Аргонский плач

Жилистый, перемазанный в грязи и глине американский солдат судорожно разгребал  окровавленными руками земляную насыпь. Грудь порывисто вздымалась, глаза бешено вращались, словно что-то выискивая в каше из кусков земли и снарядных осколков. Солдат в очередной раз поправил сбившуюся каску Броди на голове, но та вновь, как будто нарочно, слезла на потный, чёрный от сажи и пыли лоб, и тогда он рывком забросил её за шею.

Тут он вспомнил про недавний рукопашный бой и бросился к недалеко лежащему трупу. Американец отшвырнул тело мёртвого немца и облегчённо вздохнул: под убитым лежал с порванной цепочкой серебряный кулон, весь изрядно измазанный кровью и втоптанный в пыль. Солдат аккуратно поднял драгоценность и поспешно спрятал её во внутренний карман местами истертого до дыр кителя.

Он уселся на землю и возвёл глаза к серому, понурому небу. Аргонский лес, 17 октября 1918 года. Вот уже две недели, как их батальон находится в глухом окружении войск Германии из-за их ускоренного рывка вперёд, в то время как ключевые силы Антанты остались далеко позади. Из 570 человек в живых осталось около 250, а может и того меньше. Окопы давно уже все вывернуты наизнанку множеством воронок -  артиллерийский огонь почти сравнял американскую оборону с землёй. Дивизии несли потери ежедневно – то от шальной пули, то от постоянных обстрелов из орудий немцами.

 В животе сильно урчало, смесь из чистой желчи и желудочного сока сжигала нутро уже на протяжении трёх дней, голова кружилась, к горлу то и дело подкатывала тошнота. Вши, клопы, блохи, коклюш, опухшие, покрытые гноем, красные от недосыпа глаза, сальные всклокоченные волосы и вонь от тела – это все стало неотъемлемой частью почти каждого бойца, оставшегося в живых. Вода – и та почти вся закончилась. Во рту стояла сушь, гортань слиплась, не оставалось сил даже на произнесение крохотной фразы – за солдат всё говорили измученные, больные глаза, в которых читалось безумие, смешанное со страхом, злостью, разочарованием и болью.

Бесконечный ряд сухих, высоких, обгоревших, изъеденных пулями, где-то вдалеке, наверху, чернеющих деревьев, подобно обрекающей на вечное заточение клетке, тянулся далеко и вправо, и влево, и вперёд, и назад. Или же это лишь иллюзии воспалённого, сломанного разума, и на самом деле батальон уже близок к выходу из своей лесной Аргонской тюрьмы? Или  они по-прежнему так же далеки от своей свободы, от которой их отделяют, как шлагбаум, сотни поваленных артиллерией, сгоревших, сучковатых деревьев, так и норовящих впиться в ногу или плечо своими крючьями? Вновь где-то послышались крики, выстрелы, но они уже никого не удивляли и не будоражили, не заставляли каждый раз в волнении и испуге вздрагивать, всё это стало частью повседневности. Как же история человека циклична.

Белый туман вместе с дымком тлеющей древесины медленно стелился по чёрной земле. На голову солдата упала небольшая капля. А потом ещё, и ещё. Американец из последних сил широко  раскрыл рот и высунул наружу белёсый язык, оголив изрезанные, воспалённые дёсны, из которых выпирали покрытые оранжевым налётом зубы. Где-то совсем рядом раздался взрыв, грянула немецкая речь. Послышались глухие призывы к оружию, скрип винтовок, щёлканье затворов. Солдат припал к намокшей земле, направил ружьё в туман. Ни черта не видно. Позади бегают сослуживцы, тоже занимающие позиции. Уже слышны первые выстрелы, передёргивание затворов. Он, щурясь, вглядывается в туман. Наконец, едва заметно показались смутные очертания фигуры в штальхельме. Дыхание замерло, дуло наведено наугад. Рядом поднялись фонтанчики земли – немецкие пули. Американец нажал на спусковой крючок. Раздался оглушающий треск, дым повалил из дула винтовки. Силуэт, кажется, пошатнулся и упал. Солдат с молитвой на потрескавшихся губах поспешно вложил пулю в винтовку и стал вновь целиться. Немцы уже были отчётливо видны. Их тёмные силуэты то и дело скрывались за деревьями, их становилось всё больше и больше, некоторые фигуры и вовсе раздваивались. Солдат тряхнул головой и чуть подался назад, именно в этот момент раздался оглушающий лязг, почувствовался сильный удар, перед глазами мелькнули искры, и американец покатился с насыпи вниз. Край каски, осколок которой теперь торчал в глазу бойца, был сильно выщерблен. Из его полураскрытого рта доносились тихие стоны, по лицу струилась кровь. Немецкий говор, выкрики были всё ближе и ближе, где-то левее со стороны американской линии обороны с перебоями застрекотал пулемёт. Солдат отполз в сторону, под земляной навес, крепко сжав внутренний карман кителя рукой, прижимая кулон к сердцу. Из здорового глаза брызнула слеза. Мимо короткими перебежками продвигался другой боец, но тут он дёрнулся и рухнул на землю. Теперь рядом с солдатом лежал его сослуживец, в груди коего виднелась багровая рана, кровавый ореол которой стремительно расплывался по бежевому кителю. Наверху прогремел удар, тяжёлые комья земли посыпались на американца, погребя того под собой. Он отчаянно забарахтался, разгребая руками образовавшуюся западню. Фонтанирующие земляные очаги участились, земля стонала и сотрясалась, бойцы то и дело сшибались с ног ударными волнами. Оркестр немецкой канонады неустанно грохотал, оглушая до полной потери слуха своим воплем и воем. Крики «Gott mit uns» уже звучали со всех сторон. Американец растерянно оглядывался по сторонам в надежде увидеть хоть бы нескольких из своих. В левой стороне леса слышался гром перекрёстного огня, с правой же раздавались одиночные выстрелы, краткие мгновения верещания пулемёта и вопли на немецком и американском английском. Солдат небольшими перебежками  устремился в правую сторону, наиболее близкую от него. Он ползком взобрался на усеянную следами от пуль отлогую насыпь и увидел, что чуть дальше от него ведётся рукопашный бой. Немцы то и дело отступали назад, пытаясь отстреливаться от наступающих на пятки американцев, но те беспрестанно шли вперёд, и тогда уже обе стороны сходились вместе, нещадно кололись штыками, проламывали друг другу черепа прикладами, как дикие двери бросались друг на друга, с ожесточением удушая своего противника, вонзали ножи в глотки, сердца. Кровавая баня сопровождалась редким огнём. Раненый глаз задёргало, адская боль пронзила голову солдата, заставив того прижаться лицом к земле и забить по ней кулаком. В этот момент по макушке шлема черкнула пуля, оставив на нём глубокую борозду. Сердце, готовое в любой момент вырваться из груди измученного тела, бешено стучало. Солдат оторвал голову от земли и принялся осматривать поле боя. Немцы, не смотря на бурелом, за которым укрывались американцы, всё лезли и лезли, как муравьи, оттесняя бойцов Антанты назад, вглубь Аргона. Однако американцы напротив, лишь с большей яростью отвечали германским войскам, и как только их сдвигали назад, они тут же прорывались вперёд на куда большее расстояние, постепенно вынуждая немцев сдавать позиции.

 Откуда-то с неба раздался шум мотора. Бой на кратчайшее мгновение затих – все смотрели вверх. Шум становился всё ближе и ближе, сзади послышались радостные крики. Наконец, из-за деревьев показалось несколько британских самолётов. Солдат поднял голову, пытаясь рассмотреть их вестника спасения из этого кромешного ада. Это были штурмовики. Самолёты спикировали вниз, и к шуму моторов прибавился ещё и пулемётный треск. Пули разрезали воздух, вгрызались в стволы деревьев, в землю, некоторые достигали своих целей – немцев отбрасывало в сторону от попавших в них снарядов. Американцы с радостными победными криками оставшейся немногочисленной кучкой бросились вперёд на спешно отступающие германские войска. В небе всё прибавлялся шум авиации, позади слышался приближающийся возбуждённый французский и британский говор. Солдат встал на шатающиеся ноги и всё неустанно смотрел на серое, пасмурное небо. Слеза вытекла из его здорового глаза, и он утёр ею окровавленную часть лица. Впервые за две недели он почувствовал лёгкость и отдалённо напоминающее радость чувство.
- Слава! Слава! – он, словно помешавшийся, громко засмеялся, сотрясаясь всем исхудалым, избитым, грязным телом, продолжая не сводить взор с пасмурной пелены. Наконец-то долгожданный конец. В голове пронеслись помутившиеся образы родного дома, семьи. Американец крепко сжал кулон через карман кителя. Но тут к его прежнему чувству лёгкости и счастья прибавилась жгучая нега, разжигающая всё тело. Она вошла как-то внезапно, с неким толчком. Спокойствие, умиротворение вместе со странной болью растекалось откуда-то от сердца к мозгу и ко всем прочим частям немеющего тела. Солдат бессильно опустил голову вниз и увидел кровоточащую рану у себя в груди. Рука разжала кулон, безвольно опустилась вниз, а вместе с ней вниз, в утробу, рухнули и смутные, мгновенно посеревшие образы. Солдат рухнул на колени и бездыханный повалился на бок, оставшись лежать на чужом, так далёком от его родной Америки Аргонском лесном одре.

***
Перед свежей могилой стоит на одном колене седой немецкий офицер. Над ней возвышается небольшой крест, увенчанный венком из астр. Вместо надгробия –поросший мхом камень, а чуть ниже него возложен штальхельм. Серое понурое французское небо, шумящий невдалеке лесок, а перед ним – увядающий, уходящий вверх луг. Всё молчит. Офицер едва шепчет молитвы. Глаза закрыты, но ресницы слиплись от недавних слёз. Замолчали и рядом стоящие деревья. Замолчали, даже несмотря на свежий, лёгкий, обвевающий ветерок. Спустя длительные минуты абсолютной тягучей тишины, офицер встал на ноги и, сложив руки перед собой, запел. Деревья и трава зашелестели, послышались удары капель дождя о листья. Дальние луга волнами перекатывались, как зелёное море, серое понурое французское небо на доли секунд изредка пропускало бледный солнечный свет. А офицер пел. Его глаза широко раскрыты, они устремлены куда-то вдаль, но они слепы. Офицер поёт, и в глазах играют блики костра, в них видны вечер, звёздное небо, худощавый, приятной наружности человек в серой шинели с поднятым воротником, пьющий из жестяной кружки, а затем играющий заунывную, но всё же чуть-чуть веселящую мелодию на серебряной губной гармони, теперь безмолвно покоящейся за пазухой у стоящего над захоронением.
- Пожать мне хочешь руку…
Нельзя, кладу заряд.
В той жизни, друг, сочтёмся;
И там, когда сойдёмся,
Ты будь мне верный брат.