Глава 53. Крах Сидорова

«Народный вестник. 23 декабря … года. Сытин — не Сытин!

Откровения человека, очень похожего на Василия Васильевича Сытина, в один миг разрушили чаяния миллионов россиян, поверивших в божественное спасение и возвращение президента»

Везде и повсюду — в домах, собравших возле экранов своих хозяев, их родных, оказавшихся поблизости, и соседей с неработающими телевизорами; в кафе и ресторанах, битком набитых людьми, заказавшими себе только лишь включение телевизора; у компьютеров в министерствах и офисах; на улицах, где возле обладателей планшетов и айфонов образовывались кучки людей, — раздавался единый возбужденный гул нетерпеливой и неспокойной людской массы. Гул этот особенно усилился в момент, когда с экранов и мониторов вдруг исчезла реклама, и появилась заставка — пустая, без никакого текста. Люди посмотрели на часы — было без десяти три. Заставку тотчас убрали, и на экранах, к удивлению всего честного народа, появилась старушка. Она морщила лицо, жмурила глаза, вертела головой и… молчала. Кого-то это рассмешило, но большинство в негодовании зашумело, забурлило. Что за издевка?! На кону — судьба государства, схватка титанов, ожидаемая победа добра над злом, развенчание лжеца, на кону, в конце концов, спокойное будущее граждан, а тут явно кто-то развлекается, подсовывая народу странную бабуську...

Клавдия Тимофеевна Спесивцева, так любившая всю жизнь сцену, всегда запоминавшая реплики любимых актрис из спектаклей и фильмов и мечтавшая оказаться на их месте, в первый свой выход на телевизионный подиум... провалилась. И не потому, что забыла слова: ей не нужно было ничего заучивать, она прекрасно знала, что сказать дорогому Кешеньке, — и даже рвалась в бой, чтобы это сделать как можно скорее, но... То, что свалилось на ее бедную голову за этот день, и не за день, а всего за последних несколько часов, не могло пройти без следа. Совсем, совсем недавно, всего лишь утром, она впервые увидела этого добрейшего человека, этого ангела, который принес к ней в дом добрую весть о Кеше, а уже через четыре часа ее впервые в жизни везли через всю Москву в Кремль, а потом ввели в изобильствующие золотом царские палаты и посадили в невероятно красивое резное кресло, до которого и дотронуться-то боязно… Потом ее накормили вкуснейшим обедом и отвели к главному человеку во всем государстве — к Петру Алексеевичу Волину, красивому, статному мужчине с очень добрыми и внимательными глазами, который вместе с двумя своими товарищами долго расспрашивал ее о сыне. В конце разговора ей показали видеозапись, на которой какой-то ненормальный бомж пытался убедить кого-то, что он — президент страны. Когда ее спросили, не узнает ли она в нем сына, и она категорически заявила, что не узнает, то заметила, как глаза собеседников погрустнели. Но когда пустили другую запись, где президент восседал в кресле министра обороны и выкрикивал ультиматум Волину, она не смогла усидеть на месте. Опустившись вдруг на колени, она, бормоча какую-то молитву и прерывая ее то и дело легким завыванием и словами: «Сынок мой, Кешенька», — медленно поползла к экрану... С этого момента главной козырной картой Волина был уже не Виктор, а эта маленькая пожилая женщина. Он бросился к ней, чтобы помочь подняться, но Суворов опередил его, успев крикнуть своему помощнику: «Капли, скорее!»

Когда Клавдия Тимофеевна успокоилась, Волин, поглаживая ей руку, спросил:
— А вы уверены, Клавдия Тимофеевна, что это действительно Кеша, ваш сын?
В ответ она сначала улыбнулась, прикрыв глаза и дважды утвердительно качнув головой, а потом, открыв их, наполненные счастливым сиянием, сказала:
— Он, когда был еще совсем маленьким, всегда так смешно поднимал бровку, когда хотел меня в чем-то убедить...
Клавдия Тимофеевна сразу согласилась выступить по телевидению. Только спросила: «А он меня услышит?» — и после ответа Волина: «Конечно, услышит, и даже увидит» — добавила: «Я нашла своего сына и теперь сделаю все, чтобы снова прижать его к своей груди».

Наверное, все получилось бы сразу, если бы не эта суета, не это напряжение, которое буквально висело в воздухе, не этот режиссер, напугавший своим криком «Снимаем!», не эти юпитеры, которые внезапно выстрелили в глаза своим обильным светом... Она растерялась.
Увидев, что происходит с бедной женщиной, Суворов дал отмашку режиссеру прекратить трансляцию. Не долго думая, он сразу сообразил, как поправить дело.

Уже через минуту перед Клавдией Тимофеевной стоял монитор, а на нем — остановленный кадр утренней видеозаписи с изображением ее сына.
Снова заработали камеры. В этот раз прожекторы щадили ее глаза, режиссер не орал на весь кабинет, да и сама Клавдия Тимофеевна уже ничего не видела и не слышала, кроме Кешеньки, к которому снова могла обратиться спустя много-много лет.

— Кешенька! Родимый! Милый мой сыночек! Это я, твоя мама, ты, наверное, меня не узнал... Я уже стала совсем старая, а ты — такой же! Я тебя сразу узнала, у тебя так же смешно поднимается бровка, когда ты сердишься. Прошло уже так много времени. Я каждый день ждала от тебя весточки, каждый день молилась и просила Господа, чтобы он меня не забирал до того, как тебя снова увижу и снова прижму к своему сердцу. Тебя все помнят. Ты прекрасный артист, и сегодня, когда ты появился в роли президента, тебя никто не мог отличить. Милый мой сынуля, приходи скорее и обними свою мамулю! Никого не слушай и никого не бойся!

Какой недюжинный талант понадобился Иннокентию, когда при виде матери к горлу подкатили рыдания, а он в это время кривил в возмущении рот и шипел сквозь сжатые зубы: «Что за чушь!»; — какое великое актерское мастерство скрывалось в этом человеке, когда, заметив, что рука Сидорова потянулась к пистолету, он вскочил и в возмущении заорал:
— Выключите немедленно эту галиматью!

Его великолепная игра ввела в заблуждение даже Виктора, который находился от него буквально в двух шагах и придирчиво наблюдал за тем, как поведет себя лжеСытин при словах старушки. Возмущение президента было столь натуральным, что Виктор тотчас усомнился — а прав ли Волин?
Иннокентий дважды в возмущении прошелся по кабинету и благоразумно остановился, посчитав, что для этой мизансцены вполне достаточно. Он вернулся к креслу министра, сел в него и что было силы жахнул кулаком по столу.
— Так! Мне это уже начинает надоедать! Полковник, то есть генерал, Майоров, свяжите меня немедленно с командиром десантного полка, которому поручено повести атаку на Кремль!

Новоиспеченный генерал вытянулся в струнку, выкрикивая: «Есть, товарищ Верховный главнокомандующий Вооруженными силами Российской Федерации!» — прытко подбежал к одному из телефонов, расположенных на столе министра, набрал номер и потребовал:
— Немедленно связать меня с полковником Кругликовым!
Краем глаза Иннокентиий подметил, что Сидоров при этих словах вроде бы совсем успокоился и, наконец, одернул полу пиджака.
— Кругликов! — Иннокентий был на гребне волны — он понимал, что с офицером надо разговаривать грубо, отсекая слова. — Объявляю готовность! Быть на связи! Найдите телевизор, возможно, я дам свой приказ к началу штурма по телевидению...

Потом он повернулся к Сидорову, взглянул на него по-дружески, с улыбкой.
— Сережа, прошу тебя, зови опять телевизионщиков. Пришло время надрать этому негодяю одно место!
Воодушевленный поведением Иннокентия Сидоров бодро вышел из кабинета. У бригады Первого канала все было наготове — оборудование никуда не убиралось. Им оставалось только снова собраться в кабинете, проверить системы и ждать команды начинать съемку... У Иннокентия в распоряжении имелось не более пяти минут.
Если бы кто-то знал, что в течение всего этого времени творилось с ним, с его душой... В первый момент, во время той неудачной съемки, когда мама не смогла вымолвить ни одного слова, он не узнал ее. Впрочем, нет, в самом конце, перед тем, как снова появилась заставка... вдруг прорезало осознанием. И этого оказалось достаточно, чтобы перевернуть все на сто восемьдесят градусов. Он с нетерпением ждал ее нового появления, будучи уверен, что ее обязательно покажут снова. И она появилась!.. Даже если бы она опять ничего не сказала, а также сидела бы, в растерянности глядя своими уставшими, беспокойными глазами вокруг, этого все равно было бы достаточно. Но она заговорила… «Это я, твоя мама, ты, наверное, меня не узнал...» Решение было принято — с ролью президента Сытина покончено, чего бы это ни стоило. Оставалось только сделать так, чтобы об этом сразу узнал весь народ.

Он сидел эти несколько минут, задумавшись, понимая, что до своего следующего выступления, когда он признается всем и во всем, возможно, он проживает последние минуты жизни. Сидоров шутить не будет, и терять ему нечего. Но выбора у Иннокентия тоже не было. На призывные слова матери его сердце уже ответило: «Да!» — и теперь ослушаться собственной души было невозможно. Через несколько минут он, возможно, умрет, и любимая, чудесная бедная его мамочка уже насовсем потеряет своего сына. Но сколько бы она ни прожила после этого, она будет гордиться им, гордиться тем, что он бросил вызов неправде, коварству, подлости и погиб, как герой. И страна будет знать об этом, и страна тоже будет гордиться его поступком...

Минуты шли. Иннокентий наслаждался, возможно, последними мгновениями жизни и собственной блестящей актерской игрой. Он понимал, что ему игра удается… Сейчас он - самодовольный, уверенный в себе Сытин, готовым силой оружия восстановить в стране свою власть. Он был Наполеоном перед решающим сражением, римским патрицием, от которого трибуны в сладостном трепете ждут, когда он осудит гладиатора на смерть. А он... Он их сейчас всех удивит — в последний момент сбросит с себя тогу патриция, представ перед всеми в своей истинной сущности, в сущности талантливого актера.

Камеры были установлены. Иннокентий встал, торжественный, воодушевленный своей миссией...
— Настаиваю, чтобы без записи! Обеспечьте прямую трансляцию. Прямо сейчас, перед всем народом! — дал он последние указания режиссеру.
— Готово, — ответил тот.

— Дорогие граждане России! Друзья! Дальше терпеть эту ложь нет никакой возможности... Сейчас перед лицом всей страны, будучи в ясном сознании, я заявляю... что я не президент Сытин, а его двойник — Иннокентий Спесивцев, актер Тобольского театра...

Иннокентий прошел точку невозврата и провел через нее абсолютно всех — от Сидорова, Абдуллаева, полковника Майорова и других, стоявших в кабинете министра обороны, до каждого человека, затихшего в ожидании самого великого шоу, которое когда-либо показывали по телевизору, до самого Волина и его друзей… Сенсация поразила абсолютно всех. «Оп-па!» — выдохнули свое напряжение миллионы глоток. Эхом разнеслось по улицам Москвы, отдалось по окраинам России: «Сытин-то — не настоящий!» Однако все продолжали смотреть, ожидая чего-то еще... Но продолжения не было. Президент в телевизоре закачался и стал переворачиваться, раздался крик Иннокентия: «Кругликов, отставить!» — и все погасло.

Камеру вместе с оператором толкнул Сидоров. Толкнул с силой, с яростью, в бешенстве, и так сильно, что оператор, падая, увлек за собой и режиссера, и оба они распластались на полу. Дальше он должен был покончить с Иннокентием. Нервно дергая пистолет из кобуры, Сидоров в этот раз не смог его вытащить сразу и сначала, глядя на Иннокентия звериным взглядом, злобно зарычал:
— Ах ты, с***ка!
Иннокентий же, сохранив присутствие духа, умирать не хотел и мгновенно нырнул под стол. Однако спрятаться там было невозможно, и он своим маневром только оттягивал неизбежное. Сидоров, наконец, вытащил пистолет и двинулся в обход стола, чтобы разрядить обойму в этого раба, осмелившегося на бунт против своего хозяина. Жизнь Иннокентия висела на волоске.

Дальше все произошло за считанные мгновения. Когда Сидоров уже поймал на мушку бедного артиста и нажимал на курок, в неимоверном львином прыжке наперерез ему уже летел Виктор в желании упредить выстрел олигарха. Но выстрел раздался, даже два... Первая пуля чиркнула Виктора по бронежилету и обожгла плечо, вторая же улетела в потолок. Не чувствуя боли, Виктор вышиб у Сидорова пистолет, повалил его и принялся скручивать руки.

— Абдуллай! — вытянув побагровевшую от напряжения шею, заревел Сидоров. — Стреляй!
В одно мгновение Мухтар вытащил пистолет, но Абдуллаев вовремя схватил его за руку и что-то негромко сказал ему на своем языке. Другие кавказцы тоже не стали вмешиваться. Тем временем Виктор, изловчившись, нанес мощный удар кулаком по голове сопротивляющемуся Сидорову, а, когда тот сник, не слезая с него, крикнул полковнику:
— Майоров! Что стоишь? Давай арестовывай гостей, тебе еще за это героя дадут!
Полковник Майоров опомнился, достал свой пистолет, заставил Абдуллаева и его кавказцев встать лицом к стене, разоружил их и приказал помощнику вызвать конвой.

Когда Сидоров пришел в себя, то попытался продолжить борьбу, но, почувствовав боль от сковывающих руки наручников, сник и, глядя злобным мутным взглядом на арестованных подельников, процедил сквозь зубы:
— Предатели... с***ки!