: - Их нет. Понимаешь? Никого здесь нет, кроме нас.
Савелий стоял со спущенными штанами, скорчившись в неловкой позе. Детина стоял перед ним на коленях, уткнувшись лицом ему в пах. Сложив мускулистые руки на грудных рельефах, крепыши погогатывали , глядя на них.
Беззвучно открылась одна из дверей в коридоре и появившийся в проеме солидный мужчина с бородкой строго произнес:
– Я попрошу соблюдать тишину во время экзаменов. - И уже обращаясь только к Савелию и детине и никак при этом не реагируя на их позы, добавил: - А вам что, специальное приглашение требуется?
Савелий оценил ситуацию быстрее - наверно, потому, что мог видеть внезапно притихших крепышей, - он оттолкнул детину и рывком подтянул штаны. Детина, хоть и соображал медленнее, все-таки успел подняться с колен и, не отстав, устремиться вслед за Савелием, на ходу застегивающим брюки. Подскочив к открытой двери и чуть не сбив с ног строгого господина, они уже были вполне похожи на двух запыхавшихся студентов, едва не опоздавших на экзамен.
Помещение, в которое попали Савелий и детина, действительно было похоже на учебную аудиторию. Тремя рядами стояли столы, за которыми по одному сидели люди, напряженно склонившиеся над бумагами. Перед ними за длинным поперечным столом сидели другие люди, чье внимание не отвлекали никакие бумаги и которых вполне можно было принять за преподавателей. За их спинами на стене висела черная доска с мелом и тряпкой.
– Берите, пожалуйста, билеты, - не скрывающим раздражение голосом вывел из оцепенения Савелия и детину господин с бородкой, указав на белые листки, рассыпанные на столе.
Безропотно взяв вслед за детиной билет, Савелий сел за один из свободных столов. Детина нашел себе место в другом конце аудитории. Отдельные слова после мучительного, до боли в глазах вглядывания кое-как опознавались - словно выдавливаемые из бесформенного теста фигурки, - но в законченные фразы не складывались, так что Савелий, как ни старался, не мог понять смысла вопросов в своем экзаменационном билете. Тем не менее он взял лежащую на столе ручку и занес ее над приготовленными здесь же чистыми листами бумаги - приняв позу, в которой находились все, сидящие за соседними столами.
Кончик ручки дрожал над белой бездной чистого листа, руку судорожно сводило, как будто в ней была веревка, удерживающая от падения в пропасть, раскрытые губы тряпично шевелились от прерывающегося дыхания, лоб жирно залоснился. Внутри возникло неумолимое движение, делающее бессильными и ненужными все органы и части тела, - как если бы в большой и сложной машине один за другим в результате замыкания выходили из строя отдельные механизмы, - оно ускорялось и скручивалось в жгут, опускалось все ниже и ниже, пока, сковав детской сладкой болью, не устремилось в воронку и не разрешилось несколькими судорожными толчками в паху - оставив после себя пустоту в груди и липкую влагу в трусах.
Савелий затравленно огляделся по сторонам - как пацан, желающий убедиться, что никто не стал свидетелем его тайного занятия. И сразу столкнулся взглядом с женщиной - "старой" знакомой, той самой, что была спутницей его и детины в туннеле. Вид ее был как будто плачевен - синяк под глазом, окровавленная губа, разорванное на плече платье, - но в глазах горел какой-то злой и жадный азарт. Она сидела в соседнем ряду, в нескольких метрах от Савелия. Как заправская подсказчица - сохраняя положение над своими бумагами и в то же время ловко вывернув голову в сторону, - она делала ему тайные знаки, тыча пальцем в ящик своего стола.
Савелий не сразу, но сообразил: запустил руку в ящик стола и, пошарив, обнаружил там толстую книгу. Нечто изрядно забытое, похожее на азартную и опасную игру, припомнилось и Савелию. Незаметным движением он выдвинул книгу на колени, раскрыл ее наугад и, закусив губу, лихорадочно принялся переписывать оттуда текст - с первого абзаца какой-то главки. Прежде чем оказаться на кончике шариковой ручки, переписываемые слова, разумеется, формально опознавались им - как опознаются на ощупь знакомые предметы, - но никакого смысла в их совокупности, что складывалась на бумаге, опять не обнаруживалось. И это, кажется, даже ускоряло его работу - уже через несколько минут перед ним лежали два листа, заполненных убористым текстом.
Очередностью сдачи экзамена руководил господин с бородкой. Как только стул перед столом преподавателей освобождался, он указывал на следующую жертву и та, собрав свои бумаги, понурив голову, шла к "лобному" месту. Только что его заняла "старая" знакомая Савелия.
А он продолжал лихорадочно переписывать текст из книги. Ладони потели, и он то и дело вытирал их об рубашку. В остальном сохранял полную неподвижность - чтобы не уронить книгу с коленей и чтобы лишний раз не ощущать гадких прикосновений в трусах. Лишь изредка взглядывал себе между ног - не проступило ли пятно на брюках. Раздраженный голос распорядителя - "Вы что, оглохли?" - он услышал, когда уже заканчивал четвертую страницу, - господин с бородкой смотрел на него, указывая рукой на пустой стул перед преподавательским столом.
Стариковскими полушажками, так и не разогнувшись до конца в пояснице, Савелий пересек пространство, отделявшее его от места экзекуции. Опустившись бочком на указанный стул, он взглянул на людей, сидящих перед ним за столом, - здесь имело место обратное тому, что происходило, когда он переписывал текст из книги: тогда слова опознавались по отдельности, но недоступным оставался смысл фраз, в которые они складывались, сейчас же он не мог разглядеть отдельных лиц, будто затертых мелом, в то же время вместе они порождали единый лик, тоже как будто без черт и выражения, но безусловно опознаваемый через тот страх и униженность, которые он внушал.
Преподаватель, сидящий напротив, взял у Савелия исписанные листки вместе с билетом и, перебирая, начал просматривать их, - закончив, передал соседу. Следя за тем, как его писанина переходит от одного преподавателя к другому, Савелий легонько дергался и ерзал по стулу - смена поз помогала ему убегать от ощущения, что детский конфуз может повториться с ним. Коллективный лик преподавателей строил разные гримасы, но все они выражали одно и то же: крайнее недовольство. Савелий скорчился, чтобы подавить позорный звук в животе.
– Да, батенька, огорчили вы нас, огорчили, - с легким грассированием произнес преподаватель, сидящий в центре, и принялся что-то писать в лежащем перед ним журнале.
И тут же раздался командный голос преподавателя, сидящего с краю:
– Вы свободны, - рукой он указывал на дверь, противоположную той, через которую Савелий и детина попали в аудиторию.
Преодолев на полусогнутых ногах несколько метров и открыв дверь, Савелий попал в новый коридор с рядом дверей вдоль одной стены. Так же как и в предыдущих коридорах, все здесь было голо и казенно, но кафель на стенах и некий запах заставили сердце сжаться в неком предчувствии медицинского свойства. Одна из дверей с щелчком открылась и вместе с выпавшим пологом яркого света оттуда раздался зычный мужской голос: "Сюда."
Первое, что, переступив порог, увидел Савелий, были раздвинутые женские ноги и черное ворсистое лоно между ними. Комната была совсем небольшой, с полом и стенами, покрытыми белым кафелем. Женщина с согнутыми ногами полулежала на чем-то вроде гинекологического кресла, задранное платье оголяло ее выше пояса. Это была "старая" знакомая Савелия. В глазах ее был тот же полубезумный блеск, который он уже видел в экзаменационной аудитории. Еще в комнате находился мужчина - крупный молодой самец в длинном клеенчатом переднике, одетом на голое тело, как у банщика. Подойдя сзади, он грубовато подтолкнул Савелия к столу с женщиной и по-свойски бросил:
–У тебя на все не более пяти минут.
Словно по команде, женщина закатила глаза, тяжело задышала, одной рукой она начала еще выше задирать платье, другую, скользнув по животу, погрузила себе между ног.
– Трахни меня, трахни, - с подвыванием заговорила она. - Я так хочу тебя. У тебя, наверно, большой член. Я уже чувствую его в себе.
Савелий стоял столбом, диковато взглядывая то на стонущую женщину, то на невозмутимого самца - тот повернулся к нему спиной, и он увидел, что на мужике действительно ничего нет, кроме передника, даже трусов.
– Ну, давай же, давай, - продолжала женщина, уже почти рыча. - Засади мне поглубже. Развороти мне все там своим членом…
Тело женщины было худым, с уже обозначившимися признаками дряблости, она выпростала из бюстгальтера груди, и они выскользнули на ее ребра как блинчики. Савелий тупо смотрел на корчащуюся женщину, но тем не менее отметил, что пальцы, которые она погружает в себя, остаются сухими.
Взявшись сзади за ремень брюк, самец встряхнул Савелия:
– Ну что, мне самому с тебя штаны стягивать?
Деревянными пальцами, путающимися как в чужой одежде, Савелий расстегнул брюки, спустил трусы и энергично задвигал рукой, чтобы возбудить себя. За спиной он слышал шаги самца и какое-то шарканье - кажется, тот принялся орудовать шваброй. Сквозь постанывание женщина горячечно выплевывала неизменную скороговорку:
– Я хочу тебя… Трахни меня… - продолжая массировать себя нервными изломанными руками.
Она то взглядывала на Савелия глазами, в которые возвращался прежний  диковатый металлический блеск, то опять обморочно закатывала их. В один из таких моментов, когда взгляд ее переставал изображать сладострастие, она прервала свои похотливые призывы и зло прошептала - Савелий больше разобрал по губам, чем расслышал:
– Мы должны это сделать, иначе нам не выбраться отсюда.
Савелий кряхтел, теребя свою плоть, но у него ничего не получалось. Движение за спиной прекратилось, и сейчас он слышал дыхание самца, который подошел к нему сзади вплотную. Женщина вдруг визгливо закричала:
– Ну что же ты, козел вонючий… Не можешь бабе засадить… Пидарас, импотент несчастный…
Потеряв над собой уже всякий контроль, Савелий по-детски скулил и всхлипывал, снуя беспомощной рукой. Не проронив ни слова, самец сгреб его сзади за шею и поволок куда-то вбок - он едва не падал, смешно перебирая ногами в спущенных брюках. Женщина истошно выкрикивала проклятия ему вслед. В боковой стене оказалась дверь. Самец швырнул Савелия в открывшийся черный дверной проем и тут же бесшумно закрыл его за ним.
Савелий оказался стоящим на четвереньках в полной темноте и тишине. В этой позе он оставался, наверно, не меньше минуты - пока не заныли колени. В нос ударял запах пыли и старого хлама. Только поднявшись на ноги, он понял, что первые ощущения были не совсем точны. Впереди в темноте висела узкая полоса яркого света, оттуда же доносились неясные человеческие голоса. Савелий немного сдвинулся в сторону, и ему стали видны люди, сидящие за столом, покрытом зеленым сукном. Еще мгновение, и он сообразил, где очутился.
Он стоял за кулисами, а на сцене восседал президиум какого-то собрания. Люди за столом крутили головами, явно кого-то ожидая, и незримо, как присутствие зверя в темной пещере, ощущалась человеческая масса, заполняющая зал, - наверно, посредством воздействия некого поля, создаваемого напряженным молчанием большого числа собравшихся вместе людей.
Савелий еще застегивал брюки, когда к нему подскочил маленький верткий человек в посверкивающих очках и шепотом затараторил:
– Так же нельзя. Есть ведь порядок. Вас ждут. Председательствующий уже объявил ваше выступление. Вот ваши бумаги.
Савелий машинально принял врученные ему бумаги, и человек тут же оказался у него за спиной, принявшись энергично подталкивать его к сцене. Савелий как будто сопротивлялся, с губ его срывалось мычание, силящееся превратиться в какие-то слова, но кончилось это тем, что мужчина совершил последний, наиболее энергичный толчок, после чего остался за кулисами, а Савелий оказался на сцене под светом рампы с прижатыми к груди бумагами.
Лица людей, сидящих за столом президиума, были обращены к Савелию с общим выражением требовательного ожидания. Их руки, лежащие на зеленом сукне, - подобно щупальцам единого существа - совершали пальцами мелкие нервные движения. Ждали и люди в зале. Теперь Савелий мог видеть их - лица тех, кто сидел в передних рядах, и сливающиеся в застывшую икряную массу головы тех, кто находился в глубине этого помещения, кажущегося огромным, оттого что стены его терялись в полной темноте. Взгляды множества людей, сфокусированные на нем, больно давили на грудь - Савелий покачнулся и не упал, кажется, только потому, что от полного безмолвия загустел и стал вязким воздух вокруг него. Ему вдруг ясно почудилось, что жизни всех этих людей разом остановились и продолжиться они смогут лишь после того, как он совершит то, что от него ждут. Банальное уподобление кролику под взглядом удава стало пронзительно понятно ему.
– Прошу вас, - торжественно произнес председательствующий, указывая рукой на трибуну.
Савелий повиновался - тем более что возможность очутиться в ограждении трех дощатых стенок показалась ему едва ли не спасительной. Но, конечно, это был лишь секундный самообман: незащищенные трибуной плечи и голова приняли на себя всю лавину общего ожидания, отчего удельное давление стало еще более невыносимым. Последней уловкой, отодвигающей на несколько мгновений то, что неминуемо должно было произойти, явились бумаги, которые Савелий принялся раскладывать перед собой и якобы внимательно просматривать. Молчание давило все сильней и сильней, как ревущий на форсаже реактивный двигатель, пока Савелий наконец не понял, что, если он не нарушит сейчас этого молчания, в нем что-то лопнет, подобно барабанным перепонкам. Он набрал в легкие воздух и на выдохе попытался прочесть первую фразу текста, лежащего перед ним. Тишина не нарушилась, не раздалось даже писка, который, казалось бы, должен был сопровождать то, что произошло с ним: горло перехватило железной удавкой, так что невозможно стало не то что говорить, а просто дышать. Кое-как справившись со спазмой, он попытался снова - на этот раз раздалось что-то вроде удушливого посвистывания. Только с третьей попытки он услышал собственный голос - и, потрясенный, не узнал его. Это был совсем чужой голос: высокий, по-женски звенящий, вибрирующий как готовая лопнуть струна. Но останавливаться нельзя, потому что случится что-то еще более страшное, - это ему было ясно.
Савелий читал текст и, разумеется, ничего не понимал из того, что произносил. Сам процесс чтения был подобен пытке, длящейся со строгой периодичностью. Он произносил несколько фраз, пока голос его не пресекался от удушья, - и это было похоже на то, как если бы некая рука утягивала его под воду и удерживала там, пока он не начинал дергаться в предсмертных конвульсиях, - после чего он отрывался от текста и, усмиряя боль в горле, слепо взглядывал в зал, где, как на острие, натыкался на молчаливое требование продолжать, - как будто всплывал на поверхность и, ничего не видя вокруг, хватал парализованным ртом воздух, оказывающийся непригодным для дыхания, до того как неумолимая рука не увлекала его снова вниз, на глубину.
Сколько это продолжалось - десять минут или час, - Савелий не смог бы сказать. Закончил он, когда, прочитав последнюю фразу на очередной странице и отодвинув ее в сторону, не обнаружил следующей. Зал отозвался - не сразу, а после некоторой паузы - звуками, свидетельствующими, что жизнь стронулась с мертвой точки и двинулась дальше: люди меняли позы, разминая затекшие в неподвижности члены, шепотом обменивались замечаниями, смысла и настроения которых нельзя было постичь, раздалось даже что-то вроде вялых хлопков.
Председательствующий поблагодарил Савелия и, нацепив на нос очки, стал по бумажке зачитывать имя и тему выступления следующего докладчика. Ставший сразу никому не интересным - он это почувствовал по болезненной легкости и пустоте в груди, на которую уже ничего не давило, - Савелий проследовал за кулисы - в сторону, противоположную той, откуда его вытолкнули на сцену.
Чувствуя себя заблудившейся подневольной скотиной, за которой должен прийти хозяин, Савелий простоял в закулисном полумраке несколько минут - за спиной звучал уже голос следующей жертвы, - но к нему так никто и не подошел. Никаких дверей здесь не было. Вдоль глухой стены стояли сломанные стулья, чередующиеся с холмиками обесцвеченного темнотой тряпья. Наверх, к колосникам вела металлическая лестница. Боясь поверить в то, что он предоставлен самому себе, и продолжая при этом слышать булькающий от спазм голос докладчика, Савелий бесшумно шагнул на решетчатые ступени.
Лестница заканчивалась под самым потолком маленькой площадкой перед узкой дверью. Савелий осторожно нажал на рычаг ручки - дверь была заперта. И вдруг он забился как в припадке: стал с силой дергать за ручку и всем телом биться в дверь - при всем безумстве своего состояния совершал он это почти бесшумно. Затихнув и отшатнувшись от двери, он последним движением в отчаянии ударил по ручке снизу вверх - уже не думая о том, чтобы сохранять тишину, - дверь с вкрадчивым скрипом открылась внутрь, в его сторону.
Чтобы продвигаться по узкому, плохо освещенному коридору, в который он попал, приходилось пригибать голову. Коридор обрывался крутой винтовой лестницей, ведущей вниз. Спустившись по ней - едва сдерживая тошноту от головокружения и сбившееся дыхание, - Савелий опять уперся в дверь. Но эта уже поддалась сразу.
Дальнейшее слилось в безумную череду лестниц и коридоров. В один и несколько маршей, крутые и пологие, винтовые и в виде пандусов, бетонные и металлические лестницы сменялись коридорами: узкими, где приходилось двигаться боком, чтобы не задевать кабели и светильники, укрепленные на стенах, и широкими, где могли бы разъехаться два грузовых автомобиля, низкими, в которых надо было пригибать голову, защищаясь от нависающих труб, и высокими, в которых потолки терялись в темноте, короткими, преодолеваемыми в два прыжка, и длинными, нескончаемыми как пытка. Попадались и залы, в которых стояли гигантские машины, облепленные циферблатами, обвитые трубами с вентилями, издающие тяжелый мерный гул. Если на пути встречалось несколько дверей, Савелий пробовал все подряд и устремлялся в первую, которая открывалась. Он уже не шел, а бежал что было духу. Не раз он спотыкался и падал, но тут же вскакивал на ноги и, не чувствуя боли, продолжал свой бесцельный бег. Ничего кроме бешеного стука собственного сердца и клокочущего дыхания, вырывающегося у него изо рта, он не слышал…
Савелий распахнул очередную дверь, и в лицо ему ударил холодный свежий воздух - и только потом он увидел густо-синее небо с редкими звездами. Это была открытая станция метро с двумя встречными колеями между платформами. Единственная человеческая фигура угадывалась в дальнем краю на другой стороне. Савелий стоял на подкашивающихся ногах, захлебываясь, не в силах унять дыхание. На табло горели сложенные из красных огоньков цифры: "5.50". Он взглянул на свои часы - действительно, было без десяти минут шесть. Шатаясь, точно слепой, сделал несколько шагов в одну, потом в другую сторону. Заметив скамейку, двинулся к ней. Но тут из туннеля раздалось знакомое погромыхивание, ударил сноп света, и оттуда вынеслась электричка.
Поезд остановился, с шипением раскрылись двери пустых вагонов. Будто робот, подчиняющийся известной команде, Савелий двинулся к ближайшему распахнувшемуся проему. Он уже было занес ногу, чтобы войти в вагон, но так и не сделал этого шага. В вагоне сидел единственный пассажир, и Савелий безошибочно узнал его. Это была бомжиха. Та самая, которую они, спасаясь, бросили в остановившемся под землей поезде. Он хорошо запомнил ее лицо: эти выпяченные, как для поцелуя, губы с остатками помады, налитые лиловой мутью щеки, распухший бесформенный нос с синяком на переносице. Она все так же безмятежно продолжала спать, полулежа на сиденье, широко расставив ноги в спущенных чулках. Прибавилось только одно - придурковатая детская улыбка на спящем лице.
Савелий бросился бежать по пустой платформе к выходу - не падая только потому, что ноги опережали валящееся вперед тело, - кажется, что-то крича и с единственной мыслью в голове: прочь, прочь из метро.

Бродовский А.И.
22.05.2000