Эта южная ночь...

Сентиментальная  история 

…Эта южная ночь, 
  В бликах звезд золотисто-               
  хрустальных
  Эта южная ночь,
  Душный пряных цветов аромат…
               
  (Из песни)               
               
               



Вадим должен  сегодня, во что бы-то ни стало   дойти до заветной крайней скамейки. Можно, конечно,  немного дать послабление себе - дойти до предпоследней. Тем более что Николай Николаевич, его лечащий врач, по прозвищу Айболит, постоянно предупреждает: двигаться необходимо, но  перегружать ноги не следует,  а особенно   - правую.

-Не забывайте, товарищ полковник, что собрана она из костного и  мышечного фарша.               

Врачи не давали  гарантии  спасти ногу.  От колена и ниже  - ее просто  не было. А то, что  оставалось,  представляло собой месиво, болтавшееся на кровавых ошметках.

-Вам, товарищ полковник, еще повезло, что мина оказалась с горизонтальной зоной поражения. Поэтому вам поразило лишь ноги, - «утешал»  опытный сапер, семеня рядом с брезентом, в котором Вадима в бредовом  состоянии тащили к вертолету десантники. – Вот если бы мина была с вертикальной зоной поражения,  то пришлось бы  вас собирать  по всей зеленке, - пояснял специалист по минам. 

Вторая нога пострадала меньше -  была размозжена лишь ступня.

…Уже две недели как Вадим, наконец-то освободился от опостылевших костылей. Теперь, опираясь на трость,  прихрамывая,  двигался  вдоль аллеи госпитального парка к заветной крайней скамье. «Словно Печорин на водах», - усмехнулся про себя Ермилов,  имея в виду  трость и хромоту.   До этой прогулки  прошло  более полугода  с начала отчаянной битвы по восстановлению утраченных конечностей. 


Ему пришлось заново учиться ходить: вначале с помощью поддерживающих «ходунков», затем костылей, и, наконец-то,  вот этой самой трости,  опираясь на которую  он и  стремился к заветной цели.


Первая скамейка, что  рядом с входной дверью госпиталя стала  началом  победы над инвалидностью. Потом – вторая,  третья…  А их было очень много вдоль длинной госпитальной  аллеи. И  вот,  наконец-то - последняя. Дойдет  ли он до нее, или боль вновь вцепится в  тело железными крючьями и отключит сознание?
Все будет хорошо, я уже здоров и нога у меня не  болит, убеждал себя  Вадим,  осторожно ступая по краю дорожки. Левую ступню слепили  без проблем и та почти не мучила  его. А вот правая нога…


Дойду, дойду, сцепив зубы упрямо шептал  он, стремясь к заветной скамье.   Ермилов  старался не глядеть вперед, чтобы не  пугать себя  расстоянием и словно пацан  ожидал приятного сюрприза.  И он  случился.  Скамейка неожиданно толкнулась в его правое колено.  При этом надоевшей  боли  не   ощутилось. 

-Что, подруга, надоело меня грызть? – тихонько сказал он, обращаясь  к своей мучительнице, усаживаясь на  край скамейки, на которой   сидели двое: молодая девушка и забинтованный страдалец похожий на мумию.


Голова мумии имела ротовое  отверстие, в которое  девушка  запихивала  кусочки печенья,  доставая  их из кулечка, лежащего у нее  на ее коленях.  Мумия громко хрустела угощением.   

При  появлении постороннего молодые люди, как по команде встали и резво двинулись вглубь парка.  Вадим знал,  там   нет скамеек - эта последняя.  Но  его это не напрягло.   У  «мумии»  нижние конечности  были в полной исправности.



Откинувшись на спинку скамьи, Ермилов   расслабился, вытянул ноги  и, закрыв глаза погрузился в блаженное состояние. К глухому высокому  забору госпиталя едва ли не вплотную  примыкали корпуса военного санатория, в котором, как сказал  Николай Николаевич ему придется проходить реабилитацию не менее месяца до полного выздоровления.

Как обычно в это самое время со стороны санатория  доносились звуки  танцевальной музыки, которую включал массовик-затейник  едва отдыхающие заканчивали с  ужином. Санаторный режим  предписывал всем выздоравливающим обязательный  танцевальный моцион, считай двигательный на площадке до двадцати трех часов, затем  традиционный кефир и… по палатам.


Каждый раз, добравшись  до очередной «плановой» скамьи  Вадим расслабленно опускался на нее и наслаждался долетавшими звуками знакомых мелодий.  Он представлял себе  танцующие пары, нарядно одетых  молодых женщин, веселых беззаботных курортников.

Сейчас музыка звучала особенно громко, совсем  рядом, да и не удивительно ведь  он добрался до последней заветной скамейки, которая  едва ли не у самого забора.



Вадим за две недели межскамеечного передвижения наизусть изучил весь  музыкально-танцевальный  репертуар соседнего санатория. Тиджей не баловал своих подопечных разнообразием репертуара. Ставил одну и туже кассету.

-Значит так, - открывая глаза и приподнимаясь вслух произнес увечный. – Сейчас  Газманов  поскачет со своими мыслями-скакунами, а мы двинемся  вместе с ним к  нашей альма-матер. 

Однако Вадиму пришлось вновь опуститься на скамью, от неожиданно зазвучавшей мелодии, совершенно незнакомой ему песни:
          Большие города,
          Пустые поезда…
Запел певец низким проникновенным голосом, в котором  ощущалась тревога, опасность и обреченность. 
           Холодная война,
           И время как вода,
           Он не сошел с ума…


Ермолов сжал челюсти, спазм сдавил ему горло. Так на него подействовали и слова, и мелодия песни.
          
            На линии огня,
            Пустые города…

Продолжал сообщать Вадиму трагическим голосом певец. А когда прозвучали слова:
            Полковнику никто не пишет,
            Полковника никто не ждет…


Он с трудом протолкал застрявший в горле ком, оглянулся по сторонам не видит ли кто,  как полковник ФСБ,  доживший до тридцати восьми лет вытирает слезы,  от услышанной   из-за забора незнакомой  песни.  Слава Богу -  никто не видит.

Да это же песня обо мне! ахнул он. В ней  моя жизнь: холодная  война, на линии огня пустые города, и что просто случайно  не сошел с ума, когда очнулся   после  наркоза, осознав себя  безногим инвалидом. 


Тогда он твердо решил  застрелиться, едва сможет взять  в руки оружие. Полковник был реалистом  понимал,  чуда не произойдет. Волшебника, который  смог бы слепить   развороченные  ноги,  не существует.


Ермилов  продолжал вслушиваться в слова и мелодию песни. Конечно же это  обо мне уже твердо повторил он: полковнику никто не пишет, полковника никто не ждет.

Вадим не помнит своих родителей,  те погибли  в Афгане, выполняя долг перед Родиной как  сказала ему бабушка по матери, которая и воспитала его.


Потом было суворовское училище, потом военное училище, служба, Академия,  потом мелькали чужие города, страны. Засады по обезвреживанию бандитских формирований. В последней  такой операции  зацепился за растяжку мины. 

Расслабился  от удачной операции,  не заметил натянутой лески в зеленке, результат - седьмой месяц в госпитале. 

-А после санатория куда, товарищ полковник? Домой? – как-то сыпанул соль на рану  душевный Николай Николаевич.

Что мог ответить  доброму Айболиту полковник ФСБ Вадим Олегович Ермилов? Что  никакого дома у него нет, и что ни кто и нигде его не ждет, и никто ему не пишет.

Песня до глубины души затронула  до сего времени дремавшие в нем  чувства.  Вадим  с ужасом осознал, что он глубоко одинокий человек. Раньше подобные мысли как-то не приходили в голову.

Учеба, служба, война, чужие города и страны и бесконечные засады. Вот и вся его жизнь. Единственный, родной человек - бабушка – померла. Жениться не торопился, считал, что все у него впереди. И все  еще успеется. Как показала жизнь - не успелось.

Песня давно кончилась. Теперь уже звучала совершенно другая мелодия. Полковник встал со скамейки, сгорбившись потащился к госпиталю. Он даже не заметил как вернувшись в палату  и что привычная боль в ноге отпустила. Видать посочувствовала страдальцу,   захлопнула  зубастую пасть и  заглохла. Надолго ли?

Не раздеваясь, Вадим улегся на койку поверх одеяла, впервые взял в руки чтиво. Это был журнал «Эго». Он понятия не имел, что такое «Эго». Видать  журнал оставил Андрюша студент мед университета, подрабатывающий в их отделении санитаром.


Но читать полковнику не пришлось. Его привлекла  вновь зазвучавшая  мелодия со стороны танцевальной площадки. Теперь это была  до боли знакомая песня, разрывающая сердце и душу.  Он подскочил с койки и слишком поспешно рванул к балкону боясь, что  та вдруг умолкнет  и тогда снова… что снова? Застыл он в дверях.


Дремавшая  в ноге боль очнулась и принялась за нытье. Видать ей  не понравилось слишком резвое подскакивание сожителя с койки.  Но Вадим не обратил внимания на  грызунью.

Сердце забилось о ребра подобно молоту о наковальню, готовое пробить грудную клетку,  выскочить из груди и разбиться  вдребезги.   Что это, слуховая галлюцинация? Но нет, та же мелодия и вроде бы тот же певец  обвинял  Вадима его же словами.

   …В том, что ближе мы так и не стали,
       Это южная ночь виновата.
       И я виноват. 


-Я, я виноват нечего обвинять южную ночь. Ведь была у меня возможность после захвата банды найти полчаса для   объяснения. А ведь не  нашел.
Стоп, а как я мог объясниться,  как мог найти  ее если   даже не знал ее имени.

Вадим  давно смирился с потерей девушки, которую  полюбил  с первого взгляда и как считал на всю жизнь. С того вечера минуло почти четыре года.   Время размыло ее черты, стерло из памяти  единственную встречу,  канули в забвение  танцевальная мелодия и  проникновенные песенные слова.   


Вадима обдало жаром. Песня вернула его  назад в четырехлетнюю давность.  Всколыхнула дремавшие  чувства, запрятанные  в затаенных  уголках сознания. А ведь  счастье  было так  возможно! 
       
   …А я забыл сказать тебе о самом главном… Напоминала ему песня.
В том  моя  вина, что не сказал ей тогда о самом главном, - корил  он себя. -  Полагая,  что  все у нас впереди. Но «впереди» не случилось. 
Песня затихла. Полковник постоял еще некоторое время на балконе и вернулся к опостылевшей койке.

Утихшая  было боль вновь капризно заныла.  Вадим на нее не отреагировал.  Не стал даже массировать колено, как делал всегда, задабривая «грызуху» . 

Однако та поныла, поныла и заткнулась. Видать  уже самой обрыдло мучить несчастного полковника, тем более в его нынешнем состоянии.


Память вернула Ермилова  в четырехгодичную давность.

Их подразделение   командировали  в этот самый южный город со спецзаданием.  По сведению источника угнездившиеся террористы  готовят серию взрывов   на территории России.

Прибыв на место, обнаружили - бандиты успели скрыться. Видать кто-то из местных  успел их предупредить.  Решено:  бригаду не отзывать, оставить  в городе.  Террористы  не смогли  далеко уйти с имеющимся у них большим запасом взрывчатки, следовательно,  затаились где-то здесь, в городе. Предстоял поиск.

Подразделение  временно расселили в военном госпитале, находящемся в то время  в стадии строительства. 
Форма одежды - гражданская с целью конспирации, дабы не порождать ненужных вопросов. Бойцам подразделения разрешалось выходить в город, посещать санаторную танцплощадку, не теряя бдительности.   


Молодые офицеры танцевали с девушками, шутили, смеялись, изображая беззаботных отдыхающих. Вадим не принимал участия в танцевальном веселье.Однако не отказывал себе в посещении санаторного парка. Стоя  в тени густого платана, рассеянно созерцал  толкотню танцующих. Случайно его внимание привлекла на его взгляд,   необыкновенная  девушка. Она  стояла чуть в стороне от пестрой толпы,  почти не танцевала, то ли сама не желала, то ли кого-то ждала.


Присмотревшись к незнакомке Вадим понял, что сердце его сражено наповал. Такого с ним еще не бывало. Это был гром с ясного неба, это  была любовь с первого взгляда.

В последующие вечера он только и делал, что  следил  за ней.   Честно признавшись себе, что  без памяти  влюбился  в эту прелестную незнакомку.



Собираясь  на очередное танцевальное рандеву Ермилов тщательно поскоблил щеки,  натянул голубую модную рубашку с короткими рукавами и массой неизвестного назначения   кармашек и клапанов.   Пользоваться  туалетной водой   запрещено по уставу. Достаточно обычного мыла и горячего душа.


К танцплощадке влюбленный приближался  с твердым намерением  сегодня же  пригласить  девушку на танец, объясниться с ней,   положив конец  собственным   душевным мучениям. 



Вадим сразу увидел ее.  Та   стояла  в полуобороте  к нему.  Все в нем запело и возликовало от переполнявших его чувств.   Для него исчезли  и дома, и деревья, и люди. Осталась  лишь она, одна такая   желанная, тоненькая  изящная прелестница в пестром, ситцевом платьице.   Без этой девушки  Вадим уже не мыслил собственной  жизни.

До рези в глазах всматривался он в милый облик. Губы непроизвольно шептали какие-то слова. 

Его разрывало  желание оказаться  с ней рядом, коснуться ее нежной руки, зарыться лицом в милые светлые завитушки. Влюбленный благоговейно  созерцал предмет своего  обожания.    


Ее чуть загорелая кожа  отражала  теплый матовый свет ночных светильников. Забавные белокурые  кудряшки обвивали  нежную тонкую шею.  Глаза казались иссиня-черными, от падающей на них густой тени от ее длинных ресниц, делая ее лицо неземным.   

«Ермилов,  ты пропал!» – вынес он сам себе приговор  и ринулся, рассекая пеструю толпу к той, что загадочной звездой  манила  его в южную ночь.

-Разрешите, - сказал он, протягивая  к ней руки. Девушка обернулась и он понял,  в сей час от избытка чувств и восхищения  оторвется от земли и полетит. Вблизи она оказалась еще прекрасней и желанней.

Ее нежные, изящные пальцы невесомым мотыльком опустились на сильную ладонь  партнера.

    …Эта южная ночь
    В бликах звезд золотисто-хрустальных,
    Эта южная ночь,
    Душный пряных цветов аромат…

Пел проникновенным голосом самодеятельный певец со сцены танцевальной площадки. Не важно, что самодеятельный, не важно, что не профессиональный. Всего этого Вадим не замечал.

Девушка  перенесла невесомую руку к нему на плечо, и он, обомлев от влюбленности и восторга бережно и нежно приобнял  ее гибкий стан, и... они полетели. Полетели над деревьями, над  морем, над городом.
   
    …Превратился вечер в ночь довольно плавно,
    Луна всплывала в невесомых облаках…

Качала их  мелодия на  этих самых невесомых облаках. Я умею летать? Удивился он. Мелодия пронизывала, завораживала.

Он растворялся в ней.  Отчего так  легко и  радостно?  Отчего так сладко ноет сердце и перехватывает дыхание? «Это любовь, вот что это такое,  - решил он. - Как только опустимся на землю сразу же  признаюсь, что полюбил ее с первого взгляда и на всю жизнь», -  растекаясь в волнах счастья,  размечтался  Вадим.
 
На землю опустил их  резкий звонок телефона, что прятался в заднем   кармане его  джинсов.

-Слушаю! – сказал он кому-то. – Простите, - это девушке. Он проводил ее до места  и быстрыми  шагами покинул площадку, с   присоединившимися к нему  несколькими  молодыми людьми.

В спину Вадима   неслись слова песни:
               
            …В том, что ближе мы так и не стали,
                Эта южная ночь виновата.
                И я виноват…



 Вновь Вадим  встал с надоевшей ему госпитальной койки, не хромая и даже не заметив этого,  вышел на балкон.  Южная ночь набросила на город темно-фиолетовое покрывало, усеянное крупными мигающими  звездами. Ермилов,  не моргая долго  глядел в небо пока глаза не затянуло влагой. Видать в них попала мошка. Он смахнул ее и вернулся в палату.

-Ну, все голубчик, больше вы не нуждаетесь в нашем обществе, - закончив осмотр  пациента, сказал добрейший Николай Николаевич, лечащий врач Ермилова. – Завтра выписываем вас и переводим  в санаторий на реабилитационный, так сказать, карантин. Ну, ну не морщитесь. Я ведь пошутил. Конечно же там нет никакого карантина, там только отдых и веселье. И  с завтрашнего дня Вы, как все обычный курортник. Ну, как  - вы, довольны?

-Не то слово, Николай Николаевич!  Я никогда не забуду вас. Для меня вы останетесь самым родным человеком на этой земле. Вы вернули мне жизнь. Я ведь, - признался  полковник. – Едва  отойдя от наркоза, твердо решил застрелиться.  Я не смог бы  жить инвалидом.

-Что вы такое говорите, голубчик! Выбросите из головы подобные мысли! У нас вон какая медицина, не таких  возвращаем к жизни.

-Вы больше чем вернули мне жизнь, вы поставили меня на ноги.

-Ну, допустим, на ноги вас поставил вовсе не я, а хирург. Я был лишь вашей нянькой, выхаживая вас.

-И все равно спасибо.

                …………………………….

          -Маринушка, завтра выписываем нашего замечательного пациента и переводим  в санаторий на реабилитацию. Может, зайдешь попрощаться с ним?  На протяжении всего его  излечения ты так и не побеседовала с ним, - роясь в бумагах, упрекнул  Николай Николаевич ведущего хирурга военного госпиталя  майора медицинской службы  Марину Сергеевну Николаеву, зашедшую к нему по делам службы.

-Николай Николаевич, о чем мне с ним беседовать? Я ведь хирург, а не лечащий врач. Достаточно того, что моя бригада шестнадцать часов без перерывов собирала его кости.

-Не скромничайте, и не ссылайтесь на бригаду. Это ваша и только ваша заслуга в том, что этот упрямец стал на ноги. Вы   едва ли  не сутки собирали костно-мышечный фарш,  вылепливая ноги  нашему полковнику.

-Ну, это не заслуга моя, а обязанность. А относительно беседы с ним достаточно того, что я ежедневно навещала его в реанимации, ожидая результата. А потом  мое участие, как хирурга в его выздоровлении уже не требовалось.

-Ох, Маринушка, ну и упрямая вы.  Прямо-таки  на глазах превращаетесь в этакого фельдфебеля. Вы,  интересная, можно сказать красивая женщина, а  напускаете на себя  вовсе не подходящую вам строгость.

-Ой, Николай Николаевич, ну и  умеете вы смутить беззащитную женщину, - засмеялась Марина. – Ладно, давайте  я посмотрю его бумаги, с чем вы выписываете его.

                ………………………………..
      
Марина сразу узнала его, едва подошла к операционному столу. Это был тот, кто летал с нею  четыре года назад среди звезд южного ночного неба.  О ком четыре года грезила, даже не зная его имени.


Марину  сразу привлек  мужчина, стоявший за пределами танцевальной площадки. Раньше она  не видела его.  В нем было что-то необычное,  завораживающее.  Из-под опущенных век, сквозь темные ресницы, скосив глаза,  она тайком рассматривала новичка, стоявшего застывшим памятником   в тени  развесистого платана.

Кто он? Курортник? Тогда почему трезвый? Курортники, как правило трезвыми на танцы не ходят. Из местных? Вряд ли чтобы человек подобного склада явился на легкомысленную танцевальную площадку военного санатория.


Мужественное загорелое обветренное лицо, крепкая загорелая шея, твердая линия  резко очерченного рта, прищуренные серьезные глаза, высокий рост и широкие плечи делали его похожим на древнего ВИКИНГА,  решила  для себя Марина.

Странный тип ежевечерне приходил к танцплощадке,  столбом  устраивался под  деревом, и молча наблюдал  за танцующими. Какое-то шестое чувство  подсказывало ей,  что незнакомец   наблюдает за ней. Если она привлекла его  то почему не приглашает  на танец? Не умеет танцевать? Тогда  для чего является сюда? Недоумевала Марина.


…Пригласил. Едва, оказавшись в его руках Марина строгая, капризная, знающая себе цену, отвергающая любые попытки мужчин  сблизиться с нею вдруг растворилась в этих сильных и нежных объятиях.

«Я сейчас полечу», - закрыв глаза, подумала она. И действительно они  оторвались от земли и полетели. Их баюкала  песня, что пел солист местного ВИА. Он пел о южной ночи, о встрече, о любви, о разочаровании и потере.

Неожиданно раздавшийся телефонный звонок в кармане  его джинсов брякнул их на землю. Даже не закончив танца ВИКИНГ извинился, проводил  ее на место и,  пробравшись   сквозь танцующую толпу  быстрыми шагами поспешил  в сторону строящегося госпиталя.

За ним, как заметила Марина из танцевального круга  кинулись несколько похожих на него молодых мужчин. Кто они? Куда заспешили? Кто позвал их? 
Ее вопросы остались без ответа. Она потом  четыре года будет искать на них ответы. Да так и не найдет.

В дверь постучали:

-Николай Николаевич, там вас спрашивают, - сунулась медсестра.

-Иду! – Айболит положил на полку папки с бумагами. – Мариночка, не уходите. Я  быстро, – и скрылся за дверью.

Марина присела за стол, разложив бумаги перед собой где были ответы на все ее четырехлетние вопросы. И хотя она еще полгода  назад познакомилась с ними, едва дотащившись до ординаторской после шестнадцатичасовой операции, рухнула на дежурный диванчик,  крепко прижав бумаги к груди. Стянуть маску с лица у нее не хватило сил. Это сделала за нее медсестра.


Как выяснилось,  проспала она более шести часов. Ее возвращение в реальность напоминало выход из наркоза. Папки с бумагами  рядом  не было. Да и не важно. Она и так теперь  знала все. Встала, помассировала ладонями лицо, придавая ему форму и двинулась в реанимационную палату, где лежал увешанный трубками ее подопечный.


Целую неделю Марина  навещала  Ермилова. Все пока, тьфу, тьфу шло хорошо. А когда убедилась, что действительно это так  со спокойной совестью передала его на руки врачу Николаю Николаевичу, по прозвищу Айболит за его доброту и  умение общаться с ранеными.

Сама Марина не искала встреч  с Ермиловым. Она не сомневалась: ему доложили кто фактически спас его ноги. Но он  не соизволил за все это время  отыскать ее и поблагодарить. У нее   вырастала обида.

А сама она слишком гордая, чтобы идти вот так запросто к нему и  заявить: дескать,  я та самая, что  стояла когда-то на танцевальной площадке,  в  ожидании  твоего  приглашения  на танец я та самая,  которая спасла твои ноги, без которых ты  был обречен  стать  инвалидом

Она не пойдет к нему,  не скажет, что напрасно почти четыре года назад,  целый месяц ходила  на  танцплощадку военного санатория,  надеясь  на встречу с ним, но он так и не появился.

Она  не скажет, как страдала все эти годы, как пыталась хоть что-то узнать о нем. Но все было напрасно. Он словно мираж  навсегда растаял в ту южную ночь.

И вот судьба преподнесла Марине горькую встречу с ВИКИНГОМ безногим, истекающим кровью, о ком грезила почти четыре долгих  года.   Как хирург она понимала, шансы спасти ногу  при подобном ранении,  фактически  равны нулю.

И  все же она решила бороться:  за свою любовь, за мечту, за  него, за себя  и победила. Теперь  ей известно   его  имя, сколько ему лет, кто он такой,  где,  и как получил страшное ранение. Марина  сидела  спиной к двери, глядя невидящими глазами в окошко напротив.

Перед ней лежала история жизни, ранения и излечения  полковника ФСБ Ермилова  Вадима Олеговича, тридцати девяти лет отроду, прижатая ее рукой к столу.

«Значит, когда мы впервые встретились ему было тридцать пять, - почему-то подсчитала она. – А мне тридцать. Даа-а, а сейчас мне  уже тридцать четыре. Вот такие дела».

В дверь постучали и, не услышав разрешения  кто-то вошел в кабинет. Марина оглянулась и стала медленно приподниматься со стула.


-Вы???!!! – ахнул Ермилов. Он сразу узнал ту, с которой летал в небе южной ночи, и которая все эти трудные годы жила в его сердце. И он шагнул ей навстречу.

                ………………………………………………………………….