Энтропия возрастает

Утро не задалось. Закончились последние запасы. Только тара напоминала о недавнем относительном благополучии.  Остался НЗ в виде трех банок кильки в томате и сухарей «Осенних». Но килькой огонь в груди не потушишь. А дома ни капли. Только стеклотара. Притаилась по углам зеленая. В темном углу ее не сразу и приметишь меж сапог. Хорошо, что Валькины старые серебристые космические луноходы остались. Между ними водочную прозрачную бутылку сложно искать. А зеленая – вот она красавица.
Давно Николай задумывал навести шмон, собрать всю тару и сдать. Отряхнуться от старого мира. Заодно проверить, вдруг в какой старой бутылке осталось на глоток. Это конечно вряд ли. Мечтать не стоит. Но мечтать не только не вредно, а даже полезно.  Мечты согревают душу. Как сказал  древний мудрец: пора бутылки разбрасывать, а пора и собирать. Вот и пришла пора собрать. Потому что тара - это валюта.   
    Николай от знающих людей слышал, что городе после матчей со стадиона вывозят бутылки машинами. Полный кузов. Не стадион, а рог изобилия. Николаю даже во сне являлась такая сказочная картина. Он завидовал вывозящим бутылки больше, чем тем, кто выиграл в лотерею. Потому что выигрышный билет – это чудо, а пустая бутылка – реальная вещь, неучтенка на которой можно продержаться.
У Николая две больших авоськи.  Для сдачи тары. Их совокупный объем эквивалентен, к примеру, трем бутылкам водки и хорошей закуске.  Сердце подсказывало, что пустых бутылок наберется как раз на эти авоськи.      
 Если хлеб превращается в тело господне мистическим образом, то пустые бутылки превращаются в магазине в хлеб насущный очень даже реальным путем. Даже этикетки с бутылок сдирать не обязательно. Это Димону приходится бутылки замачивать, этикетки сошкарябывать. Потому что нет у него взаимопонимания с Элькой.   
 А у Николая есть.  Элька ему по гроб жизни обязана. Давно она на место продавщицы зарилась. Да оно было занято. Валька, Николаева сожительница всем своим огромным периметром оккупировала жизненное пространство между прилавком и полками. И так же оккупировала жизненное пространство в своей хибаре. И в кровати оккупировала, так что чуть она пошевелится, Николай может с кровати слететь на пол.  И он падал неоднократно. Но Валька, гадюка, говорила, что это он по пьянке падал.  Итак, после семи лет совместного проживания, семи лет его падений и досыпаний на полу, оба осознали, что у них диаметрально противоположные взгляды на жизнь. И Валька умотала к дочке в город в бессрочную командировку.  А Николая из своей халупы не выгнала.  Расчетливая, оставила за сторожа.
Правда, съехала она так что и сторожить ему осталось нечего. Свои вещи забрала до ниточки. Это не обидно. Николаю ее барахло без нужды.  И не всякой бабе в качестве презента подойдут. А если какой такие объемы и подошли бы, так Николаю такая баба - не презент.  Одного динозавра хватило. И осталось от Вальки немного: старые дырявые луноходы, старая фотография, где она еще худенькой школьницей, три чашки, которые уже после нее благополучно разбились, миска эмалированная, две тарелки, два значка «Победитель соцсоревнования» и книжка «Материализм и эмпириокритицизм», обляпанная томатом из-под килек, как кровью павших в боях красных бойцов.
Валентина стояла за трезвый образ жизни.  Домой ни граммулечки. Димона, Николаева друга, гоняла от ворот.  И удивлялась, где же Николай умудряется подхватить эту проклятую, если после того, как его вытурили с работы, безвылазно сидит дома.
  И только Валентина уволилась, Николай сообщил Эльке.  Все произошло в один день. И в этот же день Элька стала царицей прилавка. И в этот же день его бутылочкой отблагодарила.  И еще давала Николаю возможность подзаработать.  За мелкий ремонт ящиков, за переноску из склада к прилавку подкармливала его по мелочам и даже наливала. И главное – у Николая была монополия на сдачу стеклотары.  А он знал места.  Как грибники знают свои.
  Конечно стадиона поблизости не было. Зато в километрах двух протекала речка, куда в теплую погоду горожане выезжали на пикник.  Хоть и считают себя интеллигенцией. А бутылок после них вагон.  И недавно рядом стали строить транспортную развязку.  Строй-городок, вагончики. Туда, сюда.  Работа круглосуточная. Самосвалы, как пчелы у улья. И стеклотары как грязи.  Дорожные рабочие по части выпивки жили как Рокфеллеры, пустой тарой сорили с барского плеча. И не всегда даже допивали бутылку до конца. Частенько на пару глотков оставалось. Живи –радуйся.
 А он не гордый. Нес в магазин и сдавал. И всем было хорошо от этого непрерывного технологического потока. Элька выполняла план. Дорожные рабочие получали заряд бодрости. Николай же очищал территорию и, сдав пустую тару, свой заряд бодрости. Николай, мужик еще крепкий. Мог машину разгрузить, полмагазина перетаскать. И Элька не нарадовалась. Иногда называла его Николя. И рекомендовала звать ее Элеонорой. Вроде ты не в рабочем поселке, а в Париже.
Она подарила ему какую-то хитроумную небьющуюся чашку, кипятильник, штопор, и главное – консервный нож с лакированной ручкой. Яркие красные цветочки по черному лаку. Очень удобно. Иногда откроешь банку, усугубишь и забудешь, куда нож дел. А цветочки сигнализируют. Вот они мы. Никогда не потеряется.
Давно пришло время Николаю собрать всю тару, двинуть в магазин и сделать чейндж по-русски значит обменять на ….  На сколько можно обменять? Чему эта наличествующая тара эквивалентна?  По мере того, как Николай вытягивал из всех углов пустые бутылки, задача из области элементарной арифметики перешла в высокие сферы теории больших чисел.
 Последнее время кануло в лету прежнее водочное блаженство. Прежде, если к выходным водку разберут, у Эльки для него всегда бывало припасено. Но теперь Элька с дорожными рабочими крепко захороводилась.  И водки для него не стало. Все на дорожную развязку.  Оставался примитивный крепляк, который печень сажает. Но на безводье и портвейн сойдет. 
Вот Николай и занимался вычислениями. На четыре портвейна хватит или на пять? Но покупать один лишь портвейн - грех.  Закусывать то надо. Нужно купить и хлеб, и варенку, и килек, и еще сырков.
День обещал быть ненастным. Небо хмурилось. И наконец пошел мелкий заунывный дождь. А идти к магазину пять кварталов. Не по асфальту.  И в каждой руке по полной авоське с бьющейся тарой.  Зонтик разве что в зубах держи. Можно, конечно, взять только одну авоську.  А вторую оттарабанить как-нибудь потом, когда распогодится. Но как говорил поэт, я наших планов люблю громадье.  Раз уж взялся за гуж. Хороший зонтик Валька стибрила в город. А старый -  одно название. Не зонт, а флаг капитуляции.  И плаща нет. Но голь на выдумку хитра. Он поверх ватника нацепил свое рацпредложение: веревка, большой кусок пленки. Прищемил пленку к веревке пятью прищепками. Накинул хламиду на плечи на манер плаща, веревку вокруг шеи. И завязал узел.  Чем не плащ?
 Не прошел полпути, как пленка выскользнула. Но поскольку руки заняты, он так и пошел дальше с веревкой и прищепками. Ничего страшного. Когда Валька после стирки развешивала белье, она как портупею перебрасывала через свой огромный бюст тесемку с прищепками. А у него вокруг шеи. Невелика разница. Считай, что галстук. 
На полдороге встретилась ему Кирилловна из поссовета. Посмотрела на Николая и улыбнулась со значением. Николай ее значениями уже был сыт. Едва Валька сгинула в город, эта тут как тут:
- Может тебе Коленька супчику сварить? Жалко, когда толковый мужик пропадает без заботы.
Один–два раза Николай согласился, а на третий она выставила список условий. Невыполнимых. И два самых невыполнимых – найти работу и забыть про выпивку. Никакой романтики в женщине. И разошлись они с Кирилловной, как в море корабли.   
-  Ты что, как мумба-юмба вырядился? –  слова про мумбу-юмбу Николай проигнорировал, и она зашла с другой стороны, - Никак с горя вешаться собрался? – она кивнула на веревку.
- Сама вешайся с горя. Мне не с чего.
-  Повесишься еще. Я из магазина, -  Кирилловна кивнула на его авоськи, - Бутылки-то не принимают.  Вот сама обратно несу.
- У меня примут, - усмехнулся Николай. Хотя опасения закрались в душу. Кирилловна все-таки в поссовете работала. И даже у нее не взяли.
 - Там прямо на двери написано «Стеклотара не принимается. Бутылочных ящиков нет»
- Это для вас ящиков нет. Потому что у вас рук нет. А у меня руки вот они.
- Ну иди, рукастый, - и Кирилловна пошла восвояси.

Да, действительно к двери магазина был приколот листок с печальным известием.  Николай вошел в магазин с широкой улыбкой, символизирующей, что ему - то нет преград ни в море, ни на суше.  Стоявшие в очереди женщины не могли связать полные тарой авоськи с веревкой с прищепками. К чему бы? Драматическое угасание дружбы Эльки и Николая ни для кого не была секретом. Слухи распускали.  А теперь ни для кого не была секретом ее дружба с дорожниками.
 Николай сразу зашел с козырей: готов заняться ящиками. Несмотря на дождь. Но Элька сказала, что антиалкогольная компания, которую объявила партия - святое.  И потом, равенство: нет ящиков для стеклотары, значит для всех нет. И нет у нас избранных. Николай может катить колбаской вместе со своими бутылками. 
Николай понимал, что   дорожные строители мозолистыми своими руками выжали до капли ее расположение к Николаю. И теперь он ей - никто. И звать его никак. Вовсе он не Николя. Николай развернулся и погреб со своим богатством обратно, рассуждая, что будь она Элеонорой, так бы не выступала. А она не Элька, а Алька. Потому что звать ее по паспорту Алевтиной.
 Настроение упало. Почувствовал, что промок. А согреться нечем. В доме ни хлеба, ни денег. Что делать?  Открывать НЗ?  Но в НЗ только еда. Пища для желудка. А где найти пищу для души? Пока он шел, задумавшись о душе, нога скользнула по раскисшей грязи. Выпустить авоськи из рук душа не позволила. И он не смог выставить руки перед собой и приложился к родной земле физиономией. При падении пара прищепок оказалась между землей и губой. Губа тюкнулась в прищепки, а нос - в мокрую жижу. Руку не отпускавшую авоську, провернуло. Бутылки предательски звякнули. Глаза залило жижей.
Он приподнял лицо, но ничего не видел. На глазах грязь. Проклял в душе тех, кто развязку строит, кто всю водку выпил, к кому Алька переметнулась. Это они своими грузовиками тут кисель намесили. Обидно. Кое-как он встал. Протер глаза. Осмотрел груз. Бутылки целехонькие.  А морда - штука заживающаяся. И поковылял домой.
   Со снятого и повешенного в коридоре ватника натекала лужа. Снял рубаху и майку. Вторая рубаха давно не стираная вельветовая ковбойка, которую еще Валька порывалась пустить на тряпки так пахла, что он предпочел напялить на голое тело старый свитер. Посмотрел в зеркало.  На губе ссадина. Нос распух. Но до свадьбы заживет. Родная земля – лекарство. Прижег губу зеленкой.   Залез под одеяло согреваться.
 Телевизор и транзистор Валька увезла к дочке.  А радиоточка давно барахлила. От нечего делать он стал читать «Материализм и эмпириокритицизм»
За этим похвальным занятием его и застал Димон. Димон вошел по-свойски без стука.  Осмотрелся, улыбнулся коварной улыбкой искусителя.
- И почему мы в меланхолии? Кто тебе засандалил? Алька?
-Рискнула бы, - сказал Николай.
- Бабы говорят, что она тебя заабрикосила. Подумаешь цаца. Политическая проститутка, -    Димон увидел книгу, - О, ты, как я погляжу, работаешь над собой, повышаешь, самообразование
- А как же. Я себя под Лениным чищу.
-  Давай лучше у Коляна почистимся.
- А что такое?
 Николай погрузился в сомнение, не притаился ли там какой подвох.  Последний раз, где-то недели три назад, он ходил к Коляну. Тот мужик зажиточный, но подлый, прижимистый. Самогонный аппарат у него работает как часы, а он, между тем, каждую каплю считает, миллиметры в стакане отмеряет. И попрекает. Николай в прошлый раз попытался врезать тезке в харю. Промахнулся. Конечно, можно считать, в тот раз победила дружба. И снова идти? Начинать с чистого листа?  Николай неохотно положил книжку на стол.
- Можешь чего прихватить к столу? - спросил Димон
 - К нему, гаду, еще и прихватывать? Я ему как-то картину подарил «Охотники на привале» он меня теперь по гроб поить должен.
- Этого добра у него хватает. Из еды что-нибудь.
-  Да шаром покати. Элька-то бутылки не взяла. А я думал, сдам и отоварюсь.
- Я же говорю тебе политическая проститутка. Забей на нее.  У Коляна светский прием.  Дамы. Познакомишься. 
- А кто такие?
- Светка Колянова сеструха двоюродная. Ты ведь, вроде, с ней крутил, когда она сюда наезжала. А при ней, кстати, еще подруга. Так что, не бабы, а кони –звери.
- Так чего их, городских, занесло?
-  Светка до отца приехала.  Как обычно. Он ведь старенький. Ну и зашла к Коляну.  А тут и  я пришел. Ну вижу Светку и ... Понимаешь? я встретил вас и все былое. Побежал за тобой.  А ты не в кондиции.
Николай с сомнением поскреб подбородок.
- Я сразу за тобой.  Колян же ни бе ни ме.  Потеря для общества. А ты мужик видный.  Ленина читаешь в подлиннике. Можешь поддержать беседу. А что малость пошкарябался, не беда. Шрамы украшают.   
- А взять нечего. Только килька в томате.
- Ну бери кильку. Важно разговор поддержать.
 Николай напялил, пиджак. Валькин значок победителя соцсоревнования очень годится для знакомства.

- А вот прошу любить и жаловать друг мой, Колька, - громко сказал Димон входя в комнату к Коляну.
 С Коляном у стола сидели две женщины.  Одну из них Светку, Николай прекрасно знал.  Вторая - новенькая.  Незнакомка.
Незнакомка посмотрела на Николая, и сердце его дало трещину. А дало оно трещину от неожиданности.  А неожиданность эта произошла вот по какой причине. Поскольку Светка в городе давно с кем-то спуталась и, приехав как-то из города, выдала Николаю, что она, мол, другому отдана и будет век ему верна, Николай, идя к Коляну, на Светку и не рассчитывал. Подруга – другое дело. Он рассчитывал на подругу.  И вот он ее увидел. И оторопел.
 Подруга была такой косой, что ловить тут было нечего. Все равно не поймаешь. За ее глазами не уследишь. А ведь глаза – зеркало души.
 Да-да, глаза – зеркало души.  Ученые говорят, что на огромном большинстве изображений, дошедших до нас с глубокой древности и до наших дней, выделены и подчеркнуты глаза. Глаза главное в изображении. Даже если изображен только один глаз. И глаза - это та деталь, где особенно важна симметрия. Бывает у человека рот перекосит. Терпимо. Бывает сколиоз его перекособочит.  Тоже терпимо. А в разные стороны смотрящие глаза – неприятно.
   У Тани, так звали Светкину подругу, каждый глаз по отдельности не вызывал возражений. Но вместе – хоть плач. Николай отвел взгляд. Старался не смотреть. И уже не мог разглядеть, что всем остальным женщина удалась. Ее гладкая кожа, и красивые волосы, и приятные черты лица, и фигура, - все было пущено под нож глазами. Точнее, тем глазом, который выбивался из общей приятной картины.      
- А где это мы сражались? –  Светка посмотрела на Николая пристрастным взглядом женщины, которая лишний раз имеет возможность убедиться, что она правильно сделала, когда-то отфутболив   этого гражданина.
 -  На колчаковских фронтах, - ответил Николай.
- Так вы оба Кольки? - сказала Татьяна, - Как же вас различают?
- А просто, - ответил Димон, - Это, - он указал на хозяина дома, - Николай первый. А Это Николай второй.
- Николай второй? – усмехнулась Татьяна, - А не обидно?
- А чего мне обижаться? – удивился Николай -   Второй так второй. Я не гордый.
- Николай второй плохо кончил, - сказала Татьяна, - Вы говорите не гордый, а вон со знаком отличия ходите.
- Он такой. победитель
- Николай и означает в переводе с греческого победитель, - сказала Татьяна, - От богини победы Ники.
 - Николай социалистического соревнования, - сказал Димон, -  Ленина читает в запой. Захожу, а он с книжкой. Я ему говорю, пошли к Коляну. Там культурное общество. Посидим под портретами, - и Димон указал на картину, висевшую на стене, - Пообщаемся. А он говорит, от Ленина не могу оторваться. 
- Серьезно?  - удивленно произнесла  Татьяна, ее глаза совершили при это немыслимое круговое движение, каждый по своей  траектории. Так, что у Николая закружилась голова, - Что же вы читаете?
-  В данный момент «Материализм и эмпириокритицизм», - с достоинством произнес Николай и выложил на стол банку с килькой.   
- А почему вы это называете портретом?  - спросила Татьяна, - Это же не портрет.
- А что же это? – сказал Димон, - Люди изображены. Не фрукты.  Значит портрет. «Охотники на привале» художник Серов.
- Не Серов, а Перов, - сказала Татьяна, -  И эта картина вовсе не портрет, а жанровая живопись.
 - Вы ее послушайте, послушайте, - сказала Светка, -  Танюха много про живопись знает. Она сама рисовала.
Николай задумался. Никогда не приходило в голову, может ли рисовать косой человек.  И что он видит? Может быть, он даже и видит все не так. Вот он положил на стол кильки, а ей, может быть, кажется, что это банка с черной икрой.
- Между прочим, Николай тоже в картинах разбирается. «Эту вот он Коляну подарил. На день рождения», - сказал Димон.
  Татьяна посмотрела на Николая.  По ее глазам было трудно определить, что было в них. Удивление? Уважение? Недоверие? Николай скромно потупился. Эту картину Вальке на птицефабрике к юбилею подарили. Валька уехала. Картину бросила.  А тут подошел Колянов день рождения. И Николай отодрал от рамки компрометирующую табличку, где было написано, что дарят Валентине Петровне от коллектива. И преподнес Коляну. Прекрасный подарок. Интеллигентный.  Дешево и сердито.

-  И как вы смотрите на работу Ленина?
Голос Татьяны был серьезен, словно она преподаватель истории партии на экзамене. Но глаза. Глаза не давали Николаю сосредоточиться на материализме и тем более на эмпириокритицизме. хотел было ответить двусмысленно, типа, никаких косяков на эту работу не кидаю косо смотрю. Но решил, что это будет не этично.
- Как? Так и смотрю, как материалист.
- А вы материалист? Или эмпириокритик?
- Ну это сложный вопрос, - уклончиво начал Николай.
- Он воинственный атеист, - подсказал Димон.
- Может быть, воинствующий? – спросила Татьяна.
- Какая разница! – пожал плечами Димон
-  Значит вы отрицаете существование бога?
- Отрицаю, - сказал Николай.
- А по поводу бога в душе?
- Никакого бога в душе нет, - заявил Димон.
- Ну это у кого как. Может быть у вас и нет, -  Татьяна вынесла Димону свой приговор, - А вы как считаете, Николай?
Своим провокационным вопросом она оторвала Николая от серьезной мысли. Он вдруг подумал, что все они, кто зациклился на материализме и эмпириокритицизме малость ненормальные. Ленин картавил, Роза Люксембург, как теперь выясняется, была хромой. А вот эта красотка косая. Косая и туда же, в философию лезет со своим рылом. А вот как она глазами после ста грамм будет стрелять. Николай решил дать уклончивый ответ.
-Я? Я считаю, что в мире энтропия возрастает, - сказал он.
- Это в каком смысле? – спросила Татьяна.
- В смысле, что маразм крепчает, - перевел на русский Димон, - Так у Ленина написано.
- У Ленина?
- А что не видно, - сказал Димон, - Что кругом творится? Не видно? Ленин это предвидел.
- Это вы у Ленина вычитали? – спросила, усмехнувшись, Татьяна, глядя на Николая.
- Чуть что, сразу Ленин. Он что. крайний? Это такой научный термин, - сказал Николай.

 Про то, что энтропия возрастает постоянно бубнила Валька. Твердила с таким чувством, словно говорит о приближающемся конце света. Она про энтропию услыхала от своего зятя. А зять ее был ученым человеком. С высшим образованием.  Правда, Валька никаких подробностей про энтропию не сообщала. Потому что башка у нее дурная, хоть и дважды победитель соцсоревнования. И даже картиной награжденная. Картиной-то ее наградили, а умом нет.  Сколько ей зять не разъяснял, она ничего не разобрала. А лично Николай зятя видел всего пару раз. И несмотря на то, что зять ему лично про эту энтропию не растолковывал, стоило Николаю посмотреть на этого зятя залысинами и в очках, и все про энтропию становилось понятно. И даже лучше, что Николай был слегка под этим делом, когда зять приезжал. Легче понимание пришло. Он понял, что энтропия это нечто такое, подобное туману. Такая магическая взвесь в воздухе.  Про энтропию зять мастак говорить.  Чтобы туману побольше напустить.   
-  Да он мне в свое время про энтропию все мозги прожужжал, Менделеев, - сказала Светка, так загадочно улыбнувшись, что Татьяна должна была понять, при каких обстоятельствах Николай мог прожужжать Светке мозги.
- Когда это было, - сказал Николай, - Я тогда не все про энтропию знал.
- А теперь больше знаете? – спросила Татьяна.
- Конечно, - вставил Димон, - Он же Ленина в подлиннике читает.
- Что-то не помню, чтобы Ленин энтропию упоминал, -  с сомнением произнесла Татьяна.
- Ленин про все писал, - подал голос Колян, - Сейчас Ленина забыли. Был бы Ленин жив, мы бы не так жили.
- А как? – спросила Татьяна.
- А так, сказал Колян, - Что вместо этой кальки в банке была бы у нас на столе черная икра. А вместо самогону французский коньяк.
- Ну что ж, а поскольку коньяка нет, - предложил Димон, - Давайте опрокинем, что есть. За возрастание энтропии.
- Она возрастает и без вашего опрокидывания, желаете вы этого или нет, - сказала Татьяна.
- Вот именно, - согласился Николай.
- И вовсе нет, -  возразил Димон, - Энтропия имеет свои особенности.
- Это какие же?  - поинтересовалась Татьяна.
- А такие, - объяснил Димон, - Она возрастает в сырую погоду.
- Бред какой-то, - хмыкнула Татьяна, -  Энтропия это же вам не рожь. Это физическая категория.   
- Физическая категория, - передразнил порядком захмелевший Колян, - А то вы знаете, возрастает она или нет, ученые, и говна печеные.
- Это закон термодинамики –  Татьяна предпочла пропустить мимо ушей последние слова и объяснить.
- О-о! С кем мы сидим за одним столом, с термодинамиками, - покачал головой Димон, оттопырив губу - А в городе, я слышал, есть такие - динамистки. А вот термодинамики. Это как?
- Вы  думаете что не замечаете термодинамики. А она повсюду. «И даже вот в этой комнате», - сказала Татьяна.
- Да что им объяснять, - сказал Николай, - Для них это туман.
- Или   вы не согласны с законами термодинамики? – усмехнулась Татьяна.
- Нет, мы-то согласны. И термодинамикой, и с политикой партии на современном этапе. Мы со всем согласны, - пренебрежительно бросил Колян, - Мы-то согласны. Но как получается. Только сядешь за стол, так и пошла термодинамика. Настроения уже никакого. Надо же понимать, тут вам не университет марксизма. Пришли в приличный дом и начинаете мозги промывать.
Коляновы слова выпрыгивали изо рта, как митрюковский Полкан, большая собака, постоянно лаявшая, стоило Николаю приблизиться к забору Митрюков.  В них сквозило что-то  недоброе, презрительно-уничтожительное.   Николай в чем-то был согласен с Коляном.  Собрались не для термодинамики. Так что Татьяна сама виновата. Сама себе вынесла приговор.  Своими высказываниями решительно дискредитировала себя. Женщина –загадка. Мало того, что по ее глазам не понять, что она думает, так с ней не поговоришь нормально. 
- Вы же сами про энтропию начали – удивленно сказала Татьяна.
  - Не мы начали, а он, -  Колян указал на Николая, -  Ленина, гад, он читает. Умнее всех.
-  Читаю! А тебе завидно? –  с одной стороны, Николай разозлился, что стрелки перевели на него. С другой стороны, когда говорят, что ты умнее всех, даже раздраженно, это ласкает слух.
-  Энтропия у него возрастает, - зло продолжил Колян, - У людей не возрастает. А у него возрастает.
- У нормальных людей как раз возрастает, - авторитетно и спокойно заявил Николай и посмотрел на Татьяну, ища поддержку.  И прочитал в ее косых глазах полное одобрение своему заявлению.
- Ну и кати отсюда, если у тебя возрастает, бери свою косую и кати.
Татьяна резко поднялась.
- Ну вы и хам! Отменный!
- В глаз захотел? – Николай стал на сторону оскорбленной женщины.
Он встал на защиту даже не потому, что любому мужчине положено женщин защищать от хамов. А потому что Колян - падла. И то, что в прошлый раз он Колену промахнулся и не въехал ему в рыло – это большая промашка. Тогда не въехал, а теперь вот он охамел окончательно. Николай окончательно принял сторону Татьяны.  И ясное дело.  В компании только он и Татьяна нормальные люди, которые могут затронуть серьезные научные темы. 
 Татьяна же забыла про научные темы. Она стояла, пылая гневом. И теперь стало видно, как она, крепкая, но достаточно стройная, с рассыпавшимися по плечам каштановыми волосами. Была бы хороша, кабы не извергающие молнии глаза.  Но извергающие несинхронно.
 -   Положим, я хам, -  якобы согласился Колян, -  Хамом меня крестите, а самогонку мою хлещите. А этот тоже хорош. Воинственный атеист.  Валькин орден прицепил.
Николай понял, что ему тут делать нечего. Но просто так уходить он не собирался. Как говорил какой-то древний: пришел, увидел, употребил. Он ухватил со стола за горлышко Колянову бутылку и прямо из горла осушил.  Получилось не меньше стакана.
У Коляна от подобной наглости и смелости челюсть отвисла.  Застыл, как сидел. Даже не шелохнулся. А Димон только крякнул одобрительно. Знай наших! Ничего, Колян не обеднеет. Он за картину вообще поить по гроб жизни должен.  Смелость города берет. Теперь Николаю делать было тут нечего. Можно идти домой. Программа минимум была выполнена. Он потянулся за программой максимум взял со стола свою банку с кильками.  Колян, успел ее открыть.  На глазах у изумленно молчавшей публики Николай вышел с банкой в руке. Он нес ее бережно, как сапер несет мину, и торжественно, как знаменосец несет знамя части. Главное – не оступиться.  Уже у калитки Татьяна окликнула его.
-  Я тоже ухожу. Вы меня проводите?
 Это усложняло задачу. Если провожать Татьяну, держа открытую банку, определенно вымажешься. Но проводить надо. Женщина ведь не местная. А человек, читающий вечерами Ленина, обязан провожать женщин. Тем более, что с каждой минутой в нем росло расположение к этой женщине.  Они родственные души. Оба изгнанники. Изгнание - частый удел тех, кто оказался выше общества. Тем более, что в дождливых сумерках и после отпитого Татьяна выглядела очень даже привлекательной.  Не Татьяна, а обернувшаяся царевной лягушка.  Это при том, что он ее даже не поцеловал. Хотя в такой обстановке полного единения душ и доверия это было бы логично. Но на данный момент главной его задачей было донести домой банку.
 У нее оказался при себе зонт. Хороший зонт, как у подлинной интеллигентной городской дамы.  Они шли сквозь влажный туман под моросящим дождем. Энтропия возрастала. Она простерла зонт чуть-чуть над Николаем. Как над персидским шахом. Конечно, по правилам этикета положено было, чтобы это он, мужчина, держал зонт над дамой. Но он нес банку с кильками.  И балдел. Когда такое было, чтобы его Валька держала за ним зонт?  Никто в его жизни над ним зонт не держал. 
  - Давайте так, - предложил он, - Пошли сначала ко мне. Я банку оставлю. А потом я вас провожу честь по чести.

-  Честь по чести? Хорошо сказано.  Действительно энтропия возрастает!  - произнесла Татьяна.

- Давайте ключ я отопру, - предложила Татьяна, когда подошли к его двери.
-Толкайте дверь, там не заперто.
Татьяна толкнула дверь, пропустила Николая и вошла следом. Этот маневр оказался неудачным. Доза, которую он принял у Коляна, стала действовать, и Николай уже не был столь четок в движениях.  В коридоре было темно. А ему было не до света в коридоре.  Животрепещущие е проблемы заполняли голову. Во-первых, нужно было в целости и сохранности донести до стола кильки. Во-вторых, раз уж пошла такая пьянка, нужно было решить для себя: а вдруг стоит поцеловать эту лягушку под зонтом. И она превратится в царевну. Обдумывая эти вопросы, он позабыл про свои авоськи с бутылками, которые оставил в коридоре. Зацепился за них. Его падение было неприятно феерическим. И опять он, спасая кильки, расшиб подбородок. И еще порезал палец об острый край вскрытой банки.  Томатом брызнуло в лицо и на пиджак. На полу заалели островки томата.  Килька лежала прямо перед ним, как изнасилованная девственница. Обе проблемы, еще секунду назад донимавшие его, мгновенно вылетели из головы.
Однако драматическое падение катализировало процесс наведения мостов. Татьяна, пристроив в углу свой зонт, скинула кожаную куртку, и ухватив его подмышки, как утопающего, подняла и посадила на стул. Не побоялась выпачкаться. Николай почувствовал запах женских духов и прибалдел.
 Она отирала ему лицо, а он сидел на стуле, блаженно закрыв глаза. Потом она обмыла руку.  Нашла по его подсказке зеленку. Прижгла палец. Затем стянула с него пиджак. Долго оттирала пятна.  А Николай балдел, прикрыв глаза. Давно женщина не колдовала над ним. Все было похоже на колдовство. Как в сказке.  Она скинула свою черную кожаную куртку как лягушка скидывает кожу. И если он сейчас откроет глаза, и быстро выбросит ее куртку, а она окажется не косой вовсе. Хорошо бы. Он рванулся, вскочил со стула. Искал взглядом ее куртку. Не мог найти. Вместо этого видел ее каштановые локоны и ощущал запах духов. Она стояла прямо перед ним.  Она держала его за плечи, не давала пройти
 - Куда вы рванули? –  ее голос прозвучал, как валторна.
- Да так, - сказала он
- Давайте решать проблемы по мере их поступления.
 Жаль, что не познакомились летом, подумал он. Летом она может носить темные очки. И носит, наверное.  Женщины на эти хитрости сообразительные.

У вас тут, действительно, энтропия зашкаливает, -  Татьяна, не отпуская его крутила головой и присматривалась к обстановке в доме.   
- Холостяцкая берлога, - смущенно пробормотал Николай.
- Вы мне можете дать какой-нибудь халат? Переодеться. Мне нужно платье протереть, а на себе не протирают.
Халата у него не было. Из всего его гардероба она выбрала брюки и ватник.  Змейка его брюк на ней не застегивалась. А ватник оказался велик. И когда она протирала влажной тряпкой свое платье, Николай то и дело кидал косяки то на белый треугольник ниже пояса то на белые просторы за отворотом ватника. Ему было несколько неудобно откровенно пялиться. Вот если бы он был косым, мог бы смотреть, сколько угодно. А она бы никогда не догадалась, куда он смотрит. Белизна женского тела завораживала и одновременно клонила в сон. Стало так приятно, что переться по темноте под дождем, провожать Татьяну ему расхотелось.
 - Утюг есть? -  спросила она. Но замлевший Николай не ответил, - Утюг дайте.
 - Утюга нет.
- А как же вы живете?
- Спокойно.
- Платье теперь мокрое. Одевать такое не хочется. Дайте полотенце что ли просушить.
Она завернула платье как рулет в полотенце и сказала, что придется немного подождать.   
- А зачем вам куда-то идти? – предложил он – Давайте чаю попьем. И вообще оставайтесь. Места хватит.
- Вы в своем уме? – услышал он
- А что? Поговорим.
- Про материализм и эмпириокритицизм, - усмехнулась Татьяна.
 -  Хотя бы. И про энтропию,
Его клонило в сон. Он сел у стола и не сводил глаз с белых островков.  Чувствовал, если отведет взгляд – пропал, заснет. А как же он может позволить себе заснуть, когда у него гостья.  Потом он увидел перед собой чашку с чаем и отхлебнул. Теплый чай возвращал его к жизни.
- А где кильки?  - спросил он
- А зачем вам?
 - К чаю.
- Я их выбросила.
- Зачем?
- Как зачем? Они же с пола, а пол грязный.
- Почему он грязный? – обиделся Николай.
 - Потому что грязный. И давайте не будем поднимать половой вопрос. Или по крайней мере по вопросу его чистоты.

Проснулся он, как обычно, поздно и первым делом, посмотрев в окно, отметил, что дождь продолжается. За окном хмуро. Но что-то было не так. Первое время он не мог понять, что не так, что изменилось. Первым бросилось в глаза, что исчез привычный кавардак на подоконнике.   Потом заметил, что прозрачны стекла. Поэтому и вид за окном стал четче и добавилось красок.  Заметил, что побелела рама окна.
И тогда он встал и стал вспоминать, что было вчера, увидел книгу Ленина и кое-какие воспоминания вечера стали прорезаться. Ночи он не помнил совершенно.
 В комнате было все прибрано. Словно Василиса Прекрасная ночью потрудилась. Когда успела? Пол был помыт.  Стол протерт. Рядом с книгой лежал неизвестно откуда взявшийся листок.  На листке записка:
«Спасибо за прекрасную компанию. Если будете в городе позвоните. Вот мой рабочий телефон. Спросите Татьяну Геннадьевну».
Важная птица, подумал Николай. В кожаной куртке, с духами, телефон у нее рабочий имеется.  А ведь действительно, давно он в городе не бывал. И когда он женщине по телефону звонил? Да еще такой: в кожаной куртке. Да еще такой, которая ему сама номер написала.  А по телефону, что она косая, не видно.  Нужно будет как-нибудь в город выбраться. Жизнь посмотреть.